Мучения Минти Мэлоун

Март

Нет ничего лучше, чем быть радиоведущей. Я обожаю свою работу. Не потому, что карьера пошла в гору. Не потому, что работа приносит мне удовольствие, высокий заработок и профессиональный статус, внимание прессы. Нет, я обожаю работу по другим причинам. Перво-наперво, мне больше не нужно брать интервью у Ситронеллы Прэтт. А сверх того, я вольна раньше уходить домой и стала намного счастливее. Даже не переживаю по поводу Доминика и его новой помолвки. Я повеселела. В первый раз за долгое время я чувствую, что мне все по плечу. Маятник качнулся — на этот раз в мою сторону. Что поделать, такова жизнь. Пестра, как гобелен, несказанно разнообразна. Как писала Эмили Дикинсон: «То колокольчик звенит, то гробовое молчание». Иногда случается что-то страшное: жених бросает тебя в день свадьбы, но потом, восстанавливая равновесие, обязательно происходит что-нибудь хорошее. Вот как мое повышение. Хотя мне очень жаль, что для этого бедный дядюшка Перси должен был отправиться к праотцам.

Что мне на самом деле по вкусу — помимо самой работы, — так это то, что, едва закончится программа, я свободна как ветер. Не надо торчать за столом, монтировать репортажи ночи напролет, а на следующее утро просыпаться со щелочками вместо глаз. Теперь этот крест несет Моника. Она заикнулась, что всегда мечтала стать репортером, и в общей суматохе Джек ее тоже повысил. Восторгу не было предела. Моника молода, полна энтузиазма и, как и я, заражена «радиовирусом», поэтому тяжелой работы не боится. А в мои обязанности входит всего лишь вести программу. И как здорово, что больше не надо никому помогать! Отработал в эфире, и дело с концом. Можно идти домой. Хотя обычно я остаюсь. Обожаю поторчать в офисе, поболтать со всеми, хотя у Уэсли теперь одна тема для разговоров — скорое отцовство и он уже всех достал своими младенцами. Я читаю газеты, делаю телефонные звонки, а потом, где-то в половине пятого, шагаю домой. Сегодня я пришла в пятнадцать минут шестого и, как обычно, застала Эмбер за любимым занятием. Сестрица разговаривала по телефону.

— Алло, — прогнусавила она. — Книшний мака-зин «Бор-р-дерз»? Уи. Говор-р-ить Сильвия Дю-пон. — О господи, опять она взялась за старые штучки. — Й-а звонить, чтобы заказить оч-чень карошший книга, ка-аторий весь мой друзийа рекомендовать. Оно на-зивать «Общественний полза», очень карошший автор, Эмбер Дейн. Й-а хотеть заказить дьесать штюк, силь ву пле… уи, уи… мерси… оревуар… Ха! — Положив трубку, Эмбер закатилась хохотом.

— Только не говори, что ты потом забываешь прийти и забрать книги, — сказала я.

— Да! — ухмыльнулась Эмбер. — Им ничего не остается, как их продать!

— И много книжных магазинов ты уже обзвонила?

— Тридцать три, — гордо ответила она. — И все время говорю с разным иностранным акцентом. Особенно классно получается с русским. Хочешь, продемонстрирую?

— Нет, спасибо. Надеюсь, ты вспомнишь, кем притворялась — русской или француженкой, — когда они перезвонят тебе и скажут, что заказ доставлен.

— Не глупи, Минти. Я всегда даю неправильный номер телефона.

— Ты чудовище, — со смехом признала я.

— Слушай, думаешь, легко быть писателем? Приходится использовать все доступные средства. — Откуда ни возьмись появилась Пердита и, урча, запрыгнула к Эмбер на колени.

— Она так хорошо выглядит, — оценила я, погладив кошку по голове. — Поправилась.

— Да, но мы не будем объедаться. Ведь мы же не хотим разжиреть, да, киска? Ну что, Пердита, покажем тетушке Минти, что мамочка купила нам сегодня в «Харродз»?

Эмбер блаженно улыбнулась, исчезла в кухне и вернулась с кошачьей корзинкой, отделанной мехом, и фарфоровой мисочкой с инициалами.

— Последний писк кошачьей моды, — довольно объявила кузина. — Все лучшее для нашей малышки.

— Повезло тебе, Пердита, — вздохнула я. — Меня бы так кто любил.

Эмбер открыла банку сардин в масле и наполнила до краев именную мисочку.

— Не переусердствуй, — предостерегла я. — Ей нельзя есть слишком много, а то плохо станет. Хотя сейчас у нее вид что надо.

— По-моему, она все еще растет, — оправдывалась Эмбер. Пердита пожадничала и поперхнулась. — Помни, Минти, мы должны компенсировать ей несчастное детство.

«Алло!» — проскрипел Педро. Звонил телефон. Наверное, кто-нибудь из книжного магазина. «Как поживаете?» — кричал Педро вслед, пока я шла в прихожую. «Да… да… да», — скучающим голосом повторял он. Я сняла трубку:

— Алло!

— Это Минти Мэлоун? — женский голос на другом конце провода был мне незнаком. Казалось, звонившая сильно расстроена. Пораженная ее тоном, я замешкалась с ответом.

— Это Минти Мэлоун? — повторила женщина, уже более настойчиво.

— Да. Это я. Кто говорит?

Наступила минутная пауза, и я начала нервничать.

— Вы меня не знаете, — с опаской сообщила незнакомка. Выговор у нее был аристократический. — Но мне очень нужно с вами побеседовать. — Она отчетливо произносила каждую букву.

— Зачем?

— Мое имя — Вирджиния Парк.

Пол в прихожей накренился под ногами. Хорошо, что рядом был стул, на который я и рухнула. Лицо у меня горело, а сердце отбивало барабанную дробь.

— Вы знаете, кто я такая? — поинтересовалась она. Голос у нее дрожал от волнения.

— Да, — тихо откликнулась я. — Знаю.

— Мне необходимо с вами поговорить, — повторила она.

— Зачем? — Меня подташнивало.

— Думаю, вас заинтересует то, что я хочу рассказать.

— О чем? — будто издалека услышала я свой голос. Мне было страшно, но до смерти любопытно.

— О Доминике, — чуть ли не прошептала она. — Я хочу рассказать вам кое-что о Доминике.

