Музруков

Новый объект — новая работа

Два года, проведенные в Москве, позволили Борису Глебовичу хоть немного перевести дух после чрезмерно напряженных лет работы на Уралмаше и на комбинате «Маяк». Здесь же он окончательно убедился, что обязанности чиновника, даже и самого высокого ранга, ему не по душе.

Конечно, за 1953–1955 годы Музруков как начальник Четвертого, очень важного главка в Минсредмаше успел сделать многое. Он организовывал и контролировал работу радиохимических комбинатов, подобных «Маяку», на всей территории СССР, внес большой вклад в создание системы подготовки специалистов этой области. Но заводская, по-настоящему живая жизнь теперь была только в командировках. Ходить по ковровым дорожкам в кабинетах и коридорах московских министерств ему, так скучавшему без общения с производственными коллективами, становилось все тяжелее.

Кроме того, в 1955 году В. А. Малышева на посту министра среднего машиностроения сменил А. П. Завенягин. С ним у Б. Г. Музрукова, по всей видимости, хороших личных контактов не сложилось. Так что предложение перейти на работу в КБ-11 подоспело вовремя. Да и для этого важного секретного объекта назначение Бориса Глебовича директором имело большое значение.

А. Д. Захаренков, заместитель министра среднего машиностроения, Герой Социалистического Труда, вспоминал: «Он пришел сюда (в КБ-11. — Н. Б.), когда организация опытноконструкторских работ большого экспериментального производства, планирование научных исследований требовали твердого и очень опытного руководителя. И ученые, во главе с Юлием Борисовичем Харитоном, попросили тогда министерство направить в институт Бориса Глебовича Музрукова».

Из выступления Ю. Б. Харитона 12 октября 1979 года на вечере, посвященном семидесятипятилетию Б. Г. Музрукова:

«В некий момент 1955 года опять возник вопрос о назначении начальника нашего объекта. Предлагался ряд кандидатур, но я, хорошо зная Бориса Глебовича, отчетливо чувствовал, что именно Борис Глебович является тем человеком, который нам нужен. В это время объект переживал период роста, предстоял фундаментальный, так сказать, его расцвет, это было возможно при решении ряда существенных новых проблем. Я получил санкцию руководства министерства переговорить с Борисом Глебовичем. Пришел к нему в кабинет и как-то очень остро почувствовал, что его приход к нам является абсолютной необходимостью.

Переговорив с Борисом Глебовичем, я с чувством глубокого облегчения получил его согласие на приезд сюда в качестве начальника объекта. И вскоре он приехал и с той же энергией, с которой брался за работу на Уралмаше и “Маяке”, взялся за весь сложный комплекс задач по работе и развитию нашего объекта».

Согласие Бориса Глебовича возглавить КБ-11 многое значило и для самого института, и для города, который строился рядом с ним.

С 1946 года здесь сменилось два директора. В 1951 году, когда по болезни оставил свой пост первый директор КБ-11 П. М. Зернов, на эту должность был назначен А. С. Александров. В 1955 году его перевели в Москву. КБ-11, чрезвычайно важный объект в атомной отрасли страны, остался без начальника.

К этому времени коллектив КБ-11 приступил к новым задачам огромной сложности, порученным ученым и производственникам правительством страны. Задачи эти были тесно связаны друг с другом, образуя разветвленный комплекс, и от их успешного разрешения в конечном итоге зависело создание ядерного щита СССР. Роль начальника объекта в этой важнейшей работе трудно переоценить.

Сознание важности предстоящего дела оказывалось сильнее всех обстоятельств чисто житейского плана. Бориса Глебовича не пугала необходимость сменить столицу на глубокую провинцию, отлаженную министерскую службу — на беспокойные обязанности руководителя большого научно-производственного коллектива. Даже состояние здоровья, которое заметно ухудшилось после работы на Урале, не повлияло на принятие решения. На новую работу он поехал один. Анна Дмитриевна и дети (кроме старшего сына, проживавшего в Челябинске-40) остались в Москве.

Чтобы оценить масштаб задач, которые предстояло теперь решать Музрукову, нужно обратиться, хотя бы в общих чертах, к истории создания и работы уникального предприятия — КБ-11.

Первый ядерный центр СССР начал свою жизнь в лесах Мордовии в 1946 году. Постановление о его создании было принято правительством страны одновременно с документом об отведении земель для строительства Базы-10 (комбината «Маяк»), Такой параллелизм не удивителен: после августа 1945-го предприятия и учреждения атомной отрасли начинали строиться одновременно по всей стране.

Задача, поставленная государством перед небольшим тогда коллективом научных сотрудников, конструкторов, инженеров и рабочих, формулировалась коротко: создать первый опытный образец советской атомной бомбы. На этом конкретном направлении, как мы уже знаем, объединялись усилия многих институтов, конструкторских бюро, заводов и фабрик под руководством Первого Главного управления при ГКО СССР.

Соображения секретности и безопасности потребовали расположения нового объекта вдали от крупных населенных пунктов, однако в пределах их относительно быстрой досягаемости. Таким местом и оказался бывший Саровский монастырь. Первым директором КБ-11, как уже говорилось, был назначен генерал П. М. Зернов, его первым заместителем — главным конструктором (по сути, научным руководителем работ) — стал профессор Ю. Б. Харитон.

Проблемы, которые рассматривались сотрудниками КБ-11, находились под самым пристальным вниманием И. В. Курчатова, научного руководителя всего атомного проекта страны. Он стоял у истоков основополагающих задач, решение которых было необходимо для создания первого образца атомных вооружений, намечал вместе с Ю. Б. Харитоном пути и методы достижения цели, контролировал работу научно-производственного коллектива и докладывал о ее ходе и в ПГУ, и лично Сталину.

В распоряжении Курчатова, Харитона и ряда других исследовательских и технологических направлений имелась неоценимо важная информация — данные советской разведки, которая сумела обеспечить передачу ряда материалов Манхэттенского проекта в СССР. Эти сведения на добровольных началах предоставляли нашим резидентам в США некоторые участники проекта, а также ценой немалого риска получали сами сотрудники разведки.

Много лет спустя сотрудники КБ-11 — создатели первой советской атомной бомбы — говорили так: «Мы знали, что делать, но как делать, не знал никто из нас. И мы решали поставленную задачу совершенно самостоятельно». В итоге напряженный труд ученых и производственников позволил не только получить знаменитое изделие РДС-1 (по физической схеме — копия американской атомной бомбы «Толстяк»), но и приобрести опыт, который лег в основу дальнейших успехов оружейников-ядерщиков.

Первое изделие КБ-11 РДС-1 было успешно испытано на Семипалатинском полигоне 29 августа 1949 года. Номинальная мощность взрыва составила 20 килотонн. Советский Союз овладел секретом создания ядерного оружия. Соединенные Штаты Америки лишились своей страшной монополии.

Результаты испытания РДС-1 имели очень большое значение для советских разработчиков атомных зарядов. Они подтвердили правильность многих направлений, выбранных в КБ-11 для дальнейшей работы над отечественными ядерными вооружениями. Это позволило в крайне сжатые сроки успешно завершить оригинальные разработки КБ-11: РДС-4, РДС-5 и другие изделия.

Вспомним, что в создании РДС-1 огромную роль сыграла героическая работа коллектива комбината «Маяк», которым в те годы руководил Б. Г. Музруков. Именно за выпуск первой партии оружейного плутония для первой советской атомной бомбы Борис Глебович в 1949 году был удостоен второй звезды Героя Социалистического Труда.

Успех первого испытания привел КБ-11, как и всю отрасль, не к эйфории, а к увеличению интенсивности и объема работ по всем направлениям. Такова была стратегия развития атомной оборонной промышленности. Напомним, что еще до проведения испытания РДС-1 постановлением Совета Министров СССР от 10 июля 1948 года специалистам КБ-11 было поручено выполнить теоретическую и экспериментальную проверку новых изделий — РДС-3, РДС-4, РДС-5. Сроки устанавливались очень сжатые — до 12 января 1949 года. Речь уже тогда велась и о водородной бомбе — РДС-6.

В КБ-11, как в научно-производственном центре, руководители особое внимание уделяли развитию теоретических и экспериментальных исследований, необходимых для создания новых образцов ядерного и термоядерного оружия. Об этом после успешного выполнения задач, связанных с первыми образцами атомных зарядов, Ю. Б. Харитон еще в марте 1952 года писал в своей докладной записке, адресованной руководству Первого Главного управления. Документ так и назывался: «О современном уровне советской ядерной физики и мероприятиях, необходимых для ее развития». Из текста видно, насколько ответственно и самокритично подходили ученые КБ-11 к оценке своих достижений в области теории, как тщательно они выверяли планы развития этих исследований.

При этом проведение все возрастающего числа ядерных взрывов и других экспериментов на внешних и внутренних полигонах, а также расширение серийного производства оставались ведущими направлениями деятельности КБ-11. Такой профиль предприятия диктовал необходимость наращивания собственных научных сил и производственных подразделений. В КБ-11 создавались исследовательские лаборатории теоретической и экспериментальной направленности, работать в них приезжали ученые с мировыми именами. Так, в 1950 году на объект прибыл с двумя своими аспирантами — А. Д. Сахаровым и Ю. А. Романовым — член-корреспондент АН СССР И. Е. Тамм. Еще раньше, в 1948 году, к работе приступил небольшой коллектив физиков-теоретиков под руководством Я. Б. Зельдовича. В состав этой группы исследователей входил и замечательный физик, доктор наук Д. А. Франк-Каменецкий. Работал по основной тематике специалист в области газодинамики Л. В. Альтшулер. Решали сложнейшие задачи ученые широкого профиля, действительные члены АН СССР Н. Н. Боголюбов и М. А. Лаврентьев. Эти и другие сотрудники академических институтов, известные своими работами мирового уровня и вне атомной отрасли, внесли в ее развитие очень большой вклад. Они сформировали на объекте традиционно сильные школы физиков-теоретиков и математиков-вычислителей.

Росла и укреплялась конструкторская и производственная база КБ-11, для формирования кадрового состава которой отбирались лучшие технологи, инженеры и рабочие крупнейших заводов и КБ страны.

После успешных испытаний атомных зарядов в 1949 и 1951 годах и термоядерного устройства РДС-бс в 1953 году стало ясно, что КБ-11 — не просто объект, первичной задачей которого являлась разработка опытных образцов ядерных зарядов, а институт сложного профиля, сочетающий в своей деятельности и смелые теоретические разработки, и их практическую реализацию. Более того, в составе этого института имеются предприятия, обладающие возможностью серийно выпускать основные элементы ядерных вооружений. Значит, этот объект должен превратиться в мощное научно-техническое объединение, ответственное за создание важнейших составляющих ядерного щита страны. Здесь, в КБ-11, ученые, инженеры и рабочие должны были придумывать, проектировать, воплощать в реальность и выпускать серийно боевое оснащение ядерного оружия.

Так и складывался облик уникального центра. Фронт его работ значительно расширялся. Росло число наименований различных носителей ядерных зарядов — ими становились уже не только самолеты, но и устройства, располагающиеся на кораблях и подводных лодках, а также в зенитных управляемых ракетах (ЗУРах). В недалеком будущем в строй предстояло вступить ракетам среднего и дальнего радиусов действия. Ядерное оружие должно было стать таким, чтобы применяться и в тактических, и в стратегических боевых операциях, и в системах ПВО. Тем самым перед коллективом КБ-11 ставилась задача разработки и выпуска зарядов самых разных параметров. При этом требования к их надежности и стойкости возрастали, так как постоянно и быстро усложнялись условия их эксплуатации.

Развертывание работ такого широкого спектра, такого объема с неизбежностью означало увеличение не только исследовательской, но и производственной базы. Это, в свою очередь, вело к необходимости привлекать в КБ-11 большое число специалистов самых разных отраслей знаний, различных профессий. Значит, требовалось не только организовывать высокопроизводительную работу многочисленных коллективов, но и решать большой объем задач совсем иного плана — житейского.

Если в городе — будущем Арзамасе-16 — росло население, то, значит, требовались дополнительные усилия по строительству, снабжению, наращиванию энергетических мощностей. Требовалось обеспечить различные стороны жизнедеятельности развивающегося, совсем молодого населенного пункта, с учетом того, что средний возраст его жителей к середине 1950-х годов не достигал и сорока лет.

Такая демографическая картина означала, что от руководства института, от городских властей нужны самые серьезные усилия по воспитанию и образованию населения, повышению профессионального мастерства работающих. Немало значила, хотя и не обозначалась как первостепенная проблема, и организация досуга жителей города, способствующего развитию интеллектуального и культурного потенциала, повышению профессионализма.

Но, безусловно, на первом плане стояли задачи, напрямую связанные с основной деятельностью КБ-11 — интенсификацией научных исследований, созданием мощной экспериментальной базы и развитием его производственных мощностей.

Ясно, что все эти многообразные заботы должны были лечь на плечи директора. Во многом они являлись специфическими, частью — рутинными, как и на многих других предприятиях. Но в любом своем качестве эти проблемы должны были решаться на самом высоком уровне, быстро и в русле основных оборонных задач, стоящих перед страной.

Ю. И. Файков, характеризуя деятельность КБ-11 в период с 1955 по 1962 год, говорил в своем выступлении на II конференции разработчиков ядерного оружия (Арзамас-16, 1996 год): «Это было время, когда страна, оправившись от разрухи, набирала темпы промышленного и сельскохозяйственного производства, научного и культурного развития… Ужасы войны так или иначе коснулись всего взрослого населения страны, и поэтому в условиях реальной перспективы и надежды на лучшую жизнь любые посягательства на наше мирное развитие воспринимались чрезвычайно остро. Обеспечение обороноспособности страны было делом святым. Все военачальники и руководители имели либо непосредственно военный опыт, либо опыт обеспечения армии военного времени…

В истории разработок ядерного оружия период 1955–1962 годов — время, когда были созданы ядерные боеприпасы (ЯБП) для всех видов Вооруженных Сил. Переданы в серию и поставлены на вооружение двадцать два типа ЯБП (созданных во ВНИИЭФ, тогда КБ-11), а вариантов, находившихся в разработке, было более пятидесяти. Проведено более двухсот летных испытаний образцов ЯБП.

Этот период характеризуется:

— созданием ядерных авиабомб как для стратегической, так и фронтовой авиации и проработкой их применения на различных, в том числе перспективных сверхзвуковых самолетах-носителях;

— созданием первых образцов ЯБП для ракет Военно-Морского Флота и сухопутных сил, войск ПВО, оперативно-тактических ракет средней дальности и стратегических ракет.

Характерно, что создание всех составляющих ядерного оружия — заряда, приборов систем автоматики и подрыва, корпусов ЯБП, носителей, систем их управления, стартов, полигонов, средств испытаний, измерений для отработки ядерного оружия — все эти этапы проводились одновременно. Важно подчеркнуть, что при этом работа велась активно и творчески. Инициативу проявляли и военные, и ракетчики, и ядерщики».

Директора, или, как говорили в те времена, начальника объекта, который справился бы с такой работой, руководство предприятия и искало в 1955 году. Прозорливый Ю. Б. Харитон не случайно тогда обратился именно к Б. Г. Музрукову. Он хорошо знал его способности решать одновременно и без суеты массу очень трудных задач, связанных прежде всего с организацией плодотворной работы больших коллективов. Его знакомство со «стилем Музрукова» было не мимолетным, не случайным. Они узнали друг друга в самый ответственный период советского атомного проекта, вместе работая над созданием плутониевого заряда для РДС-1.

Вот что Юлий Борисович рассказывал на юбилейном заседании ученого совета КБ-11, посвященном 60-летию Б. Г. Музрукова (11 октября 1964 года): «Во время одной из моих поездок на комбинат “Маяк” я и встретился впервые с Борисом Глебовичем. Стиль его работы вызвал у меня чрезвычайное удивление. Он никогда никуда не спешил, всегда находил время для сколь угодно длительного обсуждения ежечасно возникавших технических вопросов, всегда оказывался там, где впервые проходил какой-нибудь важный процесс, и в то же время всегда отлично знал состояние строительных и монтажных работ на бесчисленных объектах, раскинувшихся на огромной площади, причем умел чрезвычайно спокойно относиться к ситуациям, на мой взгляд, почти безвыходным, возникавшим в связи с различными недосмотрами в проектной документации или же из-за совершенно непривычных для монтажников требований к чистоте и надежности выполнения многих работ. Лишь много времени спустя я понял, что все это спокойствие и умение владеть событиями является результатом симбиоза глубокого понимания техники и технологических возможностей с виртуозным умением понять, что является главным и что второстепенным, и умения быстро оценить, на кого из помощников и в какой мере можно положиться. А к этому еще добавлялся тщательно продуманный, а главное, жестко проводимый порядок контроля всех звеньев, определяющих успех дела.

Под руководством Бориса Глебовича были успешно преодолены многочисленные трудности, связанные с пуском всех сооружений. Большая группа крупных ученых, работавших вместе с Борисом Глебовичем, особенно оценила в этот период его глубокое проникновение в сущность решаемых научных и технических проблем, его настойчивость и терпение, а также умение создать замечательную атмосферу содружества, немало способствовавшую успеху дела».

Для Бориса Глебовича переход на работу в КБ-11 стал началом очередного, четвертого этапа его трудовой жизни.

Жизни большого руководителя, лидера огромных коллективов, жизни полноценной, творческой, насыщенной конкретикой, неожиданностями, новизной и общением с самыми разными людьми. Это было именно то, чего ему не хватало в Москве.

Однако сказать, что все для Б. Г. Музрукова в КБ-11 было известно и понятно, тоже нельзя. Несмотря на свой уникальный опыт, приобретенный на Кировском заводе, на Уралмаше и «Маяке», Борис Глебович по прибытии на новый объект столкнулся с трудностями, ранее для него совершенно непривычными. На современном языке их можно назвать проблемой разграничения полномочий. Эти слова Б. Г. Музруков до приезда в КБ-11, конечно, знал. И правила поведения, которые ими диктовались, успешно реализовывал на практике. Но практика эта была такова, что границы прав и обязанностей руководителей определялись изначально просто и четко. На Уралмаше директор был и оставался фигурой номер один. Его единоличная власть и ответственность только укреплялась ходом событий. Сомнений в данной постановке дел ни у кого не возникало.

На комбинате по определению было два руководителя: директор и научный лидер. Неоспоримым и всеми признанным научным руководителем в годы работы Бориса Глебовича являлся И. В. Курчатов. Его идеи, разработки и предложения принимались коллективом комбината как руководство к действию.

Но научные задачи формулировались в подавляющем большинстве случаев вне комбината — в лабораториях столичных институтов, на реакторе Ф-1. На комбинате они только отлаживались и проверялись. И этот этап работ — реализация планов ученых — уже контролировался Музруковым практически единолично. Он и не допустил бы иного, поскольку привык отвечать за все.

Обратимся к воспоминаниям лауреата Ленинской и Государственной премий конструктора Г. А. Соснина, с 1950 года работавшего в КБ-11. В начале 1950-х годов Геннадий Александрович по долгу службы часто бывал на комбинате «Маяк», общался с его сотрудниками. Вот что он услышал там о Музрукове-директоре: «Будучи директором “Маяка”, свою работу Б. Г. Музруков строил на принципе единоначалия, зачастую не согласовывая свои решения с политотделом комбината, и брал всю ответственность на себя. В конце нашего разговора начальник политотдела сказал, что Борис Глебович проявил себя на комбинате крупным и талантливым “руководителем сталинской формации”».

Между тем с самого начала в КБ-11 соединилось два типа деятельности. В этом ядерном центре рядом, бок о бок, работали ученые — разработчики ядерного оружия, и производственники, воплощавшие их замыслы в реальность. Научный руководитель по регламенту отвечал за результаты, полученные учеными, а директор — в основном и прежде всего за осуществление их предложений, за воплощение их в реальность согласно правительственным заданиям. Кроме того, на директорские плечи ложились многочисленные обязанности по развитию материальной базы института, строительству города, его снабжению и решению прочих многочисленных проблем. В руководящем эшелоне КБ-11 считалось, что этих нагрузок (действительно очень больших) вполне достаточно для директора, и он в этом случае уже не обязан подключаться к решению научных вопросов. Более того, согласно установленному распорядку этого ему и не полагалось делать.

Но Борис Глебович поначалу воспринимал свои задачи иначе, более широко — так, как он привык на прежних местах работы. В 1991 году академик Е. А. Негин (он работал в КБ-11 с 1948 года и в 1978–1992 годах возглавлял ВНИИЭФ) рассказывал журналисту Галине Окутиной: «Наше предприятие, по структуре управления, по самому внутреннему построению “администрация — наука”, было необычным. Борис Глебович не был готов к тому, что он, директор, может подписывать документы далеко не всякие. Например, по науке подписывает не он… Как-то в отсутствие Харитона Музруков подписал какие-то чертежи. Их вернули. Он так расстроился: “Что же — я, что ли, ничего не понимаю, не директор, что ли?” Объяснили ему специфику…»

К проблеме «разделения властей» присоединились и другие трудности. Несомненно, они на первых порах огорчали Бориса Глебовича. Однако разрешить их единым махом не представлялось возможным — основой для их возникновения служили объективные обстоятельства.

Для ученых, которые с конца 1940-х годов во многом определяли работу и жизнь КБ-11, во все времена были характерны особые черты: большое свободомыслие, отсутствие пиетета по отношению к высоким должностям, нелюбовь к жесткой дисциплине. Эти и другие качества не только важны, но зачастую просто необходимы в процессе исследований.

На производстве, с которым так хорошо был знаком Музруков и которое составляло значительную часть в деятельности КБ-11, приняты другие требования. Они тоже вполне понятны: строгая вертикальная градация обязанностей, четкая система подчинения, минимум обсуждений на рабочих местах. Такие особенности не всегда прочно увязывались с характером работы в «научных цехах» предприятия. Это объективно создавало определенные трудности во взаимодействии специалистов разных подразделений.

Кроме того, руководители научных отделов, крупные специалисты, тогда в большинстве своем прибывали из «внешнего мира» сложившимися, яркими личностями и «привозили» с собой стиль поведения и работы, типичные для академических институтов. Их характеризовали стремление к самостоятельному поиску, оживленные дискуссии, всесторонние обсуждения всех без исключения сторон жизни. На такой живой, подвижной основе порой возникала несогласованность творческого полета мысли с жестким прагматизмом приказов и производственных распоряжений.

Ю. А. Трутнев, академик РАН, один из ведущих физиков-теоретиков ВНИИЭФ, прибывший в КБ-11 в 1951 году, вспоминает: «Мы, молодые люди, попали в совершенно исключительную атмосферу, атмосферу творчества, раскованного мышления, которая помогала появлению новых идей… Этому способствовали наши учителя: Франк-Каменецкий, Дмитриев Николай Александрович, Зельдович, Сахаров и Юлий Борисович. Это люди высочайшей культуры… Мне посчастливилось долгие годы сидеть в одной комнате с Франк-Каменецким… Он приносил на работу стихи. Он впервые познакомил меня с творчеством Гумилева. Привил хороший вкус к литературе, музыке».

Борис Глебович, несомненно, признавал важность дискуссий и обмена мнениями в работе — таков был его всегдашний подход к решению сложных задач. Только вот время и место этих дискуссий он, базируясь на прежнем своем опыте производственника, предпочитал иметь ограниченными и локализованными (вспомним историю с организацией длинного стола для начальников цехов в столовой Уралмаша). За этим столом руководство завода широко и свободно обсуждало множество проблем, но — только здесь и только в течение часа. В КБ-11 было не так, что, возможно, сначала его немного удивляло. Однако он предпочитал прежде разобраться, а потом делать выводы, умел отбрасывать ставшие ненужными правила, отказываться от устаревающих понятий, анализируя главный показатель: ход дел на предприятии.

Дела же в КБ-11 — и это еще один важный момент в характеристике тех времен — за период с 1949 по 1955 год развивались по устойчиво восходящей траектории, несмотря на возрастающую сложность поручаемых коллективу заданий. Здесь изначально, благодаря талантам организаторов, правильной постановке задач и счастливому сочетанию многих других факторов, ни разу не возникла обстановка, близкая к ЧП в смысле выполнения производственных заданий. Понятно поэтому, что в ряде подразделений КБ-11 постепенно формировалась атмосфера, характерная скорее для научного института, чем для производственного комбината.

Но главным фактором, который внес существенные коррективы в положение директора Музрукова на объекте, было само время. Оно изменилось. Эпоха сталинских наркомов уходила в прошлое. Это означало, что многие принципы, неизменные для нее: жесткость, единоначалие, железная, практически военная дисциплина, суровая простота как следствие всеобщего равенства в невзгодах и лишениях — стали довольно быстро заменяться иными ориентирами. Эти новые вехи характеризовали период подъема производства (и, соответственно, потребления) и переход общества к другой системе ценностей. Они знаменовали собой важный этап в жизни государства: отказ, хотя и постепенный, от так называемой мобилизационной, или командной, экономики.

