Мучная война

Глава VIII ВИДИМОСТИ

В дежурной части Николя рассеянно листал реестр, куда ежедневно заносили события, о которых докладывали комиссары, осведомители и караульные. Встречая знакомые имена, он хмурился; неожиданно он так резко захлопнул реестр, что сидевший рядом Бурдо, с невозмутимым видом куривший трубку, даже подскочил.

— Хватит ждать! Рабуин сообщил, что кульминация позади. Не стоит пытаться удержать прилив, он все равно отступит.

— Значит, вернувшись в Версаль, Тюрго взял дело в свои руки, а наших людей бросили на поимку подстрекателей.

— И как всегда, с превеликой осторожностью, иначе говоря, приказали никого не арестовывать на месте преступления, чтобы избежать ответного насилия.

— Втихомолку, как заведено! Осведомители выслеживают подозрительных, чтобы арестовать их, когда они разойдутся по домам! Судя по последним сообщениям, конные мушкетеры брошены на разгон последних толп мятежников. Генеральному контролеру не позавидуешь: маршал, герцог Бирон, командующий гвардией, несущей караульную службу, не хотел даже слышать о жестких мерах. Пришлось опять просить короля собственноручно подписать приказ.

Николя уже не слушал, мысли его витали далеко. Решив не посвящать в свои размышления инспектора, он задавался вопросом, куда девался шевалье де Ластир, которого ему столь бесцеремонно навязал Сартин. Явились ли причиной его отсутствия народные волнения или же он следил за ним, дабы потом отчитаться перед Сартином? Затем он снова подумал о предполагаемом убийстве, в котором он пытался разобраться: похоже, оно на удивление тесно связано с последними событиями в королевстве, и причины ерз надо искать в тайных интригах, плести которые начали давным-давно.

— Пьер, я лечу на улицу Пуарье допросить Энефьянса. Мне хотелось бы кое-что уточнить. Убежден, наше дело каким-то образом связано с собраниями у Гурдан, и прежде чем тамошнее общество разбежится по кустам и скроется у себя в норах, я прорву оборону Энефьянса, чтобы, наконец, понять, что же мы ищем. А вы тем временем займитесь нотариусом Мурю. Помните, что посоветовала Бабен. Встретимся здесь. Кто придет первым, тому придется подождать второго.

Выехав из Шатле, фиакр двинулся по улицам Сен-Жак-ла-Бушри и Арси, а затем покатил по улице Сен-Мери. Такой маршрут позволил комиссару убедиться, что, хотя очаги возмущения еще появлялись то тут, то там, сам пожар неотвратимо затухал. На улицах появились полицейские и приданные им для подкрепления мушкетеры. На теле города виднелись шрамы, оставленные разгневанной толпой: разбитые витрины лавок и булочных, сорванные с петель двери. Очевидно, грабителям никто не препятствовал.

Он велел свернуть в улицу Тайпен, фиакр проехал по улице Бризмиш и оттуда выехал на улицу Пуарье. За время своего существования узкая, грязная и вонючая улочка, похоже, нисколько не изменилась. Выйдя из фиакра, Николя прошелся, с любопытством разглядывая старые фахверковые здания, напомнившие ему дома в Орэ, в его родной Бретани. Кое-где из стен торчали крюки для железных цепей, которыми несколько веков назад перегораживали улицы.

В горло заполз затхлый запах, острый и неприятный. В нескольких шагах от себя он заметил странную постройку, похожую на большую коробку: маленький домик с пологой крышей, сооруженный из старых необтесанных досок. Прилепившееся к слепой стене строение справа подпирал узловатый ствол дикого винограда, воздымавший кверху свои кривые обнаженные ветви. На крыше загадочного сооружения спал, положив морду на лапы, старый шелудивый пес. Часть стены, закрепленной на шарнирах, исполняла роль навеса. Внутри дома, устроившись на потертой бараньей шкуре, склонился над работой старый безногий калека. Висевшие у него за спиной связки старых башмаков указывали, что здесь живет холодный сапожник. Николя вежливо обратился к нему:

— Добрый вечер, приятель! Сегодня всюду неспокойно, а у вас на улице благодатная тишина.

Ремесленник уставился на него, оценивая, что можно ожидать от такого красивого кавалера. Впечатление, видимо, оказалось, положительным, ибо, сплюнув, он одарил Николя обворожительной беззубой улыбкой.

— А все потому, что на этой несчастной улице на зуб положить нечего. Горлопанам, что прошли здесь сегодня утром, надо бы терпению поучиться. Готов поклясться моей подстилкой и моим треножником, что этим простофилям ничего не обломится. Да я, собственно, не охотник болтать, иначе кто, кроме меня, будет подшивать сапоги. Жак Ниверне, к вашим услугам. Ежели ваши сапоги прохудились, хотя, конечно, это на них не похоже, вот труженик, всегда готовый их починить. — И, схватив туфлю, принялся старательно полировать каблук куском дерева.

— А это вы зачем? — поинтересовался Николя.

— Клянусь честью, это дерево, добрый кусок дерева, очень твердый и очень гладкий, которым я тру и растираю кожу каблука, чтобы она засверкала.

— Видите ли, я очень интересуюсь старинными улочками. Давно ли вы здесь обитаете?

— С самого возвращения из-под Праги, где мы вели осаду вместе с господином Шевером.

Николя снял треуголку и поклонился, приветствуя старого солдата.

— Это был великий воин, друг мой.

— Да, он умел говорить с солдатами. А все потому, что сам начинал с солдата, а уж потом стал генералом… Это благодаря ему у меня образовалось немного денег, позволивших мне открыть вот эту лавочку. Так что я никогда не забываю съездить…

Приподнявшись на шкуре, он указал на ящик с четырьмя колесами и дышлом. Заметив заинтересованный взор комиссара, он объяснил:

— Мой пес Фриц тянет эту тележку. Я велю ему везти меня в церковь Сент-Эсташ, чтобы поклониться могиле Шевера; там еще висит мраморная доска с прекрасной надписью, которую мне прочли.

— Друг мой, — взволнованно произнес Николя, — на улице Монмартр, третий дом после тупика, спросите Катрину Госс, скажите от Николя; там вы всегда найдете плошку супа, кусок хлеба и горячую кашу.

Растроганный калека потянул себя за усы.

— Не каждый так разговаривает со старым солдатом. Если бы я знал, что вы ищете, я бы непременно помог вам отыскать.

— Ничего особенного, просто любопытствую. Мне нужен кто-нибудь, кто давно живет на этой улице.

— Считайте, вы его нашли! Кончено, провалялся я на больничной койке в Богемии, да когда это было, а в 1747 году я уже сложил свои пожитки здесь. И с тех пор отсюда никуда. Здесь я живу, здесь работаю. Давайте ваши сапоги, сударь, я за разговором начищу их вам до блеска.

Он прищелкнул языком.

— Они того стоят.

