Моя Теодосия

IX

Четвертого марта Теодосия и Джозеф прибыли в Вашингтон, чтобы присутствовать на инаугурации президента Джефферсона. Они пробирались сквозь оживленную и возбужденную толпу, собравшуюся в здании Конгресса США, толкаясь и вытягивая шеи, стараясь что-нибудь разглядеть.

Аарон, облаченный в роскошный костюм из черного шелка, как член президиума Сената произнес короткую блестящую речь, посвященную новому президенту и его вступлению в должность, всем собравшимся, а также Главному судье, который должен был привести президента к присяге. Долговязый, неряшливый, небрежно одетый, Джефферсон возвышался над ним; и не одна только Тео, а и многие представители Сената понимали, что Аарон гораздо больше подходит для этой высокой должности.

«Как это несправедливо, – с горечью подумала Тео. – Ведь на этом месте должен бы быть мой отец. Почему люди так слепы и так глупы?»

Хотя Аарон придерживался точно такого же мнения, но ни другу, ни врагу он никогда не показал того разочарования, которое постигло его, когда стали известны результаты голосования.

Аарон был опытным игроком-политиком, и если одна дорога для него закрывалась, то его природный оптимизм помогал ему сразу же найти другую. Он не стал президентом, не добрав всего один голос избирателя. Это может свести с ума – да. Президентство его не состоялось, но он принял это как должное, с присущим ему самообладанием, и уже строил планы на будущее. Ведь будут еще другие выборы, откроются другие возможности для блестящих успехов в этой огромной и непоследовательной стране.

Его оптимизм заразил и Теодосию. В течение трех дней, что она с Джозефом провела в Вашингтоне, принимая участие во всевозможных церемониях, присутствуя на приемах, банкетах и парадах, у нее не было времени думать о предстоящем вскоре прощании с отцом. За прошедший месяц она смогла уже как-то приспособиться к своему замужеству. Она больше никогда не теряла того материнского сострадания к Джозефу, которое открыла в себе в их первую брачную ночь. Оно давало ей силы смириться с несносным характером Джозефа и физической близостью с ним.

Элстоны уезжали из Вашингтона седьмого марта. Джозефа раздражал предстоящий отъезд, и он сгорал от нетерпения поскорее увезти Теодосию, которая очень долго прощалась с отцом:

– Я забыла привезти Кэти книгу, которую обещала: пожалуйста, передай ей, что пришлю ее сразу же, как только приеду на Юг. Да, скажи Натали, что я забыла мою белую кашемировую шаль на верхней полке шкафа в Ричмонд-Хилле, пусть она ее носит сколько захочет и…

– Лошади ждут нас, Тео, – перебил ее Джозеф. – Мы опоздаем на паром.

Аарон криво усмехнулся:

– Твой муж беспокоится, как бы поскорее увезти тебя от меня на свои рисовые поля, но я вскоре приеду навестить вас, а тем временем пишите мне, мадам, часто и разборчивым почерком. И, пожалуйста, без этих ваших небрежных каракулей.

– Да, я буду писать, – пообещала она. – И ты, папа, и я, будем, полагаю, считать дни, когда сможем опять встретиться.

Джозеф бросил на них недовольный взгляд, злобно принявшись сбивать сосульки с куста.

– Вы уже говорили об этом прошлым вечером. Не будешь ли ты, Тео, любезна сесть в карету?

– Я думаю, Джозеф прав, моя дорогая, – произнес Аарон. – Никогда не следует надолго затягивать момент прощания. – Он быстро поцеловал ее и поспешил удалиться, неслышно ступая по деревянным доскам, образующим тротуар.

Джозеф бесцеремонно втащил Тео в карету; лошади медленно двинулись вперед, увязая в грязи, которая захлюпала у них под копытами; громоздкая повозка потащилась по направлению к парому. Они начали свое двухнедельное путешествие к новому дому Теодосии.

Эта поездка потом вспоминалась Тео бесконечным дребезжанием и грохотом кареты, вереницей грязных таверн, еда в которых вызывала расстройство даже их молодых желудков. Общий дискомфорт время от времени усиливался, когда они преодолевали реки, вышедшие из берегов из-за весеннего половодья.

Джозеф был неподходящим компаньоном для любого путешествия: нетерпеливый и вечно всем недовольный, он без конца ругал и изводил слуг, обращаясь с ними с тем императорским высокомерием, с каким он помыкал своими рабами. И естественным результатом этого становилось отвратительное обслуживание. Почтовые лошади подавались с опозданием; он, казалось, вообще никогда не способен был снять нормальное жилье в переполненных гостиницах; ему и Тео всегда доставались одни осадки на дне бутылок с вином и последний кусок жаркого.

