Музруков

«Отец заводов» Уралмаш

Уральский завод тяжелого машиностроения (УЗТМ) — предприятие, уникальное не только по российским, но и по мировым меркам. Его предназначение — выпуск оборудования для других заводов важнейших отраслей народного хозяйства: перерабатывающей, транспортной, легкой, пищевой. Максим Горький в своем поздравлении коллективу предприятия по случаю его официального ввода в строй (15 июля 1933 года) так характеризовал это знаменательное событие: «Вот пролетариат создал еще одну могучую крепость, возвел еще одно сооружение, которое явится отцом многих заводов и фабрик. С каждым месяцем, с каждым годом рабочая энергия все более мощно и грандиозно воплощается в жизнь, творя чудеса трудового героизма».

Промышленное развитие Урала началось еще в петровские времена, когда тульские кузнецы Демидовы закладывали железоделательные заводы. Мастерство уральских рабочих славилось по всей России. Богатейшие залежи полезных ископаемых делали Урал регионом, еще более привлекательным в отношении дальнейшего развития различных производств. Состоявшийся в 1930 году XIV съезд ВКП(б) выдвинул задачу: «Обеспечить за СССР экономическую самостоятельность, сберегающую СССР от превращения его в придаток капиталистического мирового хозяйства, для чего держать курс на индустриализацию страны, развитие производства средств производства… Развертывать нашу социалистическую промышленность на основе повышенного технического уровня». Однако ко времени перехода молодого советского государства к курсу на индустриализацию взгляды на будущее Урала в различных высоких инстанциях были далеко не однозначными.

Уралсовнархоз еще в 1925–1926 годах подготовил для правительства солидный доклад, в котором рассматривались вопросы реконструкции старых уральских заводов и строительства новых, для которых предлагались территории, прилегающие к Магнитогорску, Нижнему Тагилу, Свердловску. Теперь, когда в этих городах уже более семидесяти лет работают заводы-гиганты, их появление там воспринимается как само собой разумеющийся факт. Но в конце 1920-х годов известный инженер-металлург В. Е. Грум-Гржимайло, рецензируя проект Уралсовнархоза, писал: «Уральцами овладела мания величия. Мне кажется, вопрос о новых заводах должен быть в корне пересмотрен… Я настаиваю на том, что кормильцами Урала будут маленькие заводы-специалисты, о которых я неустанно твержу уже много лет, а не гиганты на глиняных ногах». В своих тезисах, опровергая доводы уральцев, он указывал, что никогда мощь уральской железоделательной промышленности не будет базироваться на черной металлургии, что в этом всегда будет доминировать Юг. А на Урале должны получить новую работу старые заводы: «Оси, железнодорожные скаты, изложницы, отливки труб, чугунная посуда, косы… обеспечат неисчерпаемый для Урала запас денег…»

Подобное мнение было не единственным, его активно поддерживали многие экономисты и, что вполне понятно, представители южных областей России и Украины, где были сосредоточены дореволюционные промышленные центры, привязанные своей деятельностью к залежам донбасских углей. Теперь можно вполне обоснованно сказать, что, если бы не позиция самих уральских специалистов, не преданность идее переустройства их прекрасного края, его будущее, а с ним наверняка и будущее всей страны, сложилось бы совсем по-другому.

Областные и краевые лидеры проявили тогда самостоятельность, подкрепив ее глубоко продуманными конкретными действиями. Уже в конце 1925 года распоряжением Уралсовнархоза создается Уральское бюро по проектированию заводов металлопромышленности, которое в 1926 году становится государственным проектным институтом, получив название «Уралгипромез». Новая организация сразу же представила на заседание Уральского облисполкома свой доклад о разворачивании работ по проектированию крупных машиностроительных предприятий. Именно в этом докладе было сказано: «Для индустриализации Урала, для развития горно-металлургической промышленности Урала, Сибири необходимо иметь свою машиностроительную базу, свой завод, изготавливающий тяжелое оборудование. Краматорский завод едва ли сможет обеспечить тяжелым оборудованием Юг.

Завод тяжелого машиностроения… обязан следовать за нуждами в машиностроительных изделиях уральской и, далее, сибирской промышленности и быть максимально подвижным — то есть он должен иметь все данные для того, чтобы следовать за интенсивным развитием той или иной отрасли промышленности».

7 декабря 1926 года президиум Уральского совнархоза утвердил в должности управляющего Уралмашстроем А. П. Банникова и в должности главного инженера проекта — В. Ф. Фидлера. Роль двух этих людей в создании Уралмаша невозможно переоценить. Одаренные, с большим жизненным опытом, трудолюбивые, честные, бескорыстные, они прекрасно дополняли друг друга. Банников был настойчив, напорист, умело руководил работниками самого разного уровня, всегда находил верный тон в общении с московскими управленцами. Фидлер, изобретательный, энциклопедически образованный, был настоящим «старым специалистом», по хорошей инженерной традиции строгим и требовательным. Эти удивительные люди отдали стройке и становлению производства не только все свои умения, знания и силы, но и в прямом смысле жизнь — обоих не стало в 1932 году, незадолго до пуска Уралмаша.

Уралсовнархоз определил место строительства — часть огромного лесного массива у озера Шувакиш, под Свердловском. Так как вопрос о возведении промышленного гиганта все еще дискутировался в Центре, уральцы должны были полагаться прежде всего на свои силы. Впоследствии нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе отметит: «Вся проблема как “большого Урала” (то есть создания там новых предприятий. — Н. Б.), так и реконструкции была свалена на плечи местных организаций…»

Действительно, даже такой авторитетный советский деятель, как Орджоникидзе, не мог тогда выделить новой стройке ни рубля из государственного бюджета — не было плана, в котором стояла бы соответствующая графа расходов. Но иную поддержку «местной инициативе» уральцев он оказывал и всегда был в курсе всех дел, связанных с Уралмашем. Такую же позицию по отношению к будущей новостройке занимал и В. В. Куйбышев, в те годы — председатель Госплана СССР. Выступая на VIII Уральской партийной конференции и касаясь проблем Уралмаша, он говорил: «Я не буду возражать, если вы в своей практике будете по этим вопросам больше шуметь, больше кричать и нажимать. Это надо делать потому, что задача, за которую вы боретесь, является абсолютно справедливой и правильной, и стоит поработать, и стоит поспорить над этим, чтобы создать на Урале мощный очаг тяжелой индустрии, тем более что это является целесообразным не только с точки зрения интересов Уральской области, но и с точки зрения общественных интересов».

Итак, можно сказать, что государственное значение местных планов на самом высоком уровне было подтверждено по крайней мере идеологически. Более серьезной поддержки дожидаться уральцы не стали.

Летом 1927 года начались изыскательские работы — пробивались шурфы, исследовались почвы, на которых предстояло возводить фундаменты будущих производственных зданий. Изысканиями занимались несколько человек, а им предстояло обследовать более шестнадцати квадратных километров: такая территория была выделена под строительство. Условия жизни — самые убогие: землянка, где не было даже топчанов, продукты — только те, которые кто-нибудь привозил с оказией из города. Зато комаров столько, что приходилось выкуривать их из землянки дымом.

Первые просеки и дороги начали прокладывать тем же летом. Рабочая сила Уралмашстроя состояла тогда всего из нескольких бригад. Каждая из них представляла собой артель сезонников-земляков, пришедших на заработки из различных областей России, часто издалека. Среди них были лесорубы, плотники, каменщики — мастера на все руки. Бригады валили и корчевали лес, вели железнодорожную насыпь, рубили домишки и бараки. Труд свой ценили высоко. Когда стало ясно, что у хозяев стройки с деньгами не густо, артели постепенно перешли на другие, более солидные и, главное, надежные заработки.

Дольше других держалась бригада Филимонова, набранная из рабочих Верх-Исетского, соседнего со Свердловском завода. Один из артельщиков Филимонова — Рагоза — оставил собственноручно записанные воспоминания, которые хранятся в архиве Уралмаша (сохранена орфография автора):

«Когда мы пришли работать, только было привезено гужевым транспортом 2 куба серого камня, 3 куба песку и 100 штук досок. Вот наш гигант из чево возрос. Мы работали с большою радостью. В таком густом лесе пели пташки, а теперь поют наши станки зазывную пролетарскую песню. А контора была у товарища Банникова на каждом пеньке. Он с нами всевозможные беседы проводил о стройке. Подходит как-то под вечер:

— Я чичас все работы обошел, просмотрел. Даже исть захотел. Есть у вас картошка?

Садимся мы восемь человек и он девятый в кружок, полное ведерко вареной картошки в мундирах стаить перед нами да булки две аржанова хлеба, и ужинаим.

Вначале спали под сосной, потом сделали избушку для сторожа и самих себя. Сторожу фамилия была Барон Лаврентий. Первая работа артели — 12 ям для гашения извести, и лес валили. Была прорублена железная дорога, насыпь сделана и отведена ветка, которая называлась Южная. Коновозчики работали на 250 лошадях.

Потом челябинцы составили конфликт, чтобы завод был там, как у них руда и топливо, уголь. А у нас прямо под боком какие громадные залежи торфа… Всех почти рассчитали. Осталось в зиму 20 человек, а в лесу один Лаврентий Барон в сторожке. Мы покинули наш родной завод, встали на учет безработных на бирже… Прослышали о возобновлении строительства и пошли к Барону.

Там встретились с Банниковым и Доброхотовым (прораб). Нас приняли, и мы набрали новую бригаду. В мае заимели уже контору. В Пышме купили домик за 350 рублей и перевезли. Потом поставили ларек. 10 июля прибыло еще 250 человек, а потом оборудование пошло».

Осип Рагоза навсегда связал свою судьбу с Уралмашем, по окончании стройки поступил на завод и стал затем знаменитым кузнецом. Составленная им своеобразная хроника начального периода стройки кратко говорит о нескольких важных моментах. При подготовке первого пятилетнего плана долго не принималось окончательного решения о месте строительства гиганта тяжелого машиностроения СССР (как видим, и челябинцы выступили в качестве конкурентов).

Наконец 6 сентября 1927 года Совет Труда и Обороны СССР утвердил местом постройки Уральского завода тяжелого машиностроения район Свердловска и предложил ВСНХ СССР закончить составление проекта к 1 января 1928 года. Указанная дата означала, что стройка до завершения рассмотрения проекта замораживается — в прямом и переносном смысле этого слова. На площадке под Свердловском выросли огромные снежные сугробы, над ними царила тишина.

В. Маяковский, побывавший в этих местах как раз в январе 1928 года, запечатлел уральскую зимнюю глушь в таких строках:

Возобновились работы на строительной площадке Уралмаша через несколько месяцев. Почетный уралмашевец М. Г. Овсянников так описывает этот период:

«В марте 1928 года туда, где стоял дремучий лес, пришли строители. Они нарушили вековую тишину уральской тайги. Но ее обитатели не хотели с этим мириться. Долгое время гостями стройки были зайцы, лисицы, выводки диких кабанов, а по ночам слышался тревожный вой бродячих волков. Однажды в район будущей ТЭЦ забрел лось и, испугавшись людей, с поразительной ловкостью прыгнул через пятиметровый котлован подземного тоннеля и скрылся в лесу.

Строительство завода раскинулось на площади в несколько десятков квадратных километров. Состав строителей был весьма разношерстный. В основном это были крестьяне, пришедшие со своими лошадьми и грабарками на заработки. Часть из них бежала от насильственной коллективизации. Они приносили на стройку пережитки частнособственнической психологии, среди них было немало рвачей, случались воровство и уголовные преступления. Однако основная часть работников — крестьяне из центральной России и с Урала — были очень трудолюбивы, выносливы, старательны. Первые годы на стройке не было ни одной автомашины, ни одного крана. Для подъема металлоконструкций и перекрытий употреблялись тросовые тали, называемые рабочими “катеринки”.

В сильные морозы, когда приходилось выдерживать борьбу с холодом в рваных зипунах и лаптях, на стройке горели костры, благо, лес был рядом. Весной и осенью в непролазной грязи увязали лошади, их заменяли люди. А летом всех донимали комары и жара.

Но жизнь на стройке не замирала ни на один час…»

Хотя крестьяне действительно в большом количестве приезжали из своих глухих краев на стройку, очень скоро ведущей силой на ней стали коренные уральцы, потомственные рабочие. Управленческий состав подбирался особо тщательно, на это были направлены усилия многих организаций, прежде всего партийных. Те, кто прибывал на стройку, быстро становились хорошими специалистами, сталкиваясь со сложными, интересными задачами, которые еще никто нигде не решал.

Архитектор М. В. Рейшер вспоминал: «Порой и мелочь вырастала в проблему, над которой мы ломали головы. К примеру, помню головоломную задачу, по нынешним временам смехотворную: какие оконные переплеты делать в цехах? Одинарные — холодно будет, двойные — дорого. Помню, что посылали специально по этому вопросу в командировку по разным стройкам страны Женю Балакшину, а она никакого решения не привезла. Нигде еще не знали, как делать. И мы запроектировали для цехов одинарные оконные переплеты, но с двойными стеклами. Потом выяснилось, что это и есть самый экономичный и эффективный способ».

Проект завода развивался вместе со стройкой, которая с каждым днем набирала темпы. Планы проектировщиков становились все более грандиозными. Главный инженер Фидлер часто слышал упреки в расточительности, в нерациональном подходе к делу: завод можно было расположить на площади в два раза меньшей, нет смысла в таких длинных коммуникациях, растут транспортные расходы… В. Ф. Фидлер отвечал всегда одно и то же: «Завод — это живой организм, который рождается, развивается, мужает… При определении производственной мощности завода я считаю правильным исходить из того, чтобы завод мог изготовить самые крупные и самые тяжелые детали тех установок, которые имеются на нем самом».

Эта «формула Фидлера», как ее называли на Уралмаше, успешно претворялась в жизнь и обеспечила заводу выход на передовые рубежи производства не только в стране, но и в мире. Более того, прозорливость и принципиальность его первых руководителей позволили в военные годы развить на Уралмаше необыкновенно эффективное производство вооружений. По свидетельству ветеранов завода, фраза «Если завтра война?» не раз повторялась руководителями Уралмаша. И они сделали все возможное — и то, что теперь кажется невозможным, — для того, чтобы в будущей войне советская промышленность могла быстро перейти на военные рельсы и уверенно двигаться по ним к победе.

15 июля 1928 года состоялась торжественная церемония закладки завода. Эта дата была выбрана не случайно. Еще не остыли воспоминания о страшных днях колчаковского террора, о тяжелых боях, с которыми полки Красной Армии брали город. Самые кровопролитные сражения прошли как раз в тех местах, где теперь возводился Уралмаш.

Но в начале 1929 года на стройку обрушились неожиданные распоряжения из Москвы — сначала о сокращении финансирования более чем втрое, затем о полной остановке работ. Будущий завод теперь предполагалось разместить в Нижнем Тагиле. За таким решением Центра крылись различные хитросплетения межведомственной борьбы, которые разрешились только через год. В течение этого времени руководство стройки вынуждено было пойти на пересмотр всех тщательно проработанных планов, чтобы спасти их конечный результат — Уралмаш под Свердловском. Была приостановлена прокладка дороги, а все силы и средства брошены на строительство цеха металлоконструкций. На работу и обратно в город, а это восемь километров, сотрудники добираются «веревочкой» — пешком по снегу, держась друг за друга и следуя за лошадью, впряженной в сани, — она идет первой, прокладывая путь людям.

По поручению коммунистов Уралмаша Банников в конце марта уезжает в столицу — добиваться правды. Его сопровождают главный бухгалтер Александров с полным отчетом о финансовом состоянии стройки и фотограф Татарченко с подбором наглядных материалов о ее жизни. Эту делегацию принимает нарком Рабоче-Крестьянской инспекции Серго Орджоникидзе. Сообщение Банникова о работе коллектива Уралмаша, особенно такое убедительное доказательство активности инженеров и рабочих, как полностью построенный корпус цеха металлических конструкций, привело к единственно верному решению: Уралмашу быть там, где он заложен.

К лету 1932 года стало ясно, что Уралмашзавод уже существует как самостоятельная производственная единица, а не часть стройки. 16 июля был включен первый станок в модельном цехе и токарь А. Суханов начал обработку первой детали. К этому времени коллектив работающих на Уралмашстрое и заводе насчитывал свыше тридцати тысяч человек. Почти все они жили вблизи стройки — там, где с каждым днем приобретали все более четкие очертания улицы, скверы, здания соцгорода, спроектированного ленинградским архитектором П. Оранским.

Текучести кадров почти не было — к началу 1933 года она составляла 1,7 процента. Люди закреплялись на заводе не только потому, что здесь была высокая зарплата и возможность получить хорошее жилье — привлекал и творческий характер работы.

Для монтажа и наладки новейшей техники приглашались иностранные специалисты. Однако в 1933 году отношения с ними разладились. Кое-кто откровенно саботировал работу, кто-то вообще к ней не приступал. Иностранные фирмы, постепенно выходя из экономического кризиса, все чаще в одностороннем порядке разрывали подписанные контракты. Поэтому нередко смонтированное дорогое оборудование простаивало — как на нем работать, никто из уральцев не знал. Подобная ситуация сложилась в модельном цехе, где огромный станок фирмы «Вадкин», за который было заплачено золотом, бездействовал. Поставщик не прислал даже схемы, которая помогла бы ориентироваться во множестве рычажков и кнопок на панели управления. Квалифицированные инженеры находились в затруднении, опасаясь своей «самодеятельностью» повредить сложный механизм. Рабочий М. И. Семушин поступил своеобразно: не отходил от станка, даже запирался в отделении, где тот стоял. Не одну неделю провел он в таком затворничестве, но разгадал все тайны «Вадкина», успешно запустил станок и научил работать на нем восемнадцать молодых товарищей по цеху.

Бурно и красиво пройдя этап строительства и ввода в строй, Уралмаш оказался затем в иных обстоятельствах. Жесткий план, год от года увеличивающийся, разветвленные связи со многими предприятиями страны и внутри завода, тяжелый режим круглосуточных работ, необходимость держать под постоянным и надежным контролем сотни и тысячи параметров производственного процесса… К этим условиям не применим лозунг «Даешь!». Там, где нужна мелкая, негероическая, но стабильная работа, он не действует. И еще одну пословицу придется вспомнить для характеристики первых лет деятельности Уралмаша: наши недостатки — это продолжение наших достоинств. В самом деле, умение преодолевать трудности на волне энтузиазма, пренебрежение мелочами в стремлении к большим целям иногда перерастает в излишнюю размашистость при выработке решений, небрежность планирования, нежелание всматриваться в детали. Со всеми этими «болезнями роста» и пришлось столкнуться коллективу завода после июля 1933 года, когда отгремели торжественные звуки оркестров и пошла череда обычных трудовых будней.

В апреле 1934 года завод отчитался за выполнение программы работ на 122 процента, но ликование коллектива быстро сменилось глубоким огорчением. Высокий показатель стал результатом грубой ошибки экономистов. Кроме того, обнаружились большие объемы незавершенной и невостребованной продукции. Началась реорганизация служб планирования и управления. Усиливался контроль за ними со стороны партийной и комсомольской организаций. Вскоре работа верхнего эшелона на Уралмаше была перестроена полностью. Ко времени пуска завода его директор имел тринадцать (!) помощников и заместителей, полностью самостоятельных в принятии решений. Теперь строгое единоначалие и право окончательного решения производственных вопросов сосредоточились в руках одного человека — директора. Его первым заместителем стал главный инженер. Осталось еще три других «зама», а остальные отправились на участки конкретного производства.

При этом партия провела на заводе чистки, прошедшие довольно жестко. В их ходе сняли первого директора, Городнова. Но многие пострадали незаслуженно. Под шум по поводу борьбы с вредителями многие сводили личные счеты. Немало хороших специалистов пропустили через жестокий механизм чистки. Как и на многих других предприятиях страны, зазвучал термин «спецеедство». Правда, на Уралмаше вовремя выправили положение, отменив необоснованные наказания и приняв строгие меры к инициаторам развязывания вредной кампании.

Ссылки и жалобы на то, что во всем виноваты «спецы», оказались необоснованными. Через месяц после чисток прорыв произошел на другом фланге — чугунолитейный цех выполнил задание только наполовину, при этом двадцать шесть процентов изделий оказались бракованными. Вообще говоря, в таком развитии событий не было ничего удивительного. Выполняемые на Уралмаше операции относились в среднем к разрядам не ниже четвертого-пятого, а основная масса рабочих имела квалификацию не выше третьего. На заводе числились полторы тысячи инженерных работников, но половина из них или не имела специального образования, или только училась.

В довершение ко всему случилась беда: в самом конце 1934 года за несколько часов сгорел кузнечно-прессовый цех, в котором год велся монтаж уникального пресса усилием десять тысяч тонн. Причины пожара расследовались самым тщательным образом. Конечно, много говорили о вредительстве, но все же в конце концов пришли к выводу, что причиной его явилось короткое замыкание. Это несчастье, отбросившее завод на много месяцев назад, в то же время стало толчком к появлению на Уралмаше нового движения — стахановского. Когда 2 сентября 1935 года в стране стало известно об Алексее Стаханове, донбасском забойщике, во много раз перекрывшем норму выработки путем рационализации труда, уралмашевцы мгновенно подхватили его почин. В течение сентября на разных участках завода то и дело появлялись плакаты, поздравлявшие токарей, зуборезов, кузнецов, да и целые бригады, с достижением выработки в 160, 300, 420 процентов от нормы. Особенно поразили всех сталевары: они, тщательно продумав все детали производственного процесса и улучшив многие из них, «сняли» по 8–9 тонн стали с квадратного метра пода печи при норме 3,8 тонны.

Вот что писал тогда в заводской многотиражке токарь B. Тараненко: «Я помню штурмовые дни, месяцы, годы первой пятилетки на Уралмаше. Мы не выходили из цехов днями. Из первой смены оставались во вторую, из второй — в третью. Домой шли только затем, чтобы выспаться. Теперь эпоха штурмовщины прошла. Мне странно, если я сегодня должен задержаться после работы у своего станка. У меня остается достаточно времени для учебы, для общественной работы, для отдыха. И если я сейчас даю 200–300 процентов, то даю их легко, изо дня в день, в пределах урочного времени. Иное время — иной стиль. И мы — другие люди».

Повышение производительности труда — вот что было новым стилем. Поэтому 70 процентов уралмашевцев перешли в 1935 году на сдельную и премиальную системы оплаты труда. Однако, несмотря на то что план второго полугодия был выполнен, процент брака готовой продукции оставался высоким. Злые языки переиначили название УЗТМ — Уральский завод тяжелого машиностроения — в «тяжелый завод машиностроения». В 1936 году завод остался в должниках перед крупнейшими заказчиками: «Запорожсталью», «Азовсталью», криворожским комбинатом. Метростроевцы Москвы разорвали договор с Уралмашем и передали свой заказ на тюбинги — огромные кольца, которыми выкладывается подземный туннель — Коломенскому заводу им. Куйбышева.

В конце 1937 года директором завода был назначен C. А. Акопов, впоследствии видный деятель советской тяжелой промышленности. По его предложению вновь проведена реорганизация служб управления заводом, разукрупнены цехи, усилен планово-диспетчерский отдел. Директор поддерживал творческие усилия работников завода, сумел организовать производственный процесс так, что Уралмаш начал выходить из прорыва. В это время на заводе были изготовлены уникальные установки, работающие и сегодня: прокатный стан «720» для Магнитогорского металлургического комбината, способный давать больше проката, чем вся металлургия Италии в те годы, пятнадцатитонные лебедки и электропушки для домен. Экскаваторы с объемом ковша три кубометра отправлялись на угольные разрезы. К началу 1939 года Уралмаш выпускал машины восьмидесяти типов, в большинстве своем ранее в стране не производившиеся. За эту работу 6 апреля 1939 года завод был награжден высшей наградой Родины — орденом Ленина.

Казалось, будущее предприятия определилось довольно устойчиво. Но Акопова отзывают в Москву, в наркомат тяжелой промышленности, а новый руководитель, Н. И. Коробков, видимо, что-то упустил, чего-то не воспринял. Уралмаш опять не выполняет план, опять выпускает бракованную продукцию. Эта ситуация выглядела особенно тревожной, если учесть, что уже в те годы завод получал много оборонных заказов, количество которых постоянно возрастало. Именно поэтому к Уралмашу проявляло такое пристальное внимание руководство страны. И именно поэтому туда поздней осенью 1939 года был направлен Б. Г. Музруков.

Из прорыва

Ситуацию на Уралмашзаводе Б. Г. Музруков к моменту своего прибытия туда знал не только из бесед с В. А. Малышевым, но и благодаря еще одной встрече.

«После прочтения в Наркомате тяжелого машиностроения решения Политбюро ЦК партии о моем назначении директором Уралмашзавода, — вспоминал Борис Глебович, — я хотел зайти попрощаться с товарищами из наркомата, с которыми приходилось вместе решать вопросы по Кировскому заводу. По пути к ним меня встретил и пригласил к себе первый заместитель наркома т. Акопов С. А., который в 1938 году работал директором Уралмаша. Беседа была длительной, для меня очень полезной, так как я из первых уст узнал обстановку завода на сегодня, мнение руководства о событиях, которые завод пережил за последнее время. Акопов С. А. был эрудированным инженером, крупным партийным работником и обладал большим организаторским талантом. Эти качества в данном случае позволили ему дать объективную оценку кадрам и возможностям развития завода, каждый проект которого должен был отражать уровень мировых достижений науки и техники.

Акопов подробно рассказал историю создания комиссии Маленкова. После ухода в 1939 году Акопова в наркомат стали обостряться отношения директора завода Н. И. Коробкова и старшего военпреда, который вынужден был направить письмо в ЦК партии об имевшем место браке орудийной стали и бездействии дирекции по его ликвидации.

Разбор дела комиссией Г. М. Маленкова показал, что действительно предъявляемая артиллерийская сталь не подходит по механическим свойствам. Собственной возможности отливки качественной артиллерийской стали завод не использовал и пошел по пути заказа этой стали на других заводах оборонной промышленности. Тем самым завод ставил себя в положение полной зависимости от поставок со стороны. Такую попытку они сделали, обратившись и на Кировский завод. Как могли, мы доказывали неправильность их действия, предложили послать к ним группу специалистов, которая могла бы помочь освоить отливку нужной стали. Но почему-то уральцы отказались.

Трудности такой отливки заключаются в том, что кислая мартеновская сталь требует точного исполнения всего технологического режима ведения плавки и хороших, чистых по сере и фосфору исходных материалов. Такая сталь широко используется для производства артиллерийских орудий, а также роторов турбин, крупных коленчатых валов, то есть изделий, которые должны иметь высокую механическую прочность вдоль и поперек волокна. Чрезвычайно опасным пороком легированной стали являются флокены (дефекты внутреннего строения стали в виде серебристо-белых пятен в изломе или волосовин на протравленных шлифах. — Н. Б).

Большое влияние на образование флокенов оказывает повышенное выделение водорода. Образование флокенов можно предотвратить медленным охлаждением стали или изотермическим отжигом. Вот почему на всех заводах для получения хороших легированных сталей без флокенов оперативно построили печи с медленным охлаждением.

В решении комиссии Маленкова было сказано, что дирекция Уралмашзавода не приняла своевременно мер по ликвидации брака орудийной стали и вместо деловой совместной работы с военными представителями по ликвидации брака встала на путь дискуссий и запутывания дела. Наркому Малышеву В. А. предложено было освободить директора завода Коробкова Н. И. от занимаемой должности и укрепить руководство завода.

Вот с этим предварительным багажом знаний о заводе я и поехал на Уралмаш».

Борису Глебовичу как металлургу было ясно, что прежде всего положение надо выправлять на металлургическом производстве. Но Уралмаш — огромное предприятие, в нем множество подразделений и цехов. Какова там обстановка, что нужно предпринять для ее улучшения?

Поезда, даже скорые, в те времена ходили гораздо медленнее, чем теперь. Путь из Москвы на Урал был долгим. Борис Глебович мог и немного отдохнуть, и продумать варианты развития событий.

Из воспоминаний Б. Г. Музрукова:

«В Свердловск выехал я 22 ноября 1939 года в международном вагоне скорого поезда, идущего на Восток. Я оказался один на весь вагон, поэтому хорошо обслуживался и вдоволь напился крепкого чая. Колеса мерно отстукивали расстояние. На душе тревожно. Я думал о друзьях с Кировского, об их заботах и планах, которые мы вместе составляли. На Кировском заводе я проработал десять лет, если не считать командировки в Италию в составе военно-морской комиссии. Полученный мною на заводе большой практический опыт по руководству заготовительными цехами, затем опыт главного металлурга, большой опыт организаторской и политической работы в комсомольской и партийной организациях позволял мне надеяться, что с помощью партийной организации Уралмашзавода мы справимся со всеми трудностями. Я должен по доверию партии и правительства вступить на путь большой хозяйственно-политической деятельности на заводе, который был создан в первую пятилетку усилиями всего советского народа как первенец тяжелого машиностроения — “Завод заводов”.

Были мнения, что создание такого гиганта, как Уралмаш, является ошибкой, что такие заводы неуправляемы. За шесть лет работы Уралмаша на нем сменилось семь директоров, я был восьмым.

Приближалась Пермь. Природа меняется, равнины переходят к предгорьям Урала. Чувствуется, что паровоз тащит состав на очередной подъем с большим усилием, потом быстрый спуск и снова подъем. Не хотелось отходить от окна, так было красиво».

Инженер Музруков не мог тогда знать, что Урал надолго станет для него самым важным местом на земле, что здесь его ждет работа, которой не делал никто и никогда. И что за этой работой у него почти не будет времени, чтобы спокойно любоваться красотой, раскрывшейся за окном вагона.

«На вокзале в Свердловске, — вспоминал позднее Борис Глебович, — меня встретил секретарь заводоуправления. Он выжидательно осматривается и кого-то ждет: “Разве с Вами по службе никто не приехал?” Я говорю: “Нет, я один”. Секретарь был явно удивлен. Они на Уралмаше привыкли к тому, что каждый новый директор привозил и группу своих товарищей, которых ставил на руководящие посты.

Я никогда такого не делал. Я считал своим долгом работать с тем коллективом, который сложился до меня.

Поехали прямо на завод. От города Свердловска до завода расстояние восемь километров. Дорога сравнительно недавно построена, и подведены трамвайные пути. Направо и налево — пустыри, а вот когда я уезжал с завода в 1947 году, то сказать этого уже было нельзя, все было застроено. Годы войны заставили свердловчан в быстром темпе построить новые цеха и заводы.

Наконец приехали на большую площадь перед серым зданием заводоуправления и прошли прямо в кабинет директора завода. По первому впечатлению было заметно, что директор завода Коробков Н. И. любит поговорить, повторяется, мысль не заканчивает. Мы договорились, чтобы он быстро подготовил акт сдачи и приема завода».

На следующее утро новый директор начал самое подробное знакомство с Уралмашем. Главным в этом знакомстве была не беседа с его предшественником Коробковым, а обход завода. И, как он впоследствии рассказывал, сердце его сжалось от тревоги. «Мне стало ясно, что к моменту моего приезда обстановка на заводе сложилась хуже, чем я думал. Производственный план давно не выполнялся, вследствие этого финансовое положение завода было очень тяжелым, буквально наступило банкротство, все возможные ссуды получены и других ждать не приходится. Выход был один: добиться выполнения государственного плана.

Чтобы не терять времени, я попросил главного инженера завода ознакомить меня со всеми цехами, службами главного механика и главного энергетика. Параллельно вечером плановый и производственные отделы знакомили меня с ходом выполнения программы и характеризовали, какие узкие места определились на заводе.

Естественно, что мы пошли осматривать цеха, выполняющие военные заказы. При входе в большой механический цех я не понял, куда попал. Все проходы между станками, смежные участки и вообще всякое возможное свободное место было заполнено изделиями в разных фазах механической обработки. Станки крутятся, люди ходят, но не видно, чтобы продукция сдавалась, так как технические условия по механической обработке в продольном и поперечном направлениях не выполняются, и военпред документ о годности продукции не подписывает.

Спрашиваю: “Сколько времени вы так работаете?” — “Вот уже полгода, как цех не выполняет план”. — “А зачем вы обрабатываете заготовки, заранее зная, что это будет некондиционная продукция?” — “Мы знаем, но если запретить работу, то что будут делать рабочие?!”

Таким образом, весь цех превращен в склад ненужных изделий. Заготовки поставлены в штабеля до подкрановых путей, созданы опасные условия для работы, производительности никакой, производственная дисциплина низкая. Уходил я с просмотра специальных, то есть оборонных, механических цехов с тяжелым чувством возмущения: почему руководящий состав управления завода не принял необходимых мер?

Я попросил вне очереди познакомить меня с заготовительными цехами, прежде всего с мартеновским и прессовым. Мартеновский цех тоже был в запущенном состоянии, везде беспорядок: как внизу, на кессонах, так и на основной площадке. Руководству цеха пришлось услышать от меня много неприятных вещей и, в том числе, что завод не работает по их вине. Я предложил им немедленно остановить цех на три дня и предъявить мне его после наведения порядка.

Прессовый цех произвел хорошее впечатление своим порядком и чистотой. Огромное впечатление я получил от работы 10-тонного поковочного пресса, способного обжимать болванку весом до 100 тонн, разогретую в печи до белого каления. Но все же мне пришлось оговорить вопрос с руководством цеха о температурном режиме при ковке легированных сталей. Технологическую инструкцию поручил внимательно обсудить и утвердить.

Для того чтобы определить характер брака в орудийных стволах, я дал указание главному инженеру подготовить для осмотра по пять труб из последних плавок всех заводов, поставляющих орудийную сталь. Осмотр показал, что на внутренних шлифованных поверхностях труб оказались флокены и шлаковые включения. Это по техническим условиям недопустимо! Почему же так произошло?