В течение предшествующего периода, обеспечившего в конечном итоге нашу победу во Второй мировой войне, промышленность создавалась и развивалась в первую очередь для защиты страны, для подъема ее оборонной мощи и экономической независимости, а не для выпуска товаров широкого потребления и повышения уровня жизни населения.

Борис Глебович на всех своих предыдущих должностях осуществлял, по сути дела, директивы именно этой эпохи. Он был, без всяких преувеличений, необыкновенным, но «сталинским наркомом». Да, его огромные организаторские способности, твердость и умение спросить за дело, техническая грамотность и склонность к смелым решениям сочетались с человечностью, высоким чувством собственного достоинства и уважительным отношением к нуждам людям, и эта особенность отличала его от многих других промышленных организаторов того времени. Однако во многом он сохранял характерные черты руководителей промышленности первых пятилеток и военных лет. Это не только не было недостатком — напротив, являлось редким, исчезающим свойством. В таких качествах еще существовала потребность, и немалая. Они во многом определяли успех в работе с большими сложными коллективами, имели высокую ценность в глазах руководителей меняющейся страны. Но их проявление уже требовалось в более ограниченных масштабах.

Нельзя не вспомнить, что после 1953 года в обществе, особенно среди интеллигенции, уже формировались антитоталитарные настроения. Под их влиянием все, что так или иначе связывалось со сталинским периодом, подвергалось пересмотру. Во многом — отрицанию. С учетом этого станет понятно, что Бориса Глебовича, несмотря на его неоспоримые заслуги, должны были встречать в разных подразделениях института по-разному.

Вспоминает физик-теоретик, доктор наук В. Б. Адамский: «Борис Глебович олицетворял для меня поколение советских руководителей, пришедших к управлению нашей промышленностью в конце 1930-х годов, вынесших на себе (можно даже употребить более сильное, но уже вышедшее из употребления образное выражение — “на своем горбу”) всю тяжесть возведения этого далеко не гармоничного здания. Формирование основ промышленности, фундамента индустриального производства является сложным противоречивым процессом. Кроме таких явлений, как конкуренция, непростым делом было освоение новых технологий, создание корпуса специалистов, в особенности в стране, в которой только устанавливается система широкомасштабных технических традиций. Вот Борис Глебович Музруков и был одним из создателей и носителей таких традиций.

О всяком крупном деятеле в любой отрасли неизбежно создается ореол легенд, которые всегда опережают его появление в новом для него коллективе. Жизненный путь Бориса Глебовича, прошедшего через ряд руководящих должностей в промышленных гигантах Урала, способствовал возникновению такой легенды. Всякая легенда, таков уж закон этого жанра, выхватывает одну-две черты героя и непомерно усиливает их, пренебрегая всеми остальными компонентами сложного человеческого характера. Так вот, где-то в середине 1955 года у нас прошел слух, что к нам назначается директором Борис Глебович Музруков, который уже поработал и директором Уралмаша, и комбината № 817, самого большого предприятия нашей отрасли. В моем представлении, да и, пожалуй, в представлении многих других людей, лично не знавших Бориса Глебовича, вырисовывалась этакая фигура “сталинского наркома” — довольно распространенного персонажа художественной литературы того времени, описывающей и романтизирующей ударные стройки и трудовые подвиги эпохи первых пятилеток.

Наиболее ярко такой руководитель запечатлен в образе генерала Листопада в повести Веры Пановой “Кружилиха”. Это жесткий бескомпромиссный руководитель, не считающийся с человеческими слабостями и умеющий добиваться выполнения стоящего перед заводом (институтом, предприятием) задания. Подразумевалось, что только благодаря руководителям такого типа уральская промышленность смогла обеспечить нашу армию необходимым оружием. Ходили слухи, что генерал Листопад списан писательницей Пановой с Бориса Глебовича Музрукова.

Нельзя сказать, чтобы образ Бориса Глебовича совсем не соответствовал этому представлению. Кое-что, особенно во внешнем облике, наводило на подобные ассоциации».

От чисто эмоционального восприятия облика и манер нового директора многие специалисты быстро и, надо сказать, безжалостно перешли к прямой критике его руководящего стиля.

Б. В. Литвинов, в 1951–1955 годах сотрудник газодинамического сектора КБ-11, высказывает такое мнение: «Попытки Б. Г. Музрукова руководить всем в КБ были не только непрофессиональны, но и являлись вмешательством в сферу деятельности Юлия Борисовича Харитона, чего прежние директора не делали. Юлий Борисович в силу своей деликатности, наверное, находил достаточно тонкие способы довести до Бориса Глебовича ненужность вмешательства директора в научно-техническую деятельность вверенного ему предприятия. Другие же научные сотрудники не стеснялись говорить об этом прямо на совещаниях. Борис Глебович оставался при этом невозмутимым, но чувствовалось, что такое неуважительное отношение к директору было для него необычным. Надо отдать ему должное, Борис Глебович все понял и не пошел наперекор всем, против сложившихся на объекте отношений».

Сейчас уже практически невозможно выяснить, насколько в действительности непрофессиональны были попытки Бориса Глебовича участвовать в работе исследовательских секторов КБ-11. Важно отметить другое: он столкнулся с неприятными для себя, как директора, явлениями и, несмотря на свои огромные заслуги и высокие регалии, сумел отнестись к ним спокойно и по-настоящему демократично.

С. Ф. Жмулев, возглавлявший режимные службы в КБ-11 с 1952 по 1966 год, считал, что «допущенные ошибки Борис Глебович признавал и быстро устранял. В первые дни пребывания в должности директора КБ-11, адресуя документы своим заместителям или руководителям подразделений, свои резолюции иногда ограничивал двумя словами: “Ко мне”. Вскоре, узнав о резкой негативной реакции адресатов, впредь этого не допускал».

А. Д. Захаренков говорил 12 октября 1979 года на мемориальном вечере, посвященном Борису Глебовичу: «С приходом Музрукова много в жизни института изменилось. У некоторых даже появились сомнения, не слишком ли крут и прямолинеен генерал, не слишком ли властен “царь Борис”, как его называли прежде на Урале. Но вскоре время и дело показали, что не слишком, а в самую меру. Между директором и работниками института установились отношения требовательности и дисциплины, наряду со взаимным доверием, уважительностью и полным пониманием. В коллективе был создан нужный психологический климат».

Г. А. Соснин пишет в своих воспоминаниях: «Наш институт при своем создании сразу же был ориентирован на то, что в нем будут проводиться теоретические, научно-исследовательские и конструкторские работы с разработкой и изготовлением опытных образцов новой техники. Основными идеологами разработок являются научные сотрудники. Борис Глебович учитывал это обстоятельство. Он использовал более демократичные методы руководства (по сравнению с работой на комбинате “Маяк”) — убеждение, постоянное внимание к основным научным направлениям или свой личный контроль над ними. В этот период сложность задач, стоящих перед институтом, ясность перспективы и большое общегосударственное значение выполняемой работы поднимали энтузиазм наших сотрудников. От действий руководителя зависело раскрытие их творческих возможностей, слитность работы многих коллективов. Непререкаемый авторитет Бориса Глебовича на посту директора во многом способствовал эффективной работе института».

Можно, конечно, считать, что Борис Глебович просто смирился с такой постановкой дел — не проявлять большой активности в научно-технических вопросах. Но при всем уважении к авторам воспоминаний, сделавших подобные выводы, следует отметить, что новый директор за короткое время хорошо разобрался в делах института и увидел, что они идут успешно. Значит, можно работать и в рамках «разделения полномочий», которых придерживалось руководство КБ-11 до приезда Музрукова.

Борис Глебович занял именно такую позицию, и этот шаг нельзя расценить иначе как мудрый и достойный поступок. Но своего стремления всегда быть в курсе всех основных дел, активно влиять на их ход, как бы мы сейчас сказали, держать ситуацию под контролем, он не изменил. Это убедительно подтверждают документы, связанные с деятельностью Б. Г. Музрукова в КБ-11. Подавляющее большинство из них — производственного характера и, следовательно, и сегодня являются закрытыми. Однако нас интересует не конкретное содержание этих служебных бумаг, а темы, которыми занимался Борис Глебович и которые отражены в упомянутых документах (они датируются 1955–1971 годами).

Первый вывод, следующий из внимательного ознакомления с ними, таков: основная тематика, то есть разработка и производство ядерных вооружений, постоянно находилась в центре внимания Музрукова. По самым разнообразным вопросам, связанным с ней, он проводил еженедельные, а иногда и ежедневные совещания, на которые приглашались представители заводов, входящих в состав КБ-11, конструкторы и теоретики. Так, в 1959 году по трем изделиям, которые тогда готовились к испытаниям, ответственные исполнители данной темы собирались в кабинете Бориса Глебовича каждый день.

На совещаниях, некоторые из них лучше назвать рабочими планерками, обсуждалось все: технические вопросы разработки изделий, подготовка к испытаниям, развитие опытного производства и его текущие проблемы, условия труда на различных площадках и в зданиях, вопросы создания и пуска новых установок, рост энерговооруженности предприятия, планы работ, совместных с Уральским ядерным центром, и многое другое.

Ход обсуждения всех перечисленных вопросов зафиксирован в протоколах совещаний. За четкими, краткими записями скрыта уникальная информация о том, как решались важные государственные задачи. Эта «музруковская» технология хорошо просматривается в протоколах: во всех бумагах ясно прописаны этапы работ, сроки их выполнения, указаны — для каждой проблемы отдельно — сотрудники, ответственные за ее решение. Если конкретному исполнителю требовалась помощь вышестоящих инстанций, Борис Глебович также фиксировал это в документе и при необходимости подключался к проблеме сам. Для этого ему часто требовались контакты с руководителями других предприятий, консультации с Москвой. Понятно, что в таком общении ему было необходимо четко представлять все грани проблемы. Кроме того, Борис Глебович, безусловно, знал, что за его работой в КБ-11 пристально (и совсем не всегда доброжелательно) следят те, кто стоит выше и обладает верховными полномочиями. Поэтому он считал разумным как можно подробнее и аккуратнее извещать о своих делах и планах высокое начальство.

Его переписка с министерством касается вопросов основного и опытного производств, проблем секретности, подбора и подготовки кадров, а также распределения жилья, строительства детских учреждений, работы предприятий связи и энергетики на объекте в целом, улучшения быта и медицинского обслуживания сотрудников. И снова все излагается конкретно, сжато, по-деловому.

Особняком в этих потоках деловой документации стоит вопрос о выделении из структуры КБ-11 завода № 3 (будущего «Авангарда») и его СКБ. Надо сказать, что Музруков был в данном вопросе категорически против такой его постановки. И тот факт, что в конце концов последовало решение, не совпадающее с мнением начальника объекта, говорит о многом. Прежде всего о том, что он вовсе не был всесильным «царем Борисом», как называли его иногда в КБ-11. Нет, ему приходилось при достижении целей, которые он считал необходимыми и правильными, проявлять и дипломатическое искусство, и осмотрительность, и разнообразные «директорские» хитрости. Эта наука управления была ему хорошо известна. И все-таки, как видно из документов, не всегда позволяла добиться желаемого результата. Но главное заключается в другом — Борис Глебович, умело и в большинстве случаев успешно пользуясь ею, никогда не переступал границ порядочности и честности, никогда не злоупотреблял данной ему властью в личных целях. Напротив, все его решения были в итоге направлены на поддержку коллектива КБ-11. Именно эта особенность директора Музрукова позволила годы спустя людям, знавшим его, сказать о нем так: власть и человечность в одном лице.

Если в нормальном течении графика работ начинались сбои, срывались сроки, Борис Глебович применял свои, испытанные временем средства. Конечно, действовал он в обычном для него ключе: держался спокойно, разговаривал сдержанно, никогда не прибегая к оскорблениям и не унижая сотрудников, не грозил и не запугивал. Но все ощущали за этой мягкостью железную волю руководителя, который в случае невыполнения поставленных задач строго спросит с виновных.

Жесткость позиции директора, которую он проявлял в такие моменты, полностью оправдывала себя, приводила коллектив к успешному решению текущих задач. Это происходило и потому, что Борис Глебович, не владея всеми тонкостями исследовательской работы физиков-ядерщиков, быстро схватывал суть проблемы и умел выделить в ней главное. При этом он всегда руководствовался принципами производственной необходимости и целесообразности, поскольку задание в КБ-11 считалось выполненным, когда идеи были воплощены в готовое для испытаний изделие. Методы Бориса Глебовича подталкивали других сотрудников к принятию правильного и конкретного решения.

В. Т. Солгалов, ветеран предприятия, с 2000 года — начальник лаборатории исторических исследований ВНИИЭФ, вспоминает: «Борис Глебович прекрасно знал, что является главным в работе сегодня, завтра, в будущем, свободно ориентировался в вопросах разработки новых изделий, сроках и особенностях изготовления зарядов, их поставок на полигоны, был полностью в курсе того, как проходят испытания. И он к тому же контролировал состояние важнейших городских дел: строительные работы, снабжение необходимыми товарами, благоустройство.

По-моему, такая широта была результатом глубокого понимания научных и производственных задач, знания происходящих процессов и умения быстро и правильно оценить, что сегодня является главным, а что второстепенным. К тому же Борис Глебович обладал талантом хорошо разбираться в людях, быстро определять, кто из подчиненных успешнее всего решит ту или иную задачу. Это помогало ему правильно распределить обязанности среди исполнителей и в то же время глубоко продумать все мероприятие в целом и обеспечить надежный контроль тех процессов, которые определяли общий успех».

Г. А. Соснин рассказывает: «Перед отправкой на полигон очередного заряда институт попал в жесткий цейтнот. Теоретики никак не могли прийти к общему мнению по конструкции центрального узла заряда. Времени на изготовление узла уже не оставалось. В этой ситуации Борис Глебович поздно вечером приехал к нам в конструкторский сектор. Вызвал туда же теоретиков во главе с Ю. А. Трутневым, пригласил их к стенной доске, предложил каждому записать на ней свои доводы и договориться в его присутствии. Между ними тут же началась жаркая дискуссия. Борис Глебович внимательно наблюдал за ее ходом. В какой-то момент он прервал их и сказал: “Юрий Алексеевич, пора принимать решение. Ваши рассуждения пошли по второму кругу и уже ничего не дают. Времени на дальнейшее обсуждение у нас нет”.

Юрий Алексеевич, остывая, нервно ходил вдоль стены. Музруков уже более твердо сказал: “Юрий Алексеевич, принимайте решение!” Трутнев сформулировал необходимые выводы. Его коллеги стояли молча. Видимо, соглашались с решением, либо не решались вступать в дальнейший спор в присутствии Музрукова.

Борис Глебович сказал мне, чтобы я нарисовал эскизы деталей в соответствии с договоренностью теоретиков. Я быстро подготовил эскизы, а вызванный конструктор перерисовал их в свою тетрадь с тем, чтобы за ночь сделать нормальные чертежи, необходимые для приемки деталей. Борис Глебович вызвал с завода технологов и приказал за ночь по моим эскизам изготовить детали. На следующее утро детали и чертежи были предъявлены военной приемке. Изделие было вовремя собрано и отправлено на полигон».

Как вспоминал Е. А. Негин: «Борис Глебович всегда во всем помогал науке. Подключался, когда была необходима организаторская срочная помощь, специальная помощь. Например, был как-то вопрос по алюминиевым сплавам — помог тут же, подключил один металлургический комбинат».

Это была позиция. Музруков, умный и дальновидный человек, знал, конечно, об отношении к нему некоторых представителей творческой элиты. Но не опускался до мелочного сведения счетов. Никаких обид — прежде всего дело.

О том, как много работа Музрукова на объекте значила с первых дней его вступления в должность, можно судить на основе очень интересного эпизода, приведенного в «Воспоминаниях» А. Д. Сахарова. Выдающийся ученый, разработчик образцов термоядерного оружия, которые легли в основу оборонного щита нашей Родины, Андрей Дмитриевич после 1969 года стал одним из самых активных в СССР правозащитников. «Воспоминания», написанные в Горьком, во многом отражают его уже изменившуюся жизненную позицию. Тем ценнее лаконичные зарисовки, посвященные жизни объекта. Знакомство с ними и с другими документами, относящимися к периоду лета — осени 1955 года, дает очень многое для понимания образа действий и личного облика Б. Г. Музрукова.

Из книги А. Д. Сахарова: «Весной или летом 1955 года мы пришли к выводу, что в изделии, основанном на “третьей идее”, целесообразно использовать некий новый вид материала. Обычно организация нового производства занимает очень много времени. Я решил обратиться с просьбой о содействии к новому начальнику объекта Б. Г. Музрукову… Музруков был очень колоритной и значительной фигурой — один из наиболее крупных организаторов промышленности, с которыми я сталкивался…

Музруков принял меня в своем рабочем кабинете. Первые несколько минут он держался подчеркнуто официально. Но по мере того, как я говорил, лицо Бориса Глебовича менялось — холодная, почти высокомерная маска сменилась выражением почти детского азарта. Он достал из сейфа блокнот и попросил меня записать кратко обоснование моих требований и примерные технические условия. Я тут же написал несколько страниц, он их прочитал и, не говоря ни слова, набрал номер ВЧ. Обращаясь по имени-отчеству (и на “ты”) к директору далекого от нас завода, он попросил его подготовить производственную линию для выполнения задания, суть которого он тут же изложил. На вопрос собеседника о плане он сказал:

— Постарайся уложиться. Не сумеешь — будем тебя выручать. В любом случае новая продукция пойдет в счет плана.

Я поблагодарил Музрукова. Дело было сделано».

Речь в приведенном отрывке идет о работе над изделием, которое стало переломным для КБ-11. Это был термоядерный заряд РДС-37, основанный на применении всех «трех идей», как их называет А. Д. Сахаров, то есть трех физических принципов построения современного ядерного оружия. В области его создания СССР не только не отставал от Соединенных Штатов, но по многим позициям находился впереди. Известный американский физик Ганс Бете, участник работ над термоядерным зарядом, писал об испытаниях советского заряда РДС-бс (1953 год): «Я не знаю, как они его сделали. Не знаю, смогли бы мы его сделать… Поразительно, что они смогли осуществить этот проект».

Действительно, компактное изделие с термоядерным узлом наши разработчики получили раньше американских специалистов. Первую «настоящую» термоядерную бомбу — РДС-37 — мы испытали в 1955 году, 22 ноября.

Ганс Бете так оценивал этот результат: «Насколько я могу судить, их конструкция 1955 года, несмотря на то, что в ней использовались те же принципы, что и у нас, была ими разработана полностью самостоятельно».

Путь к блестящей победе ученых и производственников оказался вовсе не легким. Тот заряд, который был создан на основе РДС-бс (первого изделия с термоядерным узлом), получил название «классический» и долгое время занимал в планах министерства первое место. Между тем ученые КБ-11 уже увидели, что эта разработка малоперспективна. Более того, у них к 1954 году было сформулировано предложение, обещавшее настоящий прорыв в создании зарядов нового типа. А. Д. Сахаров так описывает это время в своих «Воспоминаниях» (словами «третья идея» он обозначает будущее изделие РДС-37. — Н. Б): «С весны 1954 года основное место в работе теоретических отделов… заняла “третья идея”. Работы же по “классическому” изделию велись с гораздо меньшей затратой сил и, особенно, интеллекта. Мы были убеждены в том, что в конце концов такая стратегия будет оправдана, хотя понимали, что вступаем в область, полную опасностей и неожиданностей. Вести работы по “классическому” изделию в полную силу и одновременно быстро двигаться в новом направлении было невозможно. Силы наши были ограничены, да мы и не видели в старом направлении точки приложения сил. Вскоре аналогичный крен возник и в других секторах объекта — у конструкторов, газодинамиков и некоторых других…

Вскоре в министерстве поняли, что происходит. Формально то, что мы делали (хотя и не афишировали), было вопиющим самоуправством. Ведь постановление правительства обязывало нас делать “классическое” изделие и ничего более…»

Как видим, своей активной поддержкой работ по предложению Сахарова директор Музруков, вообще говоря, вмешивался в компетенцию вышестоящих инстанций. Он мог бы ответить Андрею Дмитриевичу, что вопрос требует рассмотрения и согласования. Вместо этого — поступок полностью в духе Музрукова-уралмашевца (или «маяковца»), когда решение принимается единолично, быстро и очень по-деловому. (Не нужно сомневаться и в том, что, если бы Борис Глебович не мог сразу отыскать нужное предприятие и не знал хорошо его руководителя, он не стал бы решать вопрос, важный для наших теоретиков, с такой стремительностью.)

Следует подчеркнуть немаловажное обстоятельство: как мы уже упоминали, в это время Минсредмаш возглавлял А. П. Завенягин, биография которого во многом была сходна с музруковской. Он поддержал ученых КБ-11 в их работах над РДС-37. Но сроки поставил самые жесткие: изделие должно быть испытано осенью 1955 года.

КБ-11 к тому времени уже обладало мощными резервами для решения сложных задач в кратчайшие сроки. Музруков добавил к ним свои способности организатора и богатейшие связи с производственниками во внешнем мире. Сахаров говорит в своих «Воспоминаниях» о быстроте решения проблем по РДС-37: «Столь же оперативно решались тогда и другие вопросы подготовки к испытаниям».

22 ноября 1955 года изделие РДС-37 было подорвано на высоте 1550 метров над Семипалатинским полигоном как бомба, сброшенная с самолета Ту-16. Мощность взрыва составила 1,7 мегатонны тротилового эквивалента. Советский Союз вступил в эпоху создания термоядерных вооружений.

После испытания РДС-37 в работе КБ-11 наступил новый этап — разработка термоядерных зарядов для различных носителей (в том числе и для ракет) и подготовка к серии очень ответственных испытаний уже на двух ядерных поли гонах — Семипалатинском и Новоземельском. Если в 1955 году было проведено шесть испытаний, а в 1956-м — девять, то на следующий год на ядерных полигонах СССР было испытано шестнадцать изделий, в 1958-м — тридцать четыре.

Специфика работы на полигонах предъявляла к участникам испытаний высокие требования не только в части знаний, умений и навыков, но и по здоровью. Борис Глебович, конечно, подвергал свой далеко не богатырский организм большим дополнительным нагрузкам, выезжая на «двойку» — так назывался среди профессионалов Семипалатинский полигон. Первые годы своей работы во ВНИИЭФ он делал это регулярно. О некоторых моментах «полигонной» составляющей его директорской работы говорят воспоминания участников испытаний. Они также ярко характеризуют особую атмосферу, которая складывалась на полигонах во время долгих и трудных испытательных сессий.

Испытатель Ю. И. Полушкин: «С Борисом Глебовичем Музруковым первая встреча была в 1955 году на площадке 7. Нам сообщили, что сейчас сюда придет новый директор нашего предприятия. Мы спросили, откуда он прибыл, Игорь ответил: “С Урала”. Но больше мы ни о чем не говорили, у нас была очень срочная работа, мы готовили изделие к контрольному циклу.

В то время я был молодой, обладал ловкостью, гибкостью, проворностью, и мне очень часто приходилось выполнять работы наверху изделия, так как другие товарищи были постарше, им уже трудно было лазить по верхам, я их жалел и делал все сам. Да мне к тому же очень нужен был опыт работы с изделиями в бомболюке самолета.

Итак, нахожусь я наверху изделия. Как раз в этот момент подошел Музруков Борис Глебович. Меня попросили слезть. Я спустился.

Борис Глебович со всеми нами (в шутку скажу — “с великолепной пятеркой”) поздоровался за руку. Внешне Борис Глебович выглядел приметно: он был высокий, стройный, его внимательный взгляд приковывал к себе. Мне даже показалось, что он очень строгий и суровый человек. Эта была моя первая встреча с директором предприятия п/я 975.

В 1955–1957 годах работы были настолько интенсивные, что мне как испытателю приходилось безвыездно находиться на полигоне УП-2 (Семипалатинском) до шести месяцев и более. В это время Борис Глебович бывал у нас на полигоне два-три раза в году. Правда, он только приезжал и уезжал.

Быть испытателем — это большая честь. Я вошел в семью испытателей еще в далеком 1951 году. К 1955-му у меня уже был опыт работы, я имел высочайший допуск к узлам и изделиям, разрабатываемым в нашем КБ, и сам, правда, немного, принял участие в разработке стендовой аппаратуры для проверки изделия. Предложение было сделано мною как специалистом, окончившим инженерно-техническое училище в Серпухове, оно обеспечило приемку и проверку изделия в сборе. За создание этого устройства трем сотрудникам отдела 55 дали Государственную премию, но я, технарь, в группу лауреатов не попал.