Путешествовать с Аароном – это совсем другое дело! Он был щедр на похвалы и всегда умел находить общий язык практически с любым человеком. А в редчайших случаях, когда ему приходилось все же испытывать неудобства, которых он не мог избежать, он относился к этому с юмором. А Джозеф злился. Или, если не злился, то ворчал, ругая погоду и дороги, с ослиным упрямством продолжая путешествовать таким варварским способом.

– А если бы мы дождались судна, плывущего из Александрии, не было бы это проще? – однажды предложила Тео.

– Конечно же, нет, – взорвался Джозеф. – Тебе хорошо известно, что я не люблю путешествовать по воде. Эта поездка такая трудная, потому что мы путешествуем как крестьяне. Я не привык ждать и причинять себе неудобства. Это невежливо с твоей стороны: предлагать мне такое! Я и так чувствую себя отвратительно.

«И я тоже», – подумала она.

Трудно было не понять, что мучаются они из-за отсутствия личных слуг и только потому, что он так решил. Для этой поездки на Север он не только не взял с собой никого из своих рабов, но и ей не разрешил взять одного из прислуги Бэрра, сказав со всей откровенностью, что рабы дожидаются их на плантациях, и там их даже больше, чем достаточно. В результате они обходились своими силами и выглядели небрежно одетыми, неухоженными, когда, наконец, достигли Иоханна и сошли с парома «Ламбертон – Джорджтаун Мэйл».

Карета Элстона дожидалась их: на козлах сидел блестящий, черный кучер, в красивой ливрее в красные и зеленые полоски, с медными пуговицами, и в сверкающем черном цилиндре.

– Это – твоя новая хозяйка, Помпеи, – сказал Джозеф, облегченно вздохнув после того, как вытянул ноги в карете во всю длину.

Помпеи оскалился и пробормотал что-то невразумительное Тео, которая беспомощно улыбнулась и, повернувшись к Джозефу, рассмеялась:

– Я не поняла ни слова из того, что он произнес. Это все равно, как если бы он говорил по-китайски.

Джозефа это нисколько не позабавило:

– Он приветствует тебя и желает счастья. Ты должна немедленно приступить к изучению этого простонародного диалекта. Ты будешь повелевать более чем двумя сотнями негров, и у тебя будет много обязанностей.

– Я? Повелевать? – она была поражена. Ей почти не приходилось общаться со слугами дома. Пэгги и Алексис вели домашнее хозяйство самостоятельно, за ними не нужно было наблюдать. Пэгги, довольно образованная для мулатки, писала почти так же хорошо, как это делала сама Тео, и справлялась со всеми обязанностями, даже в непредвиденных ситуациях.

«Как мало я знаю о жизни тех, кем собираюсь руководить, – подумала она и еще больше удивилась следующей мысли, – как мало я хочу знать о ней!» Она мысленно приказала себе:

– Никаких страхов, никаких колебаний, никаких потаканий своим слабостям. – Это был один их афоризмов Аарона.

– Что я должна буду делать? – спросила она, пытаясь придать словам бодрый тон. – Я полагаю, наблюдать за всеми неграми.

– В надзоре нуждаются лишь рабы на полях и в мастерских, а никак не домашние слуги. Кроме того, есть много других дел… – он зевнул. Он устал; и чем ближе они подъезжали к дому, тем больше его начинали терзать сомнения и колебания, которые не занимали его мысли, пока они были на Севере.

Например, как Тео следует вести себя в качестве хозяйки? Какое впечатление произведет она на его семью, которая даже сейчас насчитывает двадцать человек? Они, конечно, будут радушны и вежливы, но одобрят ли они его выбор? Он постарался взглянуть на нее глазами своих домочадцев. То, что она была прелестной, очаровательной и к тому же дочерью вице-президента – здесь фактически ничего не значило. Он женился на чужестранке, и к тому же без денег. Лично для него последнее обстоятельство не играло никакой роли. Аарон, уже после свадьбы, поведал ему о своих плачевных финансовых делах. И это открытие, надо отдать должное Джозефу, нимало не смутило его. Хотя его семья могла думать по-другому.

Тео заметила, как он нахмурил, брови.

– Ты должен примириться пока с моей неопытностью, Джозеф, – спокойно сказала она. – Я постараюсь научиться. Но, пожалуйста, помни, что для меня все здесь совсем другое. Даже природа, – добавила она, слегка вздрогнув.