Так я и знала. А с какой еще стати она вздумала мне звонить? Что же произошло? Сердце сжалось от страха. О боже… Нет! Прошу тебя, Господи, нет! Он ужасно со мной обошелся, но я не желала ему плохого. В воображении пронеслись картины: останки Доминика размазаны по всему шоссе М‑1 [65], их собирают в пластиковый мешок. Доминик попал в ужасную аварию. Так вот почему она мне звонит: его мать, наверное, обезумела от горя.

— Он умер? — пролепетала я. Голова шла кругом. — Просто скажите. Что-то случилось? Он мертв?

— Нет, не мертв, — отрезала она. — Но лучше бы сдох, будь он проклят!

— Тогда почему вы звоните?

— Потому что… — в трубке послышались отчетливые рыдания. — Потому что этот ублюдок только что разорвал помолвку.

— Мы должны были пожениться в мае, — рассказывала она в перерывах между всхлипываниями. — Мое платье было уже почти готово. Отели забронированы. Мы даже позировали для «Лестершир лайф».

— Понятно, — кивнула я.

— Но на прошлой неделе мы ужинали, и вдруг, ни с того ни с сего, Доминик сказал… сказал… что не хочет жениться. Что не может… пройти… пройти через это. И не собирается… брать на себя обязательства. Сказал, что совершил дурацкую ошибку, и теперь все изменилось.

— О-о!.. — протянула я, не в силах выговорить ни слова.

— Я потеряла сон, — жаловалась она. — Хотела покончить с собой. Не понимала, что делать. Но я знала о вас. Я его о вас пару раз спрашивала. Видела ваше имя и телефон у него в адресной книге. Он зачеркнул их, но разобрать было можно.

— О! — снова выдала я. Лучше бы она мне этого не говорила.

— И когда я забирала из его дома свои вещи, то записала ваш номер. А утром увидела статью в «Ивнинг стандард» и поняла, что просто обязана поговорить с вами.

— Но зачем? — удивилась я.

— Подумала, что после того, как он обошелся с вами, вы могли быть дать мне совет.

— Откуда вы знаете, как он со мной обошелся? — недоумевала я. — Не могу представить, чтобы он добровольно вам рассказал. И вообще, — сердце сжала ледяная ладонь, — хотелось бы знать, когда вы познакомились.

— Много лет назад, — не стала скрывать она. — Мы встречались еще в начале девяностых, правда недолго.

— О, — язык отказывался мне служить. — Я об этом не знала.

— Я по нему с ума сходила, но наш роман быстро закончился. И вот в прошлом июле мы случайно столкнулись в «Харродз». Выглядел он ужасно. Сказал, что собирается жениться и жутко нервничает. Я пожелала ему удачи и забыла об этом. Каково же было мое удивление, когда в начале августа он сам связался со мной — у него остался мой номер. Я спросила его, как прошла свадьба.

— И что он ответил?

— Сказал, что не хочет об этом разговаривать.

— Еще бы. Но что-то он все-таки сообщил? Как-то объяснил свое поведение?

— Он сказал, что, в конце концов, так и не женился, потому что… как же он выразился? Ах да! Потому что возникла «проблема с церковью»…

Проблема с церковью? Проблема с церковью? Вот что он говорил чужим людям! Что возникла проблема с церковью! Я чуть не задохнулась от возмущения.

— Единственная проблема с церковью, — произнесла я ледяным тоном, — состояла в том, что Доминик сбежал в середине церемонии, бросив меня на глазах у двухсот восьмидесяти человек.

— О господи! — выдохнула она. — Он ничего такого не говорил.

— Еще бы… — Внутри меня что-то сломалось, треснуло. От подавленной грусти не осталось и следа. Ее место заняла злоба.

— Это так унизительно, — сокрушалась Вирджиния Парк. Она опять заплакала.

— Вы абсолютно правы, — согласилась я. — Это унизительно.

— О нашей помолвке объявили в газетах, — рыдала она. — Об этом знали все. Мне так плохо, так ужасно, — причитала она, все также отчетливо и точно выговаривая каждый звук. — Не знаю, что делать. — Всхлип. — Почему это случилось со мной?

— Я скажу вам, что надо делать, — процедила я.

— Что?

— Я скажу вам, что надо делать! — выкрикнула я, вскакивая со стула.

— Да? Что?

— Радоваться! Вот что… Радоваться!

— Не понимаю, о чем вы?

— Радуйтесь, что судьба избавила вас от брака со столь мелочным, столь… мерзким, малодушным… — Почему-то все слова, приходившие на ум, начинались на букву «м». — Мерзавец, монстр…

— Мучитель женщин! — суфлировала Эмбер, которая до того тихонько сидела себе на лестнице. Вирджиния Парк всхлипнула.

— Мне вас жаль. — Я вдруг почувствовала такую усталость, что ухватилась за столик в прихожей. — Я понимаю, как вы страдаете. Потому что пережила то же самое. Но вы спросили совета и получили его. Повторю еще раз. Я готова кричать это с крыши: радуйтесь! ликуйте! благодарите Бога! Аллилуйя! Бог вас спас. До свидания!

Я бросила трубку. Кружилась голова, меня мутило. Несмотря на всю браваду, слезы ручьем текли по лицу, а в голове проносились вопросы, так и оставшиеся без ответа. Сколько ожидалось гостей? Были ли среди приглашенных его клиенты? Неужели Доминик оставил меня из-за Вирджинии? И почему он бросил ее? Неужели он до такой степени боится ответственности? Или обе серии «Кошмара невесты на улице Вязов» имеют другую подоплеку? Опустившись на стул в прихожей, я безумным взглядом уставилась в пустоту и стала мысленно прокручивать наш разговор.

Вирджиния сказала, что встретилась с Домом в июле, прямо перед свадьбой, и он очень нервничал. Он на самом деле места себе не находил. Я тоже это заметила. Но Доминик всегда дергался и терял контроль, когда не пытался кому-то что-то продать. Потому что не уверен в себе, очень. Тогда я отнесла его раздражительность на счет предсвадебной лихорадки. У меня она тоже была.

Я взглянула на Эмбер. Она не лезла с вопросами — ждала, пока я сама расскажу, что произошло. Но меня так ошеломил этот последний виток сюжета, что я толком не знала, с чего начать. Только я собиралась сказать ей, что Доминик бросил мисс Свинарку, как телефон ожил. После третьего звонка я не выдержала и сняла трубку.

— Да? — произнесла я с усталой настороженностью.

— Это опять я, — несчастным голосом проговорила Вирджиния Парк. Она все еще плакала. Я так и представила ее тонкую верхнюю губу, всю в слезах и соплях. — Я ужасно себя чувствую, — простонала она. — Мне просто необходимо поговорить с вами.

