Мудрость Востока и Запада. Психология равновесия

ВВЕДЕНИЕ

Эмоции объединяют и разъединяют миры, в которых мы живем, как на индивидуальном, так и на глобальном уровнях, мотивируя самое лучшее и самое плохое в нашем поведении. Они спасают наши жизни, давая возможность совершать быстрые действия в чрезвычайных ситуациях. Однако то, как мы ведем себя под влиянием эмоций, может сделать несчастной и нашу собственную жизнь, и жизнь тех, о ком мы заботимся. Без эмоций не было бы героизма, сочувствия или сострадания, но не было бы также и жестокости, эгоизма и злобы. Используя разные точки зрения — Запада и Востока, духовности и науки, буддизма и психологии, — Далай-лама и я пытались прояснить эти противоречия и наметить способы обеспечить каждому человеку возможность вести сбалансированную эмоциональную жизнь и испытывать чувство сострадания к ближнему.

В качестве выразителя тысячелетней духовной традиции и лидера нации в изгнании Далай-лама обладает чуть ли не божественным статусом в глазах жителей Тибета. Он является наиболее известным из ныне здравствующих поборников идеи ненасилия. За свою деятельность он был удостоен в 1989 году Нобелевской премии мира, а в 2007 году получил Золотую медаль конгресса — высшую награду, вручаемую гражданским лицам правительством США. Его деятельность осуждается, причем иногда в очень резкой форме, руководителями Китайской Народной Республики, которая оккупирует Тибет с 1950 года. Но при этом он больше чем религиозный и политический лидер: в западном мире его известность приближается к известности звезд рок-музыки. Далай-лама является автором нескольких популярнейших книг, и при этом он постоянно путешествует, проводит беседы и воодушевляет многотысячные аудитории слушателей. Он также проявляет большой интерес к интеграции достижений современной науки в буддистское мировоззрение. Во время наших бесед мне стало ясно, что он считает себя в первую очередь буддистским монахом и человеком, призванным разъяснять суть буддистского учения остальному миру. Он верит в то, что буддистская мудрость обеспечивает ту этическую основу, на которой наш мир сможет лучше справляться с разделяющими нас проблемами.

Я являюсь почетным профессором медицинского факультета Калифорнийского университета в Сан-Франциско. Более сорока лет моей жизни я потратил на доказательство универсальности эмоционального поведения людей, составление атласа выражений человеческого лица, выяснения того, как ложь проявляется в нашем поведении, и на разработку теорий, объясняющих природу эмоций и то, когда и почему люди лгут. Эти исследования помогли вновь пробудить научный интерес и к эмоциям, и к попыткам обмана. Я являюсь также автором четырнадцати книг, пять из которых адресованы широкой публике, а за годы своей научной деятельности я стал знатоком трудов Чарльза Дарвина, посвященных выражению эмоций. Моя деятельность вызвала интерес самых разных организаций, от анимационных студий до департаментов полиции, и сейчас я владею фирмой, занимающейся разработкой интерактивных тренинговых инструментов для улучшения понимания эмоций и оценки правдивости. Я также консультирую несколько государственных учреждений, занимающихся борьбой с терроризмом. Я еврей по крови, но не соблюдаю религиозных ритуалов и одинаково скептически отношусь как к буддизму, так и к любой другой религии. Всю свою жизнь я занимался изучением поведения, разрабатывая и применяя объективные, основанные на строгих научных фактах методы исследования того, что относится к феномену эмоций.

Несмотря на имеющиеся между нами различия, мы обнаружили важную общую основу в наших воззрениях. Мы оба привержены идее о необходимости уменьшения человеческих страданий, обладаем большим любопытством и убеждены в том, что мы должны учиться друг у друга. Наши беседы позволили обнаружить то, что развилось в прочную дружбу на протяжении тех почти что сорока часов, которые мы с Далай-ламой провели вместе, занимаясь изучением этих вопросов. Наша общая озабоченность проблемами индивидуального и общественного благополучия, возникшая в результате десятилетий размышлений и работы в совершенно несхожих условиях, помогла нам объединить усилия и выдвинуть новые идеи, предложив новые пути самопознания, новые практические шаги по созданию лучших миров в наших близких и в то же время далеких отношениях.