Не став препятствовать, Николя поставил ногу, и калека намазал сапог темной вязкой массой.

— Не знаете ли вы, случаем, торговца зерном по имени Энефьянс, что живет где-то здесь?

— Энефьянс… Энефьянс? Подождите, это имя я уже слышал. Ну да! Немного вниз, после того места, где старая стена обрушилась, вы найдете заброшенный дом. Давняя история, никто толком не знает, что да как. Энефьянс-отец был очень богат, один из тех пиявок, что сосут кровь из народа. Он и другие уже тогда спекулировали зерном. Когда он умер, сын продолжил его дело. Спустя немного времени его арестовали, но никто не знал, ни за что, ни почему. Просто однажды пришли приставы и все опечатали. Говорят, его приговорили к галерам. Потом прошел слух, что он сбежал. А почему вас это интересует?

Николя пропустил вопрос мимо ушей.

— И с тех пор в доме никто не живет?

— Честно говоря, я ничего не знаю, я за ним не слежу, но коли бы там кто поселился, я бы точно заметил. Я тут вроде привратника для всей улицы; хотя я и сижу на одном месте, зато мне отсюда все видно, и ничего от меня не ускользает.

Когда оба сапога приобрели небывалый блеск, Николя встал с маленькой трехногой табуретки и щедро вознаградил сапожника, пообещавшего непременно посетить улицу Монмартр. Комиссар был уверен, что приобрел не только друга, но и внимательного наблюдателя, и теперь он будет знать обо всем, что происходит на улице Пуарье. Доброе дело никогда не пропадает, особенно когда ты совершаешь его просто так, как нечто само собой разумеющееся. Он двинулся вперед по пустынной улице. Напротив дома Энефьянса стоял старый заброшенный особняк со слепым облупившимся фасадом. Понемногу старые дома в квартале разрушали, чтобы на их месте построить новые, в семь, а то и в девять этажей. Дом Энефьянса окружала каменная стена с деревянными проездными воротами, над которыми высилась небольшая, поросшая мхом двускатная крыша. Стена упиралась в стены трехэтажного дома с заколоченными окнами. Николя попытался открыть ворота, но тщетно: тяжелый замок преграждал путь. Порывшись в кармане, он вытащил оттуда отмычку и маленькую коробочку с жиром. Смазав отмычку, он ввел ее в замок; через несколько минут язычок уступил, но ворота не поддались. Ему пришлось долго толкать их плечом, пока, наконец, створка, скрипя петлями, не отворилась. Он вошел и старательно прикрыл ее за собой.

Перед ним простирался вымощенный двор; в промежутках между булыжниками буйно росла трава. В дом вела низенькая лестница. Вокруг дома располагались хозяйственные постройки — амбары или склады. Проникнув с помощью отмычки в дом, он осторожно двинулся вперед: ему показалось, что он очутился в кухне. Внезапно под тяжестью его веса пол с сухим треском проломился, и он стал падать вниз; в лицо ему полетели труха и пыль. Выбросив вверх руки, он сумел ухватиться за край пролома. Ноги его болтались в пустоте. Подтянувшись, он с усилием выбрался из ямы. Встав на ноги, он высек искру, вырвал листок из черной записной книжечки и зажег его. Заглянув в образовавшуюся дыру, он решил, что внизу находится подвал; пол подвала был завален какой-то рухлядью. Он снова поджег листок из записной книжки и с помощью этого крошечного факела обнаружил неподалеку от пролома подсвечник с огарками свечей. Подойдя к зияющему чреву, он опустился на колени, дабы осмотреть подломившиеся доски. Он провел пальцем по обломанным концам, обнюхал их и уловил запах древесины. Пол не должен был сломаться: толстые дубовые доски не прогнили, не покрылись плесенью и даже не испытали воздействия жука-точильщика, которого из-за издаваемого им тикающего звука в Геранде называли «часами смерти». Приглядевшись внимательно, он увидел, что половицы подпилены, причем недавно.

Ум его заработал на полную скорость. Если половицы подпилили недавно, значит, все эти годы дом отнюдь не пустовал. А если это ловушка? Вопросы теснились, налезая один на другой. Кто-то либо захотел защитить дом от праздных зевак, хотя трудно предположить, что могло привлечь зевак к этим руинам, либо предугадал его визит, опередил его и подпилил половицы. Он мог поспорить, что распил свежий, из чего следовало, что сделали его недавно. Интересно, ловушку готовили для любого визитера или для кого-то определенного? Расстояние от пролома до пола в подвале не слишком велико, и, приложив определенные усилия, из подвала вполне можно выбраться, если, конечно, не покалечиться при падении или не разбиться, упав головой вниз. Ощутив неуместный приступ досады, он принялся себя успокаивать.

Кем бы ни был тот, кто устроил эту ловушку, намерения он явно имел недобрые. И хотя Николя не пострадал, он решил отложить обследование подземелья на потом, а сначала осмотреть дом. Обойдя все комнаты, он не нашел ничего, кроме обветшалых стен. После того как вынесли приговор Энефьянсу, обстановку, скорее всего, растащили. Покинув заброшенное жилище, он направился к службам, решив начать с сарая, расположенного прямо напротив дома. По мере приближения до его слуха стали долетать какие-то непонятные, торопливые звуки, чередовавшиеся с полной тишиной. Привыкнув всегда быть начеку, он застыл, словно охотник, почуявший дичь. Звуки не стихали. Проведя рукой по краю треуголки, он убедился, что подаренный Бурдо миниатюрный пистолет, не раз выручавший его в трудную минуту, на месте. Зарядив пистолет и положив палец на спусковой крючок, он, затаив дыхание, с бьющимся сердцем вошел в сарай и замер от неожиданности. С десяток кроликов, ослепленных дневным светом, насторожив уши, уставились на него. Земляной пол был изрыт норами, словно в кроличьем садке. Он опустил руку с пистолетом; напуганные его движением, зверьки тотчас прыснули в подземные убежища, оставив после себя недоеденные капустные листья. Он улыбнулся. Решительно, загадки прибавлялись. Тяжелые ворота заперты явно не вчера, но кто тогда подпилил половицы и развел кроликов? Человек или дух, один или несколько? Логика подсказывала, что владелец или владельцы кроликов вряд ли проживали поблизости, ибо если бы они жили в квартале Сен-Мери, они бы наверняка оборудовали для животных садок или настоящий крольчатник. Значит, неизвестные, посещающие дом, хотят, чтобы все считали это место заброшенным. Но зачем тогда расставлять ловушки и разводить в сарае кроликов, откармливая их свежей капустой? Ведь после только что пережитой королевством тяжелой зимы молодая капуста являлась дерзкой и бесстыдной роскошью. Зачем тратить столько экю на каких-то кроликов? Рассматривая изрытую землю, он пытался обнаружить среди обгрызенных листьев хоть какие-нибудь следы пребывания человека. Двигаясь вдоль стены, он перебрался в смежное помещение, где обнаружил проход, соединявший сарай с жилым домом.

