Мстительница

ВИКТОРИЯ ЭНГЛЕР 15 сентября 1999 г. 20-30 — 21-00

— Виктория Энглер из Санкт-Петербурга, — коротко представляюсь я и столь же коротко излагаю суть дела. Впрочем, по этому номеру иначе не принято. — Мне нужен Олег. Срочно. Передайте ему, что дело первостепенной важности. Касается тех вопросов, что мы уже обсуждали. Номер моего телефона у него есть.

— Повторите, пожалуйста, — скрипит старикашка.

Я повторяю. Еще раз напоминаю о том, что чем скорее Олег позвонит, тем для меня будет лучше.

— Позвонит, когда сможет. — Сварливости этому деду не занимать. А вот умения быть деликатней с клиентами подзанять не мешало бы. Он опять отключается, даже не сказав: «До свидания». Впрочем, это мне глубоко параллельно, я уже переключила внимание на Тамару.

— Так что там, говоришь, за хавира на Московском проспекте?

За десять минут мы выписываем из банка данных квартир несколько вариантов, и я тут же выгоняю Томку из-за компьютера за телефон, предварительно напугав:

— С агентом стрелу забивай на сегодня…

— Полдевятого вечера, — с безысходностью в голосе перебивает она. — Пока договорюсь, пока дотуда доеду…

— Ты что, не врубаешься?!! — Мне опять не удается совладать с нервами. Наверное, накопилась усталость, а на нее наложилось возбуждение в предвкушении предстоящей войны, и теперь раздражение так и прет из меня. — Забивай стрелу на ночь!!! Говори, что согласна со всеми условиями, за срочность доплачиваешь! Напарь им с три короба, но к исходу сегодняшней ночи на этой квартире нас быть не должно.

Потому что уже рано утром сюда за нами могут явиться торпеды облажавшегося Андрея. По моим расчетам, через два-три часа, когда в США в «Метрополитен банке» будет самый разгар рабочего дня, до Андрюиш дойдет, насколько жестоко я его офоршмачила в Гибралтаре. Спрогнозировать схему, по которой он сразу начнет после этого действовать, несложно:

Первый звонок из Америки последует в «Джорж Элиот»: «Соедините, пожалуйста, с номером Виктории Энглер… Как съехала? Когда? Вчера вечером, почти следом за мной? Благодарю, извините». (Я улыбаюсь при мысли о том, что все эти переговоры бедняге Андрюше придется вести через переводчика.)

Итак, после того, как этот дракон[42] получит информацию из отеля, ему не составит труда рассчитать, что сутки с хвостиком для меня вполне достаточный срок, чтобы добраться до Питера. А поэтому второй звонок будет сюда. Нет, не на эту квартиру и не ко мне на мобильник, чтобы пожурить меня за то, что так обошлась со своим ненаглядным Андрюшей. Второй звонок — одной из своих питерских торпед: «Собирай пацанов и аллюром на агачатовскую квартиру. Хватай Вику Энглер и ее белобрысую закадычку. Определи их в какой-нибудь угол, пока я не вернусь из Америки. И следи повнимательнее, чтобы не юзанули.[43] Они в этом деле спецы. Если Энглер не будет, бери только подругу и выбивай из нее всю подноготную. Любыми путями, хоть купай ее в кислоте. Мертвая или живая, но белобрысая меня не волнует. Мне нужна Вика! За квартирой установите наружку. Отправь людей в «Пулково». Короче, делай всё, что угодно, но чтобы эта падла батистовая[44] мимо вас не прошмыгнула!»

— Если у тебя сейчас не выгорит тема с квартирой, всё может полететь в тартарары. Мы потеряем очень конкретные гроши и наживем большой геморрой. Для этого много не надо — лишь на часок уступить инициативу Андрюше, — ввожу я в курс наших дел Тамару, в это время настойчиво тюкающую тоненьким пальчиком по кнопочкам трубки домашнего радиотелефона.

— На сколько ты хоть чулканула[45] этого дизеля? — интересуется Тома, продолжая насиловать трубку. Самое интересное, что только сейчас она удосужилась поинтересоваться моими финансовыми успехами.

— Миллиарда на два. В долларах США. Точно не знаю. На то, чтобы всё подсчитать, нужен, как минимум, месяц.

— Два арбуза[46] «зеленых», — с полным безразличием в тоне перефразирует меня Тамара. — Академично… Алло! Алло! Молодой человек, я хотела бы срочно арендовать апартаменты…

«Апартаменты!» — Я готова расхохотаться. Но в этот момент оживает сотовый телефон.

— Вика, привет.

— Олег! — Я не могу скрыть радости при звуке этого голоса. — Как здорово, что ты так быстро мне позвонил!

— Просто мне передали, что у тебя сейчас неприятности, милая. Давно из Испании?

— Уже два часа, — отвечаю я, и при этом прикидываю, что даже больше. Минуты улетают со скоростью света, а вместе с минутами стремительно испаряются шансы захватить и привести к нужному мне знаменателю Андрея, не позволить ему, когда он вернется из Штатов, наломать в Петербурге большую поленницу дров. — Олег, помнишь, ты обещал, что если мне будет туго, я всегда могу рассчитывать на тебя?

— О подобном не напоминают, малышка, — недовольно замечает Олег. — Во всяком случае, мне. Если я обещал, значит, выполню. Насколько тебе сейчас туго?

— По-максимуму.

— По-максимуму — это в могиле или в пыточной камере. Мне кажется, что у тебя положение всё же получше. Откуда звонишь? — спрашивает он и сразу спохватывается. — Если не можешь, не отвечай.

— Нет, почему же. Прежде чем за мной начнется охота, впереди еще часов восемь. Поэтому я пока на старой квартире.

— Той, что в области?

— Да, в Агалатове. Но до утра мы должны отсюда стряхнуться. Иначе нам вешалка. — Я поворачиваюсь к Тамаре, которая из противоположного угла комнаты (как и я, с трубкой у уха) демонстрирует мне выставленный вверх большой палец — мол, дозвонилась, договорилась, всё путем, будут нам нынешней ночью апартаменты. И то слава Богу!

— Что требуется от меня? — тем временем интересуется Олег тоном, не позволяющим усомниться в том, что чего бы я сейчас ни потребовала, он расшибется, но выполнит.

— Ты нужен мне здесь. В Питере. Возможно, надолго.

— Мои услуги очень дорого стоят, — бесцветным тоном информирует он. — Для тебя не будет никаких исключений.

«Дружба дружбой, а денежки врозь», — такая его позиция меня сейчас устраивает как нельзя лучше. Потому что наступил именно тот ледниковый период, когда в первую очередь следует позаботиться о выживают, а чувства отложить в сторону до потепления. Поэтому я отвечаю столь же бесцветно:

— Об этом ты как-то меня уже предупреждай. Так вот, я платежеспособна. Прибудешь в Питер, я объясню, что тебе предстоит, тогда и поговорим о цене. Сейчас не до этого.

— Я знаю, что мне предстоит.

— И что же? — широко улыбаюсь я. Меня всегда подкупала самоуверенность этого парня. Самоуверенность в хорошем смысле этого слова — Олег обладает чудесной способностью, как ясновидец, просчитывать многие, казалось бы, совершенно непредсказуемые ситуации с точностью ювелира.

— Мне предстоит поддерживать тебя под локоток, когда ты начнешь спотыкаться, — отвечает он, а я отмечаю, что более обтекаемой формы выражения выбрать почти невозможно. — Когда я должен быть в Питере?

— Утром. В «Пулково» я тебя встречать не рискну, мои и Дианины телефоны к тому времени, возможно, уже будут стоять на прослушке, так что, как только оформлю другие сим-карты, позвоню тебе сама.

— Запоминай телефон.

— И еще, — продолжаю я, занося номер Олега в «телефонную книжку». — Ты мне говорил, что предпочитаешь работать один…

— Не помню такого, — перебивает Олег, — чтоб говорил. Хотя, действительно, предпочитаю. И что же из этого?

— В одиночку ты здесь ничего сделать не сможешь. Мы с Тамарой тебе не помощницы. Так что приезжай не один.

«И зачем я несу сейчас всю эту никчемную шелуху? — спохватываюсь я. — „Учила овечка волка травку щипать“. Да неужели Олег и без моих дилетантских подсказок не понимает, что отправляется на серьезную бойню, где один в поле не воин? Немудрено, если он меня, советчицу хренову, сейчас, в лучшем случае, попросту обсмеет. И будет прав».

Но он абсолютно серьезно ставит меня в известность:

— Со мной будет еще один человек. Все остальное найду в Петербурге. У тебя еще есть, что сказать, Вика?

Я растерянно пожимаю плечами. Вроде, сказала всё, что собиралась сказать. Вроде, добилась всего, чего хотела добиться — уже завтра утром Олег будет рядом со мной.

Как гора с плеч!

— Нет, всё, Олег. Во сколько мне завтра тебе позвонить? — Он ненадолго задумывается, должно быть, прикидывая, сколько времени у него займут сборы, поездка в аэропорт и перелет до Петербурга…

— Начинай дозваниваться с семи утра, — наконец произносит он. — Не отвечу, повтори звонок через четверть часа. Ну, и так далее. До завтра, малышка. Поосторожней. Удачи.

Как всегда, Олег отключается настолько стремительно, что я, тугодумка, не успеваю сказать ему «до свидания». А может, у них, в Москве, это так принято — не прощаться при завершении телефонного разговора?

Я откладываю в сторону трубку, а возле меня уже маячит Тамара.

— Всё нормалек. Есть вариант, отправляюсь на стрелку. Договор заключу на себя. Гони хворост, бухгалтер.

— Сколько тебе? — Я заранее знаю, что услышу в ответ привычно расплывчатое: «Чем больше, тем лучше».

— Чем больше, тем лучше. — Естественно! Иначе Тамара не может! Но, как ни странно, на этот раз она еще и удосуживается уточнить: — Штуки четыре. Хавира не из дешевых. Энглер, поторопись. Я в глубоком цейтноте.

«Мы обе в глубоком цейтноте, — думаю я, доставая из сумочки упакованный в целлофан узелок из пятидесяти стодолларовых купюр. — Но, с другой стороны, пока что мы в графике. И, более того, на данный момент всё срастается так, что можно только мечтать. С Олегом договорилась. Квартира нашлась. Можно слегка перевести дух. Выпить кофе. Съесть бутерброд…»

— Короче, поехала, — объявляет Тамара, цокая каблучками по направлению к двери.

— Не гони. — Как же! Эту автомобильную экстремачку можно просить обо всём, что угодно, но не об этом. И всё-таки я добавляю: — Не хватает еще, чтобы ты угодила в аварию именно сейчас.

Моя последняя фраза, как об стену горох, звонко щелкает о захлопнувшуюся за Тамарой входную дверь. А уже через десять секунд из-под окна радостно крякает сигнализацией «Ауди», взвывает еще не остывшим мотором, пронзительно взвизгивает по асфальту резиной.

Тамара срывается с места.

Тамара очень спешит.

Тамара в глубоком цейтноте.

Я в отличие от нее могу позволить себе немного расслабиться. Но только немного — потратить десять минут на то, чтобы сварить кофе и слепить какой-нибудь бутик. А потом за компьютер. Часов на пять за компьютер, пока не вернется Тамара и не наступит пора двигать отсюда поршнями.

Кстати, надо еще собрать по квартире все наши манатки.

ТАМАРА АСТАФЬЕВА (ДВОЙНИЦА) 1999 г. Август

— Яже тебе говорил, что на вопрос, сколько времени займет составление крака, — виновато бурчал в телефонную трубку Лэрд, — тебе не сможет ответить и сам Господь Бог. Быть может, месяц, быть может, полгода, быть может, всю жизнь. Всё не так просто в этой программе, как я рассчитывал. Там использованы несимметричные ключи кодирования. Надо править не сам код, а искать дыры в алгоритме информации. Для этого нужен математик. Мне придется привлечь в команду еще одного человека.

— Чтобы это понять, тебе понадобилось целых шесть дней, — недовольно заметила Тамара. — Не слишком ли расточительно ты обращаешься со своим временем? Впрочем, мне начхать на тебя. Меня беспокоят другие, куда более важные, очень серьезные люди, которые доверили тебе эту работу, но не видят пока даже намека на результат.

— Ты смотришь на то, что поручила мне, с позиции обычного «лайнера», который имеет какое-то представление о том, как ползать по «паутине», но никогда не пробовал написать хоть один самый простенький крак. Извини за откровенность, но ты относишься ко всему этому с дилетантским максимализмом и, словно должное, требуешь от меня, чтобы я совершил чудо. Прояви хоть немного терпения…

— Не больше недели, — жестко определила Тамара. — Через семь дней у меня должен быть подробный отчет о том, что сделано, что не получается, почему не получается, и какая вам требуется помощь. До свидания, Лэрд.

