Мудрость Хеопса

10

К сожалению, время двигается только вперед и никогда не возвращается вспять. Неустанно спеша, оно приносит каждому человеку предопределенную именно ему судьбу, исполняя ее волю, вариации которой остаются единственным развлечением для скучающей вечности. От нее идет все, что время разрушает, и все, что возрождает, все, что веселится в молодости и стонет от болей в старости. Не стала исключением для течения времени и семья Бишару.

Главе семейства уже исполнилось пятьдесят. Его тучное тело стало обвисать, волосы поседели, и постепенно он начал утрачивать свою силу и энергию. Его нервы напрягались до предела, когда он все чаще и чаще кричал, ругая стражников и попрекая писарей. Бишару скорее походил на быка, который громко мычал, даже не испытывая боли, ибо по натуре обладал двумя качествами, никогда не сдававшимися на милость времени. То были его чувство чести и доброта его сердца. Он все еще пребывал в должности смотрителя на строительстве пирамиды Хуфу, и горе тому просителю, который осмеливался обратиться к нему, если тот не был одного с ним звания или ранга. Бишару неустанно восхвалял свои доблести, пока у него хватало сил, и ничто так не ублажало его, как слова льстецов.

Если благодаря своей должности Бишару попадал на прием к фараону, то его глашатаи распространяли новости повсюду, куда проникало влияние смотрителя, чтобы их узнали люди его круга, крупные и мелкие чиновники, а заодно и друзья вместе с подчиненными. Но полагая, что этого недостаточно, Бишару говорил сыновьям:

— Ступайте и сообщите славные вести своим друзьям. Соревнуйтесь между собой за право рассказать о той чести, которой удостоился ваш отец за верную службу и великий талант.

Несмотря на показное хвастовство и кичливость, на самом деле Бишару оставался тем же добрым и отзывчивым человеком, каким был всегда, не желающим причинять никому вреда. Гнев смотрителя пирамиды никогда не шел дальше кончика его языка.

Зайе было сорок лет, но этот возраст почти не отразился на ее внешности. Она сохранила красоту и свежесть, став высокочтимой дамой, в немалой степени благодаря своей укоренившейся добродетели. Все, кто видел ее живущей во дворце Бишару, даже и не предполагали, что когда-то она могла быть женой рабочего Карды и служанкой госпожи Руджедет. Зайя не только обернула воспоминания о прошлом пеленой забытья, но и запретила своей памяти приближаться к той истории, сокрытой в складках времени. Она хотела наслаждаться лишь одной причиной своего счастья — материнской любовью к Джедефу. Зайя любила его так, словно на самом деле девять месяцев проносила под сердцем. Самой сокровенной ее мечтой было увидеть, как он вырастет и станет благородным, довольным жизнью человеком.

В это же время Хени почти завершил дополнительное обучение: ему оставалось только три года, чтобы постичь все секреты учености. Будучи склонным к глубоким знаниям и погружению в тайны вселенной, он выбрал теологию и тот путь, который привел бы его к жречеству. Однако не все зависело от него, ибо жрецами в Мемфисе могли становиться лишь сыновья жрецов — двери храмов открывались только для избранных. Хени прекрасно учился, он знал образы всех богов, их атрибуты, все связанные с ними мифы и обряды. Тот, кого признавали достойным войти в жреческую корпорацию, должен был снять свои светские одежды: его купали, брили наголо, умащивали благовониями, и затем он в жреческом священном одеянии вступал в «небесный горизонт». Еще прежде юноша должен был выдержать множество испытаний, пройти все стадии: от уаба (чистого) через божественного отца (ит нечер) до херихеба — человека, держащего свиток с программой праздника. В храме Пта Хени приняли благожелательно, ибо в своей ученой жизни он проявил и острый ум, и высокие нравственные принципы, унаследовав от отца только его грубый, хриплый голос. Стройный, с заостренными чертами лица, спокойным поведением и характером он больше походил на свою мать, которая отличалась благочестием и набожностью.