Они спустились вниз, к рисовым полям, простирающимся по берегам двух рек: Пиди и Вэккэмоу, по краям поля были окаймлены причудливыми зарослями. Она в изумлении смотрела на бурную растительность: ни на что не похожие виноградные лозы, толщиной чуть ли не с ее руку; какие-то извивающиеся черные ветви и развешенный повсюду, на деревьях и кустарниках, серый мох, похожий на видение из потустороннего мира. Впечатление от увиденного носило отпечаток чего-то мистического и зловещего, заключавшего в себе какую-то неведомую опасность.

Джозеф пошевелил ногами и положил их одна на другую.

– Тео, – внезапно сказал он, – я собираюсь поговорить с тобой об одной вещи. – Тут он выдержал многозначительную паузу, поглаживая свои ухоженные усы. – Твое воспитание разительно отличается от того, которое получают здешние леди. Ты должна следить за своей речью, иначе они сочтут тебя невоспитанной и бесцеремонной. Ты обсуждаешь такие вещи, о которых говорить здесь вслух считается дурным тоном.

– Что я должна делать? Я не понимало, что ты имеешь в виду.

– Так я и думал. Твой отец, как мне кажется, дал тебе слишком большую свободу. И сделай, пожалуйста, так, чтобы они ни за что не узнали, что ты не ходила в церковь. Здесь тебе придется посещать Церковь Всех Святых каждое воскресенье.

– Безусловно, раз здесь так принято. Отец и я, вообще-то, никогда не были истинно верующими. Он обычно говорит, что в юности посвятил этому достаточно времени. Ты знаешь, его дедушка, Джонатан Эдвардс, был известным в свое время проповедником. И так как я ходила в различные церкви – это может показаться тебе странным – Римскую католическую, Немецкую, Собрание Встречающихся Друзей…

– Абсурд! – перебил ее Джозеф. – Как раз так я и думал. Для джентльмена должна существовать только одна церковь – англиканская. И никакая другая. Ты не должна относиться к… к предстоящему рождению ребенка так, как это позволительно, оказывается, было в Ричмонд-Хилле.

Тео покраснела, но с губ уже готов был сорваться протест:

– Я думаю, все, о чем ты сейчас говорил – глупость. Ты намекнул, как я поняла, что твоя мачеха ждет ребенка. Ведь это должно быть сейчас в центре внимания. Я не вижу, как можно не замечать этого.

– Ты будешь, тем не менее, игнорировать этот факт, – отрезал он. – Ты не будешь вообще упоминать об этом. Иначе они подумают, что ты – распутная женщина.

Она упала духом.

– Ну ладно, Джозеф, – успокоила она его, – я постараюсь.

Она понимала, что приближающийся «суд божий» тревожит его. Его беспокойство казалось ей и забавным, и жалким. У нее был большой опыт общения с людьми, и она без особого труда завоевывала их доверие.

– Не будь таким угрюмым, – беспечно сказала она. – Я буду такой же набожной, как проповедник, и в разговоре стану избегать тем, которые здесь затрагивать неприлично, я обещаю. – Она дотронулась до его огромной руки своей маленькой изящной ручкой в перчатке и погладила его грубые пальцы.

Его лицо просияло. Он всегда таял в те редкие моменты, когда она ласкала его. Джозеф обнял жену за тонкую талию и крепко прижал к себе. Она покорно улыбнулась ему.

– Мы почти приехали? – поинтересовалась она.

Он покачал головой:

– Не совсем, но мы уже приближаемся к броду.

Тео кинула взгляд на реку, о которой так много слышала прежде. Она вряд ли догадывалась, что счастье и благополучие ее новой семьи, вросшей в эту землю корнями, полностью зависели от толстого слоя ила, покрывавшего берега, и все их состояние – их плантации – полностью определялось поведением реки. Но на нее не произвел большого впечатления этот небольшой мутный поток, который без труда можно было перейти вброд. Джозеф заверил ее, что этот поток значительно расширяется вниз по течению, но Тео была разочарована, думая о другой, удивительной и великолепной реке на ее родине.

Она закрыла глаза и попыталась представить свои любимые комнаты в Ричмонд-Хилле и отца. Что он, интересно, делает сейчас? Он должен был покинуть Вашингтон вскоре после их отъезда.

– Ты могла бы по крайней мере взглянуть на страну, которая должна стать твоим домом, – с досадой в голосе сказал Джозеф, посмотрев на нее.

