Мученик англичан

XI

21 ноября 1815 года должен был начаться в Люксембургском дворце большой политический процесс: палата пэров должна была судить маршала Нея. Были приняты большие предосторожности для безопасности высокою собрания, вся полиция была на ногах. Везде были расставлены патрули, все кафе и кабачки были под надзором, а Люксембургский сад закрыт.

Маршал Удино, преданный Бурбонам, забывший все милости, которыми осыпал его Наполеон и завидовавший маршалу Нею, взялся за исполнение приговора над своим сотоварищем по оружию, знаменитым маршалом Франции, носившим звание «храбрейший из храбрых».

Заседание суда началось в десять часов утра. Публика была допущена лишь по строго контролируемым билетам. В первом ряду зрителей можно было видеть принца Вюртембергского, графа Гольтца, Меттерниха и многих английских генералов в полной форме. Все эти чужестранцы, после падения Наполеона высоко поднявшие головы, истинные властители Франции, у которых Бурбоны были только слугами, явились насладиться агонией своей жертвы, полюбоваться чудовищным зрелищем: герой, причинивший им столько зла, оказался преданным в руки палачей французским собранием, и пэры Франции мстили ему теперь за Англию, Россию, Австрию и Пруссию, за все зло, причиненное им Мишелем Неем. Это было мщение за Аустерлиц, Иену, Фридланд и Москву!

Был прочитан обвинительный акт, протест адвокатов против незаконной поспешности обвинения был оставлен без внимания, и начались продолжительные прения о поведении маршала Нея, обещавшего Бурбонам привезти Наполеона в железной клетке. Потом, овладев им, он перешел на сторону императора и вместе с ним двинулся на Париж.

Ней сказал в свою защиту, что решился присоединиться к Наполеону после заявления Бурмона, что если после возвращения императора король будет вынужден снова покинуть Францию, то он призовет па помощь иностранные войска. Бурмон прибавил, что не следует колебаться между изгнанием и обращением к иноземцам. Как бы велико ни было это зло, оно все же было в глазах роялистов предпочтительнее власти Бонапарта. Поэтому, присоединившись к победоносному орлу императора, он, Ней, не совершил никакой низости; он поднял шпагу не против короля, хотя и покинутого своим народом, а только против иноземцев.

Главный прокурор и президент употребляли все усилия, чтобы спутать защиту и лишить слова ее адвокатов. Защитник Беррье сказал судьям, что Ней думал избавить Францию от гражданской войны, присоединившись к Наполеону, что его побуждением было отнюдь не честолюбие, а единственно любовь к родине. Увы! Его речь была резко и грубо прервана. Второй адвокат, Дюпен, нашел несколько странный аргумент в пользу защиты: по договору с союзниками 20 ноября 1815 года Сарлуи – родина маршала Нея не была частью Франции и таким образом Ней, не принадлежа более к французам, не подлежал суду палаты пэров.

Однако при этих словах маршал Ней встал с места и, прервав речь адвоката, воскликнул:

– Я француз и умру французом!

После этого он вынул из кармана записную книжку, где записывал свои заметки, и прочел громким голосом:

«– До сих пор защита была свободна, теперь ее стали затруднять. Я благодарю своих защитников за все, что они сделали и хотели сделать, но теперь я прошу их прекратить такую неполную защиту. Пусть меня лучше вовсе не защищают, чем иметь только пародию на защиту. Меня обвиняют против законов и не позволяют мне объясниться. Я обращаюсь к Европе и к потомству…»

Президент прервал его, обратившись к защитнику:

– Продолжайте защиту, касаясь только фактов.

Тогда маршал, обратившись к Беррье и Дюпену, повторил:

– Я запрещаю вам говорить, если не будет разрешено говорить свободно!

– Так как маршал желает закончить прения, – сказал главный прокурор, – то мы со своей стороны не сделаем больше никаких замечаний. Итак, я прошу палату применить статьи закона уложения о наказаниях и параграфы закона второго брюмера V-гo года относительно лиц, уличенных в государственной измене и покушении на спокойствие государства.

Настало глубокое молчание.