Кто работал на полигонах длительное время, тот знает, что это такое, да еще в то время, когда они только еще формировались. Условия быта испытателей при всех условиях секретности были очень и очень тяжелыми. Работа — гостиница — столовая — работа. Не было ничего: ни телевизора, ни радио, ни кинозала. И все же в вечерние часы досуга я, по указанию Бориса Глебовича, организовывал и проводил соревнования по китайскому бильярду. В этих соревнованиях участвовали почти все испытатели, в том числе и руководители: Негин, Гаврилов, Маслов, Семенов и сам Борис Глебович. Я тогда выступал в качестве играющего тренера. В основном я играл с Буяновым в паре. Игры и соревнования проводились в фойе гостиницы. Играли долго, но не позднее двух часов ночи, — это была норма. Борис Глебович учредил приз победителю: за первое место — бутылка шампанского, за второе — маленький ящик яблок. Шампанское предложил Негин — оно имелось только у него. Эти наши баталии описать невозможно. Они очень нам помогали в то время снимать стресс.

Следующая встреча с Борисом Глебовичем у меня была на “Берегу”, то есть в г. Курчатове. Как-то вечером Алексей Константинович Бессарабенко позвонил мне в гостиницу и сказал: “Здесь директор Музруков, я оставлю вам свою ‘Победу’, зайди и возьми ключи. Как только он освободится, то вы с ним поедете в Семипалатинск в аэропорт”. Я ответил ему по-военному: “Слушаюсь, Константинович (так мы, испытатели, его называли)”, — сходил за ключами, а потом решил зайти в столовую их корпуса, перекусить. А там за одним из столиков сидел Борис Глебович. Я очень обрадовался, что его встретил. Взял что-то из еды и подошел к его столику, попросил разрешения с ним вместе поужинать. Он с большой теплотой и любовью меня усадил с собой. Завязалась непринужденная беседа. Я ему рассказал, что А. К. Бессарабенко оставил нам машину и отдал мне ключи от нее.

Борис Глебович кивнул головой. Он, по-видимому, уже согласовал этот вопрос с Константинычем.

После ужина я спросил Бориса Глебовича, насколько он занят. Оказалось, что сегодня вечер у него свободен. Я предложил ему поехать на реку Иртыш. Он согласился. Я пояснил ему, что это все в зоне и за пределы ее мы выезжать не будем. Поехали мы по берегу Иртыша. Я как гид рассказывал Борису Глебовичу, где рыбачил и что там ловилось. Места мне были хорошо известны, и я рассказал, что ширина Иртыша в этом месте метров 600–700. “Вон там видно два островка, отделенные от берега протоками. Вот в этих протоках, где очень сильное течение на быстрине, я еще в 1951 году ловил стерлядку. Стерлядь тогда ловилась очень хорошо, не знаю, как сейчас, но можно попробовать, леска есть, крючки и грузики тоже”. Он задал вопрос: “Юра, а где мы возьмем удочки или хотя бы длинные шесты?” Я с улыбкой ему ответил: “Вот, смотрите, как”, — и показал. Берете леску, завязываете петлю и надеваете ее на указательный палец, а большим пальцем придерживаете. Насаживаете на крючок червяка и бросаете в воду против течения с тем расчетом, что сильный поток будет сносить груз с крючком вниз. Борис Глебович очень удивился и сказал: “Забавно, забавно”. Подъехали мы к протокам, вышли. Я сейчас же смастерил две снасти — Борису Глебовичу и себе. Пошутил: “Борис Глебович, а мы с вами на вечернюю приехали”. Он был в восторге. Жара уже немного спала, дул приятный теплый ветерок, и он позволил себе расстегнуть рубаху. А я всматривался в те места, где у меня очень хорошо клевала стерлядка. Интуиция меня не подвела. Я попросил Бориса Глебовича подойти ко мне и показал ему, куда кидать грузик, а сам думаю: отойду-ка я метров на десять пониже с тем расчетом, чтобы все видеть. Ведь груз-то его будет около меня недалеко.

Вдруг леска у Бориса Глебовича натянулась. Из воды свечой выскочила щука примерно с полкилограмма весом. Я подскочил к Борису Глебовичу и одним махом помог ему выбросить ее на берег. Так закончилась у нас первая рыбалка. Через день мы поехали уже рано утром, клев был очень хороший. Наловили мы с ним рыбы — и стерлядок, и красноперок. И Борис Глебович поймал стерлядку граммов на триста. Мы сварили отличную уху. А оставшуюся рыбу отдали в столовую.

Радости Бориса Глебовича во время этих коротких часов не было предела. Прошло много лет, а я до сих пор вспоминаю его улыбку, доброжелательность, его удивление, что так внезапно удалась прекрасная рыбалка. Когда сели мы с ним в машину, он сказал мне, как он хорошо отдохнул. Мне показалось, что он как-то преобразился, ему так легко сейчас, он освободился от всех рабочих тягот.

Я еще находился на “Берегу” двое суток и все время поддерживал связь с Борисом Глебовичем, так как срок отъезда мне был неизвестен. И вот на третьи сутки он мне сказал: “На следующий день рано утром мы выезжаем, проверь машину, дозаправь ее горючим”. К семи утра я подъехал к гостинице, зашел в номер, где он жил (в то время нас уже пускали в гостиницу для начальства, хотя дежурные и были). Поздоровался, спросил, что взять. Он указал на маленький чемоданчик. Я забрал его и пошел к машине, а он еще что-то улаживал с горничными. Ровно в семь утра мы тронулись в семипалатинский аэропорт. Я подумал: “Как же так, ведь этот аэропорт закрыт?” Потом мы разговорились, и Борис Глебович сказал, что из Москвы за женами сотрудников КГБ Семипалатинска прилетит самолет.

Дорогой он мне много рассказывал, как во время войны он работал на Уралмашзаводе. Какие трудности были с питанием и как он давал указание ловить подлещиков и мелкую рыбешку, чтобы покормить рабочих, которые сутками не выходили из цехов. В дороге мы с ним были около двух часов. Я вел машину очень осторожно. Он спросил меня: “Где ты так хорошо научился водить машину? Ты же авиатор, я знаю”. Я ответил, что начал водить еще в далеком 1944 году, в Севастопольском зенитном училище (СЗВУ).

— А как ты туда попал?

— Мой отчим был Сталиным снят с фронта и назначен командующим СЗВУ. Там я и научился.

— Молодец.

Вот и семипалатинский аэропорт. Я подогнал машину к взлетной полосе. Самолета еще не было. Но вот показался Ил-14 и подрулил прямо к нашей машине. Выскочил второй пилот, подбежал к нам и спрашивает, где пассажиры. Я ему ответил — вот они мы. Да нет, говорит, должен быть целый автобус. Посмотрели мы в сторону Жана-Семей, гляжу — клуб пыли и говорю пилоту: “Вон они”. Я спросил, можно ли нам зайти в самолет (а Борис Глебович был в плаще, и генеральских погон пилот не видел). “Заходите, если вам разрешено”. Я подошел к Борису Глебовичу и сказал, что нам лучше подняться в самолет сейчас, поскольку через некоторое время подъедет много народу. Я взял чемоданчик и пошел по трапу впереди Бориса Глебовича. Выяснив, какое место ему больше нравится, я положил чемоданчик на полку над креслом справа у окошечка, попрощался и направился к выходу, а навстречу мне уже спешила большая толпа женщин. Я вышел из самолета и встал около машины, ожидая взлета. Вокруг суета, женский галдеж, шум. И вдруг в дверях появляется Борис Глебович и по-военному четко сходит по трапу, а в руках он держал свой плащ. Подошел ко мне, обнял, прижал меня к груди, надел на меня свой плащ. Я отказывался, но Борис Глебович не принял моих возражений и сказал: “Это от меня”, — а потом также по-военному поднялся по трапу в самолет. Я помахал ему рукой и громко-громко крикнул: “Ясного неба и мягкой посадки!” Он поднял руку. Так я с ним попрощался.

Этот плащ у меня до сих пор цел, но от времени он потерял вид».

Ветеран ВНИИЭФ и атомной отрасли России Е. С. Белянинов: «В 1955 году мне посчастливилось работать в экспедиции на Семипалатинском полигоне по испытаниям РДС-37. Борис Глебович был начальником экспедиции, а я, по решению бюро горкома КПСС, — парторгом. Вот здесь я убедился, какими организаторскими способностями обладает Борис Глебович, проявляя в то же время большую заботу о сотрудниках. Его интересовало буквально все: как идут работы по подготовке изделий для испытаний, как питаются члены экспедиции, как они отдыхают. Для лучшего питания и обслуживания испытателей в столовой полигона Борис Глебович дал распоряжение направить на “двойку” поваров и официанток нашего предприятия. По инициативе Бориса Глебовича была организована система заказов обеденного меню на следующий день (как в санаториях).

Борис Глебович регулярно проходил по комнатам гостиницы и выяснял, какие у сотрудников есть вопросы по быту или другие проблемы, чем надо помочь. По его указанию был заключен договор с отделением “Союзпечати”, работающим на полигоне, о ежедневном выделении для экспедиции газет и журналов.

В нашей работе случались перерывы по метеоусловиям. В 1957 году в один из таких моментов Борис Глебович дал мне задание организовать лыжную прогулку. Он сам тоже встал на лыжи, подав всем личный пример. Не будучи здоровым человеком, Борис Глебович шел медленнее других. Поэтому я предложил составить ему компанию. Во время нашей прогулки Борис Глебович немного рассказал о своей жизни, о том, как он стал директором Уралмаша, как потом ему пришлось работать на комбинате “Маяк”.

Во время этого разговора я спросил у Бориса Глебовича, какие отношения во время войны сложились у него, как директора промышленного гиганта, с И. В. Сталиным. Он отозвался о Сталине положительно, подчеркнув, что, когда звонил телефон прямой “сталинской” связи, это всегда вызывало волнение. Сталин, сказал Борис Глебович, внимательно выслушивал его сообщения о делах и проблемах завода и помогал в их решении».

Полковник В. А. Мартынов, старший военпред по КБ-2, вспоминает: «Наше с Б. Г. Музруковым более близкое общение сложилось на полигоне, где он был руководителем экспедиции. Из-за неподходящей погоды работа испытателей приостановилась, время потянулось долго. Борис Глебович дал команду занять личный состав хотя бы спортивными играми. Играли в настольный теннис, в китайский бильярд. Сам Борис Глебович оказался азартным игроком. Но после завтрака все обязательно направлялись на работу, и там начальник экспедиции всем находил занятие по специальности. В выходные иногда давалось указание о проведении “экскурсии” в город Жана-Семей — в книжный магазин, на базар, где продавались очень хорошие соленые арбузы. В этом “полевом” знакомстве поражали отзывчивость Бориса Глебовича на просьбы испытателей (не на все) и благожелательность при решении деловых вопросов».

Развертывание объемной и ответственной работы на полигонах для КБ-11 означало необходимость создания новых подразделений, расширение исследовательской и производственной деятельности. Нужно было организовать в институте несколько новых направлений работ, прежде всего конструкторских и экспедиционных.

Член-корреспондент РА РАН, начальник КБ-2 ВНИИЭФ Ю. И. Файков вспоминает: «В 1954 году от КБ-11 отделилось КБ-25 (Н. Л. Духов, Москва), а в 1955-м — НИИ-1011 (Челябинск-40). Однако, несмотря на разделение, все вместе дружно продолжали реализовывать научно-технический задел, созданный еще в КБ-11, тем более что заряды были разработаны именно там. Поэтому сотрудники ВНИИЭФ продолжали участвовать в испытаниях и разработках своих коллег.

Особую важность правительство придавало созданию стратегического (межконтинентального) ядерного оружия, и в 1957 году КБ-25 получило распоряжение работать с бюро С. П. Королева, а КБ-11 — с бюро М. К. Янгеля (“Южное”).

Тем не менее, исходя из уже накопленного опыта и фактического положения дел, 28 апреля 1959 вышло постановление Совета Министров СССР, закрепляющее за КБ-11 разработку ЯБП для стратегических ракет. Именно в апреле

1959 года в составе КБ-11 для разработки ЯБП было создано КБ-2 под руководством главного конструктора С. Г. Кочарянца. А уже в 1960 году была успешно завершена разработка первой межконтинентальной стратегической ракеты Р7А с ядерным боеприпасом.

РВСН ведут свой отчет также с 1959 года».

Ясно, что без активного участия Б. Г. Музрукова в решении этих многопрофильных задач, без его пристального внимания они не могли бы так успешно выполняться. Очень большое значение имели высокие темпы проведения испытательных сессий. Они были необходимы — все ощущали, что вскоре правительствами ядерных держав могут быть приняты документы, изменяющие режим испытаний. Советский Союз давно предлагал осуществить эти меры и принимал конкретные шаги в данном направлении: в 1959–1960 годах ввел в одностороннем порядке мораторий на испытания своего ядерного оружия.

Однако такая инициатива нашей страны не привела к желаемому результату. Западные державы продолжали испытания. Правительством СССР было принято решение отменить мораторий и начать новую испытательную сессию. Она была исключительно напряженной и стала уникальным периодом в истории работ на отечественных ядерных полигонах.

Ветеран ВНИИЭФ, заслуженный конструктор РФ В. А. Грубов пишет о работе испытателей КБ-11 в 1955–1962 годах: «Главная и характерная особенность заключалась в том, что параллельно проводились испытания по совершенствованию и созданию новых специальных зарядов различной конструкции и мощности, а также испытания специзделий в целях создания и отработки боевого оснащения комплексов оружия практически для всех видов Вооруженных Сил. Одновременно испытания проводились на пяти полигонах. Динамика и объем испытаний характеризуются следующими данными:

— количество испытаний экспериментальных зарядов в 1955–1957 годах составляло ежегодно около десяти;

— в 1958–1961 годах таких испытаний было проведено в три раза, а в 1962 году — примерно в шесть раз больше».

В этот период были созданы и испытаны принципиально новые конструкции зарядов, оптимально вписывающихся в боевое оснащение носителя, а также испытан самый мощный в мире заряд. Руководителями испытаний были Н. И. Павлов, В. К. Боболев, Ю. Б. Харитон, Б. Г. Музруков, Е. А. Негин, С. Г. Кочарянц, В. П. Буянов, Г. Н. Дмитриев.

Итог этого напряженного периода испытаний грандиозен. Общее количество проведенных испытаний зарядов равняется примерно ста пятидесяти. Число испытаний боевого оснащения комплексов оружия с участием КБ-11 составило около двухсот при ежегодных 20–30 испытаниях.

Испытания проводились неравномерно, в отдельные периоды плотность их была очень велика, приходилось работать по две-три смены без выходных, не всегда нормальными были условия труда и быта. Многие испытатели находились в командировках на полигонах от 100 до 200 дней ежегодно, а некоторые и более. Через эти испытания прошли тысячи работников КБ-11 различных специальностей. На самоотверженный и добросовестный труд их могли нацелить и организовать только выдающиеся люди, которые руководили испытаниями и КБ-11: Харитон, Негин, Кочарянц, Музруков, Мирохин, Фишман.

Организация такой масштабной сессии потребовала, конечно, больших организационных усилий от руководства КБ-11. Большую роль и здесь сыграл Борис Глебович.

В 1961 году на двух полигонах страны было проведено пятьдесят девять ядерных взрывов. Самым знаменательным из них стало, конечно, испытание 52-мегатонного заряда, разработанного и выполненного в КБ-11 при активной поддержке правительства страны. Испытание было проведено 30 октября, то есть за неделю до ноябрьских праздников. Оно прошло более чем успешно (учитывая абсолютную уникальность разработки). И Борис Глебович принял особые меры для того, чтобы все участники испытаний, выехавшие на Новую Землю (а их было около пятидесяти человек), смогли встретить праздник в кругу семьи.

Вот как об этом рассказывает Е. С. Белянинов: «Борис Глебович лично знал, в каких тяжелых и опасных условиях работают испытатели, и очень внимательно относился к их просьбам и пожеланиям, которые даже не всегда высказывались.

Вспоминается такой случай. Когда мы 30 октября 1961 года испытали на Новоземельском полигоне 50-мегатонную бомбу, Борис Глебович распорядился все устроить так, чтобы мы смогли встретить праздник Октября дома, в кругу семей. По его распоряжению нас с Новоземельского полигона забрал самолет Ил-18, доставил до Москвы. Оттуда тоже были организованы два самолетных рейса, которыми все прилетели в Арзамас-16. Борис Глебович вместе с Александром Степановичем Силкиным, первым секретарем горкома КПСС, встречал нас у трапа самолета. Каждому пожали руку, поблагодарили за успешную работу…»

В 1962 году КБ-11 провело пятьдесят пять испытаний — почти пять в месяц! Такое количество при тогдашней технической базе института означало очень напряженный режим его работы. Но и в этих условиях Борис Глебович не терял обычного для него перспективного взгляда на деятельность КБ-11.

Вспоминает В. Б. Адамский: «Особенно ярко организаторские качества Бориса Глебовича, его умение создать в случае необходимости состояние производственной мобилизованности проявились на исходе 1962 года в период последней серии воздушных испытаний. Дело в том, что к этому времени накопился большой задел теоретических, конструкторских и технологических проработок, реализация которых в условиях полномасштабных полигонных испытаний создала бы обширный экспериментально подтвержденный задел, способный послужить основой для проектирования и создания ряда конструкций атомных и водородных зарядов, даже в условиях отсутствия ядерных испытаний. А вероятность одностороннего или даже согласованного с другими ядерными державами отказа от ядерных испытаний буквально висела в воздухе, тем более что в 1958–1959 годах Советский Союз демонстративно отказывался от проведения испытаний.

Наш опытный завод был тогда перегружен выполнением более ранних заказов. Поэтому изготовление зарядов по новым дополнительным заказам казалось абсолютно нереальным.

К этому времени в теоретическом и радиохимическом отделах был совместно проведен анализ радиохимических индикаторов, полученных при небольших модельных экспериментах на полигоне. Индикаторы указывали на возможность самовозбуждения термоядерных реакций. Такие данные удалось получить, но они не представлялись убедительными для научного и тем более административного руководства. Необходимы были полномасштабные эксперименты. Они были в короткие сроки подготовлены коллективами теоретиков и конструкторов, но заряды, нужные для проведения этих экспериментов, не имели перспектив изготовления на заводе. Случилось так, что научное руководство в это время было в отъезде и я взял на себя смелость самолично обратиться к Борису Глебовичу. Мне удалось его убедить в том, что очень важно успеть провести испытания двух зарядов, в которых осуществляется полномасштабное самостоятельное воспламенение термоядерного горючего. Эти два заряда удалось изготовить и испытать в самом конце декабря 1962 года. На их основе начали конструировать заряды промышленного применения. Это было сделано только благодаря активной поддержке Бориса Глебовича. Остается лишь пожалеть, что повсеместный отрицательный настрой общественного мнения против любых (в том числе и мирных) ядерных взрывов не дал возможность применять эту перспективную и радиационно безопасную технологию».

Те самые качества «сталинского наркома», которые вначале с такой опаской воспринимались на объекте, работали на общий успех, на престиж института, определяли его развитие. Более того, продуманная консервативность директора, свойственная ему не только как хорошему руководителю, но и как просто опытному, много повидавшему человеку, помогала ученым и много позже. Об одном таком эпизоде в работе ВНИИЭФ рассказывает Г. А. Соснин: «В начале 1970-х годов возникла острая необходимость в проведении полигонного опыта с зарядом, в котором, по сравнению с ранее испытанным изделием, был изменен только один существенный параметр. Необходимо было точно выяснить его влияние на изменение основной характеристики заряда.

Учитывая крайне важное значение данного опыта и высокую ответственность за его проведение, Борис Глебович взял под личный контроль его подготовку. Он строго следил за процессом изготовления заряда, за точностью соответствия всех его параметров аналогичным показателям заряда, с которым сравнивали новое изделие.

Помню, мы вместе с Борисом Глебовичем ездили в сектор 4 для ознакомления с подготовкой системы контроля параметров взрыва. Выслушав доклады исследователей, Борис Глебович задал вопрос: “Все ли сделано так, как было в предыдущем опыте?” Ему ответили: “В основном все так же”. — “А не в основном?” — спросил Музруков. Товарищи стали объяснять, что в прежнем опыте был неоправданно длинный кабель от изделия к измерительным приборам, поэтому теперь его укоротили. Кроме того, один из приборов сейчас заменен более совершенным.

Борис Глебович распорядился вернуться к прежней системе измерений. “Я не хочу, чтобы после кто-либо мог сказать, что опыт был сделан с отступлениями от прежней редакции, и подверг сомнению результаты испытания!” — заявил Музруков. И оказался прав. После испытания, в котором была получена ценная информация, ни у кого не возникало вопроса, чисто ли проведен опыт. Более того, этот эксперимент считался единственным “чистым” опытом, позволившим установить корреляционную зависимость между изменением одного существенного параметра и мощностью заряда».

В сложных перипетиях жизни КБ-11 большое значение имели взаимоотношения теоретиков — ученых-физиков, сотрудников отделений 01 и 02 — и тех, кто работал по другим направлениям. Их своеобразная междоусобица порой мешала общему делу, но разрешить ее было далеко не просто. Борис Глебович оказывался в этих случаях незаменим. Вот что вспоминает физик-теоретик, доктор наук В. Ф. Колесов: «Произошло это в конце 1960-х годов. Ни А. Д. Сахаров, ни Я. Б. Зельдович тогда уже не работали во ВНИИЭФ. В подавляющей массе на ЭВМ математического отделения ВНИИЭФ считались задачи теоретических отделений института, и порядок счета задач устанавливало физико-теоретическое отделение. Задачи других отделений ставились на счет “постольку-поскольку”, но все-таки, хотя и с большими задержками, пропускались. Но вот диспетчер от отделения 01, некто Елисеев (он действовал, видимо, не только по своей инициативе, но и руководствуясь указаниями свыше) совсем перестал ставить “в план” наши задачи. А они у нас характеризовались высокой актуальностью. Я, тогда уже доктор наук, был начальником теоретической лаборатории радиационно-экспериментального сектора. Наши работы хорошо знал Ю. Б. Харитон, мы нередко обсуждали текущие задачи у него в кабинете. И вот теперь оказались не в состоянии провести расчеты.

Что делать? Может быть, обратиться за помощью к Ю. Б. Харитону? Нет, это было бы бесполезным шагом, все равно что жаловаться бабушке на каверзы ее любимых внуков. Как это ни печально, я к тому времени уже ощущал на себе проявления своеобразной лукавости академика. В отношении моих обращений и просьб он был очень необязателен.

Находясь в безвыходном положении, я решил связаться по телефону прямо с директором, хотя и не надеялся, что он помнит меня и мне удастся с ним переговорить. Но секретарь сразу же соединила нас. Извинившись за чрезмерную смелость, волнуясь, я представился Борису Глебовичу и в кратких словах объяснил ситуацию. Борис Глебович очень внимательно выслушал меня, кое-что переспросил и сказал, что постарается помочь нам. Помню, как я обрадовался тогда, что столь большой и занятый делами человек так серьезно воспринял наши заботы. Помощь последовала незамедлительно. Уж не знаю, какие меры принял Борис Глебович, но действие их оказалось магическим. Безобразия в отношении счета наших задач прекратились. По глухой и долго державшейся неприязни виновников нашей обструкции было заметно, что перепало им нешуточно. Один из них, желчный человек, как-то даже выговаривал мне за “донос”. Наверное, под влиянием досады он не хотел понять разницу между вынужденной жалобой и доносом».

Несомненно, имели место и другие случаи, подобные рассказанному выше. Это означало, что в институте были сотрудники, и наверняка достаточно влиятельные, которых не устраивал стиль работы Музрукова. Это подтверждает еще один фрагмент из воспоминаний В. Ф. Колесова: «Твердая рука Бориса Глебовича, его требовательность в отношении фактического выполнения плановых позиций, его справедливость, по-видимому, не всем нравились. В начале 1960-х годов группа ученых предприятия, недовольных директором, направила письмо в министерство. Не знаю, о чем было то письмо, кто его инициировал и кто подписывал, я не допытывался об этом. Слышал я о письме от В. А. Давиденко осенью 1964 года. Он очень раскаивался в том, что по легкомыслию присоединился к группе, подписавшей письмо, чувствовал себя крайне виноватым перед Борисом Глебовичем. С горечью говорил о том же, как он выразился, “состряпанном” письме и летом 1975 года.

Мне неизвестно, насколько важным было письмо по существу содержания. Но легко представляю, как болезненно могло оно отразиться на Борисе Глебовиче в условиях устойчиво недружественного отношения к нему тогдашнего министра Е. П. Славского».

Какие бы тучи ни омрачали порой горизонты производственных отношений директора ВНИИЭФ с его сотрудниками, они в целом складывались конструктивно и успешно. В своих воспоминаниях Г. А. Соснин пишет: «В период, когда Борис Глебович руководил нашим институтом, в нем происходил процесс перехода от разработки собственно зарядов по различным физическим схемам к созданию системы ядерного вооружения, то есть к разработке зарядов под конкретные носители. Тогда путевку в жизнь получили заряды, обладающие уникальными качествами и ставшие основой для последующих разработок. В процессе их создания были развиты новые теоретические идеи, проведены уникальные эксперименты, выполнены конструкторские изобретения, освоены технологические новации. В этой огромной работе велики были роль Музрукова, его организаторские способности и непосредственное участие в творческом процессе».