Такая сталь требует большой тщательности и внимания при подготовке исходных материалов — чугуна, лома — определения их чистоты по сере и фосфору, тщательной подготовки печей, обеспечения целостности футеровки печи, доведения шлака во время плавки до определенной кондиции. Кроме того, при ковке под прессом должны быть соблюдены температурные режимы между началом и концом процесса и, наконец, выполнен отжиг поковок после завершения всех операций под прессом.

Если такая сталь заказывается на стороне, то ее качество определяется на заводах-поставщиках двумя характеристиками: химическим составом и технологическим процессом плавки. Брак по шлаку — это небрежное ведение плавки на заводе-поставщике, а вот наличие флокенов может определяться как виной поставщика стали, так и некачественной работой изготовителя изделий из этой стали».

Напряженный день закончился поздно, но и вернувшись на служебную квартиру, Борис Глебович не думал об отдыхе. Картины увиденного, новые планы долго не давали ему уснуть. А через несколько часов раздался звонок: «Авария! “Козел” в мартене!» Прорыв металла произошел на основной печи объемом в 50 тонн. Когда Музруков стал искать руководителей цеха и главного металлурга, то никого не нашел — все уехали на охоту или рыбалку (была суббота). Всю ночь он провел вместе с молодыми инженерами и начальником смены, а наутро позвонил в райком партии первому секретарю и сообщил ему о причине аварии: плохой уход за поддоном печи. Приказ директора о снятии с должности главного металлурга и назначении на эту должность начальника смены мартеновского цеха Н. Н. Покалова секретарь райкома завизировал.

Был уволен и ряд других руководящих работников завода. Те пошли с жалобой в обком партии. Борис Глебович был неумолим и воспользовался документом о своем назначении, предъявив постановление ЦК ВКП(б) за подписью Сталина. Это помогло с первых дней укрепить позицию единоначалия. Именно такого принципа придерживался ранее С. А. Акопов, советы которого Музруков припоминал не раз.

Однако одними взысканиями и наказаниями дело с места не сдвинешь. Борис Глебович вспоминал о первых своих шагах, направленных на улучшение работы: «Вместе с новым главным металлургом мы отлично провели сложные мероприятия по обеспечению производства высококачественным металлом. Утром в понедельник мы собрали работников цеха, которым рассказали, что нужно сделать, чтобы отказаться от поставок металла со стороны. Дали указание начальнику цеха остановить цех на три дня и в три смены провести уборку всего хлама, все изложницы привести в порядок. Назначили ответственных за соблюдение всех требований, связанных с чистотой и наличием материалов, парка изложниц, инструментов для обеспечения работы последующей смены. Неподготовленную смену обязали не принимать.

Были приняты меры по материальной заинтересованности в работе без брака. В свое время мы на “Красном путиловце”много занимались нормированием и оплатой труда, и, судя по результатам, нашли пути стимулирования хорошей работы.

Я поручил главному металлургу окончательно откорректировать технологическую инструкцию по ведению плавок, дающих сталь для орудийного производства. При выполнении этой инструкции, исключающей брак, всей бригаде выплачивалась дополнительная премия в размере 30 процентов от оклада. Отчет о соблюдении инструкции подписывает начальник смены и утверждает главный металлург.

Главный металлург обязан вести учет всех плавок по сменам и бригадам. Тем бригадам, у которых все плавки за месяц будут в механическом цехе признаны годными, выплачивать дополнительную премию до 50 процентов в зависимости от значимости их вклада в данное изделие.

За качественную поставку шихты на эти спецплавки работникам шихтового двора выплачивать премию до 30 процентов по итогам месячных отчетов, заверенных начальниками смен мартеновского цеха.

Партийную организацию попросил поднять общественность, инженерно-технических работников, рабочих на преодоление всех трудностей, организовать соревнование по обеспечению выпуска качественной стали для орудийного производства.

Многие работники высказали деловые предложения по устранению брака и заверили, что оправдают доверие по отливке спецплавок.

Ввоз слитков для орудийного производства с других заводов был запрещен. Обеспечение качества собственных плавок было поручено службе главного металлурга и контрольной лаборатории. Все специалисты-металлурги были поставлены на сменную работу. Их главная задача состояла в том, чтобы не допускать отклонений от технологической инструкции.

Я, главный металлург и начальник ОТК в вечернее время, с 22 до 24 часов, перешли работать в механический цех, где проверяли чистоту шлифованной внутренней поверхности стволов и казенников орудий на флокены и шлаковые включения. При осмотре проверку выдержали лишь отдельные плавки от поставщиков, отливающих орудийную сталь. Остальное — брак! Значит, от поставок со стороны надо отказываться. Единственный выход — ждать своей кондиционной стали.

Дней через 15–20 начали поступать плавки с мартена Уралмаша. Мы с нетерпением ждали результатов испытания образцов. При осмотре внутренней поверхности дефектов не обнаружено, и, наконец, образцы показали нужные механические свойства. Этот успех был сразу доведен до сведения всех рабочих и ИТР мартеновского цеха. Наконец всем стало видно, что умельцы есть и на Уралмаше, что мы сумеем обеспечить весь план производства своей хорошей сталью!

Успех есть, но его надо закрепить, поэтому еще раз была проведена тщательная проверка всего того, что было записано к исполнению, когда намечали план наступления. Напряженный труд коллектива мартеновцев и помощь, которую оказали ему транспортники, энергетики, ремонтники и особенно печники, привели к разительным результатам.

Простой печи, на которой произошел “козел”, был в короткий срок ликвидирован, и печь снова заработала. Печь с кислой футеровкой внимательно осмотрели, был сделан мелкий ремонт внутренней поверхности свода и пода печи.

Нужно отметить, что чистоту в цехе навели удивительную. Так, например, курильщикам стыдно стало бросать на пол окурки, а если кто-то все же так поступал, то его тут же заставляли окурок поднять и отнести в урну. Цех посветлел. Стекла очистили либо заменили, как боковые, так и наверху. Провели линии для правильного расположения на площади цеха различных грузов. Короче говоря, в такой цех приятно было войти. Чистота и культура на рабочих местах способствовали тому, что шлаковые включения в стали исчезли. Флокены были ликвидированы путем соблюдения термического режима при ковке и обжиге.

Теперь, когда специалисты-металлурги убедились, что коллектив Уралмаша сам может отлить добротную орудийную сталь, наступила пора убедить в этом полковника — старшего военпреда завода. Ввиду тех событий, которые происходили несколько месяцев назад в спорах между военпредами и дирекцией о качестве стали, старший военпред мне представляться не стал. Он решил посмотреть, что будет делать новый директор.

Однажды я сам позвонил старшему военпреду и попросил его прийти в механический цех № 2 к 22 часам, где я лично буду предъявлять ему 12 стволов. От такого предложения он отказаться не смог, и в тот вечер я впервые сдал старшему военпреду партию орудийных стволов, изготовленных из стали мартеновского цеха Уралмаша. Пользуясь такой встречей, я повел его в мартеновский цех, где он был совершенно поражен состоянием цеха:

— Когда вы успели это сделать?!

— Вот теперь, при таком состоянии цеха, директор завода на сто процентов гарантирует выпуск качественной орудийной стали.

Я рассказал военпреду, что в заделе у нас уже есть хороший металл, изготовленный по новой технологической инструкции, и мы полностью отказались от поставок орудийной стали с других заводов.

— Это позволяет нам заявить, что с браком орудийной стали покончено.

На следующий день старший военпред пришел ко мне, и мы с ним хорошо поговорили о необходимости совместной борьбы за качество. Я заверил, что его сигналы будут незамедлительно рассматриваться».

Новый директор пришел на завод, который хронически не выполнял план. Но он быстро понял, что коллектив работающих на Уралмаше — это в большинстве своем хорошие специалисты, многие из которых обладают значительным потенциалом роста. Люди, на которых Музруков опирался во всех своих преобразованиях, сразу же оценили замечательные качества нового руководителя. Без суеты и спешки вникал он во все производственные дела и везде находил пути повышения качества труда.

Один из старейших работников Уралмаша Е. С. Матвеев вспоминал: «Музруков работу на заводе начал с расшивки узких мест металлургического производства. Металлические заготовки в тот период определяли объем выпуска машин и оборудования. Сталелитейный цех Б. Г. Музруков разделил на два — на сталелитейный и мартеновский цеха. Кузнечно-прессовый — на кузнечный и прессовый цеха. Эти мероприятия были необходимы. Большие цеха с большой номенклатурой выпускаемых деталей были неуправляемыми. Сдерживалась технологическая подготовка производства. Руководители цехов не успевали охватить весь огромный объем сложного производства.

Для сближения инженерных служб с производством при разработке технологий и оснащения производства Борис Глебович перестроил технические службы завода. Организовал отдел главного технолога, отдел главного металлурга, отдел сварочного производства. Эти его решения в дальнейшем, а особенно при переходе на оборонную продукцию, сыграли решающую роль.

Борис Глебович, глубоко владеющий экономикой производства, с первых дней работы на заводе был обеспокоен системой расширения воспроизводства, то есть возможностями восстановления и амортизации средств производства и частичного их обновления. Чтобы понять истинное положение в этой области, Борис Глебович решил провести в 1940 году глубокий смотр средств производства (станочного парка и оснащения). Приказами по заводу была назначена заводская смотровая комиссия. Председателем комиссии стал главный механик завода Кизема Александр Леонтьевич. Он попросил комитет комсомола взять активное шефство над этой работой. Заместителем председателя заводской комиссии от комсомола был приказом назначен я, Матвеев Евгений Степанович. Приказано было нам создать цеховые комиссии. Была разработана программа проверки:

— периодичность и качество ремонта станочного парка и оборудования (всего);

— система ремонта и хранения оснастки инструмента;

— соответствие оборудования современному уровню по точности и производительности.

В процессе смотра Борис Глебович внимательно следил за проведением всей работы. В итоге смотра было обнаружено много недостатков: несвоевременный и некачественный ремонт оборудования, особенно уникального. Много недочетов обнаружилось и в ремонте и хранении оснастки и инструмента. Неквалифицированной была даже заточка инструмента, особенно сложнорежущего. Все это суммарно снижало производительность в механосборочном производстве.

В итоге был издан приказ по заводу с указаниями мероприятий по ремонту и обновлению оборудования. Регламентирована периодичность ремонта, усилен контроль за его качеством. Приказано во всех механосборочных цехах организовать централизованную заточку инструмента и открыть лаборатории по проверке мерительного инструмента. Также упорядочили систему выдачи режущего и мерительного инструмента на рабочие места, подробно учитывали износ и восстановление инструмента. Приказано было во всех цехах учредить должность заместителя начальника цеха по подготовке производства, то есть по технике.

Борис Глебович был настоящим производственником социалистической эпохи: глубоко знал основы организации производства и основы экономики расширенного воспроизводства предприятия. Обладая огромной властью, он никогда не унижал достоинство людей. За эти качества люди уважали и любили нового директора завода — немногословного, умного и душевного организатора огромного предприятия. Борис Глебович не хватался за все дела сразу, а брался за них постепенно, но доводил каждое до конца. Умел любой технический вопрос рассмотреть и оценить со всех сторон, особенно с точки зрения его экономического эффекта, материальных возможностей и перспектив развития. Чувство нового всегда стояло на первом месте в ряду с его требованиями, он очень быстро вписался в коллектив завода. Нам сразу же стало казаться, что он уже много лет работает директором. Его очень уважали за разумность и твердые решения».

А вот что писал в своих воспоминаниях другой ветеран Уралмаша — С.И. Самойлов: «Бориса Глебовича я впервые увидел вскоре после его приезда на Уралмашзавод. Он был высокого роста, худощавый, со строгим внимательным взглядом больших серых глаз, своей манерой держаться производил впечатление волевого, умного человека. Внимательно выслушав собеседника, он неторопливо, без подчеркивания, очень четко и твердо высказывал свое мнение или решение по обсуждавшимся вопросам. Тем самым внушалась необходимость выполнения принятого решения.

Одновременно с ним прибыл и новый главный инженер Дмитрий Александрович Рыжков, из Горького, где он работал главным инженером завода фрезерных станков. Дмитрий Александрович, участник Гражданской войны (он сражался в рядах буденновской конницы), стал надежным помощником молодого директора.

Основной проблемой того времени был огромный брак и дефицит стального литья, в первую очередь — для оборонных заказов. Высококвалифицированному металлургу и талантливому организатору Музрукову понадобилось всего несколько дней после прибытия на завод, чтобы убедиться в том, что для обеспечения завода стальным литьем нужны не дополнительные мощности, а кардинальные внутренние решения. И Борис Глебович немедленно принял и провел в жизнь комплекс мер, быстро исправивших положение со стальным литьем на заводе. Ими прежде всего были принципиальное изменение организации цеха и подбор руководящих кадров.

В конце 1939-го — начале 1940 года Уралмашзавод переживал период своей организационной молодости. Для успешного движения вперед, освоения огромных мощностей и выполнения плана по непрерывно возрастающему выпуску первоклассных машин нужна была, кроме энтузиазма и повышения квалификации персонала, четкая современная организация технических служб, планирование и подготовка производства, управление им.

Решая повседневные задачи, Борис Глебович и Дмитрий Александрович учитывали и неотложную необходимость совершенствования организации всех технических служб завода. На базе технологических, нормировочных и конструкторских цеховых бюро и технического отдела завода был создан комплексный отдел подготовки и развития производства — отдел главного технолога завода. На этот отдел было возложено обеспечение подготовки текущего производства и ответственность за перспективы развития механосборочного, сварочного производства и технологичности конструкций машин, которые разрабатывал конструкторский отдел завода. Жизнь полностью подтвердила правильность создания на заводе полнокровной централизованной технологической службы.

Одним из достоинств нового директора была его проницательность, умение правильно оценивать людей по их делам, а не по громким фразам. Всегда сдержанный, внимательный, немногословный, но твердый и непреклонный в своих решениях, Борис Глебович очень чутко, я бы сказал, душевно и с доверием относился к людям. Он оценивал людей только по сути, а не по красивым словам. Характерно то, что, начав работу на Уралмашзаводе, где он не знал абсолютно никого, он не поддался соблазну и не привлек на Уралмаш работников с Кировского завода, которых он знал лично и мог доверять безоговорочно. Нет, он поверил в силы молодого коллектива Уралмаша, в сплоченность его партийной организации. Это мудрое решение, безусловно, сыграло роль в создании на заводе деловой творческой обстановки и укреплении авторитета нового директора в то сложное время».

Главным результатом деятельности нового директора стало то, что с нового, 1940 года Уралмашзавод твердо стал на путь стопроцентного выполнения спецпрограммы (гособоронзаказа). Весь этот год завод работал успешно и по другим направлениям. В самом конце 1940 года заводская многотиражка опубликовала подборку материалов по итогам выполнения годовых планов. В ней была и статья Б. Г. Музрукова под названием «Что дает Родине Уралмашзавод». Директор приводит слова из приветствия ЦК ВКП(б) ко дню ввода предприятия в строй: «Уралмаш дает СССР новую базу для освобождения от иностранной зависимости в деле быстрого развертывания металлургии и других важнейших отраслей тяжелой промышленности. Пуск Уральского машиностроительного завода — крупнейшая победа в развертывании второй угольно-металлургической базы на Востоке, в строительстве Урало-Кузнецкого комбината».

Далее Б. Г. Музруков пишет о первых самостоятельных шагах Уралмаша: «Царская Россия не имела своих машиностроительных заводов, металлургического оборудования, да и вообще своего машиностроения… Уралмаш, приступая к освоению металлургического оборудования, не имел своего опыта и не мог позаимствовать его на отечественных заводах, ибо он и там отсутствовал. Мы вынуждены были копировать импортные образцы. Так, по чертежам, поставленным путем эскизировки с натуры, с импортных машин, завезенных к нам в первую пятилетку, завод в 1933–1935 годах освоил коксовые грохота, пневматическую пушку для забивки летки доменной печи, распределитель шихты “Мак-Ки” и др.».

Только тщательно и аккуратно перечислив успехи предыдущих лет, Борис Глебович приступает к описанию того, что сделано за последнее время: «Теперь же мы имеем в эксплуатации свои собственные конструкции этих машин, значительно повышающих культуру работы металлургов и производительность доменных печей.

В этом году вступила в строй наша совершенно новая конструкция электрической пушки. Эта пушка полностью автоматизирована, все операции по забивке летки доменной печи производятся одним нажатием кнопки с пульта управления, расположенного вдалеке от горна. Люди не должны при этом стоять у горна, как до сих пор, и, таким образом, совершенно снимается опасность ожогов и других видов травматизма. Конструкторы этой машины — И. А. Зимин и М. П. Плотников.

Засыпные приборы мы также изготовляем теперь своей конструкции, причем самые крупные в мировой практике…

Доменное оборудование собственной конструкции мы поставляем почти по всей номенклатуре».

Об этом виде оборудования Б. Г. Музруков рассказал в своей статье подробнее: «Отбирая все лучшее из капиталистической техники и создавая свои конструкции, мы за годы второй пятилетки и первые годы третьей пятилетки оборудовали такие доменные печи, как по мощности, так и по производительности, каких не знает капиталистический мир.

Запорожская доменная печь № 3, оборудованная нами, дает суточную производительность до 1935 тонн чугуна против проектной 1700 тонн. А самые производительные печи Америки дают только 1650 тонн. По технике производства наши доменные печи стоят безусловно выше любых домен Америки и Европы.

За шесть с половиной лет наш завод оборудовал 14 доменных печей общим объемом 15 000 кубических метров, с суточной выплавкой чугуна около 16 500 тонн, или более чем 25 процентов суточной выплавки по Союзу!»

Главную задачу, однако, Музруков видит не только в наращивании плановых показателей: «Но в доменной печи еще осталось много ручного труда, а наша задача заключается в том, чтобы совершенно изгнать его оттуда. С этой целью в 1940 году нашими конструкторами Тютюнниковым, Перотте, Григорьевым под руководством главного конструктора Григорьева разработана автоматическая машина для разделки чугунной летки. Эта машина запущена в производство. Также запущена в производство автоматическая машина для обслуживания шлаковой летки конструкции Плотникова и Панфилова».

Далее Борис Глебович рассказывает о другой продукции Уралмаша, также уникальной: «За 6,5 лет завод оборудовал 25 мартеновских печей и два мощных 1300-тонных миксера, которые раньше ввозились из-за границы. В 1940 году наш завод изготавливает 100-тонный травеллер весом около 1300 тонн. Этот кран может управляться только радиотелефонной связью из-за своих громадных габаритов. Если установить этот кран над нашим заводоуправлением, то он пройдет, не задевая даже седьмого этажа этого здания. В 1940 году конструктором Богдановым и другими разработан и запущен в производство мощный 250-тонный стрипперный кран. Таких кранов не имеет Европа. За шесть с половиной лет Уралмаш изготовил 24 прокатных стана различного назначения, в том числе такие крупные станы, как среднелистовой “Тандем” для Запорожстали с годовой производительностью 300 тысяч тонн листов; стан “Трио-800”, заготовочный, для Чусовского завода, с производительностью 250 тысяч тонн заготовки; непрерывно-заготовочный стан “720” и блюминг 1150 для Магнитогорского комбината».

Называя передовые коллективы, Б. Г. Музруков первым отмечает мартеновский цех — тот самый, который год назад неприятно поразил нового директора беспорядком, низким качеством труда, равнодушным отношением к делу. Тогда мартеновцев называли виновниками отставания всего завода. Эта характеристика осталась в прошлом. Теперь они идут впереди во внутризаводском социалистическом соревновании.

Рассказывая в статье об успехах и задачах огромного предприятия, Музруков преследовал цель: каждый должен осознать себя участником общего важного дела. В работе с людьми, в борьбе за культуру производства для него не было мелочей. Взять хотя бы такой вопрос, как обеспечение чистоты на заводе. В начале февраля 1941 года в большом зале заседаний, где проводились совещания заводских работников самого высокого ранга, состоялось необычное собрание. Вот что писала об этом событии многотиражка Уралмаша:

«Большой зал переполнен. Здесь шло необычное совещание. Директор завода тов. Музруков беседовал с уборщицами, завхозами, комендантами цехов.

Директор говорил просто и убедительно. Он сказал:

— Уборщица — наш активный помощник в борьбе за качество продукции. Наш красавец-завод выпускает новейшие машины сложнейшей конструкции, машины высокой точности. Он имеет дорогостоящее оборудование. Светлые, просторные корпуса цехов построены со всеми удобствами. Все приспособлено для культурной, производительной работы людей. На таком заводе нетерпима грязь, захламленность, бескультурье. Где грязь — там большой брак продукции.

К таким цехам прежде всего относится сталефасонный № 1. Цех завален, на рабочих местах грязь. В цехе в 1940 году был наибольший брак.

В самом деле, если у токаря вокруг станка грязь, мусор, хлам, он не сможет дать качественной детали, он даст брак. То же самое и слесарь. Если же токарь будет содержать свой станок в чистоте, а вокруг станка будет чистота, которую наведете вы, он даст нам высокий класс точности в своей работе. Точно такие же результаты будут и у слесаря-лекальщика, и у формовщика, и у сталевара. Мы не укрепим с вами и технологии без наведения строжайшего порядка на рабочем месте.

К неряхам и грязнулям у нас еще нет общественного презрения. Но мы не можем терпеть и не потерпим больше ни одного дня, чтобы в цехах, где создается первоклассная продукция, люди вели себя как неряхи: бросали окурки, разбрасывали грязные тряпки, бумаги, не чистили станки, не убирали рабочее место, не подметали полы.

Сегодня мы с вами должны хорошо понять, что борьба за чистоту, за культуру на нашем прекрасном заводе зависит в большой степени и от вас, от уборщиц. Лучшие наши уборщицы показывают образцы в работе. Они по-хозяйски, как у себя дома, наводят в цехе и поддерживают строжайший порядок. Их примеру и надо следовать всем. Цеха и заводской двор должны блистать чистотой.

В заготовительных цехах, в мартеновском цехе, в литейке наличие пыли и грязи приводит к большому браку по так называемому загрязнению металла. Если уборщица вовремя не уберет помещение и грязь попадет в металл, отлитая из загрязненного металла деталь пойдет на обработку, и тогда на последней шлифовочной операции обнаружится брак. Огромные усилия затрачены напрасно. Разве не ясно, что добросовестная уборщица в цехе вместе с другими работниками делает великое дело — она обеспечивает культуру производства? Мы будем отмечать каждую хорошую работницу, помогать ей в дальнейшей успешной работе».

Борис Глебович назвал несколько фамилий тех уборщиц, которые хорошо работали на своих участках. Упомянул и других, проявивших недостаточно усердия. И вновь повторил: «Надо понять, товарищи, что наведение чистоты на каждом производственном месте — это не кампания, а ежедневная упорная борьба всего коллектива завода за культуру производства. Как зеницу ока мы должны хранить свой прекрасный завод и его великолепное оборудование.

Самое важное и главное — понять, что делать точные машины в грязи нельзя. Когда мы поймем это и завтра расскажем другим, поднимем всех работающих в заводе на борьбу за чистоту, за культуру, мы быстро добьемся успеха».

И директор пояснил, как производственные успехи уборщиц будут сказываться на их заработке. У тех, кто за уборку своих участков получил оценки «хорошо» и «отлично», денежное вознаграждение увеличится на 20–25 процентов. После выступления директора на трибуну одна за другой поднимались уборщицы, которые тут же вызывали друг друга на соревнование.

Для кого-то приведенный выше эпизод покажется лишь дежурным мероприятием в распорядке дел директора. Но на самом деле металлург Музруков знал лучше многих, что такое чистота металла и как ее добиться. И хотел передать свое знание всем, работающим рядом.

То, что для многих руководителей казалось деталью, штрихом, у Бориса Глебовича становилось важным звеном обеспечения необходимого взаимодействия и слаженности в работе сложного организма предприятия. Так, вскоре после своего прибытия на Уралмаш он устроил для начальников цехов общий длинный стол в заводской столовой. Руководители могли собраться за ним все вместе, поговорить о том, что их волновало, обсудить интересующие темы. И потом с уже выработанными решениями или подготовленными для них наметками отправиться на рабочие места. Такое общение, по мнению Бориса Глебовича, стоило многих часов утомительных собраний.

Он верил — людям надо учиться быть сплоченными, дружными, понимающими друг друга. Так они добьются небывалых успехов. За полтора первых года директорства Музрукову вместе с коллективом, который принял его безоговорочно, удалось ликвидировать глубинные недостатки в организации труда и его планировании, устранить причины брака и отставания в работе. Вот что сказано в книге Т. Ефимовой «Уралмашевцы»: «С конца 1939 года Уралмаш возглавлял Борис Глебович Музруков, бывший ленинградец, человек деловой, мужественный, волевой и в то же время обаятельный. С первых дней Музруков входит в коллектив как свой человек — счастливый случай совместимости коллектива и его руководителя».

Вместе им предстояло пройти через тяжелейшие испытания.

Война надвигается

Великая Отечественная оставила неизгладимый след в памяти людей, ее переживших. Те, кто принимал участие в боевых действиях, никогда не забудет картин сражений, тяжелых фронтовых будней. Работники тыла помнят дни и ночи напряженного труда ради Победы, руководители и командиры — груз ни с чем не сравнимой ответственности за судьбы людей и страны.

Многие из участников событий 1941–1945 годов не просто вновь и вновь переживают те суровые дни и ночи. Раздумывая над ними, они пытаются понять причины не столько побед, сколько поражений первого периода Великой Отечественной, которые так дорого стоили нам. Потери, понесенные нашей армией и всей страной в то время, были огромны. Тем более сложными, неимоверно тяжелыми представляются задачи, вставшие перед советской промышленностью сразу после 22 июня 1941 года.

Чтобы оценить масштаб тех свершений, нужно понять, что представляла собой оборонная промышленность СССР в начале 1941 года. Сведения о ее состоянии есть в воспоминаниях, которые Борис Глебович Музруков записал во второй половине 1970-х годов. Он много времени и внимания уделял подготовке раздела, посвященного работе Уралмаша во время войны, изучая для этого всевозможные источники, переписываясь с другими участниками далеких событий. Даже в набросках собранный им материал рисует целостную картину состояния военной промышленности СССР в предвоенные годы:

«Продукция оборонной промышленности за вторую пятилетку выросла более чем в 2,8раза. Советский Союз значительно укрепил свою обороноспособность. Промышленность СССР могла уже своими силами обеспечить нужды обороны.

В 1939 году производство продукции оборонной промышленности выросло на 46,5 %. В 1939–1941 годах планировался рост производственных мощностей оборонной промышленности в 2,5 раза.

В марте 1938 года гитлеровская Германия захватила Австрию. В сентябре 1938 года премьер Франции Деладье и глава английского правительства Чемберлен заключили позорное Мюнхенское соглашение с Германией об отторжении у Чехословакии Судетской области, богатой полезными ископаемыми стратегического значения. 15 марта 1939 года Германия полностью оккупировала Чехословакию, в сентябре произошел захват Польши. Началась Вторая мировая война. Все мы чувствовали, что надвигается война с Германией, времени на подготовку оставалось очень мало.

Стране нужны были самолеты и танки новых конструкций. С тех пор, как в 1916 году танки были применены английской армией на реке Сомме, техническая мысль была направлена на их совершенствование.

Танк характеризуется тремя основными свойствами: огневой мощью, броневой защитой и подвижностью. Опыт войн 1930-х годов стимулировал работу по оптимизации этих характеристик. Применение танков в Испании показало, что немецкие и итальянские легкие танки с пулеметным вооружением не могут противостоять нашим танкам Т-26, оснащенным пушкой.

На озере Хасан в 1938 году наши легкие танки, вооруженные пушкой и пулеметом (Т-26, БТ, Т-28), не смогли защитить себя от противотанковой артиллерии противника, наскоро окопавшейся и не имеющей долговременных укреплений. Опыт показал, что легкие танки, вооруженные пушкой и защищенные броней с толщиной до 20 мм, легко выводятся из строя огнем противотанковой артиллерии.

Противотанковая оборона противника в Финляндии (линия Маннергейма) была оборудована сложными железобетонными подземными сооружениями, хорошо замаскированными на местности, новейшими системами противотанковой артиллерии, противотанковыми рвами, гранитными и бетонными надолбами, валами, минными заграждениями и фугасами, комбинированными и расположенными на большой глубине обороны противотанковыми укреплениями. Создавалось мнение, что в будущей войне нужны будут тяжелые танки и мощная артиллерия.

Каждая из войн, прошедших в конце 1930-х, вносила что-то новое, особое в конструкцию танка. Война в Испании выдвинула на первый план проблему вооружения танков. События на озере Хасан — их проходимость и бронезащиту, война в Финляндии — толщину брони и вооружение. Оптимальная конструкция танка еще не была найдена. Все параметры танка должны развиваться параллельно и опережать уровень массовых средств противотанковой обороны, так как позиционный и маневренный характер войны сочетаются. Нет чисто маневренной войны, как это предполагали сторонники молниеносной войны, нет также и чисто позиционной войны. Следовательно, танки должны отвечать тактическим требованиям как маневренной, так и позиционной войны.

В то время в мировой технике танкостроения господствовало мнение, что броня толщиной 20 мм является пределом. Советское танкостроение опровергло эти представления. Замечательным этапом в истории советского танкостроения был 1938 год — год создания танков КВ на Кировском заводе и Т-34 на Харьковском заводе. Создание танков Т-34 и КВ явилось новой ступенью в развитии советской бронетехники, определившей направление в мировом танкостроении.

Танк КВ (главный конструктор Ж. Я. Котин) был принят на вооружение Красной Армии в 1940 году. Это был тяжелый танк. При весе 47,5 тонны танк КВ имел лобовую броню толщиной 100 мм, а бортовую — 75 мм. Максимальная скорость танка составила 35 км, а запас хода более 200 км. Танк был вооружен 76-мм пушкой и тремя пулеметами.

Основы конструкции среднего танка Т-34 заложил и творчески разработал талантливый конструктор М. И. Кошкин. Впервые на танке Т-34 было применено наклонное расположение броневого листа. Снаряд, встречаясь с такой броней, или рикошетирует, или врезается в броню под углом, броня становится как бы толще, снаряд проходит путь более длинный. Кошкин отказался от колесного хода. Широкая гусеница обеспечила машинам хорошую проходимость в самых разнообразных условиях обстановки. Впервые на танках были установлены длинноствольные пушки. Конструкция обтекаемой башни в виде усеченного конуса, продолжавшего геометрию корпуса, позволила это сделать и увеличить начальную скорость вылета снаряда.

Большое значение для повышения маневренных качеств танков КВ и Т-34 имело создание мощного специального танкового двигателя В-2, работающего на тяжелом “негорючем ” дизельном топливе. Высокооборотный танковый дизель — мотор В-2 (500 л. с.), обладавший бесспорным преимуществом перед карбюраторными бензиновыми двигателями, — был спроектирован еще в 1937 году, прошел государственные испытания в 1938 году и принят в серийное производство. Двигатель был опробован на серии танков БТ и в 1939 году установлен на танках Т-34 и КВ.

Гениальные находки конструктора Кошкина трудно воспринимались руководителями бронетанковых и артиллерийских управлений в Красной Армии. Планировалось и внедрялось массовое производство различных модификаций легких танков. Первый вариант танка Кошкина — Т-32 — называли “подкидышем”. В нем все смущало, все казалось излишним: и огневая мощь, и гусеничный ход, и толщина брони.

Сталин занимал промежуточную позицию. После одного из заседаний, как рассказывали очевидцы, он взял в руки макет танка А-20 и предложил принять его за основу. Затем он обратился к членам Политбюро и сказал: “Думаю, что, кроме представленного нам колесно-гусеничного танка с мощным дизельным двигателем и 76-миллиметровой пушкой, следует разработать и изготовить схожий танк, но на гусеничном ходу. После сравнительных испытаний двух образцов окончательно решить вопрос о принятии на вооружение армии показавшего лучшие результаты танка”.

Кошкин безвременно погиб. Ему пришлось зимой, в начале 1940 года, лично сесть на место командира танка и привести свою машину из Харькова в Москву, чтобы показать чиновникам из штаба Красной Армии преимущества среднего танка на гусеничном ходу и добиться решения о принятии его на вооружение. М. И. Кошкин в этом походе простудился и умер от болезни легких. Работу по совершенствованию Т-34 продолжил его ближайший помощник А. А. Морозов, сменивший М. И. Кошкина на посту главного конструктора Харьковского танкового завода.

В некрологе, помещенном в заводской многотиражке Харьковского завода, подписанном директором Ю. Е. Максаревым, главным инженером С. Н. Махониным, преемником М. И. Кошкина А. А. Морозовым, написано: “В задания заказчика М. И. Кошкин вносил коррективы, упрощая и улучшая качество механизмов. Он твердо и до конца отстаивал свои идеи. В 1939 году товарищ Кошкин в присутствии И. В. Сталина высказал свои сомнения в отношении требований заказчика. Обращаясь к заказчику, товарищ Сталин предложил не стеснять инициативу завода, дать коллективу возможность работать. Это указание осуществили. Завод изготовил два механизма. Один — по предложению заказчика, другой — по идее товарища Кошкина. Механизм, изготовленный по предложению товарища Кошкина, принят в серийное производство”.

Механизмами здесь названы танки, под заказчиком подразумеваются руководители довоенных управлений Красной Армии.

Хочу рассказать, какая еще угроза стояла перед запуском Т-34 в производство. За несколько месяцев до войны Главное Артиллерийское Управление (начальник — маршал Кулик) внесло предложение заменить танковую 76-мм пушку на новую 107-мм, мотивируя замену тем, что немцы усиливают броню на своих танках. Наркомат вооружения категорически возражал против такого варианта, так как снимались с производства хорошие освоенные противотанковые пушки. Наркомат предлагая увеличить начальную скорость снаряда или поставить освоенные промышленностью 85-мм зенитные пушки (что и было сделано впоследствии, в 1943 году). Работала комиссия, которая ничего решить не смогла. После доклада комиссии Сталин принял решение пушки 45–76 мм с производства снять и ставить на танки пушки калибром 107 мм.