Пройдя по узкому коридору и уперевшись в запертую дверь, он достал отмычку и, пошевелив ею в замке, не без труда открыл ее. Стоило ему войти внутрь, как дверь за ним захлопнулась. Осмотрев ее, он понял, что из-за приколоченных к двери кусочков свинца у нее смещен центр тяжести, а потому она все время стремится принять закрытое положение. Неужели столько сложностей только для того, чтобы сюда не попал кроличий народ? Любопытно, что по сравнению с другими комнатами это помещение показалось ему менее обшарпанным. Стены покрывали дощатые сосновые панели, а зола в камине оказалась подозрительно теплой. Внезапно резкий запах защекотал ему ноздри. Подняв повыше огарок, он довольно быстро обнаружил источник запаха: на стене напротив двери чернела нарисованная углем заглавная буква K, перечеркнутая черной линией, а рядом кто-то намалевал зеленой краской букву I. Он пощупал краску пальцем: совсем свежая! Кто-то, возможно, тот же, кто подпилил доски, зашел сюда и нарисовал эти загадочные знаки. Следовательно, надо выяснить, каким образом он проникает в дом, иначе говоря, осмотреть каждый уголок. Повернув назад, он заметил на земле маленькие комочки, тотчас пробудившие в нем воспоминания двадцатипятилетней давности.

Ребенком он нередко оставался ночевать у своего крестного в замке Ранрей; ему отвели комнату в башне, под самой крышей, и иногда по ночам он просыпался оттого, что кто-то топал прямо у него над головой. Заслышав загадочные шаги, он в ужасе забирался с головой под одеяло. Когда же он поведал о своих страхах кормилице Фине, та с уверенностью заявила, что под кровлей замка блуждает выходец с того света.

— Done da bardon an Kraon! — воскликнула она. — И да простит его Господь! — И, убедившись, что поблизости нет каноника Ле Флока, она велела мальчику — если звуки будут повторяться — на одном дыхании девять раз произносить спасительное заклинание: «Mar bez Satan, ra’z l pell en an Doue»: «Именем Господа заклинаю тебя, уходи, если ты дьявол». После разговора с кормилицей ему стало еще страшней. Но однажды кто-то поведал о его страхах маркизу, и тот, взяв крестника за руку, отправился вместе с ним ночью на чердак; когда стало светать, в одной из бойниц появился чей-то темный силуэт; оглядевшись, неизвестное существо спрыгнуло на пол. Николя чуть не вскрикнул от страха, но маркиз зажал ему рот рукой. Николя смотрел во все глаза и вскоре различил филина, величественно вышагивавшего по чердаку; походив немного, птица занялась сооружением гнезда, используя для этого разбросанные по чердаку веточки, косточки и комочки из отрыгнутой шерсти съеденных им мышей. Урок пошел впрок. С этого дня мальчик решил, что ни о чем нельзя судить поспешно и только на основании видимости. Его отец, относившийся к тем счастливым скептикам, что делали выводы, основанные на опыте и разуме, больше всего боялся легковерных умов, готовых безоговорочно соглашаться с чем угодно. Цитируя Фернейского отшельника[33], он говорил, что не понимает, когда люди, «желая оказать уважение Высшему Существу», принимаются бичевать себя, царапать, бегать голышом, поститься и проделывать тысячи всевозможных сумасбродств. Он считал, что разум должен отталкивать от себя предрассудки, дабы те не препятствовали прогрессу. Только разум является подлинным источником истины, с надменным видом объяснял он Николя, а в глазах его прыгали веселые искорки. Он уважал религиозные догматы в той степени, в какой они отражали общие верования. В результате такого воспитания Николя, несмотря на свою непоколебимую веру во Всевышнего, непременную составляющую его верности, научился смотреть глубже и за видимостью всегда стремился отыскать суть.

Итак, если комочки отрыгнула ночная птица, каковых в городе водилось немало, как они попали в закрытую комнату? Может, птица поселилась на крыше и комочки падают в трубу? Сомнительно, однако за рабочую гипотезу принять можно. Облазив дом от погреба до чердака, он больше ничего не обнаружил, разве что сладковатый запах, висевший то в одном углу, то в другом; запах показался ему знакомым, но он так и не вспомнил, где его обонял. Перестав гадать, он закрыл дом, решив как можно скорее взять его под постоянное наблюдение.

Сев в ожидавший его фиакр, он поехал в Шатле. По дороге он встретил несколько подразделений конных мушкетеров. Порядок был восстановлен, зачинщиков арестовали. День угасал; после бурного дня вечерний город казался на редкость молчаливым. Взбежав по главной лестнице, он вошел в дежурную часть и увидев, что Бурдо на месте, немедленно поведал ему про свои поиски на улице Пуарье. Выслушав его рассказ, инспектор задумался.

— Нас пытаются сбить со следа. Мне кажется, кто-то усиленно старается направить нас по ложному пути.

— Согласен! Не исключено, что все, что я сейчас увидел, является прикрытием, видимостью, усугубляющей наше непонимание. Кто-то хочет либо привлечь наше внимание к дому Энефьянса, либо, наоборот, отвадить нас от него. У меня появился глаз, к сожалению, без ног…

Бурдо усмехнулся.

— Вы громоздите тайны на загадки!

— Старый безногий солдат, чья сапожная мастерская находится в нескольких ту азах от дома Энефьянса.

— И чем же вы его соблазнили?

— Дорогой Пьер, достаточно уметь слушать. Надо немедленно установить круглосуточное наблюдение за домом, отрядив туда не менее двух агентов.

Карандашиком он начертил на клочке бумаги план улицы и расположение дома Энефьянса.

— А что новенького у вас?

— Бабен сообщила мне имя нотариуса Мурю. Конечно, не сразу, но желание насолить хозяйке и Камине оказалось сильнее преданности хозяину.

— И каков результат?

— Я отправился к мэтру Деламаншу, чья контора расположена на улице Прувер, там, где ее пересекает улица Дез-Экю. Он сразу все рассказал, без выкрутасов. Представьте себе, за обучение Камине платил сам булочник. Платил самому себе. Но это еще не все. Он вполне мог бесплатно обучать сына своего друга и при этом не говорить об этом молодому человеку. Но он успел составить завещание, согласно которому его наследником становится Камине, которого он de jure признает своим внебрачным сыном.

Николя молчал, словно соизмерял важность рассказа Бурдо.

— А Камине знал об этом?

— С точностью не может сказать никто, даже нотариус.

— Не будем торопиться и делать ставку на это открытие, влекущее за собой целый ряд гипотез, противоречащих друг другу. Если ученик знал о своем происхождении, значит, он, скорее всего, знал и о завещании, то есть о том, что он является единственным наследником. Если судить по мезальянсу госпожи Мурю, она выходила замуж едва ли не в одном платье, без приданого и без свадебной корзины, иначе именуемой donation propter nuptias.