— У тебя всё?

— У меня всё, у тебя ничего. Сосредоточься, приятель. Не бухай, не бездельничай. Посвяти всё свое время этому сраному зипу, порадуй меня результатами. Тогда мы с тобой не поссоримся. А ссориться не рекомендую. Я умею быть очень жестокой. Успехов, Лэрд. Позвоню тебе вечером.

— Я буду ждать. До свидания, — совершенно убито просипел в ответ Аристарх, а развалившаяся в кресле напротив Тамары и внимательно вслушивавшаяся в телефонный разговор Энглер громко расхохоталась:

— Ты просто бездушная бестия! Доведешь толстого фофана до сердечного приступа. Не сомневадесь в том, что его уже и так не по-детски колбасит бессонница, и ни о чем другом, как об этом дурацком зипе, он думать сейчас не способен. За эту неделю ты его затерзала. Звонишь и звонишь, душишь и душишь. Мой тебе добрый совет: ослабь пресс, а не то добьешься того, что эта балана[47] начнет от тебя чулковаться по самым дальним углам. И придется всё начинать с нуля, искать других исполнителей.

— Боюсь, и без этого мне придется искать кого-то другого. От этих двоих никаких результатов мы не дождемся.

— Во-первых, не торопись. Дай мальчикам время — его у нас сейчас хоть отбавляй. А во-вторых, я сама на досуге чуть-чуть покопалась в этом зипе. Я, конечно, не профи, но в свое время кое-какие знания по взлому приобрела и заверяю тебя, что пытаться влезть в эту дискету — не сахар. За неделю или за две сделать это можно только случайно. Не всё так элементарно, как в «Никите» у Люка Бессонна — поставила дешифратор, и вот, пожалуйста, через десять минут результат. Такое бывает только в кино. А в жизни надо уметь набираться терпения и ждать.

— Самое-то паршивое как раз в том и заключается, что на то, чтобы сидеть дома, пялиться в телевизор, иногда ходить в лес за брусникой и тупо ждать хоть каких-то событий, больше не достает никакого терпения, — поднявшись с дивана, принялась жаловаться Тамара. — Еще три недели назад я наслаждалась этой спокойной квартиркой, деревенской природой, беспроблемностью и тишиной, на которые сменила вонючий барак и постоянное ожидание какого-нибудь удара исподтишка. Но со временем всё изменяется, и теперь меня просто тошнит от бездействия и одиночества. В Новомосковске мы хотя бы на пару мутузили твой дурацкий мешок, иногда для разнообразия влезали в какие-нибудь разборки, участвовали в правилках. А здесь ты погрязла в каких-то секретных делишках, целыми днями не появляешься дома и даже не думаешь поставить в известность меня, чем таким занимаешься. А ведь еще месяц назад мы делили всё пополам. Или ты больше мне не доверяешь?!! Или я больше тебе не подруга, а всего лишь какая-то… домоправительница? — Тамара, на секунду задумавшись, подобрала подходящее определение роли, которую исполняла всю предшествующую неделю, и, отшвырнув в сторону оказавшийся под ногами стул, принялась мерить шагами комнату.

«Будто тигрица в клетке», — молча наблюдала за всё больше и больше накалявшейся подругой Виктория, и та словно услышала это сравнение.

— Как львица, сменившая саванну на тесный вольер. Там, в этой саванне, часто голодная жизнь, опасности на каждом шагу, борьба за выживание, охота и… воля, — эффектно выделила последнее слово Тамара. — В вольере же сытая спокойная жизнь… Которая начинает меня понемногу сводить с ума.

— Это от недостатка адреналина, — улыбнулась Виктория. — Тебе, и правда, пора выбираться наружу. В саванну, где охота, опасности и борьба за выживание. Хочешь, устрою тебе неплохое сафари?

— Если это всего лишь уступка, выкуп за то, чтобы я заткнулась и не скребла тебе нервы жалобами на скуку, то не хочу. Ну а если же у тебя есть для меня что-то конкретное, так чего ты молчишь? Что за сафари?

— Мой дядюшка и Светлана Петровна, — зловеще отчеканила Энглер. И с не меньшим пафосом подбила черту: — Пробил их час!

— При чем же здесь я? — Тамара прекратила метаться по комнате, подняла опрокинутый стул и, оседлав его (спинкой вперед), устроилась напротив Виктории. — Ты вечно твердила, что это дело касается только тебя, и никого постороннего к своей мести ты не подпустишь и близко.

— Прошла куча времени, а со временем, как ты недавно отметила, многое изменяется. И благие намерения. И, в первую очередь, обстоятельства. У меня уже сейчас нету времени вплотную заняться подонками. А в том, что через месяц этого времени не останется вовсе, я готова поклясться на Библии. Впереди меня ждет нечто такое, о чем пока не хочу говорить даже тебе. Какие уж там дядя Игнат и Толстая Задница, пока не разберусь с предстоящими головняками! Но тянуть с вопросом относительно этих двоих недоносков я не хочу. Довольно, пожировали! Пора на стол мясника! Работу этого мясника вместо меня и придется исполнить тебе. Сыграть мою роль…

— Чего?!! Ты хочешь отдать мне…

— Тамара Астафьева! Я предполагала что-то подобное, еще когда велела Андрюше оформить на тебя ксиву с моими бывшими данными. Неужели ты тогда не задумалась, зачем это надо? А, Тамара Астафьева?

Тамара молчала:

«Конечно, задумалась…

В уютном почутемном кафе на одной из узеньких улочек около Лиговки, когда Энглер карябала на салфетке свои бывшие данные

…примерно такой расклад первым делом и возник в голове. А потом задумывалась над этим вопросом еще не раз и не раз. Вот только молчала, ждала, когда Вика сама заведет разговор на эту тему. Если вообще когда-нибудь заведет. Уж больно неправдоподобным казалось, что неуступчивая и гордая Герда, главной (и, возможно, единственной) мечтой которой на протяжении нескольких лег было отомстить троим негодяям — своему дяде, Светлане Петровне и Монучару — и при этом сделать всё лично…

Исключительно лично! Без вариантов!

.. .вдруг возьмет и отдаст это дело кому-нибудь постороннему. Пусть даже и самой закадычной подруге…»

— Томка! Та-ма-ра! О чем призадумалась? Чего замолчала?

— Пытаюсь понять, что происходит.

— И уже хоть чего-нибудь поняла?

Тамара отрицательно покачала головой и оперла подбородок о спинку стула.

— За два с лишним года, что знаю тебя, — сказала она, — ты, наверное, тысячу раз заводила разговор о том, как будешь мстить этим тварям. Не спеша, изощренно, так, чтобы никто из них не издох без мучений. И притом, всё это ты должна претворить в жизнь сама. В одиночку. Без чьей-либо помощи. Ты столько раз говорила мне, что дала себе обет, что теперь это слово всякий раз вызывает у меня тошноту. И вдруг ты с легкостью отрекаешься от всех своих планов… Не понимаю.

— Попробую объяснить. Во-первых, не о какой легкости не может идти и речи, а идею отдать толстуху и дядьку тебе я рожала в великих мучениях. Сама видишь, что прошло больше месяца между тем, как еще в Новомосковске я задумалась о подобном раскладе, и сегодняшним разговором, когда довожу до тебя свое окончательное решение. Во-вторых, нарушить обет меня вынуждает не что-нибудь, а обстоятельства. Еще раз повторяю, что впереди у меня очень конкретная раскорячка, а я не могу начинать войну на два фронта и рисковать потерпеть поражение на обоих: остаться неотомщенной и, возможно, к тому же, оказаться в могиле. Приходится из двух зол выбирать наибольшее и полностью посвятить себя борьбе с ним. А наибольшее зло — я думаю, ты это понимаешь, — заключается в причине, по которой нас с тобой вытащили из Новомосковска, и никоим образом не касается ни толстухи, ни дядюшки, ни Монучара.

— Что за зло? — Тамара напряглась, выпрямилась на стуле. Глаза азартно блеснули. — Я этого ожидала, но почему ты до сих пор не сказала мне об этом ни слова? Еще раз спрашиваю: что за секреты между нами в последнее время?

— Не секреты. И не недоверие. Просто я сама ничего еще толком не знаю, а впустую гнать пургу не хочу. Вот когда хоть что-нибудь прояснится… — Не завершив фразы, Виктория ненадолго задумалась. Тамара терпеливо ждала. — А прояснится это, скорее всего, не раньше нашей с Андрюшей поездки в Гибралтар, где я должна исполнять роль Богдановской дочки. Как это всё будет выглядеть, даже не представляю. Но почти стопудово уверена, что еще три недели спокойной жизни нам обеспечено. А вот потом может начаться война. И насколько это возможно, надо к ней подготовиться. Чем я сейчас и занимаюсь. Пытаюсь хотя бы чего-нибудь выведать у Андрюши. Провожу с ним целые дни. Аккуратно, чтобы не заметил игры, делаю вид, что влюбляюсь в него всё больше и больше. К тому моменту, когда всё начнется, хочу убедить этого вафела в том, что я — ослепленная страстью дуреха, ручная настолько, что из меня можно вить веревки. А Андрюше только это и надо. И поэтому он, — рассмеялась Виктория, — по мере сил и возможностей раздувает во мне этот «любовный пожар». Например, вчера торжественно заявил, что еще ни одна женщина не привлекала его так сильно, как я. Я чуть было не разоржалась.

— Уверена, что он тебе верит? — Тамара с сомнением покачала головой. — Андрей далеко не дурак.

— Я тоже не дура. А любая умная женщина всегда обведет вокруг пальца самого умного мужика, — констатировала Виктория. И решила сменить тему. — Ладно, довольно об этом. Возвращаемся к нашим баранам — то бишь, к толстухе и дядюшке. Сперва о том, чего я хочу от тебя, потом о том, что уже успела накопать по этому делу.

— И что же ты от меня хочешь? — Тамара расслабилась, опять оперла подбородок о спинку стула.

— Сначала тебе придется принести небольшую жертву — перекрасить волосы в черный цвет. Когда придется встречаться с дядюшкой или толстухой, не должно возникнуть ни капли сомнения в том, что ты — это подросшая я.

— Хм, — ухмыльнулась Тамара. — Лишь перекраситься. Хорошо, что хоть не обрить башню налысо. Лады, перекрашусь. Что дальше?

— А дальше всё по сценарию, который ты слышала от меня уже тысячу раз. — Викторию приятно поразило то безразличие, с которым подруга отнеслась к ее просьбе изменить цвет волос. Ожидала если не бурных, то хотя бы каких-нибудь возражений. Но, похоже, эта хитрюга кривила душой, разыграв удивление, что ей предстоит заниматься Игнатом и Светланой Петровной, сама давно подготовив себя к тому, что превратиться в Тамару Астафьеву придется не только по документам, но и внешне. — Кое-какую работу я здесь уже провела, — продолжала Виктория. — И почти ничего не добилась, кроме того, что теперь точно знаю, что на старой квартире ни дядюшка, ни толстуха уже не живут. В Пушкинском РОНО Светлана Петровна уже не работает. Была у меня мысль смотаться к ее родителям в Неблочи, но не хочу проявлять себя раньше времени. Пусть Толстая Задница и дядя Игнат пока поживут в блаженном неведении — недолго им это осталось. Сама заниматься их розыском я не рискнула. Куда мне, дилетантке, соваться не в свое дело — опять же, засвечусь раньше времени, да и от «ухажера» Андрюши отделаться сейчас не так уж и просто. Одним словом, я наняла частного детектива. Бывший легавый, но парень, на первый взгляд, неплохой. Впрочем, сама убедишься, когда завтра вас познакомлю. Мало того, что он найдет и толстуху, и дядюшку, он еще будет помогать тебе в дальнейшем. Но будь с ним повнимательнее, не сболтни этому бывшему мусору лишнего.

Тамара презрительно фыркнула — мол, кого учишь, подруга?

— Отыщутся эти мерзавцы, — не обратила внимания на эту реакцию Энглер, — не тяни, начинай сразу трепать им нервишки.

— Сначала разрушу привычный для них уклад жизни, — бесцветным тоном Тамара принялась излагать многократно слышанный ею сценарий спектакля с коротким названием «Месть». — Оставлю без хаты, без дела, без фишек. За исключением лишь того минимума, чтобы не превратились в бомжей, чтобы в них всё же теплилась надежда на то, что всё выправится, чтобы оставалось хоть что-нибудь, что еще можно терять. И тогда второй этап: я лишу их покоя. Встречусь с ними, представлюсь тобой и объясню, что для них приготовлено и что с ними произойдет, возможно, уже через день, а возможно, еще через год. Сроков не назову. И пусть дальше сидят на раскаленном подсрачнике. А если попробуют куда-нибудь сдристнуть, без проблем верну их обратно.