— Мне очень жаль, — пробормотала я, ощущая, как меня покидают последние силы.

— Прошу вас!..

— Послушайте, мне нечего добавить к сказанному. Я не хочу вмешиваться. Это слишком больно. Извините. Я пережила достаточно и теперь хочу защитить себя. Мне очень жаль, Вирджиния. Очень жаль. До свидания! — Я опустила трубку.

Через десять секунд телефон зазвонил снова. О господи, неужели она ничего не поняла? До некоторых вообще не достучаться! Я схватила трубку и выпалила:

— Послушайте! Я ничем не могу вам помочь. Мне очень вас жаль. Но все, что можно было рассказать о поведении Доминика, я уже рассказала. Понимаю, вам хочется о нем поговорить, но мне эти разговоры не по душе. Честно говоря, я вообще хочу забыть, что когда-либо знала этого человека.

На другом конце провода повисла тишина. Слава богу! Наконец-то до нее дошло. Не хватает мне чужих проблем. Как будто своих мало… Я посмотрела на Эмбер, вздохнула, закатила глаза и уже собиралась повесить трубку, когда услышала знакомый до дрожи голос, который прошелестел: «Минти, это я».

— Даже не думай, — произнесла Эмбер, когда через три минуты я закончила разговаривать с Домиником. — Даже не думай с ним встречаться.

Я взглянула на нее:

— Что со мной? Поседела? Лицо все в морщинах? — Она отрицательно качнула головой. — А у меня такое ощущение, будто за последние десять минут я состарилась лет на пятьдесят.

Меня всю трясло. Ладони и лоб взмокли. Когда я вновь услышала его голос, внутри все перевернулось. А когда он попросил о встрече, меня будто током прошибло.

— По-моему, тебе не следует с ним видеться, — внушала Эмбер еще настойчивее. Она протянула мне бумажный платок. — Какой смысл? — Мы пошли на кухню, она потянулась за бутылкой, где оставалось немножко бренди, для готовки.

— Я должна с ним увидеться, — мой голос звучал надсадно и хрипло. — Тогда, возможно, я пойму. Он обещал все объяснить. Сказал, есть кое-что, чего я не знаю. Тогда он не мог признаться. — Эмбер закатила глаза и покрутила пальцем у виска. Взглядом я молила ее о снисхождении. — Он сказал, ему ужасно жаль, что все так получилось.

— «Все так получилось»? — воскликнула Эмбер. — Как типично для Доминика! Ты хочешь сказать, ему жаль, что он так поступил!

— Думаю, как раз это он и имел в виду. Ему жаль, что он так поступил. Но он говорит, на то были свои причины.

— Причина в том, — с ненавистью прошипела Эмбер, — что он — ублюдочный слабак, у которого нет ни малейшего представления о морали. — Я мрачно воззрилась на нее. — Бесхребетный, как земляной червь, — выплюнула она. — Хотя нет, земляные червяки не заслужили сравнения с Домиником. Он хуже.

— Зачем ты так, — всхлипнула я.

— Почему нет? Он того заслуживает. Доминик — длинная, запутанная тропинка, которая никуда не приведет.

— О, Эмбер!.. — Я заливалась слезами.

— От него одни неприятности, неужели не видишь? — бушевала она. — Значит, Пятачка он тоже бросил? — Я кивнула. — К нему нужно прицепить табличку с уведомлением, — язвила она. — Что-нибудь вроде: «Женщины, опасайтесь за свое психическое здоровье, не связывайтесь с этим парнем!» Встречаться с ним — чертовски плохая идея, — Эмбер покачала головой и выпятила губы. — Мне кажется, ты должна перезвонить и отказаться. Скажи, тебе-то, зачем нужно его видеть?

— Я была очень привязана к нему, — тихо созналась я. — А он… это… то, что случилось в день свадьбы… за последние девять месяцев превратилось в настоящее наваждение. Я не понимала, что произошло, и во всем винила себя. Теперь, наконец, у меня появился шанс узнать правду, и я не упущу этот шанс.

Эмбер вздохнула:

— Что ж, делай что хочешь, лишь бы он не попытался тебя вернуть.

— Не глупи, — устало отмахнулась я. — Разумеется, он не будет пытаться меня вернуть.

— Я хочу, чтобы ты вернулась, — сказал Доминик. Мы встретились в «Айви», в четверг, после восьми. — Мне кажется, мы должны попробовать начать все с начала.

Он сразу выложил, чего хочет. Словно боялся, что события выйдут из-под контроля и не представится шанса. Я молча воззрилась на него. Тысячу раз я представляла себе эту минуту. Минуту нашей встречи. Хоть и была уверена, что никакой встречи не случится. Ведь Доминик такой — если что решил, уже никогда не передумает. О да, Доминик всегда знает, чего хочет, точно знает. Оказывается, я ошибалась. Кто бы мог подумать?.. И вот мы здесь. Опять сидим лицом к лицу.

Что бы вы сделали на моем месте? Категорически отказались встречаться? Согласились, но не пришли? Явились бы с единственной целью — осыпать его оскорблениями и вылить на голову тарелку супа? Может, вы бы опозорили его при всех. Или прихватили с собой другого парня. За последние два дня все это приходило мне в голову. Я перебирала варианты, как одежду на вешалках в магазине. Но, в конце концов, отвергла их все. Это было не для меня. Я просто решила сохранять спокойствие: буду вести себя невозмутимо, очень-очень. Мысленно я обложила сердце льдом. Но, когда вошла в ресторан, поджилки предательски дрожали.

