Музей Винсента Ван Гога

Овер-сюр-Уаз. Май-июль 1890

Овер-сюр-Уаз, куда 21 мая 1890 прибыл Ван Гог, стал его последним пристанищем. Небольшой городок недалеко от Парижа, раскинувшийся на склоне спускающегося к реке косогора, издавна привлекал художников живописностью местности. В 1870-е там жили и писали Моне, Гийомен, Сислей, Сезанн, Писсарро. На самой вершине косогора узкие, извилистые улочки переходили в широкое плоскогорье, мягкими волнами тянувшееся до самого горизонта. Границей городка было маленькое кладбище с рядами надгробных камней, а вокруг простирались огромные, бесконечные пшеничные поля, на которых собирались большие стаи ворон.

Мастер поселился в небольшой гостинице напротив местной ратуши, по договоренности брата за ним наблюдал доктор Гаше — большой знаток и любитель современного искусства, который быстро стал искренним ценителем работ художника. Ван Гог испытывал сильный душевный подъем от нового окружения. «…Это место удивительной красоты, настоящая деревня с неповторимыми чертами и очень живописная», — писал он Тео. Его умиляли старые соломенные крыши, напоминающие родной Брабант, едва успев обосноваться на новом месте, он взял в руки кисть.

Весь период своего пребывания в Овере художник писал словно одержимый, будто стремясь успеть сделать как можно больше. Каждый день из-под его кисти выходила новая работа. За оставшиеся два месяца жизни он создал 70 картин и 32 рисунка. Колорит его новых полотен, кажется, вышел из последних натюрмортов с цветами, написанных перед отъездом: зеленые поля и деревья, фиолетовая земля, желтое, розовое — все ясное, свежее, словно омытое дождем.

В Овере мастер написал большое количество пейзажей в нехарактерном для его прежних работ сильно вытянутом горизонтальном формате. Возможно, здесь, проявилось влияние Пюви де Шаванна, произведения которого находились в центре художественных увлечений Ван Гога в последний год жизни. Сам Винсент говорил, что широкие панорамы оверских полей напоминают ему родную Голландию.

Обращаясь к Тео, Винсент так описывал этот сумеречный пейзаж: «Вечер, два грушевых дерева представляются совершенно черными на фоне становящегося желтым неба; кругом зерновые поля, а на фиолетовом фоне — замок, утопающий в могучей темной листве». «Я уже замечаю, что пребывание на юге помогло мне лучше увидеть север. Все получилось, как я предполагал: я лучше воспринимаю фиолетовое там, где оно есть. Овер, несомненно, очень красивое место».

В середине июня художник получил из Ле Пульдю очень порадовавшее его письмо от Гогена, где тот, помимо прочего, писал: «Несмотря на твое болезненное состояние, ты никогда не работал так уравновешенно, сохраняя в то же время непосредственность первоначального впечатления и внутреннюю теплоту, столь необходимые для произведения искусства, особенно в наше время, когда искусство превращается в нечто, основанное на холодном расчете, в нечто, заранее установленное».

А в начале июля Ван Гог нанес брату краткий визит в Париже, где встретился с известным критиком Альбером Орье, давшим в январе 1890 в журнале «Mercure de France» высокую оценку творчеству художника. В это же время он получил позитивные отзывы о своих полотнах, представленных на парижском Салоне Независимых. Наконец, Ван Гога стала замечать публика, его работы приобретали все большую популярность. Однако, несмотря на начинающееся признание, живописец именно в этот период особенно остро чувствовал себя несостоявшимся. За все восемь лет его титанического труда и неустанных усилий Тео была продана одна-единственная картина — «Красные виноградники в Арле», и художник продолжал оставаться на содержании брата, уже имевшего семью.

С конца июня над домом брата художника сгустились тучи: серьезно заболел ребенок, жена в результате бессонных ночей едва держалась на ногах, сам Тео был очень нездоров и крайне истощен, к тому же он ссорился со своими хозяевами и постоянно находился на грани увольнения и потери стабильного заработка. Семья перешла на сильно урезанный бюджет. Несмотря на очевидный кризис, нарастающее раздражение и отчаяние, брат старался щадить живописца: «Не ломай себе голову ни из-за меня, ни из-за нас, старина. Знай, самую большую радость я испытываю, когда ты здоров и целиком посвящаешь себя работе. Картины твои замечательны…»

Однако Ван Гог переживал за Тео, который являлся его единственной опорой. «Далеко не пустяк, если все мы не уверены в сегодняшнем дне; не пустяк, когда… мы чувствуем, что существование наше непрочно. Здесь мне тоже стало очень грустно, и я продолжаю ощущать нестерпимую тяжесть угрожающей тебе бури… Видишь ли, обычно я стараюсь держаться бодро, но жизнь моя в самой основе своей находится в опасности; поэтому мои шаги тоже неуверенны. Я боялся — не очень сильно, но все-таки немножко боялся, — что был для тебя обузой, живя на твои средства…»

«Корни деревьев» написаны в последние недели жизни художника. Эта тема интересовала мастера еще в Гааге в 1882, когда он сделал несколько рисунков, о которых писал: «Судорожно и страстно стараться укорениться в этой почве и все же быть наполовину выкорчеванным штормами. Я пытался… изобразить в этих черных узловатых корнях с сучками и наростами процесс борьбы за выживание». Теперь вновь возникший образ нервных, извивающихся корней, изо всех сил цепляющихся за каменистый выступ скудной земли, стал символом борьбы, которую живописец вел ежедневно, продолжая без отдыха работать, и приближающегося шторма, готового вырвать его с корнями, подобно дереву, из этой жизни.