— Не будь столь самоуверенна, — внимательно посмотрела на Тамару Виктория. — Если дядюшка безвольный и глупый баран, то хитрость и изобретательность у толстухи в прямой пропорции соизмеримы с ее слоновьим весом. Дербанить себя покорно она не позволит. Жди от нее геморроев. Впрочем, не будем загадывать наперед. Еще неизвестно, что сейчас с этими форшмаками, вместе ли они до сих пор или давно разбежались, до сих пор в Петербурге или где-нибудь за бугром, живы ли вообще. Подождем до завтра. В два часа дня у нас стрелка с Петром. Сегодня забились по телефону.

— Петром? — Тамара бросила вопросительный взгляд на подругу.

— Это тот детектив, который теперь будет работать в паре с тобой. Про тебя я ему уже рассказала, а он доложил, что накопал целый вагон информации. Вот только по телефону не сказал мне ни слова. Только при личной встрече. Секретный парниша. Еще есть вопросы, львица, из просторной саванны угодившая в тесный вольер? — усмехнулась Виктория. — Тебя выпускают обратно на волю. Выживешь, хищница? Не подохнешь с голоду?

— Выживу. Не подохну, — Тамара потянулась, так, что аж хрустнули связки. Всей душой, всем своим тренированным телом она уже была на охоте. — Кранты твоим Толстой Жопе и дядюшке Я отвечаю, умирать они будут долго. И очень мучительно.

Из романов Чейза и Утгера, прочитанных на кичи, Тамара представляла себе частного детектива как вечно безденежного симпатичного парня лет тридцати в поношенных джинсах и линялой футболке, обрисовывающей рельефную мускулистую грудь. Офис этого детектива состоял из двух тесных невзрачных комнат с потертыми обоями и старым скрипучим паркетом, одна из которых (проходная) выполняла роль приемной, и там хозяйничала жизнерадостная блондинка неопределенного возраста, совмещающая роли и секретарши, и любовницы, и еще бог весть кого. Во второй комнате — если в этот момент не находился в засаде или не мылил кому-нибудь рожу — скучал в ожидании хоть какого-нибудь захудалого клиента сам безденежный шеф. Интерьер этой комнаты: старый письменный стол, несколько стульев и жидкий стеллаж, заставленный папками, книгами и парочкой сувениров. Содержимое единственной тумбы стола: револьвер 38-го калибра, пакет с бутербродами, несколько недокуренных контрабандных гаванских сигар и бутылка дешевого «скоча».

…Что касается частного детектива Петра, то всё сошлось почти один к одному. Высокий, спортивного телосложения симпатяга лет тридцати оказался, и правда, одет в видавший виды «Ливайс» и футболку, правда совсем не линялую, а украшенную аляповатой эмблемой какого-то спортивного клуба.

Что же касается офиса, то в отличие от штатовской, в российской действительности всё оказалось абсолютно иначе. Абсолютно настолько, что офиса, как такового, не оказалось вообще. Петр принимал клиентов в маленькой однокомнатной квартирке, где по совместительству и проживал.

— Проходите, девчонки. Можно не разуваться. Всё равно тапок нет, а у меня беспорядок, — похвастался он, и только потом решил поздороваться. При этом, оценив взглядом Тамару, не преминул откровенно заметить: — Вы похожи, как две родные сестры.

— О чем я и предупреждала. — Виктория уверенно прошла в комнату, прогнала из кресла большого кота и заняла его место. Кот тут же нацелился к ней на колени, но, напоровшись на недружелюбный взгляд, передумал и, пару раз дернув тощим хвостом, отправился нюхать Тамарины туфли.

— Если ей еще покрасить волосы в черный цвет, вас не отличит даже лучший физиономист, — продолжал беззастенчиво обсуждать внешние данные Тамары Петр, не забыв в то же время гостеприимно указать ей на узкий диван. — Располагайся. Поговорим о наших делишках. Кофе не предлагаю — у меня его нет. Чаю тоже. Ничего нет, — театрально развел он руками. — Даже супруги.

«Если это намек, — недовольно поморщилась Тома, — то, парниша, ты угодил в молоко. Здесь тебе ничего не обломится».

Новый знакомый с первого взгляда вызвал у нее антипатию, и с каждой секундой это чувство крепло, вплоть до того, что уже минут через пять Тамара с отвращением представляла, как с сегодняшнего дня будет работать вместе с этим простым, словно валенок, балаболом. Рубаха-парень — тьфу! Подобные мужики никогда не вызывали у Тамары симпатии. А если человек только строил из себя «рубаху», а на самом деле таковым не являлся, то он был несимпатичен вдвойне. Нет, даже не вдвойне, а десятикратно. Стократно! Подобные люди были просто опасны! Их следовало обходить стороной! Не связываться с такими ни при каких обстоятельствах! А еще лучше сразу от них избавляться!!! Тем паче, от бывших легавых.

«Неужели Вика допустила с этим Петром ту же ошибку, что и я неделю назад с двумя сопляками, которым дала скопировать зип? Вот только ее ошибка может нам стоить гораздо дороже, чем моя».

Ох, как не нравился Тамаре этот частный детектив Петр!

Она вопросительно посмотрела на Викторию. Та ответила ободряющей улыбкой, подмигнула и перевела взгляд на усевшегося рядом с Тамарой Петра.

— Итак, дорогой? Каковы результаты? По телефону ты вчера мне похвастался, что за две недели накопал на пять уголовных дел и один грандиозный скандал федерального уровня. Действительно, так? Или преувеличиваешь?

— Скорее, преуменьшаю, — резко изменив игривый тон на деловой (более того, официальный), ответил Петр.

Тамара с неприязнью отметила, что Энглер, оказывается, имеет дела с этим «Гудвином» уже две недели. И ведь, стервоза, до вчерашнего дня не обмолвилась ни единым словечком!

— В общем, так, Вика, — тем временем продолжал детектив. — Считая, что занимаюсь обыденным делом, я с твоей легкой руки наткнулся на такую клоаку, что не знаю, как теперь поступить. Пока не поздно, у меня еще остается на выбор несколько вариантов. Давайте-ка вместе обсудим всё по порядку.

— Давай, — охотно согласилась Виктория. — Начинай, Арчи Гудвин. Чего тратить время?

— Вариант первый и наиболее приемлемый для меня: я возвращаю аванс, не даю тебе никакой информации и отказываюсь от дальнейшей работы.

— Боишься обжечься?

— Я просто не сомневаюсь, что если начну копать дальше, то даже не обожгусь, а обуглюсь. И вы вместе со мной. Какова перспективка — три головешки?

— Так горячо? — На лице Энглер не отразилось не единой эмоции. Впрочем, так же, как ни единой эмоции не прозвучало в голосе детектива.

— Как в мартеновской печи, — бесстрастно ответил он. — Итак, это вариант номер один. Что скажешь?

— Скажу: он не принят. Что там еще ты припас для меня? Вариант номер два…

— …наиболее глупый, — продолжил за Викторию Петр. — Вот что он из себя представляет. По закону, о любом преступлении, раскрытом в результате моей частно-розыскной деятельности, я обязан безотлагательно доложить в органы внутренних дел или в прокуратуру. Здесь у меня на выбор есть лишь Москва. Федералы. Тогда вполне реальна надежда на то, что клоаку разворошат, а мерзавцев, которых вы ищете, отправят на нары. Пожизненно. Тебя такой исход не устроит?

— Нет, не устроит, — покачала головой Энглер. И на ее доселе бесстрастном лице Тамара отметила легкую тень озабоченности. — Объясни мне, почему федералы? Москва? В Питере стрёмно?

— В Питере может не прокатить. У меня есть серьезные опасения, что здесь у тех, на кого мне удалось выйти, очень надежная крыша. Их потери сведутся только к тому, что им придется на время свернуть дело и немного понервничать, пока вместо них не сядут другие. А потом всё начнется по новой. Кстати, я к тому времени уже буду мертв. Так что, как видишь, такой вариант не устраивает и меня.

— И что же за клоаку такую ты раскопал, господин частный сыщик? — задумчиво пробормотала Виктория. — Это оружие? Дурь?..[48]

— Не спеши, пожалуйста, Вика, — перебил ее Петр. — Со временем ты всё узнаешь. А сейчас перейдем к третьему варианту. И последнему… — Выдержав эффектную паузу (в меру длинную, в меру короткую), он торжественно объявил: — Я продолжаю работать. Несмотря на то, что боюсь. Несмотря на то, что не хочу умирать молодым. Несмотря на то, что имею серьезные опасения, что подобный орешек нам не разгрызть. Но есть причины, которые перевешивают всё это. Первая: я уже слишком много узнал и теперь это висит тяжеленным булыжником у меня за плечами. Если я ничего не предприму, чтобы его сбросить… Нет, лучше сдохнуть, чем жить с таким грузом. Вторая причина: тому человеку, который вывел тебя на меня с твоей просьбой собрать материал на этих Светлану и дядюшку, я неосмотрительно дал слово оказать тебе любую поддержку не только в их поиске, но и во всём остальном — ты понимаешь, о чем говорю. Так вот, отречься от этого слова, не потеряв к себе уважения, я не могу. И, наконец, причина третья и последняя. Меркантильная. Я продолжаю работать потому, что ты, Вика, в связи с изменением обстоятельств, увеличиваешь мой гонорар в десять раз. По рукам? Ты не против?

— Нет, не против, — и не думая торговаться, согласилась Виктория. И сразу взяла быка за рога. — Моральная и финансовая стороны сделки к нашему с тобой обоюдному удовлетворению согласованы. Никаких договоров, надеюсь, подписывать не придется?

— Шутишь? — гулко хмыкнул Петр. — Я даже не интересуюсь насчет следующего платежа.

— Не беспокойся, не кину. Получишь платеж. А сейчас давай выкладывай всё, что успел накопать. И что же это за ужасающая клоака, о которой ты талдычишь?

— Вика, я не скажу тебе больше ни единого слова. — Петр отрицательно покачал головой.

— Не поняла! — даже приподнялась в кресле Виктория,

— Ни единого слова, — повторил детектив, поднялся с дивана, подошел к Энглер и, наклонившись, что-то зашептал ей на ухо. При этом на губах у Виктории обозначилась глупенькая улыбочка, как будто ей сейчас говорили какие-то сальности. Но вот Петр распрямился, повернулся к Тамаре, бросил строгий взгляд на кота, поспешившего занять на диване то место, где только что сидел хозяин. — Ну, всё, девчонки. Идите домой. Жду звонка завтра. И заезжайте. Можно вдвоем, но лучше, чтобы только Тамара, — подмигнул он ей, вновь входя в образ рубахи-парня. Без кофе, без чая и без жены. Ну прям мечта любой засидевшейся на выданье девы…

— Томка, вперед, — Энглер выпорхнула из кресла, Тамара резво устремилась следом за ней и едва успела на ходу бросить: «Пока», как за спиной уже захлопнулась входная дверь. К тому моменту Виктория уже жала на кнопку вызова лифта. А еще через минуту, спустившись с девятого этажа многоквартирного дома, она достала из незапертого почтового ящика с номером «146» и безграмотной надписью «Fuckin schit» конвертик с дискетой. Радостно продемонстрировала его своей спутнице и, улыбнувшись:

— Едем читать, — направилась к выходу из подъезда.

«Так вот почему этот перестраховщик, — догадалась Тамара, — ни у себя в квартире, ни по телефону не обмолвился ни единым конкретным словечком о том, что сумел накопать за две недели, обошелся лишь неопределенными обтекаемыми фразами. Опасается, что квартира может стоять на прослушке. Неужели то, на что он неожиданно для себя напоролся, действительно, настолько серьезно? Или этот Петр просто страдает болезненной мнительностью, раздувает из мухи слона?»

— Он раздувает из мухи слона, — вслух произнесла последнюю мысль Тамара, устраиваясь за рулем. — Не за это ли его и выставили из мусарни? Как думаешь, Энглер?

— А? — рассеянно переспросила Виктория. Открыла бардачок, хотела сунуть туда дискету, но в последний момент передумала и положила ее к себе в сумочку. — Нет, думаю, не за это. А впрочем, пес его знает. С его личным делом я не знакомилась. Мне хватило слов человека, который этого Петра рекомендовал.

— А кто рекомендовал? Я его знаю?