Вспоминает А. Д. Захаренков: «В годы работы Бориса Глебовича коллектив института неизменно был в числе самых лучших, передовых коллективов нашей отрасли. ВНИИЭФ награжден двуми высшими орденами нашей страны — орденом Ленина и орденом Октябрьской Революции. Коллективу оставлено на вечное хранение знамя ЦК КПСС и Совета Министров СССР. Институт неоднократно награждался почетными грамотами Совета Министров СССР и ВЦСПС. Институт чаще, чем другие институты, становился победителем отраслевого социалистического соревнования. Институт всегда был кузницей кадров для многих других предприятий отрасли. А предприятия тов. Ломинского и Седакова — это в полном смысле детища Института экспериментальной физики и в значительной степени — Бориса Глебовича Музрукова, чью бескорыстную и весьма ощутимую помощь почувствовали эти объекты в годы своего становления.

Борис Глебович как директор отличался огромной любовью к коллективу и внимательностью к его повседневным нуждам. Забота о быте, питании, снабжении трудящихся была для Бориса Глебовича одним из важных повседневных дел. Сколько труда и души вложил он в развитие ОРСа, совхозов, медсанотдела, учреждений культуры. Некоторым даже могло показаться, что эта деятельность может отвлечь Музрукова от главных, первостепенных задач руководителя крупного научного учреждения. Но эти опасения были напрасны. Борис Глебович был талантливым руководителем, частное он умел обобщать в большое, но умел до конца сохранить свое лицо крупного инженера-специалиста и большого руководителя».

А вот что сказал Ю. Б. Харитон на торжественном научно-техническом совете КБ-11 в 1964 году, когда праздновалось шестидесятилетие Б. Г. Музрукова: «Игорь Васильевич Курчатов чрезвычайно высоко ценил инженерный и организационный талант Бориса Глебовича, и, когда Борис Глебович весной 1955 года перешел на наш объект, Игорь Васильевич, так же, как и я, считал это большой удачей для нас.

Борис Глебович возглавил наш объект почти десять лет назад. Его приход совпал с развитием важных новых направлений в нашей работе. Борис Глебович приложил много таланта и труда, чтобы обеспечить в короткие сроки решение совершенно новых научных и технических проблем и разработку и испытание новых конструкций. Под его руководством наша экспериментальная и производственная база была существенно усовершенствована, в ней были устранены многие имевшиеся диспропорции.

Борис Глебович быстро и глубоко проникся нашими научными и техническими идеями, а его широкое понимание общих тенденций развития техники и технологии и умение делать на этой основе важные практические выводы обеспечили ему глубокое уважение и большой авторитет среди наших ученых, инженеров и рабочих.

Я хотел бы отметить еще одну особенность Бориса Глебовича, которая характеризует его и как руководителя, и как человека. Говоря техническим языком, я бы сказал, что Борис Глебович идеально выдерживает испытание на аварийный режим. Не буду говорить о случаях на комбинате, но лет пять назад ряд здесь присутствующих были свидетелями и участниками ликвидации одной потенциально очень неприятной аварии. Я в этот момент хворал и находился в санатории, но из рассказов участников я знаю, что Борис Глебович поступал именно так, как полагается в таких случаях настоящему руководителю и настоящему человеку».

Так Борис Глебович поступал всю жизнь, не изменил он себе и в КБ-11.

Доктрины и оружие

Когда во второй половине 40-х годов XX века на Земле появилось ядерное оружие, его разработчики не заглядывали дальше производства ядерных бомб, доставляемых самолетами. Но уже через десять лет появились первые ракеты, способные нести ядерные заряды.

Можно отметить следующие вехи появления этого грозного оружия.

Первые ракеты с жидкостными реактивными двигателями (ЖРД) начали создаваться в СССР еще до 1941 года. В 1953 году в КБ, которым руководил Сергей Павлович Королев, была разработана ракета Р-5, также с ЖРД. В феврале 1956 года в СССР впервые был проведен пуск ракеты Р-5 с головной частью, оснащенной атомным зарядом, — первым, разработанным в КБ-11 для ракет. Наземный ракетный комплекс Р-5 был принят на вооружение 21 июня 1956 года. Но все же этот комплекс не мог считаться серьезным оружием из-за недостаточного количества ракет. Он был снят с вооружения в 1968–1969 годах.

Первыми «настоящими» ракетами стали Р-12 и Р-14 разработки КБ «Южное» (генеральный конструктор М. К. Янгель). Они имели средний радиус действия, причем Р-14 перекрывала весь диапазон средних дальностей на континентальном театре военных действий. Р-12 в наземном варианте была поставлена на вооружение в 1959 году. В апреле 1961 года нашими Вооруженными силами был принят наземный комплекс Р-14, в 1964 году — шахтный. Оба комплекса стали основой созданных в 1959 году сил РВСН (Ракетных войск стратегического назначения), они стояли на вооружении до 1990 года. Ядерные заряды на них имели такую мощность: Р-12 — одна мегатонна, Р-14 — от двух до шести мегатонн. Заряды и БЧ были разработаны в КБ-11.

После успешного испытания изделия РДС-37 сотрудники КБ-11 работали над практическим развитием этой разработки. Испытания 30 августа и 17 ноября 1956 года показали, что достигнуто энерговыделение в 0,9 мегатонны, а в опыте, проведенном 6 октября 1957 года, было зафиксировано достижение уровня в 2,9 мегатонны. Эти высокие результаты имели решающее значение для создания стратегических ракет. Другим важным фактором этого процесса явилось повышение удельного (то есть отнесенного к массе или объему) энерговыделения заряда. Здесь особо надо отметить испытание 23 февраля 1958 года, когда удалось достичь заданной мощности при существенном сокращении габаритов заряда.

Первой отечественной ракетой, ориентированной под термоядерный заряд весом почти 5 тонн и мощностью 5,4 мегатонны, стала ракета Р-7 (КБ С. П. Королева). Она имела дальность полета около десяти тысяч километров, правда, невысокую точность поражения цели. Р-7 была принята на вооружение в январе 1960 года, в сентябре того же года на боевое дежурство встали четыре ракеты Р-7А с большей дальностью полета и более легкой головной частью. Мощность термоядерного заряда, размещенного в Р-7А, составляла три мегатонны. Заряд и БЧ разработаны в КБ-11.

Дальнейшей ступенью в развитии РВСН стала ракета Р-16, поставленная на вооружение в 1961 году (наземный комплекс, заряд мощностью пять мегатонн) и в 1963 году (шахтное базирование, заряд мощностью десять мегатонн). Ракета была разработана в КБ Янгеля, заряд и БЧ — в КБ-11.

КБ Королева в это время разработало ракету Р-9А. Наземный комплекс взят на вооружение в 1963 году (мощность заряда — пять мегатонн), шахтный — в 1965 году (мощность заряда — десять мегатонн).

Столь большая мощность зарядов была обусловлена невысокой точностью ракет при стрельбе на межконтинентальную дальность («погрешность» составляла несколько километров). Мощность комплексов для РВСН наращивалась еще несколько лет. Так, первая ракета второго поколения Р-36 (одиночный старт, рассредоточенность на большой площади, система электронной защиты, более высокая точность) имела заряды в моноблоках 20 и 25 мегатонн; модификация комплекса имела три кассетные боеголовки мощностью пять мегатонн каждая. Комплекс обладал уникальными боевыми возможностями. На боевое дежурство он стал в 1967 году. Ракета была разработана в КБ «Южное», заряды и БЧ-в КБ-11.

В 1969 году наша армия получила новый комплекс PC-10. В его состав входила ракета УР-100, имевшая меньшие размеры и массу по сравнению с другими МБР (межконтинентальными баллистическими ракетами). На УР-100 были впервые размещены средства преодоления ПРО (эта задача тоже решалась в КБ-11).

В 1968 году на вооружение принимается первый в стране ракетный комплекс РТ-2, оснащенный носителем на твердом топливе. Модифицированный комплекс с улучшенными характеристиками РТ-2П принят на вооружение в 1974 году. Он был оснащен средствами прорыва ПРО.

К этому же периоду относится и создание первых отечественных разделяющихся боевых частей. В комплексе Р-36 модификации 4 (1971 год) было размещено три боеголовки по пять мегатонн, в 1973 году на УР-100 — также три боеголовки. Эта разработка была уже совместной: БЧ производилась во ВНИИТФ, заряд — во ВНИИЭФ.

Последним по хронологии в этом поколении надо упомянуть известный комплекс «Пионер» (РСД-10). Хотя развертывание комплекса началось в 1977 году, старт разработки приходится на 1965–1968 годы. Первые летные испытания состоялись в 1974 году. Боевую часть комплекса разработал ВНИИЭФ, заряд — ВНИИТФ.

В середине 1960-х годов в СССР началась и разработка ракетных комплексов третьего поколения с разделяющимися головными частями индивидуального наведения: PC-16, PC-18 и РС-20. В них применены следующие новшества: автономная система управления с бортовой вычислительной машиной, возможность дистанционного перенацеливания перед пуском, наличие на ракетах более совершенных средств преодоления ПРО, более высокая боевая готовность, повышенная живучесть комплексов (они могли выдерживать более высокое давление, а также противостоять воздействию электромагнитных помех, включая электромагнитный импульс).

Из двенадцати модификаций этих комплексов, ставших на вооружение в 1975 году, силами ВНИИТФ лишь в одном был разработан заряд и в двух — боевая часть. В остальных вариантах разработки имели авторство ВНИИЭФ.

Продолжалась работа и по созданию зарядов для торпед и атомных подводных лодок. Были созданы и приняты на вооружение первые стратегические комплексы с ядерными зарядами (надводный и подводный старты). В 1966 году был принят на вооружение комплекс Р-5 в составе подводной лодки с ракетой Р-27 и зарядом, разработанным во ВНИИЭФ (мощность около одной мегатонны).

Деятельность Б. Г. Музрукова на посту директора ВНИИЭФ связана и с развитием одного из ключевых направлений в области современных вооружений — стратегических ядерных сил морского базирования.

В рассматриваемый период времени были продолжены разработки для военной авиации. В состав ВВС вошли дальняя ракета с тремя типами ядерного оснащения и противолодочная ракета. Заложены основы для развития эффективной (в условиях массированных авиационных ударов) системы ПВО. На вооружение были поставлены комплекс ближнего перехвата, высокоскоростная система ПВО дальнего радиуса действия. Была создана система для защиты войск от средств воздушного нападения. Все перечисленные вооружения имели ядерное оснащение.

Таким образом, мы видим, что периоде 1955 по 1975 год, почти полностью совпадающий со временем директорства Б. Г. Музрукова, характеризуется огромной работой ВНИИЭФ в области создания зарядов военного назначения и боевых блоков. В том, что коллектив успешно справился с ответственными и срочными государственными заданиями, большая заслуга его руководства и Бориса Глебовича.

Но это была не вся работа, нацеленная на повышение эффективности ядерного оружия. Не меньшую роль, чем разработчики зарядов и БЧ, играли конструкторы приборов автоматики для ядерных боеприпасов, достигшие за упомянутое двадцатилетие замечательных результатов.

В 1959 году в институте организуется второе тематическое направление по разработке ядерных боеприпасов с отдельными подразделениями: конструирование боеприпасов, автоматика, средства контроля, наземная отработка, летные испытания и эксплуатация.

В КБ-11 были созданы, отработаны и испытаны приборы автоматики и боевые части для стратегических ракет всех трех поколений. Проведены пуски орбитальной БЧ и первой разделяющейся БЧ. Созданы и испытаны несколько новых типов БЧ для тактических ракет.

Приведенное далеко не полное перечисление результатов работы ВНИИЭФ по созданию ядерных вооружений показывает, что за два десятилетия — с середины 1950-х до середины 1970-х годов — были заложены прочные основы для осуществления нашим государством политики ядерного сдерживания и парирования любого силового давления. И заслуги Б. Г. Музрукова в этот сложный по объему решаемых задач и блестящий по достигнутым результатам период трудно переоценить.

Интересным и во многом показательным моментом было создание в КБ-11 так называемых «чистых» термоядерных зарядов, которые можно было бы применять в решении самых разных промышленных задач мирной направленности. Первый взрыв такого заряда сотрудники КБ-11 произвели в январе 1965 года в Казахстане для создания искусственного водохранилища на реке Чаган. В 1966 году уникальный заряд, созданный в КБ-11, был подорван в Узбекистане, в пустыне возле урочища Урта-Булак. Результатом взрыва стал сдвиг глубинных пластов твердых пород, что позволило потушить газовый факел, горевший там три года.

Впоследствии практика использования ядерных взрывов в мирных целях получила всестороннее распространение и привела ко многим интересным результатам. До конца 1989 года, когда были запрещены все ядерные испытания, СССР провел 156 взрывов по предложениям и просьбам различных министерств и ведомств страны. И теперь особенно уместно напомнить, что эта уникальная работа (в США было проведено всего 22 таких взрыва) развернулась и оформилась в своих главных чертах во время директорства Б. Г. Музрукова.

Общий среднегодовой объем выполненных в институте научно-исследовательских работ вырос к концу 1960-х годов более чем вдвое (по сравнению с началом десятилетия). Сравним: если в 1960 году основные фонды института оценивались в 143 миллиона 125 тысяч рублей, то спустя десять лет они выросли на 55 процентов, то есть увеличились в полтора раза. Преобладание качества над количеством очевидно.

Вот как были оценены в 1960-е годы успехи КБ-11 руководством страны. Девять человек получили высшую награду СССР — «Золотую Звезду» Героя Социалистического Труда. 75 сотрудников стали лауреатами Ленинской премии, а 34 — Государственной премии, заменившей с 1955 года Сталинскую. Более шестисот работников института были награждены орденами и медалями, свыше 1700 получили благодарность Правительства СССР.

Таков самый общий итог нелегкого, но действительно блестящего периода жизни и деятельности коллектива КБ-11, который в эти годы возглавлял Б. Г. Музруков. Огромную роль играл здесь его основной жизненный принцип: «Я отвечаю за все».

Высокий взлет

За те 19 лет, в течение которых Б. Г. Музруков руководил ВНИИЭФ, предприятие стало одним из мощнейших в стране центров, объединяющих в своей деятельности работу крупных научных, конструкторских и производственных коллективов. Успехи института определялись не только большим творческим потенциалом сотрудников, но и стабильностью высоких результатов их напряженной работы. Достижение такого показателя, очень важного для предприятия, обеспечивающего выпуск серийной продукции огромного государственного значения, во многом было заслугой директора Музрукова. Он хорошо знал жесткое правило: чтобы удержаться на завоеванных рубежах, нужно постоянное устремление вперед. Что же тогда говорить о развитии? Необходимы поиск, непрестанное движение в неизведанные области. Направление этого движения Борис Глебович тоже умел определить достаточно точно — дальнейшее развитие во многом является продолжением текущих работ. Нужно суметь увидеть и поддержать, развить инициативу работающих, оперативно откликаться на новые предложения, внедрять передовые достижения во всех областях деятельности и способствовать развитию материальной базы всего институтского комплекса. Эти процессы необходимо вести в рамках твердого и одновременно гибкого административного руководства.

Инженер-технолог В. Т. Стасько рассказывает: «Структура научных подразделений на объекте в начале 1960-х годов сложилась такая: сектор, отдел, группа. В этой иерархии отражались и правила режима, и определенная инерция чиновников. Но люди в коллективах росли в научном и организационном отношении. Защищались диссертации. Однако для обретающего самостоятельность ученого не всегда удавалось создать даже группу — штатное расписание не позволяло. Все упиралось в структурный потолок. Некоторые специалисты уезжали “расти” в другие организации. Среди уехавших, как потом оказалось, были и будущие лауреаты.

В секторе 4 из-за его масштабов эта проблема ощущалась особенно остро. Партком сектора выступил с инициативой изменить устаревшую структуру, ввести в нее еще одно звено, обычное для научных учреждений: научную лабораторию. Начальник объекта Б. Г. Музруков эту инициативу поддержал, и начались длительные процедуры: обоснования, согласования, расчеты, утверждение положений и персоналий и т. д. Борис Глебович держал эту работу под постоянным контролем: было ясно, что на нашем секторе отрабатывался механизм решения аналогичных задач и в других научных подразделениях.

Наконец руководство сектора в полном составе было принято директором для окончательного подписания соответствующих бумаг и приказа по кадровому составу. Борис Глебович поздравил нас с новым качеством. А потом с улыбкой заметил, что вот, мол, обвела его парторганизация сектора “вокруг пальца”. Дело в том, что кадровым приказом были одновременно повышены в должностях и окладах 112 сотрудников. Понятно, что провести такого опытного руководителя вряд ли возможно, и в замечании этом проявилось веселое лукавство уважаемого директора.

Через год-два подобную реорганизацию провели другие сектора. А когда в начале 1970-х годов дело дошло и до конструкторских подразделений, количество секторов, отделов, групп почти удвоилось за счет деления. Для завершения этой перестройки директору нужно было получить согласие в Главке и министерстве, что представляло немалые сложности. Борис Глебович их успешно разрешил».

Если начинания, предпринимаемые в отделениях, сталкивались со значительными трудностями, директор усиливал контроль за ходом работ, применяя принцип «доверяй, но проверяй». При этом, как и всегда, Борис Глебович не позволял себе грубого нажима, административного диктата. Он стремился пробудить в людях творческую активность, которая и стала бы основным двигателем успеха. В тех случаях, когда решение проблемы зависело от вышестоящих инстанций, Музруков использовал свои полномочия начальника объекта для поддержки инициатив сотрудников ВНИИЭФ.

Вспоминает Г. А. Соснин: «В начале работ, развернутых в институте по лазерной тематике, первые конструкторские разработки были поручены сектору 5. Естественно, что Борис Глебович опасался того, что новая, незнакомая нашим конструкторам тематика может разрабатываться без должной динамичности. Он первое время часто приходил к нам в сектор и интересовался ходом работ, постоянно подчеркивая их важность и необходимость их выполнения высокими темпами. Рассматривая компоновки, интересовался планами на ближайшее время. Как реализуются эти планы, спрашивал при следующем посещении. Все это настраивало конструкторов на быструю и тщательную работу, и они трудились, не считаясь с личным временем.

Новая тематика успешно развивалась и вскоре вместе с конструкторами, освоившими ее, перешла во вновь образованный специализированный сектор (отделение 13, теперь Институт лазерно-физических исследований)».

Из воспоминаний лауреата Государственной премии, конструктора П. Д. Ишкова: «Направление, в котором велись наши разработки, усиленно развивалось, новые приборы потребовались и уральским коллегам из Снежинска. Работы велись в разных секторах института, и уже стало очевидным, что необходимо объединение всех сил в едином коллективе. Стали возникать различные предложения, но дело с места не сдвигалось из-за нерешительной позиции Пятого Главного управления МСМ.

Б. Г. Музруков в 1972 году, воспользовавшись приездом в институт Г. А. Цыркова, начальника нашего Пятого ГУ, собрал совещание в Красном доме для обсуждения этого вопроса.

В работе совещания приняли участие: Б. Г. Музруков — директор института, Г. А. Цырков — начальник Пятого ГУ МСМ, Д. А. Фишман — первый заместитель главного конструктора, Г. А. Соснин — начальник сектора 5 и я — заместитель начальника сектора 5.

Б. Г. Музруков предоставил мне слово для сообщения по вопросу организации нового сектора и сосредоточения в нем всех работ.

После моего сообщения и оживленной дискуссии стало понятно, что необходимость организации нового сектора не только назрела, но даже запоздала. Хорошо запомнилась фраза, сказанная Д. А. Фишманом в адрес Цыркова: “Это, Георгий Александрович, в основном вы виноваты, что вопрос создания нового сектора излишне затянулся”. На это Г. А. Цырков ответил: “Я согласен, Давид Абрамович, с созданием нового сектора, но при условии, что вину за затяжку мы разделим с вами пополам”. Д. А. Фишман немедленно согласился. Тотчас же Б. Г. Музруков, внимательно следивший за ходом дискуссии, тихим голосом произнес: “Таким образом, считаем решение по образованию нового сектора принятым”. Все участники совещания дружно с этим согласились». Так было принято решение по организации ныне действующего отделения 19.

В конце 1950-х годов стало ясно, что нарастающие объемы работ на объекте требовали обновления структуры предприятия. В частности, система проведения разработки изделий «по узлам» стала тормозом, так как привела к росту числа подразделений и, как следствие, снижению их управляемости. В книге Г. Д. Куличкова «ВНИИЭФ. Научно-исторический очерк» читаем: «В связи с ростом числа научно технических подразделений одним из назревших к концу 1950-х годов стал вопрос о необходимости некоторой перестройки в научном руководстве КБ-11. 29 апреля 1959 года вышло постановление ЦК КПСС и СМ СССР о перестройке научного руководства КБ-11. 26 июня последовал приказ по Минсредмашу СССР, которым научный руководитель КБ-11 Ю. Б. Харитон был освобожден от обязанностей главного конструктора. Новое штатное расписание предусматривало введение должностей двух главных конструкторов КБ-11, их первых заместителей и заместителей по функциональным научно-техническим вопросам…

Проведенная в середине 1959 года перестройка в научном руководстве КБ-11 явилась важнейшей организационной акцией. В результате в структуре ядерного центра появились два научно-конструкторских комплекса. В обиходе их стали называть КБ-1 и КБ-2».

И сейчас, в начале XXI века, предложенная почти пятьдесят лет назад структура института в основном сохраняется. В появлении такого жизнестойкого научно-производственного организма «повинен», конечно, и Борис Глебович: ведь упомянутые правительственные документы готовились по инициативе руководства КБ-11 и при активном участии начальника объекта Музрукова.

Он прекрасно знал, что одних подвижек в эшелоне начальников для наращивания эффективности производства недостаточно. Необходимо было повышать технический уровень предприятия, вести целенаправленную работу по обучению кадров, развитию инициативы трудящихся, внедрению передовых методов труда.

Следует отметить, что курс на техническое переобучение, на повышение квалификации каждого работника для КБ-11 имел жизненно важное значение.

Из документов, хранящихся в архивах ВНИИЭФ, следует, что составление ежегодных планов организационно-технических мероприятий по развитию производства началось в КБ-11 с 1955 года. Именно тогда был создан производственно-технический совет во главе с А. К. Бессарабенко. В состав совета входили ведущие сотрудники института: Н. А. Петров, тогда заместитель главного конструктора, главные инженеры заводов КБ-11 В. Ф. Харлашин, Б. М. Глазков, В. В. Касютыч, главный инженер ТЭЦ А. В. Загрузин, ряд передовиков производства. Уже к концу 1955 года многие из намеченных мероприятий были реализованы: освоены технология изготовления заготовок методом горячей штамповки и метод глубокой вытяжки для выпуска ряда деталей, внедрены вакуумная бескислотная пайка стальных деталей, термообработка изделий из бериллиевой бронзы, обточка на электрокопировальных станках кривых поверхностей высокой чистоты и прочности, автоматизированный процесс проверки узлов на электропрочность и другие технологии и методы.

Творческая работа всех новаторов — от руководителей до рядовых рабочих — привела к достижению заметных успехов во многих областях деятельности института. Можно сказать, что тогда изобретательство и рационализация были знаменем многих подразделений КБ-11.

В 1958 году была разработана технология получения крупных заготовок и производства деталей из полиэтилена весом до пятидесяти килограммов. До этого полиэтилен применялся преимущественно как листовой и пленочный материал. Освоение технологии изготовления из него крупных деталей было большим достижением завода № 1. Необходимо подчеркнуть, что это достижение обрело особое значение через три года. Оно позволило (наряду с другими уникальными технологиями и методами) в кратчайшие сроки изготовить на заводе знаменитое изделие — супербомбу, самый мощный в мире пятидесятимегатонный ядерный заряд, испытанный над Новой Землей. К тому времени завод, конечно, располагал уже очень сильным технологическим потенциалом, обширным набором остроумных изобретений, богатством методик — всем, что делало его действительно заводом номер один в Союзе. Это стало результатом напряженной работы коллектива по многим направлениям, в том числе и в области целенаправленного новаторства.

Немало интересных примеров, характеризующих достижения коллектива ВНИИЭФ, можно найти в отчетах, которые в свое время регулярно составлял Н. А. Петров. Вот некоторые факты: «В эти годы (1958–1960) была проведена значительная работа по конструированию и изготовлению деталей из стеклотекстолита. В частности, изготовление из этого материала кожухов зарядов позволило уменьшить их вес.

Большое значение в то время имели достижения в области освоения новых типов покрытий и обработки поверхностей различных деталей. Тогда были разработаны и освоены технологии покрытия металла кадмием, медью, серебром; поверхностной закалки металлических деталей; электроизоляционного анодирования деталей из алюминиевого сплава; внедрена влагозащитная пленка для покрытия брикетов из гидридов урана и т. д. Немалые успехи были достигнуты в разработке, освоении и внедрении новых технологических процессов, связанных с изготовлением тонкостенных оболочек из различных материалов, применением новых видов сварки. Это — штамповка тонкостенных медных оболочек большого диаметра, глубокая вытяжка крупных тонкостенных полусфер, изготовление тонкостенных шаров малого диаметра из вольфрама, дуговая сварка оболочек из нержавеющей стали, метод точного литья по выплавляемым моделям».