Самые нужные для борьбы с танками противника пушки были сняты с производства. Это сказалось на обеспеченности танковых подразделений в начале войны. Сведения, которыми располагал т. Кулик и на основании которых были приняты ошибочные решения прекратить производство отличных пушек, оказались несостоятельными. Чтобы выправить положение уже в начале войны, Государственный Комитет Обороны принял решение форсировать производство 45- и 76-мм пушек на заводах, где они ранее изготавливались, и на других заводах. Многим коллективам пришлось быстро восстановить нарушенное равновесие в калибрах артиллерий.

Перевооружение танковых войск новой техникой предполагалось осуществить в 1941 году. Оно должно было резко повысить их боевые возможности и ударную силу сухопутных войск Красной Армии. Однако выполнить эту задачу в необходимой мере не удалось. Производство новых машин потребовало существенной перестройки и реконструкции танковых заводов. К сожалению, до войны эта перестройка осуществлялась медленно. К началу Великой Отечественной войны заводы успели выпустить только 1861 новый танк: 636 — КВ и 1225 — Т-34. Этого было слишком мало.

Подавляющую часть бронетанковой техники Красной Армии составляли танки старых образцов, оказавшиеся к тому времени сильно изношенными. К 15 июня 1941 года в капитальном ремонте нуждалось 29 % танков старых типов, в среднем ремонте — 44 %. Неисправные танки планировалось отремонтировать, но на 1 июня армия получила только 11 % потребного количества запасных частей.

К числу нерешенных организационных вопросов в танковых войсках относилась проблема структурных воинских соединений. Она формулировалась так: создавать или нет механизированные корпуса? В июне 1940 года Наркомат обороны решил восстановить в составе танковых войск механизированные корпуса. В механизированный корпус нового типа входили две танковые дивизии, мотоциклетный полк, отдельные батальоны — связи и моторизованно-инженерный, а также авиационная эскадрилья.

Ударное ядро корпуса составляли танковые дивизии. Каждая дивизия состояла из двух танковых, мотострелкового и артиллерийского полков и обеспечивающих подразделений. В дивизии предусматривалось иметь 375 танков разных типов: 63 танка КВ, 210 танков Т-34, по 102 — Т-26 и ВТ. Всего в корпусе должно было быть свыше 36 тысяч человек и 1031 танк.

Первые девять корпусов создавались летом 1940 года, а в феврале-марте 1941 года было начато формирование еще 20-ти корпусов. Для полного укомплектования вновь формируемых соединений требовалось 16 600 танков новых типов, а промышленность могла дать только 5500 танков всех типов. Даже включение в создаваемые части и соединения танков старых марок не позволило удовлетворить штатную потребность механизированных корпусов. Укомплектованность корпусов приграничных военных округов всеми типами боевых машин к началу войны составляла в среднем 53 % от потребного, а удельный вес новых танков был незначительным.

Мероприятия по реорганизации танковых войск не были согласованы с планами производства боевой техники и вооружения, и поэтому формируемые соединения и части к началу войны были не полностью обеспечены вооружением и техникой».

Выписки, которые Б. Г. Музруков делал из книг и справочников, дополняли картину, составленную им самим. В первом томе «Истории Великой Отечественной войны 1941–1945 годов» подтверждается, что наши войска подошли к началу войны недостаточно оснащенными: «Опыт советско-финляндской войны и войны в Западной Европе со всей наглядностью показал возросшее значение новейшей военной техники: самолетов, танков, автоматического оружия…

…Перед советскими военными конструкторами была поставлена задача — создать такие танки, которые по своим боевым и техническим качествам были бы лучше заграничных. Эта задача была выполнена. Но освоение промышленностью и их серийное производство началось незадолго до нападения Германии на СССР. Машины новых типов КВ и Т-34, значительно превосходившие по своему качеству немецкие, в 1939 году не производились, а в 1940 году их было выпущено немного: 243 КВ и 115 Т-34…

…В этом, а также в других серьезных ошибках и упущениях было повинно прежде всего руководство Народного комиссариата обороны и Генерального штаба. Заместители наркома Г. И. Кулик, Л. 3. Мехлис и Е. А. Щаденко, которым партия и правительство специально поручили работу по оснащению Вооруженных Сил СССР новой техникой, снимали с производства старые образцы, но подолгу не решались одобрить новые… Почти до самой войны руководство Народного комиссариата обороны не имело твердого мнения в отношении танков КВ и Т-34, хотя они уже были приняты на вооружение. По этой причине задерживалось освоение промышленностью танков новых образцов. Резко сократился выпуск пушечной артиллерии, а 76-мм дивизионная пушка была снята с производства. Серьезно отставало от требований современной войны производство противотанковой и зенитной артиллерии. Сократился выпуск пулеметов».

Борис Глебович хорошо знал суть стоящих тогда проблем. Уралмаш играл важную роль в создании вооружений, и его руководство находилось в курсе перспективных планов государства. Но в первые месяцы работы Музрукова задания оборонных ведомств на заводе выполнялись с большим трудом. Из воспоминаний инженера-конструктора А. Н. Булашева, дважды лауреата Государственной премии СССР, можно получить интересную информацию и о проблемах Уралмаша, с которыми только-только начинал справляться его коллектив под руководством Бориса Глебовича, и об уровне оборонных заказов, поручаемых нашей промышленности:

«В марте 1940 года я был откомандирован из Мотовилихи, где работал главным конструктором. Нарком вооружений направил Ф. Ф. Петрова и меня на Уралмаш, для усиления конструкторского бюро УЗТМ и освоения на заводе системы “МЗО”, разработанной в Мотовилихе и принятой решением СНК СССР на серийное производство, которое Уралмаш должен был организовать в 1939 году. Исполнение поручения СНК СССР легло на плечи новых руководителей завода. Обстановка на нем была довольно сложной.

В начале марта 1940 года не так далеко от Ленинграда, откуда был командирован на Урал Б. Г. Музруков, шли бои Красной Армии с белофиннами. В цехах напряженно работали над выполнением специальной программы, поставкой техники фронту. Немало хлопот доставила одна деталь — так называемая салазка, довольно сложная в изготовлении.

Освоение машины МЗО в 1940-м было задачей № 1. Инструментальный цех отставал с изготовлением оснастки. Изделие было запущено в производство без проверки чертежей на опытной партии, поэтому вскоре потребовалось вносить изменения и дополнения в чертежную документацию. Первую половину 1940 года не было заготовок из легированного листа. Завод-изготовитель их еще не освоил, а на УЗТМ литейщики давали стальное литье неудовлетворительного качества и держали механиков на голодном пайке.

Металлургические цехи не обеспечивали заготовки по чистоте металла. У готовых салазок на полированных поверхностях глубоких отверстий появлялись неметаллические включения.

Наше знакомство с Борисом Глебовичем состоялось в механическом цехе, у станины, где проверялись салазки. Директор Музруков, вооружившись оптической трубой, осматривал рабочую поверхность цилиндров и в который раз убеждался, что механики не могут “вылечить” салазки ни шабером, ни наждачной бумагой, а из-за брака по салазкам стала вся сборка. Борис Глебович и главный инженер завода Д. И. Рыжков вместе с заводской парторганизацией сплотили командный состав и рабочий коллектив и за несколько месяцев во второй половине 1940 года обеспечили во всех цехах освоение программы и наладили изготовление деталей и сборок изделия.

В других цехах на карусельных станках из чугунных отливок нарезали стружку, которая требовалась в большом количестве для изготовления химических грелок, крайне нужных красноармейцам на финском фронте: в ту зиму стояли лютые морозы».

В начале 1941 года было принято постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О мобилизационном плане по боеприпасам на второе полугодие 1941 года и на 1942 год». Согласно этому плану Уралмашу поручалось изготовление бетонобойных снарядов. На заводе тогда не предполагали, что вскоре придется заниматься совсем другим типом вооружений и что в связи с этим придется полностью перестраивать производство, а делать все это надо будет в немыслимо сжатые сроки. Цену этих героических свершений тоже никто тогда не представлял.

Хотя предчувствие войны владело если не всеми, то очень многими, ее начало все равно было совершенно неожиданным. Противник рассчитывал именно на это: внезапный удар по западным территориям СССР должен был привести не только к разгрому армии, но и к ликвидации значительной части промышленности страны, которая могла бы производить вооружения. В этих условиях огромное значение приобретал восточный комплекс производств, создание которого вызывало такие споры в тридцатые годы. Металлургические и машиностроительные гиганты Урало-Кузбасского комплекса должны были выковать щит и меч для будущей Победы. Но в самом начале третьей декады июня 1941 года на Уралмаше спокойно занимались текущими делами. Они шли успешно. План выполнялся устойчиво, процент брака неуклонно снижался. Коллектив завода — а с ним и руководство — чувствовал уверенность в своих силах, был настроен на дальнейшую работу, непростую, но находящуюся в рамках обычных задач Уралмаша. Такая обстановка позволяла наконец сделать передышку в напряженных трудах. Директор завода Б. Г. Музруков впервые за полтора года работы на Уралмаше решил в выходные отдохнуть, съездить на рыбалку.

Об этом дне сохранились воспоминания ветерана Уралмаша Е. Г. Дуркина: «Шел 1941 год. 22 июня, прекрасный погожий воскресный день. В девять утра звонит мне на квартиру Борис Глебович и приглашает поехать отдохнуть с удочкой в руках на озеро Балтым. Предложение было с удовольствием принято, и мы отправились. Семьи наши в эти дни отдыхали за пределами города.

Просидели мы на берегу озера с удочками непродолжительное время. Через репродуктор, который был на базе отдыха, мы слышали, правда, очень глухо, голос диктора, и Борису Глебовичу его сообщение показалось тревожным. Меня он попросил сходить и послушать, что передается. Я мгновенно это выполнил и, вернувшись, сказал Борису Глебовичу, что по радио выступает председатель Совнаркома с сообщением о начале войны с фашистской Германией.

Бросив все рыбацкие принадлежности, мы немедленно выехали на завод».

Из воспоминаний Б. Г. Музрукова: «Было около 12 часов 22 июня. С того момента до последних дней войны никто из командного состава, да и рабочих завода ни одного дня отдыха не имел».

Трудное лето 41-го

Днем 22 июня 1941 года потоки людей стекались со всего соцгорода к центральной заводской площади, носившей имя Первой пятилетки. На ней всегда собирались уралмашевцы, когда происходили какие-либо важные события в жизни завода или страны. В первый день войны пришедшие на этот стихийный митинг обменивались горячими словами, договаривались вместе идти в военкоматы. Женщины, прижимая к себе детей, застывали в предчувствии страшных бед. Горько было думать, что закончилась мирная жизнь, которая только-только начинала налаживаться.

Утром 23 июня, в понедельник, задолго до гудка уралмашевцы были на рабочих местах. Члены партийного комитета, не дожидаясь вызова, собрались в парткоме и направились в кабинет директора. Там уже находились начальники цехов и весь командный состав завода. По прямому проводу Музруков позвонил заместителю председателя Совнаркома СССР В. А. Малышеву. После разговора с ним он сообщил собравшимся о том, что готовится постановление ЦК ВКП(б) по организации на Уралмашзаводе производства бронекорпусов для тяжелых танков КВ и поставки их в порядке кооперации на Челябинский тракторный завод, который тоже становился танковым производством.

24 июня на Уралмаше начала работать правительственная комиссия, задача которой была сформулирована так: определить место завода в танкостроении. Комиссию возглавлял В. А. Малышев. Он уже был назначен наркомом танковой промышленности и прибыл на Уралмаш, чтобы задать направление перестройке завода. Она производилась в русле колоссальных изменений всей промышленности страны. Растерянность первых дней сменялась осознанной и невероятно напряженной работой, подчиненной только одному — необходимости как можно скорее наладить выпуск вооружений.

30 июня был образован чрезвычайный орган управления страной — Государственный Комитет Обороны (ГКО) во главе со Сталиным. 3 июля 1941 года он произнес речь по радио, начав ее знаменитым обращением «Братья и сестры!». Закончилось выступление не менее известными словами: «Наше дело правое. Победа будет за нами». 19 июля Сталин взял на себя обязанности народного комиссара обороны, а 8 августа стал Верховным главнокомандующим.

Фронт требовал огромного внимания и напряжения всего руководства страны. Но организация жизни и работы в тылу была не менее важной задачей. Решением Политбюро ЦК ВКП(б) 24 июня был создан Совет по эвакуации под председательством Н. М. Шверника. Заместителями его стали А. Н. Косыгин и М. Г. Первухин. Уже 27 июня ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли решение «О порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества».

Эпизод из книги В. А. Чалмаева «Малышев» ярко характеризует настроения и обстановку тех дней: «Круто изменило весь строй оценок начавшейся войны ошеломляющее предложение Сталина, высказанное им еще 24 июня на совещании в Политбюро ЦК ВКП(б):

— А где у нас броневые станы? Эвакуируйте их с южного завода немедленно на Восток!

Это предложение смяло, жестко отбросило все, что каждый из присутствующих там наркомов думал о войне. В душе каждого до этого еще теплилась капля надежды, что война ненадолго, что враг будет отброшен за наши границы в ближайшем будущем».

Массовая эвакуация означала, что на Восток двинулись миллионы людей, сопровождающие свои заводы и фабрики, учреждения и институты. Переправлялись в глубь страны запасы зерна и металла. По пыльным дорогам и выжженным степям шли стада, подгоняемые измученными гуртовщиками. В медленно идущих эшелонах уезжали от врага мирные жители из городов и деревень, еще вчера цветущих под небом юга или под синью северных широт. В переполненных вагонах отправлялись на Восток детские дома и детские сады, многие из них были в начале лета вывезены из промышленных городов в южные области страны…

Эвакуация стала тяжелейшим испытанием, обрушившимся на страну практически одновременно с началом военных действий. Железные дороги, автострады, проселки — все транспортные артерии захлестнули людские потоки. Навести в них порядок, обеспечить равномерное продвижение гражданских грузов на Восток, а военных эшелонов и колонн — на Запад, к линии фронта, и все это в условиях перегрузок, неразберихи, часто под огнем быстро наступающего противника — вот задача, выпавшая на долю транспортников страны. Как бы ни было трудно, они в целом все необходимое выполнили. Только по железным дорогам на Восток в течение июля — ноября переехало более 10 миллионов человек.

Эвакуация промышленных предприятий находилась под особо пристальным контролем советского руководства. В это трудно поверить, но члены Совета по эвакуации, особенно заместитель председателя Совнаркома А. Н. Косыгин, нарком танковой промышленности В. А. Малышев и председатель Госплана Н. А. Вознесенский, знали, где какой эшелон находится, куда отправлено то или иное оборудование, и держали в памяти невероятную по объему и разнообразию информацию обо всех перебрасываемых на Восток предприятиях.

Всего к ноябрю 1941 года из западных областей страны было эвакуировано 1523 промышленных предприятия, что потребовало до 1,5 миллиона вагонов.

Вся эвакуация проводилась в полном соответствии с практической целесообразностью. Каждый завод, каждый прокатный стан, каждый станок должны были прибыть на заранее намеченное место и в кратчайший срок начать выпуск продукции для фронта. Такие планы и графики переброски на Восток колоссальных промышленных и людских ресурсов сейчас кажутся нереальными, но они были осуществлены в намеченные сроки и в результате привели к поразительным результатам. Заводы западных территорий уже в августе-сентябре вступали в строй на новых местах. Часто это были просто пустыри у железнодорожных путей, куда сгружали оборудование и где кое-как размещались люди. Лишь только удавалось установить на временных фундаментах станки и подвести к ним электроэнергию, они начинали работать прямо под открытым небом.

Настроения людей за короткое время изменились. Исчезла паника, совершенно естественно проявившаяся в первые дни. Собранность, готовность к подвигу на фронте или у станка повсеместно определяли намерения мужчин и женщин, взрослых и детей. Каждый из них действительно всем сердцем воспринял слова “Все для фронта, все для победы!”, впервые прозвучавшие в обращении Сталина к народу. Но энтузиазм и трудовой героизм масс должны были строго и точно направляться в нужное русло, на создание вооружений и снабжение фронта всем необходимым.

Руководство страны сосредоточивало усилия оборонной промышленности на танковом производстве. 25 июня 1941 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о расширении производства танков и создании на Урале базы танкостроения. Постановлением ГКО № 1 от 1 июля определялись конкретные меры по увеличению выпуска танков. К концу 1941 года на базе имеющихся и эвакуированных предприятий были созданы три завода-гиганта:

1. Челябинский Кировский завод (ЧКЗ). Этот завод вырос из объединения на базе Челябинского тракторного завода танковых цехов Кировского завода, Харьковского моторостроительного завода и ряда других эвакуированных предприятий. ЧКЗ специализировался на выпуске тяжелых танков КВ и серийном производстве дизелей В-2. Директором завода был И. М. Зальцман, назначенный вскоре также заместителем наркома танковой промышленности;

2. Уральский танковый завод возглавлял Ю. Е. Максарев. Завод был создан на базе Нижнетагильского вагоностроительного завода и Харьковского танкового завода. К концу 1941 года, используя частично привезенные из Харькова готовые узлы, детали и заготовки, завод смог выдать Красной Армии 25 танков Т-34;

3. Уральский завод тяжелого машиностроения, которым руководил Б. Г. Музруков, принял в свой состав ряд цехов и заводов Ленинграда, Москвы и других городов европейской части Союза. Необходимо подчеркнуть, что на Уралмаше танковое производство создавалось с нуля, так как эвакуированные из европейской части СССР танковые заводы были размещены на других предприятиях Урала и Сибири.

…То, что начавшаяся война — это война техники, стало совершенно ясно уже к июлю 1941 года. Первые сводки с полей сражений показывали: враг обладает самым современным оружием, и одно из наиболее эффективных — танки. У германской армии их насчитывалось свыше пяти тысяч, и почти четыре тысячи из них двинулись на Восточный фронт. Наша страна перед началом войны могла на головном, то есть специализированном танковом заводе выпускать двести, максимум триста боевых машин в месяц. Вставала проблема: где организовать производство, так чтобы довести выпуск хотя бы до 100 танков в день? Местом для этой работы стали уральские заводы-гиганты. Теперь нужно было в кратчайшие сроки наладить на них производственный процесс.

Возможно, Уралмаш встраивался в этот процесс тяжелее других предприятий. Да, на заводе имелись мощная металлургическая база, сильная энергетика. Уникальное оборудование включало в себя гигантские станки и прессы, большие, но немногочисленные термические печи, пневматические молоты… Однако Уралмаш все годы своей работы был ярко выраженным предприятием индивидуального, единичного производства. На заводе изготавливались в ограниченном количестве сложные машины и агрегаты, которые требовали особой технологии, присущей только данному изделию. В соответствии с этими задачами и было организовано заводское производство. Сложность перестройки заключалась в том, что на заводе, выпускавшем прежде преимущественно “штучные” изделия, за короткое время нужно было организовать поточное производство танков. При этом металлургия и угольная промышленность страны не могли обойтись без валков, рольгангов прокатных станов, ковшей и изложниц, принимающих металл, и многого другого. Эта продукция завода, привычная для него, и во время войны оставалась необходимой многим предприятиям страны, работающим по заданиям для фронта. Ее производство требовалось также сохранить в необходимой мере.

29 июня комиссия Малышева определила задачу для Уралмаша: наладить выпуск корпусов тяжелых танков КВ. Эти корпуса затем подлежали отправке в Челябинск, где уже формировался знаменитый “Танкоград” — мощнейший комплекс двух заводов: Челябинского тракторного и Кировского, эвакуированного из Ленинграда. На “Танкограде” корпуса КВ, полученные с Уралмаша, должны были полностью укомплектовываться и затем отправляться на фронт. Были установлены сроки выполнения этого первого для Уралмаша военного задания — конец августа, то есть чуть больше двух месяцев».

Точно понимая основное направление будущих работ завода, Б. Г. Музруков 26 июня направил в командировку на Ижорский завод (Ленинградская область) группу инженеров Уралмаша. Они должны были познакомиться с особенностями производства корпусов КВ, перенять его технологию и привезти все необходимые чертежи. На следующий день, 27 июня, главный инженер завода Д. А. Рыжков, главный технолог С. И. Самойлов и еще два специалиста отправились в Челябинск, где уже имелись чертежи корпусов и оснастки танков КВ. Через день на Уралмаш был доставлен один комплект чертежей — все, что могли передать челябинцы своим товарищам из Свердловска. По этим чертежам и начали работать, так как ждать поступления корпусов из Ижоры, которые должны были прибыть через 10–12 дней, не позволяло время.

Знакомство специалистов Уралмаша с документацией показало, что им предстоит решить множество сложных задач. И главное — очень быстро. Разработка новых технологий велась во многом по наитию — в танковом производстве практически все процессы связаны с обработкой брони, а на Уралмаше ранее имели дело только с мягкими углеродистыми сталями. По вызову Б. Г. Музрукова с Ижорского завода приехали несколько инженеров, но они не могли помочь в разрешении всех проблем.

К 16 июля был выполнен проект перестройки завода и подготовлена технология поточного производства в механических, литейных, кузнечных цехах, продумано вычерчивание раскроев, определены маршруты движения деталей. Сложнейшая модель корпуса КВ была расписана в сотнях технологических карт и чертежей, технологических маршрутах новой поточной линии, совершенно несвойственной довоенному производству Уралмаша. В то время на такую работу потребовалось бы не менее полугода.

А. Н. Булашев рассказывал: «До дня прибытия Малышева на завод никто из уралмашевских производственников танка КВ не видел и не имел представления об этом производстве. Мне, как начальнику отдела № 5 и КБ, довелось более восьми месяцев участвовать в первом этапе освоения и организации бронетанкового производства на Уралмаш-заводе. Я отвечал за техдокументацию на башню и корпус КВ, работал в тесной связи с отделом главного технолога Самойлова Сергея Ивановича, весьма опытного инженера».

«Корпуса танка КВ, — вспоминал С. И. Самойлов, — представляли собой сложную конструкцию длиной до шести метров и шириной почти в три метра. Все детали этого корпуса требовали в большей или меньшей степени механической обработки до сборки и последующей сварки. После сварки корпус — громоздкая тяжелая коробка сложных очертаний — подвергался окончательной механической обработке на крупных станках, так называемых расточных. Технология изготовления корпусов КВ предусматривала подбор в один технологический ряд 700 станков. С необходимым для этого оборудованием на Уралмашзаводе было очень трудно: очень мало было радиально-сверлильных станков, а предстояло сверлить в броне огромное количество отверстий. Станки собирали буквально по всем заводам. Да и пригодных крупных станков оказалось меньше, чем мы думали. Потребовались новые, неожиданные технологические решения».

Их необходимость стала еще яснее, когда на Уралмаш с Ижорского завода наконец прибыли вагоны с пятью комплектами корпусов КВ. Это было 17 июля. Первые попытки обработать, даже хотя бы разметить, детали корпусов показали: на заводе нет ни подходящих станков, ни инструментов. И первое, принципиально новое решение — модернизировать великолепные мощные фрезерные станки, на которых велась обработка коленчатых валов, и заставить их растачивать броню — возникло очень быстро. Затем придумали использовать зуборезные станки для фрезеровки смотровых щелей в танковых башнях, причем приспособили для этого и импортный «Шисс-Дефриз». Нашли применение и громадному прессу усилием 12 тысяч тонн: его разобрали по количеству цилиндров на три самостоятельно работающие установки и начали править на них бронелисты.

С 20 по 25 июля технологи и конструкторы завода не выходили из цехов, колдуя над чертежами и внося необходимые изменения в производственный цикл. Можно сказать, что пришлось перестраивать весь завод, перепланировать цехи так, чтобы и разместить новое оборудование, и сохранить старое. Вместо того чтобы рыть глубокие котлованы под фундаменты для станков, по цехам залили в траншеи бетонные ленты большой толщины.

Огромные перемены должно было претерпеть термическое производство Уралмаша. Ранее в мощных, но немногочисленных печах этого цеха обрабатывалось сравнительно малое количество деталей. Теперь объем термической обработки вырастал в десятки, сотни раз. Первые же технологические расчеты показали, что на этом участке завода может застопориться все производство корпусов.

Нужно было построить десять новых печей. Каждая такая печь — огромное сооружение из огнеупорных кирпичей, с подвижной платформой, со сложным оборудованием, которое позволяет нагреть детали до температуры более чем тысяча градусов. Это необходимо для того, чтобы упрочнить сталь, из которой будут сделаны корпуса танков, но в то же время сохранить возможность ее точной обработки.

На возведение каждой такой печи в обычное время потребовалось бы полгода. Но все нормы были опрокинуты. Нарком Малышев подписал приказ о выделении средств на капитальное строительство десяти термических печей на площадях прессового цеха Уралмаша. Оно развернулось мгновенно. Несколько сот человек круглые сутки работали здесь, иногда сменяясь для краткого отдыха тут же, на строительной площадке. На ней и спали, и питались. Но за немыслимо короткий срок печи были возведены.

Цех металлоконструкций приспособили для газовой резки броневых листов. В механосборочном организовали сварку бронекорпусов и их механическую обработку. В чугунолитейном создали новое производство литья для танковых моторов и участок обработки этого литья. После термообработки бронелисты, точнее, детали корпусов должны разглаживаться на прессах. «А где они?» — «Можно править на ковочных прессах. Они же у нас есть!»

Военное время — это перебои с поставками, потому что разрушена сложившаяся между заводами кооперация. Перестали поступать на Уралмаш так называемые метизы — то есть металлические изделия типа гвоздей, болтов, проволоки, стержней. И завод организует у себя участок по их изготовлению.

Почти сразу проявились трудности и в снабжении инструментом. Когда на Уралмаше попытались производить его сами, столкнулись с нехваткой необходимых сталей. Тогда освоили термообработку заменителей, пустили в переплавку лом соответствующих марок, научились восстанавливать изношенный инструмент — за 1941 год таким образом привели в рабочее состояние 27 тысяч его единиц.

Газовая резка броневых листов требовала огромного количества кислорода. Ограниченное число автомашин, занятых на его перевозках с расположенного недалеко кислородного завода, не позволяло доставить необходимый для сварки объем газа. А если протянуть трубы прямо с завода? Проект принят, для его реализации использованы обычные газовые трубы. Через месяц кислород пошел прямо в цех металлоконструкций. Его работники объявили казарменное положение — не уходили домой до завершения работ, трудились по 16–18 часов в сутки.

Беззаветный героизм проявлялся на Уралмаше повсеместно. Завод работал непрерывно в две смены по 12 часов, время обеденного перерыва было скользящим, что обеспечивало непрерывность трудового процесса. Рабочий день официально удлинился на три часа, но многие все чаще работали по 16–18 часов. Приказом директора всех рабочих вспомогательных подразделений перевели на основное производство. Ремонт оборудования теперь вели сами станочники. Ушедших на фронт мужчин (дефицит рабочей силы на Уралмаше в июле 1941 года составлял 3655 человек) заменили женщины и дети. Развернулось движение по обучению новых рабочих, особенно молодежи. Но к назначенному правительством сроку — концу августа — были сданы всего пять корпусов танков КВ. Тех самых, привезенных с Ижорского завода в июле.

30 августа директор Музруков по прямому проводу доложил в Наркомат танковой промышленности, что задание государственной важности Уралмашем не выполнено.

Теперь трудно — или, наоборот, слишком легко — представить, что означала для руководства завода ситуация, сложившаяся к сентябрю 1941-го на Уралмаше с выполнением заказа. В эти дни имели значение не только факт срыва ответственной программы, но и положение на фронтах. Оно было чрезвычайно тяжелым. Красная Армия сражалась отчаянно, бойцы и командиры проявляли чудеса героизма, но пока приходилось отступать, оставлять врагу город за городом, область за областью. Уже были оккупированы Украина и Белоруссия, тяжелые бои шли под Севастополем, немцы приближались к Ленинграду, продвигались по средней полосе России к Москве. Этот страшный марш можно было остановить, только бросив в бой свежие, хорошо вооруженные силы. Скорейшее создание эффективного оружия — вот что было узлом всех проблем. Если его развязывание слишком затянется, судьба страны окажется непредсказуемой. Успеем ли мы накопить силы, собрать их в кулак и ударить по врагу, пока он не нанес смертельного удара молодому советскому государству?

В таких обстоятельствах к провинившимся руководителям производства могли быть приняты меры военного времени. Так, видный организатор промышленности Б. Л. Ванников в первые дни войны был арестован за невыполнение сверхжесткого задания по поставке некоторого типа вооружений (правда, вскоре его по распоряжению Сталина освободили и назначили на должность наркома боеприпасов). Становились известными и другие случаи суровых наказаний тех, кто не выполнил задания правительства.

Но главное чувство, владевшее коллективом Уралмаша и его директором, было не страхом, а горечью оттого, что не удавалось пока помочь фронту так, как этого очень хотелось, как было очень нужно. В чем же причина неудач?

Причина была, и не одна. Все они представляли собой сложные комплексы проблем, связанных с крайне трудными условиями, в которых начиналось военное производство на Уралмаше. Видимо, при этих условиях и нельзя было добиться других сроков выполнения поставленных задач. К размышлениям над этими проблемами Б. Г. Музруков не раз возвращался и значительно позднее, в том числе в октябре 1974 года на вечере в Доме ученых ВНИИЭФ: «У нас на Уралмашзаводе мы не смогли сначала создать такой темп работ, какой было нужно. Так получилось вследствие того, что наш завод был чисто индивидуального производства, с небольшой группой квалифицированных рабочих, с уникальным оборудованием. Но база для массового производства заготовок фактически отсутствовала, то есть не было штамповочного цеха, формовочного, машинного и т. д. Все было основано на принципе работы квалифицированных рабочих-индивидуальщиков…

Вторая причина невыполнения графика. Мы убедились уже практически, уже все почувствовали, что самым узким местом в производстве танка является башня. Почему? Потому что там есть направленные под углом стенки. Значит, надо делать выгибные работы на прессах. А прессов таких не оказалось. Мы приспособили один “фанерный” пресс с тем, чтобы делать на нем операции прогиба. Надо было большое количество печей строить. Мы их построили десять штук. Но это все получилось потом.

Значит, августовскую программу по выпуску бронекорпусов мы не смогли сделать. Пришла в связи с этим телеграмма от председателя ГКО товарища Сталина, который строго предупреждал о том, что Уралмашзавод должен быстренько войти в график и поднять ответственность своих работников, так как срыв этих графиков грозит срывом обороны Москвы и Ленинграда. Такая пришла телеграмма строгого содержания…»

Телеграмма, о которой вспоминал Борис Глебович, пришла на Уралмаш по спецсвязи поздно вечером 17 сентября 1941 года. Все руководство завода было на своих рабочих местах, поэтому телеграмму прочитали сразу:

По воспоминаниям В. Д. Музруковой, уже много лет спустя, работая в Арзамасе-16, Борис Глебович рассказывал заместителю главного конструктора КБ-11 Д. А. Фишману, что, приготовившись к самому худшему, он послал ответную телеграмму Сталину примерно такого содержания: «И. Сталину. План выполняем и будем перевыполнять. Преступниками, пренебрегающими честью и интересами своей Родины, никогда не были и не будем. Б. Музруков».

Давид Абрамович спросил, не скрывая своего волнения:

— Как же Вы решились это сделать?

— Мне нечего было терять, кроме своей чести.

Ушла ли на самом деле такая телеграмма в Москву, неизвестно. Может быть, работники управления Уралмашзавода пожалели молодого горячего директора и просто не отправили ее. Может быть, В. А. Малышев, уже приехавший на завод, запретил ее посылать. Так или иначе, эта резкость была единственной эмоциональной реакцией директора Музрукова на грозное послание председателя ГКО. Если он и пребывал в растерянности, то наверняка несколько секунд, не больше. И не потому, что испугался, — его глубоко задела фраза Сталина о пренебрежении честью и интересами Родины, о безделье в тылу.

Конечно, все на заводе было совсем не так. И конечно, это понимали в Наркомате танковой промышленности. Его руководитель В. А. Малышев накануне прибыл в Свердловск, чтобы вместе с коллективом Уралмаша найти скорейший выход из создавшегося действительно тяжелого положения. Вячеслав Александрович знал о недовольстве Сталина ходом работ на Уралмаше. Наверняка он имел соответствующие полномочия для принятия самых крутых мер в отношении руководства завода, не выполнившего важнейшее задание. В дороге он обдумывал различные варианты разрешения ситуации. Проще всего было снять директора Музрукова, на которого и возложить всю вину за медленное развитие на Уралмаше производства корпусов КВ.

Но Малышев никогда не переступал грань суровой необходимости. Он часто повторял поговорку: молоти, да не вымолачивай! Кроме того, нарком хорошо знал Музрукова и верил в него. Он понимал, что сложившееся на заводе положение определяется объективными и очень серьезными причинами. Знал, что коллектив завода и его руководство прилагают все мыслимые и немыслимые силы для того, чтобы наладить дело. Ясно представлял, что новый человек может не столько поправить, сколько ухудшить, даже окончательно развалить производство, он не будет знать людей, а люди не будут ему верить. Нет, Музруков — прекрасный инженер, опытный руководитель, он останется на своем посту.