– Подсудимый, – спросил председатель суда, – не желаете ли вы что-нибудь заметить насчет применения наказания?

– Ровно ничего! – ответил Ней.

– Удалите подсудимого, свидетелей и присутствующих, – распорядился председатель.

Маршал, адвокаты и свидетели покинули зал; трибуны были очищены от публики, и палата пэров приступила к голосованию. Совещание продолжалось долго. Единственный пэр Франции, герцог Виктор де Брольи, ответил «нет» на третий вопрос: «Совершил ли маршал покушение на безопасность государства?» Поименное голосование относительно применения наказания дало следующие результаты: 142 голоса за смертную казнь по военным уставам, то есть за расстрел, 1 голос за смертную казнь по общим уголовным законам, то есть за гильотинирование, 43 голоса за пожизненное изгнание. Пять пэров воздержались от подачи голоса.

В половине двенадцатого ночи в отсутствии подсудимого был вынесен приговор. Он был изложен в следующей форме:

«Во внимание к тому, что предварительным следствием и прениями на суде доказана виновость Мишеля Нея в том, что в ночь с 13-го на 14-е марта 1815 г. он принимал у себя разведчиков узурпатора; что он прочел на площади Лон-ле-Сонье, в департаменте Юра, во главе своей армии, прокламацию, направленную к подстрекательству, к мятежу и к переходу на сторону неприятеля; что он дал немедленно приказ своим войскам присоединиться к узурпатору и произвел это присоединение сам во главе их; что он совершил этим государственную измену и посягательство на безопасность государства, целью каковых было уничтожить или сменить правительство и порядок престолонаследия, – палата, после совещания, объявляет его виновным в преступлениях, предусмотренных статьями 77-й и следующими свода законов и статьями 1-й и 5-й закона 21-го брюмера V-ro года; вследствие того, применяя упомянутые статьи, палата приговаривает Мишеля Нея, маршала Франции, герцога Эльхингенского, принца Московского, бывшего пэра Франции, к смертной казни и к уплате судебных издержек; палата приказывает, чтобы казнь была совершена в порядке, предписанном декретом 12-го мая 1793 г.».

По требованию генерального прокурора председатель суда прочел дополнительное заявление, гласившее, что «Мишель Ней, кавалер большого креста Почетного легиона, как нарушитель правил чести, исключается из списков ордена».

Пэры Франции один за другим подписали приговор.

Во время этой довольно продолжительной процедуры судьи Мишеля Нея в буфете, устроенном возле зала заседаний, пили шампанское, поздравляя себя с тем, что они еще раз спасли трон и алтарь.

Пока пэры Франции совершали это преступление и беззаконие, – потому что Парижской конвенцией 3 июля 1815 года была объявлена полная амнистия, а трактатом 20 ноября 1815 года было установлено, что ни одно лицо не будет потревожено и не пострадает за свое поведение или за свои политичеекге убеждения во время Ста дней, – ла Виолетт, сговорившийся с солдатами, которые должны были бы нести караул, когда маршала водворили бы в камеру, делал последние приготовления к побегу. Было условлено, что если маршалу вынесут смертный приговор, то его супруга, которой будет разрешено прийти к нему и остаться с ним наедине в его предсмертные минуты, поменяется с ним одеждой. Закутанный в длинную шаль, с опущенной вуалью осужденный мог пройти неузнанным мимо внешней стражи. Трудность была в том, как переодеться вблизи караульных и обмануть бдительность часовых. Однако ла Виолетт взялся устранить эту опасность. Часовые решили содействовать ему, согласившись рискнуть головой, чтобы спасти маршала Франции. В кабачке «Солдат-Земледелец» были сделаны последние распоряжения, и побег Мишеля Нея казался обеспеченным. Между двенадцатью ветеранами, назначенными в караул, не могло найтись предателя.

К несчастью, как мы видели, полиция была предупреждена. Нескромность Анрио, его доверие к баронессе Невиль погубили великолепный план.