Виктория промолчала, словно не расслышала вопроса. Тамара решила не переспрашивать. Вместо этого поинтересовалась:

— Чего этот сыщик шептал тебе на ухо? У тебя при этом была такая обалделая рожа…

— Чего? — снова не сразу врубилась Энглер. Мыслями она сейчас явно парила в каком-то другом измерении. — Просто сказал, что вся информация на дискете. Тут почти вся жизнь толстухи и дядьки с момента, когда я с ними рассталась и угодила в подвал к Монучару. А кроме того, еще кое-что о том, что Петр так упорно называет клоакой. Что же, приедем домой, почитаем об этом кошмаре, с которым нам предстоит скоро столкнуться. И посмотрим, действительно ли наш Арчи Гудвин раздувает из мухи слона. Очень хотелось бы, чтобы ты оказалась права. Не достает нам еще добавочных головняков!

Черная «Ауди» резко перестроилась из правого ряда и пошла на обгон вереницы из несколько фур. Стрелка спидометра устремилась к отметке «180». Встречный «Москвич» издалека испуганно замигал дальним светом.

— Не киксуй. Успеваем.

— Тамар, не гони. Сколько раз говорить!

— Сколько раз отвечать: иначе я не умею! К тому же мне просто не терпится почитать, что там, на этой дискете.

ДЯДЯ ИГНАТ И ТОЛСТАЯ ЗАДНИЦА

Лето 1992 года обернулось для Игната Анатольевича Астафьева сущим кошмаром. Ничего подобного он не испытывал даже после двойного убийства, которое совершил год назад. Тогда он нисколько не сомневался в том, что всё провернул столь безупречно, что ни у одного, даже самого-самого дотошного сыскаря, не появится ни единой ниточки, ведущей к убийце, ни тени подозрения, что Андрея Астафьева и его жену застрелил их единственный родственник. Тогда, в мае 1991 года Игнату тоже, конечно, какое-то время довелось «посидеть на иголках», но потом все эти иголки затерялись в ворохе дел и забот, и их эпизодические покалывания стали практически безболезненны. Крупная сделка с продажей турецкого табака, к которой можно было удачно прилипнуть в роли посредника, и хлопоты по установлению опеки над случайно оставшейся в живых племянницей быстро вытеснили из головы все предыдущие беспокойства. А вскоре убийство старшего брата и Ольги, если и не стерлось из памяти вовсе, то обрело форму уже не чего-то пугающего и угрожающего неотвратимым возмездием, а некоего экстремального приключения, которое довелось пережить, притом пережить очень достойно, выйдя сухим из воды, чем следует только гордиться. И Игнат, действительно, был искренне горд, что тогда, в конце мая, оказался способным на отчаянный, граничащий с безрассудством поступок, достойный настоящего мужика, супермена современной российской формации.

Правда, не всё в этом деле сошло гладко. Львиную долю «дохода», полученного в результате «поступка», пришлось отдать тем, кто оказался организованнее и сильнее, а проклятая девка — племянница — всё же осталась жива. Ничего другого не оставалось, как только повесить ее себе на шею, и она сразу же начала доставлять неприятности. Мелкие, почти несущественные, ничем не угрожающие проблемки. Но это пока. Со временем несущественные проблемки грозили перерасти в гигантские головняки. А этого времени с каждым днем оставалось всё меньше и меньше. Надо было что-то немедленно предпринимать.

«Но ведь если нет человека, нет и проблемы, — было тогда решено на семейном совете между Игнатом Анатольевичем и Светланой Петровной. — Настал час принятия радикальных решений. Тамара должна быть ликвидирована, и чем скорее, тем лучше. Так, чтобы без следа растворилась, „ушла из дома и не вернулась“, закончив свой путь в глубокой могиле где-нибудь в лесной глухомани. Труп никогда не найдут, а значит, и уголовное дело заводить не станут. И не будет больших неприятностей, которые можно нажить, если дать слабину и оставить жизнь этой девице. Итак, решено! Basta!!!»

Смертный приговор Тамаре был вынесен. Оставалось лишь привести его в исполнение. Чем скорее, тем лучше!

И тут в ход событий вмешался Его Величество Несчастный Случай, перепутавший всё, казалось бы, уже предрешенное, обрекший Игната на несколько самых ужасных месяцев в его жизни. Как он не сошел за это время с ума? — об этом известно, пожалуй, лишь одному Сатане. Как, чтобы избавиться от кошмара, не наложил на себя руки? — на этот шаг «супермену новой российской формации» попросту не хватило решимости.

…И угораздило же его, когда судьба Тамары уже была предрешена, на летней террасе кафе присесть с бутылочкой пива за один столик с каким-то кавказцем. Игнат был к этому времени уже достаточно втертый, кавказец — тоже заметно «на градусе», так что знакомство состоялось без лишних светских условностей. Завязалась беседа. Сперва о политике, потом о работе, потом о домашних делах… Вот тогда-то и дернул Игната черт за язык рассказать о своей подопечной, которой уже четырнадцать лет, и ни на что иное, как доставлять головные боли своим «благодетелям», она не способна.

— Ничего не п-поделаешь, но придется… от нее измы… из… б'вляться, — с трудом ворочая языком, посетовал новому другу Игнат.

— Хочешь отказать ей в опеке и отдать в детский дом? — Никаких других вариантов избавления от опостылевшей подопечной Монучар на тот момент просто не представлял. И вообще, семейные неурядицы своего собутыльника его абсолютно не волновали. Он лениво потягивал пиво и рассеянно, просто от скуки поддерживал разговор.

Но его рассеянность и скуку как рукой сняло, когда Игнат, уже не контролируя то, о чем треплет его пьяный язык, ляпнул несколько слов из разряда таких, что порой могут сломать человеку всю дальнейшую жизнь.

— Н-не-е-ет, не детский дом. Мы с суп… спру… короче, с су-пру-гой решили иначе. Этой сикухе не место в н'рмальном чел'веческом обществе. Сорную траву с поля долой! — резко разрезал воздух ладонью Игнат. — Вывезу в лес, двину по голове и… за-а-акопаю поглубже.

— Зачем же так круто? — с интересом уставился на своего собеседника Монучар.

— А вот так! — Игнат подозвал официантку и заказал себе еще пива и чипсы. — К-круто! П-п-потому что так б-б-будет лучше и для нее, и для всех а-а-астальных. Кем она станет, когда подрастет? Уличной шлюхой! Пьяной вокзальной подстилкой! Ничего д-другого… толкового… из нее не получится.

— Бывает, и шлюхи добиваются многого в жизни. Эта твоя подопечная хоть симпатичная? — с показным безразличием спросил кавказец.

— О-о-очень!!! — эмоционально выкрикнул Игнат, и к нему удивленно обернулись посетители из-за соседнего столика. — Чего не отнять у этой з-з-занозы, так это того, что она сим-па-тич-на-я. Но это ед-динственное, чем она может пы-х-вас-таться.

— Говоришь, очень? — На губах у Монучара обозначилась загадочная улыбка. — Не понимаю тогда тебя, генацвале. Зачем брать лишний грех на душу? Зачем убивать симпатичную девочку? Зачем закапывать ее, бедняжку, в лесу? Зачем швыряться добром, когда гораздо разумнее его взять и продать?

— К-кому? И к-куда?!!

— В гарем. В наложницы. В рабство. Туда, откуда эта розетка[49] уже никогда не выйдет на волю. А ты так не только решишь свой головняк и избавишься от подопечной, но еще и получишь конкретные фишки.

— Сколько? — загорелись глаза у Игната.

— Пятнадцать штук баксов, если девчонка, и правда, как ты уверяешь, окажется стоящей.

— А кто покупатель?

— Не всё ли равно? Дело ты будешь иметь только со мной.

— Ну-у-у… если ты это серьезно… — В сладостном предвкушении буквально свалившихся с неба огромных деньжищ Игнат на какое-то время даже протрезвел. И сильно вспотел. — Если это не пьяный базар…

— Слушай сюда! — жестким тоном перебил собеседника Монучар. — Точнее, сначала смотри. — Он припечатал к столу напротив Игната обе ладони, синие от многочисленных тюремных татуировок. — На пальцы смотри! Что видишь?

— Перстни наколоты, — промямлил Игнат.

— Что они означают, конечно, не знаешь?

— Н-нет.

— Объясняю. Я воровской. Я в авторитете. И вся моя жизнь построена по понятиям, ни через одно из которых переступить я никогда не посмею. Одно из понятий — всегда отвечать за свои слова. Так что ни о каком «пьяном базаре», как ты сейчас выразился, не может идти и речи. К тому же учти: я грузин. Гордый горец, — нарисовал чуть заметную улыбку на тонких губах Монучар. — И никогда не поставлю под сомнение свою репутацию, не сдержав данного слова или не выполнив взятых на себя обязательств. А мои обязательства перед тобой сейчас таковы: я готов замаксать за эту девицу пятнадцать кусков, если она, и правда, такая, как ты мне ее описал, козырная.

— Такая, такая, — залебезил Игнат. — Козырная! Красивая!

— Считаю, договорились?

— Да, да! Договорились!

Монучар достал из барсетки записную книжку, вырвал листочек бумаги и, присоединив к нему богатую ручку с золотым пером, протянул Игнату.

— Держи. И записывай свой телефон. Позвоню тебе завтра. Тогда и обсудим детали.

Вот так в течение каких-то пяти минут судьба уже приговоренной к смерти Тамары во второй раз в течение года заложила крутой вираж. Одному заточению предстояло смениться другим…

Узнав об очередном прожекте Игната, Светлана Петровна решительно наложила на эту авантюру запрет. Но разве хоть что-нибудь могло остановить ослепленного посуленными почти что на дармовщину пятнадцатью штуками баксов Игната?

Уже через день он забил стрелку с грузином возле своего гаража. И исправно доставил туда «товар» на стареньком «Опеле», даже не сомневаясь в том, что сидит за рулем этого гнилого корыта если и не в последний, то в предпоследний раз — это уж точно.

Завтра же вложит вырученные за крысеныша доллары в приличную тачку, на которой будет не стыдно проехать по городу!

Но…

Но вместо обещанных долларов в качестве платы ему в ту июньскую белую ночь достались отбитые почки, разбитая бровь и недвусмысленное предупреждение, что «если вдруг что по-пьяне, что по-трезвляне трепанет хоть кому-нибудь своим помелом, куда делась племянница, жизни ему будет отмерено децл». В качестве подтверждения, что это не пустые слова, один из двоих мордоворотов, явившихся к гаражу вместе с грузином, ткнул Игнату под нос ствол пистолета и на память продиктовал его адрес и все его паспортные данные.

— Теперь ты в курсах, что нам известно, где тебя доставать, пидараса, — зловеще процедил он, — и даже не думай о том, что, если запорешь какой-то косяк, то сумеешь от нас куда-нибудь загаситься. Отыщем везде. Потому что мы очень серьезные люди, а ты просто собачье дерьмо. Отправляйся домой и молись, что по своей доброте душевной, христианской, мы еще отпускаем тебя, мохнорылого, [50] с целым очком. Ну, пшел отсюда, чушок!!![51]

И Игнат напоследок получил крепкий пинок, придавший ему ускорение в сторону старого красного «Опеля».

Сделка, можно сказать, состоялась.

Мечта о приличной машине, на которой будет не стыдно проехать по городу, так и осталась всего лишь мечтой.

Светлане, естественно, он ничего не рассказывал.

— Всё в порядке? — спросила она, не успел Игнат переступить порог квартиры.

— Всё, — односложно ответил он, с трудом сдерживая готовую появиться на разбитом лице гримасу боли в отбитых бандитами почках.

— А что с физиономией?

— В лесу темнота. Напоролся на ветку. Хорошо, хоть не выколол глаз.

— Что с крысенышем? Закопал?

— Закопал, — с огромным трудом выдавил из себя еле державшийся на ногах Игнат. Единственной его мечтой сейчас было упасть на кровать и замереть. Может быть, хоть тогда немного отпустит разрывающая буквально на части всю спину боль в почках. Но надо было крепиться, отвечать на докучливые расспросы Светланы. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы у нее закралась хоть капелька подозрения в том, что он всё испортачил. Девка жива. Где она сейчас, неизвестно. Так же, как неизвестно, чего теперь от нее ожидать.

— А где закопал? Глубоко? Грибники не наткнутся? — тем временем продолжала толстуха засыпать Игната вопросами,

— Где закопал? — Он уже почти ничею не соображал. Кружилась башка. Дрожали коленки. Игнат в любой момент был готов грохнуться в обморок. — Где закопал? — с безразличием в голосе переспросил он. — А пес его знает. Свернул с Московского шоссе на какой-то проселок, потом на лесную дорогу. Потом тащил ее километра два на себе от машины. Попроси сейчас найти это место, ни за что не найду.

— И всё-таки быстро ты обернулся, — заметила Света, но в ее голосе Игнат не расслышал ни единого отзвука недоверия. И то слава Богу! — Я думала, что провозишься до утра.

— Просто я очень спешил, — пробормотал Игнат и, наконец добравшись до столь желанной кровати, принялся со всей осторожностью стягивать брюки.