Чувство собственного достоинства, ощущение правильности своих действий, сознание ответственности перед страной помогли Музрукову быстро восстановить равновесие в мыслях и действиях. Подавив боль и обиду, он сразу собрал заводской актив, зачитал текст телеграммы Сталина и без комментариев, по-деловому попросил собравшихся обсудить его предложения. Вот как об этом совещании рассказывал сам Борис Глебович: «Я собрал весь личный командный состав ночью, довел до их сведения существо этой телеграммы и рассказал, что же мы наметили, чтобы ликвидировать это отставание. Какие могли быть у нас мероприятия? Ну, прежде всего, поднять ответственность. Было сказано, что ни один товарищ, работающий на заводе, в том числе руководитель, не имеет права уходить с завода без окончания дневного задания. Это было первое…»

По завершении совещания с активом, где было решено сосредоточить все внимание на практических задачах каждого участка, начались партийные собрания в цехах. Их инициатором стал партийный комитет завода, возглавляемый с начала августа 1941 года М. Л. Медведевым. Он прибыл на Уралмаш из Ленинграда и работал в свое время под непосредственным руководством С. М. Кирова, о чем никогда не забывал. Перед войной Медведев руководил Смольненским райкомом города на Неве. Уральцы сразу оценили его качества настоящего партийного лидера на большом предприятии: умение внимательно слушать и спокойно, веско излагать свою позицию, целеустремленность, интерес к новым решениям на производстве и в партийной жизни, простоту и скромность.

Теперь по его указанию коммунисты Уралмаша обходили цехи, где на собраниях, проходящих без всякой шумихи и громких слов, зачитывали текст телеграммы Сталина. На другой день она, напечатанная как листовка, была распространена в цехах и лабораториях. Суровые слова не вызывали в людях подавленности и уныния. Наоборот, заводчане словно обретали новые силы, давая короткую, иногда молчаливую клятву и дальше работать по-боевому, не щадить себя при выполнении заказов фронта. С этого дня многие перешли на казарменное положение: работали почти круглосуточно, отдыхать устраивались в красных уголках, иногда прямо в цехе.

Они видели, что так уже давно поступает их директор. Он почти не бывал дома, забывал про сон, сутками не выходил из цехов. Иногда, не выдерживая страшного напряжения, Борис Глебович засыпал прямо у станка, где он беседовал с мастером, или в комнате конструктора — так предельно уставшие солдаты спят в строю, на марше. Тогда люди замолкали, ожидая, когда директор вновь откроет глаза и продолжит разговор.

Руководители производства в подавляющем большинстве также отдавали работе все свои умения, знания, способности. Но В. А. Малышев, который еще до прибытия грозной телеграммы успел подробно ознакомиться с делами на Уралмаше, решил отдельно переговорить с каждым начальником. По крайней мере с большинством из них.

А. Урбанский, работавший в 1941 году начальником сборочного участка, так вспоминает эти ночные беседы: «В ночь на 18 сентября — звонок из заводоуправления, говорит Ефим Георгиевич Дуркин, помощник Музрукова: “Срочно в дирекцию, вместе с Дербеневым”. Дмитрий Иванович Дербенев был начальником всей сборки, а официально говоря, начальником бронекорпусного производства.

Собрались, идем, не знаем еще, к чему быть готовыми: выпрашивать нам что-то, каяться ли в несделанном? Подошли к кабинету, а из него выскочил красный, распаренный начальник одного из цехов.

— Юзик? В чем дело?

— Не спрашивайте, пропал. Бегу, подумать некогда. Сейчас узнаете все сами.

Замахал руками, убежал. А мы вошли в кабинет.

Видим — множество военных. Музруков усталый, осунувшийся. Малышев в генеральской форме стоит у стола, курит. Затем повернулся как-то резко, посмотрел на Дербенева:

— Кто такой? Где работает?

Из-за стола кто-то из заводоуправления устало так говорит:

— Начальник корпусного производства Дербе…

Малышев, не дослушав до конца, бросил:

— Я не вызывал такого. Да этого производства у вас еще и быть не могло, раз нет корпусов.

Музруков с места поправил:

— Начальник цеха № 32, цеха сборки корпусов Дербенев.

Малышев замолчал, воцарилась тишина, и тут мы уж поняли состояние, пережитое, видимо, не одним начальником цеха.

— Надавали себе званий, титулов! Начальник корпусного производства! Где оно, это производство? Три корпуса в месяц — кустарщина, не производство! Вы работаете не под бомбами, здесь не рвутся снаряды, как в Ленинграде. Сколько времени вы монтируете подмоторную раму?

Дербенев ответил торопливо, но внятно:

— Сорок восемь часов!

— Как?! И с этой технологией вы собираетесь воевать дальше?

Нас вскоре отпустили. Поглядев на часы, Малышев сказал:

— Идите в цех и через час доложите, как будете сокращать все ваши сорок восемь часов до трех — пяти. Сокращайте цикл на каждой операции. Не сможете — скажите об этом прямо, без болтовни. Но после этого не просто уйдете с должностей руководителей производства, но и ответите за безынициативность.

Мы вышли помятые, еще по дороге стали обсуждать, что же делать. И не заметили, как прошли свой цех! Вернулись, прошли на участок. Видим — совсем заваливаемся. Лист пошел плохой, рваный, баллонов с ацетиленом для резки нет, электроды кончаются. Позвали мы нашего мудреца сварочного дела Шашкова, очень интеллигентного инженера, подошли другие товарищи…»

Да, нарком Малышев в те сентябрьские дни на Уралмаше был далек от деликатного подхода к вопросу, почему не выполнен план. Резкого, многократного сжатия сроков работ — вот чего хотел добиться нарком от работников Уралмаша. Требовалось выйти на выпуск не менее двенадцати танковых корпусов в день. Это были невероятные цифры даже для специализированных заводов. Уралмаш таким предприятием не являлся. Нарком знал, что при выполнении задания на производство корпусов завод столкнется с рядом огромных трудностей.

Эти трудности вызывались не только фактором времени. Они практически полностью определялись характером прежних работ Уралмаша. Завод крупного индивидуального машиностроения в июне 1941-го не был приспособлен к серийному производству бронекорпусов и башен, его коллектив не имел навыков работы над серией. Не имелось в достаточном количестве необходимых станков, термических печей, множества другого оборудования. Тем самым Уралмаш был вынужден в кратчайшие сроки провести колоссальную реорганизацию производства.

В. А. Малышев, как грамотный инженер, видел и понимал, что задумано на заводе все правильно, производственный процесс спланирован верно, необходимые меры по коренной реконструкции, даже перестройке цехов и участков приняты. Но надо было заставить всю эту сложнейшую технологическую махину крутиться во много раз быстрее. Темп работ определялся не соображениями технологий или привычными возможностями работников, а исключительно положением на фронтах. Какой импульс должен вызвать столь необходимое ускорение?

Ход событий подтолкнул молодой мастер, комсомолец Михаил Попов. На его участке растачивали корпуса танков. По самым жестким нормам на работу с одним корпусом полагалось восемнадцать часов. Какое уж тут поточное производство! Михаил сам встал к станку. Кажется, использовал все возможные приемы для увеличения скорости обработки, но сберег всего два часа. Посоветовался с бригадой — отремонтировали и приладили приспособление с другого станка, выиграли еще два часа. И все равно целых четырнадцать часов. Слишком много! О положении дел узнал Малышев и пригласил Попова к себе.

— Нам нужно вдвое больше корпусов, чем вы обрабатываете сейчас. Вся надежда на вас.

— Сделаем, — ответил Михаил коротко, а про себя подумал: «Как?»

Комсомольцы собрались в своем комитете, куда пригласили и специалистов. Продумали все предложения, нашли несколько новшеств, которые казались перспективными. Михаил сказал:

— На фронте на нас надеются, ждут оружие. Надо и работать по-фронтовому. Просьба наркома — это боевой приказ.

Вернулись на участок. Михаил встал за станок, в подручные взял расточника Борцова и его помощника Коняхина. Только при исполнении операции по установке корпуса на станок сберегли полтора часа времени. Решили использовать по-новому заточенные резцы — это позволило увеличить скорость резания. Другие смены тоже применили свои находки. Щукин закончил свой этап за два часа вместо положенных девяти, Андреев — за четыре часа вместо двенадцати. В итоге первый же день работы «по-фронтовому» принес победу: корпус обработали за шесть с половиной часов.

Назавтра листовки-«молнии» сообщили о результате Попова всему заводу. В них бригада Михаила называлась фронтовой. В тот же день за это звание стали бороться десятки бригад из всех цехов Уралмаша. Начинание вскоре распространилось и на другие предприятия. А бригада Попова через несколько дней еще сократила время работы над корпусом. В дальнейшем нормой стали два часа.

Это был замечательный, во многом решающий прорыв, показавший огромному коллективу: есть резервы! Можем работать быстрее! Люди находили, казалось бы, немыслимые варианты решений. Молоденькая работница Аня Лопатинская выполнила задание на 300 процентов. Когда ее спросили, как ей это удалось, она ответила: «Стою на цыпочках». Оказывается, ей не хватало роста, чтобы быстро дотягиваться до различных рычагов большого станка. Приходилось ходить или бегать вдоль него, что приводило к потерям времени. И Аня действительно встала на цыпочки, доставая так и суппорт, и револьверную головку, и переключатель скоростей. Она одного не сказала — легко ли простоять на цыпочках всю одиннадцатичасовую смену.

Подобных «методов», основанных на беспримерном трудовом энтузиазме, возникало в те дни множество. Но для быстрого прогресса большого производства важны и другие составляющие. Замечательным технологическим решением стало внедрение новых методов электросварки. Найти на этом направлении принципиальное решение было необходимо: на сварку корпуса затрачивались сутки и более. Соревнование, которое объявили друг другу бригады сварщиков, позволило вскрыть резервы в методике и технологии. А главное — в самих людях. Вскоре корпус КВ сваривали за 10–12 часов, а каждый из последних трех корпусов очередной октябрьской серии — за семь с половиной. Через короткое время на Уралмаше была внедрена автоматическая сварка.

Впоследствии Борис Глебович неоднократно говорил, что в этих успехах большую роль сыграло сотрудничество завода со знаменитым Институтом электросварки под руководством Е. О. Патона, эвакуированным из Харькова в Нижний Тагил. Евгений Оскарович, высокий, молчаливый семидесятилетний человек, никак не мог называться стариком. Заслуженный ученый, он сумел организовать научную работу своего учреждения в эвакуации и подчинить ее неотложным задачам военного времени. Как рассказывал позднее Музруков, «автоматическая сварка по методу Патона заняла ведущее место на всех танковых заводах страны; созданы и внедрены автоматы, высвобождены тысячи сварщиков, в десятки раз повышена производительность труда — и все это за каких-то три года в условиях войны. Сколько упорнейшего труда, воли и энергии!».

Е. О. Патон произвел глубокое впечатление на Музрукова. Инженер старой школы, специалист с мировым именем, он сутками не выходил из цеха металлоконструкций, налаживая оптимальные режимы сварки, не обращая внимания на тяжелые условия труда, высокую загазованность помещения. Он был сдержан, деловит, всегда ровно и спокойно настроен. В 1944 году Патон подал заявление о вступлении в партию. Текст этого заявления Борис Глебович цитировал много лет спустя, в 1974 году. Вот что писал семидесятитрехлетний ученый о своем желании вступить в ряды ВКП(б):

«Когда Советская власть взяла в свои руки управление нашей страной, мне было уже 47 лет. Проработав много лет в условиях капиталистического строя, я усвоил его мировоззрение. Сначала Советская власть относилась ко мне с недоверием, и не раз приходилось мне это чувствовать. Начинания новой власти я считал нежизненными, но, присматриваясь к ней, я продолжал честно трудиться, так как в труде я привык видеть смысл моей жизни. Когда я познакомился с планом первой пятилетки, я не увидел возможностей для его выполнения. Время шло, развернулась работа по Днепрострою, которая никак не давалась прежней власти. Я начал понимать свою ошибку по мере того, как осуществлялись новые стройки, реконструкция Москвы и другие большие начинания партии и правительства. Все больше менялось мое мировоззрение. Я стал понимать, что к Советской власти меня приближает то, что труд, который является основой моей жизни, Советская власть ставит выше всего. В этом я убедился на деле. Я сознавал, что перерождаюсь под влиянием новой жизни. Начавшаяся Великая Отечественная война явилась блестящим подтверждением мощности и стойкости советского строя. Перед моими глазами прошли две последние войны — японская и империалистическая. Я имел возможность сравнить положение тогда с тем, что происходит сейчас, во время Отечественной войны. Меня поражает выдержка и героизм, с какими советский народ борется на фронтах и в тылу под твердым руководством партии и Советского правительства…»

Будни Уралмаша осенью 1941-го ежедневно и ежечасно подтверждали слова академика Патона о выдержке и героизме народа. Одним из участков завода, вызывавшим большое беспокойство руководства, была резка бронированных листов. Здесь работу тормозило отсутствие ацетилена, необходимого для операций резания. «Мы оказались в очень тяжелом положении, потому что ацетиленового газа не было на заводе, — вспоминал Б. Г. Музруков. — С юга прекратили поставку этого материала. Пришлось искать выход. У нас имелась большая газогенераторная станция, поскольку наша ТЭЦ работала на торфе. И вот нашлись два инженера, специалисты по газовому хозяйству, товарищи Геркен и Родионов, которые предложили использовать отходы торфа и мазута и на этой основе вырабатывать так называемый пиролизный газ большой калорийности. Буквально за два дня сделали все чертежи и в двухнедельный срок создали всю систему питания новым газом. Он полностью заменил ацетилен, и мы стали хорошо работать по вырезке и нарезке брони».

Предложение инженеров И. В. Геркена и М. П. Родионова действительно разрешило очень острую проблему. Довоенная мера его эффективности такова: оно позволило Уралмашу получить годовую экономию в полтора миллиона рублей. Но в 1941 году имело значение другое следствие изобретения — оно быстро внедрялось на многих заводах страны, помогая ускорять их работу. Завершающим важным достижением переломного периода на Уралмаше — это были сентябрь-октябрь 1941 года — стал переход на изготовление литых башен для танка КВ. Трудность, которая с самого начала тормозила поточное производство корпусов, была преодолена решительно и смело.

Из воспоминаний Б. Г. Музрукова: «Литейщик и инженер, товарищи Шкабатура и Зверев, и еще два товарища (Д. Бодягин и И. Кватер) предложили вариант литой башни. Отливалась она в кокиль, тогда оставалась только одна работа — расточка башенных оснований, все остальное получалось без обработки. Когда мы такую башню отлили, мы ее повезли на полигон — поскольку мы еще пушками занимались, у нас был свой артиллерийский полигон. Испытали эту башню. Она выдержала все испытания.

В первые дни войны приехал к нам нарком тяжелой промышленности Казаков, бывший директор Ижорского завода. Я ему докладываю, что нужно переходить на отливку башни, иначе мы программу сорвем. Он говорит: не выдумывай, мы пробовали, ничего у нас не вышло, и вам я запрещаю это делать. Ну, запрещаю — не запрещаю, а спрос-то ведь с меня. Я дал команду башни делать. В это время приезжает товарищ Малышев, новый наш нарком. Я ему доложил этот вопрос, и он немедленно утвердил производство башни методом отливки в кокиль».

Коллектив сборочного цеха тоже совершил стремительный рывок вперед: в августе 1941-го собирали корпус за 100–110 часов, в октябре — за 30–40.

Результаты работы каждого цеха, каждого участка ежедневно поступали в заводской информационный центр. Он был создан на заводе по распоряжению Музрукова и состоял из представителей завкома, технического и планово-экономического отделов. В обязанности работников центра входил сбор ежедневной информации о состоянии дел в цехах, о выдвинутых предложениях по совершенствованию технологий, о личных достижениях передовиков производства, о людях и их проблемах.

Сообщения информационного центра были на столе у директора каждое утро, и с анализа этой информации он начинал свой рабочий день. Когда Борис Глебович его заканчивал, никто не мог сказать определенно. Он всегда был там, где требовались помощь, поддержка, принятие быстрого оперативного решения. Сохранял спокойствие, выдержку, почти всегда оставался вежливым и корректным. Если выходил из себя, что случалось очень редко, значит, совсем выбился из сил. Больное легкое давало себя знать, но директор никогда и никому не жаловался.

Не требовал он к себе особого отношения и на заседаниях парткома, где разговоры велись обычно жесткие, часто на повышенных тонах. Борис Глебович никогда не ввязывался в перепалку, не спорил. Внимательно выслушает, попросит уточнить, иногда негромко произнесет: «Видимо, я этого не учел…» Он воспринимал себя наравне со своими товарищами, настоящими коммунистами, которые в это трудное время пользовались единственной привилегией — первыми идти туда, где тяжелее всего.

Работники Уралмаша любили своего директора и гордились им. Его распоряжения, отданные тихим голосом, действовали сильнее громких приказов. Видя Бориса Глебовича каждый день энергичным, подтянутым, деятельным, уралмашевцы верили: все трудности будут преодолены. Так и получилось. Благодаря умелому руководству, активной работе общественных организаций, энергичной поддержке наркома, ежедневным трудовым подвигам всего коллектива завод выходил из прорыва.

График выполнения заданий по изготовлению корпусов КВ осенью и зимой 1941 года выглядел следующим образом. В августе изготовлено пять корпусов при плане 25, в сентябре — 40 корпусов при плане 75. В октябре это соотношение выражается в цифрах 140–120, то есть план перевыполнен, в ноябре — 185 при таком же задании. В декабре — вновь перевыполнение: 235–220.

Конец года на Уралмаше встречали с окрепшей решимостью еще лучше работать для фронта. Теперь, когда корпуса КВ без перебоев отправлялись в Челябинск, на заводе могли со вполне оправданной гордостью говорить о том, что они делают танки, которые очень не нравятся немцам.

Действительно, танк КВ обладал прекрасными боевыми качествами. Хорошая маневренность и солидное вооружение делали боевую машину грозным участником сражений. А прочность лобовой брони была такова, что снаряды противника оставляли на ней лишь вмятины при прямом попадании и высекали искры при ударе по касательной. КВ был неуязвим для противотанковой артиллерии. Приезжавшие с фронта рассказывали, что немцы подготовили такую инструкцию для своих солдат: им предписывалось ходить в атаку на КВ с ведром бензина. Нужно было взобраться на танк, облить корпус бензином и поджечь. Только таким образом немцы могли себе представить его уничтожение. Излишне говорить, что желающих выполнить инструкцию не находилось.

В январе 1942 года уралмашевцы устойчиво вышли на выпуск 300 танковых корпусов в месяц. При этом они взяли обязательство перевыполнять план не менее чем на 6 процентов.

Этот результат был достигнут тяжелейшим трудом, напряжением всех сил. Не обошлось и без потерь. Как вспоминает С. Т. Лившиц, «неудачи на заводе в начале войны отдельные руководители Наркомата танковой промышленности воспринимали как недостатки в работе руководства предприятия и поспешно, без всяких оснований, снимали отдельных руководителей с их постов. Заместитель наркома танковой промышленности И. М. Зальцман в конце 1941 года снял с работы главного инженера Уралмашзавода Д. А. Рыжкова. Дмитрий Александрович был сильный главный инженер, дельный человек, впоследствии работал заместителем министра станкостроительной и инструментальной промышленности».

Нельзя сказать, что «отряд не заметил потери бойца». Конечно, Борису Глебовичу было далеко не безразлично, кто работает рядом с ним. Но время заставляло людей расти очень быстро, их профессиональные достижения превосходили самые невероятные прогнозы. Директор Музруков хорошо знал, у кого на заводе какие перспективы. Новый главный инженер так же самоотверженно, как и Рыжков, включился в преодоление невиданных трудностей военного времени. А они с выполнением плана по корпусам КВ для Уралмаша конечно же не закончились. Но коллектив, воодушевленный своим первым и таким значительным успехом, чувствовал в себе достаточно сил, чтобы справиться с новыми задачами.

Всем миром

Заслуживает особого упоминания тот факт, что, бросив практически все силы на освоение новой продукции, работники Уралмаша смогли обеспечить другие предприятия страны необходимым для их работы ассортиментом. Металлурги Магнитогорска, Нижнего Тагила и других заводов получили в 1941–1942 годах более пятнадцати тысяч тонн доменного, прокатного и другого оборудования. Благодаря этим поставкам вводились в строй новые домны, прокатные станы, обогатительные фабрики. Промышленный потенциал СССР, подорванный ударом гитлеровцев по европейской части страны, восстанавливался на Востоке.

Происходило это далеко не по плану, составление четких схем и графиков не всегда сочеталось с обстоятельствами военного времени. Так, в конце 1941 года Уралмашу было поручено штамповать… лопасти для самолетных винтов. Потребность армии в самолетах была не меньше, чем в танках, авиационные же заводы не успевали стать в строй после эвакуации. Чтобы выполнить неожиданно поступившее задание, уралмашевцы приспособили сверхмощный пресс — штамповочных молотов не было. Этот пресс в конце тридцатых годов поставила солидная немецкая фирма. Но он вскоре вышел из строя: его цилиндры оказались со скрытым браком и, не выдержав нагрузки, лопнули.

Чтобы сменить в прессе цилиндры, требовалось передвинуть одну огромную опорную конструкцию весом 500 тонн! Самый мощный кран, имевшийся в цехе, выдерживал нагрузку не более 250 тонн. Что делать? Главный механик завода, талантливый инженер A. Л. Кизима, предложил использовать «метод домкрата»: под тяжеленную опору подложить клетку из брусьев, сверху пятисоттонную махину поддерживать модернизированным краном и опускать ее постепенно, вынимая брусья один за другим. С ремонтом справились за неполных девять суток, а согласно немецкому руководству на него полагалось не менее шести месяцев.

Такие победы, большие и маленькие, случались на Уралмаше каждый день. Все они были важны, необходимы не только для того, чтобы улучшить результаты труда, но и для поддержания духа людей, для придания им бодрости. Ведь зима 1941/42 года в жизни многих стала самой тяжелой.

Карточки на нормированный отпуск продуктов ввели сразу, как началась война. Скромные запасы горожан исчерпались быстро. Осенью голод стал реальной угрозой. Этого никак нельзя было допустить — напряженный график работы завода требовал от рабочих значительных затрат энергии.

В самом начале 1942 года Н. И. Иванов, заместитель парторга М. Л. Медведева, записал в рабочем дневнике: «Плохо с питанием. Звонил С. Кузнецов, секретарь парторганизации цеха № 30. На обед в ночную смену будут одни постные щи и чай без сахара…»

В феврале 1942 года на баланс Уралмаша передали два совхоза: «Бородулинский» и «Орджоникидзевский» (мясо-молочный). Все столовые и магазины района поступили в полное распоряжение завода. Проблемы питания работников, обеспечения их предметами первой необходимости находились в ведении отдела рабочего снабжения (ОРС). В этой работе ему постоянно помогали парторганизация Уралмаша и его директор. Все годы войны возглавлял ОРС один и тот же человек — В. П. Бубнов. В октябре 1979 года на встрече ветеранов Уралмаша он вспоминал: «Надо сказать, если Орджоникидзевский совхоз до передачи его Уралмашзаводу получал шесть тонн картофеля с гектара, то осенью 1942-го — уже девять. А в 1943-м собирали по 15–18 тонн с гектара. Это потому, что Музруков много внимания уделял подсобным хозяйствам, поддерживал каждое полезное начинание. Несмотря на то что Борис Глебович по специальности был металлург, он вникал во все вопросы, будь то сельское хозяйство или общественное питание. Питание — это часть заводской программы, так считал Музруков».

Этот рассказ можно дополнить воспоминаниями ветерана Уралмаша П. Ф. Василевского: «Директору завода пришлось заботиться о труде и быте всех трудящихся. Условия работы были самые тяжелые. Люди крайне уставали. Питание было недостаточным. В качестве одной из важных мер по улучшению питания было выделение всем работникам огородных участков в 25 километрах от города, организация проезда на эти участки и доставка к заводу готового урожая. Результат был исключительным. С 1942 года люди полностью были обеспечены своей картошкой.

Самым неожиданным для работников завода оказалось сообщение в середине войны об открытии заводского профилактория с медицинским обслуживанием и бесплатным питанием. Здесь успели отдохнуть сотни переутомленных людей независимо от занимаемой должности».

В. Н. Анфимов, в годы войны главный инженер Управления жилищно-коммунального хозяйства Уралмаша, рассказывает про организацию этого профилактория: «При трудной героической работе на заводе, продолжительном рабочем дне, малокалорийном и недостаточном питании у людей стали выявляться случаи заболевания дистрофией. Дирекция завода и руководители общественных организаций проявили большую заботу о рабочих и служащих. На базе однодневного дома отдыха во Вьюхине было решено организовать больницу. Заведующим назначили инженера С. Я. Головина. По заданию Бориса Глебовича мы с Головиным на месте решали, что надо сделать, какие провести работы по организации столовой, клуба, по ремонту жилых помещений и многое другое. Директором все мероприятия были утверждены и потом в кратчайший срок выполнены. Одновременно в больнице могли пребывать около ста человек.

Врач лечил больных и прописывал им посильную работу — чистку дорожек от снега, пилку дров, растапливание печей и другие несложные обязанности. Питание давалось усиленное, и таким образом за две — четыре недели люди выздоравливали и приступали к работе с удвоенной энергией».

В 1979 году в заводской газете были опубликованы воспоминания С. А. Любимова, в годы войны — председателя профсоюзного комитета Уралмаша: «В военные годы заводчане имели в сумме 900 га огородов, что являлось большим подспорьем в личном хозяйстве. В одну из военных весен уралмашевцы остались без семенного картофеля. Он сгнил, так как был сильно попорчен осенью. Завком не мог оказать необходимой помощи без поддержки директора. Борис Глебович сразу же распорядился выделить паровоз, полтора десятка вагонов. Профсоюзные активисты сформировали бригады, они отправились в Красноуфимский район, откуда и привезли семена. Уралмашевцы осенью сняли хороший урожай…»

Работники ОРСа настойчиво «выбивали» во всевозможных инстанциях лимиты на получение продуктов для магазинов и столовых, а это было делом нелегким. На одни централизованные поставки не надеялись. Дополнение к ним организовывали сами — направлялись на поиски продовольствия по деревням. ОРС заготавливал грибы, выкашивал крапиву в радиусе шестидесяти километров вокруг завода, сотнями тонн засаливал капусту. Учитывалось то печальное обстоятельство, что недоедание способствует возникновению цинги — болезненному проявлению острого недостатка витамина С. И вот в подвале Дворца культуры завода построили установку, на которой готовили целебный экстракт из сосновой хвои, обогащенный аскорбинкой. Наладили выпуск белковых дрожжей из древесных опилок. Была организована охота на лосей и зайцев.

В снабжении — не официально, а в знак благодарности — помогали, чем могли, среднеазиатские республики СССР. Вот как это получилось. Летом и осенью 1941-го по решению ГКО на Уралмаш прибыли из республик Средней Азии несколько тысяч так называемых бойцов трудового фронта. Эти люди оказались не в состоянии работать с таким напряжением, которое требовалось в те дни, а с наступлением холодов начали болеть. Несколько человек умерли. Переселенцы из южных краев не могли адаптироваться к непривычным для них климатическим условиям.

Под свою ответственность, не запрашивая Москву, Музруков отправил эти трудовые отряды на родину. Шаг был смелый, но гуманный и практически оправданный. Там, откуда направлялся трудовой десант, он вызвал самый положительный отклик. Установилась взаимопомощь между руководством завода и республик. Завод получал продукты, наладил рыбное хозяйство на озерах Казахстана, оказывал техническое содействие предприятиям региона.

Особой страницей хозяйственных работ Уралмаша стало содержание заводом первого рыбного хозяйства. Сам Б. Г. Музруков вспоминал: «Как-то прохожу по заводу ночью, а в это время все рельефнее кажется, подхожу к ряду станков, смотрю, а у рабочих ноги вот такие толстые и пальцы тоже. Спрашиваю, что это с вами? Да вот, говорят, не знаем, но болят ноги и руки. Ну, я догадался, что это отсутствие нормального питания, прежде всего витаминов.

Вызываю своего заместителя, говорю ему: где хочешь, находи рыбу! Не знаю, случайно или нет, но он нашел одну научно-исследовательскую станцию. Она была подчинена Академии наук СССР и занималась изучением изменений уровня озер. Это было в мирное время, а когда мы туда приехали, директор чуть не плакал, говорил: все меня забыли, бросили, машин нет, не знаю, куда рыбу девать. Мы немедленно сколотили бригаду и поехали туда добывать рыбу. И удалось ежедневно на обед каждому рабочему давать по два подлещика, которых все с удовольствием съедали. Смотрим, и авитаминоз исчезает, руки-ноги уже не пухнут».

Уместно будет подчеркнуть, что работники станции получали от завода постоянную и существенную поддержку.

Борис Глебович думал и о тех, кто задерживался на заводе по его просьбе. Он попросил ОРС организовать систему дополнительных обедов для конструкторов, технологов, рабочих — всех, кого вызывали на совещания, чтобы обсудить с ними выполнение очередного задания.

Руководство Уралмаша не упустило из виду того обстоятельства, что в начале войны многие элементарные составляющие быта стали дефицитным продуктом. Не было самого необходимого: гвоздей, спичек, ниток, посуды, других простых, но таких нужных вещей. На Уралмаше вспомнили опыт первых лет после Гражданской войны и организовали цех ширпотреба. В его мастерских изготавливали ложки, кастрюли, тарелки, мыло, сапоги, шили одежду.

Другой проблемой, еще более трудной, чем организация питания и снабжения, стала жилищная. Она была связана с тем, что на Уралмаш эвакуировались заводы Ленинграда, Москвы, Брянска, Харькова, Киева, Краматорска и многих других городов. Вместе с работниками приехали их семьи. Всего прибыло около сорока тысяч человек. Их размещали в соцгороде, где перед войной жило пятьдесят тысяч человек, и условия их проживания были довольно стесненными.

Основной поток эвакуированных хлынул осенью. Приближалась суровая уральская зима. Музруков распорядился: «Ни одной землянки!» Ремонтно-строительный цех жилищно-коммунального отдела работал день и ночь. В аварийном порядке утеплялись подвалы и чердаки. Актовый зал ремесленного училища был разделен на два помещения-общежития, в каждом установили койки в два яруса.

В соцгороде было немало двухэтажных домов из мощного бруса. Главный инженер жилищно-коммунального отдела В. Н. Анфимов сам когда-то проектировал эти дома. Он и предложил использовать мансарды, по существу, чердаки этих домов. Предложение было удачным — таким образом удалось подготовить около двухсот квартир для эвакуированных.

Б. Г. Музруков под свою ответственность организовал участок заготовки стройматериалов для жилищного строительства. Производственные цехи выделяли из своего состава рабочих на заготовку и транспортировку древесины. При этом увеличивались нормы выработки военной продукции для тех, кто оставался у станков. Но возражений не поступало.

Строили деревянные бараки прямо перед заводоуправлением. Сюда легче было подавать строительные материалы с заводского деревообделочного комбината. Рабочие носили на себе доски и листы фанеры. Эвакуированные въезжали даже не в бараки, а в пустые коробки с нарами, не дожидаясь, когда закончат крыши, установят окна и двери.

Была создана комиссия по расселению эвакуированных в квартирах уралмашевцев. Это называлось «принять на уплотнение». Заселялись кухни, кладовки. Три квадратных метра на человека стали нормой военного времени. Но и она не выдерживалась. Литейщик Н. Суворов писал в своем заявлении на имя директора: «Придешь со смены — прилечь негде, ждешь, когда поднимется и уйдет кто-нибудь из своих или хозяйских. В комнате 20 метров, а живет двенадцать человек…»

Эта ситуация была характерна для осени 1941 года.

«К нам много людей ехало в эвакуацию, — вспоминал Б. Г. Музруков, — буквально тысячами. Размещение их мы организовали таким образом, что объявили: все товарищи должны кого-то взять к себе. И так действовали по доброму согласию. Не было никаких пререканий, ненужных ссор, споров. Я как пример скажу: директор переехал из большей по площади квартиры в меньшую…»

Директор — это сам Борис Глебович. Семья у него в 1941 году увеличилась, родился сын Николай. Но решение о смене квартиры принято было безоговорочно. Музруков всегда отрицательно относился к всевозможным льготам для себя и семьи, первым показывал пример скромности и простоты в решении бытовых проблем.

Его поведение оказывало огромное влияние на окружающих. Да и вся тогдашняя жизнь, общая военная беда сближала ранее незнакомых людей. Уральцы делились с эвакуированными не только жильем, но и одеждой, посудой, бельем. Они, как бы ни было тяжело, находились дома, а люди, приехавшие издалека, лишились всего — и крова, и имущества, и очень часто близких, которые погибли под бомбами и обстрелами, от болезней по дороге на Восток.

Отношения тех лет теперь кажутся многим удивительными: люди, еще вчера незнакомые, становились друг другу ближе родных. Этот факт советской действительности гитлеровцы не учли. Как выяснилось много позже из архивных документов, они возлагали особые расчеты на обратное развитие событий. Вот как они их видели: «Чем больше населения советских городов устремится во внутреннюю Россию, тем сильнее увеличится хаос в России и тем легче будет управлять оккупированными восточными районами и использовать их».

Получилось все совсем не так и на захваченных территориях, и во «внутренней России». И закончилось не тем, на что рассчитывали гитлеровцы.

Но первой военной зимой положение страны было очень тяжелым. На фронтах шли кровопролитные бои. Опять в сводках звучало слово «отступление». Вокруг Ленинграда сомкнулось кольцо блокады. Захваченными оказались плодородные земли, крупные промышленные центры. В тылу — голод, холод, сверхнапряженный труд без выходных и отгулов. Выстоять, не поддаться отчаянию работникам и работницам помогало сознание, что на фронте, там, где сын, муж, отец, брат, еще тяжелее. А солдаты действующей армии говорили друг другу: воюем не за себя — за них, за наших любимых, близких, что ждут нас дома.

Это и было единство фронта и тыла, которое обеспечило победу. Но до нее тогда было еще далеко. Иногда казалось, нет сил жить и работать. В минуты отчаяния помогали добрая рука друга, поддержка руководителя, теплое слово соседа и сознание, что от тебя, твоего личного труда зависит положение на фронте.