Тео взглянула с виноватым видом:

– Конечно. Но только я уже все осмотрела. Здесь нет ничего интересного – только деревья и болота, да еще этот ужасный висячий мох. Он наводит на меня страх. Это похоже на сцену из «Ада» Данте: мне кажется, что я вот-вот услышу вопли и стенания грешников.

– Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать, – холодно произнес Джозеф, – мы все считаем, что мох этот очень даже красив. Вон как много его вокруг Оукса.

– Где ты видишь Оукс? – оживилась она.

– Через милю, вниз по реке, но сегодня мы не будем там останавливаться.

Теодосии хотелось бы знать почему. Оукс был собственностью Джозефа, оставленной в наследство его дедом, и, следовательно, он станет их домом. Но сегодня они направлялись в Клифтон, в дом полковника Вильяма Элстона, ее свекра.

– А разве мы не будем проезжать Оукс на пути в Клифтон? – спросила она настойчиво. – Не могли бы мы просто взглянуть на него?

– Нет, – коротко отрезал Джозеф. – Нас ждет семья.

Семья. Только в последнюю неделю она начала осознавать важность этого слова: чем ближе подъезжал Джозеф к дому, тем чаще оно звучало. Но, в конце концов, прождав весь день, семья могла бы потерпеть еще полчаса, в то время как невеста осмотрит свой новый дом. Ей даже не могло прийти в голову, что Джозефу было просто стыдно за свое ранчо и маленький полуразрушенный дом. Он был непригоден для обитания с самой смерти дедушки Джозефа, а за семнадцать прошедших лет погода штата Каролина ничуть не украсила его. Более того, рабы, оставшись без должного надзора творили здесь что хотели. Клифтон же был под хорошим присмотром, и его усадьба была не хуже Ричмонд-Хилла.

Итак, в совершенном молчании они проехали поворот на Оукс и продолжили путь по дороге вдоль реки. Уставшие лошади пошли по песку еще медленнее. Солнце нещадно палило, превращая кареты в настоящую печку. Плотно стоящие по обе стороны дороги деревья не пропускали ни единого дуновения ветра. На западе текла река, и раскинулись рисовые плантации, а на востоке, буквально в пяти милях, был океан. «Я буду часто ездить туда, – думала Тео. – Я люблю океан». В какой-то момент она даже ощутила привкус соли на губах.

– Я чувствую запах океана, – сказала она возбужденно. – Когда мы сможем увидеть его? Может быть, завтра?

– Зачем? – спросил Джозеф. – До мая мы никогда не выезжаем на побережье.

– Но мне так хочется. Здесь всего лишь несколько миль.

Джозеф вытер потный лоб и, нахмурившись, сказал:

– Теодосия, хочется верить, что ты будешь следовать пожеланиям и планам семьи. Я прошу тебя, не огорчай родителей своими непродуманными поступками.

Тео подавила готовые сорваться с ее губ возражения. Что ж, она будет само смирение, а через день или два они переедут в свой собственный дом, и там она будет хозяйкой.

Она почувствовала слабость и головокружение, когда наконец карета свернула с дороги и подъехала к высоким деревянным воротам. Их встретила ватага чернокожих: одни бродили по поляне, поросшей редкой травой, другие стояли, неуклюже прислонившись к забору. Услышав скрип колес, вся эта пестрая компания взрослых и детей дружно замахала руками.

– Добро пожаловать, мистер Джозеф! Добро пожаловать, миссис!

С улыбкой перегнувшись через окно кареты, Джозеф здоровался с неграми, называя некоторых по имени. «Какие несуразные у них имена, – совершенно не к месту подумала Тео. – Ромео, Купидон, Орфей, Аморетта». Она пыталась подражать приветливой снисходительности Джозефа, крайне удивляясь его способности отличать одно черное лицо от другого. Казалось, у всех у них были одинаковые толстые вытянутые губы, черная, как грифельная доска, кожа и выпученные глаза.

Как только карета свернула на дорогу к ранчо, негры пошли за ней, смеясь и напевая мелодию какой-то ритмичной песни. Вскоре вся кавалькада вошла в дубовую аллею, обильно удобренную торфом. Помпи пустил лошадей рысью, и они с шумом подкатили к ступеням большого белокаменного дома.

– Клифтон, – зачарованно произнес Джозеф, и Тео заметила, что голос его дрожал.