Между прочим, было условлено, что ла Виолетт проберется к караульным и как только переодетый маршал пройдет мимо них, то в коридоре, ведущем к выходу, будет заперта дверь, соединяющая его с дворцом. Таким образом беглец успеет выиграть нужное время на тот случай, если бы была поднята тревога. Он вскочит в карету, которая будет ждать его у ворот Люксембургского дворца, и найдет там приготовленную военную форму, что даст ему возможность беспрепятственно покинуть Париж и достичь границы, если только при известии о его побеге не произойдет военное восстание, которое освобожденный маршал тотчас возглавит.

В тот момент, когда ла Виолетт, снова надевший свой адъютантский мундир, собирался подойти к дружественным часовым и проникнуть в караульню, чтобы подождать там маршала при выходе его с заседания, он словно получил внезапный и жестокий удар в спину, не видя на часах у дверей и в караульне ни одного из солдат, которых рассчитывал здесь встретить. Ему показалось, что он бредит, и он остановился против часового, напрасно стараясь его узнать. Действительно, наряд стражи был заменен. Вместо старых воинов, преданных императору и готовых на все, чтобы спасти маршала Нея, вместо тех, кто получил наставление в кабачке «Солдат-Земледелец», ла Виолетт увидал гвардейцев, демонстрировавших своими кокардами, своей осанкой и довольством на лице усердие роялистов и зоркую бдительность, с какой они собирались стеречь арестанта.

– Тысяча патронов! – глухо проворчал тамбурмажор. – Нас предали. О, гром небесный! Если бы мне узнать негодяя… или негодяйку, выдавшую нас!

Он машинально повертел рукой, точно в ней была его трость и он собирался осыпать градом ударов изменника, которого проклинал в душе. Однако он сдержался. Ему пришло голову, что малейшее неосторожное движение может погубить его. Полиция, очевидно, напала на след заговора. Но так как он только что виделся с Анрио, то был уверен, что имена заговорщиков остались неизвестными; ведь в противном случае генерал был бы арестован. Вместе с тем он подумал, что если бы сам он попался, то полиция весьма легко добралась бы до маршала Лефевра, у которого он был доверенным лицом, преданным слугой. Поэтому ла Виолетт сделал усилие и, преодолев тревогу, спросил часового, как будто он нечаянно ошибся дорогой:

– Можно пройти отсюда в зал заседания?

– Ну нет! Ведь вы видите, что вход вон там, о улицы, где толпится в ожидании столько народа.

– Заметив эти двери, я подумал, что вы пропустите товарища.

– Невозможно! Здесь поведут обвиняемого.

– Ну, тогда извините.

Тамбурмажор выбрался на улицу и затерялся в толпе, стоявшей напротив Люксембургского дворца в ожидании приговора. Он потерял всякую надежду, но не уходил, будучи встревожен, расстроен, отчаявшись и напрасно ломая голову над вопросом, каким путем могли обнаружиться связи заговорщиков с людьми, которые были назначены в полицейский караул сегодня ночью и в экзекуционный взвод. Он не мог оторвать взгляд, отвлечь мысли от этой комнаты второго этажа, где находился маршал и откуда ему предстояло выйти только на казнь.

Размышляя о трагическом конце, ожидавшем доблестного солдата, ла Виолетт чувствовал, как у него сжимается сердце, а на глаза набегают слезы.

Пока толпа ожидала постановления палаты пэров, маршала отвели обратно в его камеру, так как приговор надлежало вынести в его отсутствии, и в силу особых распоряжений не спускали с него глаз. За его малейшими движениями следило четверо гвардейцев, тщательно подобранных, переодетых жандармами и заменивших солдат, на которых рассчитывал ла Виолетт.

Маршал сел за стол и ужинал спокойно, с аппетитом, когда дверь камеры отворилась, чтобы пропустить двоих мужчин в черном. То были оба защитника Нея, Беррье и Дюпен, пришедшие проститься с ним. Они нисколько не обманывали себя относительно ожидаемого приговора, находились в большом волнении и пришли, чтобы ободрить осужденного. Однако маршал сам добродушно заметил:

– Вы видите, господа, я подкрепляюсь! Поверьте, что господин Беллар обедает с меньшим аппетитом, чем я.

После этого Ней поблагодарил и обнял своих защитников, так как и сам не сомневался в роковом исходе процесса.