В те дни много внимания работники Уралмаша, прежде всего женщины, уделяли раненым. Санитарные поезда приходили в Свердловск переполненными. После смены все, кто мог, особенно комсомольцы, отправлялись на вокзал. Разгружали вагоны, перевозили бойцов в госпиталь, помогали ухаживать за ними. Выздоравливающим устраивали концерты: пели, читали стихи, даже плясали, хотя ноги часто еле держали танцоров после двенадцатичасовой, а то и круглосуточной смены. А иногда во время исполнения номера к артистам подбегали медсестры:

— У вас какая группа?

Оказывается, нужно сделать срочное переливание крови. И ребята, и девушки уже по много раз сдавали кровь, поэтому свою группу мог назвать каждый. Тот, у кого оказалась нужная, шел в донорский пункт.

Женщины Уралмаша не только встали к станкам, освоили работу крановщиц и сварщиц. Они дежурили в госпиталях, воспитывали и учили детей, оставшихся без отцов. Каким-то чудом найдя свободные минуты, а вернее, оторвав их от сна, они готовили бойцам на фронт теплые вещи, вязали носки, свитера, варежки. В них обязательно вкладывалась записочка с несколькими задушевными словами: «Дорогой товарищ боец! Примите наш скромный подарок, желаем скорой победы над Гитлером!»

Кто не мог шить или вязать, собирал деньги на закупку необходимых вещей. И вот уже к отправлению на фронт готовы посылки с валенками, шапками-ушанками, рукавицами…

В канун 1942 года уралмашевцы приняли коллективную клятву: отдать все свои силы, работать дни и ночи, чтобы удвоить, утроить выпуск всех видов вооружения и боеприпасов. Как от слов перейти к делу? Каждый уже работает, кажется, на пределе возможностей. А если все же посмотреть еще раз на свой привычный производственный процесс?

Токарь высокой квалификации Спехов стабильно перекрывал норму в два-три раза. Подумал так: надо научить тех, кто рядом, особенно молодых. Чтобы обучение пошло быстрее, буду работать с учеником на одном наряде. Это значит, что задание выдается одно на двоих, выработка делится пополам, разницу в зарплате определяет лишь разряд. Такой подход для Спехова материальных выгод не сулил, наоборот, он проигрывал в деньгах. Действительно, за первый месяц он получил вдвое меньше обычного, зато ученик, ощущая на себе особую ответственность, старался изо всех сил. На второй месяц и он перевыполнил норму. Сам Спехов опять дал две с половиной. Третий месяц показал, что ученик практически догнал учителя и может работать самостоятельно. Опытный наставник взял нового подопечного, потом следующего. Так в сжатые сроки подготовил он десятки молодых мастеров. Его опыт переняли другие рабочие, что позволило заводу быстро восстанавливать потери в кадрах: ведь на фронт ушло более трех тысяч квалифицированных специалистов.

Получило дальнейшее развитие движение фронтовых бригад. Их становилось на Уралмаше все больше, и не формально, а по фактическим показателям, завоеванным в соревновании, которое стало настоящей школой мастерства. Особо отличались бригады девушек-сварщиц Шуры Рогожниковой и Феликсы Гржибовской. В результате своеобразного соперничества, установившегося между ними до конца войны, выработка в каждой бригаде выросла на сотни процентов при сохранении высокого качества. Девушки варили даже потолочные и вертикальные швы, что не всякому мужчине было под силу, резали броню, заваривали трещины в ней. И не забывали аккуратно одеться, находили время причесаться к лицу, даже губы подкрасить. Когда же уставали до предела, а работе еще не было видно конца — затягивали песню.

Их совсем юным товарищам, подросткам, которых тоже много было на заводе, приходилось особенно трудно. Они оказались оторванными от всего, что раньше было близко, привычно, просто. Их привлечение к труду на заводе было тяжелой необходимостью: подростки заменяли ушедших на фронт взрослых рабочих. С большим напряжением, но и они выполняли нормы выработки, внося свой вклад в борьбу с врагом. Однако Б. Г. Музруков понимал: если у маленького человека есть желание учиться, надо ему помочь.

Многим любителям и знатокам отечественной живописи хорошо знакома фамилия Ткачевых. Эти художники, родные братья, вот уже более полувека работают вместе, что является уникальным примером творческого содружества. В настоящее время произведения братьев Ткачевых хранятся в Государственном Русском музее, в Государственной Третьяковской галерее, других крупнейших музеях России, в частных собраниях отечественных и зарубежных ценителей живописи. Алексей Петрович и Сергей Петрович Ткачевы — действительные члены Академии художеств Российской Федерации, народные художники СССР, лауреаты Государственной премии СССР и премии РСФСР им. И. Е. Репина.

Осенью 1941 года ничего, кажется, не могло предвещать таких успехов. Семья Ткачевых из родной деревеньки Чучуновки в Брянской области еле успела выехать в эвакуацию. Их привезли в Свердловск, на Уралмаш.

Из воспоминаний А. П. Ткачева: «…С последним эшелоном мы эвакуировались в Свердловск. Так потерял я из виду любимую школу, друзей и все, что было мне дорого и мило. Думал даже поступать в Свердловское художественное училище, но попал на Уралмаш, где проработал более полугода. Трудился на разметке танковых моторов, как и все рабочие, без скидок на возраст. Особенно тяжелыми были ночные смены, неодолимо хотелось спать, а уж голод был постоянным спутником. Бывало, отец (мы работали вместе) закопает меня в мягкие дюралевые стружки, чтоб я малость вздремнул, а сам часок-другой поработает за меня. Рабочие, прознав, что я учился на художника, просили меня нарисовать то лошадку красивую в яблоках, то еще что. Жалели меня, маленького, тщедушного.

Выполнял я норму, как и все. Ведь на фронте было хуже. В свободное от работы время мы с братом Васей в длинных очередях простаивали за хлебом. Помогали отцу с матерью вскапывать огород под картошку. Я уже потерял всякую надежду найти свою школу. Но на всякий случай решил написать в Челябинск, своему товарищу по интернату Столярову. И тот довольно быстро сообщил мне адрес нашей школы. Тут же, не мешкая, строчу письмо в Башкирию, куда эвакуирована была школа, своему учителю С. П. Михайлову».

В этом письме, написанном в апреле 1942 года, Алеша Ткачев рассказывал, что работает на заводе, но по-прежнему мечтает о живописи. И хотя времени на нее остается немного, все же по крайней мере два часа в день занимается, следуя советам и указаниям учителей, полученным до войны в любимой школе.

«Сергей Павлович Михайлов незамедлительно прислал мне вызов, — продолжает свои воспоминания А. П. Ткачев. — Директором Уралмаша был в то время Б. Г. Музруков. Он по-отечески меня принял, со вниманием отнесясь к моей просьбе. Накладывая резолюцию на мое заявление, напутственно сказал: “Поезжай учиться, сынок. Раз тебя ищут твои учителя, значит, у тебя есть талант”».

Эти слова мальчик запомнил на всю жизнь. Она сложилась творчески счастливо. Но неизвестно, получилось бы так, если бы не встретил он на своем пути Бориса Глебовича.

Отец Алеши, П. А. Ткачев, проработал токарем на Уралмаше с 1941 по 1947 год. Впоследствии он говорил сыну: «Именно благодаря директору Музрукову все эвакуированные рабочие были устроены с жильем, было нам вспомоществование одеждой, крупой, другими продуктами. Было выделено по шесть соток земли для посадки картошки и других культур. Станки, прибывшие с эвакуированными рабочими, быстро были установлены сначала во временных помещениях, а к зиме — в теплых».

Среди прибывших в эвакуацию было много подростков. Вот что писала о них Мариэтта Шагинян в своем очерке «Урал в боях за Родину»: «В цеха раньше срока пришли ребята из трудовых резервов. Ремесленники за короткий срок прошли через большой опыт жизни. От избяного тепла, из дальних деревень их в предвоенные годы привезли в Москву. Москвичи помнят рождение ремесленных школ незадолго до войны, чистые большие залы, нарядные спальни с железными кроватями, тумбочками, белоснежным бельем. Артисты, писатели, ученые ездили сюда читать ребятам стихи, петь им, говорить о научных открытиях… А потом все это, словно вихрем, сдунуло из жизни. Грянула война, ребятишки очутились в эшелонах вместе с заводскими коллективами. Их отправили на восток. Семьи, родные деревни у многих остались под немцами. Ребята вошли в цехи молчаливые, нервные, а серьезные не по возрасту — и с ними пришлось помучиться. Но они работали в годы войны как герои».

Таких ремесленников на Уралмаше оказалось немало. Может быть, с ними и правда помучились, но скорее всего поступали единственно верным способом — просто жалели и чем могли поддерживали. Растущий организм требовал того, что в военное время было недоступно. И завод, прежде всего его директор, стремился сделать все возможное, чтобы хоть как-то облегчить жизнь ребят. Вспоминая потом те годы, многие из бывших ремесленников говорили: «Мы знали Бориса Глебовича как добрейшего человека, он по-отечески заботился о нас, босых и голодных. Из холодных, насквозь продуваемых бараков переселил нас в шестиэтажное благоустроенное здание гостиницы “Мадрид”. А как разговаривал с нами! Да, не секрет, что директора завода мы называли “Отец наш”».

А за рабочими-подростками на заводе быстро закрепилось ласковое прозвище «дети Музрукова». Среди них была Р. М. Зайцева, которая пришла на Уралмаш в 1942 году: «Мы плохими специалистами приехали на завод, не умели работать, чего там говорить. Нас в училище, когда там не было электроэнергии, учили держать в руках молоток и зубило. Вот мы и стали сначала слесарями. Потом привыкли к станкам, стали на них работать. Когда мне дали ДИП-300, я не доставала до патрона, чтобы его зажать. Вставала на “корыто” к этому станку, и мастер говорил: “Ох, Борис Глебович мне голову свернет за таких рабочих”. Отовсюду только и слышно было: Борис Глебович, Борис Глебович. Потом узнали, что Борис Глебович людям на заводе говорит: “Берегите подростков, особенно девчонок, им новое поколение растить нужно”. А нам так говорил: “Если вам будет трудно, приходите ко мне, я вам чем могу помогу”.

Теперь, когда прожила жизнь, воспитала троих детей, поняла, что такое была его забота о нас. А тогда воспринимали ее как должное. Вот платье у кого-нибудь износилось, воспитательница в общежитии это видит, идет к Борису Глебовичу. Потом нам говорит: “Вот Борис Глебович выдал три фуфайки (телогрейки) и четыре платья, давайте смотреть, кто больше нуждается, тому и отдадим”. Так и делали: у кого совсем плохо с одеждой, отдадим платье и телогрейку, другому — в следующий раз. И жили неплохо, правда, голодновато. Но когда письма получали от своих подруг, с которыми раньше учились и которые теперь работали кто в Москве, кто в Куйбышеве, то они всегда писали, как им трудно, плохо. А у нас было трехразовое питание, по распоряжению Бориса Глебовича: завтрак, обед и ужин, и ели рыбу, мясо, крупу. Карточек продуктовых у нас не было, они нам не нужны были, мы твердо знали, что каждый день три раза будем есть — и никаких гвоздей. Это, наверное, нашу молодежь и спасло».

Судьба Розы Михайловны сложилась таким образом, что в начале пятидесятых годов она стала работать на серийном производстве КБ-11, так называемом Третьем заводе. А в 1955 году директором КБ-11 становится Б. Г. Музруков. На вечере 17 октября 1974 года в Доме ученых ВНИИЭФ Р. М. Зайцева, обращаясь к своему директору, сказала: «А вообще, Борис Глебович, Вас нельзя забыть. Я всю жизнь прожила с Вашим именем. Здесь мне иногда очень трудно было. Писала я Вам со слезами большие письма, а утром их рвала, думала, такого человека не имею права беспокоить. Сейчас мне уже легко, детей я вырастила, а за все прошлое спасибо Вам».

Выступление Р. М. Зайцевой на вечере, ее встреча с Б. Г. Музруковым, которая была первой за все годы их совместной работы на «объекте», необычайно взволновали зал. Были прочитаны и стихи Розы Михайловны, написанные после поездки в Крым. Побывав в Симферополе, она увидела там памятник — поставленный на вечную стоянку танк, первым вошедший в город при освобождении его от фашистов.

Эти бесхитростные и задушевные строки посвящены грозной боевой машине — танку Т-34. На его производство Уралмаш перешел весной 1942 года.

Наша «тридцатьчетверка»

Борис Глебович как прекрасный инженер, как человек, тонко чувствующий красоту хорошо придуманных и отлично выполненных конструкций, несомненно, сразу оценил достоинства новой машины. Ему в ней нравилось все: героическая история создания, исключительно удачный проект, боевые характеристики. В записках, которые он готовил для себя в конце семидесятых годов (возможно, надеясь написать большую работу о выпуске вооружений на Уралмаше), есть специальный раздел, посвященный танку Т-34.

«Советский танк Т-34 считался лучшей боевой машиной во всю войну. Танк Т-34 имел хорошую скорость, надежную броню, цельнометаллическую литую форму башни с 76-мм пушкой (а позднее с 85-мм), обтекаемую коническую форму корпуса. Снаряд пушки при скорости 632 м/с пробивал броню немецкого танка с расстояния 1,5–2 км, тогда как пушки немецких танков Т-111 и Т-IV могли поражать цель с расстояния не более 500 м, при этом лишь бортовую часть танка.

Лучший немецкий танк T-IV не выдерживал сравнения с танком Т-34:

В связи с эвакуацией Харьковского тракторного завода (последний состав оттуда на Восток ушел 19 сентября 1941 года) основная тяжесть по выпуску Т-34 легла на Сталинградский тракторный завод. До сентября 1942 года СТЗ оставался головным предприятием танковой промышленности, выпуская до 40 % средних танков Т-34 от их общего числа».

Вот что писал уже осенью 1941 года германский генерал Г. Гудериан: «Видные конструкторы, промышленники и офицеры приезжали в мою танковую армию для ознакомления с русским танком Т-34, превосходящим наши боевые машины. Непосредственно на месте они хотели уяснить себе и наметить, исходя из полученного опыта боевых действий, меры, которые помогли бы нам снова добиться технического превосходства над русскими. Предложение офицеров-фронтовиков выпускать точно такие же танки, как Т-34, для выправления в наикратчайший срок чрезвычайно неблагоприятного положения германских бронетанковых сил не встретило у конструкторов никакой поддержки. Конструкторов смущало, между прочим, не отвращение к подражанию, а невозможность выпуска с требуемой быстротой важнейших деталей Т-34. Кроме того, наша легированная сталь, качество которой снижалось отсутствием необходимого сырья, также уступала легированной стали русских».

Поразительно, но факт: страна, которая до войны только накапливала производственный потенциал, которая подверглась внезапному массированному удару самой мощной армии в мире, за короткий срок потеряв свои самые развитые промышленные области и центры и колоссальное количество людских ресурсов, менее чем за год сумела осуществить самое главное: сорвать планы блицкрига и восстановить военное производство. К маю 1942 года начала проявляться тенденция к перевесу ресурсов Красной Армии над врагом.

К сожалению, Красная Армия еще не обладала опытом эксплуатации танков и массированного применения танковых корпусов. Это было одной из причин неудач в Харьковской и Керченской операциях. В Крыму по вине Л. 3. Мехлиса, представителя Ставки Верховного главнокомандующего, танки КВ использовались в местах, недоступных этому виду техники. Они буквально ползли на брюхе по песку, тратя моторесурс. Появились поломки в коробке передач. Вскоре после этого танк КВ был снят с производства.

Прекрасно показали себя в боях танки Т-34, но их было мало. Стало ясно, что необходимо всемерно расширять производство именно этого вида вооружений. Оно уже было развернуто на горьковском заводе «Красное Сормово», на Уральском танковом заводе (Нижний Тагил) и на других предприятиях. На Челябинском Кировском заводе создавались новые танки КВ-1C. Постепенно снимались с производства легкие танки Т-60, Т-70. А Т-34 — «тридцатьчетверка», как нередко называли эту мощную машину — становился одной из главных составляющих ударной силы Красной Армии.

21 марта 1942 года в кабинете Б. Г. Музрукова собрался на совещание заводской актив. Все чувствовали, что предстоит услышать что-то важное. Однако нареканий не ждали: Уралмаш устойчиво производил корпуса КВ, постоянно перевыполняя план их выпуска. Без срыва сроков, с отличным качеством шла работа и на других направлениях. Видимо, речь должна была идти о чем-то новом.

Действительно, директор сообщил начальникам цехов и участков, секретарям парторганизаций, что Уралмашу поручено в кратчайшие сроки наладить выпуск корпусов танка Т-34. Собравшиеся сразу поняли, с чем связано новое задание.

Ни одна сводка Информбюро тех дней не обходилась без слова «Сталинград». В приволжских степях шли тяжелые бои, враг подходил вплотную к городу. Пройдет совсем немного времени, и сражения развернутся уже у стен Сталинградского тракторного (СТЗ) — знаменитого на всю страну завода, где с первых дней войны успешно выпускали Т-34. Летом 1942-го эти танки, только что собранные в цехах, начинали бой прямо за их стенами. А с заводских подъездных путей уходили на Урал эшелоны с оборудованием, максимально быстро демонтированным с бетонных фундаментов.

В начале 1942 года СТЗ производил самую большую долю в общем объеме поставок Т-34 на фронт. Но к весне стало ясно, что его работа вскоре будет прекращена. Заводы страны, выпускавшие танки, должны были как можно оперативней восполнить потери в поставках фронту боевых машин Т-34, которые немцы называли «зелеными дьяволами» — такой ужас они испытывали перед ними.

Согласно правительственному заданию Уралмашу предстояло в апреле 1942 года произвести 74 корпуса для Т-34, в мае и июне — по 125. Ответственное поручение не вызвало среди ведущих специалистов завода и в его коллективе настроений растерянности и сомнений в успехе. Опыт выполнения первого правительственного задания, так дорого стоивший Уралмашу, навыки в проведении быстрых коренных изменений, приобретенные в августе-сентябре 1941-го, давали уверенность в своих силах. Люди, пройдя через тяжелые испытания первого военного периода, продолжали работать с энтузиазмом, с выдумкой, совершая настоящие трудовые подвиги практически на каждом рабочем месте. Заводская газета «За тяжелое машиностроение» 8 апреля 1942 года, обращаясь от имени коллектива Уралмаша к бойцам Калининского фронта, писала:

«В своих обязательствах мы дали слово в I квартале 1942 года увеличить выпуск продукции против IV квартала 1941 года на 50 процентов. Слово свое мы сдержали. Не на 50, а на 75 процентов возросло количество выпущенного вооружения. Мы обязались повысить производительность труда на 40 процентов, на самом деле производительность труда выросла на 52 процента.

Комсомолец фрезеровщик Серебренников придумал приспособление и сумел дать на протяжении нескольких дней от 900 до 1200 процентов нормы. 4 апреля 1942 года слесарь-инструментальщик Павел Оберюхтин усовершенствовал процесс обработки одной детали и дал за смену 27 норм. Шестнадцатилетняя девушка комсомолка Тася Осина является лучшей шабровщицей, она дает до семи норм за смену. Вы бы посмотрели, дорогие товарищи, с какой страстью работает у своей мартеновской печи наш сталевар Ибрагим Валеев. Вы бы зашли в цех к т. Лившицу и посмотрели на чудеса, которые творят стахановцы военного времени…»

Стремление добиться лучших результатов характеризовало труд каждого, каким бы скромным ни было его рабочее место. Вот пример самый рядовой. Двое слесарей — П. Е. Прошин и Ф. И. Константинов — работали на одном верстаке, сменяя друг друга. Рядом закрепили доску, на которой каждый по завершении смены записывал показатели своего труда: количество сделанных для танковых моторов стержней и оценку их качества. Всего две цифры. Но в итоге каждый из слесарей поднял выработку в пять-шесть раз. На вопрос корреспондента «Как Вам это удалось?» — П. Е. Прошин ответил: «Все время что-то придумывал». Так и другие уралмашевцы ежедневно добивались повышения производительности своего труда, не считаясь ни с голодом, ни с усталостью, ни с многодневным пребыванием в цехах — ведь тогда рабочие и инженеры часто проводили на заводе и краткие часы отдыха.

Лозунг «Бить врага отличной работой!» становился девизом тысяч людей. Но дело было не только в энтузиазме. Руководители производства, также пройдя школу 1941-го, научились быть предусмотрительными и смелыми одновременно. Заранее, еще в начале 1942 года, когда Уралмаш занимался исключительно корпусами КВ, на заводе начали готовиться к выпуску «тридцатьчетверки». Технологи и конструкторы разрабатывали вторую поточную линию, на этот раз для корпусов Т-34. Тридцать сотрудников завода заблаговременно выехали в командировку на СТЗ для ознакомления с технологией и получения необходимых чертежей. Уже в марте 1942-го специалисты Уралмаша освоили технологию отливки башни Т-34.

Здесь необходимо сказать несколько слов о металлургах завода, совсем недавно — в 1939-м — вызвавших недовольство нового директора Музрукова организацией работ. Что же происходило на этом направлении в военное время? Нужно пояснить, что до войны Уралмаш, нацеленный на мирную продукцию, выплавлял и стали соответствующих марок. Плавить их легче. Для военной продукции нужна была сталь особая, производить которую трудно даже в обычное время.

Почетный уралмашевец С. Т. Лившиц вспоминал: «С первых дней войны перед мартеновским цехом были поставлены чрезвычайно тяжелые задачи. Цех должен был в кратчайшие сроки освоить и начать выплавку броневой стали, в том числе для отливки башен.

Первые опыты освоения броневых марок стали их выплавкой в так называемой “кислой” мартеновской печи оказались неудачными. Был высок процент брака. Начались опыты в основной мартеновской печи. Результаты показали, что путь выбран правильный. За период войны был освоен ряд броневых марок стали в мартеновских и электрических печах.

Следует особо остановиться на истории создания марки стали 72-Л. Эта марка создана и освоена на Уралмаше. Сначала на заводе выплавляли броневую сталь двух марок. Они были не взаимозаменяемы, что сковывало производственную маневренность мартеновского и сталелитейных цехов. В результате проведения ряда опытов с новым химическим составом удалось получить броневую сталь, изделия из которой, в том числе и танковые башни, обладали высокой живучестью и бронестойкостью. Количество литейных и закалочных дефектов стало меньше. При переходе на выплавку этой стали завод получил значительную экономию — до 4,5 млн рублей в год — за счет меньшей легированности и более упрощенного режима термообработки. Это, в свою очередь, облегчило положение с термическими печами на заводе. Уралмаш перешел на выплавку этой стали, и она был рекомендована Наркомтанкопромом другим заводам страны».

Высокие технологические достижения применялись и проявлялись повсеместно. Все стадии производства подготавливались комплексно. Оснастку для всего потока делали по централизованному единому графику. Хотя корпус Т-34 требовал совсем другой структуры производства, чем КВ (он состоял из большего количества деталей менее крупных размеров), завод освоил его выпуск за сорок дней. При этом на Уралмаше, согласно другому правительственному заданию, продолжалось производство артиллерийских систем. Специально созданное артиллерийское конструкторское бюро проектировало снаряды для реактивных минометов и, по собственной инициативе, танковые 85-миллиметровые пушки. В срок и с высоким качеством выполнялись работы по традиционным для завода направлениям: изготовление доменного, мартеновского, прокатного и агломерационного оборудования.

Но главной задачей, основной заботой для Уралмаша оставалось производство танков. 1 мая 1942 года завод отгрузил тридцать семь корпусов Т-34. Хотя плановое задание на этот месяц (75 единиц) выполнено не было, за второй квартал в целом корпусов Т-34 было произведено на 35 единиц больше, чем полагалось по плану. Этот успех был с энтузиазмом воспринят в коллективе и высоко отмечен правительством.

Областная газета «Уральский рабочий» 29 мая 1942 года опубликовала статью Б. Г. Музрукова, которая называлась просто — «Построим больше боевых машин»:

«…Во Всесоюзном социалистическом соревновании рабочие, инженеры, командиры производства стремятся завоевать знамя Государственного Комитета Обороны и знамя 3-й гвардейской стрелковой дивизии.

В этой борьбе выросли люди, усилилась наша помощь фронту. Ряды стахановцев и ударников выросли в течение нынешнего года с 56,2 процента ко всему числу рабочих до 63 процентов. К ним, например, относятся тов. Чугунов, выполняющий норму на 1750 процентов, тов. Оберюхтин, поставивший рекорд — 3400 процентов к норме, тов. Серебренников, сработавший более чем за 18 человек, и много других. На заводе более 70 стахановцев, вырабатывающих от 6 до 40 норм. Кузнец-орденоносец тов. Коваленко, стахановцы тт. Сюткин, Касаткин, Чугунов, Сыроешкин, Оберюхтин и Никулин еще к концу апреля завершили свои годовые задания.

В апреле заводу приходилось решать сложнейшие задачи по освоению новых видов оборонной продукции. Надо было на ходу, не останавливая серийного производства, осуществить конструктивные изменения в строительстве одной машины, чтобы облегчить ее вес. Одновременно с этим завод должен был в течение десяти дней приступить к освоению и выпуску новых машин.

Коллективы передовых цехов, осуществляя эти важнейшие задачи, добились больших успехов. Наиболее выдающимся из них является успех цеха, где начальником тов. Мезенцев. На изготовление одной важной детали цеху требовалось 120 дней. Коллектив обязался в несколько раз сократить этот срок. Деталь была изготовлена в рекордное время — за 18 дней.

Работу, начатую этим коллективом, успешно завершил другой цех, которым руководит тов. Колчин. Надо сказать, что опыт других заводов, пытавшихся производить такие детали, оказался неудачным — получался большой брак, расходовалось много рабочего времени на единицу продукции. Коллектив цеха тов. Колчина стал производить деталь по своей технологии и добился положительных результатов: изделия были изготовлены в короткий срок и без брака.

Отлично справился с задачами освоения новых машин и цех, где начальником тов. Лившиц. Присуждение этому цеху переходящего Красного знамени завода воодушевило коллектив на преодоление трудностей освоения. Апрельская программа по новым машинам была завершена по одной 16-го, а по другой — 25-го числа. Конструктивные изменения машин повели за собой большую перестройку при обработке деталей. Но они были проведены в такие короткие сроки, что не отразились на сборке. Когда появились трудности с продвижением одной из деталей, все старшие мастера, начальник цеха, его заместитель контролировали определенные операции до передачи на сборку. Цех пустил второй кран, изготовил приспособления для одновременной обработки нескольких деталей и осуществил ряд других организационно-технических мероприятий, обеспечивших успех плана.

Мощный размах социалистического соревнования, рационализация и усовершенствование технологического процесса дали нам возможность успешно справиться с выполнением программы первого квартала и апреля не только по товарному выпуску, но и по номенклатуре… Мы обязались программу четырех месяцев выполнить к 20 апреля и это обязательство выполнили. Среднемесячный выпуск товарной продукции в 1942 году возрос на 13 процента по сравнению с четвертым кварталом 1941 года и против 70 процентов по обязательству. Снижение себестоимости продукции в первом квартале дало стране 50 млн рублей прибыли.

Достигнутое не является пределом…»

Далее Музруков перечисляет основные показатели, которые нужно обеспечить в ближайшее время, и указывает пути, позволяющие это сделать. К ним относятся в первую очередь дальнейшее повышение производительности труда и качества продукции, более рациональное использование оборудования, высокая личная и коллективная дисциплина. Борис Глебович завершает свою короткую статью словами: «Уралмашзавод справится с новыми, чрезвычайно ответственными задачами и этим усилит помощь нашей доблестной Красной Армии».

Интересный факт: Борис Глебович после успешного выполнения плана первого квартала 1942 года регулярно готовил статьи или для областной газеты, или для заводской многотиражки. Все они были выдержаны в одном стиле — лаконичные, информативные, насыщенные цифрами высоких показателей и фамилиями передовиков. Никаких ненужных слов, напыщенных оборотов. Все строго по делу в соответствии с темой выступления. В завершение каждого такого материала — четкие планы на ближайшее будущее, конкретные указания, где и как нужно сосредоточить усилия для достижения успеха.

5 июня 1942 года Указом Президиума Верховного Совета СССР за образцовое выполнение задания Государственного Комитета Обороны по обеспечению фронта танками 146 работников Уралмаша были награждены орденами и медалями.

Газета Уралмашзавода «За тяжелое машиностроение» 9 июня 1942 года вышла с передовицей:

Знамя ВЦСПС и Наркомтанкпрома реет над Уралмашзаводом!

Знамя обязывает нас неустанно двигаться вперед!

ВЦСПС и Наркомтанкпром признали победителем в социалистическом соревновании среди бронекорпусных заводов Уралмашзавод, который выполнил в мае месяце взятые обязательства, лучше других заводов перевыполнил план по бронекорпусам, перевыполнил государственный план в целом по заводу и обеспечил качество продукции в соответствии с техническими условиями. ВЦСПС и Наркомтанкпром решили вручить переходящее Красное знамя ВЦСПС и Наркомтанкпрома и выдать премию Уралмашзаводу.

Приветствия заводу поступили от наркомов Малышева и Акопова, Свердловского обкома ВКП(б). На митингах, посвященных присуждению высоких наград, люди обещали работать еще производительнее, с еще большей изобретательностью и самоотдачей. И это им удавалось, хотя, казалось, резервы для усовершенствований и запасы сил каждого уже исчерпаны. Но снова и снова на том или ином участке возникала инициатива, которая захватывала весь завод. И снова рабочие, инженеры, конструкторы не щадили себя, показывая чудеса трудового героизма, смекалки, творческого применения знаний.

М. Шагинян так писала об этом в очерке «Урал в боях за Родину»: «Здесь, как нигде, развернулся гений рабочего класса, поднятый высокой волной патриотизма. Одно за другим вставали, раскатывались из конца в конец необъятной нашей Родины предложения рационализаторов и новаторов производства…»

Литая башня танка Т-34 была большим достижением уралмашевцев. Но очень быстро они внесли новое предложение: башню штамповать, используя для этого знаменитый десятитысячный пресс, тот самый, который в начале 1930-х установил на заводе В. Ф. Фидлер. Идею штамповки, вначале показавшуюся нереальной даже опытным специалистам, поддержал нарком Малышев. Под руководством Л. И. Горлицкого, главного конструктора бюро танкостроения Уралмаша, была подготовлена необходимая документация. Когда первую экспериментально отштампованную башню вынули из-под громады пресса и тщательно обмерили, выяснилось, что ее геометрические размеры находятся точно в заданных пределах. Более того, испытания башни на заводском полигоне показали, что ее прочность — бронестойкость, как говорили специалисты — гораздо выше, чем у литой. Новая технология была принята, мощный пресс впервые за всю историю его использования загрузили полностью. Башни Т-34 стали изготавливаться на Уралмаше потоком. Уместно отметить, что немецкие танкостроители освоили в конце войны литье башен, но не их штамповку.

Прорывом стало и внедрение новой технологии в термических цехах. Там в специальных печах происходило закаливание заготовок, которые затем подвергались штамповке. Работа термистов замедляла производственный процесс. Бригадир штамповщиков Ф. Н. Шестак предложил загружать в термическую печь заготовки в два слоя — делать бутерброд, как он выразился. Штамповка в итоге пошла в два раза быстрее. А инженеры-термисты под руководством Г. Н. Глебовского на основе предложения Шестака разработали методику, позволяющую загружать печи крупнолистовыми деталями в несколько рядов, пакетами.

Это и подобные ему изобретения позволяли не просто в срок выполнять плановые задания, а накапливать такой производственный потенциал, который мог позволить Уралмашу выйти на совершенно новый этап своей работы. Необходимость в очередном трудовом подвиге заводчан проявилась очень скоро.

4 июля 1942 года Б. Г. Музруков писал в заводской газете: «Мы обязались вдвое-втрое увеличить выпуск продукции для фронта. Как же уралмашевцы сдержали свое слово? Среднемесячный выпуск товарной продукции в первом полугодии 1942 года по сравнению с прошлым годом увеличился в два раза. Производство основного вида бронекорпуса за это время (с января 1942 года. — Н. Б.) возросло в два с половиной раза. По одному из важнейших видов оборонной продукции передовой цех тов. Колчина увеличил выпуск в 7,2раза. По деталям машины для одного завода производство возросло в 2,4 раза, а по заказам авиационной промышленности — в три раза. Мы к 20 июня завершили полугодовую программу, а июньский план выполнили на 110 процентов».

Статья называлась «Крепче помогать фронту». Эти слова выражали мысли и стремления всех работающих на заводе. Да, возросшую собственную силу люди Уралмаша ощущают. Теперь они говорят не о том, как уложиться в сроки с производством корпусов для Т-34. Все чаще звучат предложения: давайте делать весь танк, целиком. Неужели нам это не под силу?

Предложение представляется особенно важным, если учесть, что летом 1942 года на фронтах страны складывалась очень тяжелая ситуация. Гитлеровские армии продвигались вперед в юго-восточном направлении, стремясь отрезать от промышленных центров Советского Союза пространства Поволжья и Кавказ. Их потеря означала бы для страны перебои в снабжении продовольствием и топливом — нефтяные вышки Баку и плодородные земли Кубани и Ставрополья заменить было нечем. Первоначально успех сопутствовал немцам. На некоторых вершинах Кавказа были подняты, правда, ненадолго, флаги Третьего рейха. Фашистские армии вышли к Волге. Тяжелые бои разворачивались уже под самым Сталинградом. Именно в это время появился знаменитый приказ Верховного главнокомандующего № 227 «Ни шагу назад!».