— Пощадите! — вскричал Бурдо. — Я, в отличие от некоторых, не служил помощником нотариуса в Ренне.

— Простите меня, Пьер. Я хочу сказать, что в свадебном контракте наверняка не было записано preciput, т. е. никаких преимуществ в части, относящейся к разделу наследства.

— И что же?

— А то, что дамочке нечего ждать, и она окажется на улице голышом, как было до свадьбы. Перспектива, скажу вам, для особы, помешанной на своем происхождении, совершенно невыносимая.

— Но знает ли она об этом?

— В том-то и загвоздка! Можно предположить, что эти двое замыслили убить Мурю, чтобы спокойно воспользоваться его денежками. А кстати, велико ли его состояние?

— Вы даже представить себе не можете, как велико. В Париже трудолюбивый ремесленник может сколотить изрядное состояние. Решительно, загадки так и витают вокруг трупа Мурю и вокруг дома Энефьянса, который…

— Не торопитесь! У нас нет никаких гарантий, что оба дела связаны между собой. Но у нас есть повод для допросов. Кстати, раз все деньги отходят нашему молодчику, значит, дама вне подозрений.

— А если, — задумчиво произнес Бурдо, — он хотел убить мужа в надежде, что его деньги достанутся вдове? Судя по рассказам, он не слишком много времени проводил у печи. Сей чичисбей молод, а дама в возрасте…

— Значит, надобно еще раз допросить вдову Мурю. И я, пожалуй, пойду к ней. Встретимся здесь.

Бурдо с улыбкой наблюдал за воинственно настроенным Николя. Перед ним стоял уже не ученик нотариуса в Ренне, привыкший копаться в пыльных бумагах, а потомок рыцаря, маркиза де Ранрея.

Сев в фиакр, Николя неожиданно решил посчитать, сколько лет он неутомимо ведет борьбу с преступностью. Служа королю, он распутывал загадки, раскрывал преступления, вытекавшие одно из другого… ему показалось, что он, словно хрупкая ореховая скорлупка, давным-давно плывет по течению бесконечной реки. Он никогда не скучал, но и не отдыхал и не имел времени на какие-либо иные занятия. Вспомнив о счастливо обретенном Луи, он почувствовал, что юные годы сына ускользают от него. Закрыв глаза, он увидел лицо Эме д’Арране. Где она сейчас? Надо ли ему написать ей? Растрогает ли ее его письмо? Но когда внутренний голос ясно спросил его: «Зачем?», он понял, что покорное следование по уготованному пути не для него. Не имея возможности предугадать все извивы судьбы, он чувствовал, что только от него зависит, будет грядущий день счастливым или несчастным. И, окунувшись с головой в текущие заботы, принялся обдумывать, как лучше начать разговор с госпожой Мурю. В черном перкалевом платье вдова Мурю сидела у себя в комнате; ее бледное, без грима лицо выдавало ее подлинный возраст; увидев Николя, она метнула на него гневный взор.

— Сударь, долго мне еще торчать в четырех стенах собственного жилища?

— Зависит только от вас. Если я пойму, что вы со мной искренни, я немедленно сниму охрану с ваших апартаментов. В противном случае… Поэтому советую вам правдиво отвечать на вопросы, кои я вам сейчас задам.

Пристально глядя на него, она, похоже, пыталась отыскать в его словах скрытый смысл.

— Сударыня, я раскрываю карты, дабы вы убедились, что все козыри у меня. Поэтому сопротивляться не советую. Я знаю, где и с кем вы провели ночь с воскресенья на понедельник. И знаю, о каком молодом человеке идет речь. Если вы станете опровергать мои слова и отрицать очевидное, я немедленно призову свидетеля, сидящего у меня в экипаже.

Он не раз имел возможность убедиться, что изобилие подробностей увеличивает меткость удара.

Она пожала плечами.

— И что будет?

— Я немедленно вас арестую, препровожу в Шатле и передам судье по уголовным делам.

— А на каком основании, сударь?

— По подозрению в убийстве мэтра Мурю, вашего супруга.

— Сударь, последний раз, когда я видела его, он был жив и вполне здоров.

— И, без сомнения, ел свою кашу?

Скрестив руки, она выдержала удар.

— Кто-то сказал мне, что видел его живым и здоровым.

— Кто же, сударыня? Мне кажется, вы решили заменить одну ложь на другую.

— Я ничего не решаю, я знаю. Это все.

— Этого недостаточно. Разве не Дени, Дени Камине, ваш юный любовник, разве не он спустился вниз в поисках бутылки вина и наткнулся на группу мужчин, среди которых узнал своего хозяина?

Она издала резкий смешок.

— Вы не можете понять.

— Не стоит заблуждаться, последующие события восстановить довольно просто. Вы родились не для того, чтобы стать булочницей. Вас заставила нужда. Появился молодой человек, он вам улыбался, и в конце концов он вам понравился. Вы сопротивлялись, а потом уступили. В этом нет ничего необычного, даже если оставить в стороне соображения морали. Но вот убивать собственного мужа не стоит, ибо это уже чересчур. Да и посещать дом Гурдан я бы тоже не советовал. Наконец, сударыня, стыд… и…

— О ком вы говорите? Я не знаю этой женщины.

Ему показалось, что на этот раз она сказала правду.

— Где вы обычно встречались с Камине?

— В гостинице. В хорошей гостинице.

— Что ж, придется вам объяснить, что вы встречались в веселом доме, принадлежащем Гурдан, главной парижской сводне. Полагаю, этим все сказано.

Она зарыдала.

— Господин комиссар, Дени не убивал моего мужа. Я сейчас вам все расскажу. Заметив мэтра Мурю, он испугался, что тот его узнал. Разволновавшись, он бросился наверх. Но так как ничего не произошло, он немного успокоился. Он решил покинуть улицу Монмартр, его будущее ремесло ему не нравилось, он хотел подыскать себе иное занятие, тоже в Париже, и как только все пойдет хорошо, обещал дать мне знать. Я отдала ему драгоценности, бывшие на мне в тот день. Мы ждали…

Он протянул ей носовой платок.

— …Он решил выйти через дверь, ведущую на улицу Де-Пон-Сен-Совер, в то время как мне предстояло воспользоваться черным ходом. Я выбежала из дома, взяла фиакр и поехала на улицу Монмартр.

— И с тех пор вы не получали от него никаких известий?

— Как я могу их получить? Запертая в комнате, не имея возможности выйти за пределы этих стен, под охраной ваших сбиров!

— Нам необходимо найти его. Его отсутствие усугубляет наши подозрения.

Он сделал долгую паузу.

— Сударыня, я верну вам свободу, но при одном условии: как только вы получите известие от Камине, вы немедленно дадите мне знать. Если он появится, предупредите меня. Договорились?