Впервые я встретился с Далай-ламой в 2000 году на конференции по деструктивным эмоциям, проводившейся Институтом разума и жизни в городе Боулдере, штат Колорадо.^{1} С 1987 года этот институт приглашал ученых в индийский город Дарамсала, где живет в изгнании Далай-лама, для участия в конференциях по разной научной тематике. На конференции 2000 года я оказался в числе шести приглашенных ученых, которым была предоставлена возможность беседовать с Далай-ламой в течение пяти дней. Мне было поручено представить дарвиновский взгляд на эмоции и результаты моих собственных научных исследований, посвященных универсальности выражений эмоций и вопросам физиологии. Благодаря свойственному нам обоим веселому и упорному любопытству, нашему общему стремлению к облегчению человеческих страданий и убежденности в том, что мы могли бы чему-то научиться друг у друга, между Далай-ламой и мной быстро установились неожиданно прочное взаимопонимание в отношении того широкого интеллектуального наследия, которое мы оба представляли.

В последующие годы я в составе небольших групп ученых участвовал в трех других конференциях, на которых присутствовал Далай-лама. Кроме того, я присутствовал на международной конференции «Раскрывая сердце», проведенной в Ванкувере в 2004 году, в которой Далай-лама принимал участие наряду с лидерами других религиозных конфессий. Один за другим эти религиозные лидеры обращались к своим слушателям: епископ Десмонд Туту говорил о том, как его религия помогла ему раскрыть свое сердце; доктор Джо-Энн Арчибальд, потомок североамериканских индейцев, говорила о том, как раскрылось ее сердце благодаря ее религии; иранский судья Ширин Эбади, а затем и раввин Залман Шахтер-Шаломи рассказывали о том, как их религии помогали каждому из них раскрыть свое сердце. Его Святейшество Далай-лама выступал последним.[1] Он взглянул на каждого, кто выступал перед ним, и с широкой улыбкой на лице сказал приблизительно следующее: «Но религии часто разделяют мир. Что объединяет нас, так это наши эмоции. Мы все хотим быть счастливыми и меньше страдать». Я сам думал точно так же, но при этом понимал, что эмоции также разделяют нас.

Когда я покидал конференцию в Ванкувере, моя голова была переполнена вопросами об эмоциях, вызванных у меня замечаниями Далай-ламы, которые, безусловно, заслуживали дальнейшего изучения. Он был прав, утверждая, что эмоции — это то общее, что имеется у всех нас, но он ничего не сказал о том, как эмоции могут разделять нас и вынуждать вступать в конфликты друг с другом. Я был озабочен тем, что, возможно, я чрезмерно упростил ситуацию в своем докладе об эмоциях, сделанном четыре года назад. Я начал составлять список неисследованных вопросов. Часть из них была посвящена тому, как люди могли бы устранить разделяющие их барьеры благодаря универсальной природе наших эмоций, а другая часть — тому, как устранить возможное деструктивное влияние эмоций на нашу жизнь. Мой первоначальный конспект поместился на двадцати страницах.

Предчувствуя, что благодаря различиям западной и буддистской философий наша дискуссия может породить новые идеи, я попытался выяснить мнения двух моих коллег, с которыми я встретился на конференции, организованной в 2000 году Институтом разума и жизни. Одним из них был Мэттью Райкард. Мэттью получил докторскую степень по биологии в 1972 году, но затем ушел из мира науки и стал тибетским буддистским монахом, известным автором книг и фотографом.^{2} Он провел в монастыре Шехен в Непале более тридцати лет и служил у Далай-ламы переводчиком с французского. Мэттью неоднократно гостил в моем доме и любезно согласился стать объектом научного исследования выражений эмоций и их физиологии. Это исследование состояло из серии экспериментов.^{3} Я также отослал конспект своих идей Алану Уоллесу, который принял монашеский сан в 1973 году и учился вместе с Далай-ламой до того, как покинул монастырь, чтобы вернуться в США для завершения образования и для женитьбы. Алан является автором многих книг по медитации и основателем некоммерческого Института исследования сознания в городе Санта-Барбара. Он также стал моим хорошим другом и участвовал в качестве преподавателя медитации в одном из моих исследовательских проектов. И Мэттью и Алан добавили в мой конспект собственные идеи и затем убедили меня попытаться установить контакт с Далай-ламой через его канцелярию.