Поскольку к изделиям КБ-11 предъявлялись требования высочайшей точности, стопроцентной гарантии срабатывания всех систем в нужный момент времени и нужной точке пространства, огромное значение в деятельности коллективов объекта приобретала проблема автоматизации производства, контроля технологических процессов и режимов. Это направление начало набирать силы в 1956 году, когда в составе отдела КИП (контрольно-измерительных приборов) появилась лаборатория автоматизации. Она стала самостоятельным отделом уже на следующий год. А после ввода в эксплуатацию специально построенного здания там разместился механический цех, который изготавливал средства механизации и автоматизации по заказам всех основных подразделений.

Ясно, что такая разноплановая, многогранная работа невозможна была без постоянной поддержки, без четкой организации со стороны руководства КБ-11 и лично Б. Г. Музрукова. Действительно, он проявлял большой творческий интерес ко всем методам усовершенствования производственных процессов, стремился к тому, чтобы работа на имеющемся оборудовании была организована самым оптимальным образом. В своем отчете Н. А. Петров подчеркивает, что во второй половине 1950-х годов руководство объекта и заводов уделяло большое внимание повышению эффективности работы оборудования. Намечались и реализовывались меры по увеличению коэффициента сменности, модернизации станков.

Следует отметить, что усовершенствований в этом направлении было сделано немало. Такому творческому настрою коллектива способствовала позиция руководства, уделявшего очень большое внимание широкому развитию изобретательства и рационализаторства. Проводились конкурсы на лучшее рацпредложение, затем наиболее перспективные из них предлагались к внедрению и соответствующим образом оформлялись. Для оперативного решения вопросов, связанных с изобретательством и рационализаторством, в январе 1957 года приказом Музрукова был создан технический совет по изобретательству и рационализации (председателем его стал А. К. Бессарабенко).

С середины и до конца 1950-х годов от работников различных подразделений ВНИИЭФ поступило более 6400 рационализаторских предложений, из них внедрено было более пяти тысяч. Это позволило ежегодно экономить около 30 миллионов рублей (по ценам того времени). В 1960-е годы было внедрено тринадцать тысяч рационализаторских предложений, девяносто изобретений. Экономия, которую они дали, равнялась четырем миллионам рублей в год.

Однако дело было не только и не столько в успешном решении финансовых вопросов. Тогда была общая устремленность к повышению уровня собственных знаний, умений, навыков. Руководство КБ-11 поддерживало такие настроения сотрудников. В частности, в практику все шире входили научные и научно-технические конференции. Характерной особенностью этих мероприятий на объекте было то, что они проводились не только среди научных сотрудников, их круг охватывал инженеров, технологов, рабочих. В этом тоже четко просматривается позиция Б. Г. Музрукова.

В апреле 1958 года на объекте впервые была проведена научно-техническая конференция с названием «Современные и перспективные технологические процессы и новые материалы. Их применение». В работе приняли участие примерно триста человек, являвшихся наиболее активными изобретателями и рационализаторами. Основной доклад сделал Н. А. Петров, заместитель главного конструктора КБ-11. В дальнейшем такие конференции стали традицией.

Несмотря на то, что в самом институте дела развивались по устойчиво восходящей линии, отношение к нему со стороны государственной власти в 1950—1960-е годы отнюдь не гарантировало безбедного существования. Прежде всего последовали изменения, связанные с политикой тех лет в области строительства, когда, выражаясь совсем простым языком, «на всех не хватало». В конце 1950-х годов на высшем уровне было принято несколько решений, итогом которых стал приказ министра отрасли, переводивший промышленное и жилищное строительство в КБ-11 на так называемый хозспособ. Это означало, что строительные организации, работавшие на объекте, становились подразделениями института, теряя самостоятельность и возможности развития. К началу 1960-х годов диспропорция между постоянно возраставшим кругом сложнейших задач, стоявших перед КБ-11, и его научно-производственным потенциалом внушала серьезное беспокойство руководству института. К сожалению, его позиция тогда не разделялась вышестоящими инстанциями.

Конечно, не следует искать здесь какого-то злого умысла. В то время огромное внимание правительство страны уделяло социальной сфере, а также созданию крупных промышленных объектов, не входящих напрямую в ведение «оборонки». Финансовых средств, человеческих и производственных ресурсов не хватало. Постарались «прижатая прежде всего ведомства, особенно те, которые строили всегда с размахом. Это были в первую очередь предприятия Минсредмаша, особенно его НИИ и КБ. Тогда казалось, что этот шаг разумен — ведь задачи, поставленные перед отраслью на этапе 1945–1955 годов, были решены. Казалось, что о развитии исследований какое-то время можно речь не вести, а пользоваться накопленным багажом.

Однако объективная реальность опережала планы, сверстанные десять лет назад. КБ-11 при его создании задумывалось как организация, отвечающая за разработку ядерного оружия лишь в бомбовом варианте. Между тем в строй все увереннее вставали ракетно-ядерные комплексы. Это означало, что в военной доктрине страны открывается новая, очень важная страница.

Переход на новые носители ядерных зарядов ставил перед разработчиками ядерного оружия в СССР комплекс очень сложных задач, ранее не изучавшихся ни в одном отечественном институте. В частности, только вопросы прочности и надежности изделий усложнялись многократно, поскольку в десятки раз возрастали перегрузки, испытываемые зарядом при выводе боеголовки на траекторию, увеличивалась вибрация, усиливались температурные воздействия и т. д. Для того чтобы всесторонне изучить эти процессы и разработать заряды, которые могли бы с высокой степенью надежности сохранить свои важнейшие боевые характеристики, в КБ-11 необходимо было значительно расширить экспериментальную базу, нарастить парк вычислительных машин, увеличить численность работающих и выполнить еще ряд мероприятий, которые могли бы позволить с успехом решить возникшие оборонные задачи.

В июне 1961 года письмо с предложениями о развитии КБ-11 было направлено из Арзамаса-16 в Москву, в ЦК КПСС. Копия документа ушла в Минсредмаш. Письмо подписали Б. Г. Музруков, Ю. Б. Харитон и С. Г. Кочарянц. Они предполагали, что высказанные ими соображения будут использованы при подготовке нового постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР по КБ-11. Однако этого не произошло, и трудное положение объекта сохранялось до 1967 года.

В октябре 1964 года Л. И. Брежнев сменил Н. С. Хрущева на посту Генерального секретаря ЦК КПСС. Однако лишь в январе 1967 года он вплотную ознакомился с проблемами КБ-11. Это произошло благодаря активности руководства института. Воспользовавшись приездом Л. И. Брежнева в Горький, где он должен был вручать области орден Ленина, делегация в составе Б. Г. Музрукова, Ю. Б. Харитона, Ю. А. Трутнева, Е. А. Негина, С. Г. Кочарянца и А. В. Кузнецова (первый секретарь ГК КПСС) 14 января 1967 года встретилась с ним в областном центре. Первому лицу государства Ю. Б. Харитон предоставил информацию о трудностях, которые уже давно испытывало КБ-11, о необходимости укрепить научно-производственную и экспериментальную базу института, увеличить численность его кадров. По итогам этой встречи в адрес министра Е. П. Славского из ЦК КПСС ушло письмо с указанием рассмотреть вопросы, волнующие руководство ВНИИЭФ — так, начиная с 1967 года, называлось КБ-11.

В августе 1968 года вышло долгожданное постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР по итогам деятельности Минсредмаша и его задачам на 1968–1975 годы. В документе определялись основные направления работ по созданию и совершенствованию отечественного ядерного оружия, а также по развитию научно-исследовательских институтов отрасли. Начинался новый этап жизни и работы ВНИИЭФ.

Шестидесятые годы, несмотря на все объективные сложности этого периода, очень многое дали КБ-И и в плане роста его научно-экспериментальной базы, и в повышении производственного потенциала. Во многом эти важные положительные сдвиги произошли благодаря активной позиции руководства КБ-11, его целеустремленности и настойчивости, его умению оперировать ограниченными ресурсами и концентрировать усилия на главных направлениях. Именно этими качествами характеризуется стиль директора Музрукова. Несомненно, во многом благодаря ему стали реальностью высокие результаты института.

Одним из наиболее значимых достижений было, конечно, создание новых физических установок — именно на них проводились впоследствии уникальные эксперименты. В КБ-11 к концу 1960-х годов появились гамма-графическая установка БИМ-117, импульсный генератор жесткого рентгеновского излучения МИГ-5000, рентгеновская установка РИУС-5, новые реакторы БИР, ВИР, ТИБР, ФКБН-П, первый в мире линейный импульсный ускоритель ЛИУ-2 и многие другие сложнейшие инженерно-технические сооружения, не имеющие аналогов. Такой является, например, скоростная трасса (рельсовый путь) длиной в километр, введенная в строй на 22-й площадке КБ-11 уже в 1963 году. Она была уложена с точностью, поражающей воображение: отклонение от идеальной прямой составляло один миллиметр на километр. В 1968 году в соответствии с решением Минсредмаша было начато удлинение трассы до трех тысяч метров. Эти работы завершились уже в 1980-х годах.

Усиленное развитие получил НИК — научно-испытательный комплекс КБ-11. В 1960-е годы были созданы установки, позволяющие проводить всесторонние испытания изделий на самые разнообразные воздействия. Таким образом можно было значительно расширить спектр отработки зарядов и боеприпасов на внутренних полигонах. Практически все возможные ситуации, в которые могло бы попасть изделие при эксплуатации, транспортировке, хранении, воспроизводились на экспериментальных площадках ВНИИЭФ. Тем самым достигалась высокая степень надежности и боеспособности изделий.

Большая заслуга в достижении этих показателей принадлежала опытному производству — заводам КБ-11 под номерами 1 и 2. На них в течение шестидесятых годов также произошли серьезные изменения, позволившие повысить качество выпускаемой продукции и расширить производственные возможности.

Во-первых, значительно увеличились рабочие площади заводов. На заводе № 1 этого смогли добиться не только за счет возведения новых корпусов, но и путем реконструкции прежних цехов. Кроме того, к хорошим результатам приводило умение директора завода Е. Г. Шелатоня пристроить («пришелатонить», как вскоре стали говорить не только на объекте) новое помещение к уже имеющемуся. В комплексе все эти мероприятия привели к тому, что производственные площади завода № 1 возросли к концу 1960-х годов почти на 30 процентов. Завод № 2 также вырос, получив новые здания для нескольких цехов.

Во-вторых, за эти годы производственные коллективы значительно нарастили свой потенциал. Разрабатывались, осваивались и внедрялись передовые технологии, автоматизировалось производство, появлялись новые установки, кардинально изменявшие процесс работы. Этот сложный комплекс мероприятий осуществлялся под неустанным руководством Б. Г. Музрукова, при его постоянной поддержке. И результаты подтверждали правильность выбранного направления. Производительность труда возрастала в десятки раз, за счет рационализации операций экономились миллионы рублей, сокращался процент брака.

О большом внимании, которое Музруков уделял производственной базе КБ-11, сказано немало. Но и сотрудники исследовательских подразделений не могли пожаловаться на какую-либо дискриминацию: их интересы не ущемлялись. За 1960-е годы очень многое было сделано для наращивания научно-технической базы теоретических и экспериментальных отделений (тогда они назывались секторами).

Вот несколько примеров из жизни сектора 4 КБ-11.

В первой половине 1960-х годов это подразделение, одно из крупнейших в институте, значительно расширило свои площади. Объем исследовательских работ возрастал, сложность экспериментов увеличивалась. Помимо разработки и создания электрофизических установок, ученые и специалисты сектора в 1950-е — начале 1960-х годов вели интенсивные исследования по созданию комплексов гамма- и нейтронных измерений применительно к условиям испытаний в атмосфере. А когда после 1962 года был совершен переход только к подземным испытаниям, пришлось перерабатывать все ранее применявшиеся методы диагностики, вплоть до их полной замены, придумывать совершенно новые приборы и системы. Особую сложность представляла разработка систем для наиболее сложного и потенциально опасного вида испытаний — так называемых облучательных опытов.

Разработка уникальной аппаратуры была связана, конечно, с нараставшим объемом самых разных исследований и экспериментов. Для них, в свою очередь, необходимо было множество техники, на производство которой у работников завода № 1 часто не оставалось ни времени, ни ресурсов.

В 1961 году на 21-й площадке в строй вошло новое здание, в котором развернулись ядерные исследования. Тремя годами позже там же появился механический цех — это позволило разгрузить завод № 1 от заказов сектора 4 и ускорить изготовление необходимых физикам узлов и деталей.

Радиохимические исследования, активно проводившиеся в секторе, получили мощный импульс в середине 1960-х годов, когда были построены несколько зданий для лаборатории, занимавшейся этими ответственными работами.

Другие сектора также получали новые помещения, расширяли старые. Лишь за период 1961–1965 годов общая производственная площадь всех экспериментальных цехов объекта выросла на 16 процентов, а численность единиц основного оборудования — на 14.

Большое внимание Борис Глебович уделял вопросам соблюдения режимных требований. Рассказывает С. Ф. Жмулев: «С 1957 года физическая охрана зон, зданий, сооружений и хранилищ, осуществляемая дивизией МВД, активно усиливалась или заменялась техническими средствами. В частности, сигнализацией были оборудованы периметры локальных зон и вся семидесятикилометровая городская зона.

Хранилища изделий, спецматериалов, совершенно секретных и особой важности документов были оснащены двумя-тремя рубежами различной сигнализации, а контрольно-пропускные пункты — полуавтоматическими или механическими кабинами. В результате численность личного состава дивизии была значительно сокращена. Была организована охрана воздушного пространства над городом силами и средствами подразделения войск ПВО. Его ракеты располагались на четырех площадках вокруг периметра городской зоны».

Особого упоминания заслуживает история строительства зданий для математиков и теоретиков. Девятиэтажный корпус, который вместил основные силы двух физико-теоретических и математического отделений (слившись, они образовали в 2001 году Институт теоретической и математической физики), был возведен в начале 1970-х годов. Но именно в шестидесятые годы был дан решающий толчок развитию вычислительных мощностей КБ-11. В результате очень скоро машинный парк ядерного центра занял лидирующее положение среди организаций подобного профиля в стране. И сохраняет его и сегодня.

До 1957 года все вычислительные работы в математическом секторе объекта велись на арифмометрах и настольных электромеханических машинках. В 1957 году, уже в период директорства Музрукова, была запущена первая ЭВМ — ламповая «Стрела». Затем появилась машина «Урал», которая не сыграла заметной роли в работе математиков КБ-11. В 1959 году специалисты-машинники ввели в эксплуатацию ЭВМ М-20. Вскоре таких машин стало три. В 1966 году начался этап освоения полупроводниковых ЭВМ: БЭСМ-3 и БЭСМ-4. В апреле 1967 года была запущена первая БЭСМ-6. Через десять лет в математическом секторе их работало уже девять.

Конечно, наращиванием только объемов «железа» нельзя было добиться таких замечательных результатов, которых устойчиво достигали в течение многих лет математики объекта. Огромную роль здесь играло настоящее творчество больших коллективов, проводивших самые различные работы по усовершенствованию вычислительной техники, и самих математиков. Борис Глебович всячески поддерживал такое отношение к делу. Он понимал, что современные исследования в области ядерных вооружений невозможны без мощных вычислительных машин. Но, кроме того, он знал, что поскольку мы по основным показателям нашей техники в этой области и в лучшие времена отставали от США на порядок, необходимы настоящие математические подвиги сотрудников объекта, сохранение и развитие уникальных традиций, заложенных в КБ-11 выдающимися учеными Н. Н. Боголюбовым, В. В. Владимировым, Н. А. Дмитриевым, их коллегами. Значит, нужно было обеспечить приток в институт сильных молодых математиков.

В сектор 08 объекта по традиции отбирались лучшие студенты математических факультетов самых сильных вузов страны. Начиная с 1960 года потребность в таких сотрудниках значительно увеличилась — объект переходил к расчетам резко возросшего (в преддверии скорого запрещения испытаний) количества изделий. Обстановка в математическом секторе так и называлась: аврал. Но именно в это время Минсредмаш своим решением запретил руководству объекта набирать кадры за пределами городской зоны.

Принятие такого решения основывалось, безусловно, на благом намерении разрядить социальную обстановку на объекте, сократить текучесть кадров, оптимальным образом распределить имеющиеся ресурсы. Однако задачи КБ-11, которые диктовала быстро менявшаяся в худшую сторону международная обстановка, не позволяли обойтись внутренними силами. Об этом в августе 1960 года Б. Г. Музруков и первый секретарь ГК КПСС А. В. Кузнецов написали в Минсредмаш. В письме обосновывалась потребность института в значительном ежегодном увеличении численности сотрудников.

В частности, говорилось о разворачивании работ по строительству своими силами комплекса РКУ на 22-й площадке, расширении исследований в радиохимической лаборатории, математическом секторе. Специалистов, которые могли бы принять участие в этих работах, выпускали только вузы на Большой земле. При этом авторами письма было высказано предложение о строительстве в городе профессионально-технического училища, в котором можно было бы готовить квалифицированные кадры для опытного производства, для сферы обслуживания, для дошкольных учреждений.

Кое в чем позиция руководителей объекта была поддержана министерством. Городское профтехучилище вскоре начало строиться и в августе 1963 года приняло первых учащихся, 377 человек. Также несколько увеличилось число молодых специалистов — выпускников вузов, получивших направление для работы в КБ-11. В итоге в первой половине 1960-х годов численность сотрудников четырех секторов института — физико-экспериментального, математического, испытательного и одного из конструкторских — значительно выросла.

Но во многом трудности с набором новых кадров сохранялись, и для руководства института актуальной стала задача наиболее рационального перераспределения имеющихся трудовых ресурсов. Был разработан комплекс соответствующих мероприятий, и в течение 1961–1964 годов из вспомогательных подразделений перешли на основное производство и в сектора института более 750 человек.

Повышение квалификации работающих также находилось под пристальным вниманием Б. Г. Музрукова. Мы уже приводили примеры его деятельности на этом важнейшем направлении. Здесь только укажем, что в 1960-е годы двадцать научных сотрудников получили докторские степени, более ста тридцати стали кандидатами наук. Начиная с 1968 года замещение вакантных должностей в научных и конструкторских подразделениях стало проводиться на конкурсной основе. Требования к соискателям включали докторскую степень для руководителей физико-теоретических секторов, газодинамиков и физиков-экспериментаторов, а также математиков. Руководители основных отделов и лабораторий в этих секторах должны были иметь степень не ниже кандидатской. Такое же требование устанавливалось для всех конструкторских подразделений. Испытатели имели право занимать руководящие должности при наличии как минимум высшего образования.

Несомненно, что предъявляемые к соискателям требования, в то время очень высокие, стимулировали профессиональный рост специалистов института, способствовали достижению успешных результатов по основной тематике. Ведь именно это было конечной целью различных преобразований в КБ-11, всех настойчивых поисков его руководством оптимальных решений сложных производственных и социальных проблем. Они велись не ради получения степеней и званий, не ради наращивания научно-технических «мускулов» — парка установок и машин — и не для удовлетворения так называемых ведомственных интересов, а в целях создания надежного и высокоэффективного ядерного щита страны.

Очень большое значение для успешной работы предприятия, которым руководил Борис Глебович, имела деятельность так называемых вспомогательных подразделений. Среди них была и ТЭЦ, созданная еще в конце 1930-х годов. Понятно, что к началу 1960-х ресурсы этой станции практически исчерпались. Нарастание объема производства, увеличение числа горожан — все эти и многие другие факторы налагали на энергетиков большую ответственность. Они не могли решить возникавшие перед ними задачи без поддержки руководства КБ-11.

В наши дни, когда энергетические проблемы необычайно остро встают перед жителями многих регионов не только страны, но и мира, остается только удивляться прозорливости руководства объекта, заложившего несколько десятилетий назад основу для нынешней бесперебойной работы электростанции ВНИИЭФ.

О том, как наращивались мощности, необходимые сегодня, рассказывает почетный энергетик, директор ТЭЦ в 1980-е годы Н. И. Репин: «В конце пятидесятых годов нормальное энергоснабжение нашего города и промышленности было под угрозой срыва, так как действующая котельная блока среднего давления могла стабильно вырабатывать не более 100 тонн пара в час, хотя проектная мощность равнялась 175 тоннам пара в час. Это происходило потому, что способ сжигания угля на вращающихся цепных решетках был далеко не совершенным. Цепные решетки котлов ТС-35 часто прогорали, их заклинивало, что вынуждало персонал останавливать котлы на замену колосников, держателей и цепей.

Необходимо было как можно быстрее включить в работу блок высокого давления в составе котла ТП-170 (производительностью 170 тонн пара в час) и турбины ВР-6. Строительство и монтаж оборудования велись интенсивными темпами благодаря большому вниманию, которое уделялось стройке двумя генералами: Б. Г. Музруковым и И. С. Любым, начальником Управления строительства. Они еженедельно проводили планерки с ведущими специалистами ОКСа, отдела оборудования, ТЭЦ. Борис Глебович строго следил за исполнением поручаемых заданий. Все участники планерок прилагали максимум усилий, чтобы справиться с ними к сроку — никому не хотелось увидеть укоризненный взгляд Бориса Глебовича, который он устремлял на нерадивых.

Многие вопросы поставки оборудования и дефицитных материалов решались благодаря Б. Г. Музрукову. Турбины высокого давления ВР-6 выпуска Уральского турбомоторного завода доставили нам много хлопот при монтаже и наладке. Потребовались неоднократные поездки в Свердловск на завод-изготовитель для решения технических вопросов и получения запчастей. Мне также пришлось ездить на этот завод, и в одну из поездок Борис Глебович дал мне рекомендательное письмо к председателю Свердловского исполкома горсовета. В Свердловске к Борису Глебовичу относились с большим уважением. Его письмо оказалось волшебной палочкой, которая открывала мне двери кабинетов заводоуправления, в том числе и директорского. Командировка была успешной. В сентябре 1959 года котел высокого давления был включен в работу. В течение наступившей зимы город и промышленные предприятия обеспечивались энергопродукцией в полном объеме.

В 1963 году Борис Глебович добился разрешения на подключение ТЭЦ к газопроводу. В то время переводить электростанции на газовое топливо разрешалось только в особых случаях, так как газа в стране добывалось мало.

Благодаря авторитету Бориса Глебовича, указавшего на важность задач, выполняемых КБ-11, такое разрешение было получено. Оно стало настоящим подарком коллективу ТЭЦ. Неизмеримо улучшились условия труда, возросла мощность котельной блока среднего давления, поскольку котлы могли стабильно выдерживать номинальную нагрузку. Работа энергетиков приобрела новый характер: из тяжелого физического труда, сопряженного с нахождением в облаках угольной пыли, она превращалась в более интеллектуальную деятельность с применением современных систем управления и контроля. Борис Глебович также помог нам получить разрешение на подключение ТЭЦ к линии системы “Рязаньэнерго” напряжением 220 тысяч вольт, что значительно повысило надежность энергоснабжения города. В то же время он с требовательным вниманием относился к повышению экономических показателей ТЭЦ и рентабельности ее производства, к снижению численности персонала — это было в те годы актуально для института».

Хорошее снабжение жителей города продуктами питания, их высокое качество, своевременная поставка на прилавок — казалось бы, важный, но не самый первостепенный вопрос среди многочисленных проблем, которые входили в сферу компетенции директора объекта. Однако Борис Глебович относился к его решению ответственно и требовательно. А непосредственно связанная с ним «черновая» работа — помощь подшефным совхозам — выполнялась директором могущественного оборонного предприятия так, что до сих пор их работники вспоминают это время как самый благотворный период.

Из воспоминаний Н. Ф. Вязовцева: «В Саров я приехал в 1955 году после окончания учебного заведения. В ОРСе нашего предприятия проработал 35 лет, из которых тридцать был начальником сектора организации торговли.

За период работы по долгу службы мне довелось неоднократно встречаться с Б. Г. Музруковым. Это оставило незабываемые впечатления о нем как о человеке, которому до всего было дело и который, несмотря на занятость, уделял и время, и достаточное внимание вопросу организации торговли.

Б. Г. Музруков был в курсе развития торговли не только в нашем городе, но и по стране, о чем говорили его рекомендации обратить внимание на те или иные газетные материалы, касающиеся обслуживания населения. Иногда он появлялся на оперативных совещаниях, проводимых в управлении ОРСа, где внимательно прислушивался к выступающим, делая в блокноте пометки. Очень удивило меня, когда нас, руководителей среднего звена, начальников секторов управления ОРСа, стали приглашать к Б. Г. Музрукову на оперативные совещания, где специально рассматривались только вопросы обслуживания населения города.