Официант предложил проводить меня до столика, но я сразу увидела Доминика и сама направилась точно к цели, как снаряд, реагирующий на тепло. При одном взгляде на него меня прошил электрический разряд, я ощутила обжигающий выплеск адреналина. Он не изменился, но в то же время в нем появилось что-то незнакомое. Глаза такие же голубые, зато волосы потемнели, как всегда зимой. С недовольством я заметила, что он поправился. Значит, его не мучили угрызения совести. Или просто переел мясных пирожков на свиноферме? Он поднялся на ноги, и наступил неловкий момент: стало ясно, что он собирается меня поцеловать. Я осторожно повернула голову и, вдохнув знакомый аромат «Шанель», ощутила острый укол боли. Он пил джин-тоник и предложил то же самое мне. Но я заказала «Перье», потому что поняла: стоит сейчас выпить что-нибудь крепче минеральной воды, и я разрыдаюсь. По обыкновению, он был изысканно одет — не в рубище из мешковины, как мне мечталось, а в темный костюм и рубашку в тоненькую полосочку с двойными манжетами, в которых поблескивали серебряные запонки, подаренные мной на день рождения. Ни посыпанной пеплом главы, ни вериг. Вместо них новенький бледно-желтый шелковый галстук, который я видела в первый раз. Наверное, подарок от Пятачка. Короче, выглядел он просто сногсшибательно. Самое смешное, когда я сегодня собиралась, на меня снова накатил знакомый приступ паники: вдруг ему не понравится, как я выгляжу? Что, если он будет отпускать колкости? Скажет, что сумка не подходит к костюму, пиджак мешковатый, или не того цвета, или слишком дешевый. Я чувствовала себя виноватой, потому что выбросила всю одежду, которую он мне подарил. Поймав себя на этом, я села на кровать и дважды со всей силы ударила по лбу. А потом надела брюки от «Ред-о-Дед» — Доминика бесит, когда женщины ходят в брюках, — и черный жакет от «Комм-де-Гарсон». Самую неженственную одежду, какая только нашлась в моем гардеробе. Волосы я прилизала с помощью геля. Увидев меня, он был ошарашен. Я заметила, как в его глазах вспыхнуло изумление. Но он слова не проронил ни по поводу мальчишеской стрижки, ни о кардинально изменившемся стиле одежды. Может, видел мою фотографию в «Стандард» и был уже готов.

Несколько секунд мы нервно разглядывали друг друга. Он попытался, было улыбнуться, но налетел на мой холодный, равнодушный взгляд. Однако сердце у меня пылало. Впервые за всю историю наших отношений я имела над ним власть. По той простой причине, что это он захотел со мной увидеться. Несколько минут мы сидели молча, изучая меню. Потом к нашему столику подошел официант.

— Мне, пожалуйста, трехцветный салат из виноградных помидоров и жаренную на сковороде рыбу-меч, — заказала я.

— Простите, мадам, — официант явно был сбит с толку. — Но этого нет в меню.

— Ну, надо же! — голос мой был сладок до отвращения. — В самом деле. Эти блюда подают в отеле «Уолдорф». Пожалуйста, севрюжью икру и жареную утку с фуа-гра. — Жаль, что у них нет белужьей икры.

— А вы, сэр?

— Копченого лосося и картофельную запеканку с мясом.

— И ты сможешь проглотить все это? — с милой улыбкой усомнилась я, когда ушел официант. — После того, что ты сегодня услышишь, боюсь, кусок не полезет в горло.

— Я знаю, что виноват, — тихо отозвался он. — У тебя есть причины сердиться, Минти. Я этого ожидал.

— Знаешь, — я была сама веселость, — именно сегодня я вообще-то на тебя не сержусь. Ни капельки. Нет, конечно, сердилась, — невозмутимо продолжала я. — Откровенно говоря, Доминик, я так на тебя сердилась, что думала, у меня случится сердечный приступ.

— Извини, — произнес он. И вид у него был виноватый.

— Вообще-то… — я старалась не повышать голоса — ведь Доминик очень неуверен в себе и ненавидит сцены.

— Что? — спросил он.

— У меня даже был нервный срыв после того, что ты натворил. — Он молчал. — Но это так, между прочим, чтоб ты знал. — Я сделала глоток слабогазированной воды и весело продолжала: — Но мы же договорились — без обид. Ты ведь именно так выразился? Без обид? Боюсь, Вирджиния Парк не столь отходчива, как я. — Он налился краской. — Да, Доминик, жаль в этом признаваться, но, несмотря на весь мой печальный опыт, я ничем не смогла помочь бедняжке. Кстати, обручальное кольцо я подарила бродячему музыканту в Париже.

— Минти… — взорвался Дом. Его лицо выражало странную смесь раздражения и раскаяния. Не всякий способен изобразить такое на своем лице, но Доминик может. — Минти, — еще раз попытался он. «Зачем все время повторять мое имя? — подумала я. — Он же не страховой полис пытается мне всучить…» — Минти, — повторил он. — Я понимаю, ты зла на меня, но, надеюсь, не станешь портить вечер.

— О, Доминик, как ты только мог подумать! — медовым голосом укорила я. — Обо мне, которая всегда относилась к тебе по-доброму…

— Да, — кивнул он. — Я знаю.

— …всегда была с тобой очень-очень мила.

— Это правда, — задумчиво признал он. — Ты всегда была Такая добрая и… гм… милая. Поэтому я и захотел снова увидеться с тобой.

— Потому что я милая? Что ж, боюсь, многое изменилось.

— Я и не ожидал, что ты сразу переменишь гнев на милость. Потребуется какое-то время. Я хотел увидеть тебя, чтобы… м-м-м… Я хочу все исправить.

— Мне не дают покоя два вопроса, Доминик, — сказала я, надкусывая булочку. — Первое: почему ты уверен, что сможешь все исправить? И второе: зачем тебе это?

— Потому что… — он тяжко вздохнул — жутко нервничал и не мог этого скрыть. Видели бы вы, как лихорадочно блестели его глаза. Может, от слез? Недовольная собой, я чувствовала, как ледяная корка на сердце потихоньку тает. — Потому что ты мне очень нравишься, Минти, — выдавил он.

— Да ты что!

— Да. И я думаю, что смогу все исправить, — настаивал он. — Когда-то мы были близки. Я хочу вернуть тебя, Минти, потому что совершил ужасную ошибку.

«Совершил ужасную ошибку»? Ужасную ошибку? Почему он не сказал: «Я признаю, что поступил чудовищно»? Мое сердце снова оделось льдом.

— Ты действительно слегка оплошал, Дом, — признала я. — Но не переживай. Все в прошлом.

— Ты серьезно, Минти? — произнес он со смутной улыбкой. — Надеюсь. Но, прежде чем мы окончательно забудем об этом недоразумении, позволь объяснить тебе, что произошло. — Мы? — Позволь объяснить, — продолжал он, — почему мне так плохо. — Значит, ему плохо?

— Хочешь, объясню, почему тебе так плохо? — вспыхнула я. — Правда, извини, объяснять буду со своей, эгоистичной точки зрения. Мне кажется, тебе так плохо, потому что ты бросил меня в церкви в день свадьбы пред лицом почти трехсот человек. Еще тебе плохо, потому что ты даже не соизволил извиниться и ни разу не позвонил, не спросил, как у меня дела. И еще тебе плохо, — добавила я, — потому что мои родители оплатили счет, который, к твоему сведению, перевалил за двадцать восемь тысяч. А еще тебе плохо — опять же с моей, эгоистичной точки зрения, — потому что не прошло и пяти месяцев, как ты обручился с другой женщиной.