Зная, что рабочий график Далай-ламы и так уже очень плотный, я не рассчитывал, что мне будет выделено те десять — двенадцать часов времени, которые, как я полагал, потребуются для обсуждения этих вопросов. Тем не менее я направил свою просьбу Туптену Джинпе, известному тибетскому ученому и бывшему монаху, который состоял при Далай-ламе переводчиком с английского, когда тот путешествовал за пределами Индии. Джинпа оказался очень приятным и любезным человеком, с которым мы легко установили теплые отношения. В своем письме к нему я спросил, считает ли он вопросы, изложенные в моем конспекте, достаточно важными для того, чтобы я имел основание просить о личной встрече с Далай-ламой. Джинпа направил мне восторженный ответ. Он добавил несколько своих вопросов и затем приложил максимум усилий для того, чтобы организовать мне трехдневную встречу с Далай-ламой. Этого события мне пришлось ждать четырнадцать месяцев.

В результате настойчивости Джинпы 23 апреля 2006 года Далай-лама и я провели одиннадцать часов вместе, обсуждая вопросы, изложенные на двадцати четырех страницах текста, об эмоциях и сострадании, а также другие вопросы, которые естественным образом возникали в ходе нашей беседы. Это был первый из трех наших откровенных диалогов, которые состоялись между нами в период пятнадцати месяцев и продолжались в общей сложности тридцать девять часов.

Наша первая беседа состоялась в Либервилле, штат Иллинойс, в роскошной комнате загородного дома семьи Прицкеров, управляющей Hyatt Corporation. Стены комнаты был украшены предметами одной из лучших частных коллекций азиатского искусства в США. Я занял место слева от Далай-ламы. Однако правильнее было бы сказать — «примостился», поскольку во время всей беседы я сидел на самом краешке стула, вытянувшись в направлении Далай-ламы. Передо мной на кофейном столике лежал подготовленный мною конспект вопросов. Рядом с конспектом находились листы бумаги с заметками, которые я делал во время беседы. Мы обсуждали каждый пункт моего конспекта и многие другие вопросы, одни из которых имели прямое отношение к заявленной теме, а другие были просто слишком интересны, чтобы оставить их без внимания.

Мы оба испытывали возбуждение, вызванное задачей реорганизации мышления с учетом мнения собеседника, и такая целеустремленность была хорошо заметна. Но мы также выражали искренний энтузиазм и радость, что проявлялось в громком разговоре и частых взрывах смеха. Мы сели за стол, имея собственные устоявшиеся точки зрения, которые вели свое происхождение из совершенно разных источников, и каждый из нас был знатоком в своей области. Мы также знали, что у нас, вероятно, не будет другой такой возможности. Далай-ламе на момент нашей беседы был семьдесят один год, а мне — семьдесят два.

Мы решили посвятить значительную часть этих трех дней интенсивной двусторонней дискуссии. Я этим прежде никогда ни с кем не занимался, а для Далай-ламы, как мне было известно, такое мероприятие также было крайне редким. Мы уже осознавали ту прочную связь, которая возникла между нами во время предыдущих встреч, сопровождавших научные конференции, в присутствии большого числа людей. Во время конференции 2000 года у меня возникло ощущение deja vu, как если бы я был знаком с Далай-ламой в течение долгого времени. Далай-лама также почувствовал эту связь, возникшую между нами. В своей книге «Вселенная в одном атоме» он написал: «Я ощутил родственную связь с ним и почувствовал, что в основе его деятельности лежит искренняя этическая мотивация, предполагающая, что если бы мы лучше поняли природу наших эмоций и их универсальность, то мы могли бы выработать у людей более сильное ощущения сходства». Буквально в следующем предложении он отпускает шутливое замечание, в котором, как и во всех его шутках, содержится доля правды: «К тому же Пол говорит как раз в том темпе, который позволяет мне без труда понимать его мысли, выражаемые на английском языке».

Как и следовало ожидать, во время этой беседы с главным представителем одной из мировых религий, который к тому же является главой государства и регулярно получает угрозы в свой адрес, мы были не одни. У входа в комнату дежурил офицер службы охраны Государственного департамента США, которого каждые тридцать минут сменял его напарник. Другие агенты службы безопасности дежурили вокруг дома. У ворот круглые сутки находилась специальная машина на случай необходимости быстрой эвакуации. На другом конце комнаты в сорока футах от нас член тибетского правительства в изгнании наблюдал за обстановкой вокруг дома с высокого балкона.