Зачем наше присутствие, если приглашены начальник ОРСа и его заместители? Мое недоумение быстро рассеялось. Я понял, что это делалось для того, чтобы услышать информацию о состоянии дел, как говорят, из первых рук, то есть от непосредственных исполнителей. Кроме вопросов, касающихся торгового обслуживания населения, на совещаниях разбирались проблемы самого ОРСа: строительство магазинов, столовых, ремонт, обеспечение оборудованием и другие.

ОРС постоянно чувствовал помощь Б. Г. Музрукова, которая положительно отражалась на обслуживании населения города. Не было случая, чтобы Борис Глебович не побывал перед открытием на вновь вводимом предприятии ОРСа, будь то столовая или магазин, и не только таких крупных, как универмаг “Юбилейный”, “Дом торговли” и т. д. Хорошо помню приход Бориса Глебовича в магазин, точнее, магазинчик, “Дары полей” на пр. Ленина (в настоящее время он называется “24 часа”) перед его открытием. В этом магазине впервые был установлен ленточный транспортер для подачи картофеля в торговый зал прямо на весы, что намного облегчало работу продавцов и ускоряло обслуживание покупателей. Борис Глебович с интересом отнесся к этому новшеству, которое впоследствии было внедрено в ряде магазинов.

ОРС постоянно чувствовал помощь Бориса Глебовича по внедрению в торговлю прогрессивных методов обслуживания населения. В 1960—1970-е годы торговля стала переходить на самообслуживание, в торговых залах стали активно использоваться контейнеры, которые требовались в больших количествах. И здесь не обошлось без вмешательства Б. Г. Музрукова. По его указанию ведущие предприятия города помогли ОРСу в их изготовлении.

Хочется в качестве примера привести еще один случай, говорящий о заботливом отношении Бориса Глебовича к людям. Одним из направлений в развитии торговли в 1970-е годы было обслуживание по системе заказов через магазины, которые закреплялись за конкретными предприятиями. Цель этого состояла в улучшении обслуживания трудящихся и бесперебойном снабжении продуктами повышенного спроса. Особое внимание уделялось организации обслуживания к праздничным дням (Новый год, Первомай и др.). Заранее готовился ассортимент товаров, чтобы охватить заказами наибольшее количество трудящихся. Как-то перед одним из таких праздников раздался телефонный звонок секретаря Б. Г. Музрукова, предупредившего меня о разговоре с Борисом Глебовичем.

“Товарищ Вязовцев, — сказал он, — я знаю, что вы отвечаете за организацию продажи праздничных продовольственных наборов через столы и магазины заказов работникам предприятий города. Я прошу взять это дело под постоянный контроль, чтобы не допустить какой-либо недоработки”. И меня опять-таки удивило беспокойство Бориса Глебовича — он был так загружен, но думал о людях, о том, чтобы их праздничное настроение ничем не было омрачено.

И теперь, проходя мимо здания, на фасаде которого установлена мемориальная доска в честь Б. Г. Музрукова, я невольно замедляю шаг, отдавая дань глубокого уважения этому человеку. Думаю, что не будет ошибкой сказать, что пока будет жить Саров, будет жива память о Борисе Глебовиче».

Ветеран ВНИИЭФ экономист Д. К. Квачев вспоминает: «Я не находился в непосредственном подчинении у Бориса Глебовича, но моя служба в ОРСе была связана с отраслями торговли и сельского хозяйства. Это направление деятельности было подконтрольно ему, и я постоянно общался с этим прекрасным человеком. С тех пор прошло много лет, но память о Борисе Глебовиче сохранится у меня до конца жизни.

Я часто вспоминаю его как директора огромного предприятия и удивляюсь, где находил он возможности так много времени уделять сферам торговли и сельского хозяйства.

Особенно пристальное внимание он обращал на работу ОРСа в 1960—1970-е годы. В то время произошла смена руководства этой организацией, начальником ее стал Геннадий Георгиевич Мартиросов, а вскоре прибыл и я на должность главного бухгалтера. Не реже одного раза в квартал Борис Глебович приходил в ОРС, собирал всех начальников отделов и товароведов и задавал два вопроса: “Что надо сделать, чтобы ОРС работал лучше?” и “Какая от меня требуется помощь?” Выступающих всегда просил говорить открыто и честно, не боясь своих начальников.

В конце совещания Борис Глебович также брал слово, подводил итоги и давал начальнику ОРСа указания, выдвигал конструктивные предложения. Особенно много усилий он приложил, чтобы улучшить работу ОРСа по торговле мясом и ранними овощами.

Перед приходом на совещание в ОРС Борис Глебович, как правило, посещал несколько магазинов, торгующих мясом и овощами. Таким образом, он заранее располагал достаточными сведениями о недостатках в реализации этих продуктов. Помню, как один раз приехал Борис Глебович и заявил: “Когда вы наведете порядок, когда на прилавке появятся такие овощи, как в теплице? Я вынужден вас наказывать за продажу некачественного товара. Скажите, что вам нужно от меня, чтобы навести порядок с продажей овощей?” Руководство ОРСа и товароведы заявили, что нужен утепленный транспорт, и буквально через неделю ОРСу был выделен специально оборудованный легковой автомобиль.

Борис Глебович часто выезжал в подсобные хозяйства, чаще всего в совхоз “Власть Советов”, то ли потому, что он находился далеко от города, то ли потому, что жилье и бытовые помещения в совхозе были ветхие и в недостатке. Тогдашний начальник ОРСа Г. Г. Мартиросов в беседе с Музруковым заявлял: “Я, Борис Глебович, в сельском хозяйстве не работал и не понимаю”, — поэтому Музруков, когда выезжал в совхоз, почти не приглашал его, а чаще всего звонил мне и давал задания, какие подготовить материалы по совхозам. В совещании на местах принимали участие специалисты, начальники участков, бригадиры. Выступления Бориса Глебовича на этих совещаниях воспринимались с большим вниманием и уважением. Борис Глебович не ограничивался только развитием производства сельского хозяйства, он решал и другие вопросы.

В бытность его директором ВНИИЭФ в совхозе “Власть Советов” были восстановлены все ветхие помещения и построены многие новые здания. Работники совхозов ждали

Бориса Глебовича, как бога, надеясь, что он поможет в любом вопросе их жизни и работы. Характерной чертой Бориса Глебовича было еще и то, что при появлении его в совхозе некоторые работники, проявляя истинное уважение, старались его чем-то угостить, но он был в этом неизменен: всегда отказывался от любых приглашений.

Хочется закончить строки в память о Борисе Глебовиче тем, что мне в жизни повезло, — я работал рядом с этим замечательно умным и одаренным руководителем».

Отношение Бориса Глебовича к подшефным совхозам было поистине отеческим. Конечно, военные годы, когда острейшие нужды промышленности вынуждали всех руководителей выжимать из села последние крохи, оставили глубокий след в его душе и сознании. Несомненно, ясное понимание роли сельского хозяйства для нашей страны заставляло директора Музрукова, государственного человека, принимать на себя высокие обязательства по отношению к селянам и неукоснительно выполнять их. А может быть, голос далеких предков-земледельцев с годами становился все слышнее ему, человеку городскому?

Один из ветеранов совхоза «Вперед» Ф. С. Липатов рассказывает: «В 1971 году я был избран председателем рабочего комитета, или рабочкома, совхоза “Вперед” (ранее работал учителем в средней школе № 4, которая находилась в подчинении гороно Арзамаса-16). На выборной профсоюзной конференции совхоза я впервые близко познакомился с Б. Г. Музруковым, который всегда присутствовал на таких важных собраниях нашего коллектива. Он не только внимательно слушал, но и выступал, ставил задачи. Директор совхоза Валентин Валерьянович Плетнев представил меня Музрукову. Я коротко рассказал о себе, о семейном положении, о том, как думаю работать председателем рабочкома, ответил на вопросы.

Позже мне часто приходилось встречаться с Борисом Глебовичем — он часто приезжал в совхоз, несмотря на свою занятость. Тогда у нас было много дополнительных проблем, так как в совхоз “Вперед” влился колхоз имени Василия Ивановича Пешехонова, Героя Советского Союза. Это хозяйство было отстающим. Б. Г. Музруков во всем помогал нам. Во-первых, сменили дойных коров “красногорбатовской” породы на “черно-пеструю”, более продуктивную (в совхозе имелись резервы, так как мы занимались племенной работой по разведению крупного рогатого скота и свиней). Во-вторых, занялись разработкой поймы реки Сатис, чтобы выращивать для города капусту, морковь, столовую свеклу и другие овощи и зелень. Борис Глебович лично контролировал эти работы, интересовался их ходом, поэтому часто приезжал на пойму уже после рабочего дня, вечером, осматривая посевы, прополку, уборку этих культур. В результате совхоз “Вперед” полностью снабжал жителей города Арзамас-16 белокочанной и цветной капустой, морковью, столовой свеклой. Борис Глебович особое внимание уделял увеличению посевов цветной капусты, моркови, укропа, петрушки.

Параллельно строились зимние и летние теплицы по выращиванию огурцов, помидоров, лука. Всеми этими культурами город снабжался полностью. Довели посевы до таких площадей: 60 га занимала капуста, 25 га — морковь, 25 га — свекла. Рабочие и служащие Арзамаса-16 и впоследствии полностью обеспечивались овощами и картофелем.

В период руководства объектом Б. Г. Музруковым развивался и совхоз “Вперед”. Улучшилось медицинское обслуживание населения центрального поселка и других отделений совхоза (Коврез, Кременки, Аламасово). В Кременках и Аламасове были возведены типовые школы — до сих пор лучшие здания в окрестностях. Улучшилась торговля, так как в селах Кременки и Аламасово, в поселке Сатис были построены новые большие магазины. Вся совхозная торговля подчинялась ОРСу Арзамаса-16, поэтому снабжение продуктами питания и промтоварами было лучше, чем в близлежащих районах. В поселке Сатис и селе Кременки построили столовые, в Кременках еще и новый клуб. А старые здания клубов в селе Аламасово и поселке Сатис отремонтировали. При клубах работали хорошие библиотеки.

Вся основа дальнейшего развития совхоза “Вперед” была заложена во время работы Б. Г. Музрукова. Очень жаль, что в настоящее время все наработанное, построенное развалили и разворовали и совхоз “Вперед”, как раньше говорили, совхоз-миллионер, практически распался».

Рассказывает И. И. Градобитов (в настоящее время — заместитель председателя профсоюза работников атомной промышленности и энергетики): «Будучи уже на пенсии, тяжело болея, Борис Глебович детально обсуждал с ответственными работниками проблемы различных подразделений ВНИИЭФ, в том числе и наших подшефных совхозов. Он живо интересовался их производственными показателями: сколько и какой продукции они производят, как она поставляется жителям города, достаточно ли продуктов питания в магазинах и какого они качества. В тот период в городе возникли перебои с поставкой от наших совхозов молочной продукции и цельного молока, и он просил обратить на это внимание и принять все меры по изменению ситуации. Например, продумать возможность продажи цельного молока до начала рабочего дня. Это были указания человека, который хорошо знал важность нормального питания подчиненных по опыту работы в военное время, знал цену рядовому работнику».

«Кроме решения производственных задач на объекте, — вспоминает В. Н. Горюнов, — Борис Глебович значительное внимание уделял сельскому хозяйству в прилегающих к нам районах Горьковской области. По его указанию на землях совхоза “Вперед” нашими службами был вскрыт доломитовый карьер, на котором тут же и началась работа. Туда был поставлен экскаватор и выделено около двадцати самосвалов. В зимнее время поля Дивеевского района были обеспечены доломитовой мукой, что позволяло “раскислить” почву и повысить урожайность сельскохозяйственных культур.

Самосвалы высыпали доломит на поля кучами, которые потом разбрасывались вручную. Борис Глебович дал указание заводу и автодорожному управлению изготовить так называемые ТУРы (тракторные универсальные разбрасыватели). На паях с заводом мы изготовили пять таких машин: мы делали ходовую часть, а завод — механическую. Перед тем как ТУРы были переданы горьковчанам, на одной из первомайских демонстраций по площади Ленина провезли эти машины. Создалась довольно впечатляющая картина, похожая на парад военной техники. Старожилы города наверняка помнят ее».

Вот так, удивительным образом сочетая государственный взгляд на проблемы со вниманием к рядовым, бытовым вопросам жизни и работы своих сотрудников, директорствовал во ВНИИЭФ Борис Глебович. 1960-е годы выбраны для подробного рассказа о его делах не случайно. Это было время гигантских свершений всего народа, всей страны. В делах такого размаха и проявлялся со всей полнотой талант руководителя Музрукова.

Личным примером

Для КБ-11 огромную важность представляла проблема подготовки кадров самых разных направлений и уровней. До 1957 года основным путем ее решения был прием молодых специалистов с Большой земли.

Из книги Г. Д. Куличкова «ВНИИЭФ. Исторический очерк»: «Кадровое пополнение КБ-11 осуществлялось из различных источников. Научные работники и инженерно-технические специалисты, выпускники вузов, техникумов, ремесленных училищ и школ ФЗО прибывали на объект в централизованном порядке… В первой половине 1950-х годов в КБ-11 было направлено более тысячи молодых специалистов.

Пополнение объекта рабочими кадрами осуществлялось в некоторой степени и за счет приема на работу демобилизованных солдат охранной воинской части, трех военно-строительных полков, дислоцированных в поселке Саров, а также выпускников школ и неработающего населения…

Поскольку объект комплектовался преимущественно молодыми кадрами, интенсивно росло число новых семей, а это вызывало необходимость все более широкого строительства жилья, роста закрытого города».

В то время очень остро стояли на объекте строительные проблемы. Достаточно сказать, что планы капитального строительства 1954–1955 годов были не выполнены. Причинами этого явились слабость производственной базы № 585 стройуправления (именно оно проводило все строительные работы на объекте) и недостаток (после вывода за пределы зоны бывших заключенных) квалифицированных кадров. Проблема осложнялась тем, что из года в год увеличивалось число прибывающих в поселок ближайших родственников сотрудников объекта.

Между тем существовал и другой путь подготовки нужных специалистов. В книге Г. Д. Куличкова «ВНИИЭФ. Исторический очерк» указано, что он был предложен Министерством среднего машиностроения. Но нетрудно догадаться, что новый начальник объекта Б. Г. Музруков во многом поддерживал эту инициативу. Он, несомненно, по собственному опыту знал, что экстенсивный метод наращивания сил, основанный на притоке кадров извне, может негативно сказаться на настроениях сотрудников. Борис Глебович учитывал, что если перед человеком открыта реальная перспектива профессионального роста, то он работает с высокой отдачей, творчески, во много раз производительнее. Повышение образовательного ценза является в развитом обществе сильным стимулом. Поэтому Музруков и предложил готовить кадры в основном на месте, в КБ-11, а для этого создать все необходимые условия, поддерживать тех, кто хочет учиться и учится, помогать сотрудникам, желающим повысить свой научный статус, предоставив им возможность защитить диссертации на объекте.

При этом необходимо отметить очень важную деталь: когда в институте формировалось новое направление, резко возрастал объем работ, когда требовались специалисты уникального профиля, Б. Г. Музруков всегда поддерживал решения и о расширенном «внешнем» наборе выпускников вузов или училищ, и о приглашении нужных сотрудников из других организаций.

Обратимся вновь к монографии «ВНИИЭФ. Исторический очерк»: «Позиция министерства в отношении кадрового пополнения КБ-11 не замедлила сказаться на резком снижении числа централизованно направляемых молодых специалистов, выпускников вузов, техникумов и различных профессиональных училищ. Если в 1956 году на объект их было направлено 335 человек, то за последующие три года — всего 318. Если в 1956 году путем организованного набора через Москву в КБ-11 было принято более 230 выпускников ремесленных училищ и школ ФЗУ, то за 1957–1959 годы — всего половина этого числа.

Новая ситуация в кадровом укомплектовании объекта указывала на необходимость усиления внимания к проблеме повышения квалификации различных категорий сотрудников».

О той «остепеняющей» работе, которая при активном участии Бориса Глебовича разворачивалась для специалистов с высшим образованием, можно судить по воспоминаниям В. Ф. Колесова: «Борис Глебович не стремился выдавать себя за ученого, но людей науки он очень уважал и всячески старался создавать для них благоприятные условия работы.

Борис Глебович, наряду со многими другими обязанностями директора, осуществлял общее руководство подготовкой и повышением квалификации научных кадров. Одновременно он являлся председателем ученого совета ВНИИЭФ. Ученый совет рассматривал докторские, отчасти и кандидатские диссертации, присваивал звания профессора и старшего научного сотрудника, избирал на должности (по конкурсу или на новый срок) начальников отделений, а в необходимых случаях — также начальников отделов и лабораторий, заслушивал и утверждал решения секций ученого совета по присуждению ученых степеней кандидата наук и по вопросам избрания на должности.

Председатели секций ученого совета (Ю. Н. Бабаев, Е. А. Негин, С. Г. Кочарянц и другие) отвечали непосредственно за подготовку и повышение квалификации научных кадров по своим тематическим направлениям. Секциям было предоставлено право принимать к защите кандидатские диссертации и проводить конкурсы на замещение должностей младшего и старшего научных сотрудников.

Система подготовки научных кадров, сложившаяся во ВНИИЭФ при Борисе Глебовиче, в основном сохранилась до настоящего времени. Эта система работала по двум направлениям: аспирантура без отрыва от производства и соискательство ученых степеней. Организационно руководство аспирантами и соискателями проводилось группой (позднее отделом) ученого секретаря. В обязанности этой группы входили изучение потребности ВНИИЭФ в научных кадрах, составление текущего и перспективного планов их подготовки, организация приема в аспирантуру и на звание соискателя, ежегодная аттестация аспирантов и соискателей, составление графика прохождения конкурсного избрания на должности.

К подготовке и повышению квалификации научных кадров Борис Глебович и подчиненные ему руководители относились очень ответственно. Характерно, что в справках очередных комиссий, которые изучали состояние работы с кадрами во ВНИИЭФ, обычно констатировалось отсутствие проблемы с подготовкой научных кадров в институте. Отмечалось, что во ВНИИЭФ есть все условия для формирования и роста специалистов высшей квалификации, этот рост, как правило, обеспечивается непосредственно в процессе основной работы, в институте успешно действуют системы аспирантуры и соискательства.

За период с 1954 по 1964 год во ВНИИЭФ защитили докторские диссертации 20 человек, кандидатские — 63 человека. В плане подготовки научных кадров на 1963–1967 годы ставилась задача подготовки 20 докторов и 87 кандидатов наук. В середине 1960-х годов в аспирантуре без отрыва от производства обучались 76 человек и 155 человек числились как соискатели ученой степени. На 1 января 1969 года во ВНИИЭФ было 83 аспиранта и 380 соискателей, на 1 января 1973 года — 104 аспиранта и 610 соискателей.

К руководству аспирантами и соискателями привлекались не только ученые ВНИИЭФ, но и высококвалифицированные специалисты московских институтов (Л. А. Галин, А. И. Базь, В. С. Владимиров и другие ведущие ученые). Многие сотрудники ВНИИЭФ, обладавшие глубокими знаниями и высокой квалификацией, назначались научными консультантами соискателей. В целях обеспечения более качественной и своевременной сдачи кандидатских экзаменов для аспирантов и соискателей при вечернем институте были организованы курсы иностранных языков и философии.

В 1950—1970-е годы во ВНИИЭФ ежегодно поступали значительные контингенты молодых специалистов с хорошей теоретической подготовкой. Потребность института во все новых специалистах объяснялась возрастанием объема работ, появлением новых тематических направлений и созданием новых структурных подразделений (секторы 13 и НКБС, новые отделы, лаборатории). В 1968 году в институт из различных вузов страны прибыло 196 молодых специалистов, в 1972 году — 333. Всего в институте в 1969 году работало 385 молодых специалистов, на конец 1971 года — 661 молодой специалист, при этом 590 из них имели высшее образование, остальные — среднее специальное. С 1969 года в подразделениях ВНИИЭФ функционируют советы молодых специалистов.

К концу 1960-х годов ВНИИЭФ был полностью укомплектован научными, инженерно-техническими и руководящими кадрами в соответствии со штатным расписанием. На инженерно-технические должности, как правило, стали назначаться дипломированные специалисты или сотрудники, имеющие производственный опыт и обучающиеся на старших курсах институтов и техникумов. В 1960—1970-х годах многие руководители и научно-технические работники ВНИИЭФ прошли учебу (с отрывом от производства) на курсах при Центральном институте повышения квалификации (ЦИПК), а также в его московских и горьковском филиалах».

Чтобы было понятнее, с чего начинались музруковские инициативы, приведенные факты можно дополнить информацией из книги Г. Д. Куличкова: «В конце 1959 года из 12 507 сотрудников в КБ-11 было 290 научных работников. Из них десять человек имели степень доктора наук и 35 защитили кандидатскую диссертацию».

Для начальника объекта генерал-майора инженерно-технической службы Б. Г. Музрукова «присвоение очередного звания» научному сотруднику, инженеру, рабочему было не формальной процедурой. Он высоко ценил образованность, сам всю жизнь стремился узнавать новое, постигать неизвестное, разбираться в запутанных явлениях и ситуациях. Эти личные особенности помогали ему в решении постоянно возникающих проблем института, в беседах с сотрудниками он мог быстро сориентироваться, полностью войти в курс дела и оперативно принять оптимальное решение. Он хорошо знал цену знаниям, их силу, поэтому старался всеми способами подвигнуть людей к учебе, к усвоению новой информации, хотя бы специальной, и очень хотел, чтобы такие качества специалиста стали составляющей его повседневной жизни.

Кроме того, Борис Глебович, мудрый, много переживший и повидавший человек, понимал, какое значение имеют во время сказанное руководителем доброе слово, оказанная в трудную минуту поддержка или, напротив, последовавшее «за дело» справедливое наказание. Эти черты Б. Г. Музрукова отразились в воспоминаниях В. Т. Стасько:

«Борису Глебовичу присущ был талант находить и воспитывать кадры. Толковые подчиненные, будущие руководители сами собой не появляются. Их надо терпеливо готовить, поручая им дело, доверяя им и умело контролируя. Честолюбие, жесткость, уверенность в себе наряду с компетентностью и профессионализмом — пожалуй, самые важные качества у подчиненного, которого растят руководители себе на смену.

Я был случайным свидетелем одного телефонного разговора Бориса Глебовича с директором Сталинградского, кажется, металлургического завода. Когда ему сообщили фамилию, имя и отчество этого директора и потом соединили с ним, то Борис Глебович представился просто: “Музруков говорит…” А после небольшой паузы обратился к собеседнику на “ты” и по имени, провел краткий и деловой разговор, пообещал сегодня же кого-то отправить в Сталинград, попрощался, положил трубку и пояснил, что этот директор работал, оказывается, у него на Уралмаше во время войны заместителем начальника цеха. Разговор, которому я был свидетелем, состоялся в начале 1970-х годов.

Уралмаш — общепризнанная кузница кадров для тяжелой промышленности СССР, и главным кузнецом в ней в самые трудные годы был Борис Глебович Музруков. То же самое можно сказать и о времени, когда он возглавлял комбинат в Челябинске-40. И время директорства во ВНИИЭФ в этом отношении только подтверждает присущий Борису Глебовичу дар наставника.

Достаточно привести в пример судьбу такого человека, как Л. Д. Рябев, которого буквально на моих глазах Б. Г. Музруков “поднимал на крыло”. Пригласив его из ГК КПСС в 1967 году на, казалось бы, не очень громкую должность заместителя главного инженера по производству и НОТ, Музруков вскоре поручил ему координацию работ по проблеме фоностойкости, затем — по внешним испытаниям.

В конце 1960-х годов стало складываться новое крупное научное направление по лазерной проблематике. На совещании у Б. Г. Музрукова мы, его инициаторы и участники, обсуждали, что и как делать, кому поручить вести дела по этой проблеме на уровне предприятия (звено такой координации было только на уровне научного руководителя и его первого заместителя). Директор выслушал всех, не вступая в дискуссию, потому что был готов к принятию решения по этому вопросу. Взял подготовленный заранее, до совещания, проект приказа, из которого следовало, что и эту проблему он поручает координировать заместителю главного инженера Льву Дмитриевичу Рябеву, присутствующему здесь же, и подписал приказ.

В итоге Борис Глебович подготовил будущего директора ВНИИЭФ, который сменил его, когда он заболел, открыл дорогу своему воспитаннику в ЦК КПСС, на пост министра МСМ, на пост заместителя председателя СМ СССР по ТЭК. К слову, на кандидатуре Л. Д. Рябева сошлись в оценках и Б. Г. Музруков, и Е. П. Славский, что также весьма показательно».