С внезапно нахлынувшим состраданием она сжала повлажневшую ладонь мужа, когда он помогал ей выйти из кареты. Моментально они были окружены улыбающимися родственниками. Их было так много, что Теодосия встала испуганно рядом с Джозефом. В шуме приветствий она несколько раз слышала свое имя, повторяемое с различными приставками родственных отношений: кузина Теодосия, сестра Теодосия, дочка и даже тетушка Теодосия.

– Я так рада познакомиться со всеми, – смеясь ответила она, поворачиваясь от одного родственника к другому, – но не могли бы вы представиться, я просто теряюсь, кто есть кто?

– Конечно, дорогая. – От группы людей отделился худощавый мужчина средних лет с проседью в волосах и подал ей руку.

– Меня зовут Вильям Элстон. Я отец Джозефа. Миссис Элстон ожидает вас наверху, она плохо себя чувствует сегодня. Теперь перейдем к остальным. Мария, – при этом высокая, решительного вида молодая женщина, старше двадцати лет, вышла вперед. – Это моя дочь, леди Нисбет, – объявил полковник Элстон, с явным удовлетворением подчеркивая титул. Мария холодно поцеловала Теодосию в щеку, пробормотав обычное приветствие.

– Это братья Джозефа – Вильям Алгернон и Джон Эш, – он представил двух безбородых молодых людей, похожих на Джозефа, но более хрупкой комплекции. Они поклонились поочередно, восхищенно глядя на нее. – А это Шарлотта, младшая из моих детей, дочка от моей безвременно ушедшей первой жены, – продолжал полковник.

Пышненькая, хихикающая мисс лет пятнадцати выпрыгнула перед Тео и, застенчиво чмокнув ее в щеку, удалилась в угол, откуда с открытым ртом наблюдала за своей новой кузиной.

Тео предположила, что все братья и сестры Джозефа уже представлены, но была еще дюжина подростков, которых она не знала. Она так и не смогла запомнить их статус в ходе первоначального знакомства. Это были Миддлетоны, Макферсоны, Флегсы и Хьюджерсы – все каким-то образом состоящие в родстве с семейством Элстонов. У нее уже болели мышцы лица, и ныла спина, когда ее свекор взмахом руки указал на группу детей и сказал:

– Младший Джон Нисбет, сын Марии, остальные – дети от моей второй жены: Ребекка, Томас, Пинкни, Чарльз и Якоб Мотти.

Шесть маленьких мордочек послушно взглянули на нее и, пропев хором: «Здравствуйте, сестра Теодосия», бросились в дальний угол зала, где сидела массивная негритянка в огромном тюрбане, тихо напевая песню. Один из малышей пролепетал:

– Правда, она прекрасна, Люма! Но у нее очень странная одежда и голая грудь.

Старая негритянка с упреком покачала головой:

– Ну-ка, цыц, несносный ребенок! А то одноглазый черт утащит тебя, если будешь так говорить.

Теодосия рассмеялась. Ее одежда действительно могла показаться странной. Даже в таком помятом и несвежем состоянии ее платье по последней парижской моде очень отличалось от нарядов местных леди Элстон, которые все еще носили скромные кружевные косынки и широкие пояса на талии и гордились своими прическами трехлетней давности с ниспадающими естественными кудрями. И конечно, Тео, с высоко уложенными волосами, в богато вышитом платье с укороченной юбкой, которая обнажала стройные ножки на два дюйма выше, чем было принято, и с глубоким декольте, которое подчеркивало прекрасную форму груди, ловила на себе украдкой брошенные осуждающие взгляды дам.

– А-а-а! – воскликнул полковник Элстон. – Наконец-то наш лимонный пунш.

Тео обернулась и увидела торжественную процессию слуг, возглавляемую дворецким, который нес в сопровождении негритят с подносами, уставленную бокалами, граненую чашу. В ужасе от предстоящей церемонии, Тео встала, прошептав неуверенно:

– Возможно, я лучше поднимусь наверх и приведу в порядок свое платье.

Она оглянулась в поисках Джозефа, но сейчас от него трудно было ожидать помощи. Облокотившись о перила, он обсуждал сбор урожая риса со своим дядей Бенжамином Хьюджером, который приехал с соседнего ранчо Проспект-Хилл. Джозеф даже не смотрел в ее сторону, так что она понапрасну бросала свои умоляющие взгляды.

В это время свекор начал разливать пунш. Тео проглотила кисло-сладкую жидкость и решительно поставила бокал обратно на поднос. Но остальное семейство абсолютно не спешило. Они пили, произнося тосты за жениха и невесту, за отсутствующую миссис Элстон, за множество других людей, о которых Тео никогда не слышала. Потом они пили за президента Джефферсона, губернатора Дрейтона и, наконец, с поклонами в ее сторону, за знаменитого вице-президента, полковника Бэрра.