— Расскажи хоть, как ты ее убивал, — пристроилась рядом толстуха. Заплывшие жиром, маленькие глазенки возбужденно блестели. Кровожадности инспектрисы РОНО сейчас позавидовал бы сам Фредди Крюгер. — Задушил?

— Раскроил череп лопатой, — из последних сил простонал Игнат. И взмолился: — Светлана, пожалуйста! Оставь меня на сегодня в покое! Я вымотан до предела! Ты даже не представляешь, насколько всё это оказалось для меня тяжело!

— Я понимаю, — нежно погладила по голове мужа Светлана Петровна. — Ложись, отдыхай. Сейчас я тебе обработаю бровь. Не приведи Господь, заражение.

— И прихвати из аптечки каких-нибудь сонников. Я чувствую, что мне сегодня без них не заснуть.

Эти слова были последними, что той жуткой ночью сумел выжать из себя опустошенный Игнат.

Одной жуткой ночью дело не ограничилось. За ней последовали не менее жуткие дни, недели и месяцы.

Пока не отошли основательно отбитые почки, Игнат почти не поднимался с постели, делая исключения лишь для редких вылазок в туалет, чтобы в очередной раз убедиться, что моча по-прежнему основательно разбавлена кровью и никакого улучшения не наблюдается.

Светлана целыми днями пропадала на работе, поглощенная хлопотами по переводу из района в городскую администрацию. Перспектива сделать резкий скачок в служебной карьере у нее отодвинула в сторону даже заботу о том, как удачнее спустить на тормозах исчезновение девочки, над которой ее гражданский муж год назад оформил опеку. Впрочем, эту заботу толстуха легко переложила на плечи других — многочисленных друзей и знакомых в Пушкинском РУВД, — ограничившись лишь написанием заявления и предоставлением справки о том, что Астафьев Игнат Анатольевич болен и потому в ближайшее время не может явиться в милицию, чтобы дать показания.

— Да и зачем тебе, собственно, нужен именно он, — удивлялась Светлана Петровна, протягивая знакомому следователю медицинскую справку, — если на все вопросы, что ты так мечтаешь задать ему по поводу девочки, с не меньшим успехом готова ответить я? Причем куда более предметно и основательно, потому что Игнат каждый день с утра до ночи был на работе, а воспитанием Тамары, собственно, занималась именно я. Трудный ребенок, склонный к неординарным поступкам. К тому же больной. Тропинка в психиатрическую лечебницу ею протоптана еще год назад. — Толстуха принялась загибать на правой руке пухлые пальцы. — В августе прошлого года попытка самоубийства. С осени она на учете в психдиспансере. Склонность к токсикомании. И, боюсь, что еще и к наркотикам. — Незагнутых пальцев на руке не осталось, а ладонь превратилась в массивный круглый кулак. — К сожалению, о клее «Момент» и каких-то лекарственных капсулах, которые несколько раз находили у Тамары в карманах, мы раньше умалчивали. Сейчас признаю, это было нашей ошибкой. Попробуйте поискать девочку по каким-нибудь наркоманским притонам. А Игната, прошу тебя, пока оставьте в покое. Ему сейчас нелегко. Побег Тамары буквально его подкосил. Гипертонический криз, на который ко всему прочему наложилась межреберная невралгия. Он даже не может подняться с кровати, чтобы доползти до туалета. Пользуется судном.

Произнося этот выразительный монолог в одном из кабинетов Пушкинского РУВД и тряся перед носом следователя медицинской цидулькой о тяжелой болезни, сковавшей Игната Анатольевича Астафьева, Светлана Петровна даже представить себе не могла, что тот действительно болен. И если боль в почках через неделю отпустила, а концентрация крови в моче практически сошла на «нет», то его натянутые, словно гитарные струны, нервы были готовы лопнуть в любой момент.

Хотя к ним в квартиру последнее время никто не заходил, в эти дни, как назло, во входную дверь звонили несколько раз, и при каждом звонке Игната подбрасывало на кровати так, будто через него пропускали приличный заряд электричества. К двери он, естественно, даже не приближался, но потом, с ног до макушки покрытый липким холодным потом, лежал, отвернувшись к стене, и строил догадки о том, кому это вдруг приспичило наведаться в гости? Группе захвата? Или бандитам — посланцам от девки или грузина? В том, что Тамара или кавказец так просто в покое его не оставят, Игнат не сомневался. И ждал гостей, трясясь от страха и чувствуя, что еще немного, еще чуть-чуть, и ему заказана прямая дорога в дурдом. Возможно, что это был бы не самый худший выход из того положения, в котором он оказался.

Светлана Петровна к состоянию мужа относилась абсолютно спокойно, списывая всё на нервное потрясение, которое тот испытал в темном лесу, сперва разбивая лопатой череп племянницы, а потом спешно копая могилу лежавшему рядом трупешнику и ожидая, что в любой момент его могут застукать за этим занятием.

«М-да, пережить такое — это не поле перейти, — бросала толстуха сочувственные взгляды на скорчившегося на диване супруга. — Правда, когда год назад он прикончил своего старшего братца с женой, то перенес всё куда безболезненней. Хотя, тогда всё происходило при совсем других обстоятельствах. Пистолет вместо лопаты. Зимний сад вместо темного леса. И не пришлось рыть могилу, когда в какой-то паре шагов от тебя лежит только что убитый тобой человек. Чтобы выдержать нечто подобное, довести это страшное дело до логического конца, нужна недюжинная воля».

— Игнат, мой несчастный Игнат. — Толстуха подсела к супругу и нежно погладила его по субтильному плечику. — Я не могу смотреть, как ты мучаешься. Сегодня по старой памяти заглянула к Руневичу, рассказала ему о твоем состоянии. Говорит, что у тебя либо нервный срыв, либо нечто сродни маниакально-депрессивному психозу. Предупреждал, что второе гораздо серьезнее и, если его запустить, то оно может перерасти в очень тяжелую форму. И приобрести хронический характер, когда без стационара уже не обойтись. Так что тебе, дорогой, обязательно надо показаться хорошему психиатру. Руневич мне тут порекомендовал одного. А еще выписал какие-то транквилизаторы. Правда, я их не успела купить. Аптека закрыта.

— Лучше купи мне бутылку, — уверенный в безрезультатности подобной попытки, все же попробовал закинуть удочку Игнат.

И попытка, действительно, оказалась безрезультатной.

— Об этом Руневич тоже предупреждал, — бесстрастно довела до сведения мужа Светлана Петровна. — Ни капли спиртного в таком состоянии, если не хочешь, чтобы на тебя из всех углов полезли зеленые чертики. Так что бутылка только через мой труп. И можешь об этом больше не заикаться. Завтра куплю тебе транквилизаторы. Пей их. Только, пожалуйста, не все разом.

…Все разом Игнат пить не решился — мысль о том, что от этого можно и сдохнуть, пугала его даже в таком, казалось бы, совершенно безвыходном состоянии. Поэтому он ограничился только десятком маленьких белых таблеток. А уже минут через пять с удовлетворением отметил, что лекарство подействовало. Впервые за две недели напряжение отпустило. Будущее показалось окрашенным не в такие уж матово-черные тона безысходности. А рука сама потянулась к телефону.

«Довольно хандрить, — нарисовалась в мозгу вполне здравая мысль. — И так впустую угробил почти две недели. Сколько товара за это время проплыло мимо меня, сколько сделок, и среди них, возможно, и та, долгожданная, на которой я наконец смог бы поднять хорошие бабки. А сколько связей потеряно! Ведь не ответь на звонок какого-нибудь маклера три-четыре раза подряд, не перезвони ему в течение этого времени сам, и тот про тебя уже забывает, беспощадно вычеркивает из списка своих деловых партнеров».

А на почти непрекращающийся трезвон телефона Игнат последние две недели не обращал никакого внимания. Если от звонков в дверь его подбрасывало на кровати, как в эпилептическом припадке, то телефон в последние дни он приучил себя попросту не замечать. Когда же дома была Светлана, то она, подняв трубку, коротко отвечала, что мужа нет, когда появится — неизвестно, и сразу заканчивала разговор.

Теперь предстояла большая работа: обзвонить не менее ста человек, навешать каждому на уши лапши о своей двухнедельной тяжелой болезни, известить всех о том, что он, Астафьев Игнат Анатольевич, снова в строю, и опять всерьез браться за дело. И к черту упадническое настроение, которое лучше всего лечить не таблетками, а активной работой. А месяца через два, когда всё же получится поднять на какой-нибудь сделке хорошие деньги, можно будет с ухмылочкой победителя оглянуться назад, в эти жуткие дни, которые довелось пережить, и от души посмеяться над своим «простым нервным срывом» или (что гораздо серьезнее, как сказал психиатр Руневич) «маниакально-депрессивным синдромом» (который может перерасти в очень тяжелую форму).

«Ха-ха-ха! Мудрый старый доктор Руневич. Да не пошел бы ты к дьяволу! — Игнат наклонился и принялся шарить по нижней полке журнального столика, выуживая из вороха старых газет свой рабочий альбом. И в этот момент у самого уха ожил несколько обленившийся за последние дни телефон. — Ха! Оказывается, еще не все забыли о том, что я существую. Кому-то еще нужен Игнат Анатольевич. Здорово, ребята! Поздравляю всех с моим возвращением в эфир!» Игнат поднял трубку.

— Алло!

— А-а-а! Это ты, пидарас? Ну, тогда здравствуй.

Вот так — коротко и ясно!

Голос грузина Игнат узнал сразу. И то ли с испугу, то ли от неожиданности, то ли одновременно от того и другого капнул в трусы. Но всё же отыскал в себе толику смелости, чтобы не бросить сразу же трубку, чтобы не промолчать или безвольно ответить: «Да, это я», а негромко, но достаточно твердо произнести:

— Здесь нет пидарасов.

— Пожелаю, так будут. Прямо сегодня оформим тебя в этом качестве. Мне достаточно только молвить словечко своим пацанам, а твой адрес они не забыли.

Как у дряхлого паралитика, у Игната ходуном заходила нижняя челюсть. По лицу устремились вниз капельки пота. Телефонная трубка лишь чудом не выскользнула из влажной ладони. На то, чтобы не молчать и проскрипеть следующую фразу, пришлось основательно поднапрячься, при этом еще немного добавив в трусы, и собрать воедино остатки силенок.

— Послушай, зачем ты звонишь? Кажется, всё что хотел, ты уже получил.

— Зато не получил свое ты. То, что заслужил, — спокойно ответил грузин.

Игнат попытался припомнить, как же его зовут, но получалось, что этот бандюга за те несколько раз, когда им довелось пообщаться друг с другом, так и не соизволил представиться. Или, может быть, представлялся в самом начале знакомства, когда они в кафе пили пиво, но тогда Игнат был слишком пьян, чтобы запомнить имя своего собутыльника. А теперь спрашивать было поздно. Хочешь, не хочешь, а приходилось общаться с инкогнито.

Век бы ни с кем не иметь такого общения!

— Что заслужил? — пискнул Игнат. И совершенно не к месту подумал о пятнадцати тысячах баксов, которые ему обещал за Тамару «всегда выполняющий взятые на себя обязательства гордый горец» с Кавказа.

Какие там обязательства?!! Какие пятнадцать тысяч бачков?!! Да пропади они пропадом!!! Оставил бы только в покое этот бандюга, и на том большое спасибо!!!

— Что заслужил, говоришь, мохнорылый? А то ты не знаешь, — ухмыльнулся грузин, — что полагается растлителям малолеток. А тем паче, насильникам. По ментовским законам — восемь лет строгача. Это в среднем. Плюс-минус годика два. Всё зависит от доктора — то бишь, адвоката, — от смягчающих-отягчающих, от того, каково настроение у судьи. Но легавые — это потом. Разговор сейчас не о них. Просвещу-ка я лучше тебя, недалекого, что положено любителям бздюх по воровскому закону. А положены им, Игнат Анатольевич, дупель в жопу, место под шконкой поближе к параше, дырявая ложечка…

— Но это на зоне, — осмелился перебить грузина Игнат.

— Если желаешь, путевку на этот курорт я тебе обеспечу вне очереди. Хоть прямо сейчас отвезу Тамару в прокуратуру. Там она даст показания о том, как ты замочил из волыны ее родаков. Как вместе с сожительницей завладел всем ее имуществом, включая коттедж и две дорогие машины. Как почти год вы держали ее в заточении. Как истязали и пытались лишить ее рассудка. Как сначала хотели ее заземлить,[52] но потом ты, Игнат, передумал и решил загнать мне свою подопечную за пятнадцать тысяч «зеленых». Как накануне встречи со мной ты избил ее до беспамятства, а потом изнасиловал. Одним словом, дворники, [53] стоит им поднести такой пышный букет преступлений, просто опухнут от счастья. А потом ни один адвокат не отмажет тебя от вышака, а твою Светлану Петровну от «красненькой» .[54]

— Зачем ты всё это мне сейчас говоришь? — уже не пытаясь хоть как-то маскировать свою слабость, разрыдался Игнат.