Вспоминает Л. Д. Рябев (директор ВНИИЭФ с 1974 по 1978 год, заместитель министра, министр среднего машиностроения в 1984–1989 годах, заместитель председателя Совета министров СССР, заместитель премьер-министра Кабинета министров СССР, первый заместитель министра атомной энергии в 1989–1993 годах):

«В октябре 1972 года Борис Глебович позвонил мне в Горьковский обком КПСС и сказал, что он договорился с первым секретарем обкома Масленниковым о моем возвращении во ВНИИЭФ. (Тут надо пояснить, что в начале 1970-х я, по рекомендации Б. Г. Музрукова, был откомандирован из института на партийную работу.) Но пока шло оформление документов, Борис Глебович тяжело заболел, и я его уже не застал на рабочем месте. Состояние здоровья Бориса Глебовича было настолько критическим, что прибывший на объект начальник Третьего Главного управления при Минздраве А. И. Воробьев дал указание срочно вызвать в город родственников.

С разрешения врачей я посетил Бориса Глебовича. Разговор наш был краткий. Я пытался приободрить Бориса Глебовича, но он в этом не нуждался. Видно было, как огромным усилием воли он стремится преодолеть болезнь, обрушившуюся на него. В этом ему активно помогали две замечательные женщины: Валентина Дмитриевна — супруга и врач Людмила Александровна Павлова. Все это дало результаты. Тяжелейший кризис был преодолен и дела пошли на поправку.

Во время последующих встреч с Борисом Глебовичем мы говорили о работе, о проблемах, стоящих перед институтом, о прочитанных книгах (у Бориса Глебовича была большая и прекрасная библиотека) и никогда — о болезнях.

В те критические дни еще раз проявился характер этого мужественного человека, привыкшего в первую очередь думать не о себе, а о деле, которое ему поручено. Характер Бориса Глебовича ковался в трудные предвоенные годы индустриализации страны, в тяжелейший период Великой Отечественной войны, в годы восстановления и развития народного хозяйства. Он всегда трудился на важнейших участках. В годы войны возглавлял производство на крупнейшем заводе Уралмаш. Его самоотверженный труд был отмечен в те годы Звездой Героя Социалистического Труда. Уралмашевцы мне рассказывали, что уже в 1944 году Борис Глебович готовил завод к переходу на мирные рельсы и осуществил затем его в сжатые сроки.

29 ноября 1947 года было принято постановление правительства СССР: “Придавая особо важное значение делу обеспечения скорейшего окончания строительства и подготовки к пуску и эксплуатации комбината № 817, Совмин постановляет: назначить т. Музрукова Б. Г. директором комбината № 817 ПТУ при Совмине, освободив его от работы директором УЗТМ”. Заместителем директора и научным руководителем комбината в этот период был назначен академик И. В. Курчатов, а заместителем директора по металлургии — Е. П. Славский, до этого возглавлявший комбинат № 817. Комбинат № 817 (сегодня он называется “Маяк”) был первым плутониевым предприятием в стране, и от его успешной работы зависели сроки создания атомной бомбы.

Уже в октябре 1949 года, учитывая исключительные заслуги перед Родиной в деле решения проблемы использования атомной энергии, Борис Глебович — Герой Социалистического Труда — был представлен к награждению второй золотой медалью “Серп и Молот”. Затем в течение 19 лет (с 1955 года) Борис Глебович был директором крупнейшего научно-технического центра страны в области ядерного оружия — ВНИИЭФ. В эти годы в институте широко разворачивались работы по созданию водородного оружия после успешного испытания первой отечественной двухступенчатой водородной бомбы РДС-37 в 1955 году.

В 1957 году министром атомной отрасли стал Е. П. Славский. Проблемы в руководстве института осложнились еще и непростыми взаимоотношениями между этими двумя уникальными и легендарными личностями. Вообще-то Ефим Павлович и так не очень жаловал ядерно-оружейные объекты в отличие от предприятий горнорудной (урановой) промышленности, где он бывал ежегодно. На моей памяти Ефим Павлович во ВНИИЭФ приезжал лишь дважды: в 1964 и в 1973 году.

При обсуждении программы испытаний в 1964 году, когда А. И. Веретенников поставил вопрос о приборном оснащении испытательной базы, Ефим Павлович в свойственной ему полушутливой манере свел всю проблему к опыту Гражданской войны, когда конники передавали информацию жестами, располагаясь на возвышенных местах. В те годы фактически затормозилось и развитие объекта. И только обращение руководства института к первому секретарю Горьковского обкома КПСС, а через него — и к Брежневу изменило ситуацию.

Нужно отметить, что летом 1973 года, когда Е. П. Славский вместе с Д. Ф. Устиновым посетили ВНИИЭФ, он все же нашел возможность сказать теплые слова о Борисе Глебовиче на заключительном совещании, вспомнив его работу на комбинате “Маяк”.

Борис Глебович оперативно реагировал на предложения ученых, уделял огромное значение развитию вычислительной базы в институте, и не только для научных исследований, но и для решения экономических задач. Он активно поддержал работы по взрывному обжатию малых масс термоядерных смесей, созданию ускорителей импульсных реакторов, лабораторно-испытательной базы по ядерным зарядам и боеприпасам. Ни одно серьезное дело не проходило на объекте без его участия. Тесное сотрудничество и взаимодействие Д. А. Фишмана, Е. Г. Шелатоня и Б. Г. Музрукова помогли преодолеть трудности, встретившиеся при освоении производства нового класса газовых реакторов. Я уже не говорю о колоссальной нагрузке, связанной с серией воздушных ядерных испытаний в 1961–1962 годах и с переходом затем на подземные взрывы.

Уважительное отношение Бориса Глебовича к ученым, специалистам, рабочим проявлялось во всем. Видно было, как преображалось его лицо, на нем появлялась улыбка, глаза излучали тепло при встречах с В. А. Цукерманом или А. И. Павловским, Г. А. Сосниным или С. Б. Кормером, другими учеными. “Товарищ профессор!” — в полушутливой форме мог обратиться Борис Глебович к ним по тому или иному вопросу. Таким же уважительным было и отношение работников института к Борису Глебовичу.

В целом за годы работы Бориса Глебовича в институте сформировалось высококвалифицированное руководящее ядро, включающее многие яркие личности, что и обеспечило успех делу.

В сложные моменты Борис Глебович никогда не кричал, тем более нельзя было от него услышать нецензурной брани, но если провалено задание, не выполнено обещание, человек мог в полной мере ощутить силу его гнева. Тогда глаза его приобретали стальной оттенок, вид становился суров и грозен, тем более если Борис Глебович был еще и в генеральской форме, и только от этого вида, мне кажется, человеку делалось очень не по себе.

Ровным, глуховатым голосом, строго, лаконично излагал Борис Глебович суть проблем — было ли это на колдоговорной конференции, на оперативках или на заседаниях партийных органов. Он умел слушать и услышать, когда выносились отдельные предложения, создавал строгую атмосферу высокой ответственности. Был корректен по отношению к людям, доступен, но не участвовал ни в шумных компаниях, ни в застольях.

Не было ни одной сферы деятельности на объекте, которая бы его не интересовала. Когда развернулось движение за коммунистическое отношение к труду, Борис Глебович взял личное обязательство. В нем, в частности, был такой пункт: создать хор при управлении института. Вначале отношение к этой идее было скептическое, но нашлось столько энтузиастов и талантов, что вскоре это обязательство было реализовано. Хор разрастался, и за короткий период под управлением мастера своего дела С. А. Гусева коллектив добился звания “народного”, успешно гастролировал и за пределами города. Нашлись замечательные исполнители, такие, как Галина Затонская, и другие.

Борис Глебович был поборником всего нового. Он внимательно знакомился с журналами, и часто от него можно было получить копии тех или иных заметок, статей, содержащих материалы, которые могли бы быть реализованы на объекте. Вместе с руководителем планово-экономического отдела Н. Д. Голованем Борис Глебович выступил инициатором проведения экономических конференций в городе. Оценки, выполненные в тот период, показали огромный экономический эффект от перевода ТЭЦ на газ, централизации складского хозяйства, машинного учета материальных запасов.

С именем Бориса Глебовича связаны совершенствование документооборота в институте, внедрение современных технических средств охраны объектов, реорганизация общественного питания, развитие совхозов, медицинских и других социальных учреждений.

Его отмечали простота и скромность в быту. Никаких излишеств ни на работе, ни дома. Везде строгая деловая обстановка. Когда в 1974 году у Бориса Глебовича приближалась юбилейная дата, мы решили отметить это событие, создали юбилейную комиссию во главе с С. Б. Кормером. Но не успела еще эта комиссия развернуть работу, как пришло письмо-обращение Бориса Глебовича, в котором он просил никаких мероприятий по поводу его семидесятилетия не планировать. Борис Глебович писал, что он, как коммунист, против проведения каких-либо юбилейных чествований. Его пожелание было выполнено…

Конечно, Бориса Глебовича воспитывало суровое время. Стоит вспомнить лишь эпизод, связанный с его переходом с Уралмаша на “Маяк ”, когда он попросил знакомого подобрать литературу по специальным вопросам, а также обсуждал с ним вопрос о его возможном переходе на “Маяк ” без предварительной проверки этого лица соответствующими органами. Последовала быстрая реакция вышестоящих инстанций, и Б. Г. Музрукову постановлением Совмина, подписанным Сталиным, был объявлен строгий выговор за нарушение правил секретности.

Борис Глебович Музруков по праву относится к такой блестящей плеяде выдающихся руководителей нашей страны, как Д. Ф. Устинов, Б. Л. Ванников, А. П. Завенягин, В. А. Малышев, Е. П. Славский и другие, под руководством которых в сжатые сроки в СССР была проведена индустриализация, обеспечена победа советского народа в Великой Отечественной войне, за короткое время в разоренной войной стране создан мощный ядерный щит и обеспечено на многие годы мирное небо.

Где бы ни трудился Борис Глебович, он везде оставлял о себе добрую память. Об этом не раз вспоминал, в частности, в разговоре со мной председатель Совмина Н. И. Рыжков, прошедший на Уралмашзаводе путь от рабочего до директора. И даже когда за глаза иногда называли его “царь Борис”, чувствовалось навсегда сохраненное к нему глубокое уважение. Суровый и властный, скромный в личной жизни и заботливый на производстве, выдающийся организатор и неутомимый труженик, превыше всего ставящий интересы дела, — таким он остается в нашей памяти».

Вспоминает лауреат Государственной премии конструктор А. Е. Телегин: «1961 год. Идет сумасшедшая подготовка к испытаниям ядерных зарядов. Телефонный звонок. “Говорит Музруков. Товарищ Телегин, доложите о готовности заряда такого-то (называет индекс) к испытаниям”. Я был ведущим по этому заряду. Рассказал. “Спасибо. Заряд вовремя должен быть готов к испытаниям”.

Эпизод незначительный, однако много говорящий о стиле руководителя, понимающего психологию человека, воздействующего на него словом, а не административными мерами. Казалось бы, зачем руководителю столь высокого ранга обращаться непосредственно к исполнителю, не лучше ли получить сведения по инстанции? Но в этом и заключается феномен руководства Бориса Глебовича. После такого разговора появляются необычайное чувство ответственности, желание сделать все возможное, что в твоих силах.

Однако в редких случаях Борис Глебович мог и власть употребить. В 1965 году на совещании у Д. А. Фишмана по разработке Д-22 выяснилось, что один из исполнителей задания не сделал, при этом упорно старался выгородить себя. Борис Глебович понял, что увещевания тут не помогут, и коротко и строго сказал:

— Запишите в протокол — наказать».

Рассказывает заслуженный машиностроитель РФ И. Н. Сидоров: «В начале 1970-х шла разработка изделия по особому графику. Вот оно в сборочном цехе. Монтаж закончен. С начальником цеха Г. Ф. Беляшкиным согласовываем предварительно дату заказа спецтранспорта (литерный поезд). Изделие принято ОТК завода и предъявлено представителю заказчика. Транспорт заказан, а значит, осталось несколько дней до отправки. И надо же было случиться так, что на последнем этапе проверки изделия представителем заказчика выходит из строя покупной узел автоматики! Пригласили главного конструктора. Консилиум специалистов. Решение: изделие за полигон не отправлять. Был поздний вечер. Позвонил Борису Глебовичу. Он переговорил с Главным конструктором и дал отбой.

Утром Музруков вызывает меня по прямому телефону: “Доложите, как был организован процесс сборки изделия”. Я объяснил. Он мне: “Вы все правильно сделали, за исключением одного. Транспорт надо заказывать только тогда, когда представитель заказчика примет изделие, поставит пломбу на тару”. Я вышел из кабинета расстроенный: изделие пойдет на полигон с опозданием относительно объявленного срока. В тот день я несколько раз спрашивал у секретаря начальника объекта Анастасии Степановны, не звонил ли Борис Глебович в отдел кадров. — “Нет”. Потом пошел к заместителю директора по кадрам Б. М. Савину с вопросом, буду ли я дальше работать в производственном отделе. Звонка от Бориса Глебовича не было, и вот уже 32 года как я работаю в этом отделе. Отправлены на полигоны сотни изделий, и срывов больше не было».

Главный технолог ВНИИЭФ, лауреат Ленинской и Государственной премий Г. Г. Савкин вспоминает случай, связанный с серийным изготовлением изделий — систем усиления: «Готовили к отправке очередную партию продукции. Борис Глебович позвонил непосредственно в сборочный зал и спросил меня, на какое время вызывать самолет. Я ответил, что к 14.00 партия будет готова к отправке. Однако произошло непредвиденное: на одном из контейнеров ионизационная камера показала наличие активности. Пришлось заново проверять герметичность АГР, менять ионизационную камеру, так что партию смогли отправить на аэродром только в 15.30. Выслушав после этого мой доклад, Борис Глебович констатировал, что я не выполнил своего обещания и должен буду оплатить простой самолета из своей зарплаты. Я понимал, что такая мера ответственности необходима и диктуется чрезвычайными обстоятельствами. В то же время и Борис Глебович четко знал, что производственный процесс сложно прогнозируется во времени, что отклонения от прогноза реально возможны и не всегда зависят от организации производства. Видимо, поэтому несколько дней спустя появилось распоряжение о моем премировании — примерно на ту же сумму, которую я выплатил за простой самолета».

Лауреат Государственной премии инженер-конструктор Г. И. Иванов: «В начале 60-х годов пришлось мне участвовать в отработке одного из самых ответственных узлов заряда — безопасных электродетонаторов (ЭД). В течение почти трех лет совещания проходили в основном у первого заместителя главного конструктора Д. А. Фишмана, и на них часто присутствовал Е. А. Негин, а иногда сам Ю. Б. Харитон. Подготовка протоколов совещаний обычно поручалась мне.

Совещания проходили порой в напряженной атмосфере: задания требовалось выполнять в жесткие сроки, спрос был суровым. Не все получалось в этом новом, необычном деле — бывали сбои. На одном из совещаний присутствовал со своим “штабом” Б. Г. Музруков. Срывались сроки поставок, начали выяснять, в чем причины нарушения сроков. Борис Глебович слушал внимательно, не прерывая. После сообщения о решении одной технологической проблемы докладчик отвечал на вопросы неуверенно, стал путаться и пустился в общие рассуждения, искал объективные причины срыва сроков. Борис Глебович задал уточняющий вопрос, но четкого ответа не последовало. “Садись!” — показал знаком Борис Глебович. Докладчик, упорствуя, опять повторил свои доводы.

Повернувшись к своему секретарю, Музруков ледяным голосом негромко произнес: “Наказать!” Наступила гнетущая тишина в зале. Да, когда требовало дело, Борис Глебович мог быть суровым и жестким».

Очень большое значение Борис Глебович придавал сохранению исторического опыта. Он понимал, что молодые специалисты, выросшие уже в других условиях, чем те, в которых жили и работали их отцы и тем более деды, могут не вполне ясно представлять, какой ценой оплачены эти условия, пусть скромные, но достаточные для развития, для дальнейшего подъема страны. И, обладая уникальным опытом, непосредственным знанием этих поистине исторических процессов, Борис Глебович считал нужным поведать о том, что знал, более молодым товарищам.

А. Е. Телегин: «1970 год. В советские времена лекционная система была одной из форм гуманитарного образования людей. Будучи членом партбюро, я организовал лекцию

“Тыл страны во время Великой Отечественной войны” и решил попросить рассказать об этом Бориса Глебовича. Позвонил ему, естественно, через секретаря. Откровенно говоря, на его согласие я почти не надеялся. При огромной загруженности производственными и общественными делами отвлекаться на подобные мероприятия, так мне казалось, Борис Глебович не может, тем более что и попросил-то его неизвестный ему человек. Каково же было мое удивление, когда, не раздумывая, Борис Глебович спокойно согласился, как будто лекция у него была готова и ее надо было только прочитать, как это делают большие руководители. Точно в назначенный час стройный и подтянутый Борис Глебович вошел в зал. Его встретили искренними аплодисментами — люди понимали, что перед ними не только руководитель их предприятия, но и незаурядный человек, историческая личность. Зал был переполнен, люди стояли в проходе, в коридоре, на лестничной площадке. Я объявил, что лекцию “Тыл страны во время войны” прочитает директор института Б. Г. Музруков. Вновь раздались аплодисменты.

Борис Глебович встал и с присущим ему спокойствием сказал: “Я не буду читать лекцию, я расскажу вам о своей жизни во время войны, о великой человеческой трагедии и радости победы, о народе, вынесшем в военное лихолетье нечеловеческие муки и лишения и сохранившем свою неистребимую твердость духа”.

Зал замер: не было слышно ни единого звука…»

Для многих молодых специалистов уже одно имя директора звучало как легенда. Факты его биографии даже в те времена казались фантастикой. Сила и обаяние его личности были таковы, что сами по себе становились «воспитательным методом».

И. И. Градобитов: «Всю информацию, связанную с Б. Г. Музруковым, я по молодости воспринимал в основном как романтик. Так было до встречи с Борисом Глебовичем на одном из внутренних полигонов во время испытания весьма крупной лазерной установки со взрывным способом накачки рабочего вещества. Этот опыт готовился очень тщательно и довольно долго, его проведение находилось под контролем всех заинтересованных организаций, естественно, прежде всего директора института. Опыт проводился в ночное время, экспресс-информация о результатах была немедленно передана по инстанциям. Все ждали реакции, в первую очередь со стороны руководства ВНИИЭФ.

Вскоре после начала рабочего дня нам стало известно, что на полигон приедет Б. Г. Музруков. Мы, исполнители, находились в большом нетерпении, и я не сразу заметил, как из очередной подъехавшей машины вышел, не спеша и немного сутулясь, пожилой человек в гражданской одежде. К нему бодрым шагом устремилось руководство нашего подразделения. Я не воспринял приехавшего как крупную величину и невольно спросил рядом стоящего коллегу: “Кто это?” В ответ мне было сказано: “Музруков”.

Только тогда я осознал, что это и есть сам Музруков, и мне, наконец, представился случай увидеть его близко.

После нескольких отчетных фраз руководителя опыта Музруков абсолютно неожиданно спросил: “А где Евгений Герасимович?” (Евгений Герасимович — это Шелатонь, директор завода ВНИИЭФ, на котором изготавливалась вся необходимая для проведения опыта механическая часть.) Срочно позвонили на завод, передали Шелатоню просьбу Музрукова приехать на полигон. Борис Глебович включился в разговор, но чувствовалось, что он с нетерпением ждет Шелатоня. Он подъехал примерно через полчаса. Они с Музруковым обменялись крепким рукопожатием, и тогда Борис Глебович пригласил всех участников пройти по полигону и визуально познакомиться с результатами опыта.

Надо сразу подчеркнуть, что вид опытной площадки производил сильное впечатление. Повсюду валялись далеко разлетевшиеся осколки металлоконструкций различных размеров, а в некоторых местах еще горели деревья и деревянные конструкции. По полигону были разбросаны осколки стекла от той оптической системы, которая использовалась в данном опыте. Некоторые оптические линзы были выведены из нормального состояния за счет сгорания их покрытия, от чего они потеряли свой блеск и выглядели не зеркальными, а как будто окутанными туманом. На поле стоял запах продуктов взрыва.

Наблюдая со стороны за поведением двух директоров — института и завода, — я понял, что их объединяет что-то важное, что мне не знакомо и не ведомо. По опытному полю чуть впереди всех шел, низко опустив голову, Борис Глебович. За ним — Шелатонь. Они обменивались редкими фразами, которые мы, идущие сзади, почти не различали. Перед нами были двое людей, единых во взглядах, в чувствах, в гордости за свою работу. По завершении осмотра Музруков остановился и, обращаясь к Шелатоню, произнес: “Евгений Герасимович, ты выполняешь план, делаешь такие мощные металлоконструкции, а здесь мгновение — и нет ничего, все разрушено. Какая силища”. Это было сказано директором Уралмашзавода своему коллеге, который во время войны обеспечивал фронт самолетами. На меня диалог двух руководителей, знающих условия выпуска военной техники не из книг, а из собственного жизненного опыта, произвел очень сильное впечатление и оставил в памяти глубокий след. Я смотрел на них глазами человека другого поколения, с чувством чего-то непонятого нами, недосказанного, с чувством сожаления и зависти. Я перед собой вдруг ясно увидел людей, которые всецело отдают себя своему делу и в то же время уважают труд других, переживают за результаты работы коллектива и испытывают гордость за причастность к тем свершениям, которые выпали на их нелегкую жизнь.

Эта встреча с Борисом Глебовичем на полигоне запомнилась мне навсегда. Я и сегодня вижу Музрукова, идущего по опытному полю с задумчиво опущенной головой».

Хочется привести еще два фрагмента из воспоминаний людей, которым довелось общаться с Борисом Глебовичем Музруковым в переломные моменты не только их карьеры — пожалуй, всей жизни.

«В феврале 1964 года, — вспоминает В. Н. Горюнов, — я был приглашен к Борису Глебовичу. Состоялся разговор, который врезался мне в память на всю мою последующую трудовую жизнь.

Я вошел в кабинет, в котором, кроме хозяина, никого не было. Борис Глебович вышел из-за стола, тепло поздоровался со мной, пригласил сесть. На его столе я увидел мое личное дело. Без всяких предисловий, своим характерным негромким голосом он сообщил мне о том, что я назначаюсь на должность начальника автодорожного управления. Затем он продолжил:

— Учитывая особенности коллектива автодорожного управления, основной состав которого составляют рабочие-водители, механизаторы, монтажники, ремонтники, я хочу дать вам несколько советов, которые помогут вам увереннее выполнять свои обязанности. Первое: если рабочий человек в своих требованиях, претензиях к руководству, жалобах прав хотя бы наполовину, поддержите его, и вы увидите, как будет расти ваш авторитет в рабочей среде. Второе: никогда и ничего не делайте лично для себя в своем хозяйстве, и если уж появилась такая необходимость, то лучше попросить об этом соседнюю организацию, это будет добрым примером для всех инженерно-технических работников управления. И третье — обеспечьте выполнение производственной программы и заданий руководства объекта. Задачи управления в связи с обеспечением строительства средствами механизации и транспорта усложнились, но я уверен, что вы с ними справитесь. В случае необходимости обращайтесь ко мне с любыми вопросами. Желаю вам успешной работы.

Вот такое вроде бы короткое напутствие, но сколько уважения к рабочему человеку, доверия молодым кадрам оно в себя впитало! Вышел я из кабинета взволнованным и озабоченным.

Мне и раньше приходилось выполнять отдельные поручения Бориса Глебовича, а теперь на мои плечи ложилась большая ответственность: обеспечение хорошей работы большого и сложного коллектива, оценивать которую каждый день будет Борис Глебович Музруков. Работать под его руководством спустя рукава было невозможно. Не та была атмосфера. Он сам всегда был в курсе современного состояния науки и техники и требовал от подчиненных знания всего, что связано с отраслью производства, которой они руководили. Нередко от него поступали вырезки из технических журналов или экспресс-информация с “уголком”, на котором он давал совет или указание об изучении той или иной проблемы или же о прямом внедрении какой-то новинки в производство».

Б. В. Литвинов: «В июле 1961 года я был неожиданно приглашен в Москву к начальнику нашего Главного управления (ГУ) Николаю Ивановичу Павлову, и тот начал с расспросов о моей работе, ее результатах и планах на будущее. Такой глубокий интерес к моей персоне меня насторожил. Я в то время был заместителем по науке начальника газодинамического отделения (тогда сектора), в рентгенографическом отделе которого я делал когда-то дипломную работу. В нем я проработал до 1957 года, группа под моим руководством продолжала исследования очень перспективного, по моему мнению, научного направления. В это же время в конструкторской группе Игоря Михайловича Быструева разрабатывалась конструкция нового ядерного заряда, в которой мы надеялись реализовать результаты своих исследований. Эта работа проводилась в тесном контакте с отделом Бориса Дмитриевича Бондаренко, два его теоретика — Николай Иванович Елисеев и Николай Иванович Самохвалов — пытались создать методы расчета новой и необычной конструкции. Можно сказать, что я был неформальным лидером всей этой работы. Нашими результатами интересовался Юлий Борисович Харитон, я дважды докладывал о работе в Москве на Научно-техническом совете № 2, который возглавлял Игорь Васильевич Курчатов. Я не собирался уходить из своего газодинамического отделения. А тут после разговора с

Павловым меня позвал к себе Георгий Александрович Цырков, ставший в 1958 году главным инженером ГУ, и огорошил меня сообщением, что меня хотят перевести на Урал, как тогда говорили, “на новый объект”, на должность главного конструктора. Я тут же заявил, что никуда не поеду, мне и в КБ-11 хорошо. “Зря отказываетесь, Борис Васильевич, — сказал мудрый Георгий Александрович. — Такие предложения дважды не делают”. Однако этим разговор не кончился. Еще меня вызывал к себе заведующий оборонным отделом ЦК КПСС Иван Дмитриевич Сербии и сделал то же предложение, но я и там от него отказался и поехал домой раздосадованный: чего пристали к человеку?