— Да, господин комиссар.

От госпожи Мурю он направился к Бабен. Она не смогла назвать ему точный час возвращения своей хозяйки, ибо сама вернулась домой только утром. Принимая во внимание ее неприязнь к булочнице, он решил, что она говорит правду, и объявил ей, что она свободна, хотя и не может покидать город. Выйдя на улицу, он неожиданно почувствовал страшную усталость. Искушение зайти домой и немного отдохнуть было столь сильно, что, дабы не потерпеть поражение в борьбе с самим собой, он быстро вскочил в фиакр.

В Шатле его ждал сюрприз. Семакгюс, весь день пробывший в Королевском ботаническом саду, где он сравнивал наброски, сделанные им в Вене, с местными гербариями, явился в дежурную часть и вместе с Бурдо ожидал его возвращения. Николя быстро рассказал друзьям о своем визите на улицу Монмартр.

— И как ты нашел безутешную вдову? — спросил инспектор.

— Госпожа Мурю красиво говорит, еще лучше молчит, охотно спорит, а иногда готова подпустить шпильку.

— Однако для женщины это комплимент, — со смехом произнес Семакгюс.

— И вы полагаете, она сказала правду? — озадаченно промолвил Бурдо.

— В любом случае этот допрос приблизил нас к истине. Разумеется, у нас пока имеется лишь картина без рамы, ибо я действительно не могу утверждать, что, расставшись с любовником, она отправилась домой. Тем не менее замечу, что, выходя на улицу Де-Пон-Сен-Совер, Камине не мог не знать, что он рискует наткнуться на Мурю… А булочник, если он, конечно, узнал своего ученика — на самом деле своего внебрачного сына, — вполне мог его дождаться. Но когда так много «если», сомнительно…

— Мэтр Мурю, — произнес Бурдо, — окончил дни свои в собственной пекарне. Вправе ли мы предположить, что после долгой беседы оба возвращаются на улицу Монмартр, а потом Камине дает булочнику яд? Ведь наши высокочтимые анатомы констатировали смерть именно от яда.

— Отравление, кое мы констатировали, — вмешался Семакгюс, — вполне могло произойти на улице, хотя в принципе это сложно, ибо требует предварительных приготовлений, а все говорит о том, что Камине не ожидал увидеть своего хозяина у Гурдан. Таким образом, мы не можем с точностью сказать, где и в какое время булочнику ввели яд.

— Золотые слова, Гийом, — отозвался Николя. — Не стоит нарушать законы логики, иначе возникнут недоразумения. Итак, давайте набросаем схему. Камине выходит от Гурдан. Он сталкивается с Мурю. Булочник не предполагает, что молодой человек только что выскользнул из объятий его жены, и считает их встречу случайной. А что дальше?..

— А дальше сцена третья, действие пятое, — усмехнулся Семакгюс. — И мы не знаем, что в ней происходит.

Лихорадочно размышляя, Николя не ответил. В этой головоломке ему не хватало деталей. А те, что были под рукой, слишком легко входили одна в другую, оправдывая любую версию. Конечно, можно подобрать доказательства, однако они не кажутся убедительными, а значит, их нельзя признать бесспорными.

Сложив руки на коленях, Семакгюс перегнулся пополам, склонившись почти до пола.

— У вас опять начались боли, Гийом? Не знал, что настало время приступов.

— Вовсе нет, насмешник. Хотя, конечно, иногда слишком долгое пребывание на ногах доставляет мне неприятности. Но сейчас я просто восхищаюсь сиянием ваших сапог и…

— Какая странная манера восхищаться! Но я с гордостью могу сообщить, что славный солдат, служивший под командой Шевера, из дружеских чувств к вашему покорному слуге начистил их до блеска и придал им поистине несравненный глянец, обративший на себя ваше столь пристальное внимание.

Стараясь скрыть одышку, Семакгюс преклонил колени и, схватив правый сапог комиссара за носок, водрузил на нос очки, которые стеснялся носить постоянно.

— О, дело нешуточное, — насмешливо произнес Бурдо, — наш дражайший анатом вытащил очки!

— Смейтесь сколько угодно, — бросил Семакгюс, — однако тут действительно есть дело для ботаника. В моем возрасте вы или видите хорошо, или не видите ничего. Издалека я все прекрасно вижу.

И, умолкнув, он снял с сапога крошечную частицу, похожую на кусочек ногтя.

— Что, разве сработано не отлично? Осталась грязь?

Не отвечая, Семакгюс внимательнейшим образом разглядывал свою находку.

— Заговорит он наконец, — с нарочитым гневом завопил Бурдо, — или слова придется вытягивать из него клещами? Что ж, позовем на помощь Сансона!

— Я осмысливаю свою находку и никак не могу справиться с изумлением, в кое она меня повергла.

— Боже, — воскликнул инспектор, — без сомнения, у господина де Ноблекура отменные ученики! Теперь Семакгюс начнет вещать со своего треножника!

— Смейтесь, мы об этом еще поговорим, — изрек корабельный хирург, осторожно положив крошечный кусочек в середину большого платка и, старательно связав узелком концы, спрятал платок в карман.

— Всего один вопрос, Николя. Ваш солдат действительно счистил грязь с ваших сапог?

— Без сомнения! Результат безупречен. Он чистил их щеткой, скоблил, смазывал, натирал, затем отполировал до блеска, а под конец вновь прошелся щеткой. Говоря «отполировал», я имел в виду шпоры.

— Потом, судя по рассказу Бурдо, вы отправились обыскивать дом Энефьянса.

— Да, он находится в двух шагах от лавки сапожника.

— Благодарю, это все, что я хотел узнать. Сегодня я вам больше ничего не скажу.

— Вот так теперь держат слово!

— Полно, господа, — заговорил Николя. — Вернемся к вещам серьезным. Полагаю, нам следует допросить наших подмастерьев. Надеюсь, посидев в одиночных камерах, они стали сговорчивее. Уверен, они знают гораздо больше, только не хотят говорить.

Бурдо взглянул на часы.

— Идемте, а затем я приглашаю вас в наш любимый трактир.

Семакгюс первым ответил согласием на предложение инспектора. Николя вспомнил, что его ждет сын. Однако время было не раннее, и, даже отклонив предложение Бурдо, он все равно явится домой поздно. К тому же после допроса следовало подвести итоги. Луи устал и наверняка уже спит. Спустившись по лестнице, они направились в ту часть крепости, что служила тюрьмой.

— Начнем с самого юного, — предложил Бурдо.