Адвокаты сообщили подзащитному о распространившейся молве, будто его друзья, сторонники императорского режима, подготовили заговор с целью освободить его, что министр Де Каз казался сильно встревоженным, и потому было объявлено, что в случае, если подсудимому вынесут смертный приговор, он будет немедленно приведен в исполнение. Однако Англес, префект полиции, утверждал, что он держится настороже и не допустит никакой попытки к побегу и освобождению арестанта. Маршал Удино прибавил, что на основании сведений, доставленных ему префектом, он сменил взвод, назначенный для охраны осужденного в его последнюю ночь и для совершения казни.

При этом рассказе маршал печально улыбнулся.

– Только бы эта великодушная попытка не стоила жизни никому из храбрецов, вздумавших спасти старого товарища по оружию! – сказал он и прибавил, провожая до дверей камеры Дюпена и Беррье: – Прощайте, господа, прощайте, мои милые защитники, мы встретимся на небесах!

После ухода защитников Ней сел к столу, составил последние распоряжения и потом бросился совершенно одетый на постель, где и заснул.

В три часа утра отворилась дверь и с обычным церемониалом вошел для прочтения приговора Кошн, секретарь палаты пэров.

Маршал крепко спал. Один из стражей тронул его за плечо, Ней приподнялся, сел на койке, а затем, увидав Коши, спросил:

– В чем дело?

– В весьма тяжелой обязанности! – ответил тот и приступил дрожащим голосом к чтению приговора.

Маршал перебил его:

– К делу! Пропустите все формулы, тем более, что текст, который вы мне читаете и который карает лиц, стремящихся прервать порядок престолонасления, был вдобавок составлен для фамилии Бонапарта, – с иронией заметил он.

Секретарь продолжал чтение, произнося нараспев числа, статьи закона.

– Да перейдите же к заключению! – воскликнул Ней, а когда законник произносил торжественные слова: «смертная казнь», он снова прервал его, сказав: – Было бы лучше написать «убийство». Это вышло бы куда больше по-военному!

Секретарь дочитал последние слова приговора: «Казнь последует сегодня же утром, в девять часов».

– Хорошо, – холодно заметил Ней. – Когда угодно, я готов.

Тогда недалекий секретарь в неуместном усердии предложил маршалу свои услуги относительно духовного напутствия, сказав:

– Я могу пригласить священника из церкви Святого Сюльпиция.

Ней сделал жест удивления и досады и воскликнул:

– Не докучайте мне со своими попами! Я предстану перед Богом, как представал перед людьми… Я ничего не страшусь!

Когда чиновник удалился, маршалу пришлось принять графа де Рошшуара, коменданта города Парижа, который сообщил, что ему разрешено повидаться с женой, детьми и духовником.

– Сначала я желаю переговорить с моим нотариусом, – просто ответил маршал, – потом я приму жену и детей. Что же касается духовника, то, пожалуйста, увольте!

Повидавшись с нотариусом, Анри Батарди, и составив духовное завещание, в котором были изложены его предсмертные распоряжения, осужденный принял пришедших к нему жену, четверых сыновей и сестру. То была потрясающая сцена. С громким плачем супруга маршала обняла мужа и упала без чувств к его ногам. Ней поднял жену, поцеловал сыновей и сказал им: «Любите и почитайте свою мать!» Потом он попросил, чтобы его оставили одного, чувствуя потребность в отдыхе, так как ему было нужно напрячь все свои силы для момента казни.

Принцесса Московская в сопровождении своих детей, из которых старшему было двенадцать лет, а самому младшему всего три года, вышла из камеры неверными шагами, вся в слезах. Она через силу добралась до экипажа, а так как кучер ожидал приказания, несчастная женщина пробормотала, снова близкая к обмороку:

– В Тюильри! К королю!

У нее все еще теплилась надежда на королевскую милость.

Дожидаться приема пришлось очень долго. Дежурные объяснили просительнице, что король не принимает никого в такие ранние часы. И супруга маршала ждала терпеливо, на коленях и не переставая молиться, среди караульных гвардейцев и дежурных придворных в этой тихой прихожей. Она все еще молилась о спасении осужденного, тогда как ей следовало уже читать заупокойные молитвы по нем. Устремив тревожный взгляд на дверь королевского кабинета в надежде увидеть выходящего дежурного камергера с вестью, что король готов наконец принять ее, она считала минуты, вынося пытку мучительного ожидания.