В один из тревожных дней начала июля 1942 года парторг М. Л. Медведев предложил Музрукову на расширенном заседании парткома сделать доклад о возможности комплексного выпуска танка Т-34 коллективом Уралмаша. Из обстоятельного, всесторонне подготовленного сообщения, которое сделал Борис Глебович, становилось ясно: на заводе есть задел для нового производства. Оказывается, еще в начале 1942 года в цехе металлоконструкций началась перестройка для размещения главного конвейера. Литейное производство расширяется и механизируется, в механических цехах создается все необходимое для организации сборочного процесса.

Правда, нововведения предназначались не для производства танков. В начале года Уралмаш получил официальное правительственное задание: в ноябре 1942-го наладить выпуск автоматической артиллерийской самоходной установки СУ. Для этого вида вооружений и готовилась новая линия.

Самоходки — так коротко назывались установки СУ — были мощным оружием, раскрывавшим большие перспективы в противостоянии немецким танкам «Тиф» и пушкам «Фердинанд». Высокая огневая мощь, способность быстро переносить направление огня и менять позицию — вот что делало новые установки грозной силой. Партия самоходок, которую должен был изготовить Уралмаш, предназначалась для начала операций по прорыву блокады Ленинграда, намеченного на зиму 1942/43 года. Так что о каком-либо смещении сроков сдачи новой продукции не могло идти и речи.

Но одно обстоятельство делало настойчивое пожелание коллектива завода изготавливать Т-34 (невозможное, казалось, в этих условиях) реальным. Дело в том, что самоходка была спроектирована на базе танка Т-34. Если бы Уралмаш задумал перестраивать производство под выпуск Т-34, на нем были бы проведены практически те же преобразования. Поэтому решение вопроса о Т-34 полностью зависело от воли работников завода. Смогут они на новых линиях, готовых к запуску в ближайшие дни, производить и самоходки, и танки, при этом не сорвав намеченных правительством сроков?

Коллектив завода ответил: «Да, сможем». И, заявив о своих встречных планах руководству страны, получив его поддержку, сам назначил дату выпуска первых уралмашевских «тридцатьчетверок»: сентябрь 1942 года.

От первых дней июля, когда на заседании парткома Уралмаша было решено полностью делать танк, до конца сентября оставалось всего три месяца. Теперь, сквозь дымку времени, создание и запуск нового производства на огромном заводе за этот короткий период кажутся событиями невероятными. Но поздним вечером 21 сентября колонны уралмашевцев двинулись из цехов к одному из заводских коридоров, ярко освещенному прожекторами. Люди ждали в напряженном молчании. И вот из ворот цеха медленно показался танк Т-34 — первая «тридцатьчетверка», целиком произведенная на заводе. В тишине ревел мощный мотор, лязгали гусеницы. На броне, слева и справа от башни, стояли М. Л. Медведев и Б. Г. Музруков. Всем, кто видел уралмашевскую «тридцатьчетверку», хотелось тронуть рукой ее броню, коснуться траков. Чьи-то лица светились радостными улыбками, а кто-то вытирал слезы, думая о тех, кто уже никогда не вернется в цеха родного завода…

«Со всей лаской и любовью, на которые только способны наши сердца, мы любуемся собранной машиной, — писала в эти дни многотиражка Уралмаша. — Скоро на фронт пойдут десятки и сотни таких машин. Все упорнее и настойчивее Красная Армия гонит с нашей родной земли гитлеровских разбойников. Чем мы можем помочь нашей победе? Сейчас взоры всего завода обращены к главному конвейеру…»

В сентябре 1942-го Уралмаш выпустил пятнадцать танков Т-34, которые позже были направлены под Сталинград. Уже с ноября завод начал изготовлять сто и более этих машин в месяц.

О том, как нелегко было наладить это производство, говорят воспоминания конструктора Н. Н. Малькова, бывшего начальника испытательного сдаточного цеха Уралмашзавода: «С Борисом Глебовичем Музруковым я познакомился 23 октября 1942 года. Тогда я приехал в Свердловск во главе эшелона конструкторов и испытателей танков со Сталинградского танкового завода. Нужно было на Уралмаш-заводе наладить серийное производство танков Т-34.

Из первых десяти танков, собранных на Уралмаше, из-за многочисленных дефектов на фронт не был отправлен ни один. На оперативном совещании Музруков сказал, что завод не имеет опытных испытателей и конструкторов, которые могли бы дать грамотную оценку качеству танков. Мы, сталинградские специалисты, в город только прибыли, я занимался размещением прибывших в эшелоне и на заводе еще не был.

Поздно ночью закончилось совещание. Трудность осуществления предложенных мероприятий заключалась в том, что нужно было сначала все десять танков разобрать, проверить на соответствие чертежам, техническим условиям и технологическим требованиям, снова собрать, испытать и сдать. На все это — шесть дней. И задача была решена! Безусловно, важную роль в этом сыграли опыт и знания сталинградских специалистов, самоотверженный труд уралмашевцев. Но прежде всего — огромная воля, настойчивость, четкая организация работы, понимание важности и ответственности переживаемого момента, которые проявил в самое сложное время Борис Глебович Музруков. Его энергичность, деловитость создали атмосферу трудового подъема среди тех, кто был причастен к этой ответственной работе.

С этого времени завод уже не знал срывов плана до самого ухода Бориса Глебовича. Однако первый успех еще не был полной гарантией устойчивой работы по производству танков для фронта. Нужно было строить испытательный сдаточный цех. Его начальником назначили меня.

Уже в середине ноября цех мог принять испытателей. Ударили сильные морозы, а отопления еще не было. Температура держалась в пределах 0–4 градуса. Но, несмотря на это, работа кипела: каждый хотел внести свою лепту в победу над фашистами. Борис Глебович постоянно следил за работой цеха, оказывая помощь и в устройстве прибывших на Уралмаш, и в налаживании производства. Музруков настоял на внедрении бригадного метода работы, поддержал движение за сдачу танков с первого предъявления, а также целый ряд различных усовершенствований».

При том, что так много сил было брошено на новое производство, продолжался выпуск корпусов и башен Т-34, которые отправлялись на другие заводы для дальнейшего оснащения. В ноябре 1942 года Уралмашзавод изготовил 500 танковых комплектов, а всего в этом году были сделаны 4285 комплектов бронекорпусов трех модификаций. По сравнению с 1941 годом их выпуск увеличился в семь раз.

Решение Государственного Комитета Обороны страны, обязавшее Уралмаш изготовлять и самоходные орудия, было также выполнено. Об этом направлении работ завода вспоминал С. Т. Лившиц: «В конце октября 1942 года вышло постановление ГКО, которым Уралмаш и еще один завод, НКВ, были обязаны в ноябре 1942 года спроектировать, изготовить и поставить на полигонные испытания опытные образцы самоходной 122-мм полевой гаубицы М-30 на шасси танка Т-34. То есть завод в кратчайшие сроки должен был изготовить самоходные артиллерийские установки с более мощной пушкой на базе танка Т-34. При этом необходимо было выполнить следующие требования:

1. Полевое орудие М-30, находящееся в серийном производстве, нужно было приспособить для размещения на шасси танка Т-34 с минимальными переделками;

2. Новая самоходная установка должна была сохранить такие же маневренность и проходимость, какие имел танк Т-34.

Перед нашими конструкторами была тем самым поставлена задача, обусловленная возможностями промышленности и положением на фронтах войны. Она была решена в полном объеме. В течение ноября 1942 года завод провел проектные работы, выпустил рабочие чертежи и изготовил опытный образец самоходной установки подиндексом У-35. Впоследствии она была переименована в СУ-122. В начале декабря 1942-го опытный образец был доставлен на полигон для проведения испытаний стрельбой и пробегом в присутствии государственной комиссии. Все испытания установка прошла успешно. Затем она своим ходом, в сопровождении представителей завода, была доставлена в Москву, где ее осматривали председатель ГКО И. В. Сталин, нарком танковой промышленности В. А. Малышев и Д. Ф. Устинов, нарком вооружений».

Из Москвы заводчане отправились на фронт, где изучали качества своего нового детища в боевых условиях. В эти трудные зимние дни зародилось творческое содружество уралмашевцев и бойцов на передовой. Впоследствии фронтовые бригады завода постоянно вносили усовершенствования в конструкцию СУ, помогали бойцам овладевать новой техникой.

А в начале ноября 1942 года уралмашевцы, вернувшись из поездки в Москву и на фронт, добавили всю новую и такую необходимую информацию в разработки заводских конструкторов. Меньше месяца понадобилось Уралмашу, чтобы с учетом всех изменений наладить серийный выпуск самоходок. Под новый, 1943 год первые двадцать пять установок СУ с мощной 122-миллиметровой пушкой были отправлены с Уралмаша на фронт.

28 января 1943 года появилось в газетах и прозвучало по радио сообщение Совинформбюро о том, что «наши войска в основном закончили ликвидацию немецко-фашистских войск, окруженных под Сталинградом». 2 февраля 1943 года командующий немецкими силами под Сталинградом генерал Паулюс подписал документ о капитуляции. 330-тысячная армия перестала существовать.

В боях под Сталинградом, как и в прорыве блокады Ленинграда, участвовали самоходные артиллерийские орудия, изготовленные на Уралмаше. Маршал Советского Союза К. А. Мерецков вспоминал: «В январе 1943 года Волховский фронт один из первых применил в широких масштабах новые самоходные установки; два полка самоходных орудий СУ-122 успешно содействовали пехоте и танкам при атаках на труднодоступные вражеские позиции со сложным профилем. Операция, в которой использовались наши самоходки, помимо того, что она имела самостоятельное значение, обеспечивая неприкосновенность ленинградского коридора, оттягивала немецкие войска с других фронтов».

Несомненно, осень 1942 года стала переломным этапом в боевой жизни Уралмаша. В эти труднейшие месяцы коллектив завода покорил такие производственные вершины, что уже до конца войны ни разу не потерял лидирующих позиций в создании ряда отечественных вооружений.

Из книги В. А. Чалмаева «Малышев»: «В эти два месяца в полной мере раскрылось замечательное инженерное дарование Б. Г. Музрукова. Новое задание он воспринял без ошеломляющего испуга. Борис Глебович сумел быстро получить три комплекта Т-34 и наладить производство штампов, инструмента. Перестроил для танкового производства громадную коробку трех механических цехов на историческом проспекте Уралмаша, сложившемся еще в 1932 году. На всех этапах подготовки производства его первым помощником был парторг ЦК ВКП(б) М. Л. Медведев, бывший секретарь Смольненского райкома партии».

Строители и монтажники Уралмаша при подготовке нового производства показали чудеса смекалки и трудолюбия. Работа шла круглые сутки. Две ветки оборудования монтировались навстречу друг другу. Фундамент для станков заливался не индивидуально для каждого станка, а непрерывной ниткой — так было быстрее. Удалось дополнительно создать 20 тысяч квадратных метров производственных площадей. Выросли новые пролеты в цехах, где и без того было тесно, но требовалось дополнительное уплотнение. Показатель в пятьдесят квадратных метров на станок считался пределом для крупногабаритного танкового производства. Теперь эти площади сократились до двадцати квадратных метров. Технологический поток был рассчитан до минуты, до миллиметра.

Из воспоминаний Е. С. Матвеева, ветерана Уралмаша: «9 октября 1941 года ГКО и Наркомат танковой промышленности постановили эвакуировать в Свердловск московские заводы: танковый завод им. Орджоникидзе и автомобильный завод “КИМ”, а также машиностроительный завод из города Подольска. Этим заводам передавались промышленные площадки завода “Металлист” и завода им. Воеводина. Создавался новый промышленный объект, которому было присвоено наименование Свердловский завод № 37 им. Орджоникидзе. Завод быстро рос и развивался и в 1941 году дал 20 танков Т-60, а в первой половине 1942 года выпустил 1158 танков.

Постановлением от 23 июля 1942 года Свердловский завод М 37 им. Орджоникидзе был влит в состав Уралмашзавода на правах двух филиалов: первый отдел и второй отдел. Филиалы создавались как самостоятельные, независимые друг от друга производственные подразделения со своими дирекциями, подчиненными директору Уралмашзавода Борису Глебовичу Музрукову. Этим постановлением объединенному заводу предлагалось срочно переходить на выпуск танков Т-34. Вся внутренняя конструкция танка должна была изготовляться на филиалах: коробка скоростей, ходовая часть, вся трансмиссия, радиаторы, насосы, баки, механизм перемещения башни и другое оборудование, всего 576 узлов.

Освоение новых производств, изготовление оснастки потребовали колоссального напряжения. Руководители не уходили домой целыми неделями, на сон оставалось 3–4 часа. Через три месяца начали выпускать танки Т-34.

Эта дополнительная нагрузка прежде всего ложилась на директора Музрукова. Три четверти времени он проводил на филиалах. Он сменил многих руководителей цехов. Назначал на эти посты людей из числа коренных уралмашевцев, которых хорошо знал (Дербенев, Лифшиц, Сергеев, Омелюшкин, Умнятин), в том числе в сентябре 1942 года и меня назначил начальником цеха ходовой части на первый филиал — цех № 200».

Конвейерное производство означало непрерывную работу. Многие не уходили из цехов сутками. Мастер сборочного цеха А. Д. Дворкин вспоминает: «Однажды, после трех бессонных суток непрерывного штурма, пришел я к начальнику цеха, который меня вызвал. Он спрашивает:

— Ну что тебе надо, чтобы закончить задание? Выбирай — ордер на обед, на валенки, на водку?

Надо было, конечно, брать ордер на водку, потому что за нее на базаре давали буханку хлеба, а у меня детей четверо. Но уж сил никаких не было. Бог с ней, с водкой.

— Отпустил бы меня домой, поспать, — говорю.

— А вот этого не могу, — говорит начальник цеха и вздыхает».

Люди работали на пределе сил, почти теряя сознание от усталости. Дворкин привел в своих воспоминаниях и такой эпизод: «В цехе установили электропечь для разогрева корпусов танков. Готовые корпуса по очереди отправляли в эту печь для снятия с металла напряжения. И вот однажды слышим, кто-то кричит и стучит оттуда… А уж печь включена! Оказывается, двое парнишек заснули в люке танка…»

Вместе с рабочими день и ночь не выходили из цехов непосредственные руководители сборки: ветераны-уралмашевцы В. Соловьев, Д. Ницберг, А. Русанов, инженеры эвакуированных предприятий П. Акимов, В. Лубенский и многие другие. Работа кипела всюду. Но особенно многолюдно было всегда в помещении испытательного сдаточного цеха. Здесь работала военная приемка — танкисты со всех фронтов и испытатели боевых машин.

Б. Г. Музруков поставил перед коллективом задачу: сдавать машины с первого предъявления. За самыми высокими руководителями производства закреплялись «их» танки, и они лично участвовали в сборке, контролируя самые ответственные операции. Начальник производства Д. Е. Васильев (впоследствии он станет первым начальником ядерного центра под названием «ВНИИТФ») и директор завода по нескольку раз в сутки обходили главные танковые цехи. Распоряжения, которые они отдавали работающим на конвейере, коротки и ясны: «Сегодня нужно сдать столько-то машин. Выполните — будете премированы. Не выполните — будете наказаны».

Никогда директор не забывает сказанных слов. Вот бригада Ф. П. Аникеева первой начала выполнять задания досрочно. Приказом директора сборщикам разрешено работать по восемь часов. Всего по восемь! Можно было засветло прийти домой и наконец выспаться. Заняться делами, которые накопились по хозяйству в ожидании мужской руки. И даже поехать на совхозные картофельные поля и порыться на них в поисках оставшейся картошки — иногда удавалось привезти ее с полмешка.

Долго сборщики вспоминали это разрешение на восемь часов работы как самый удивительный момент своей военной биографии. А мастер Аникеев позднее говорил о Музрукове так: «Он твердо знал, что для людей, по-настоящему преданных своему делу, нет невозможного».

П. И. Акимов, во время войны — старший мастер участка сборки и сварки корпусов танка, вспоминал о Борисе Глебовиче: «Человек этот очень дорог мне. Ни в чем я не мог ему отказать. Любое задание его готов был выполнить. В день мы обычно сваривали двадцать три корпуса танков и давались они нам, что называется, кровью. А тут пришел ко мне Музруков:

— Надо, Петр Иванович, сделать двадцать четыре танка.

Задание это выполнили, как ни тяжело пришлось.

Случилось так, что сложилось у меня просто безвыходное положение. Умерла мать, а кроме меня, у нее никого не осталось. Все мои братья погибли. И мне нужно срочно лететь на похороны. А время военное. Объяснил все Борису Глебовичу. Так он не только безоговорочно отпустил меня с производства, но и достал билет, так что смог улететь в тот же день.

Потом, когда мне пришлось двенадцать лет работать директором компрессорного завода, я брал пример с Б. Г. Музрукова».

И. П. Литвинов, бывший технолог литейного цеха Уралмаша, приводит в своих воспоминаниях такой эпизод военного времени: «С соседнего завода поступил к нам тревожный сигнал: забракована большая партия сложных деталей для моторов к танкам Т-34. Положение, прямо скажу, было катастрофическим — чрезвычайное происшествие, тем более в военное время. Оно грозило срывом выпуска боевых машин для фронта.

Откуда мог взяться брак? — недоумевали и мастера, и рабочие. Однако надо было срочно действовать, принимать меры. Мне дали задание — съездить на завод, на месте разобраться. И вот я на заводе-смежнике. Зашел в механический цех, и сердце сжалось от боли. Сотни деталей стояли в ряд, и на всех краской написано: “ОБ” — окончательный брак. Брак оказался по разметке. Стал я внимательнее присматриваться к работе разметчика и увидел, что он неправильно бракует детали — не разобрался в технологии и берет не те размеры. Пришлось объяснить ему ошибку. Еще раз тщательно проверили все забракованные детали. Они оказались годными. Об этом вместе с представителями завода-смежника мы составили акт и подписали его. С такими результатами я вернулся на Уралмаш и снова занялся своей работой.

А рано утром на следующий день я был приглашен к начальнику цеха Ивану Федоровичу Колчину.

— Борис Глебович, вот Иван Петрович пришел.

Борис Глебович Музруков по-отечески благодарил меня за точную проверку качества деталей, за то, что задержки в выпуске боевых машин для фронта не произошло. Потом он поинтересовался, какая у меня семья, есть ли дети. Я ответил, что у меня трое малышей — два сына и дочь. Он достал из кармана свой директорский блокнот и написал распоряжение бытовому отделу завода: “Выдать семье Литвинова талоны на сухой паек и на постельное белье”. Затем спросил:

— А что Вам самому нужно, Иван Петрович?

Я ответил, что ничего. Но Борис Глебович заметил, что у меня ботинки худые, проволочкой замотаны, и приписал на распоряжении — выдать пару ботинок.

Вскоре я был награжден знаком “Отличник танковой промышленности СССР”.

Борис Глебович часто бывал в цехах, разговаривал с рабочими там или приглашал их к себе. Об одной такой встрече мне рассказал Григорий Михайлович Коваленко, знатный кузнец, новатор Уралмаша.

— Борис Глебович как-то вызывал меня к себе и говорит: “Гриша, помоги! Вот одна ответственная деталь — рычаг для танка. Идет брак по трещинам. Конструкторы и технологи пока ничего не могут придумать”, — и дал мне задание подумать, как лучше, без брака, ее отковать. Я пришел домой, развернул чертеж, который Борис Глебович мне вручил, всю ночь просидел над ним. И надумал немного изменить форму заготовки. Смастерил деревянную модель с плавными переходами. И рано утром принес модель в кабинет к Музрукову, сказав ему: “Вот такую деталь я смогу отковать без брака”. Борис Глебович тут же вызвал к себе конструктора и технолога. Чертеж был исправлен. Детали пошли годные.

А продолжение этой истории следующее. Спустя некоторое время Борис Глебович вновь вызвал Коваленко к себе и сказал ему: “Григорий Михайлович, я тебя внес в список на представление к правительственной награде”.

Вскоре Коваленко был награжден орденом Ленина».

П. Г. Левандовский, ветеран Уралмаша, вспоминает военные годы: «Мне, тогда молодому специалисту, не забыть такой случай. Тридцать восьмой и пятидесятый цеха работали, по существу, под одной крышей. Тридцать восьмой справлялся со штамповой, а соседи срывали план. Создавалось тяжелое положение — задерживалась сборка танков. В два часа ночи к нам в цех пришел Музруков. Вопрос поставил прямо: “Что, по Вашему мнению, нужно сделать, чтобы исправить положение?” Сразу я ничего рационального предложить, конечно, не смог. Борис Глебович дал мне срок — думать до утра. Перебрал я множество вариантов того, как наладить дело, а наутро высказал один из них, показавшийся мне наиболее правильным. Музруков слушал внимательно. А вскоре появился приказ. Цеха были объединены под единым управлением и позднее за хорошую работу их наградили».

Парторг М. Л. Медведев, как и директор Музруков, тоже всегда на заводе, рядом с людьми. Ведет он себя не вполне обычно для партийного вожака: не торопится ругать или хвалить, а если человек попал в затруднительное положение, не кидается на выручку. И вообще больше молчит, чем говорит. Тем не менее его авторитет среди рабочих, инженеров, руководителей производства очень высок. Он умеет своим сдержанным поведением, строгим внешним обликом морского офицера, спокойным ежедневным мужеством вселить в людей стремление стать лучше, умнее, энергичнее. Это «секретное оружие» парторга воздействовало на коллектив Уралмаша все военные годы.

Вот какие примеры приводит в своих записях С. Т. Лившиц: «Вспоминаю мастера цеха № 101 Копошилова — организатора движения за обучение рабочих многим производственным операциям, что дало возможность сократить число занятых на участке на 30 процентов, мастера Н. Шелехова, который после 12-ти часов основной работы оставался работать несколько часов на строгальном станке. Весь заработок за сверхурочную работу Н. Шелехов передавал в фонд обороны. Нельзя не отметить почин кузнецов, где начальником цеха был П. Левандовский. Они отказались от дополнительной рабочей силы и даже уменьшили имеющийся состав рабочих на 30 человек и ИТР — на 5 человек за счет увеличения производительности труда.

В 1942 году на заводе происходило освоение автоматической сварки. Оно велось при активном участии академика Е. О. Патона, директора Института электросварки АН УССР. В декабре 1942 года инженером С. Кремером был разработан и внедрен на Уралмашзаводе новый способ сварки подвесным электродом под слоем флюса. Этот метод в 3–5 раз повышал производительность труда и на 30–40 процентов уменьшал удельный расход электроэнергии. Кроме того, он не требовал высококвалифицированной рабочей силы и сложного оборудования.

Уралмашзаводом была проделана большая работа с охватом всего комплекса вопросов, связанных с внедрением автоматической сварки в массовом масштабе. Она создала базу для широкого применения автоматической сварки в индивидуальном производстве на предприятиях тяжелого машиностроения».

В декабре 1942 года Уралмашзавод получил орден Трудового Красного Знамени. Награда был вручена предприятию за «освоение и изготовление грозного оружия, которое отлично зарекомендовало себя в ожесточенных сражениях с врагом». Да, Уралмаш без всяких преувеличений можно назвать прекрасным примером трудового героизма, творческого подвига, высокой самоотверженности рядовых работников и руководителей производства. Благодаря этому сплаву качеств, ярко проявившихся у многих миллионов людей, Великая Отечественная война стала не только тяжелейшим испытанием в истории страны. В этот период невероятным напряжением воли и мысли советский народ сумел вывести свои заводы и фабрики на передовые рубежи технического прогресса XX века. В завоевании этих высот огромная роль принадлежала флагманам экономики, таким как Уралмаш. И, конечно, их талантливым руководителям, среди которых — директор Музруков.

В. Н. Анфимов: «Более тридцати лет нет Бориса Глебовича на Уралмаше, а у меня в памяти хранится каждый год и почти каждый месяц работы с таким благородным умным руководителем, носителем высокой культуры и обладателем высоких человеческих качеств».

Н. Ижболдин, ветеран цеха № 37 Уралмашзавода: «В трудные годы войны мою семью постигла беда. С третьего числа месяца у моей жены пропали все продовольственные карточки. Кто помнит войну, знает, что это такое. Жена не смела мне сказать. Я заметил ее подавленность, удрученность, и тогда она призналась, в чем дело. Рассказал об этом Ф. Шестаку. Знатный был прессовщик — кузнец, кавалер ордена Ленина, получил Сталинскую премию за экономию металла при штамповке гусеничных траков. Он мне сказал, что директор Б. Г. Музруков принимает по всем вопросам, в том числе и по материальной помощи. Я подумал: трудное дело попасть на прием, да и время дорогое отнимать у него неудобно. Поэтому просто написал заявление на его имя и отдал секретарю. И что же? Вскоре директор Музруков выделил помощь: 400 рублей, три метра арамильского сукна, кирзовые сапоги.

Потом, начиная с 1947 года, меня три созыва избирали депутатом в Орджоникидзевский район. Ездить приходилось немало. И все вспоминал добрым словом директора. Какой все же это был обаятельный, душевный, спокойный, деловой человек. Это был поистине наш, рабочий генерал».

Н. Н. Мальков: «Борис Глебович верил в людей, но умел и строго спросить. Однако никогда не ставил под удар своих подчиненных, беря на себя всю полноту ответственности. Не раз он выручал из беды и меня, и многих моих товарищей по цеху. Удивительно он умел разбираться в людях. К Музрукову всегда можно было прийти с любым вопросом. Он умел слушать, убеждать, помогать. Это было его человеческим призванием. Музруков никогда не подчеркивал своего превосходства. И каждый из нас чувствовал себя с ним как равный с равным. Вот почему с ним всегда было легко и просто. Вот откуда такой большой авторитет, которым он заслуженно пользовался у всех, кто его знал».

С. Т. Лифшиц: «Трудно удержаться, чтобы не вспомнить Бориса Глебовича Музрукова, директора Уралмашзавода в годы Великой Отечественной войны. Борис Глебович приехал на Уралмашзавод из Ленинграда, где работал главным металлургом Кировского завода. В ноябре 1939 года, когда он стал у нас директором, ему было 35 лет. Тогда и особенно в период войны ведущие руководители подразделений завода имели возраст не старше 40 лет. Мне, начальнику основного цеха производства, было тогда 28 лет.

Борис Глебович сразу вошел в коллектив, как будто он давно работал на нашем заводе. Он был человек дела. У него слова с делами не расходились. Он умел находить главное, видеть перспективу, не боялся идти на риск, потому что делал все обоснованно. Он был очень требовательным к себе и подчиненным, обладал необычайной энергией. На заводе про него говорили: “Царь Борис семижильный”. Мы не знали, когда он отдыхал.

Командный состав завода, бывало, сутками не покидал цехов и кабинетов (где для отдыха начальников стояли кровати). Они ежедневно и не по одному разу бывали в цехах, мы часто решали вопросы производства прямо на рабочих местах.

Борис Глебович был человеком несгибаемой силы воли. Всегда подтянутый, сдержанный, он никогда не повышал голоса. Редко когда говорил “приказываю”, чаще — “предлагаю”. Бывало, позвонит, скажет: прошу сделать в такой-то срок. Для нас, начальников цехов, слово директора “прошу” означало нечто большее, чем “приказываю”. Как говорится, в нитку вытягивались, но выполняли.

Б. Г. Музруков обладал способностью точно воспринимать мысли собеседника. Всегда выслушивал его до конца. При замечаниях в свой адрес он имел привычку отвечать: “Может быть, я здесь что-то упустил, не додумал, еще раз вернемся к этому вопросу”. Б. Г. Музруков взвалил на свои плечи в период Отечественной войны огромную ношу, не щадил и других. Он был отличный организатор, а организаторские способности играли тогда необычайно важную роль, ибо непосредственно от них зависело принятие решения по подбору кадров, организации производства в столь быстро меняющейся и очень сложной обстановке.

Есть моменты в жизни каждого человека, которые не забываются никогда. Такие минуты мы пережили в начале войны, но без паники. На завод пришла телеграмма председателя ГКО И. В. Сталина, обязывающая принять действенные меры по поставке бронекорпусов и башен для тяжелых танков КВ в соответствии с установленным заданием и тем самым выполнить долг перед Родиной. Мы были предупреждены этой телеграммой, что при невыполнении намеченных планами сроков будут приняты меры, диктуемые военным временем.

Даже тогда Б. Г. Музруков сумел сохранить спокойствие, без всякой паники логически осмыслить положение, сосредоточиться и найти пути выхода из самого тяжелого момента в жизни завода. Уралмаш в короткий срок освоил производство бронекорпусов и башен и перевыполнил план по их поставке в Челябинск.

Как в трудные периоды жизни завода, так и тогда, когда завод уже работал ритмично (начиная с 1943 года), выполняя и перевыполняя задания ГКО по поставкам оружия фронту, Б. Г. Музруков был одинаково сдержан и требователен.

Под партийным лозунгом “Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами” удалось сплотить дружный, жизнедеятельный коллектив, живущий единым устремлением, прошедший практическую проверку в условиях военного времени. Была создана обстановка взаимовыручки и деловых отношений, отсутствия бюрократизма, перекладывания ответственности на других. Уралмашевцы, как все советские люди, не сомневались в победе даже в самые тяжелые для нашей армии времена».

Звезда Победы

21 января 1943 года, через год и четыре месяца после суровой телеграммы, присланной Сталиным в адрес руководства Уралмаша, директору завода Б. Г. Музрукову в Кремле была вручена высокая награда — Золотая Звезда Героя Социалистического Труда. Успех пришел в совместной работе с героическим коллективом завода, и его директор сказал об этом в первых же своих словах в Кремле, на награждении: «В этот радостный час я с благодарностью думаю о коллективе уралмашевцев. Высокая правительственная награда обязывает меня лично отдавать все силы свои до конца, чтобы резко увеличился выпуск грозных боевых машин с маркой Уралмаша для нашей славной Красной Армии, которая ломает хребет ненавистному фашизму. Все силы отдам Родине!»

Высокие награды получили и многие рабочие. Этому радостному событию была посвящена заводская газета «За тяжелое машиностроение», вышедшая 22 января 1943 года. На первой странице публиковались приветствия от наркома танковой промышленности (им к тому времени стал И. М. Зальцман), от бывшего директора Уралмаша С. А. Акопова, от Свердловского обкома ВКП(б).

Передовая этого номера называлась «Награда обязывает»: «Лучшим корпусным и танковым заводам присуждены ордена Советского Союза. Четыре директора завода, в том числе и директор Уралмашзавода тов. Музруков, удостоены высочайшего звания — Герой Социалистического Труда… Среди первых награжденных орденом Ленина красуются имена наших славных стахановцев Павла Спехова, Егора Симбирева и Александра Шутова.

Павел Константинович Спехов явился инициатором могучего движения по обучению новых рабочих методами военного времени. Вся страна знает нашего Спехова, сотни и тысячи стахановцев следуют его благородному примеру. Егор Павлович Симбирев известен как один из первых и лучших многостаночников завода. Нет задания, которое было бы не по плечу замечательному строгалю. Молодой коммунист, он ведет за собой в трудовое сражение десятки и сотни стахановцев цеха. Слава Александра Шутова ковалась на штамповочном молоте, на самом узком и трудном участке завода. Он изо дня в день повышает свой вклад в дело обороны, дает все больше и больше сверхплановых деталей.

…Лучшие наши командиры, лучшие наши стахановцы награждены за боевую работу в 1942 году. Но нельзя ни на секунду останавливаться на достигнутом, если мы хотим с достоинством и честью выполнить клятву, данную любимому вождю.

В новогоднем рапорте мы дали слово удвоить в этом году выпуск вооружения, работать четко, по графику. В январе ряд решающих цехов плохо выполняет свои обязательства. Завод находится сейчас в тяжелом положении и надо проявлять подлинный героизм, чтобы справиться с программой января».

Призыв работать еще лучше, чтобы действенно бороться с врагом, давно был девизом всего коллектива. Добившись к 1943 году высокой стабильности на производстве, уралмашевцы стали инициаторами удивительного почина, говорившего о беззаветном патриотизме людей, уже отдавших, кажется, все возможное фронту.

Еще до опубликования указа о высоких наградах газета «Уральский рабочий» сообщала, что «танкостроители решили приобрести все нужное для целого воинского соединения, собрав для начала 17351000 рублей». Воинским соединением, родившимся на Урале, должен был стать танковый корпус, боевые машины для которого Уралмаш обещал выпустить сверх плана. Этот героический замысел поддержали другие предприятия. Сверхплановый танковый корпус был изготовлен и оснащен на Урале полностью.

«Руду дали гора Высокая и гора Благодать. Металл для танков выплавили и прокатали доменщики, сталевары, прокатчики Свердловска, Тагила, Серова, Первоуральска, Алапаевска, Кушвы. Редкие уральские металлы сделали броню неуязвимой. Красноуральск, Кировград, Ревда, Каменск-Уральский снабдили танкостроителей медью и алюминием. От других заводов Урала танки получили моторы, пушки, приборы, аппараты, радиопередатчики, боезапас. Мы добиваемся, чтобы машины были заправлены местным горючим. Грузили мы танки на железнодорожные платформы, сделанные в Тагиле, засыпали в топки паровозов уголь, добытый егоршинскими и богословскими горняками — получай, фронт, грозную машину! В атаку ее поведет крепкий уральский парень-танкист, одетый в наше арамильское сукно, обутый в сапоги фабрики “Уралобувь”» — такие строки рапорта о завершении работы по созданию танкового корпуса подписали 1 480 920 тружеников Свердловской области. Сто одиннадцать тысяч уральцев обратились в военкоматы с настойчивыми просьбами зачислить их в Уральский добровольческий танковый корпус. Среди них было две тысячи работников Уралмаша.

Новое воинское соединение, сформированное в Свердловской области, получило боевое крещение на Курской дуге летом 1943 года. К этому времени только Урал выпускал тысячи средних и тяжелых танков. Военная промышленность Германии уже не могла достичь этих показателей.