— Не будь так жестока, Минти, — взмолился он. — Да, ты права, я чувствую себя униженным. Этого ты и добивалась. Но я получил по заслугам.

— Отлично, Доминик.

Принесли закуски. Он взял нож и вилку, и в глаза мне бросилось золотое кольцо с гербом на мизинце левой руки. Это кольцо он купил в ломбарде, когда ему стукнуло двадцать пять. Оно всегда казалось мне слишком огромным. На гербе была изображена лань с пронзенным стрелой горлом. То же самое он сделал со мной.

— Произошло чудовищное недоразумение, — выдал он, поливая лимонным соком копченого лосося. Недоразумение… Недоразумение? Опять это слово. — Я ошибался и готов нести ответственность за то, что случилось. И хочу заметить, Минти, что ты ни в коем случае не виновата.

— Да что ты!

— Да.

— Ну надо же, какое облегчение, — в моем тоне не было ни капли иронии. — Потому что я думала, будто в чем-то провинилась. Вообще-то, Доминик, этот вопрос мучил меня все эти месяцы.

— Нет, — повторил он. — Это целиком и полностью моя вина. Но есть некоторые смягчающие обстоятельствами я хочу, чтобы ты о них знала.

— Интересно, какие же, — мои брови удивленно изогнулись. Как вы понимаете, дорогие читатели, я торчала в ресторане по одной-единственной причине: надеялась узнать, что же все-таки произошло. — Почему ты сделал это?

— Я был в дерьме по уши. Вот почему. — Он тяжело вздохнул. — Весь мой мир мог рухнуть с минуты на минуту. — Вот это новость! Я была заинтригована. — Случилось кое-что… кошмарное, — проговорил он. — За три недели до свадьбы… это было ужасно. — При одном воспоминании ему, казалось, стало плохо, взгляд потух и помертвел.

Мне вдруг стало его жаль. Ничего не смогла с собой поделать. Я опустила нож и вилку:

— Не знаю, что там у тебя произошло, Дом, но ты же понимаешь, я могла бы тебе помочь.

Он поднял на меня глаза и слабо улыбнулся:

— Да. Понимаю. Но дело в том, что ни ты, ни кто-либо еще был не в силах помочь мне. Это оказалось… — он тихонько застонал — …слишком ужасно, слишком серьезно. И я не хотел вмешивать тебя.

— Так, значит, ты не изменял мне с Вирджинией Парк?

— Нет, — ответил он. — Не изменял. Она вообще ничего не значит.

— Но не для меня. Прежде чем продолжить свой рассказ, может, объяснишь, зачем ты вообще с ней связался?

— Это было… недоразумение, — он раздраженно передернул плечами. — Я не мог здраво мыслить. Переживал разрыв. — Переживал разрыв? Которому сам был причиной? — Она для меня ничто, — твердил он.

— Так в чем же дело? Что такого кошмарного случилось?

— Мне угрожали…

— Угрожали? — изумилась я. О господи… Кто? Мафия? Китайские триады? Якудза? Ирландская республиканская армия?

— Мне угрожали банкротством, — тихо признался он. — Я мог потерять все, что заработал собственными руками. До последнего пенни. У меня хотели отобрать все. И я остался бы у разбитого корыта.

— Почему?

— Мне пришлось бы продать дом, машину, и все равно денег бы не хватило. Пришлось бы распроститься со вкладами в банке и трастовых фондах, продать облигации, потратить сбережения на почтовом счету — все до последнего.

— Но почему? — терялась в догадках я.

— Из-за одного недоразумения на работе.

— Ты допустил ошибку?

— Нет-нет. Все очень запуталось.

— Запуталось?

— Это связано с пенсиями, — пробормотал он.

— А что такого с пенсиями? Ты не первый день занимаешься пенсионным страхованием.

— Да, и оно приносило большую выгоду. Но потом у нас появились проблемы. Началось расследование. — Расследование? Внезапно до меня дошло, я все поняла.

— Махинации с пенсионными страховками, — произнесла я. — Ты занимался страховыми махинациями! Поэтому и попал в беду.

— Да, — со вздохом ответил он.

— Ты советовал людям не платить пенсионные отчисления в компании, где они работали, а покупать страховые полисы у тебя? Так?

— В общем и целом, да.

— Ты рекомендовал оформлять страховки, хотя знал, что это менее выгодно, чем платить пенсионные взносы.

— Грубо говоря, так оно и было.

— Им это было менее выгодно, потому что — поправь, если я ошибусь, — твои комиссионные составляли львиную долю пенсионного фонда.

— Д-да. Да, это так.

— Эта страховка не окупилась бы с годами, а может, и вообще никогда. Все равно, что бежать марафон на костылях.

— Думаю, ты права. Да, — признался он.

— А если бы они платили пенсионные взносы в своей компании — именно это ты должен был им посоветовать, — в конце концов, они бы обеспечили себе спокойную старость.

— Откуда ты так много знаешь о страховании, Минти? — насторожился он.

— Об этом писали в газетах. Один из наших корреспондентов делал репортаж для бизнес-рубрики. Он сказал, что три миллиона человек стали жертвами мошенничества.

— Я не мошенник, — возмутился Доминик.

— Ты знал, что продаешь? Знал, что оно хуже того, что у них уже есть? — Он молчал.

— Нет. Не совсем.

— Верится с трудом. Ты что, вообще не рассказывал им о комиссионных?

— Что ты, конечно, рассказывал. Я никому не пудрил мозги.

— Ага, но предупредил ли ты их, что комиссионные выплачивает не страховая компания? Что они вычитаются из взносов? Об этом ты не забыл предупредить?

— М-м-м… Я же говорю, все очень запуталось.

— По-моему, все ясно как дважды два.

— Да, но я не виноват. Вспомни, когда все началось, тори выступали в защиту частного пенсионного страхования. Мне действительно казалось, что я помогаю своим клиентам. А после дела Роберта Максвелла [66] государственные пенсионные фонды попали под удар. Люди сами хотели оформлять страховки с частными фирмами. Ситуация вышла из-под контроля, но в этом виновата индустрия, — заключил он.

— И ты попал в беду.