Нафа, обладавший добрым и веселым нравом, был полной противоположностью своего брата Хени. Закончив учебу, он стал художником и — с помощью отца — снял небольшой дом на улице, названной в честь царя Снеферу, по которой проходил самый важный торговый путь Мемфиса. Там он обустроил студию, где создавал и выставлял напоказ свои художественные творения, и повесил вывеску, которая гласила: «Нафа, сын Бишару, выпускник школы изобразительных искусств Хуфу». Он продолжал работать и мечтать, терпеливо дожидаясь появления покупателей и поклонников.

Гамурка вырос. Его мягкая черная шерсть стала жесткой, а острые клыки, обнажаясь, предупреждали о том, что он — пес жестокий и может причинить боль. Его лай стал грубым, эхо от него было настолько жутким, что вселяло страх в сердца кошек, извещая их о том, что защитник дома смотрителя всегда на страже. Но, несмотря на свои размеры и норов, пес был нежнее южного ветра со своим дорогим другом Джедефом, к которому с каждым днем привязывался все сильнее. Когда мальчик звал его, он являлся без промедления, получая от хозяина команду, пес исполнял ее, а если Джедеф ругал его, Гамурка прижимался брюхом к земле и затихал, глядя покорным взглядом. У них были тайные послания друг другу, отличающиеся от человеческого языка. Когда Джедеф возвращался домой из школы и только подходил к воротам, Гамурка уже срывался с места и мчался ему навстречу. Собака улавливала любое настроение своего хозяина, она обладала редкой, потрясающей чуткостью, которой иногда недоставало даже братьям. А когда мальчик по какой-либо причине выглядел усталым и раздражительным, Гамурка молча ложился у его ног и преданными глазами смотрел на него снизу.

Джедефу исполнилось двенадцать лет. Настало время выбирать, чему он хочет посвятить свою дальнейшую жизнь. Еще совсем недавно он вовсе не задумывался над этим сложным вопросом. Он интересовался буквально всем. Хени он так усиленно демонстрировал свою увлеченность философией, что старший брат твердо уверился: в будущем Джедеф непременно должен был стать жрецом. А вот Нафа, чьими помыслами руководила любовь к искусству, наблюдал за младшим братом, когда тот плавал, бегал, танцевал. Он смотрел на его стройное тело, подтянутую фигуру и, представляя его одетым в военную форму, восклицал: «Какой бы из него получился отличный солдат!» Нафа и Джедеф очень любили друг друга, и потому именно Нафа подвинул мальчика посвятить свою жизнь той сфере деятельности, которой и Зайя больше всего желала для любимого сына. С того дня ничто так не привлекало внимание Зайи во время народных празднеств, как вид солдат, всадников и особенно воинов фараоновой стражи. Блестящие шлемы, загорелые победители на колесницах, яркие знамена…

Бишару не интересовался тем, каким искусством или наукой предпочтет заниматься Джедеф. Он решил не вмешиваться в выбор сыновей. Хени и Нафа предпочли заниматься каждый своим делом. Но однажды, когда вся семья сидела в летней гостиной, смотритель, почесывая свой массивный живот, сказал, что хочет вслух поразмышлять на эту тему.

— Джедеф… О боги! Джедеф, который, кажется, еще только вчера учился ходить… Джедеф как ответственный совершеннолетний человек очень серьезно подошел к выбору своей дальнейшей профессии. Время быстротечно, поэтому, о время, сжалься над Бишару и отнесись к нему с милосердным терпением, пока не будет закончено строительство пирамиды, ибо найти ему достойную замену тебе не удастся.

Зайя высказала свое пожелание:

— Лишние рассуждения ни к чему. Джедеф красив, высок и строен. Все, кто видит его, сразу говорят, что он выглядит как офицер фараонова войска.