«О, отец, – подумала она. – Я и представить не могла, что тост за тебя принесет мне такие страдания. По правде говоря, если только я еще раз прикоснусь к этому вареву, мне станет плохо на глазах у моей новой семьи». Усталость и пунш вызвали у нее головокружение и тошноту. Она желала прилечь на прохладную постель в любом укромном и тихом месте. Но когда из кресла поднялась леди Нисбет, Тео поняла, что ее мучения еще не закончились. Теодосию ожидала миссис Элстон, и она должна была отдать дань уважения своей свекрови.

– Вы устали? – спросила Мария Нисбет, заметив пошатывающуюся походку Тео.

– Да, немного, – ответила Тео, ухватившись за перила лестницы. – Право, поездка была довольно длительной.

– Я вижу, что вы смело прошли через все трудности. – Она быстро улыбнулась и, похлопав Тео по плечу, спросила: – И в каком же здравии вы оставили дорогого вице-президента? Вы знаете, мой муж, сэр Джон, желал оказать ему услугу в Вашингтоне. Возможно, он сможет быть полезным вашему отцу.

«Или наоборот», – подумала Тео. Ей не понравилась эта кузина с высоким самомнением и характером, как у старой девы.

– Надеюсь, миссис Элстон не очень серьезно больна? – предложила Теодосия другую тему.

– О нет, просто легкое недомогание. Она здесь, в своей спальне, – торопливо ответила Мария и, постучав в дверь, пригласила войти.

Даже неопытный глаз Тео смог сразу же определить тяжесть «легкого недомогания». От неожиданности у нее вырвался сдавленный крик, когда она увидела распростертое на кровати тело. Мать ее мужа была увядшей блондинкой, с водянисто-голубыми потухшими глазами. Ее лоб был покрыт бисером пота, а протянутая рука дрожала. И едва Тео пожала ее, как лицо женщины исказилось от боли, и она издала непроизвольный стон. Тео резко повернулась к кузине:

– Но миссис Элстон… она… Я имею в виду, ей кто-нибудь помогает? – запинаясь спросила Тео. – Она же так страдает.

– Мома Кло ухаживает за ней, – сказала Мария и кивнула на старую негритянку, сидящую в тени к ним спиной.

Старуха подняла голову и подалась вперед, уставившись на Теодосию.

– Мома Кло приняла много родов, много детишек, белых и черных, все они появляются на свет одним путем. Миссис плохо себя чувствует, но нож под ее кроватью уймет боль, – произнесла она.

В замешательстве Теодосия перевела взгляд в направлении сучковатого пальца старухи. Под высокой кроватью, в самом центре, лежал длинный острый нож. Тео с возмущением повернулась к Марии, которая беззвучно и, казалось, скучающе стояла у окна:

– Но это же варварство! Вам необходимо вызвать врача. Не может же одна эта суеверная старушенция помогать миссис Элстон.

– Мома очень опытна, – холодно ответила Мария, – и я не понимаю, что вы имеете в виду, говоря о докторе. Ни одна порядочная женщина не допустит присутствия мужчины в таком случае. У вас, на Севере, должно быть, странные понятия о приличиях.

Тео проглотила этот ответ, вспомнив предупреждения Джозефа, но при этом подумала: «Если у меня будет ребенок, я вызову всех необходимых докторов, а Элстоны могут говорить что угодно о своей непристойности».

– Не огорчайся, детка, – послышался с кровати слабый голос. – Я так сожалею, что моя… что я в таком положении. Это началось неожиданно, слишком рано. Мне бы хотелось встретить тебя иначе, но… – Она извиняюще улыбнулась.

Теодосия начала было говорить, но старая негритянка перебила ее:

– У вас рано начинается потому, миссис, что у вас двойня и каждый старается выйти первым. Большеголовая птица прошлой ночью дважды прокричала на болоте. Это означает двойню. Идол Бимеби видит, что Мома говорит правду, она знает лучше, чем болтливые белые доктора. – Мома метнула на Тео обиженный взгляд и подошла к своей госпоже.

Миссис Элстон монотонно качала головой из стороны в сторону, не замечая уже присутствия посетителей. «Если мы не можем ничем помочь, – подумала Тео, – то лучше уйти».

Но ее кузина прошла в дальний угол комнаты и начала снимать нагар с горящих свеч, тщательно собирая мелкие капельки воска, которые как бы нарушали царящий порядок. «Какая она бессердечная!» – сердито подумала Теодосия и повернулась, чтобы выйти, но сцена, происходящая возле кровати, приковала ее к месту.