— Да, — промямлил он. — Это было похоже на ночной кошмар. — Его передернуло при воспоминании о случившемся. — Кошмар, — повторил он. — Все копилось в течение нескольких месяцев, — говорил он. — Люди собирались потребовать компенсацию. Страховые компании должны были отстегнуть двадцать миллиардов фунтов.

— Но это же их проблема, не твоя.

— Да. Но потом, в начале июля, прошел слух, что кое-кто из независимых финансовых консультантов тоже будет нести ответственность. И я числился в списке.

— Тебе пришлось бы платить компенсацию?

— Да. По двадцать тысяч фунтов за каждого клиента. Минти, — он наклонился вперед, — у меня около двухсот клиентов.

— Да, я в курсе. Половина из них была на нашей свадьбе.

— Значит, я попадал на четыре миллиона фунтов.

— Ага.

— Я был уверен, что потеряю все, — простонал он. — До последнего пенни. Все, что я построил такими усилиями.

— О, только без соплей, прошу тебя!

— Куда тебе понять, Минти… Твоя жизнь была не в пример легче.

— До тех пор, пока я не познакомилась с тобой.

— Ты не имеешь права судить меня. Ты росла в другой среде. Училась в частной школе. Потом в университете. Купила квартиру на бабушкино наследство. У меня ничего подобного не было. Я всего добился сам.

— Знаю. И уважала тебя за это. Вообще, это твое лучшее качество. Но мы говорим о другом.

— Как раз в этом все и дело, — возразил он. — Страх потерять все то, что я с трудом построил, грыз меня изнутри. Ты и представить не можешь, как я боялся все потерять. Меня охватила жуткая паника. Понятия не имею, как я ума не лишился.

— Лишился. Ты же бросил меня.

— Извини, — завел он прежнюю песню. — Прости, что так с тобой обошелся.

— Спасибо. Я принимаю твои извинения. Хотя ты мог бы поступить как джентльмен — если это слово вообще здесь уместно — и отменить свадьбу заранее. Как ты и сделал в случае с Вирджинией Парк.

— Но эта свадьба так… неумолимо надвигалась, — буркнул он. — Ее уже было не остановить. Каждый раз, когда мне хотелось сказать: «Извини, Минти, я не могу пройти через это», ты принималась тараторить что-то о платье или о приеме, цветах, еще бог знает о чем. Ты была так счастлива. Как я мог все отменить?

— А следовало, — не сдавалась я. — Ты же все равно ее отменил, только гораздо более жестоким способом. В Примроуз-Хилл о моей свадьбе уже слагают легенды, — усмехнулась я. — Во всех пабах распевают баллады. «Несчастная Минти Мэлоун».

Мы на минуту умолкли, пока официант собирал тарелки. Доминик не смог удержаться, чтобы втихую не пялиться на знаменитостей.

— Это случайно не Стивен Фрай [67] ? — спросил он. — Только что вошел.

Я повернула голову влево:

— Да, это он.

Проходя мимо нашего столика, Стивен заметил меня и приветливо улыбнулся:

— Здравствуйте, Минти! Я улыбнулась в ответ.

— Ты его знаешь? — не поверил своим глазам Доминик.

— Вообще-то, нет. Но во вторник брала у него интервью. А на следующей неделе иду на презентацию его новой книги.

— Видимо, радиобизнес пошел в гору.

— Да, — подтвердила я. — Точно.

— Ты добилась своего, — произнес он. — Ведешь программу.

— Да, — признала я. — Уж и не надеялась, что это произойдет. Но как видишь. — Официант поставил передо мной тарелку с уткой, а перед Домиником — его картофельную запеканку и удалился. — Так на чем мы остановились? — мой голос взлетел, перекрывая тихий, приглушенный шум голосов. — Ах да, ему грозит банкротство, и он вынужден отменить свадьбу.

— Да.

— Так почему же ты отменил ее, Доминик? — решилась я, ощущая, что мы вот-вот дойдем до главного. Он воткнул вилку в запеканку и посмотрел на меня.

— Чтобы защитить тебя, — промолвил он. Я чуть не подавилась:

— «Защитить» меня?

— Да. Разве я мог позволить тебе пройти через этот кошмар?

— Ты устроил мне кошмар похуже.

— Я не мог позволить тебе пройти через все переживания и страхи, связанные с банкротством. Это было бы несправедливо.

— Но Доминик, у меня была работа.

— Да, однако, при всем уважении к тебе, Минти, ты зарабатывала гроши. Тогда.

— Тогда?

— Я так гордился, что могу предложить тебе больше. Но все это могли у меня отобрать.

— Да, только я выходила за тебя не из-за денег. Я выходила за тебя по любви. Так мне казалось. Тогда.

— Но было бы несправедливо утянуть тебя на дно за собой. Я не смог бы тебя обеспечивать. Платить по счетам. Покупать тебе вещи.

— Мне ничего этого не было нужно.

— Мы бы не смогли купить дом в приличном районе.

— Но у меня чудесная квартира на Примроуз-Хилл. Мы могли бы жить там. Дом. Или продали бы ее и купили дом в менее престижном районе, пока ты не встал бы на ноги. Я не плачу по закладной, Доминик. И ты знаешь, что я не нищая.

— Да, — произнес он. — Но…

— Но что?

— Но… наш уровень жизни был бы намного ниже, чем ты ожидала. И мне казалось, что несправедливо обрушивать на тебя свои проблемы. В любом случае, — нахмурился он, — я был в жуткой панике. Мне хотелось все тебе рассказать, но я никак не мог выбрать подходящий момент. Опомниться не успел, как уже настал день свадьбы, и я стоял в церкви. Тогда и понял, что не могу пройти через это.

— Вовремя понял. Когда нас практически объявили мужем и женой, — проговорила я. — Представь мое состояние, когда ты от меня отрекся.

— Господи, Минти! — воскликнул он. — А ты думаешь, мне было легко? Легко сделать то, что я сделал? Бежать из церкви под взглядами всех своих клиентов? Всех своих клиентов?

— Есть еще одна проблема. Ты наговорил мне кучу гадостей. В присутствии всех. Ты сказал… Поправь, если я ошибусь, Доминик, ведь ты так любил поправлять меня, когда я несла всякую чушь. И даже если я была права, ты все равно меня одергивал. Так вот, ты обозвал меня неряхой.

— Но, дорогая, это же правда, — пропел он со снисходительной улыбочкой.

— Сказал, что я слишком много болтаю и не чувствую, когда пора заткнуться.