Джедеф улыбнулся матери, чья речь совпадала с его собственной страстью, вспоминая отряд колесниц, который однажды на его глазах в день праздника Пта пронесся по улицам Мемфиса. Они ехали строгими параллельными рядами. Возничие стояли прямо, словно каменные обелиски, привлекали к себе взгляды всех горожан и приезжих иноземцев.

Хени предложение Зайи не понравилось, и он возразил густым отцовским голосом:

— Нет, мама, Джедеф по своему темпераменту настоящий жрец! Я сожалею, что приходится выступать против твоего желания, брат, — продолжал он. — Сколько раз он демонстрировал мне свою готовность учиться и склонность к науке и знаниям? Сколько раз я был вынужден отвечать на множество его умных вопросов? Его место в школе Пта, а не в военной. Что скажешь, Джедеф?

В тот день у Джедефа проснулись храбрость и решимость, и он не колеблясь выразил свое мнение.

— К сожалению, я вынужден разочаровать тебя, брат, — сказал он. — Я действительно хочу стать солдатом.

Хени был ошеломлен, а Нафа, громко смеясь, сказал Джедефу:

— Мудрый выбор — ты вылитый солдат. Только таким я и вижу тебя. Если бы ты избрал в своей жизни другое занятие, то потом так сильно разочаровался бы, что потерял веру в себя.

Бишару пожал плечами.

— Мне все равно, выберешь ты армию или жречество. В любом случае у тебя есть еще несколько месяцев, чтобы все как следует обдумать. Ну ладно, сыновья! Я полагаю, что никто из вас не пойдет по стопам отца и ни одному из вас не достанется та важная роль, которую я исполнил в своей жизни.

Шли месяцы, но Джедеф пока не менял решение. И в это же время Бишару одолело душевное расстройство, причиной которого стало его ненастоящее родство с Джедефом. В замешательстве он размышлял сам с собой: «Должен ли я по-прежнему считать себя его отцом или настал момент поведать ему правду и освободиться от тяжких пут скрываемой тайны? Хени и Нафа все знают, но из любви к мальчику, не желая причинять ему боль, они никогда не говорили об этом ни между собой, ни на людях».

Бишару подумал о последствиях такого потрясения для невинной души счастливого юнца, и его громоздкое тело содрогнулось. Вспомнив Зайю и то, какой она бывает в минуты ярости и обиды, он передернулся в мрачном предчувствии. Но он размышлял об этом не со зла или от нелюбви к Джедефу, просто был уверен, что правда рано или поздно заявит о себе, если только он сам не опередит ее.

В самом деле, лучшим выходом было рассказать сыну все прямо сейчас и покончить с этим, а не скрывать до тех пор, пока Джедеф не вырастет, тем самым только удвоив мучения, которые причинит ему такая новость. Добрый смотритель все же засомневался и оставил решение вопроса на потом.

И когда подошло время принимать его, прежде чем отдавать Джедефа в военную школу, он обратился со своими тайными мыслями к своему сыну Хени.

Услышанное ужаснуло молодого человека, и он с глубокой болью и печалью сказал отцу:

— Джедеф наш брат, и любовь, связавшая нас, сильнее любви кровных братьев. Отец, разве тебе будет плохо, если ты оставишь все как есть и не станешь обрушивать на бедного мальчика неожиданный удар позора и унижения?

Единственное, чего Бишару мог лишиться в результате усыновления Джедефа, так это своего наследства. Но из всех богатств мира смотритель пирамиды обладал не более чем солидным жалованием и большим дворцом, и его отцовство — или отсутствие такового — никак не угрожало этим благам. Поэтому он понял чувства Хени и сказал в свое оправдание:

— Нет, сын мой, я никогда не унижу его. Я назвал его своим сыном и не отрекусь от этих слов. Он будет записан среди учеников военной школы как Джедеф, сын Бишару, — он рассмеялся в своей обычной манере и, потирая руки, добавил: — Я заслужил эту честь.

Утерев слезу, скатившуюся по щеке, Хени возразил:

— Нет, ты заслужил милость владыки и его прощение.