Ван Гог творил теперь почти непрерывно, «много и быстро», «пытаясь выразить отчаянную быстротечность вещей», не скупясь кидая на холсты яркие сгустки цвета, стремясь насладиться самой возможностью писать, словно страшась в любой момент лишиться этих бесценных сокровищ — красок и кистей. Занятия живописью требовали немалых средств, художник и раньше жаловался Тео: «Меня часто огорчает, что живопись похожа на скверную любовницу, — которая постоянно требует денег, которой всегда их мало… даже если у меня порой и получается приличный этюд, его все равно было бы дешевле у кого-нибудь купить». «Ведь мы живем в такое время, когда наши работы не находят сбыта, когда они не только не продаются, но, как ты видишь на примере Гогена, под них не удается даже занять денег, хотя сумма нужна ничтожная, а работы выполнены крупные… И, боюсь, положение не изменится до самой нашей смерти…» Но не творить он не мог. «Ведь это чистая правда — приобрести определенную легкость руки очень трудно, и, перестав писать, я ее утрачу гораздо быстрее и легче, чем приобрел», — сообщал Ван Гог.

Движение живописной фактуры его картин приобретало все более драматический характер, густые мазки то вылезали вперед, вылепляя элементы пейзажа, то отступали, выстилая гладкую, шелковистую поверхность фона, то, словно проносясь по поверхности полотна в страстном порыве, сбивались в круги и спирали. «Вся природа содрогается, потрясенная вулканическими толчками, ввергнутая в первозданный хаос и невыразимо прекрасная в своей завораживающей скорби». Сам художник признавал, что в его произведениях теперь чувствуются «ожидание и вопль».

В этом пейзаже живописец представил эпическую панораму уходящих к далекому горизонту широких полей, так похожих на равнины его родной Голландии. Подчеркнутая горизонталь формата и линий, делящих полотно на две части, усиливает впечатление давящей тяжести и уныния, здесь нет ни дерева, ни птицы, ни человеческой фигуры, но только тревожное ожидание приближающейся бури. Винсент писал брату: «Это огромные вытянувшиеся поля пшеницы под дикими необузданными небесами, я постарался выразить в них всю свою грусть и все одиночество».

Эта картина была закончена предположительно 10 июля 1890, за 17 дней до смерти Ван Гога, и считается его последней работой. Постоянное беспокойство за брата и его семью, страх, что безденежье вынудит перестать писать, усугубляли и без того угнетенное состояние художника, сопровождавшееся изнуряющими приступами болезни.

Пейзаж полон тревоги, смятения, безысходная тоска водит рукой мастера. Предгрозовое свинцовое небо нависло над беспокойными желтыми волнами хлебных полей, три ведущие в никуда дороги почти отвесно поднимаются к горизонту и теряются среди колосьев. Природа пустынна, здесь нет ни глубины пространства, ни каких-либо символов жизни, лишь зловещая, словно чующая скорую жертву стая черного воронья поднимается на фоне грозного неба. Экспрессивные, рельефные мазки мечутся по поверхности, становясь осязаемыми участниками разворачивающейся драмы. В последний раз сходятся в непримиримой схватке два излюбленных и глубоко символичных цвета художника — желтый и синий. Они — как борьба добра и зла, дневного света и ночного сумрака, надежды и отчаяния.

27 июля 1890 Ван Гог выстрелил себе в грудь и двумя днями позже скончался от ран. Срочно прибывший Тео неотлучно находился у постели умирающего. Художник обращался к брату в последнем, так и не отправленном, найденном при нем письме: «Хотел бы написать тебе о многом, но чувствую, что это бесполезно. ‹…› В сущности, говорить за нас должны наши полотна. Да, дорогой мой брат, я всегда твердил тебе и теперь повторяю еще раз со всей серьезностью, на какую способна упорная сосредоточенная работа мысли… что никогда не буду считать тебя обычным торговцем картинами Коро. Через меня ты принимал участие в создании… полотен, которые даже в бурю сохраняют спокойствие. Мы создали их, и они существуют, а это самое главное, что я хотел тебе сказать… Что ж, я заплатил жизнью за свою работу, и она стоила мне половины моего рассудка, это так».

Тео Ван Гог умер шесть месяцев спустя. В 1914 его останки были перенесены в Овер-сюр-Уаз и захоронены рядом с могилой брата.