Справа от Далай-ламы сидел мой союзник в этом предприятии Туптен Джинпа, который выступал в роли переводчика, а рядом с ним находился другой тибетец, геше Доржи Дамдул (слово геше применяется к тем тибетским ученым, которые в изучении тибетского буддизма достигли уровня знаний, эквивалентного уровню знаний доктора наук на Западе). Время от времени Доржи отвечал на вопросы Далай-ламы о том, насколько мой комментарий соответствует тибетской философии. Он прекрасно говорит по-английски и поэтому не нуждался в переводчике для понимания того, что говорил я, и обращался непосредственно к Далай-ламе по-тибетски, но делал это только тогда, когда его об этом просили.

Свидетелями нашей беседы были также несколько других людей, включая американского врача Далай-ламы Барри Керзина, который тремя годами ранее принял сан буддийского монаха, и личного тибетского врача Далай-ламы доктора Цетана Садутшанга. Врачи присутствовали как потому, что их интересовала тема нашей беседы, так и потому, что Далай-лама только накануне выписался из Mayo Clinic, где он проходил регулярное обследование. На расстоянии двадцати пяти футов от нас, в другом конце большой комнаты, сидела моя семья: мой сын Том Экман, который недавно окончил школу правоведения и никогда прежде не встречался с Далай-ламой; моя жена Мэри Энн Мейсон, которая была деканом факультета Калифорнийского университета в Беркли и в 2003 году присутствовала (а качестве безмолвного наблюдателя) на моей двадцатиминутной аудиенции у Далай-ламы, во время которой обсуждался вопрос, возникший у меня в ходе научного исследования («Почему медитация, сосредоточенная на дыхании, благотворно влияет на эмоции?»); и моя дочь Ева Экман, актриса, писательница и социальный работник, участвовавшая в той пятидневной конференции по деструктивным эмоциям, на которой я впервые встретился с Далай-ламой в 2000 году.

Последним членом этой группы наблюдателей был Клиффорд Сейрон, психолог, исследователь высшей нервной деятельности, «технический специалист высшей квалификации» и мой близкий друг. Клифф, разбиравшийся в вопросах работы мозга и в буддизме лучше, чем я, был приглашен не только для осуществления высококачественной аудиозаписи беседы, но также и для оказания мне помощи во время перерывов в формулировании вопросов, касающихся буддизма.

Опыт ежедневного обсуждения в формате беседы, а не дебатов тех вопросов, о которых я размышлял и писал в течение многих лет моей жизни, трудно описать словами. Время от времени возникали новые вызовы, и, как я и надеялся, внезапно вспыхивали новые идеи, которые не приходили мне в голову прежде. Я всегда прихожу в возбужденное состояние, когда у меня выкристаллизовывается новая идея, но на этот раз мое возбуждение усиливалось многократно благодаря тому, что я начинал глубже понимать буддизм, лучше узнавал этого выдающегося человека и был свидетелем развития его идей в ходе нашей беседы. Если бы я сказал, что я находился в «приподнятом настроении», то это лишь в малой степени соответствовало бы тому, что я испытывал после завершения беседы; если бы я сказал, что был «удовлетворен», то это также лишь приблизительно бы отражало мое тогдашнее состояние. Нельзя сказать, что я был опустошен, и хотя я чувствовал, что эта наша дискуссия не будет последней, я не ожидал, что эта встреча будет длиться менее трети того времени, которое мы должны будем провести вместе в следующем году. В следующем месяце я прослушивал записи беседы с группой проявлявших интерес к этой теме моих коллег и друзей, которые задавали множество вопросов по поводу того, что говорил он или я. Тогда я понял, что мне необходимо будет встретиться с Далай-ламой еще раз.^{4}

Год спустя в апреле 2007 года мы встретились в Индии во время пятидневной конференции, организованной Институтом разума и жизни. Во время этой конференции каждого ученого просили рассказать о его реакции на книгу Далай-ламы «Вселенная в одном атоме», в которой он описывал то, что узнал во время своих многочисленных встреч с учеными.

Нам с Далай-ламой удалось встретиться дважды во время перерывов в работе конференции, каждая наша встреча продолжалась приблизительно полтора часа. Эти приватные беседы происходили в специальной комнате для подобных встреч; стены комнаты были покрыты тангкас[2], кроме того, в ней исправно работал кондиционер. (Далай-ламе нравится более низкая температура, чем мне, несмотря на то что его монашеское одеяние меньше закрывает тело, чем традиционная европейская одежда.) Как и всегда во время таких дружеских бесед, он снял обувь и сел, скрестив поджатые ноги. Мы сидели очень близко друг к другу, и ни один из нас не касался спинки своего стула. Меня предупредили, что если Далай-лама откидывается назад на спинку стула, то это означает, что вы перестали вызывать у него интерес, — но этого не произошло ни разу.