Часы пробили половину десятого. Дверь, так долго остававшаяся запертой, наконец отворилась. Принцесса Московская прервала молитвы и выпрямилась, дрожа, томимая тоской, стараясь собраться с силами, подыскивая слова, чтобы умолять Людовика XVIII и вырвать у него слово помилования, когда она падет к его ногам.

Вышел камергер, герцог Дюрас, и приблизился к принцессе торжественной походкой, с печальным видом. Он почтительно поклонился и сказал серьезным тоном:

– Аудиенция, которой вы требуете, была бы теперь бесцельной.

У супруги маршала вырвался глухой вопль. Она хотела заговорить, но силы покинули ее, и она упала на пол. По приказанию герцога Дюраса принцессу вынесли вон и отправили домой в глубоком обмороке.

Пока она ожидала таким образом понапрасну в королевской прихожей высочайшей милости, в которой было отказано заранее, вставала унылая и пасмурная заря четверга 7 декабря.

– Какой противный день! – с улыбкой сказал Ней аббату де Сен-Пьеру, сопровождавшему его на казнь, когда они садились в карету, и, видя, что аббат уступает ему дорогу, прибавил: – Пожалуйста, садитесь; сейчас мне предстоит опередить вас!

Граф де Рошшуар поставил войска, назначенные для охраны места казни, между Обсерваторией и решеткой Люксембургского сада. Сделав эти распоряжения, он явился в Люксембургский дворец и подписал приказ о выпуске осужденного из-под стражи, а потом уже подал сигнал к отъезду. Маршал Ней вышел на крыльцо и твердой походкой направился к поданному экипажу. Священник и двое судей сели с ним в карету, которую тотчас окружили жандармы. Граф де Рошшуар с маркизом де Рошжакленом следовали верхом. Гренадеры и отряд национальной гвардии замыкали кортеж, который направился к решетке Обсерватории. Не доезжая трехсот шагов до садовой решетки, карета остановилась.

С поднятой головой, с прямым взором маршал вышел из экипажа, который тотчас удалился. Вручив несколько луидоров священнику для раздачи бедным, осужденный направился к экзекуционному взводу, который окружали войска, выстроенные побатальонно в каре, и, обратившись к адъютанту Сен-Биасу, спросил, как ему встать. Тот хотел завязать ему глаза и поставить на колени, но маршал, пожав плечами, возразил:

– Разве вы не знаете, что военный не боится смерти?

Граф де Рошшуар верхом на коне наблюдал за порядком и распоряжался казнью.

Ней, стоя в центре каре лицом к экзекуционному взводу, державшему ружья наизготовку, снял шляпу и сказал:

– Французы, я протестую против моего осуждения! Моя честь…

В то момент, когда он произносил эти слова, Биас скомандовал: «Пли!» Грянул залп. Маршал упал ничком, сраженный одиннадцатью пулями из двенадцати.

Тело оставалось некоторое время распростертым на земле, пока секретарь Коши составлял протокол казни.

Полицейские приблизились, точно боясь, чтобы не похитили труп, и громко крикнули: «Да здравствует король!» Голоса на площади, куда оттеснили публику, отозвались там и сям. возгласами: «Да здравствует император!» Тогда полиция кинулась к улице Анфер, откуда как будто в основном доносились эти крики, и произвела несколько арестов, после чего оттеснила любопытных.

Наконец были приняты меры для перевозки тела на кладбище; но полиция, опасаясь скоплений народа и смятения, отложила на два дня погребение, которое состоялось тайком. Расстрелянный Ней все еще внушал страх своим врагам.

Бурбоны видели победу в этом политическом убийстве. На другой день после казни бумаги повысились в цене на бирже, а герцог Веллингтон, живший в Ели-сейском дворце, задал пышный праздник, присутствовать на котором сочла за честь вся аристократия. В ожидании смерти Наполеона гибель маршала Нея была большой радостью для Англии.