— А затем, чтоб ты знал, — с максимальной неопределенностью ответил грузин.

— Что знал?!!

— То, что в любой момент за тобой прямо на хату могут явиться легавые. Здесь последнее слово за Томой, и писать или не писать заяву в прокуратуру, решает только она. Пока еще не решила. Так же, как я еще пока не решил, стоит ли тратить на тебя, дефективного, время или оставить в покое.

— Оставить в покое! — тоненько взвыл уже абсолютно не владевший собой Игнат. — Пожалуйста!!!

— Пожалуйста? Оставить в покое? — развеселился грузин. — Да вроде бы как не положено. Нельзя, чтобы такой извращенец, как ты, спокойно разгуливал на свободе, да еще с непочатым дуплом. Нет, Игнат Анатольевич! Как ни проси, но помочь тебе с этой проблемой я, наверное, не в силах. Значит, быть тебе пидером! Так что не удивляйся, если когда-нибудь возле тебя вдруг тормознет блестящая лайба, и оттуда предложат проехать в укромное место, где ты спустишь штанишки, встанешь рачком, и тебя зачуханят в дристалище. Кстати, не вздумай, ублюдок, когда всё это будет происходить, выкинуть какой-нибудь номер. И не пытайся куда-нибудь слиться из города. Живи у себя на квартире, побольше гуляй, дыши свежим воздухом и подходи к телефону, а то до тебя не дозвонишься. И еще, слышишь, Игнат Анатольевич?.. Не забывай про прокуратуру… Слышишь, Игнат?.. А, Игна-ат?

Он всё слышал. Но сказать в ответ хоть слово не был в состоянии. Ходила вверх-вниз нижняя челюсть, мелкой дрожью тряслись голова и колени. Казалось, еще мгновение, и Игнат грохнется в обморок.

— Игна-ат? А, Игна-ат? Что же ты, падла, не хочешь со мной разговаривать? Впрочем, я тоже не горю особым желанием общаться с таким недоноском, как ты. Поэтому закругляюсь. Всё, что хотел, вроде, тебе передал. Еще раз прошу: подходи к телефону. И не вздумай куда-то свалить. Не прощаюсь. Глядишь, доведется нам еще встретиться… Жди!!!

И короткие гудки в трубке, всё-таки выскользнувшей из безвольно повисшей руки застывшего на диване Игната… И гудящий тревожным набатом пульс в голове… И ни сил, ни желания шевельнуть хоть рукой, хоть ногой…

А к чему шевелиться, если впереди лишь глухая стена, через которую не перелезть; сквозь которую не просочиться?!!

А зачем класть на место телефонную трубку, если всё равно, всё уже по хую?!!

В этом сомнамбулическом, почти бессознательном состоянии и застала своего гражданского мужа вернувшаяся через шесть часов домой Светлана Петровна,

Добиться от Игната хоть каких-то, пусть и скупых, и односложных ответов удалось лишь на следующий день, когда он, проглотив слоновью дозу снотворного, проспал двенадцать часов и наутро поднялся с постели хоть и больше похожий на зомби, нежели на нормального человека, но всё же способный произносить короткие фразы. И толстуха, боясь, как бы супруг снова не погрузился в глубокий транс, безотлагательно приступила к допросу.

— Что вчера тебя довело до такого кошмарного состояния? Переел таблеток?

— Нет, — покачал головой Игнат. Выглядел он сейчас просто ужасно: опухшее, словно после запоя, лицо; подергивающаяся в нервном тике щека; трясущиеся, как у законченного алкоголика, руки. — Таблетки здесь ни при чем.

— Тогда это связано с каким-то телефонным разговором, — пришла к резонному выводу Светлана Петровна. — И насколько я понимаю, исключительно неприятным разговором, если после этого ты даже не смог повесить на место трубку. Пока не уснул, ты был словно парализованный, за весь вечер я не смогла от тебя добиться ни слова. До кровати пришлось тащить тебя волоком. Игнат, этот разговор каким-нибудь боком касается девки?

— Нет.

— У тебя неприятности по работе?

— Да.

— Попал на деньги? На тебя наезжают бандиты?

— Вроде того.

— Это и есть основная причина того состояния, в котором ты находился последнее время? — высказала догадку Светлана Петровна. — А то, что тебе пришлось испытать, когда ликвидировал девку, только подлило масла в огонь?

— Ты права, — вздохнул Игнат и с трудом закурил первую за утро сигарету. — Только прошу тебя, не расспрашивай, что это за неприятности по работе. Всё равно ничего не скажу. Не хочу тебя втягивать в это дерьмо.

— Хорошо, я не буду расспрашивать, — согласилась толстуха. — Но и ты, пожалуйста, выполни одну мою просьбу.

— Какую? — В голосе Игната слышалось полнейшее безразличие.

— Наплюй на работу, наплюй на бандитов, наплюй на всё. Собирай вещички и сегодня же отправляйся в Неблочи к моим родителям. Поживешь там до осени. Всё равно в таком состоянии бороться с неприятностями ты не способен. Вместо того, чтобы что-то поправить, ты только всё еще больше усугубишь. С другой стороны, смена обстановки сейчас тебе просто необходима. Вот увидишь, в деревне ты сразу пойдешь на поправку. Наладится психика, проблемы отступят, и ты, в конце концов, придешь к выводу, что это вовсе и не проблемы, а всего-навсего надуманные пустышки…

«Эх, Света, Света, — затушил в пепельнице недокуренную до половины сигарету Игнат. — Хотел бы я посмотреть, как побледнела бы твоя красная рожа, узнай ты всю правду про эти „пустышки“!»

— …Вернешься к осени абсолютно другим человеком, — продолжала толстуха, — и начнешь всё с нуля. Не ты первый, не ты последний, кому приходилось или придется перешагивать и не через такое. И ничего. Перешагивают, после чего всё для них складывается даже лучше, чем раньше. А у меня к твоему возвращению, если ничто не помешает, дела очень резко должны пойти вверх. Может даже так сложиться, что тебе придется оставить свои бесполезные телефонные переговоры и помогать мне, переключаться на совершенно другую работу, которая должна принести нам очень приличный доход. Не хочу вдаваться в подробности, чтобы не сглазить, но когда все, что сейчас пробиваю, обретет реальные очертания, расскажу тебе об этом. И ручаюсь, что без дела ты не останешься… Так как, Анатольевич, отправляешься в отпуск в деревню? Собирать твои вещи?

Мордоворот с пистолетом: «И даже не думай о том, что сумеешь от нас куда-нибудь загаситься. Отыщем везде. Потому что мы очень серьезные люди, а ты просто собачье дерьмо».Грузин: «Не пытайся куда-нибудь слиться из города. Живи у себя на квартире, побольше гуляй, дыши свежим воздухом и подходи к телефону, а то до тебя не дозвонишься. И слышишь, Игнат Анатольевич? Не забывай про прокуратуру… Еще раз прошу: подходи к телефону и не вздумай куда-то свалить».

«А ну их всех в задницу! — вдруг встрепенулся Игнат. — Мордоворотов, Тамар и грузинов! Пропади все они пропадом с их угрозами, пистолетами и заявами в прокуратуру! Не желаю плясать под их дудку! Лучше глотнуть полной грудью вольного сельского воздуха и пожить по-человечески еще хотя бы недельку, а потом умереть, чем заживо гнить в этой квартире, обливаясь потом от страха и вздрагивая при каждом звонке в дверь!»

— Да, Свет, ты права. Собираем манатки, садимся в машину и едем в деревню. Ты ведь со мной?

— Конечно. Сегодня ж суббота, — обрадовалась предстоящей поездке Светлана Петровна. — Вернусь в понедельник на поезде. А ты уверен, что в состоянии сидеть за рулем?

— Почему же это не в состоянии?!! Не такой уж я инвалид! — Игнат закурил еще одну сигарету и на этот раз досмолил ее до самого фильтра.

Всё! Решено! Катись все к чертям — и воровские понятия, и смертные приговоры!!! Мосты сожжены! Игнат Анатольевич в бегах.

Basta!!!

Но спокойной и беспечной жизни в деревне не получилось.

Взглянуть со стороны, так всё складывалось — лучше не пожелаешь. Никаких забот; никаких угроз по телефону; никаких остававшихся анонимными звонков во входную дверь, после каждого из которых приходилось по полдня приходить в себя. Да и не было здесь телефона, не было даже кнопки звонка возле двери, а сама дверь целыми днями была нараспашку и запиралась лишь на ночь. Мычали коровы, кукарекали петухи и гудел на ветру корабельными соснами бор, начинавшийся прямо за деревенскими огородами. Никого здесь не опасались, ниоткуда не ждали неприятностей, никаких происшествий не происходило даже раз в десять лет. Скоротечная перепалка возле колодца между прожившими бок о бок шестьдесят лет соседками становилась событием дня, а Кирилл Уныченко, вернувшийся под утро из Неблочей с бланшем под глазом, мог с полным правом претендовать на звание героя криминальной хроники деревеньки Капраново, если б, конечно, подобная хроника в деревеньке велась.

Петр Тимофеевич и Анна Ивановна просто стелились перед драгоценным Игнатом Анатольевичем, обеспечив его всеми удобствами, какие только были в состоянии предоставить, и теперь искренне мучались тем, что резервы исчерпаны, и хоть еще чем-нибудь потрафить драгоценному гостюшке они просто не в силах.

«А ни истопить ли Вам опять баньку, Игнат Анатольевич?»

«Хотите, схожу к Рудаковым, спрошу велосипед? Прокатитесь в Неблочи. Проветритесь. Выкупаетесь во Мете».

«Сегодня утром дошла до карьера, набрала стакан земляники. Вот вам, пожалуйста. Попробуйте с молочком».

«Петя завтра на лошади едет в поселок. Вам что-нибудь надо купить? А если хотите, так поезжайте с ним вместе. Тогда я скажу, чтобы подождал, пока вы не проснетесь».

«Игнат Анатольевич, опять вам письмо. Конечно, от Светы. Вот ведь паршивка! Как родителям — так пишет, дай Бог, чтобы раз в месяц. А как любимому мужу — так по письму через день».

Не ведала бесхитростная Анна Ивановна, что не от сладкой жизни и тем более не от страстной любви ее дочь отправляла в деревню по письму через день. Света лишь скрупулезно исполняла просьбу Игната регулярно извещать его обо всех неординарных событиях, обо всех странных звонках, обо всём, что вызывает хоть малейшее подозрение и может иметь к ним двоим даже самое ничтожное отношение.

— Всё гораздо серьезнее, чем тебе может присниться даже в самом кошмарном сне, — озадачил толстуху Игнат по пути в Новгородскую область. — Не хотел бы тебя расстраивать, Света, но, боюсь, что на этот раз я влип основательно. И влип там, где не ждал никаких осложнений. Если эта беда обойдет меня стороной, схожу в церковь и поставлю Николе-угоднику пудовую свечку. Так что, пожалуйста, отнесись к моей просьбе с полной ответственностью. Будь предельно бдительна, не оставляй без внимания даже то, что раньше тебе показалось бы несущественной мелочью. И обо всём обязательно отписывай мне. Через день. Даже если ничего не произошло, всё равно, напиши, что ничего не произошло. А уж если случится что-нибудь из ряда вон выходящее, немедленно отправляй телеграмму. И заказывай телефонные переговоры. Я очень рассчитываю на тебя, дорогая. И уверен, что ты меня не подведешь.

— Конечно, не подведу, — немного испуганно пробормотала толстуха.

И, действительно, не подводила. Минуло уже больше полутора месяцев, а Светлана исправно слала отчеты обо всём, что произошло в течение последних двух дней (или ничего не произошло). И ее письма пока не вызывали никаких поводов для беспокойства. Начиная с конца июня, когда Игнат укрылся в деревне, его спрашивали по телефону всего несколько раз, и Света неизменно интересовалась, кто звонит и по какому вопросу. И ни разу не случилось такого, чтобы звонивший ей не представился. Все это были знакомые, по старой памяти решившие предложить Игнату какой-то товар. И всем Светлана ответила, что ее муж уехал из города до октября. В квартиру один раз заходила женщина из Ленэнерго проверить показания счетчика, два дня по подъезду бродили цыгане, обзванивали все квартиры подряд и предлагали сначала мед, а потом картошку. Еще приходили вызванные Светой рабочие, чтобы снять железо с окна Тамариной комнаты. Вот и все звонки, все посещения. Грузин или его пацаны больше на горизонте не появлялись. Не проявлял пока себя и крысеныш. По-прежнему оставаясь в неведении, что Тамара жива, Светлана писала, что по сведениям, полученным от ее друзей из милиции, сыскари особой активности в поисках девки не проявляли, и всё шло к тому, что ее дело сначала зачислят в разряд «глухарей», а потом и вообще спишут в архив.