Геше Доржи Дамдул также присутствовал на этой встрече, выполняя работу переводчика, и временами вставляя свое слово в нашу беседу. Иногда они с Далай-ламой вступали в длительную дискуссию на тибетском языке, пытаясь решить, имеет ли моя научная точка зрения соответствующее отражение в буддистских текстах. В конце каждой такой сессии я объяснил свой план последовательно объединить большую часть того, о чем мы говорили во время нашего диалога, чтобы наши подкрепленные точки зрения проявлялись именно тогда, когда это требовалось читателю. Я предложил передать интегрированный текст Джинпе, который мог бы проверить его на предмет правильности расшифровки сделанных мною записей. Мне хотелось также узнать, не пожелает ли сам Далай-лама прочитать рукопись до того, как я отправлю ее редактору. «Кто будет указан в качестве авторов?» — спросил он для полной ясности. «Далай-лама и Пол Экман», — ответил я. Тогда он пригласил меня еще раз приехать в Индию и прочитать ему текст рукописи вслух, чтобы он лично мог проанализировать его и сделать необходимые уточнения.

Это оказалось для меня неожиданностью. Спустя несколько недель у меня была запланирована важная поездка в Европу, которую я никак не мог отменить. Но позднее один из управляющих делами Далай-ламы сказал мне, чтобы я не беспокоился: мне необходимо было подождать как минимум год, потому что в рабочем графике Далай-ламы в ближайшее время не было свободного недельного «окна», необходимого для того, чтобы выслушать и прокомментировать весь текст. Когда Джинпа, который также присутствовал на конференции, узнал об этом, то, будучи активным поборником издания этой книги, он начал доказывать, что такая задержка публикации книги стала бы серьезной ошибкой. В результате в конце июня 2007 года я снова отправился в Индию как раз перед началом сезона муссонов. Мы работали пять дней подряд по пять часов каждый день. Эти встречи доставляли мне много радости, но и потребовали больших затрат сил.

На этот раз при наших встречах присутствовали другие люди. Доктор Бернард Шифф, бывший психолог и мой близкий друг, читал вслух мои слова в нашей предыдущей дискуссии. Я думал, что он благодаря своему профессиональному опыту сможет давать мне полезные советы, но оказалось, что я был сосредоточен на беседе с Далай-ламой настолько, что не желал выслушивать никаких рекомендаций. Бернард был рад возможности встретиться с Далай-ламой, но иногда испытывал разочарование от того, что мог выступать только в роли чтеца, а не собеседника. Я читал вслух те слова, которые произносил Далай-лама. Мы редко переворачивали страницу без того, чтобы он, я или мы вместе не прерывали чтение для того, чтобы задать свои вопросы или развить произнесенную мысль. К нам присоединились брат Далай-ламы, который сделал несколько комментариев, и его сын. Тибетский ученый из близлежащего Института диалектики присутствовал для того, чтобы устранять любые неопределенности в отношении объяснения конкретных вопросов в буддистских текстах; во время чтения он никогда не произносил ни слова по-английски. Эти последние встречи позволили добавить очень ценную третью часть в эту книгу и убедили меня реорганизовать исходные дискуссии по темам, объединяя вместе то, что мы говорили по каждому рассмотренному вопросу, — независимо от того, происходило это в первой, второй или третьей серии наших бесед.^{5} Они помогли мне также определить те моменты, для которых дальнейшие объяснения, помимо сделанных Далай-ламой и мной, также оказались бы полезными. Эти пояснения в книге появились в форме специальных примечаний (вводящих или разъясняющих буддистские или научные термины либо содержащих краткие сведения об упомянутых в тексте людях) или комментариев буддистских мыслителей, в частности геше Доржи Дамдала, преподавателей медитации Маргарет Каллен и Алана Уоллеса и других ученых, включая Франса де Ваала, Ричарда Дэвидсона, Маргарет Кемени, Роберта Левенсона и Клиффа Сейрона.

Произнося свою часть текста, я старался указывать, когда мои комментарии основывались на научных результатах, — полученных мною или другими учеными. Но по многим наиболее интересным и важным вопросам, которые мы рассматривали, еще не было получено строгих научных разъяснений. По этой причине я использовал высказывания других ученых для комментирования некоторых из этих вопросов, а также вопросов об их деятельности, которые возникали в ходе наших дискуссий. Хотя я уверен, что мои идеи представляют собой экстраполяции существующих результатов, их следует оценивать в большей степени с точки зрения традиции философии, чем естественных наук, принимать или отвергать их с учетом того, насколько они являются полезными или интересными. От Далай-ламы я узнал о том, что буддисты учат своих читателей принимать только то, что они находят полезным.