Он приказал надзирателю дать им фонарь, а тюремщику — проводить их в камеру. На улице стемнело, и тюрьма погрузилась в кромешный мрак. Позвякивая ключами, тюремщик шел впереди. Узнав, что двое мошенников сидят в платных камерах, он даже не пытался скрыть усмешки. Надо быть полным безумцем, чтобы вот так выкидывать деньги на ветер, в то время когда цена на хлеб растет не по дням, а по часам. Комиссар сухо предложил ему замолчать и без лишних слов проводить их куда приказано. Однако на тюремщика его слова произвели обратное действие: он принялся громко производить подсчеты:

— О! Понимаю, чего ж не посидеть, когда у тебя есть высокий покровитель… Они сидят здесь уже два дня. Одиночная камера с кроватью, это пять су в день, а две камеры — все десять. А известно ли вам, что простыни там меняют аж раз в три недели? Про кормежку я и не говорю: на каждого уходит в день по ливру и четыре су! А ведь какой-нибудь несчастный трудяга вряд ли заработает больше ливра в день. Бывают же счастливчики! Многие, думаю, захотели бы оказаться на их месте!

— Если ты немедленно не закроешь рот, — прикрикнул на него Бурдо, — потеряешь свое место. И только попробуй обращаться с ними дурно, мы сразу об этом узнаем!

Выругавшись, тюремщик замолчал. Пройдя по первому этажу, он подошел к массивной двери и со скрипом повернул в замке ключ. Пинком распахнув дверь, он, высоко подняв фонарь, вошел в камеру. Осветив голые стены, пляшущий луч замер на кровати, где под одеялом угадывались очертания скорчившегося тела. Почуяв хорошо знакомый неприятный запах, пресный, с металлическим привкусом, Николя покрылся холодным потом: неужели предчувствие не обмануло его и произошло самое ужасное? Много лет назад в соседней камере повесился старый солдат. Какое бы страшное преступление он ни совершил, совесть по-прежнему мучила Николя, не позволяя забыть о самоубийце. Тревожную тишину нарушало только дыхание посетителей.

— Маленький негодяй спит, — неуверенно проговорил тюремщик.

По глазам Семакгюса Николя понял, что не он один почувствовал неладное.

— Давайте все отойдем, — промолвил он. — Доктор Семакгюс попробует разбудить свидетеля.

Приблизившись к узкому лежаку, хирург осторожно потянул за одеяло; не встретив сопротивления, оно соскользнуло на пол. Николя приблизил фонарь. Упавшее одеяло явило на свет жалкое зрелище. На залитом кровью лежаке покоилось свернутое в клубок недвижное тело Фриопа. Семакгюс схватил хрупкое запястье и, вытащив из кармана зеркальце, приставил его к губам мальчика. Широкая спина хирурга заслоняла от Николя узника; последующие мгновения показались ему целым веком. Наконец, отбросив в сторону пропитанные кровью узкие холщовые бинты, Семакгюс сурово произнес:

— Тюремщик, живо за квартальным врачом!

Затем, повернувшись к комиссару, он покачал головой, и на его широком лице появилось выражение сострадания.

— Николя, ваш свидетель жив и здоров, хотя и очень слаб…

— Он пытался по…

— Нет, никоим образом. Но кое-что вас, несомненно, удивит: ваш подмастерье… Как его там зовут?

— Фриоп, Анн Фриоп.

— Анн! Тогда все понятно.

— Гийом, я вас не понимаю.

— Дело в том, что ваш подмастерье не мальчик, а девушка, самая настоящая девушка!

— Девушка?

— И прекрасно сложенная! Так хорошо, что никто не заметил, что она была беременна, на втором или на третьем месяце. У нее случился выкидыш, от которого, полагаю, она оправится, несмотря на большую потерю крови. Бурдо, не могли бы вы раздобыть горячей воды, бинтов и корпии, а также чистую простыню и одеяло потеплее. Здешняя якобы шерстяная тряпка никуда не годится!

— Это многое объясняет и одновременно усложняет, — проговорил Николя.

Раздался шум шагов, и в камеру следом за тюремщиком вошел мужчина; возбужденный случившимся, тюремщик попытался продвинуться поближе к несчастной, дабы насладиться зрелищем, однако комиссар оттолкнул его. Подняв глаза на вновь прибывшего, он узнал тонкое лицо и карие, излучавшие улыбчивое дружелюбие глаза доктора Жевиглана.[34]

— Сударь, как я рад нашей встрече!

— Ах, дорогой друг, — воскликнул доктор, — вам известен предмет моих исследований. Наряду с основными докторами, господами де Ла Ривьером и Леклерком, я теперь являюсь сверхштатным королевским врачом Шатле. Мои коллеги охотно предоставляют мне возможность выходить вместо них; вот и сегодня я их замещаю.

— Вы уже знакомы с инспектором Бурдо. Разрешите представить вам моего друга, доктора Гийома Семакгюса, корабельного хирурга. Во время наших расследований мы нередко прибегаем к его помощи, ибо у него необычайно богатый врачебный опыт.

— Я всего лишь хирург, — произнес Семакгюс, — и не претендую на звание, принадлежащее иному цеху.

— Я питаю к нему несказанное уважение. Не вы ли, случаем, являетесь тем самым ботаником, знатоком тропических растений, которому поет хвалы господин Жюсье?

— Ваш слуга, сударь, это действительно я. Однако время торопит. Речь идет о выкидыше. В нескольких словах: эта женщина выдавала себя за мужчину, а потому перетягивала грудь, ну, и все остальное соответствующим образом.

Раздался слабый стон. Николя и Бурдо вышли, освободив место для служителей Гиппократа. Тюремщик, испуганный полученным известием, сбегал за водой и чистыми тряпками. Через некоторое время Семакгюс и Жевиглан вышли в коридор.

— Мы оба пришли к выводу, — произнес Жевиглан, — что узник, без сомнения, является лицом женского пола. Ее хрупкое сложение, юный возраст и, без сомнения, страх и пережитые волнения, связанные с ее заключением в тюрьму, привели к случившемуся несчастью. Но, главное, чтобы сохранить плод, ей не следовало заниматься тяжелым физическим трудом. Работа в булочной стала для нее роковой. Теперь ей надлежит соблюдать покой и постельный режим.

— Да, — подтвердил Семакгюс. — Легкая пища, преимущественно жидкая, каша, хлебная похлебка, суп-потаж. И несколько стаканов доброго вина.

Николя хотел спросить, но друг предупредил его намерение.

— Пока никаких вопросов. Господин де Жевиглан решил сегодняшнюю ночь провести подле больной, чтобы понаблюдать за температурой: если она начнет подниматься, жизнь девушки окажется под угрозой.

Оставалось выслушать Парно. Его камера находилась в этой же галерее, за поворотом. Когда они вошли, он сидел на лежаке, обхватив голову руками. Испугавшись неожиданного вторжения сразу трех человек, он вскочил и встревоженно уставился на гостей. Его била дрожь — то ли от холода, то ли от дурных предчувствий.

— Друг мой, — ласково начал Николя, — должен сообщить тебе, что расследование продвигается и у нас появились веские основания усомниться в искренности твоих предыдущих показаний. Следовательно, вы с Фриопом подозреваетесь.