— Ну, я же был на пределе, — не смутился он. — Сам не понимал, что несу. Пытался придумать повод, оправдания тому, что собирался сделать. К тому же, дорогая, — он потянулся через стол, чтобы взять меня за руку, — ты действительно слишком много болтаешь. Тебе же нравится мести языком, дорогая. Треп, треп, сплошной треп. Коротышка Минти Минтола обожает стрекотать, как сорока. И это меня бесит, дорогая.

— Других это не бесит. Другие думают, что это нормально.

— О, дорогая, — еще раз промурлыкал он. Мой нож завис над тарелкой. Я его опустила:

— Знаешь, Доминик, у тебя сложилось обо мне превратное представление. И не знаю почему.

— Не понимаю, о чем ты, — раздраженно бросил он.

— Ты почему-то решил, с самого начала, что я — глупая курица, все кудахчу и кудахчу, хотя меня никто не слушает. Что я всех уже «достала», как ты говорил. Что я занудствую, тяну волынку, как непрошеный гость.

— Но ты на самом деле много болтаешь, дорогая.

— Это называется беседовать, Доминик, вести беседу. Знаешь, что это такое? Так делают все нормальные люди. И с тобой я попыталась делать то же самое. Чтобы вдохнуть жизнь в наши отношения, понимаешь? Ведь ты все время молчал. Может, тебе просто нечего сказать? Если так, другим людям ничего и не остается, как вести разговор.

— Нет, ты любишь болтать о пустом. Меня это утомляет. Сама знаешь: бессонница, напряженная работа, хоть дома нужно расслабиться.

— Но если все время молчать, напряжение только нарастает. Понимаешь, Доминик, ты даешь волю языку, только когда пытаешься что-то кому‑то навязать. Вот тогда ты заливаешься соловьем. А так тебе и сказать-то нечего, правда?

— Я…

— Ты оставляешь при себе свое мнение, свои взгляды. Тебе не интересно обмениваться мыслями.

Он картинно закатил глаза:

— Просто ты все время болтаешь, и мне не удается вставить хоть словечко.

— Бред собачий! — возмутилась я. — Просто у тебя нет ничего за душой! Тебе лень даже задуматься. Ты — воплощенная серость. Последние пятнадцать лет ты днем зарабатывал деньги, а вечером смотрел «Скай спортс» по телеку. Вот, собственно говоря, и вся твоя жизнь, не считая парочки интрижек и поездок в гольф-клуб на выходные.

— Я…

— Ты неинтересный и неумный человек, Доминик. Честно говоря — не обидишься на откровенность? — ты зануда. Я когда-нибудь тебе говорила? Ты наводишь скуку.

— Я…

— Ты никогда не рисковал. Никогда не делал чего-нибудь экстремального. Даже никогда не путешествовал.

— Только потому, что боюсь летать. Это фобия.

— Нет, не фобия, это всего лишь отговорка. Ты боишься не летать, Дом. Ты боишься того, что ждет тебя после приземления. Ты никогда не бросал вызов самому себе. А уж мне и подавно. Ты такой нудный, Доминик, хоть вой. Ты очень красив, — добавила я. — Но зануда хуже некуда. Когда я была с тобой, мне иногда казалось, что я повешусь от скуки.

— Послушай-ка, Минти, я…

— И все ничего, если бы при этом ты был порядочным и добрым человеком. Но куда там. Ты все время подрывал мою уверенность в себе. Принимал мою доброту как должное. Лишил меня чувства собственного достоинства и значимости. Контролировал каждое мое слово, каждый шаг, даже указывал, как мне одеваться.

— Если тебе было так плохо, что же ты не жаловалась?

— Парадокс, верно? Ты прав. Почему я не жаловалась? Потому что была слишком милой, вот почему. Потому что хотела, чтобы все шло гладко, без проблем. Ненавидела ссоры. Боялась спорить с тобой. Но теперь я уже не боюсь.

— Я заметил.

— Я изменилась, Доминик. Неужели ты не видишь? Ты все время твердил, что мне нужно измениться — так я и сделала.

— Да, знаю. Я впервые заметил это, когда прочитал те статьи. Ты выглядишь по-другому. — Он снова попытался взять меня за руку. — Но я не против, Минти. — Он не против?!

— Я говорю не о внешности, Доминик. Я говорю о внутреннем мире. О том, какая я на самом деле. И я действительно стала другой, изменилась, полностью изменилась. Раньше я была доброй, Доминик. Слишком доброй. Но теперь с этим покончено. Я не стерва, как ты, наверное, подумал. Но и не добренькая. Добрые намерения меня до хорошего не довели. И понадобилось тридцать лет, чтобы понять это.

— Минти, ты просто злишься, — не поверил он. — Наказываешь меня. Я знал, что так и будет, и был к этому готов. На самом деле ты так не думаешь, Минти. Давай посмотрим правде в глаза.

— Давай, раз ты этого хочешь, — спокойно согласилась я. — Правда в том, что ты — козел. Я, в самом деле, так думаю. И если мои замечания оказались несколько резкими, так это оттого, что я знаю: ты лжешь.

— Это неправда, — возмутился он.

— Нет, правда. Ты лжешь с легкостью. Скрываешь свое настоящее имя, врешь про то, в какой школе учился. Я не говорю, что ты придумал всю эту историю с пенсионными фондами, что притворяешься, будто тебе плохо. Но что касается мотивов, которые подвигли тебя сделать то, что ты сделал, все полное вранье. И теперь наконец-то я это поняла. — Положив нож и вилку, я посмотрела на него с тем же дружелюбным выражением, которое старалась удерживать на лице весь вечер. — Ты бросил меня не потому, что хотел уберечь от последствий грядущего финансового кризиса. Просто ты понял — возможно, с некоторым сожалением, — что в твоем нынешнем положении я уже недостаточно богата для тебя.

— Это неправда.

— А мне кажется, правда. Ты сказал, что Вирджиния Парк для тебя ничего не значит. Тоже вранье. Она обмолвилась, что встретила тебя за три недели до нашей свадьбы. И сдается мне — поправь, если ошибаюсь, — что именно тогда, колотясь в истерике, ты решил бросить меня и жениться на ней. Брак с ней отводил угрозу банкротства. Ты мог бы вести роскошный образ жизни, ведь у Вирджинии денег навалом. Вот со мной у тебя бы так не вышло. Со мной ты жил бы обычной жизнью. Еще бы! Мы долго не смогли бы наведываться в бутики на Бонд-стрит.

— Ты ошибаешься, — отпирался он.