Из воспоминаний командира танкового корпуса А. Бабаджаняна: «Мы на фронте ощущали это напряжение тыла, предельное усилие заводов по тому факту, что значительно изменилось в лучшую сторону вооружение армии. Рост выпуска танков и механизированной артиллерии позволил приступить к формированию мощных танковых соединений, чего мы не могли позволить себе до 1943 года».

Корпус полковника Бабаджаняна участвовал в Курской битве — грандиозном сражении Великой Отечественной войны. Оно длилось с 5 июля по 23 августа 1943 года. Начавшись оборонительными боями соединений Центрального и Воронежского фронтов против групп немецких армий «Центр» и «Юг», Курская битва завершилась мощным контрнаступлением советских войск, разгромом тридцати гитлеровских дивизий и освобождением Орла, Белгорода и Харькова. Именно это блестящее завершение полуторамесячной операции было отмечено в Москве первыми салютами.

В ходе Курской битвы, 12 июля 1943 года, у деревни Прохоровка Белгородской области произошло самое крупное танковое сражение Второй мировой войны, когда с обеих сторон действовало более восьми тысяч танков и самоходных орудий. Успех, достигнутый советскими дивизиями в ходе боев под Прохоровкой, означал очень многое. Во-первых, была окончательно поставлена точка в противоборстве двух типов танковых и артиллерийских вооружений — советских и немецких. Наши танки и самоходки продемонстрировали свое подавляющее преимущество, разбив воинские соединения противника, вооруженные «тиграми», «пантерами», «фердинандами». Во-вторых, впервые за советской стороной осталось поле боя, усеянное таким количеством тяжелой техники. В этом скоплении поврежденных механизмов было множество машин, которые наши умельцы, отремонтировав, могли быстро вернуть в строй. Тем самым отпадала необходимость выпускать на заводах страны танки и самоходки в таких больших количествах, как до этого: ведь в 1942 году промышленность СССР дала фронту 20 100 танков.

То, что ремонт советской военной техники возможен даже в боевых условиях, показывали фронтовые будни. В начале 1943 года уралмашевские испытатели и конструкторы находились на Волховском фронте, наблюдая за ходом боев с применением самоходок СУ-122. Когда две из них были подбиты вблизи немецкой передовой, один из испытателей, Петр Болдырев, подполз к машинам и вместе с их водителями под огнем врага отремонтировал самоходки. Подобный опыт накапливался на многих участках фронта, и после Курской битвы ему нашлось достойное применение.

Оружейные заводы страны в 1943 году вышли на устойчивый режим работы. Уралмаш в этом ряду по многим позициям находился впереди других. Прежде всего по производству самоходных артиллерийских установок, которые стали профильной продукцией завода.

Из книги «История Великой Отечественной войны 1941–1945» (Т. 3. С. 170): «Группа конструкторов Уралмашзавода и Кировского завода — С. Н. Махонин, Л. И. Горлицкий, Л. С. Троянов и другие — во второй половине 1943 года приступила к проектированию новой самоходно-артиллерийской установки СУ-85. Вскоре Уралмаш выпустил первую сотню СУ-85. Эта машина имела отличные боевые качества и была проста в производстве, что позволило изготовлять ее в крупных сериях. В конце года советские танкостроители создали также новые мощные самоходно-артиллерийские установки — ИСУ-152, ИСУ-122.

Практика мирового танкостроения не знала примеров освоения производства новых конструкций в таком массовом масштабе и в такие короткие сроки. 1943 год был поистине знаменательным в создании и освоении новых конструкций…

Коллектив Уралмашзавода, где директором был Герой Социалистического Труда Б. Г. Музруков, поднял за 1943 год производство боевых машин в 6,3 раза. Став ведущим предприятием по выпуску самоходной артиллерии, завод изготовил в 1943 году 1,4 тысячи самоходных артиллерийских установок».

Еще занимаясь проектированием СУ-122, коллектив конструкторов особое внимание уделил созданию максимальных удобств для экипажа. Все было тщательно продумано: размещение боекомплекта, возможность обзора, доступ к узлам машины. Самоходка могла стрелять прямой наводкой, как танк, и с закрытых позиций — у нее было два соответствующих прицела. Двигалась эта боевая машина со скоростью пятьдесят километров в час и обладала прекрасной маневренностью. Самоходка СУ-122 изготавливалась Уралмашем девять месяцев, всего было выпущено 636 таких боевых машин.

В мае 1943 года Уралмашу было поручено спроектировать и начать выпускать новое самоходное орудие, имевшее пушку с большей начальной скоростью снаряда. Ее боевое назначение было определено так:

— уничтожение танков и самоходных орудий противника;

— подавление его орудий противотанковой обороны и огневых точек;

— поражение живой силы противника.

Требуемое армией орудие было спроектировано и изготовлено на Уралмаше менее чем за три месяца. Оно имело пушку 85 мм и поэтому называлось СУ-85. Начальная скорость снаряда СУ-85 равнялась 798 м/сек (у СУ-122 — 585 м/сек). Этот вид вооружений Уралмаш производил с августа 1943 года по ноябрь 1944-го, выпустив всего 2649 самоходок СУ-85. Выпуск бронекорпусов для этой самоходки и для танка Т-34 быстро увеличивался, достигнув к декабрю 1943 года 565 единиц в месяц.

В конце 1943 года Государственный Комитет Обороны принял решение о проектировании и изготовлении на Уралмаше нового «самохода» — СУ-100. Его боевые задачи, по сравнению с СУ-85, ставились более широко: установка СУ-100 должна была уничтожать артиллерию противника, разрушать долговременные огневые точки и инженерные сооружения.

В марте 1944-го опытная установка СУ-100 успешно прошла испытания, а в сентябре Уралмаш приступил к серийному выпуску этих боевых машин. По совокупности боевых и технических качеств, по вооружению и бронированию новое орудие оказалось наиболее совершенным из всех образцов этого вида вооружений, разработанных на Уралмаше и принятых к серийному производству. Скорость снаряда СУ-100 — 900 м/сек, мощность огня в 4,4 раза выше, чем у танка Т-34 с пушкой 76 миллиметров.

Самоходную установку СУ-100 Уралмаш изготовлял до конца войны, и с сентября 1944-го по май 1945 года выпустил 1560 этих машин, выполнив плановое задание на 101,4 процента.

Уральские самоходки воевали отлично, в трудных фронтовых условиях убедительно демонстрируя прекрасные боевые качества. На Уралмаш часто приходили письма от водителей боевых машин, от их командиров. Эти короткие, самые важные отзывы о работе заводчан Борис Глебович обязательно зачитывал на планерках, затем они печатались в многотиражке Уралмаша, распространялись агитаторами по цехам.

Старший сержант С. Петров: «Я ходил на вашей машине три раза в атаку, подбил три немецких “тигра”. Материальная часть самоходки работает безотказно, на нее можно смело положиться».

Инженер-майор А. Волгушев: «Вашу машину полюбили, она пользуется у нас большой популярностью. У нее не только сильное орудие, но и прекрасная выносливость. По плохим дорогам, в распутицу и грязь — нигде на ней не застрять».

Полковник И. Шапшинский: «Машина отличная. Она показала себя как истребитель танков. В боях за Днепр наши люди на ваших самоходах, следуя за боевыми порядками танков, пробивали лобовую броню “тигра” с дистанции 600–800 метров, а бортовую — с 1200–1300 метров».

Бои на берегах Днепра шли осенью 1943 года. В это время Уралмаш производил корпуса для танков Т-34 и сами танки, корпуса самоходов СУ-85, а через очень короткое время начал выпускать более мощные вооружения. Переход на их производство потребовал значительных изменений, перестроек, модификаций на разных участках завода. Они стали привычными за годы войны. С. Т. Лившиц пишет: «В период Отечественной войны бронекорпусное производство перестраивалось многократно. Эти перестройки происходили чаще, чем на любом другом бронекорпусном заводе, и в очень сжатые сроки. Достаточно гибкая система организации производства на заводе это позволяла. Но работа была чрезвычайно напряженной. Самым трудным в этом плане стал январь 1944 года, когда завод получил задание (не снижая выпуск серийных машин) начать подготовку к производству корпусов тяжелого артсамохода ИСУ-152 и башни тяжелого танка ИС-2 для Челябинского Кировского завода (Танкограда). Выпуск новых изделий должен был начаться в феврале 1944 года, то есть через месяц».

Установка ИСУ-152 обладала чрезвычайно мощной пушкой, выстрел которой сносил башню «тигра» полностью. Самоходка вошла в строй боевых машин, когда наши войска уже приблизились к территории противника. Солдаты прозвали ее «зверобоем» за меткость и эффективность стрельбы, за то, что против нее не могли устоять немецкие «тигры» и «пантеры».

Ввиду значительного увеличения толщины брони (у Т-34 и СУ-85 — 45 миллиметров против 90 миллиметров у ИСУ-152, башня Т-34 — 52 миллиметров, ИС-2 — 100 миллиметров) за последнюю декаду января 1944 года на заводе проделали титаническую работу. Прежде всего было необходимо реконструировать производство так, чтобы организовать два совершенно самостоятельных, независимых потока — для орудия СУ-85, которое продолжали выпускать, и для новой установки ИСУ-152. Требовалось за очень короткий срок разработать чертежи и подготовить прочую документацию для производства корпусов артсамохода ИСУ-152 и башен танка ИС-2. И конечно, необходимая перепланировка цехов заставила снимать с бетонных фундаментов большое количество станков и переносить их на новое место. Для предстоящих технологических операций было подготовлено около двух тысяч наименований оснастки инструмента.

Вспоминая те дни, С. Т. Лившиц рассказывал: «Все было сделано в один месяц. Трудно передать словами, какое было напряжение. Работа велась одновременно всеми специалистами, параллельно участвующими в этой работе. Уже в феврале 1944 года завод изготовил первую партию бронекорпусов ИСУ-152 в количестве пятидесяти одного».

В дальнейшем выпуск этого вида вооружений нарастал, достигнув к июню 1944 года трехсот корпусов в месяц. До конца войны Уралмаш произвел 3854 бронекорпуса ИСУ-152, которые поставлялись в Челябинск, на Танкоград, где оснащались всем необходимым и отправлялись на фронт.

Работа над корпусами ИСУ-152 значительно повышала требования к труду заводчан. Для изготовления, например, корпуса одного Т-34 в октябре 1943 года затрачивалось 1011 человеко-часов. В июне 1944-го такая же работа по ИСУ-152 требовала уже 1480 человеко-часов. В полтора раза увеличился объем сварочных работ, особенно тех, которые производились вручную.

Но после 1943 года, когда перелом в ходе войны ощутили все, уже никакие трудности не могли остановить трудового натиска работников тыла. Их энтузиазм подкреплялся приобретенным опытом, умением, талантом. Кроме того, на Уралмаше в военные годы постоянно повышалась производительность труда, изыскивались резервы, вводились перспективные новшества. Так, в августе-сентябре 1943 года на заводе прошел общественный смотр организации труда, результатом которого стали 1500 рацпредложений, высвобождение 1400 рабочих, перевод 204 человек на многостаночное обслуживание, а совмещать профессии стали почти триста работников.

По итогам проведенного смотра Б. Г. Музруков опубликовал в газете «Правда» статью, которая подробно рассказывала о подготовке важного мероприятия, о том, что оно дало заводу. Содержание статьи ясно давало понять: Уралмаш находится на подъеме, впереди у коллектива немало трудовых побед.

Так и было. И в начале 1945 года в «Правде» появилась новая статья Б. Г. Музрукова под названием «Требовалось — сделали». Оно точно отражало состояние кадрового и производственного потенциала завода. Для уралмашевцев теперь не существовало задач, которые они не могли бы решить. Поэтому регулярно поступающие, все более сложные новые задания заводом выполнялись в удивительно короткие сроки и с высоким качеством. При этом не иссякала патриотическая инициатива коллектива, которая, как эстафета, передавалась по всей стране.

А. Г. Коршунов, в 1942 году молодым инженером прибывший на Уралмаш из Сталинграда, вспоминает: «В годы войны в стране возникло движение: покупать на личные сбережения танки и самолеты и передавать их на фронт. К нам на Уралмаш приехала делегация уральских золотопромышленников и попросила завод изготовить для передачи фронту 15 танков Т-34. Они предложили рассчитываться с заводом золотыми бонами. Уралмашевцами было решено, что комсомольцы и молодежь будут изготавливать детали, узлы и производить сборку этих машин, оставаясь на работе после 12-часовых смен. Я связался с комсоргом соседнего завода и предложил, чтобы комсомольцы этого завода также взяли на себя новые обязательства и сделали в нерабочее время 15 танковых пушек калибра 85 мм. Соседи, как всегда, нас не подвели.

В один из осенних дней 1944-го на площади 1-й Пятилетки выстроились 15 необычных танков — они были выкрашены красной краской. Комсомольцы провели митинг, вручили “красные ганки" золотопромышленникам, которые вместе с танками направились под звуки оркестра в сдаточный цех на экипировку и перекраску в привычный для танков цвет — хаки. Затем машины проследовали на фронт».

«Красные танки» были одними из последних Т-34, выпушенных на заводе. Уралмашевцы, наладив производство башен танка ИС-2, в июне 1944-го приступили к серийному выпуску бронекорпусов этой машины. До мая 1945 года в челябинский Танкоград было отправлено 709 единиц новой продукции.

В начале 1945 года коллектив завода начал подготовку к производству бронекорпусов нового танка — ИС-3. Эта машина стала самой мошной во Второй мировой войне. При сравнительно небольшой массе — 46 тонн — танк мог поразить любую технику противника с расстояния в два километра. В апреле эти совершенные вооружения начали собирать на Уралмаше. Всего сделали 120 корпусов, перевыполнив план двух месяцев на 19 процентов.

А потом был май 1945 года. Война завершилась нашей победой, в которую верили, которую ждали и приближали, как могли.

Нам сейчас трудно, даже невозможно ощутить ту радость, которая охватила всех уралмашевцев ранним утром 9 мая 1945 года. Мы только можем представить, как звучали по заводскому радио слова директора: «Дорогие мои товарищи! Война кончилась!», — как их слушали и как утирали слезы собравшиеся, вспоминая свои дела и свои потери. Как потом старейшие рабочие завода качали на руках Бориса Глебовича Музрукова. Как шли многотысячными колоннами к плошади Свердлова на митинг, а впереди двигался танк, подготовленный к отправке на фронт, которого уже не было. И директор Уралмаша по праву находился на броне боевой машины, возглавляя свой коллектив в праздник, как он возглавлял его в суровые военные будни.

Итог этим незабываемым дням и ночам, слившимся в четыре героических года, Борис Глебович Музруков коротко подвел сразу после победы, когда Уралмаш был награжден орденом Отечественной войны первой степени:

«За военный период комектив завода вырос и окреп. Любое задание партии и правительства выполнялось им точно в назначенный срок. Железным законом производства стал четкий ритм в работе, систематическое выполнение суточных графиков, сдача готовой продукции, выполнение плана по всей основной номенклатуре.

Основным моментом, определяющим работу завода на всем протяжении войны, было чувство органической связи с фронтом, немедленное реагирование на потребности нашей доблестной Красной Армии в ее решающей схватке с врагом».

В сентябре 1946 года на центральной заводской площади открылся памятник в честь героического труда коллектива Уралмашзавода в годы Великой Отечественной войны. На огромной скале застыла знаменитая уральская самоходка, которую произвели люди, давшие в 1941 году клятву все сделать во имя победы.

Эти строки на пьедестале памятника видны всем, приходящим на Уральский завод тяжелого машиностроения.

Дважды Герои Социалистического Труда Б. Г. Музруков.

Мария Алексеевна Музрукова.

Глеб Алексеевич Музруков.

Река Спирь у города Лодейное Поле.

Петроград. Технологический институт.

Борис Музруков. 1929 г.

Кировский завод. 1935 г.

Б. Г. Музруков — главный металлург Кировского завода.

Анна Александровна Музрукова

Б. Г. Музруков с коллегами в Италии.

Эскадренный миноносец «Ташкент».

Уральский завод тяжелого машиностроения в конце 1930-х годов.

Танки Т-34 на конвейере Уралмашзавода.

М. Л. Медведев, парторг ЦК ВКП(б) на Уралмашзаводе в 1941–1947 годах.

Главный энергетик Уралмашзавода М. П. Родионов.

Главный механик Уралмашзавода А.Л.Кизима

Танковые башни в литейном цехе.

Последняя проверка перед отправкой на фронт.

Звено танкового трака в музее трудовой и боевой славы Уролмашзавода

Руководители танковой промышленности СССР после награждения орденами и медалями в Кремле 1943 г. Б. Г. Музруков — во втором ряду второй слева.

Л. И. Горлицкий — главный конструктор артиллерийских самоходных установок.

Макет одного из образцов мирной продукции послевоенного Уралмаша.

У артиллерийской самоходной установки перед Урал машем. Б. Г. Музруков — первый справа.

Модель шагающего экскаватора в музее завода.

Б. Г. Музруков. 1945 г.

Анна Александровна и Борис Глебович Музруковы 1944 г.

В редкие минуты отдыха в кругу друзей и родных.

Б. Г. Музруков с сыном Колей и дочерью Леной.

Отстояли — отстроим!

За четыре военных года Уралмашзавод приобрел уникальный производственный опыт и значительно нарастил свой потенциал. Автор книги «Уралмашевцы» Т. И. Ефимова нашла очень верные слова для характеристики этого роста: «Завод, можно сказать, начинал войну простым солдатом-новобранцем, а заканчивал ее уже опытным и в высоком чине офицером — знатоком военного дела».

Лаконичные статистические сведения говорят о том же. Объем производства Уралмаша за годы войны увеличился более чем в восемь раз, производительность труда повысилась в шесть раз. Завод произвел:

Кроме того, Уралмаш выпустил полностью укомплектованные танки Т-34 и самоходные установки в таком количестве:

С. Т. Лившиц в своих воспоминаниях указывает, — что почти в каждый пятый танк и пятую самоходную артиллерийскую установку, выпущенные отечественной промышленностью за 1941–1945 годы, вложен труд уралмашевцев. Двадцать семь раз уралмашевцы удерживали звание победителя в соревновании оборонных заводов. Красное Знамя Государственного Комитета Обороны было передано заводу на вечное хранение.

За успехи в годы войны Уралмашзавод был награжден орденом Трудового Красного Знамени (1942), орденом Ленина (1944), орденом Отечественной войны 1-й степени (1945), орденом Красного Знамени (1945).

«Завод-генерал» возглавлял и директор-генерал: 21 января 1945 года Борису Глебовичу Музрукову было присвоено звание генерал-майора инженерно-технической службы.

Замечательные производственные достижения Уралмаша-воина после 9 мая 1945 года стали достоянием истории. Необходимо было как можно быстрее возвращаться к реалиям обычной, мирной жизни. Но для этого еще предстояло преодолеть военную разруху и возродить страну.

Надо сказать, что гражданская продукция не переставала изготавливаться на Уралмаше и в военное время. Страна нуждалась в восстановлении и расширении производства, причем разного назначения. Вспоминает Б. А. Ахаимов, в годы войны — руководитель производственного литейного участка Уралмаша: «В конце 1943 года возникла крайняя необходимость в отливке головок для ремонта тракторов, так как тракторные заводы не работали. Заказы поступили из шестнадцати областей Советского Союза. И небольшой коллектив рабочих и ИТР литейного участка получил от директора очередное важное задание. В помощь нам были выделены формовщики из фасонно-литейного цеха. Выполнение задания контролировалось обкомом ВКП(б). Деталь головки в отливке очень сложная. Потребовалось много времени для ее освоения. В феврале 1944-го была получена первая партия годных тракторных головок, а в марте мы успешно выполнили план первого квартала: отлили и сдали 300 изделий».

Б. Г. Музруков понимал, что этими возможностями завода ограничиваться нельзя. В поисках ответа на вопрос: «Что делать дальше?» — он поступил конструктивно и дальновидно. В начале 1944 года на Уралмаше уже работала созданная по его распоряжению группа инженеров, задачей которой стала подготовка предложений по послевоенному производству на заводе. Ее составили ведущие специалисты завода: главный технолог С. И. Самойлов, начальник производства И. С. Исаев, начальник планового отдела В. М. Пекаревич и его заместитель А. П. Пенюгина, заместитель директора

В. Н. Соловьев, главный конструктор по индивидуальному производству А. Б. Верник, главный металлург Н. Н. Покалов, начальник Управления капитального строительства В. Ф. Смоляр, главный сварщик Г. Г. Степанов, главный конструктор прессового оборудования Б. Г. Павлов и другие известные на заводе люди. Новое подразделение стали называть «группой завтрашнего дня». Конечно, она работала в тесном контакте с директором, представившим четкие ориентиры будущих планов.

Борис Глебович, возглавляя Уралмаш с 1939 года, сумел хорошо разобраться в особенностях производственного процесса довоенных лет. То, что тогда в цехах Уралмаша одновременно изготовлялось до пятисот типов различных машин и еще столько же наименований стояло в ближайших планах, никак не могло способствовать стабильности производства. Заводу было очень трудно, а часто невозможно, выдерживать установленные планом сроки из-за чересчур обширной номенклатуры изделий. А Музруков стремился сохранить те достижения, которые завоевал коллектив в трудный военный период. Перейдя на выпуск гражданской продукции, завод должен был работать так же устойчиво и с тем же отличным качеством. Как этого добиться с учетом потребностей разрушенной промышленности страны и возможностей Уралмаша, освобожденного от военных заказов?

Завод начал создавать свой план мирного производства, когда официально сформулированных для него заданий еще не существовало. Но на Уралмаше работали умные люди. Они точно оценили все стороны послевоенной реальности, с которыми предстояло столкнуться стране, и обозначили свой вклад в преодоление разрухи — с тем чтобы при максимальном использовании опыта военных лет завод продолжал свое успешное развитие в мирное время.

Созданные вслед за «группой завтрашнего дня» сильные конструкторские бюро по прокатному, прессовому, экскаваторному, дробильному оборудованию готовили для нового плана предложения в соответствии со своей специализацией. Чтобы ускорить их работу, сделать ее более успешной, по инициативе Б. Г. Музрукова с фронта начали отзывать тех, кто до войны занимался на Уралмаше конструированием машин этих направлений. Среди них был и Г. Л. Химич, известный впоследствии создатель новой техники.

Эти шаги руководства Уралмаша были неоднозначно поняты и приняты на других предприятиях и в Москве, но Бориса Глебовича в его настойчивых и продуманных поисках путей будущего подобный негативный резонанс не мог остановить. Он был уверен в прогнозах и расчетах, выполненных его коллегами. Помогло и заключение высокой комиссии, которая побывала на Уралмаше в конце 1944-го. Документ, подписанный по завершении ее работы, гласил: «Следует отметить, что загрузка уникальных импортных станков обработкой деталей бронекорпусов является нерациональной и приводит в негодность это исключительно ценное оборудование. Станки, предназначенные для тонкой обработки больших по габаритам деталей: редукторов, прокатного и прессового оборудования, — в настоящее время загружены грубой обработкой бронекорпусных деталей».

Комиссия подчеркивала также факт потери квалификации частью наиболее ценных кадров, тех, которые до войны были заняты выпуском исключительно сложного, уникального «штучного» оборудования.

Конечно, на заводе восприняли выводы комиссии правильно: пока идет война, все отмеченное как негатив остается вынужденной необходимостью. Но нужно подготовиться к мирному времени так, чтобы максимально быстро наладить производство нужной стране продукции тяжелого машиностроения.

После освобождения территорий, захваченных немцами, стала ясна картина огромных разрушений промышленности европейской части СССР. Затопленные рудники и шахты, взорванные домны и мартены, разбомбленные, разграбленные цехи заводов, разрушенные дороги, мосты, плотины… К концу войны восстановлению подлежали 32 тысячи промышленных предприятий, 98 тысяч колхозов, 65 тысяч километров железных дорог. Двадцать миллионов человек остались не просто без крова — на освобожденных территориях не было самого необходимого.

Из воспоминаний А. Г. Коршунова: «Не могу не сказать о цехе 28, возникшем на заводе в конце войны. Когда Красная Армия стала освобождать западные края и области Союза от немецких оккупантов, в газетах появились статьи и репортажи об ужасающей картине быта людей. В хозяйствах не было даже таких предметов обихода, как ведра, кастрюли, миски, ложки. По просьбе ЦК ВЛКСМ комсомольцы Уралмаша взялись изготовлять металлическую посуду для жителей освобожденных районов. Вскоре отправили в Белоруссию три вагона штампованных изделий. Получили благодарность и заявку еще на пятнадцать вагонов…»

Необходима была сверхнапряженная работа предприятий Урала и Сибири для того, чтобы восстановить жизнь крупных центров страны, их транспортные связи с другими регионами, механизированную базу сельского хозяйства, построить жилье для людей, ютившихся в подвалах, землянках, развалинах домов.

Но сразу после окончания войны правительство СССР выдвинуло планы быстрого роста всей базы тяжелой индустрии — от нее зависело развитие страны в целом. Эти планы были сформулированы И. В. Сталиным так: «Нам нужно добиться того, чтобы наша промышленность могла производить ежегодно до 50 миллионов тонн чугуна, до 60 миллионов тонн стали, до 500 миллионов тонн угля, до 60 миллионов тонн нефти».

Указанные цифры говорили о том, что Уралмашу придется вновь заняться производством типичной для него продукции — доменного и прокатного оборудования.

Проектанты «группы завтрашнего дня» на Уралмаше учитывали эту необходимость, но наряду с этим стремились выдвинуть такие предложения по созданию новых машин, которые помогли бы Уралмашу сосредоточиться на выпуске не слишком широкого набора сложных, даже уникальных установок, эффективно используя при этом свой военный опыт. И работать по этим направлениям с качеством не ниже мирового.

Чем же Уралмаш мог заменить потоки танков и самоходок в своих цехах? Предлагалось взять курс на сложные крупные образцы современной техники, которые до войны практически полностью импортировались. Уралмаш подготовил проекты экскаваторов и установок глубокого бурения, разработанные его конструкторскими бюро. Такой выбор был не случайным.

В начале 1945 года уралмашевцев пригласили к себе бакинские нефтяники. Перед ними была поставлена задача довести добычу «черного золота» до 35 миллионов тонн в год. Предполагалось, что войдут в строй и месторождения Башкирии. Но оборудования не хватало даже для нефтяных скважин Баку. Поэтому уралмашевцам было предложено подумать: а не смогут ли они помочь нефтяникам? Если буровое оборудование не начнет производиться в СССР, его придется покупать за золото у американцев.

Заместитель председателя правительства СССР В. А. Малышев, хорошо известный уралмашевцам, настоятельно рекомендовал им заняться буровыми установками. Так появился первый пункт нового плана. Вторая его позиция — производство экскаваторов — также была очень актуальным направлением. Этих машин, в соответствии с готовящимися послевоенными планами, нужно было не менее ста пятидесяти в год. Ни одно предприятие СССР их не выпускало. Тоже покупать за границей, на валюту? Уралмашевцы взялись и за экскаваторы. При этом, как уже подчеркивалось, завод не снимал с себя ответственности за изготовление прокатного и доменного оборудования, совершенно необходимого для восстановления промышленности страны.

Когда первый план послевоенной реконструкции, включающий все эти предложения, был готов, директор отправился в столицу — согласовывать, утверждать, отстаивать и спорить. Это оказалось нелегким делом.

Из воспоминаний Б. Г. Музрукова:

«Расскажу несколько более подробно, как проходила защита новой программы, предложенной заводом на мирный период. Прежде всего хочу привести слова председателя Госплана Н. А. Вознесенского, произнесенные им после рассмотрения предложений завода:

— Вы, Музруков, привезли большую государственную программу, и я буду ее поддерживать. Но это еще не все! Тебе надо согласовать программу в ЦК партии и с ведущими наркоматами. Предупреждаю, что будут и возражения. Ты меня ставь в известность в случае, когда это будет необходимо.

Я, естественно, был очень доволен, что, во-первых, меня хорошо поддержал лично т. Вознесенский, и я знал о поддержке Малышева. Малышев подсказал мне, что при всех условиях надо оставить в новой программе завода производство нефтебуровых установок, так как это согласовано во всех инстанциях.

Таким образом, мне предстояло персонально согласовать программу со следующими товарищами: секретарем ЦК партии Маленковым, наркомом черной металлургии Ф. М. Тевосяном, наркомом тяжелого машиностроения Козаковым, наркомом нефтяной промышленности Байбаковым, заместителем председателя Совнаркома А. И. Микояном, а также в ведущих отделах Госплана.

Мне казалось, что я быстро могу всех обойти и согласовать производственную программу завода. Прежде всего иду в ЦК партии, к т. Маленкову. Он внимательно меня выслушал и сказал, что сейчас ничего не скажет, но посоветуется с товарищами.

— А Вы завтра мне позвоните.

Мне показалось, что беседа прошла хорошо и я получу завтра визу Маленкова.

Прихожу на следующий день снова в ЦК и чувствую, что со мной говорят в аппарате очень холодно. Что случилось? Звоню лично т. Маленкову и получаю ответ, что он не согласен с нашими предложениями и визировать документ не будет. Вешает трубку. Я иду снова в тот отдел ЦК партии, где был вчера, с желанием выяснить, что случилось.

— Почему со мной даже не хотят разговаривать?

— А ты говорил или нет с Акоповым С. А. по этому варианту программы?

Я сказал, что у Акопова не был и программу ему не показывал, потому что он в настоящее время является наркомом автомобилестроения.

— Ну и что из этого, он же был директором Уралмашзавода.

Тогда стало ясно, что надо срочно идти к Акопову и доказывать ему, что новая программа соответствует достигнутому уровню мощности завода. Я договорился с Акоповым о встрече. Он мне прямо сказал, что не согласен с предлагаемой программой и усматривает в ней желание дирекции Уралмаша сделать завод серийным и тем самым подорвать развитие черной металлургии. Такое мнение он высказал и Маленкову.

Вот это удар! Вот почему в аппарате ЦК сразу изменилась точка зрения на новую программу Уралмашзавода.

Я в спокойных тонах стал доказывать, что позиция Акопова неправильна. Я ему задал вопрос:

— Когда ты был директором Уралмаша, сколько завод выпускал за год доменных печей и прокатных станов и т. д.? Не более двух-трех комплектов! А мы хотим выпускать шесть доменных печей, два крупных обжимных либо листопрокатных стана, комплексы дробильного оборудования, то есть обеспечить рост производства чугуна на три миллиона тонн в год. Кроме того, мы хотим обеспечить выпуск ста скальных экскаваторов в год для обеспечения механизации вскрышных работ по добыче руд и угля, двадцать пять комплектов нефтебуровых установок, глубиной сверления до трех километров. Мы утверждаем, что разработали технологию группового запуска в производство так называемой мелкой серии изделий, и это резко поднимет производственную отдачу завода.

Кроме того, все имеющееся на заводе уникальное оборудование, такое, как крупнотокарные, расточные, карусельные и фрезерные станки, будет использовано только на нужды черной и цветной металлургии, других отраслей тяжелого машиностроения. Производство экскаваторов и нефтебуровых установок планируется осуществлять только на станках, которые завод получил для развития корпусных танковых производств.

Единственная помощь, которая нам необходима, — это содействие в постройке большого цеха металлоконструкций для изготовления стрел экскаваторов, подвижных платформ, кабин и других металлоконструкций.

Таким образом, мы не хотим использовать имеющееся уникальное оборудование для других целей, кроме как по прямому его назначению — для развития черной металлургии и других отраслей тяжелого машиностроения.

После моего пояснения Акопов сказал, что он согласен со многими моими доводами, но полностью отказаться от того, что он уже доложил в ЦК, оснований нет, и он хочет во всем подробно разобраться.

Пошел я после этого к Тевосяну и получил единственный ответ:

— Мне экскаваторы не нужны, а если потребуются, то я куплю за границей. Изготовление буровых машин меня не касается.

Такую же точку зрения высказал и т. Козаков — нарком тяжелого машиностроения. К этому наркомату наш завод должен был перейти после окончания войны. При встрече с т. Козаковым я подробно разъяснил мнение коллектива Уралмаша: мы убедились в необходимости и возможности группировать партии запуска изделий в производство, с тем чтобы широко применять штамповку изделий, формовку их на машинах, сварку узлов, поверхностную закалку и многие другие технологические приемы, повышающие производительность труда. Естественно, мы стоим за специализацию заводов тяжелого машиностроения, чего не было сделано до войны.

После отказа в визировании предлагаемой программы и здесь настроение у меня испортилось. Я никак не ожидал, что встречу такой холодный прием, да еще и выслушаю обвинение в том, что мы хотим превратить Уралмаш в серийный завод. Пошел в Госплан к начальнику угольного отдела. Думал, что он поддержит меня в налаживании выпуска каждый год большой партии самоходных экскаваторов, нужных для вскрышных работ и добычи угля. Но и здесь я не нашел понимания.

Для согласования программы мне предстояло попытаться получить еще две подписи: Байбакова и Микояна. Здесь мне повезло. Байбаков выразил согласие с программой и сразу подписал ее. Микоян заявил, что мы резко сокращаем расход иностранной валюты, и он эту программу будет поддерживать.

Я позвонил В. А. Малышеву и Н. А. Вознесенскому и попросил их помочь мне в дальнейших действиях. Вскоре было назначено совещание на так называемом “малом совнаркоме”, где после довольно длительных переговоров, на которых выступали товарищи Малышев, Вознесенский, Микоян, Маленков и другие, было принято решение предлагаемую программу утвердить, но записать в адрес дирекции такое распоряжение: “Запретить использовать специальные индивидуальные станки на работах вне заказов черной, цветной металлургии и других отраслей тяжелого машиностроения”. На такую запись я дал полное согласие.

Все важнейшие принципиальные предложения специалистов Уралмаша были приняты. Некоторое время ушло на согласование окончательной редакции этого постановления. 15 декабря 1945 года меня вызвали в Совнарком и объявили, что постановление о плане выпуска мирной продукции на Уралмашзаводе Сталин подписал.