Одним словом, в Пушкине тихо, всё хорошо. А ты отдыхай, Игнат Анатольевич, дыши свежим воздухом, пей молочко. И ни о чем не беспокойся.

Это если взглянуть со стороны.

Изнутри же всё было иначе.

Как ни пытался Игнат убедить сам себя в том, что проблемы уже позади, ничего из этого не получалось. Нервное напряжение не спадало ни на секунду. А вытравить страх, въевшийся во все клеточки тела, во все поры души, казалось задачей и вовсе невыполнимой.

«Да этот грузин уже давно забыл обо мне! — в который раз пробовал успокоить себя Игнат, прогуливаясь по бору или куря на скамеечке возле крыльца. — Разве нужна такой щуке подобная мелочь вроде меня? На один кус, как говорится! Не стою внимания! А тем паче того, чтобы тратить на меня, ничтожного, время! А то, что он тогда позвонил и принялся стращать меня прокуратурой и тем, что пришлет пацанов, чтобы меня опустили, так это был просто бандитский кураж. Попался случайно на глаза подвыпившему придурку номерок моего телефона, вот и решил поразвлечься, нагнать страху на дешевого фраера. Нагнал, удовлетворился. И выбросил навсегда меня из головы.

Из-за девки тоже можно не волноваться. Тысяча против одного, что ее уже давно переправили на Кавказ или в Среднюю Азию и загнали какому-нибудь местному нуворишу. А если даже Тамара всё еще в Ленинграде, то свободы передвижений она лишена и (это уж без сомнений!) никогда ее не получит. Было б иначе, так уж крысеныш не упустил бы возможности отыграться за всё, что устроили ей мы со Светланой. И уж точно, не стал бы с этим тянуть, первым делом поперся б в милицию. Без вариантов, что тогда бы уже я сидел не на этой скамеечке, а на нарах. Или под нарами».

Но тут же всем этим доводам (словно специально, чтобы поиздеваться над собой, посильнее растравить в душе страх) Игнат спешил предъявить контраргументы:

«И вовсе не забыл обо мне этот грузин. Подобные волки никогда ни о чем не забывают, ничего не прощают, тем более, таким дешевкам, с их точки зрения, как я. Со мной надо расправиться только за то, что перед тем, как отдать этим бандитам девчонку, я сам ломанул ей целяк. А значит, кинул своих „покупателей“, подсунул им второсортный товар. К тому же, не относящийся к их кругу фраер, изнасиловавший малолетку, для этих бандюг, как бельмо на глазу. По воровскому закону такое нельзя оставлять безнаказанным. Рано или поздно, каких бы это ни потребовало затрат и усилий, но трахнуть в жопу меня должны обязательно.

Так почему же сейчас на какое-то время грузин оставил меня в покое? Этому можно найти хоть сто объяснений.

Например, он затеял какое-то крупное дело, и на меня у него сейчас просто нет времени.

Как только немного освободится, так сразу и…

Или другое: сейчас лето, так почему даже бандюга не может взять на пару месяцев отпуск и не уехать куда-нибудь отдохнуть? Может вполне.

Как только вернется, так сразу и…

И вообще, чего это я там нафантазировал с тем телефонным звонком? Типа «попался случайно на глаза подвыпившему придурку номерок моего телефона». Какое случайно !!! Ведь грузин тогда не раз повторил, что ему до меня никак не дозвониться. А значит, набирал мой номер и раньше. Не ради какого-то там бандитского куража, а вполне целенаправленно — надо было сделать первый шаг в претворении в жизнь запланированной расправы, припугнуть меня так, чтобы от страха я не мог найти себе места. А потом уже довести месть до конца, опустить меня, предварительно заставив помучиться от неопределенности своего положения. Кстати, вот еще одно из объяснений тому, что грузин пока никак не дает о себе знать. Не спешит, и делает это умышленно, отлично зная, что ожидание наказания всегда гораздо мучительнее самого наказания.

Так что оптимистические отчеты Светланы о том, что сейчас дома всё спокойно, не стоит принимать во внимание. Прошло меньше двух месяцев. Возможно, пройдет еще один или два, прежде чем грузин напомнит мне о себе. Позвонит. Узнает, что я наплевал на его требование и всё же смотался из города. Нетрудно предположить, что тогда, чтобы выяснить, где я нахожусь, бандиты наедут на Свету. И расколоть ее для них не составит ни малейшей проблемы. Достаточно будет лишь объяснить, что я всё ей наврал. Тамара жива, находится у грузина и в любой момент готова дать показания в прокуратуре не только против дяди Игната, но и против его гражданской жены. А дальше без вариантов. Взбешенная на меня и перепуганная до смерти Светлана без возражений выложит мои нынешние координаты. И никакой телеграммы отправлять мне даже и не подумает. А бандиты спокойно сядут в машину и поедут сюда.

Быть может, сейчас они как раз на пути в деревушку Капраново! Их появления здесь следует ожидать в любой момент! Сегодня.

Завтра.

Через неделю.

Через два месяца.

На протяжении всей жизни!

Да это ж ужаснее Танталовых мук!!!»

Ничто не помогало! Ничто не отвлекало! Сидел около телевизора, уперев взгляд в мелькающий цветными картинками экран, но видел перед собой только черную дыру всё глубже и глубже заглатывающей в себя безысходности. Пытался спрятаться от кошмарной действительности между страниц пропахших сыростью книг, целую связку которых Петр Тимофеевич достал с чердака, но во всех них без исключения жирным курсивом было тысячекратно напечатано лишь одно короткое «ЖДИ!!!» Отправлялся в баню и всякий раз, прежде чем зайти в парную, в нерешительности топтался в предбаннике, боясь открыть дверь, потому что за ней могла дожидаться Тамара с ковшом кипятка наготове. Крышу сносило!

К сентябрю у Игната отросла жидкая бороденка, на ногах уже начали загибаться и трескаться длинные желтые ногти, в противоположность которым на пальцах рук всё было сгрызено до крови. Зубная щетка последний раз использовалась месяц назад, а задубевшими от грязи носками можно было заколачивать гвозди. После того, как однажды разминулся на узкой тропинке в бору с двумя местными девками — прошлогодними Тамариными подружками — и увидел (для этого даже не пришлось оборачиваться), как они, остановившись, хихикают ему вслед и шепчутся между собой о том, насколько же он омерзителен, Игнат почти перестал выходить из дома, делая исключения лишь для того, чтобы добраться до туалета или иногда покурить на скамеечке возле крыльца. С Анной Ивановной и Петром Тимофеевичем он почти не общался, ограничиваясь лишь обменом дежурными фразами и односложными ответами на их эпизодические вопросы.

С тревогой наблюдая за стремительно ухудшающимся состоянием своего постояльца, старики старались без нужды его не тревожить и искренне мучились от своей неспособности хоть чем-то помочь всё глубже и глубже увязающему в трясине депрессии Игнату Анатольевичу. Лишь вздыхали с сочувствием, сокрушенно покачивали головами, и обменивались понимающими взглядами: «Какой же ранимой души человек! Весь мир обойди, и не встретишь такого мужчины, чтобы так убивался по утрате собственной дочери, как этот несчастный переживает пропажу племянницы. Даст Бог, еще, может, отыщется девочка. Эх, Тамара, Тамара! Эх, Игнат Анатольевич, и как только мы, два старых дурня, могли в прошлом году о тебе подумать плохое после той нелепой истории с баней!»

Эх, Игнат Анатольевич, до сумасшедшего дома тебе оставался всего один шаг!

Он еще не достиг той степени полнейшего отупения, чтобы этого не сознавать. А доводить свое состояние до того, чтобы, в конце концов, за ним приехала крейзовозка, два дюжих санитара сковали б наручниками запястья и на виду у всей деревеньки (правда, к осени почти обезлюдевшей) препроводили б в машину, чтобы доставить в дурдом, Игнат не желал.

Какое позорище!

Хотя на себя ему давно наплевать, но в чем виноваты Анна Ивановна и Петр Тимофеевич? За что выставлять их объектами пересудов о том, что их зять — сумасшедший, и этим летом скрывался у них от врачей-психиатров, пока за ним ни приехала «скорая», и его прямо из дому не забрали в психушку? В том, что такое событие потом постоянно будет всплывать в памяти жителей не только Капранова, но и соседних Неблочей на протяжении нескольких лет, притом с каждым разом обрастая всё новыми фантастическими подробностями, не могло быть никакого сомнения.

«Получается, что за всю доброту и заботу, что проявили ко мне родители Светы, я рассчитаюсь с ними черной неблагодарностью, — однажды теплым сентябрьским вечером размышлял Игнат, на короткое время отвлекшись от истерзавших душу мыслей о неотвратимости возмездия за Тамару. — Подставлю их так, что хоть продавай дом и хозяйство и на старости лет беги из Капранова в другой район, а то и в другую область.

Ну уж нет! Какой бы я ни был бездушной скотиной, каких только мерзостей в жизни ни наворотил, но хотя бы не допущу подобной неблагодарности, огражу стариков от позора. И если не избежать перспективы оказаться в дурдоме, то лучше уж сдаться туда добровольно, так, чтобы не привлекать к этому факту повышенного внимания. Отправиться завтра же к местному психиатру и попросить дать направление в больницу: «Так, мол, и так. В июне меня постигло большое несчастье — пропала без вести моя подопечная, и с того времени в голове у меня всё буквально перевернулось. Ни на секунду не отпускает депрессия, постоянно преследуют необъяснимые страхи, и в результате всего этого я просто не могу найти себе места. Не в состоянии ни читать, ни смотреть телевизор, ни даже просто спокойно прогуляться по лесу. Давно перестал следить за собой, опустился. Единственное, чем занимаюсь целыми днями, так это сижу на скамейке около дома, курю сигарету за сигаретой и истязаю себя упадническими мыслями. Пока я еще, вроде бы, в здравом рассудке, но всем нутром ощущаю, что скоро утрачу контроль над собой, и даже страшно подумать, что тогда могу натворить. Пожалуйста, помогите! В одиночку справиться с тем, что со мной происходит, я не смогу». А вдруг, и правда, помогут? Почему бы и нет? Завтра же отправляюсь в Неблочи на прием к психиатру!»

Впервые с момента, когда он согласился с доводами Светланы и согласился уехать из Ленинграда в деревню, Игнат сумел самостоятельно принять какое-никакое, но, несомненно, важное и правильное решение. И осознание того, что, несмотря ни на что, оказывается, он еще хоть на что-то способен, сразу же придало ему сил, из каких-то скрытых резервов подзарядило энергией, достаточной для того, чтобы сходить в баню, почистить зубы, побриться, постричь на ногах кошмарные ногти и вышвырнуть в помойную яму стоявшие колом носки.

В тот вечер Игнат почувствовал себя настолько уверенно и спокойно, как еще не бывало за всё время его «отдыха» в деревне. Он даже сумел убедить себя в том, что причиной измучившего его маниакально-депрессивного психоза, являются вовсе не грузин и Тамара, а обычное психическое расстройство, от которого легко можно вылечиться процедурами и таблетками, проведя недели две в местной больнице. А может, даже удастся избежать крайних мер и пройти курс лечения в амбулаторном режиме — просто продолжая жить у родителей Светы, каждый день ездить в поселок к врачу. И вообще, может, кризис уже миновал, и теперь каждый следующий день вместо того, чтобы нагружать всё сильнее и сильнее больную головушку, станет наоборот приносить всё большее облегчение. Вплоть до полного излечения.

За ужином Игнат сообщил Анне Ивановне:

— Хочу сходить завтра в больницу.

— Что такое? — насторожилась хозяйка. — Плохо чувствуете себя, Игнат Анатольевич? Может, какую таблетку…

— Разве вы не заметили, — перебил Светину маму Игнат и впервые за три месяца сумел улыбнуться, — что плохо чувствую я себя постоянно. И никаких пилюль против этого вы мне не найдете. Здесь нужна консультация специалиста. Вот и хочу побеседовать с психиатром. Где он у вас принимает?

…На следующее утро, прихватив с собой пакет с минимумом вещей первой необходимости на тот случай, если его сразу положат в больницу, Игнат пешком отправился в Неблочи. «Опель Аскона» остался в Капранове по той же причине: а вдруг придется сразу после беседы с врачом переправляться в стационар? Так не бросать же машину в первом попавшемся месте. К тому же, еще неизвестно, сколько бы пришлось провозиться с этой коррозией, прежде чем удалось бы ее завести после того, как в течение двух с лишним месяцев к ней даже не приближался.