— А я уверена, что права. Понимаешь, я недолго разговаривала с Вирджинией. Но этого хватило, чтобы разобраться, что к чему. Она сказала мне, что вы давние знакомые. И еще сболтнула, что сохла по тебе. И вот ты встречаешь ее в июле, она все еще не замужем. Ты понимаешь, что достаточно щелкнуть пальцами, и она прибежит обратно. Но самое важное, ты знал, что она богата. Какая разница, что какое-то время ты не сможешь приносить деньги в дом? У нее и самой этого добра бери не хочу. Так что ты зря кормишь меня жалостными историями.

— Я не собирался жениться на Вирджинии, — окрысился он. — Это было временное умопомешательство, минутное сумасшествие. Она заморочила мне голову.

— В конце концов, ты так на ней и не женился, это верно. Но лишь потому, что понял: тебе ничего не угрожает, кризис миновал. Я только что вспомнила слова Вирджинии. Ты заявил ей, что совершил дурацкую ошибку, и теперь все изменилось. Сказать тебе, что изменилось? Ты больше не нуждался в ее наличности.

— Если бы меня волновали деньги, я бы все равно женился на ней. Представь, как бы я зажил, имея ее деньги вдобавок к моим!

— Действительно. Но ты отчего-то не пожелал жениться и расторг помолвку.

— Ты права, — с горечью в голосе произнес он. — Не пожелал.

— Почему?

— Потому что она заноза, — с ненавистью выпалил он. — Я и забыл, какая она стерва. Все время командует.

— В отличие от тебя, разумеется.

— Она пыталась указывать мне, что делать.

— Какая низость!..

— И говорила, что я делаю неправильно.

— Бедняжка…

— И сама устанавливала правила. Все делала по-своему. Я предупреждал ее, — он повысил голос, — но эта стерва не слушала. Вбила себе в голову, что на медовый месяц мы поедем на Карибские острова. Знала же, что я боюсь летать. Так нет… «Послушай, плевать я хотела на твою фобию, сказала: летим на Барбадос, значит, на Барбадос». А я ответил: «Никуда мы не полетим. Ты хоть знаешь, что половине всех „Боингов» на планете уже двадцать лет? Понимаешь, что количество смертей в авиакатастрофах поднялось до рекордного уровня?» А она в ответ: «Если ты думаешь, что я больше никогда не увижу „Сэнди лэйн»[68], то глубоко ошибаешься. Никаких пререканий. Летим, и точка». Можешь представить, Минти?! — Он нервно ослабил узел галстука. — Она совсем на тебя не похожа, — вкрадчиво продолжал он. — Ты такая милая тихоня, Минти, не то что она.

— Вот оно что… Как только опасность миновала, ты вспомнил, какая я была милая тихоня. Такая покорная. Бессловесная. Как коврик, о который можно вытирать ноги.

— О господи, ну почему все так получилось… — простонал он. — Если бы не этот кошмар, эта ложная тревога… Как бы я хотел перевести часы назад! Мы все еще можем повернуть время вспять, Минти.

— Нет, это невозможно. До сегодняшнего дня я и не понимала, какой ты мелочный, Доминик. До сегодняшнего дня я и не подозревала о бездонной пустоте внутри тебя. Но теперь я знаю.

— Ты что, не понимаешь? Я был в отчаянии, потерял голову.

— Ничего подобного, — ответила я. — Твой мозг работал четко, как калькулятор. Ты просто неправильно рассчитал время. Подумать только, все эти месяцы я винила себя, Доминик! Но я ни в чем не виновата.

— Да, — произнес он. — Это я во всем виноват, Минти. — Он провел рукой по волосам. — О боже, я просто глупый осел.

— О нет, Доминик. Ты не осел, — успокоила я. — Назвать тебя так было бы несправедливо. — Я наклонилась вперед и прошептала: — Ты намного-намного хуже. — Он не ответил. — Все дело в деньгах, — тихо продолжала я. — Вот истинная причина. Из-за них меня опозорили в присутствии двухсот восьмидесяти человек. Из-за них я провела последние девять месяцев в состоянии острого душевного расстройства. Из-за того, что ты думал, будто потеряешь свои деньги. — Он уставился на скатерть. И тут я вспомнила еще кое-что, сказанное им в церкви: — И еще ты соврал, что «глубоко религиозен».

— Я на самом деле глубоко религиозный человек, — оскорбился он. — Просто ты никогда не спрашивала.

— Но если ты этого никак не показывал, откуда мне было знать? Прости, Доминик, что я так недооценила тебя. И раз уж ты столь глубоко религиозен, может, скажешь, что сегодня за день?

— Что за день? Четверг, разумеется. Что за дурацкий вопрос?

— Сегодня не просто четверг, Дом. Сегодня Великий четверг. Ты знаешь, что это такое? Должен бы знать, если веруешь.

Он тупо пялился на меня.

— Тайная вечеря, — подсказала я. — В Великий четверг был последний ужин Христа с апостолами. И наш с тобой, кстати, тоже. А знаешь, что обычно происходит в Великий четверг?

— Нет, — с нетерпением в голосе произнес он.

— Монарх раздает беднякам новенькие, только что отчеканенные монетки.

— Ты так много знаешь, — саркастически заметил он.

— Что ж, признаюсь, это было в сегодняшнем репортаже о Пасхе. Новенькие блестящие монетки, — задумчиво повторила я. — Новые, как моя жизнь. Как я [69]]. Новая Минти.

— Что ж, — вздохнул он. — Сегодняшний вечер не удался.

— Ничего подобного, Доминик. Еще как удался. Я так рада, что снова тебя увидела. Но теперь мне пора домой.

— Послушай, я совершил ужасную ошибку, — заторопился он, увидев, что я встаю. — Я раскаиваюсь, что тебе еще нужно?

— Что еще? Ничего. Я удовлетворена.

— Минти, подумай, как хорошо будет нам вдвоем.

— Хорошо?

— Да. Мы могли бы купить милый домик в Вондсворте.

— Нет, спасибо.

— Из нас бы вышла идеальная пара, Минти.

— Идеальная? Ну-ну…

Он сделал тот самый нетерпеливый жест в воздухе, подозвав официанта.

— Я не хочу, чтобы у меня в жизни все было идеально, — разочаровала я, взяв сумку. — Просто хочу быть счастливой. И я никогда не буду счастлива с таким низким человеком, как ты. Спасибо за ужин, Дом, — добавила я с улыбкой. — Была рада снова с тобой повидаться.