Молодой человек подскочил словно ужаленный.

— Фриоп тут ни при чем. И у меня совесть чиста. Я ни в чем не виноват. В тот вечер я всего лишь шел следом за Камине. Поверьте мне, господин Николя.

И, совершенно пав духом, он умолк.

— Ну вот ты и сделал первый шаг! Мы его непременно учтем. А теперь попробуем во всем разобраться. Ты сказал, что шел следом за Камине; в котором часу это было?

— Примерно в половине восьмого. Он шел пешком, и я проследил за ним до самой улицы Де-Пон-Сен-Совер. Там он скрылся в одном из домов, и я больше его не видел. Я стал ждать. Через полчаса в конце улицы остановился фиакр, из него вышла госпожа Мурю и отправилась туда же, куда и Камине.

— Отлично. Скажи, а еще кто-нибудь прошел туда, куда и они?

— Несколько человек, и все по одному. Хорошо одетые и, похоже, навеселе; потом еще несколько человек приехали, сразу в трех экипажах. Они вошли через дверь, что выходит на улицу.

— Ты кого-нибудь узнал?

— Нет, кареты мешали мне разглядеть лица.

— И долго ты там караулил?

— Да до получаса после полуночи.

— А как ты так точно определил время?

— У меня есть старые часы, доставшиеся мне от отца. Их у меня отобрали в канцелярии суда.

— Не беспокойся, тебе их вернут. Продолжим.

— Тут вышли сразу несколько человек. Среди них я узнал хозяина. Но он не сел в карету. Казалось, он чего-то ждал.

— Мэтр Мурю?

— Да, он самый. Он стоял один, словно размышлял о чем-то. Долго стоял, пока дождь не пошел… Ну а когда пошел, он тоже двинулся вперед. И тут появился тот, другой…

— Кто?

— Да Камине же! И они заспорили. Хозяин хотел увести его, а тот сопротивлялся изо всех сил, у них даже потасовка началась. И вдруг Камине упал и ударился головой о тумбу. Он не шевелился, а хозяин схватился за голову, застонал, а потом стал вертеть его в разные стороны, то направо, то налево, словно хотел оживить. Тут появился третий. Он, похоже, был знаком с хозяином. Он наклонился над телом, потом выпрямился и взял Мурю под руку. Хозяин сопротивлялся, но этот третий все равно увел его. Точнее, увез, я слышал, как по мостовой застучали колеса. И я вернулся домой. Фриоп ничего не знал, он, бедняжка, спал. Я ему ничего не говорил.

— В котором часу ты вернулся?

— Думаю, еще часу не было.

— Вот что называется подробный рассказ. Остается главное. Почему ты не подошел к Камине и не попытался оказать ему помощь?

Парно разрыдался, словно ребенок, пойманный за руку на непростительной шалости.

— Мне было очень страшно. Я боялся, что убийство повесят на меня. Да что тут говорить, вы же сами считаете, что я в чем-то там замешан!

— Согласись, у нас действительно есть основания заинтересоваться рассказанной тобой историей. Что понесло тебя на ту улицу? Зачем ты следил за Камине? Чего добивался?

Переводя взор с одного полицейского на другого, подмастерье крепко сжимал себя руками, словно боялся выпустить на свободу свой секрет.

— Он угрожал нам, Фриопу и мне…

Николя решил, что пора помочь ему.

— Ты все время что-то от нас скрываешь, и это что-то является основной причиной твоей скрытности. Но в твоих интересах и интересах Фриопа довериться нам. Ну как, все еще молчишь? Послушай, королевская полиция никогда не наказывает невиновных и всегда ловит преступников; так что в твоих же интересах честно во всем признаться.

Подняв голову, Парно с лихорадочным вниманием слушал комиссара. Ловушка, расставленная ему, имела целью всего лишь проверить его искренность.

— Хорошо, тогда я сейчас тебе скажу, что мы вправе о тебе подумать. Камине преследовал тебя и Фриопа своими насмешками, и вы желали ему зла. Почему он каждый день издевался над вами? Возможно, он подозревал, что в вашей тесной дружбе кроется нечто большее, та постыдная связь, которая, стань она известна, могла бы плохо для вас кончиться. Загнанный в тупик, ты решил действовать. Ты знал, что поведение Камине раздражает хозяина, и стал собирать о нем слухи и сплетни. Ты хотел сам во всем убедиться, собрать доказательства и противопоставить его шантажу свой шантаж. Разве не так?

— Да, господин Николя, — с облегчением поспешно ответил Парно. — Да, я признаю, все правильно.

— Увы, цена твоим благородным признаниям в нынешнем положении не дает тебе никаких преимуществ и индульгенций. Ты продолжаешь обманывать правосудие, пытаясь увести его в сторону от истины. Кто такой Фриоп?

— Что вы этим хотите сказать? Это мой товарищ.

— А вот и нет! Мы все, здесь присутствующие, знаем, что Анн Фриоп — девица, и вдобавок беременная. Но она только что потеряла ребенка. Твоего, полагаю? Успокойся, сама она вне опасности. Я вынужден сообщить тебе эту печальную новость, ибо, хотя ты и не желаешь быть с нами искренним, я тебя обманывать не намерен. Обманщики, вроде тебя, обычно полагаются на доверчивость тех, кого они обманывают. Это дешевый трюк, не способствующий торжеству истины.

Опустив голову, Парно заплакал.

— Я слушаю твои объяснения.

— Это правда. Мы очень старались не выдавать себя. Но всегда была опасность, когда мы переодевались в рабочую одежду. Камине часто опаздывал и приходил тихо, без стука и предупреждения. Так он обнаружил, что Фриоп не тот, за кого себя выдает, и пригрозил нам, что или он нас выдаст, или… или…

— Или?

— …она должна ему уступить. Мы долго сопротивлялись, как могли. В ту субботу он дал нам последний срок. В отчаянии я стал следить за ним. Все это истинная правда!

— Но она нисколько не объясняет, почему Анн Фриоп переодевалась мальчиком.

— Мы встретились случайно и решили, что так нам будет легче не разлучаться. Имя облегчило наш замысел, а так как Анн согласилась работать без заключения договора… Мэтр Мурю принял ее, ибо на этом он немало экономил.

— Но и рисковал изрядно! — воскликнул Бурдо. — Видимо, у него было очень прочное положение в своей корпорации, если он позволял себе такие вольности!

— Мы никому зла не делали. Анна выполняла свою работу не хуже других и уж точно лучше, чем Камине. А можно мне ее повидать?

— Позже. Сейчас она в хороших руках, и за ее состоянием наблюдает врач. Это все, что ты хочешь нам сказать?

— Помогите мне, господин Николя!

— Мне и самому этого хочется. Почему ты раньше не спросил у меня совета? Ладно, посмотрим, что можно сделать.