Я поблагодарил товарищей Вознесенского, Малышева и Микояна за оказанную мне помощь и заверил, что коллектив Уралмашзавода примет все меры к тому, чтобы обеспечить выполнение этого решения».

Так в декабре 1945 года правительство СССР приняло проект перестройки и развития Уралмашзавода на четвертую пятилетку. Основными направлениями специализации Уралмаша были заявлены: тяжелые прокатные станы, тяжелые гидравлические прессы, крупное доменное, агломерационное и дробильное оборудование, скальные экскаваторы и буровые установки. В документе было четко указано, что важнейшей и первоочередной задачей завода является восстановление и развитие производства оборудования для черной металлургии, горной и нефтяной промышленности.

Б. Г. Музруков на конференции рабочих и служащих завода, прошедшей 12 января 1946 года и посвященной принятию правительственного решения по Уралмашу, всесторонне обрисовал перспективы и проблемы, стоящие перед заводом. Основные моменты этого доклада, где задания были буквально расписаны по цехам, изложены в статье Музрукова «Уралмашзавод в послевоенный период», опубликованной 21 февраля в газете «Правда»:

«То, что предстоит проделать уралмашевцам в четвертом пятилетии и в последующие годы, значительно превосходит все, сделанное до сих пор. Уралмашзаводу утверждена новая программа. Она представляет собой сложный комплекс наиболее совершенного оборудования для ведущих отраслей промышленности. Наш завод будет изготовлять ежегодно основное оборудование для шести доменных печей объемом 1300 кубических метров, а также чугуновозы, разливочные машины, загрузочные аппараты, скиповые лебедки, пушки для забивки летки и т. д. Ежегодно завод будет изготовлять два прокатных стана (это могут быть блюминги либо непрерывно-заготовочные, среднелистовые или рельсобалочные станы). Ежегодно завод будет давать 250 комплектов мощных буровых установок и 100 тяжелых трехкубовых экскаваторов.

До войны у Уралмашзавода была слишком большая номенклатура изделий. Вследствие этого часть оборудования использовалась нерационально. За пять предвоенных лет завод выпустил 457 типоразмеров различных машин. В проектировании и производстве находилось еще большее количество типоразмеров (более тысячи). При таких условиях конструкторы и технологи, а тем более производственники не знали, что их ждет завтра. Это отражалось на качестве, сроках изготовления, технологичности и на самих конструкциях машин.

Теперь такого положения не будет. Совнарком СССР установил, что Уралмашзавод должен выпускать максимум 36–40 типоразмеров машин в год.

Что дает стране годовой выпуск машин Уралмаша? Ежегодный пуск шести доменных печей обеспечит прирост выплавки чугуна на три миллиона тонн, а два блюминга дадут четыре миллиона тонн проката. Шесть агломерационных машин дадут возможность использовать пылевидные отходы руд и обеспечат использование 2,7 миллиона тонн руды. 250 буровых установок позволят увеличить добычу нефти более чем на пять миллионов тонн в год.

Одна из крупнейших экскаваторных фирм США выпускает около 60 трехкубовых экскаваторов в год. Мы же будем давать сто таких машин. Сто экскаваторов извлекут из недр земли до ста миллионов кубометров угля, руды и других полезных ископаемых. Шесть цементных печей дадут полмиллиона тонн цемента.

Коренной и важнейший вопрос послевоенной перестройки — это кадры. Быстрое развертывание гражданского машиностроения во многом зависит от решения этой проблемы. Надо подготовить новые кадры, перераспределить наличные и переобучить их.

Производственные навыки людей, пришедших на завод во время войны, их квалификация еще не отвечают всем требованиям индивидуального машиностроения. Мы поставили себе задачу обучить в 1946 году свыше трех тысяч человек. Нужно подготовить вновь более 500 слесарей, более 1000 станочников, 300 литейщиков и т. д. Подготовка новых рабочих пойдет по расширенным программам техминимума. Для переквалификации персонала на заводе созданы учебно-производственные участки. Обучающиеся на этих участках проходят ежедневно пять часов практических занятий и три часа теории. Руководят учебой инженеры, техники и кадровые рабочие, владеющие опытом выпуска машин индивидуального производства.

Часть наших старых квалифицированных кадров в какой-то мере утратила навыки индивидуального производства. Поэтому мы займемся подготовкой и этих людей. Планируется охватить учебой по повышению квалификации около пяти тысяч человек.

1946 год будет на заводе годом массового технического обучения. Мы обратились к нашим стахановцам, мастерам, техникам и конструкторам с призывом активно включиться в подготовку новых рабочих, взять на себя обязательство обучить по три — пять человек. Этот призыв находит широкую поддержку во всех цехах».

Действительно, коллектив Уралмаша с энтузиазмом воспринял известие о новой программе для завода. Люди, вынесшие на своих плечах немыслимые тяготы войны, трудностей строительства не боялись.

«1945 год был годом большой перестройки завода с военной, в основном серийной продукции, на мирную, в основном индивидуального характера. Но этот переход не был механическим возвращением к старым методам работы. Коллектив завода, творчески и критически изучая огромный опыт организации производства в военные годы, создал качественно новую организацию производства в тяжелом машиностроении», — пишет в своих воспоминаниях М. Г. Овсянников, заместитель секретаря парткома Уралмаша в годы войны, с 1947 по 1954 год парторг ЦК ВКП(б) на заводе. Он подчеркивает, что по-новому было спланировано производство металлургического оборудования, мощных нефтебуровых установок, скальных экскаваторов и другой продукции. Этому способствовал созданный еще в годы войны задел новых конструкций машин. «Была введена система группового запуска в производство однотипных машин, организованы крупные производственные участки и цеха индивидуального, группового и серийного производства с замкнутым циклом, созданы качественно новая технология и новые методы проектирования машин. Технологическим службам — главного технолога, главного металлурга, главного сварщика, инструментального отдела — были приданы производственно-экспериментальные базы».

Система группового запуска — это инициатива инженера А. П. Пенюгиной. Проведенный технологами анализ показал, что и в машинах разного назначения имеется немало одинаковых или мало отличающихся деталей и даже узлов: шестерней, валков, роликов, редукторов и многих других частей. Если свести их к единым оптимальным характеристикам и, соответственно, к одной технологии изготовления, то можно унифицировать и нормализовать определенное число технологических компонентов изделия.

Эксперимент плановиков Уралмаша, проведенный впервые в истории тяжелого машиностроения, дал возможность унифицировать и нормализовать примерно половину деталей всех проектируемых машин, включая даже значительную часть прокатного оборудования. В результате было определено, какие машины, в том числе и самые крупные, рационально изготовлять партиями.

Одним из нововведений стало и то, что обработка ряда подобранных деталей и сборка их в узлы сосредоточивались на каком-либо одном участке. То есть детали передвигались по различным цехам значительно меньше, а сборка изделия из готовых узлов шла значительно быстрее.

Чтобы добиться четко согласованной работы многих отдельных участков завода, необходимо было по-другому организовать весь производственный процесс. Было решено, и это решение успешно внедрено в жизнь, что вся техническая и материальная подготовка производства ляжет на заводоуправление. Теперь там занимались обеспечением производства чертежами, технологической документацией, оснасткой, вплоть до графика работ. За цехами оставалась чисто производственная сторона дела.

Такая перестройка на заводе означала все более крепкую связь его отдельных подразделений, увеличение доли участия каждого в общем результате. Коллектив Уралмаша становился все более сплоченным, охваченным одними настроениями, одними стремлениями. Людям в такой обстановке было легче работать, руководству легче было проводить необходимые преобразования.

А их было немало на заводе и после окончания войны, в период которой все время что-то перестраивалось, заново планировалось и переносилось. Тогда это делали для обеспечения выпуска вооружений, постоянно модернизировавшихся. Теперь речь шла о производстве мирных и в подавляющем большинстве индивидуальных изделий. Как сохранить принципы серийности в этом случае?

Инженеры В. Попов, Ф. Шавельзон и В. Степанов предложили для нескольких цехов и участков проект перестройки, которая позволила бы работать серийно. Потребовалась очередная реконструкция старых помещений. Наряду с ней началась стройка новых цехов для механической обработки деталей и сборки буровых машин, экскаваторов, средних узлов. Возрождались производства металлоконструкций и чугунного литья, практически свернутые в войну.

Всю эту огромную перестройку и новое строительство уралмашевцы провели, что называется, на ходу, в условиях действующего производства. В целом по заводу было установлено более тысячи единиц оборудования. Около четырехсот станков демонтировали и перенесли на новые места.

Одновременно возводился новый корпус — цех буровых машин площадью в восемь тысяч квадратных метров. Его строительство потребовало более двадцати тысяч кубометров бетона, трех с половиной тысяч тонн металлоконструкций.

Еще не было закончено возведение стен, а в корпус уже вошли монтажники. Они двигались с двух сторон, двумя бригадами, спешившими навстречу друг другу. Руководили ими ветераны производства П. Малофеев, главный механик завода, инженер УКСа А. Злобинский и начальник монтажного цеха Л. Карелин. Монтаж оборудования в таком огромном помещении, казалось, можно провести не менее чем за два месяца, но монтажники справились с ним за неделю.

Работа шла круглосуточно. Как и во время войны, для станков укладывали не отдельные фундаменты, а проложили сплошную бетонную линию по периметру цеха. Станки поступали в корпус практически неразобранными. Их аккуратно, целиком снимали с предыдущих рабочих мест и так же аккуратно транспортировали на новое место службы. Следом за монтажниками сразу же появились слесари, подключавшие к станкам электропитание и системы охлаждения. К середине седьмых суток беспрерывной работы в центре главного пролета нового корпуса встретились две бригады монтажников. К этому времени все установленное оборудование уже действовало, и служба ОТК клеймила готовые изделия.

Точно так же в ноябре 1946 года был пущен цех производства экскаваторов — за одну неделю. Люди работали как раньше, как научились, как привыкли — по-военному, хотя время начало отсчет мирных дней. Однако задачи, стоящие перед страной, не позволяли расслабиться. И все это понимали. Недаром в те дни появились стихи:

В стране воссоздавалась, конечно, прежде всего тяжелая промышленность, предприятия так называемой группы «А» — именно они могли обеспечить базу для развития других отраслей. Налаживание обычной, повседневной жизни требовало времени. Трудности, которые принесла с собой война, во многом сохранялись. Карточки не отменили — для этого не было возможностей. Не хватало самого необходимого. Опять спешно возводились бараки, чтобы разместить возрастающее число уралмашевцев: демобилизованные возвращались домой, обзаводились семьями, да и новые специалисты прибывали.

Директор, как мог, стремился облегчить быт работников Уралмаша. Им было разрешено вести индивидуальное строительство, для чего предоставлялись крупные ссуды. Эта программа была продолжением инициативы, развернутой Б. Г. Музруковым еще в годы войны.

В. Н. Анфимов вспоминает: «Война продолжала бушевать, а директор завода нашел возможности приступить в 1943 году к индивидуальному строительству домов для рабочих и служащих завода. Несколько сотен уралмашевцев изъявили готовность построить себе дом. Ими были получены ссуды в пять и десять тысяч рублей. Управление жилищно-капитального строительства оформляло ссуду, выделяло место, подбирало проекты зданий. По распоряжению Бориса Глебовича застройщикам отпускались все материалы, им в помощь выделялись плотники, столяры, печники, предоставлялся транспорт для перевозок. Застройщики освобождались от работы в цехах на один-два месяца, заработная плата в это время им сохранялась. Только срубы в лесу для своих домов люди рубили почти два месяца.

Хотя они в это время на заводе не работали, все цеха выполняли и перевыполняли государственное задание: директор знал о взаимовыручке в коллективе, верил в нее. Директора никогда не подводили и не обманывали, он мог быть уверен, что все сделают как надо.

Потом за счет завода в индивидуальном поселке монтировали линии электропередач, водопровод, проводилось освещение в домах.

Только Борис Глебович мог так сделать: из побуждения улучшить жизнь ценных работников в военное время организовать строительство».

После войны строительство личных домов получило новый размах. Деньги выделялись и на приобретение домашней живности — она могла существенно улучшить рацион семей. За 1945 год в личное пользование были приобретены 700 телят, 1500 поросят…

Удивительно, но завод еще находил возможности помогать окрестным сельским районам: Манчажскому и Туринскому. Такая инициатива, конечно, было заслугой прежде всего директора. Вот что говорилось в агитационной листовке, посвященной кандидату в депутаты Верховного Совета РСФСР Б. Г. Музрукову (в июне 1947 года он был избран в состав этого представительного органа власти): «Уралмаш в 1945 году помог построить 11 гидростанций и 14 тепловых станций, электрифицировал 40 колхозов, две МТС и установил более 2000 световых точек и 20 силовых агрегатов. Сейчас завод завершает электрификацию колхозов Туринского района».

В. Н. Анфимов рассказывает о том, как выполнялись такие работы: «Необычный размах, твердость и смелость в решении сложных задач директор проявил при электрификации Манчажского района. Несмотря на тяжелые послевоенные годы, отсутствие фондов на материалы, финансовые трудности, Уралмаш электрифицировал весь подшефный район. Крупный цех или группа цехов своими силами — конечно, с колхозниками — проводили все работы. В то время на селе не было никаких линий — ни высоковольтных, ни низковольтных. Поэтому сначала пришлось строить электростанции, приобретать генераторы и движки, потом по деревням тянуть провода, подводить их к каждому дому, каждой мастерской, монтировать сети внутри помещений. Какая уйма всякого установочного материала потребовалась! Но ничего. Свердловск — город промышленный, с великими усилиями все нашли, все сделали — и зажглись в деревнях лампочки Ильича.

В этом заслуга Бориса Глебовича неоценима».

Конечно, послевоенные трудности заботами одного завода полностью ликвидировать было невозможно. Но люди не роптали. Они верили: еще немного, еще чуть-чуть — и настанет прекрасное будущее, которое они защищали в годы войны. Оптимизм, энтузиазм, задор, уверенность в своих силах, своих успехах окрыляли тогда всех. Даже грозные события августа 1945-го, когда американцами над Японией были взорваны две невиданной силы бомбы, обеспокоиться заставили немногих. Не до этого было. И открытое объявление «холодной войны» в августе 1946 года не испугало советских людей.

Позже, в 1948-м, один из американских технических журналов писал: «Очевидно, что необходимость рассчитывать только на свои силы делает русских не слабее, как ожидали политики, а сильнее. Американские техники готовы выразить русским свое восхищение!» Американцы таким образом комментировали итоги промышленной выставки, прошедшей незадолго до этого в Москве. Самым удивительным ее экспонатом был признан уралмашевский трехкубовый электрический экскаватор. Его завод начал выпускать в мае 1947 года. Это был закономерный шаг в быстром развитии предприятия.

Уже за первый послевоенный год Уралмаш выпустил свыше тридцати тысяч тонн различного оборудования. В том числе большой металлургический кран, пять щековых дробилок, пять шлаковозов, три чугуновоза вместимостью сто тонн каждый, пять трубчатых мельниц, поковки для турбин, шестерную клеть для блюминга. Были выпущены и впервые освоенные крупные буровые установки. Их было 128 — большая победа коллектива, который новаторски подошел к выполнению просьбы нефтяников.

При разработке буровых установок, как и других новых машин, основополагающий принцип на заводе был такой: держать равнение на лучшие мировые образцы и, если возможно, превзойти их.

Еще в середине 1945 года при создании на Уралмаше индивидуальных машин смело заявили о себе новаторские тенденции. Тогда на общезаводском конструкторском совете обсуждался проект универсального прокатного стана средней мощности. Проект уже был одобрен, чертежи готовы. И вдруг прозвучало резко сформулированное предложение коренным образом переделать эту разработку. Инициатором спора стал молодой конструктор Г. Л. Химич. Он критиковал ориентацию авторов проекта на довоенные образцы и утверждал, что возможно, изменив ряд узлов, повысить производительность стана и при этом сократить затраты материалов и средств. Доказательства вчерашний фронтовик предъявил самые убедительные.

После жарких дебатов технический совет завода рекомендовал авторам проекта переделать его в соответствии с высказанными замечаниями, а конструктор Химич вскоре возглавил группу проектировщиков первого советского рельсобалочного стана.

Эта установка — не один, а множество агрегатов, более двухсот машин. Протяженность только энергетических кабелей и маслопроводов составляет десятки километров. Согласованное действие всех механизмов направлено на то, чтобы заготовка, двигаясь с постоянной и достаточно высокой скоростью, перемещалась из нагревательной печи в обжимную, затем — в рабочую клеть, потом достигала нужных размеров на валках прокатного стана. Превратившись в полосу длиной шестьдесят метров, она поступала на дальнейшую обработку, в процессе которой ее разрезали на части нужной длины, выравнивали, обтачивали, сверлили, подвергали закалке. Словом, производили множество операций. И в эту сложнейшую схему взаимодействия сотен частей огромной установки уралмашевцы решили внести такие изменения, которые обеспечивали бы автоматизацию и механизацию работы, а также увеличение производительности до шестисот тысяч тонн проката в год. Такого показателя не достигала ни одна мировая фирма.

Задание было выполнено к началу 1948 года. В марте первые эшелоны с готовой продукцией — частями стана, которые уже можно было монтировать — направились в Нижний Тагил, на завод. Для него и производился уникальный агрегат.

К выпуску своих знаменитых буровых установок Уралмаш приступил уже в июне 1946 года. Группой разработчиков руководил Л. Ефимов. Хотя за образец взяли довоенные экземпляры, новая продукция выгодно отличалась от них. Главное преимущество состояло в том, что можно было с относительно небольшими затратами быстро наладить массовый выпуск буровых установок. А именно так и формулировалось основное задание для Уралмаша по этому новому направлению. Установки не уступали зарубежным по качеству, но обходились во много раз дешевле. При растущей потребности в них таким образом экономились большие государственные средства.

Однако главным достижением завода тех лет стал экскаватор СЭ-3 — скальный электрический, с объемом ковша три кубометра. Таких машин требовалось очень много, а после войны в стране насчитывалось лишь несколько десятков старых, преимущественно зарубежных экскаваторов. Уже к празднику 1 мая 1947 года опытный образец успешно прошел заводские испытания. Было сразу открыто массовое производство новой машины.

Скальный экскаватор ни в чем не уступал лучшим зарубежным образцам машин этого класса, а по ряду важных технических показателей опережал их. В частности, СЭ-3 был легче, состоял из таких узлов и деталей, которые позволяли вести сборку на месте, то есть изделие весом 165 тонн становилось гораздо проще в транспортировке. Упрощался и процесс производства экскаватора, схема его питания становилась более удобной и надежной. Гусеницы получили свой собственный двигатель. Это было рациональное решение. СЭ-3 показал более высокую производительность по сравнению с импортными аналогами, машина работала надежнее и дольше обходилась без ремонта.

Англичанин Артур Стоун, один из посетителей промышленной выставки 1948 года в Москве, где была представлена и продукция Уралмашзавода, записал в книге отзывов: «Три года тому назад, впервые увидев бойцов Красной Армии, я подумал: теперь понятно, почему русские победили. Сегодня, ознакомившись с достижениями советской индустрии, я мысленно повторил эту фразу».

В 1948 году Уралмаш выпустил 122 экскаватора СЭ-3 — вдвое больше, чем знаменитая американская фирма «Бюсайрус», которая специализировалась только на этих машинах. Группа конструкторов, разработавших экскаватор СЭ-3 под руководством Б. И. Сатовского, в том же году была удостоена Сталинской премии. Такую же награду получили и разработчики буровых установок — завод изготовлял триста этих сложных агрегатов в год. А создатели нового рельсобалочного стана стали лауреатами самой высокой премии страны чуть позже, в 1950 году.

Борис Глебович Музруков узнавал о радостных событиях на Уралмаше уже заочно — из газет или по радио. В 1947 году, поздней осенью, его работа на заводе, ставшем для него родным и близким, была прервана. Внезапно и навсегда…

Успешное завершение 1947 года не вызывало сомнений. Задания на следующий год становились более сложными, объем работ возрастал. Для коллектива Уралмаша, для его директора такая постановка дел была в порядке вещей. Но за пределами завода лежала огромная страна, и перед ней вставали новые, неожиданные и очень тяжелые задачи.

Из воспоминаний С. И. Самойлова: «Настали последние дни ноября 1947 года, месяца, как известно, нелегкого в деятельности промышленных предприятий. Это и начало зимы с ее дополнительными заботами, это и праздничные дни, которые нас всех, конечно, радуют, но уменьшают количество рабочего времени. Это, наконец, пора напряженной подготовки к началу будущего года.

В тот день во второй его половине у Бориса Глебовича было совещание, на котором обсуждалась готовность Уралмаша к выполнению задач 1948 года. Рассмотрение перспектив закончили около четырех часов дня. Часов в пять, было еще не темно, на моем пульте вспыхнула лампочка вызова по телефону директора. Борис Глебович спросил, чем я занят, и затем сказал: “Зайди ко мне”. Я вошел в кабинет, он прохаживался возле своего письменного стола — обычная его манера, когда он о чем-либо сосредоточенно думал.

Увидев меня, он остановился, посмотрел внимательно и, как бы раздумывая, медленно сказал:

— Только что звонили из ЦК партии и предложили завтра быть в Москве, в ЦК.

Нам — директору и главному инженеру — конечно, приходилось бывать в аппарате ЦК, но вызов туда обычно передавали через наше министерство. Насколько я помнил, прямого вызова в ЦК до этого не было.

На мой вопрос о цели вызова Музруков, пожав плечами, ответил, что ему об этом ничего не сообщили, однако он думает, что, по-видимому, дело в каком-то новом особо важном задании. Поговорив немного на эту тему, мы перешли к заводским проблемам и вопросам, которые следовало бы выяснить или решить в Москве, после окончания дел в ЦК. Затем Борис Глебович вызвал дежурную секретаршу и продиктовал ей приказ о своем выезде в командировку. Ни он, ни я в то время не могли предположить, что это — последний приказ, подписанный на Уралмашзаводе директором Музруковым. На следующий день рано утром Борис Глебович улетел в Москву».

С этого момента судьбу Бориса Глебовича Музрукова начали определять обстоятельства чрезмерной важности. Он еще не знал о них, как не знал и о том, что они не позволят ему даже проститься с коллективом завода. В конце второго дня командировки директора в кабинет С. И. Самойлова, замещавшего Бориса Глебовича, быстрым шагом вошел Е. Г. Дуркин, помощник Музрукова: «Вас к телефону прямой связи».

Главный инженер услышал в трубке голос Музрукова и после взаимных приветствий спросил его о делах. «В ответ я услышал слова, которые, несмотря на то, что прошло более 30 лет, до сих пор звучат в моих ушах: “Я больше не директор Уралмашзавода, никакими заводскими делами заниматься не буду, действуй сам”.

Не могу скрыть, я был ошеломлен этими словами, настолько они были неожиданными и не укладывались в моем сознании. В подробности Борис Глебович не вдавался, а сказал, что когда будет на Уралмаше, все расскажет. Но время своего приезда он тоже сообщить не мог, так как оно уже зависело от условий его новой работы. Разговор закончился пожеланием дальнейших успехов коллективу Уралмашзавода», — писал в 1979 году Сергей Иванович Самойлов.

Посоветовавшись с парторгом В. М. Шестаковым, главный инженер решил сообщить заводчанам о случившемся на следующий день. Примерно в семь вечера в зале заседаний собрался основной командный состав Уралмаша. Это было 26 или 27 ноября, и люди ожидали разговора о мерах, необходимых для успешного завершения программы месяца.

Из воспоминаний С. И. Самойлова: «Трудно, очень трудно было сказать товарищам о том, что с нами уже не будет нашего испытанного руководителя. Я начал со слов, что должен сообщить собравшимся о чрезвычайно важном событии, и почувствовал на себе внимательные и настороженные взгляды всех присутствующих. Когда было сказано: “Борис Глебович уже не директор завода, он на другой работе”, — произошло то, что тоже осталось в моей памяти на всю жизнь. По залу прошел шелест вырвавшегося единого вздоха, в котором слились ощущение неожиданности и, я бы сказал, чувство глубокого разочарования. Передать это словами невозможно. Затем все, я повторяю, все головы товарищей, находившихся в зале, на какое-то мгновение поникли, и стало видно, что больше половины из них — почти седые. Здесь присутствовали те, кто на своих плечах вынес все тяготы военного времени и со всей остротой воспринял уход Бориса Глебовича, которому коллектив привык за эти годы безгранично верить, многократно убеждаясь в его выдающемся таланте руководителя, в его человечности и справедливости, когда дело касалось человеческих судеб».

Видный государственный и общественный деятель Н. И. Рыжков, который начинал свой трудовой путь на Уралмаше и сам возглавлял этот гигант индустрии, считает, что лучше директора, чем Б. М. Музруков, на заводе не было:

«Летом 1950 года после окончания техникума я начал свою производственную деятельность на Уралмашзаводе. В этом замечательном коллективе я трудился 25 лет: прошел путь от сменного мастера в одном из цехов до генерального директора завода-гиганта, флагмана тяжелого машиностроения. Уралмаш всегда отличался от других предприятий не только своими масштабами и мощью, но и своей сплоченностью, своими традициями.

Нашему заводу везло на талантливых руководителей. Да по-другому и не могло быть. Руководить таким огромнейшим коллективом рабочих, инженеров, конструкторов и многих работников других специальностей может только человек, знающий все тонкости организации сложнейшего производства, технологических процессов, основных направлений развития техники, выпускаемой заводом. Его должен признавать коллектив, он обязан органически вписаться в него. Без этого он будет руководителем-одиночкой, и судьба его предопределена.

Коллектив завода всегда очень внимательно присматривается к своему руководителю, дает ему оценку и, естественно, либо принимает в свои неформальные ряды, либо отвергает его, или, в крайнем случае, относится к нему сугубо формально. В этом случае думать о сплоченности коллектива, о мобилизации его на решение сложнейших задач, иногда и в экстремальных условиях, — дело практически безнадежное.

Бориса Глебовича Музрукова на заводе я уже не застал. За несколько лет до этого он был переведен на одно из ведущих предприятий зарождающейся в то время атомной промышленности. Но я начал работать под руководством начальников цехов, главных специалистов, руководителей завода, которые еще вчера выпускали танки и самоходные артиллерийские установки. Эти люди продолжали жить в ритме военного времени, так приучали и нас, молодых ребят, работать. В этом — весь Уралмаш. Война его закалила, и эта закалка осталась на всю жизнь.

У меня сложилось впечатление, что в то время у нас было два директора — один реальный, действующий, а другой — незримый, но не ушедший. Не было ни одного события в жизни завода, чтобы его не примеряли к Музрукову. И делали это сравнение не только руководители цехов, служб, но и простые рабочие, которые работали в основном в войну.

Естественно, как всякий любознательный молодой человек, впервые пришедший в коллектив, я интересовался: кто же такой Музруков, о ком говорят постоянно и, самое главное, с величайшим уважением, даже любовью? Каждый, кто мне рассказывал о своем бывшем директоре, отношение к нему выражал со своих позиций. Рабочие вспоминали тяжелейшие годы войны, свой нечеловеческий труд, невыносимые жилищные условия: с Запада на Уралмаш было эвакуировано несколько заводов вместе со специалистами и их семьями. Только благодаря решениям, принятым директором завода, в течение нескольких недель были возведены сотни бараков, срочно создавались подсобные хозяйства, открывались детские сады и ясли.

Инженерно-технические работники, которые не ушли на фронт, ценили в Борисе Глебовиче его глубокие профессиональные знания, способность вовремя заметить и быстро реализовать технические новшества для решения сложных производственных задач по выпуску бронетехники. Например, когда литейные цеха завода не успевали изготавливать башни танков Т-34, поступило предложение штамповать их из толстого бронелиста на прессе усилием 10 тысяч тонн. Кстати, в нашей стране в то время это был единственный действующий пресс, второй находился на Ново-Краматорском заводе оккупированного немцами Донбасса. Новинки в металлургическом производстве, автоматическая сварка корпусов танков и САУ, освоенная на заводе с помощью Е. О. Патона, специальные металлообрабатывающие агрегаты и т. д. — все это всегда поддерживалось Борисом Глебовичем.

Руководители цехов, производств ценили в нем мудрость, выдержку, а также твердость характера. Только четкая организация производства, высочайшая ответственность во всем без исключения могли обеспечить бесперебойную поставку бронетехники фронту.

Когда я был назначен генеральным директором Уралмаша, мне принесли из секретного отдела телеграмму И. В. Сталина директору завода Музрукову и главному инженеру Рыжкову (мой однофамилец). Была она направлена им осенью 1941 года, когда немец находился под Москвой. В это время завод еще не приступал к серийному производству танков, шел перевод производства на военные рельсы. Что-то не ладилось, где-то отставали, ведь размах перестройки предприятия был огромным. Жестокая, я бы даже сказал, жесточайшая телеграмма вздыбила весь завод. В считаные дни пошел поток броневой техники на фронт.

Еще шла война, а уже в 1944 году службы завода приступили к разработке проекта послевоенной работы предприятия-гиганта. Должен сказать, что подготовленные тогда руководством завода предложения были одобрены в Москве и основное направление деятельности предприятия, намеченное на послевоенный период, остается прежним до сих пор. Наши прозорливые предшественники после 1945 года четко определились с мирным развитием экономики государства. Будет необходима “большая” нефть — надо осваивать производство буровой техники на базе танковых дизелей и некоторых узлов танка. До войны буровое оборудование практически не выпускалось у нас в стране. Небольшие партии закупались за рубежом. Уралмаш в 1945 году поставил дело так, что до разрушения СССР буровые установки у наших нефтяников были только отечественного производства (Уралмаш и волгоградский завод “Баррикады”). В 80-е годы завод производил одну установку в сутки, то есть 360 в год.

Для развития послевоенной экономики требовались уголь и металлургическое сырье — железная руда. Было принято решение: для проведения открытых горных работ освоить новую технику, ранее не производимую в нашей стране, — шагающие экскаваторы, а также карьерные экскаваторы для тяжелых горных пород.

В 1949 году на Уралмаше был выпущен первый шагающий экскаватор — драглайн. В начале 1970-х годов завод уже выпускал ежемесячно шагающий экскаватор с ковшом емкостью 15 кубических метров и стрелой 90 метров. В середине 1970-х годов был изготовлен уникальный шагающий экскаватор с ковшом емкостью 100 кубических метров и стрелой 100 метров. Весила эта машина 10 тысяч тонн. Она до сих пор работает в Восточной Сибири.

Для горнорудных предприятий был намечен выпуск различного рода обогатительного оборудования — тяжелых дробилок, мельниц и т. д. Особое значение уделялось производству оборудования для черной металлургии: оборудования доменных цехов, прокатных станов, прессового оборудования, колесопрокатных станов, цехов для производства рельсов и многого другого.

В 1945 году завод прекратил производство САУ-100 (он их производил с 1943 года вместо танков Т-34) и перешел на мирную продукцию. Но оборона страны требовала от Уралмаша изготовления специального оборудования — тяжелых гидравлических прессов и другой сложной техники. Завод по-прежнему производил танковую артиллерию и пушки для танковых заводов.

Борису Глебовичу Музрукову пришлось работать в очень трудное время: предвоенное, когда уже чувствовалось дыхание войны, затем, после 22 июня 1941 года, — перевод завода с мирной продукции на военную, все тяжелейшие военные годы, осуществление перехода на мирную продукцию в 1945-м — и два последующих напряженных года.

Переход Уралмаша на мирные “рельсы” был не менее сложным, чем освоение нового производства в довоенный период. Надо было создавать новые конструкторские и технологические подразделения. В работе над многими видами продукции не имелось никакого опыта. В цехах снималось с фундаментов оборудование для производства танков и устанавливалось другое, необходимое для мирного производства. Надо было переобучать рабочих, специалистов, руководителей цехов и проводить еще множество мероприятий, не только сложных, но и очень сжатых по времени. Борис Глебович со свойственной ему энергией готовил Уралмаш для работы в послевоенный период. Многие машины мирного времени он увидел, еще работая на заводе.

В 1974 году на XXIV съезде КПСС ко мне, делегату съезда, подошел куратор нашей уральской делегации и сказал, что меня ждет человек, фамилию которого он не назвал. Я вышел в фойе Дворца съездов, навстречу ко мне направился высокий, уже немолодой мужчина с двумя звездами Героя Социалистического Труда на груди. “Я — Музруков, бывший директор Уралмаша, а вы — Рыжков, нынешний директор завода?” Трудно передать мое волнение в тот момент. Я встретился с легендарным директором моего родного завода! Состоялась длительная беседа. Он расспрашивал о заводе, о людях. Он всех прекрасно помнил.

В заводском музее, который я организовал как главный инженер Уралмаша, есть специальный раздел, посвященный работе завода во время Великой Отечественной войны. Начинается экспозиция портретом, с которого смотрит красивый мужественный человек в военной форме, генерал-майор Борис Глебович Музруков.

Прошли годы, менялись наши руководители, и сам я работал пять лет генеральным директором Уралмаша, но твердо уверен, что лучшего директора, чем Б. Г. Музруков, на Уралмаше не было.

Дай Бог, чтобы каждого руководителя так чтил и помнил коллектив, как Бориса Глебовича на Уралмаше. Это высочайшая оценка жизни человека. Борис Глебович ее в полной мере заслужил».

…В майские дни 1975 года, когда страна отмечала тридцатилетие Победы, газета «За тяжелое машиностроение» опубликовала небольшую статью Бориса Глебовича Музрукова, подготовленную им специально как приветствие Уралмашзаводу по случаю знаменательной даты. Она завершается строками: «Я счастлив, что мне удалось работать в таком замечательном коллективе. Школа, пройденная на Уралмаше, была основой всей последующей моей трудовой жизни. Б. Музруков, директор Уралмашзавода в 1939–1947 годах».