Миссис Элстон издала резкий крик, и негритянка согнулась над ней, что-то бормоча. Ни роженица, ни повитуха, казалось, не замечали Теодосию. Мома Кло вытащила из своей грязной блузки какой-то небольшой предмет, пошептала над ним и торжественно положила его на простыню, покрывающую живот миссис Элстон. Негритянка шевелила сморщенными губами, нашептывая что-то наподобие песни или молитвы. Глухие гортанные слоги, напоминающие бой барабана, повторялись снова и снова. Спина у Тео качала деревенеть. Она уставилась на предмет, лежащий на простыне, отказываясь верить, что все это происходит в реальности, – это была маленькая, грубо слепленная из глины куколка. Пение прекратилось, старуха вскинула вверх голову, как будто вслушиваясь во что-то.

Миссис Элстон, пытаясь оторваться от подушки, пролепетала:

– Сколько это еще будет продолжаться, мома?

– Духи говорят, миссис, все произойдет до первого крика петуха. – При этом Мома запихнула куклу обратно за пазуху.

– Так долго! Не знаю, выдержу ли я…

– Успокойтесь, миссис. Пожуйте кусочек целебного корня, он принесет вам сон. – С этими словами повитуха засунула руку в мешок, болтавшийся у нее под фартуком, и выудила оттуда черный скорченный корень. Его зловонный запах заполнил всю комнату. Миссис Элстон позволила негритянке вложить кусочек корня в рот и начала слабо сосать его. – Хорошо, миссис? Должна ли мома Кло убрать боль еще?

Старуха нащупала под кроватью нож, вытащила его к начала ритмично размахивать им в одном футе от мечущегося тела госпожи. Миссис Элстон постепенно затихла, ее веки медленно опустились.

Мария отошла от камина, на ее ладони, сложенной в чашечку, лежали кучка застывших капель парафина и пушинки.

– Эти бестолковые ниггеры никогда не додумаются прибраться, если над ними не стоять каждую минуту, – воскликнула она. – За часами я обнаружила пыль в полдюйма толщиной. Если бы это был мой дом, я приказала бы отвесить по десять плетей каждому из них…

– О, пожалуйста, тише! – взмолилась Теодосия. – Миссис Элстон спит, а я очень, очень устала. Не могли бы вы проводить меня в мою комнату?

Когда Мария наконец выполнила ее просьбу, Тео была уже настолько измождена, что упала в постель прямо в платье. Длительное путешествие, трения с Джозефом, встреча с семейством Элстонов – все это затмила дикая сцена, свидетельницей которой она только что стала. И как только могли интеллигентные люди применять по отношению к себе всякого рода секреты и колдовство африканской магии? Двойня – потому что птица прокричала два раза, размахивание ножом и грязный корешок – для снятия боли! Но самое чудовищное – идиотская кукла, которая якобы должна точно предсказать начало родов.

Теодосия представила, что подумал бы ее отец, расскажи она ему об этих нравах. Она прекрасно знала его презрение ко всякого рода шарлатанству. Кроме того, он обладал глубоким чувством сострадания. Вероятно, он так же был бы поражен столь грубым и бессердечным отношением Марии и всего семейства к страданиям миссис Элстон. «Но теперь я тоже миссис Элстон, – подумала она. – Теперь это и моя семья, мой дом, моя родина».

– Ненавижу! Хочу домой! – Тео зарылась в подушку и тут же разрыдалась. Она даже не услышала, как открылась дверь, и вздрогнула только после прикосновения Джозефа.

– Тео, дорогая моя девочка, в чем дело? – Он приподнял ее, прижав дрожащее тело. – Что с тобой?

Она не могла сказать ему, что ей страшно и одиноко, что она хочет вернуться к отцу, но теплые объятия Джозефа немного успокоили ее. Тео прильнула к его груди, и постепенно ее рыдания прекратились. Он поцеловал ее и, не услышав более достойного оправдания, чем «разболелась голова», выпустил из своих объятий.

– Вся семья рада тебе, – поспешно сказал он и подошел к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. – Ты им очень понравилась. Мои братья и отец согласились, что никогда не видели столь прекрасных глаз, а миссис Хьюджер, она же тетушка Элстон, сказала, что ты прекрасное создание.

– Я очень рада, – пролепетала Тео, вытирая платком глаза и с каким-то горьким удивлением наблюдая, как он, закатав рукава, начал мыть руки в раковине, фальшиво насвистывая. Она видела, что он доволен собой и ей.