Мы начали с обсуждения того, как люди видят мир, — темы, которая, как я выяснил, является фундаментальной для используемой Далай-ламой концепции сострадания, и с углубленного изучения предполагаемого антагонизма между наукой и религией! После того как здесь были заложены необходимые основы, мы переключились на природу эмоций, так как именно эта тема побудила нас к встрече один на один. Когда мы рассматривали различия между эмоциями и другими психическими состояниями, Я рассказал Далай-ламе о результатах проведенного мной и моим коллегой Робертом Левенсоном эксперимента по изучению способности Мэттью Райкарда успокаивать своего требовательного и обидчивого собеседника. Является ли эта способность неотъемлемой частью характера Мэттью пли же продуктом его буддистского воспитания? Случай с Мэттью выглядел весьма поучительным, когда мы рассматривали проблемы, с которыми сталкиваются люди, быстро приходящие в состояние эмоционального возбуждения. Мы обсуждали тактики достижения эмоциональной уравновешенности, основанные на буддистских и западных традициях психологии.

Позднее мы рассмотрели эмоции гнева, обиды и ненависти прежде, чем обратиться к вопросу о том, как воспитывать сострадание. Хотя мы изначально согласились с тем, что гнев может быть конструктивным, Далай-лама убедил меня в том, что в долгосрочной перспективе ненависть всегда портит нашу жизнь, и мы размышляли с ним о том, как люди могут избавиться от своих жалоб и обид, которые являются причинами многих конфликтов в нашем мире. По мере того как наша дискуссия приближалась к теме сострадания, я замечал, что Далай-лама становился в этом вопросе дарвинистом и, отвечая мне, часто цитировал Дарвина! По мере того как мы анализировали примеры сострадания и моральных добродетелей у животных, мы начинали рассматривать возможность проявления сострадания всеми живыми существами.

В заключительной главе я рассказываю историю о моей собственной трансформации, произошедшей шестью годами ранее во время перерыва, наступившего после моей первой встречи с Далай-ламой. Когда моя дочь Ева задала Далай-ламе вопрос о гневе и любви и получила от него ответ, я сам приобрел при этом совершенно необычное знание, которое изменило мою эмоциональную жизнь. Всегда оставаясь ученым, я предоставил Далай-ламе свои свидетельства и свои объяснения того, что произошло тогда со мной, и затем попросил его объяснить произошедшее с его точки зрения.

Хотя все эти темы рассматривались в нескольких предыдущих книгах, включая книги Далай-ламы и мои собственные, наша беседа предлагает особый уровень непосредственности, страстного увлечения и интеллектуальной глубины, который прослеживается на протяжении всего нашего обмена мыслями. Наши диалоги предоставляют также уникальный живой взгляд на удивительную личность Далай-ламы. В какой-то момент я сказал ему, как легко мне было от того, что во время нашей беседы мне не приходилось сдерживать мой энтузиазм или силу моей аргументации. Обычно я чувствовал себя обязанным делать это, так как люди могли ошибочно принять мое возбуждение и мою страстность за проявление гнева. Далай-лама ответил: «Зачем вообще говорить, если вы не испытываете воодушевления!»

Поскольку против обыкновения я говорил ясно, громко и отчетливо, то переводчик нам требовался довольно редко, что делало нашу беседу более живой и непосредственной, чем в том случае, когда нам нужно было бы переводить каждое мое слово. Хотя время от времени непрерывность беседы нарушалась, когда Далай-лама произносил какую-то фразу на тибетском языке, которая требовала перевода, иногда он испытывал такое желание изложить свои идеи, что продолжал говорить по-английски, предоставляя мне уникальную возможность проследить весь ход его мышления. Примерно треть всего времени он говорил по-английски, а во время наших более поздних встреч — еще больше. Я не пытался исправлять его грамматические ошибки. Его речь характеризуется обилием оттенков интонаций и акцентов, которые, разумеется, никак нельзя отразить на бумаге, но ощущение того, что значит разговаривать с этим человеком, лучше всего передают именно те его высказывания, которые были сделаны без помощи переводчика.

Я надеюсь, что эти беседы будут стимулировать ваше мышление точно так же, как они стимулировали наше.