Ведренное теплое утро, предвещающее погожий денек, как нельзя лучше располагало к пешей прогулке. Депрессия, как отступила еще вчера вечером, так больше и не возвращалась. Постоянное напряжение и ощущение безысходности, изводившие Игната на протяжении трех месяцев, убоявшись, наверное, визита к врачу, вдруг испарились, не оставив за собой и следа. Мрачные думы о неизбежности встречи с грузином и неприятностей от Тамары сменились радостной мыслью о том, что всё-таки правду говорят, что время лечит, и теперь можно смело возвращаться домой, где Светлана сумела организовать какое-то предприятие, обещающее приносить хороший доход, и ей теперь не обойтись без помощи мужа. Во всяком случае, в нескольких последних письмах она давала понять, что всё обстоит именно так — даже лучше, чем ожидала. Тепленькое местечко в мэрии — ей; беспроигрышное и доходное дело — Игнату. Надо лишь не лениться, и деньги тогда польются рекой.

Неспешно шагая по узкой тропинке, протоптанной вдоль обочины грунтовой дороги, Игнат буквально млел от ощущения умиротворенности. Достигнув поселка, он уже твердо решил, что ни о каком стационаре не может быть речи. Просто побеседует с доктором, тот на первое время назначит ему курс лечения, а уж возвратившись из этой глуши в цивилизованный Пушкин, он, Игнат, займется всерьез поправкой своих расшалившихся нервов. Обязательно надо будет сходить на прием к тому психиатру, которого Свете порекомендовал Руневич. Всё хорошо — лучше не пожелаешь!

Если не брать в расчет того, что на массивной, обитой жестью двери, возле которой криво болталась облупленная по углам табличка «Психоневрологический диспансер», был навешен огромный амбарный замок. И никаких других дверей в обозримом пространстве не наблюдалось. Так же как и расписания приема врачей. Только «Психоневрологический диспансер».

Который, четко следуя указаниям Анны Ивановны, Игнат нашел сразу, не проплутав в районе местной больницы ни одного лишнего метра.

Попасть в который в ближайшее время не представлялось возможным.

И ничего другого не оставалось, как отправляться на поиски справочного бюро.

А потом возвращаться в Капраново, выяснив в справочной, что психиатр в районе только один, сейчас он на больничном и при благоприятном стечении обстоятельств записаться к нему на прием можно будет не раньше, чем через неделю.

«Через неделю я, наверное, уже буду в Пушкине, — не особо расстроился Игнат. — И вообще, сдался мне этот неблочский мозгоправ? Дома пусть лучше потрачусь на гонорар, но зато покажусь конкретному специалисту. Да и вообще, неизвестно, придется ли кому-нибудь показываться. Вроде, мои дела и без врачей сами собой пошли на поправку».

Возвращаться в тоскливое обезлюдевшее Капраново не хотелось. Помахивая пакетом с собранными для больницы пожитками, Игнат неторопливо добрел до вокзала, почитал расписание поездов, поглазел на девчонок, кучковавшихся на автобусной остановке, дождался, когда они сядут в подъехавший желтенький «пазик», и решил заглянуть в попавшийся на глаза магазин, посмотреть, чем торгуют сейчас на селе; насколько местный ассортимент отличается от городского.

Из магазина Игнат вышел минут через двадцать, добавив к вещичкам в пакете бутылку «Пшеничной», пластмассовый стаканчик и кружок краковской колбасы на закуску. Прежде чем купить водку, он долго топтался возле прилавка, разрываемый между (с одной стороны) страстным желанием по пути домой устроить скромный «пикник на обочине», беззаботно выпить, погреться на солнышке и помечтать о том, как всё будет теперь хорошо, и (с другой стороны) боязнью того, что, как это раньше бывало не раз, вполне безобидная выпивка послужит толчком к началу вовсе небезобидного запоя и еще не известно, как может сказаться на расшатанной за три месяца психике.

«А вдруг всё вернется на круги своя? Опять меня возьмут в оборот страхи и ощущение безысходности? Снова, как струны, натянутся нервы? С пальцев ног до макушки скует напряжение? И это как раз в тот момент, когда болезнь, вроде бы, начала отступать, и я наконец испытал долгожданное облегчение!

Всё это облегчение растворится в какой-то паршивой бутылке водяры!..

И всё же насколько неодолимым было желание выпить!1 !

…А, ладно, — всё-таки не нашел в себе сил перебороть порочную страсть Игнат и достал из кармана бумажник. — У меня еще есть время подумать. Никогда не поздно по дороге домой просто вышвырнуть эту бутылку в кусты. Или разбить о какой-нибудь камень. И пропади она пропадом! Удавалось не брать ни капли в рот на протяжении всего лета, так почему бы не жить так и дальше! Сколько уже из-за этого клятого пьянства претерпел неприятностей!

Надоело! Устал!»

Оттеснив в сторону мыльницу, бутылка «Пшеничной» уверенно утвердилась в пакете между халатом и полотенцем.

…Наверное, прав оказался доктор Руневич, предрекая Светлане Петровне, что болезнь ее мужа может обрести хроническую форму. Похоже, действительно, обрела. Притом, не только хроническую, но, в какой-то мере, еще и весьма извращенную. С одержимостью оголтелого мазохиста Игнат, избавившись от одного мучительного и продолжительного головняка, позволил себе лишь короткую передышку, и сразу же поспешил заменить его новым. Пусть незначительным, пусть куда более безобидным, но все-таки тоже внесшим немалую смуту в покрытую еще не затянувшимися шрамами душу.

Пока…

Каким-то чудом вопрос «То drink or not to drink?» всё еще оставался открытым.

В темпе столетнего паралитика плелся Игнат, медленно приближаясь к Капранову, а тем временем его взгляд неосознанно изучал окрестности: «Где?!! Где удобнее всего приткнуть задницу, расстелить на траве арендованную у Петра Тимофеевича телогрейку, опереться спиной о белый ствол одиноко стоящей посреди просторной поляны березки и, млея на жарком не по-осеннему солнышке, почать не дающую покоя бутылку? Закусить колбасой и, блаженно зажмурив глаза, приняться предаваться мечтам о предстоящих успехах в том предприятии, что за лето организовала Светлана. Где?!!»

А вот и березка. Вокруг аккуратного белого ствола мягкая травка, уже основательно присыпанная желтыми листьями. Уютней местечка не отыскать во всей округе.

А вот и булыжник, неизвестно каким ледником занесенный на обочину бугристой грунтовки, соединяющей между собой районный центр Неблочи и вымирающую деревушку Капраново. За Капрановым эта грунтовка продолжается в виде еле заметной заброшенной двухколейки, которая через полкилометра деградирует в обычную узкую тропку, сворачивающую в лес и там уже окончательно растворяющуюся в густых зарослях малинника и ивняка.

Так что выбирать: березку, возле которой в одну харю будет распита из пластикового стакана бутылка «Пшеничной», или булыжник, о который, дабы не вводила во грех, эта «Пшеничная» будет разбита!

«То drink or not to drink?» — вот в чем вопрос. Вот где соблазн! Который в течение всего какого-то часа может так скомкать всю жизнь, что ее уже будет никогда не разгладить. Игнат достал из пакета бутылку. Ее горлышко приятно холодило ладонь. В ней плескалась такая желанная жидкость! Которая так и просилась внутрь! Которая могла оказаться смертельным ядом! До березки шагов пятьдесят, до булыжника в два раза меньше. Если бы было наоборот, то не возникло бы ни капли сомнений. А так…

«Нет!» — не оставляя себе ни единой лишней секунды, чтобы, не дай Бог, не передумать, Игнат (как панфиловец с «коктейлем Молотова» к фашистскому танку) с «Пшеничной» в правой руке стремительно бросился к камню…

Раньше он не раз совершал какие-нибудь поступки под воздействием короткого импульса, и обычно потом в этих поступках приходилось раскаиваться. Но сейчас, отбросив в сторону бутылочное горлышко и тупо взирая на сверкающую в ярком солнечном свете россыпь влажных осколков и окропленный водкой булыжник, Игнат понимал, что завтра жалеть об этом поступке не будет. Сейчас, конечно, жаль. Можно было так хорошо оттянуться на солнышке, скрашивая свое одиночество выпивкой. Но ведь уже к вечеру наступило б похмелье, захотелось бы продолжения. И завтра — та же картина. И послезавтра…

Депрессия, страхи, гудящие от напряжения нервы… психушка! И — прощай мечты о предстоящих успехах в организованном Светой предприятии, сулящем солидную прибыль! Прощайте, деньги, которые скоро должны политься рекой. Прощай всё!

— Вот так. Я поступил правильно, — почти беззвучно произнес Игнат. И всё же смущенно оглянулся — не слышал ли кто, как он разговаривает сам с собой. Не видел ли кто, как этот свихнувшийся Игнат Анатольевич, словно совершая какой-то кощунственный ритуальный обряд, расколотил бутылку «Столичной».

Ни единой живой души в обозримом пространстве не наблюдалось. Да и кого можно встретить в сентябре на дороге, упирающейся в деревню, в которой по окончании дачного сезона остаются жилыми только три дома?

— Вот так! — Игнат бросил еще один взгляд (уже не тупой, а исполненный твердости и даже некоей гордости за содеянное) на потемневший от водки булыжник и, размахивая пакетом с так и не пригодившимися «больничным набором», кружком краковской колбасы и пластиковым стаканчиком, уверенно зашагал домой.

Ужасающий сплин, который корячил его на протяжении трех месяцев, действительно, отступил, наверное, признав свою неспособность свернуть набекрень мозги столь характерному и волевому мужчине, каким являлся Астафьев Игнат Анатольевич — убийца, насильник, бывший алкаш и будущий удачливый бизнесмен.

Всё хорошо — лучше не пожелаешь!

Давно подмечено, что неприятности бродят по жизни дружными стаями. Приятности, наверное, тоже.

В мозгах стало светлее. Депрессия отступила. Решение больше не брать в рот ни капли спиртного в своей нерушимости не вызывало никакого сомнения. Сама судьба уберегла от поспешного шага и скроила всё так, чтоб не позволить добровольно сдаться в дурдом.

А тут и еще одно радостное известие, которым Игната сразу порадовал Петр Тимофеевич, стоило только переступить порог дома.

— Пришло письмо от Светланы. Лежит на столе в твоей комнате.

Вроде бы, ничего удивительного. Никаким выдающимся событием то, что Светлана, по-прежнему строго соблюдающая график отчетности о событиях (или их полном отсутствии) в Пушкине, прислала очередное письмо, не было. Так же, как и ставшая уже сакраментальной фраза о том, что «никто не звонил, тобой никто не интересовался, милиция поисками девки больше не занимается и, вообще, всё спокойно» никаких положительных эмоций давно не вызывала. Но на этот раз в письме было еще и нечто такое, что просто не могло не порадовать.

«Свои дела окончательно привела в порядок, — сообщала Светлана, — и всё срослось у меня настолько удачно, что даже не ожидала. Раньше боялась сглазить, и если о чем и писала, то делала это со всей осторожностью. Теперь могу смело рассказать тебе, что уже обжилась в своем кабинете в городской администрации, a дело, которое пробивала все три последние месяца, сейчас резко сдвинулось с места и пошло вперед семимильными шагами. Так что без твоей помощи мне теперь не обойтись, и, сразу предупреждаю: впереди тебя ждет очень много работы. Хорошо оплачиваемой работы!!! Одним словом, довольно бездельничать на тещиных блинах, готовься приступать к делу уже с понедельника. И встречай меня в четверг, 10-го, с савеловского поезда, вагон № 9. На протяжении трех дней перевожу дух у родителей, а в воскресенье вместе возвращаемся в Пушкин. Надеюсь, машина у тебя на ходу».

«А пес ее знает! — радостно улыбнулся Игнат и подумал, что сегодня среда, а значит, завтра предстоит ехать в Неблочи на вокзал. — Надо сходить завести»…

— Игнат Анатольевич, идите обедать. Ну, что пишет Светлана? Как обычно?

— Нет, не совсем. Сообщает, что приезжает завтра на савеловском поезде. Так что, утром отправлюсь встречать. А сейчас надо проверить машину. Как-никак, простояла без дела с июня.

— Так а обедать?

— Немного попозже. Вот заведется мой «Опель»…

«Опель» завелся с первого раза, даже и не подумав капризничать. Хотя, иначе быть не могло. Ведь приятности бродят по жизни дружными стаями, и если всё складывается удачно, то исключений из этого правила практически не бывает. Одним словом:

Всё хорошо — лучше не пожелаешь!