В самом деле, Джозеф был в хорошем настроении, изобразив себя перед родственниками этаким путешественником. Ему было приятно узнать о небывалом урожае риса и о том, что семеро рабынь произвели здоровое потомство прямо на плантациях.

Новые негры – это хорошая статья дохода, но превыше всего были его чувства. Любимый полуостров был дорог ему. Он родился здесь и знает каждую пядь земли. Все тридцать плантаций, рассыпанные, словно зеленый бисер, вдоль реки, были ему очень дороги, одни только названия умиляли его: Брукгрин, Терки-Хилл, Хэгли, Форлон-Хоуп, Роуз-Хилл… И все они были связаны или с поместьем Элстонов, или с его семьей.

Он самодовольно думал, что именно его Оукс положил всему начало. От Оукса расползались, словно вьюны, все поселения вдоль берегов Вэккэмоу. Завтра или днем позже он непременно наведается в свой Оукс, осмотрит на плантациях всходы риса и заодно решит, как благоустроить свой дом. Хотя к чему спешить, они могут погостить в Клифтоне.

Внезапно до него дошло, что он не один. Джозеф обернулся и увидел Теодосию, сидящую на краешке кровати. Она отрешенно смотрела в окно, за которым скрывалась весенняя ночь Каролины.

– Тео, дорогая! – воскликнул он. – Поднимайся, пора на ужин. Ты не хочешь переодеться? Я совсем забыл, тебе, конечно, нужна прислуга. Теперь мы не должны жить как беженцы.

Он хлопнул в ладоши, и тотчас же появился его личный слуга Като, с выражением почтения и готовности на лице.

– Я приказал выслать для госпожи служанку из Оукса, – промолвил Джозеф. – Между прочим, что она из себя представляет?

– Ее зовут Венера, дочка хозяина Большого Венуса. Самая смазливая девка в округе.

Джозеф кивком отпустил его. Улыбнувшись, Тео взглянула на мужа.

– Дорогой, ты думаешь, мне обязательно нужна служанка по имени Венера? Боюсь, я каждый раз буду смеяться, видя ее черное лицо.

Джозеф пропустил ее слова мимо ушей. Он тщательно расчесывал свои бакенбарды, которые должен был завить Като. По его мнению, на высказывание жены не стоило обращать внимания.

Когда же появилась Венера в красно-зеленом платье, у Теодосии пропало всякое желание смеяться. Девушка обладала кошачьей гибкостью и грацией. Кожа ее была не черного, а скорее медного оттенка, и она вовсе не походила на остальных широконосых и толстогубых рабов. Тонкая кость и нос с горбинкой явно указывали на ее арабское происхождение. Родители девушки были вывезены не из Анголы, как прочие рабы, а из Северной Африки. После первых лет дикой нищеты и попыток сопротивляться насилию, они постепенно свыклись со своим рабским положением. Но только не Венера. Она вся горела свободой и ненавидела рабов за то, что они так спокойно приняли свое положение. Она даже презирала своих родителей, которые в Африке были вождями, а здесь стали рабами. А теперь она сама пришла сюда по приказу управляющего, чтобы прислуживать белой госпоже с Севера. Девушка несколько успокоилась, когда начала осознавать, что из этого обстоятельства можно будет извлечь пользу. Она научится поведению чернокожих рабов, очень умело внедрится в их жизнь, пока не придет время для борьбы за свободу или даже – о, эта сладкая мечта – время для мести.

Тео, еще ничего не подозревая об этом, смогла заметить, что реакция Венеры на ее доброжелательную улыбку слишком запоздала и девушка отвела в сторону взгляд своих чувственных глаз, но где-то в глубине их вспыхнули враждебные искорки. Тео скорее почувствовала, чем услышала, нотки лицемерия в показной смиренности Венеры.

С первого момента их встречи Теодосия поняла, что служанка ненавидит ее. Не стоило придавать этому особого значения: Тео могла бы убрать девушку завтра же. Но все же это насторожило ее.

Черные деревья, шелестящие листвой среди торфяника, болезненный воздух болот, шарлатанство момы Кло, беспричинная враждебность этой девушки-рабыни – все это заставило Тео остро ощутить свое одиночество.

Она попыталась взять себя в руки, вспомнила блестящие, острые афоризмы Аарона, но так и не смогла стряхнуть с себя чувство надвигающихся бесформенных страхов, которые не позволяли ей уснуть в эту жуткую ночь в Вэккэмоу.