Тюремщик запер дверь камеры, и они в молчании покинули тюрьму. Николя немного отстал, записывая что-то в свою черную книжечку; Бурдо и Семакгюс не торопили его. Под дождем они быстро добежали до трактира, расположенного поблизости, на улице Пье-де-Беф. Трактирщик радостно встретил их и, не дожидаясь заказа, принес графинчик их любимого вина.

— Земляк, — начал Бурдо, — что ты можешь нам предложить сегодня вечером?

— Увы, в такой день, как сегодня, у нас не было клиентов, и мы ничего не готовили. Есть только телячья лопатка; она тушится, дабы завтра я приготовил из нее заливное. Согласен отхватить от нее кусочек, еще горячий. Надо вам сказать, что тушится она в бульоне вместе с косточками и кусочками сала, сбрызнутая душистым эстрагоновым уксусом, с добавлением морковок, луковичек, гвоздики, пряностей — ну, словом, всего, что полагается. Я даже замазал горшок тестом, чтобы свои три часа она спокойно булькала в печи. Сейчас я зачерпну немного соуса и полью им мясо.

— Однако сей рецепт пробудил во мне аппетит, — заявил Семакгюс. — Чем можно заморить червячка, пока ты будешь черпать и резать?

— Подам вам блюдо, приготовленное для себя, но ради вас и ради веселого приятеля из «чудного погреба» нашего прекрасного Шинона я готов его лишиться.

— А что это за блюдо?

— Молоки и икра сельди, по моему собственному рецепту.

Обсуждение меню завершилось.

— А теперь, — заявил Николя, — подобно королю Артуру, я жду совета от своих верных рыцарей круглого стола.

— Мои слова могут показаться вам неожиданными, — начал Семакгюс. — Тем не менее я убежден, что показания Парно одновременно являются его защитительной речью, наивной по части убедительности аргументов.

— Да, но прежде Николя пришлось пробить брешь в его обороне. На мой взгляд, его искренность слишком многоступенчата.

— Бурдо прав, но страх дурной советчик, а он боится за Фриоп, ибо для него важнее всего выгородить ее. Вряд ли он пытается нас провести. И все же, собрав воедино все детали, мы видим, что главное по-прежнему ускользает от нас…

— Поэтому нам приходится соглашаться и с ссорой, и с потасовкой, и с третьим человеком, и с бегством, и с безжизненным телом, — монотонно перечислял Бурдо. — А главное, мы до сих пор не нашли ни Камине, ни его труп. Не говоря уж о булочнике, скончавшемся при столь странных обстоятельствах, что мы никак не можем понять, как же он отошел в мир иной. Не говоря уж о переодетом подмастерье, о подпольной парочке, о выкидыше, о попытке перекрестного шантажа и всего, что из этого следует!

После неутешительной речи Бурдо надолго воцарилась тишина.

— Наши сомнения равны векам, наши колебания — молниям, — задумчиво промолвил Семакгюс.

— Расследование подобно лестнице, где мудрец предпочитает середину, — подвел итог Николя.

Бурдо озадаченно уставился на друзей.

— Это вам за прочувствованную речь!

Веселый смех, объединивший их, был прерван прибытием икры и молок, разложенных на ломтиках поджаренного на угольях и политого дымящимся ароматным соусом хлеба. Друзья немедленно приступили к лакомому блюду, а трактирщик, зная их привычки, принялся объяснять, как ему удалось сохранить в целости пленки молок, а главное, икринок, чтобы ни одна не лопнула, а само кушанье не затвердело, не сварилось и не стало безвкусным. Для этого молоки и икру следовало немного подержать в растопленном масле строго определенной температуры, а чтобы они обрели цвет и аромат, в масло добавили мелко накрошенный лук-шалот и немного соуса, для приготовления которого пришлось развести в плошке добрую ложечку горчицы со щепоткой коричневого сахарца, добавить на глазок сухого белого вина и хорошенько перемешать. В конце приготовления блюдо сдобрили перцем и зеленью петрушки.

— А почему бы просто не обдать молоки кипятком? — спросил Семакгюс.

— Все дело в приправах. После растопленного масла они лучше впитывают соус, а следовательно, становятся более изысканными на вкус.

Трактирщик наполнил их стаканы.

— У нас есть бесспорные доказательства, — продолжил обсуждение Николя. — О собрании у Гурдан говорят почти все действующие лица, кроме Фриоп…

— Но это ничего не доказывает, — перебил его Бурдо.

— Увы, да! Что касается Камине, если он убит при выходе из веселого дома, то, по логике вещей, он не может быть убийцей своего хозяина. А вот госпожа Мурю имела больше возможностей для совершения преступления, ибо после ее возвращения домой и до обнаружения тела ее мужа прошло немало времени. У нас еще есть Бабен… Хотя вряд ли она желала зла своему хозяину, к тому же у нее алиби. Время интересующих нас событий окончательно смешалось у меня в голове. Пьер, вы мастер в этом деле: подготовьте мне сводную таблицу перемещений подозреваемых, час за часом, начиная с вечера воскресенья и до обнаружения трупа булочника, то есть до утра понедельника.

— Непременно сделаю, она нам поможет определить связь, существующую между преступлением и загадочным сборищем скупщиков муки и зерна в доме у Гурдан. Пора поставить точку в этом деле, иначе мы рискуем допустить серьезный просчет. Все говорит о том, что Мурю принадлежал к числу мучных монополистов и являлся активным членом некоего общества, организованного с целью обеспечить безопасность скупщикам и спекулянтам. Какие выводы мы можем из этого сделать?

Трактирщик принес наполненные до краев тарелки. Ломтики нежной и сочной телятины трепыхались подобно кусочкам желе. Снова наступила пауза.

— Что, если, — начал Семакгюс, — драмы в доме Мурю отвлекают наше внимание от иных, менее заметных происшествий? По-моему, расследование увязло в разборках с прислугой, а истинная причина трагедии по-прежнему не ясна. Смерть булочника не дает мне покоя. Мне кажется, славные рыцари и вы, сэр Ланселот, что, если бы мы точно знали, как скончался мэтр Мурю, у нас появились бы основания для новых гипотез.

— Если все, что вы говорите, Гийом, верно, это означает, что нельзя разъединять оба дела. Вероятно, имеется некая нить, затерявшаяся среди вороха подробностей, связывающая убийство булочника с нашими необъяснимыми приключениями во время поездки в Вену.

— Не считая загадочных происков, невинной жертвой которых стал Луи, — добавил Бурдо.

В указанный час на узкую улочку Пье-де-Беф прибыл экипаж Семакгюса, и корабельный хирург развез друзей по домам. Когда Николя вошел в дом, там царила тишина. Поднявшись на четвертый этаж, он увидел, что сын его спит, а в ногах его с удобством устроилась Мушетта. Опустившись в кресло, он принялся размышлять о ходе времени, но вскоре сон и усталость сморили его. Проснувшись утром, Луи увидел, что у его изголовья сидит и спит отец.