Через день или два после возвращения у меня в кабинете зазвонил телефон, и женский голос в трубке сказал: “Борис Васильевич, я соединяю вас с Борисом Глебовичем”. — “Здравствуй, Борис. Приезжай ко мне в управление. Я послал за тобой машину”. — “Хорошо”, — сказал я и стал думать, зачем это я понадобился директору. Когда я вошел к нему в кабинет в Красном доме, он встал из-за стола, подошел ко мне и протянул руку. Мы поздоровались, Музруков пригласил меня сесть у его стола. Потом он подошел к сейфу, открыл его и вынул оттуда какие-то бумаги. Сел за свой стол и сказал:

— Я слышал, что тебя приглашают на очень ответственную работу на новый объект, но ты отказываешься. Я специально вызвал тебя к себе, чтобы рассказать, как я стал директором “сороковки” (нынешнего комбината “Маяк”). Как ты знаешь, я был директором Уралмаша с довоенных времен. Для меня Уралмаш был не просто предприятием, а родным домом. Я знал там каждый уголок. Я знал всех ведущих специалистов завода, вплоть до рабочих высоких квалификаций. Среди них были такие асы, что нам, инженерам и руководителям, было не зазорно у них поучиться. За обеспечение танками фронта я был на этом заводе удостоен звания Героя Социалистического Труда. Уже в середине 1943 года мы начали думать, что будем делать после окончания войны. В своей победе мы никогда не сомневались. После разгрома немцев на Орловско-Курской дуге стало ясно, что наша победа не за горами и надо уже думать о жизни в мирное время. Однажды, это было в ноябре 1947 года, мне позвонил помощник Сталина Поскребышев и сказал, что меня вызывает к себе Сталин. Я к вечеру того же дня был в Москве и доложил Поскребышеву о своем прибытии. Тот сказал, что Сталин уже спрашивал обо мне, но время встречи не назначил. Это означало, что он мог вызвать в любое время. Я лег отдохнуть с дороги, но уснуть не смог. В голове вертелось: зачем вызвал Сталин? На заводе дела шли неплохо. Мы медленно, но без отставания от плановых заданий переходили на мирную продукцию. Выпуск танков сокращался, и Нижнетагильский танковый завод снова должен был стать основным танковым заводом страны. Что еще предстояло сделать? В голову ничего не шло. Незаметно я уснул и проснулся от телефонного звонка. Звонил все тот же Поскребышев. Он сказал, что за мною послана машина, на которой меня привезут в Кремль, к Сталину. Я оделся. Вышел во двор. Вскоре пришла машина, я поехал по ночной Москве в Кремль. Сопровождающий сотрудник сразу провел меня в приемную, где меня встретил Поскребышев и попросил немного подождать. Он ушел в кабинет и, выйдя оттуда, пригласил меня пройти. Сталин стоял возле своего стола, смотрел в окно. Я остановился, жду. Сталин повернулся ко мне, поздоровался и пригласил за стол совещаний, указав рукою на первое место по правую сторону стола. Мы сели, помолчали. Сталин повернулся ко мне и сказал: “Товарищ Музруков, вам необходимо поехать в Челябинскую область и возглавить строящийся там очень секретный объект. Стройка имеет важнейшее государственное значение, без нее нельзя сделать атомную бомбу, а идет она недопустимо медленными темпами. Вам надо исправить положение. Партия очень надеется на вас”. Что мне было ответить на эти слова? Я спросил только: “Кому передать дела и когда выезжать?” — “Дела передайте своему первому заместителю и сразу же выезжайте, — был ответ. — До свидания и помните, что партия очень надеется на вас. Вот вам решение ЦК о вашем назначении. Ознакомьтесь здесь. Вопросы есть?” Он передал мне вот эту бумагу. Я машинально сказал, что вопросов нет. Сталин встал. Встал и я. Он протянул мне руку, я пожал ее и вышел. Вот так меня назначили директором “сороковки”.

С этими словами Борис Глебович передал мне одну бумагу из тех, которые он достал из сейфа. На листе вверху было напечатано: “Центральный Комитет Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков)”. Ниже — “Постановление” и текст о том, что согласно решению, принятому на заседании ЦК, “директор Уральского завода тяжелого машиностроения от этой должности освобождается и переводится на должность директора завода № 817”. Внизу подпись красным карандашом: “И. Сталин”.

Прочитав, я вернул постановление Борису Глебовичу. Помолчали. Потом он мне сказал: “Вот так назначали в наше время. А тебя уговаривают, как малое дитя. Зря ты отказываешься”. Я начал было говорить о причинах своего отказа, но Борис Глебович посоветовал подумать серьезнее. Я вышел от него с чувством досады, но его доверительную беседу запомнил. Запомнил так, что и сегодня кажется, как будто это вчера я сидел у его стола и мудрый человек тихим, но четким голосом советовал мне принять важное и правильное решение. Так задушевно со мной не говорил никто, и этого забыть нельзя».

Уроки управления

Конструкторы и заводчане КБ-11 с самых первых дней вступления Бориса Глебовича в должность директора приняли его как своего. Им пришлись по душе стиль его работы и поведение, в которых властность сочеталась с уважительностью и вниманием к нуждам рядовых работников. Они сразу оценили его высокую компетентность, умение быстро и точно понять ситуацию, помочь в решении сложных и срочных производственных проблем. Его возможности в этой сфере деятельности, определяемые богатейшим опытом и обширными связями с руководителями промышленных предприятий по всей стране, аналогов не имели. Более того, Борис Глебович взглядом опытного производственника и мудрого человека видел то, к чему люди, уже привыкнув, притерпелись. Он мягко, но настойчиво учил их новым подходам к делу: высокой ответственности в сочетании с постоянной заботой о человеке.

Музруков подобрал надежных помощников, так что на его стол в кабинете Красного дома вовремя ложилась регулярная и достоверная информация обо всех делах института. Однако этого ему было недостаточно — не потому, что он не доверял людям, а потому, что он очень хорошо знал, сколь сильным может быть эффект от посещения руководством рабочих мест. Такая практика выработалась у него еще на Кировском, получила сильнейшее подкрепление на Уралмаше и комбинате «Маяк», не изменял он ей и в КБ-11. Если с теоретиками Музруков вполне обоснованно выбрал стиль общения на некотором расстоянии, то с заводчанами и конструкторами поддерживал режим активного, инициативного взаимодействия.

Вспоминает ветеран, бывший главный технолог опытного завода ВНИИЭФ П. Ф. Ивашин: «Назначение начальником объекта опытного производственника Бориса Глебовича Музрукова плодотворно сказалось на дальнейшей работе нашего завода. Во все годы своей трудовой деятельности во ВНИИЭФ Борис Глебович исключительное внимание уделял заводу. Свидетельством тому стали постоянный контроль за выполнением наиболее важных производственных заданий, заинтересованное внимание и практическая помощь в развитии производственно-технологической базы завода.

Обращения руководства завода к Борису Глебовичу и по производственным, и по социально-бытовым вопросам, как правило, находили понимание и поддержку. Этому во многом способствовали и деловые, уважительные отношения Б. Г. Музрукова с директором завода Евгением Герасимовичем Шелатонем.

Мне очень часто приходилось бывать на оперативных и технических совещаниях, проводимых Борисом Глебовичем, а также неоднократно присутствовать в заводских цехах и на производственных участках, когда их посещал Б. Г. Музруков. Меня всегда поражали его деловитость и требовательность, умение принимать продуманные решения, а также выдержка, спокойствие, уважительное отношение к людям.

Особое внимание Борис Глебович уделял состоянию, совершенствованию и развитию специальных производств на заводе. Одним из примеров является решение проблемы сборки основного узла заряда (ЦЧ), содержащего делящиеся материалы. До 1953 года сборка указанного узла для различных зарядов производилась в специальной, так называемой “железной” комнате механосборочного цеха № 1. Условия проведения работ были исключительно неблагоприятными. Конечно же в то время на первом месте стояло выполнение плановых заданий (сроки сборки изделий, их высокое качество и количество), а обеспечение безопасных условий труда как бы отходило на второй план. Герметизация узлов осуществлялась через резиновые прокладки, резьбовые соединения и была ненадежной. Выполнение технологических операций по сборке узлов производилось практически без средств защиты от вредных воздействий. Отсутствовали надлежащие средства защиты и средства контроля, методики контроля, да и специалисты еще не имели должных знаний и опыта.

В 1953 году сборка ЦЧ, содержащих делящиеся материалы, переводится в комнату с сухой средой спецпроизводства 33. Однако и здесь не удалось обеспечить надежную защиту персонала от вредных воздействий.

Несмотря на неоднократные письменные обращения руководства завода по поводу необходимости перевести указанные работы в отдельное, специально оборудованное помещение, положительного решения принято не было. С приездом на объект Б. Г. Музрукова, досконально знавшего особенности работы с делящимися материалами по комбинату “Маяк”, решение этой сложной проблемы сдвинулось с мертвой точки.

Ознакомившись с условиями проведения сборочных работ на спецпроизводстве 33, Борис Глебович принимает решение о строительстве отдельного корпуса вне основной площадки. По его указанию специалистами завода разрабатывается техническое задание на возведение специального корпуса для сборки ЦЧ и других узлов, содержащих делящиеся материалы, на территории завода “Авангард”. И разработка проектной документации, и строительство корпуса находились под непосредственным и постоянным контролем Бориса Глебовича.

В конце 1963 года указанный корпус (получивший номер 33 “а”) был сдан в эксплуатацию с наличием санпропускников, высокой степенью оснащенности автоматизированными средствами радиационного контроля, созданием оптимальных санитарно-гигиенических условий труда. Сборка узлов ЦЧ и других узлов, содержащих делящиеся материалы, переводится из спецпроизводства 33 в новый корпус 33 “а”.

Уникальность спецпроизводства 33 была еще более усилена с переходом на ядерные заряды с газовым усилением (ГР). Необычность конструкции ГР, весьма высокие требования конструкторской документации, необходимость выполнения технологических операций в особых условиях предопределили технологию и организацию производства. Впервые в нашей отрасли была предложена, освоена и внедрена принципиально новая технология изготовления ГР. Аналогов ее не существовало. Эта технология, как и сам ГР, является уникальной и включает в себя множество очень сложных, нетрадиционных операций, выполняемых в технологических линиях и установках с инертной средой, с обеспечением жестких требований по влажности и содержанию кислорода, герметичности, контролю за радиационной безопасностью. Практическая реализация этой технологии и привела к необходимости создания на заводе спецпроизводства 33. Впервые приступив к работе с новыми спецматериалами, специалисты должны были понять их свойства и технологические особенности, выработать условия работы с ними.

Б. Г. Музруков прибыл на объект, когда производство начало освоение первого ГР. Он незамедлительно ознакомилея с особенностями спецпроизводства и технологией изготовления ГР, ввел в практику проведение “оперативок” непосредственно в помещениях спецпроизводства 33. Подключая соответствующие службы предприятия, директор оказывал практическую помощь в оснащении производства технологическим оборудованием, приборами, дефицитными основными и вспомогательными материалами, а также помогал в выполнении строительных и ремонтных работ.

Придавая исключительное значение освоению в производстве новых, более совершенных модификаций ГР, Б. Г. Музруков 25 июля 1956 года назначает начальником спецпроизводства 33 Евгения Герасимовича Шелатоня. Работая в этой должности, Евгений Герасимович внес определяющий вклад в организацию, техническое оснащение и развитие спецпроизводства, создание и освоение технологии, автоматизацию технологических процессов, улучшение условий труда, отработку и изготовление опытных и промышленных ГР(Л) и ГР(БТ). И в решении всех этих сложных организационно-технических вопросов Евгения Герасимовича постоянно поддерживал Борис Глебович Музруков».

Ветеран ВНИИЭФ А. Г. Овсянников: «Мое знакомство с Б. Г. Музруковым состоялось в один из первых дней после вступления его в должность директора. Я работал заместителем начальника цеха. Он появился на крупнотокарном участке один, без всякого сопровождения. Участок представлял собой помещение, в котором стоял десяток станков для обработки деталей. На них обрабатывались заготовки весом в сотни килограммов, которые имели диаметр до двух метров, а из них затем изготавливались другие детали большой стоимости и высокой точности. Пол на участке был деревянный (из торцовой шашки), черного цвета, пропитанный маслом и эмульсией. Раскаленная стружка падала на пол и чадила. Осмотрев участок, Борис Глебович спросил меня, что я думаю о том, чтобы все оборудование перекрасить в светлые тона, заменить пол. Я ответил, что это было бы неплохо, но участок загружен, станки крутятся в две-три смены и остановить производство невозможно. Немного подумав, новый директор сказал: “Культуру производства надо поднимать. Будем делать ремонт. Через неделю пришлю строителей, ремонт они проведут в короткие сроки. Но нужно его сделать без остановки производства. Составь совместный график работ”. И действительно, через неделю строители приступили к ремонту, работа выполнялась в основном в ночное время, когда загрузка оборудования была поменьше. В короткий срок ремонт был завершен. Пол — из мозаичных плит, станки светлые, покрашено крановое оборудование, стены. Участок преобразился».

Г. Г. Савкин: «Работая начальником спецпроизводства 33 с 1960 по 1968 год, я практически постоянно контактировал с директором ВНИИЭФ.

Осуществлять руководство производством — дело сложное и хлопотное. Особенно если производство специальное. Кроме выполнения плана и освоения новых технологий, надо обеспечивать высокий уровень общепромышленной и радиационной безопасности, бесперебойную работу оборудования в круглосуточном режиме, следить за безаварийным состоянием зданий и сооружений, производить реконструкцию производственных участков и многое другое. Службами, которые решали бы многие из этих задач, цеха не обладают. Для проведения работ необходимо было привлекать мастеров завода, строительные организации и т. д. Сотрудники этих служб за время работы в условиях спецпроизводства требовали для себя установления льгот наряду с основными сотрудниками, а действующим в те времена положением это не предусматривалось. Я как-то пытался пойти людям навстречу, поскольку их требования были обоснованы. В частности, привлекаемым сотрудникам я выдавал талоны на спецпитание. При очередной проверке эти факты стали известны. Главным бухгалтером ВНИИЭФ С. Глуховым на меня был сделан начет в сумме 102 тысяч рублей, при моем месячном окладе около 2,5 тысячи рублей. Причем Глухов позвонил мне и, явно издеваясь, спросил, как я предпочитаю платить — всю сумму сразу или пусть вычитают помесячно. Я пошел к Борису Глебовичу искать защиту. Объяснил ситуацию. Борис Глебович вызвал главного бухгалтера. Их разговор происходил без меня, я сидел в приемной. Но “раскаты грома” до меня доносились. Дверь отворилась, Глухов прошел мимо, не посмотрев в мою сторону. Борис Глебович позвал меня, сказал, чтобы я шел работать и больше не думал о начете, но предупредил, чтобы впредь нарушения действующих положений о выдаче спецпитания не допускались. Вскоре положение было откорректировано».

И. Н. Сидоров: «В 1960 году я был переведен на специальное производство Опытного завода для монтажа и наладки поступившего оборудования — вначале временно, а после защиты диплома по окончании вечернего техникума был зачислен на постоянную работу. В те годы на спецпроизводстве изготавливались детали и узлы для самого мощного изделия. Мне, лаборанту-физику 6-го разряда, было поручено совместно с заказчиком просвечивать их на рентгеноустановке с целью выявления дефектов.

На заводе я прошел путь от лаборанта до начальника электрорадиомонтажного участка цеха. Как руководителю участка, мне приходилось неоднократно организовывать работу по выполнению спецзаданий по изготовлению приборов и средств автоматики для изделий особой важности.

Вызывает меня как-то начальник цеха Г. М. Маторин: “Нам в выходные дни 7, 8, 9 марта необходимо изготовить и сдать заказчику узлы и системы автоматики, примерно 70 позиций. Ответственные по предприятию Музруков, Петров, Шелатонь будут проверять работу цехов в эти дни”. Мне было поручено срочно разработать график: кто, что, когда. Во второй половине того же дня к начальнику цеха пригласили всех, кого предполагали задействовать в выполнении данного задания — инженеров, техников, электрорадиомонтажников наивысшей квалификации. Отказавшихся не было. Так как окончательная доработка некоторых узлов намечалась лишь на 9 марта, многим электрорадиомонтажникам пришлось трудиться три дня без выхода с завода. Мне, как начальнику участка, тоже.

7 марта вечером мне позвонил дежурный по заводу и предупредил, что в цех едет Борис Глебович. Я подошел к центральной двери цеха, где на посту стоял часовой, и предупредил его, что к нам прибудет генерал-майор, “ты его пропусти без проволочек”. Солдат Устав не нарушил и проверил пропуск как положено. Поздоровавшись, я пригласил Музрукова в кабинет начальника цеха, при этом подобрав по его росту халат. Борис Глебович стал мне задавать вопросы относительно позиций, запланированных на 7 марта. Я пригласил его к доске, где на ответственные и сложные узлы СА были разработаны сетевые графики. Подробно, по каждой выпускной позиции, доложил состояние по кооперации с цехами и поставками ИВП. Ответил на интересующие его вопросы. Неожиданно для меня он спрашивает: “А вы с американской системой планирования Перта и графиками Ганта знакомы?” Отвечаю: “Да”. — “Самостоятельно изучали?” — “Нет. Я заканчиваю институт, и нам читали лекции по американским методам планирования и управления разработками НИОКР”. Мы также применяли в цехе сетевые методы планирования при изготовлении приборов РСК-2.

Далее Борис Глебович посетил электрорадиомонтажный участок цеха, где не только интересовался ходом работ, но и расспрашивал рабочих, чем они питаются, где спят и т. д. Запомнились его отцовская забота, тактичность, глубокие знания. Борис Глебович интересовался, чем занимается цех, нацеливал нас на своевременное и качественное завершение изготовления узлов и систем автоматики. Это государственное задание, и его надо выполнить в установленный срок».

П. Д. Ишков: «Прибыл я на объект в 1951 году. В то время начальником там был А. С. Александров, но прошло некоторое время, и на смену ему назначили Музрукова Бориса Глебовича. В те времена режимная служба работала с большой строгостью, но тем не менее в массах пошли разговоры, что Б. Г. Музруков прибыл с Урала, с объекта, подобного нашему, а в годы войны он был директором Уралмаша. Уже одно это обстоятельство говорило о том, что к нам направили весьма серьезного руководителя.

Одна из первых встреч с Борисом Глебовичем произошла в 1956 году. В то время мы решали задачу разработки первого ядерного заряда для артиллерии. Был найден ряд совершенно новых конструктивных решений, которые успешно воплотились в металл на заводе № 1. И вот однажды к нам на объект должен был приехать из Москвы начальник нашего Пятого Главного управления Павлов Николай Иванович, который захотел ознакомиться с ходом дел и посмотреть на месте, что же собой представляет новое конструктивное решение. В это время я работал уже руководителем группы. Раздался телефонный звонок. На проводе был Музруков, который просил приготовить эти оригинальные детали для осмотра их Павловым. Мне пришлось пояснить, что имеющиеся в наличии детали оклеены шелковым полотном и поэтому вся оригинальность скрыта и ее нельзя увидеть, не сняв оклейку. Для этого необходим спирт, а в то время, вследствие строгостей по учету и выдаче спирта, у нас его в наличии не имелось. Об этом я и сообщил Борису Глебовичу. Он сказал: “Хорошо! Подготовьте требование на получение спирта, я заеду, посмотрю детали и подпишу вам это требование”.

Я с лаборантом Фирстовым А. С. подготовил детали, он оформил требование на спирт, при этом (учитывая, что спирт был в дефиците) выписал 10 литров. Долго ждать Бориса Глебовича не пришлось. При встрече он все осмотрел, говорил с нами очень просто, но, подписывая требование, зачеркнул “10 л” и написал: “Выдать 6 л”. Стало ясно, что Борис Глебович не подписывает документов, не читая их, а вникает в существо дела и только потом ставит подпись. От этой первой встречи остались впечатления, что у нас очень толковый начальник объекта — простой в обращении, спокойный, внимательный, быстро схватывающий суть, принимающий решения по существу и требующий их быстрого и неукоснительного выполнения».

Особое внимание Борис Глебович уделял производству в период интенсивной подготовки испытаний на внешних полигонах. Он прекрасно знал, что такое сорвать сроки и не отправить изделия вовремя. Это означало, что очень напряженный график работ, объединяющий усилия многих тысяч людей, будет нарушен самым непредсказуемым образом, а высокий авторитет КБ-11 может быть серьезно подорван. Поэтому, когда готовились большие испытательные сессии, Борис Глебович чаще обычного появлялся в цехах, беседовал с исполнителями, на месте выясняя, как идут дела и в чем нужна помощь. Иногда ему приходилось решать вопросы подготовки испытаний непосредственно с представителями главка, отстаивая, если это требовали интересы дела, идеи разработчиков.

Вспоминает лауреат Ленинской и Государственной премий, доктор наук конструктор В. Н. Лобанов: «Я приехал работать во ВНИИЭФ молодым специалистом в 1955 году, после окончания учебы в институте. В этом же году на саровской земле в качестве директора института появился Б. Г. Музруков.

Мои первые воспоминания о Б. Г. Музрукове относятся к началу 1960-х годов. Мне, начальнику группы газодинамического сектора, предложили участвовать в “летучем” совещании по проблеме изготовления безопасного детонатора Д-22 на заводах ВНИИЭФ.

Если ранее я ходил один по заводу и цехам, то сейчас шел в большой группе сотрудников ВНИИЭФ во главе с Б. Г. Музруковым и Е. Г. Шелатонем (директором завода № 1). Борис Глебович обернулся и предложил мне идти рядом с ним. Мы зашли в цех, подошли к рабочим местам, и он стал спрашивать мастера и рабочих о проблемах, а меня попросил прокомментировать их объяснения, вопросы и пожелания. Сам он говорил негромко, спокойно, кратко, четко и доброжелательно. Большая часть вопросов решалась на месте, так как в обсуждении участвовали директор завода, начальник цеха, мастер, технолог и рабочие. Такое же совещание состоялось и на заводе № 2, у директора Б. М. Глазкова. Мне очень понравился организованный таким образом совещательный процесс, а главное, быстрое решение вопросов на месте.

Следующая запомнившаяся встреча состоялась в конце 1962 года. Борис Глебович сказал, что мне нужно срочно присоединиться к экспедиции, которая уже находится в Мурманской области (г. Оленегорск). Основная задача, которая была поставлена передо мной, состояла в проверке детонаторов Д-22, снаряжении ими очередного серийного изделия, а затем, по возможности, мне предстояло принять участие в проверке системы подрыва, проводимой представителями ВНИИА. “Работайте вместе с представителями заказчика, — напутствовал Борис Глебович. — Самолет с изделием вылетает завтра с Арзамасского аэродрома. Подробные инструкции на месте. Командировку, предписание и деньги получите у секретаря. Счастливого пути и удачи”.

Все было сказано без лишних слов, четко и ясно. Я вышел из кабинета, волнение постепенно охватывало меня. Ранее, будучи в Москве в министерстве, я стал невольным участником разговора заместителя министра П. М. Зернова с Г. А. Цырковым, когда Павел Михайлович сказал, что одновременно проводить испытание новой системы инициирования с Д-22 и нового изделия — то же самое, что путать божий дар с яичницей. Такое мнение вроде бы подкреплялось результатом неудачного испытания на Семипалатинском полигоне.

На следующий день я вместе с изделием прилетел в Оленегорск, где встретился и работал с Чистовым, сотрудником ВНИИА, и Всеволодом Баториным, сотрудником нашего испытательного отделения. Завершающую операцию снаряжения заряда детонатором Д-22 я проводил при участии Е. А. Негина и представителя заказчика. Испытание изделия прошло успешно, о чем я по прибытии доложил Б. Г. Музрукову».

Г. Г. Савкин: «Во многих организациях у руководителей существовала практика проводить усиленный разнос своим подчиненным за какие-либо неудачи, порой без учета объективных обстоятельств, на грани оскорблений личности. Эта практика морально травмировала сотрудников, лишала их уверенности в своих возможностях и вместо пользы зачастую оказывала лишь негативное влияние на производство.

В 1961 году весь коллектив предприятия напряженно работал над созданием изделия “602” — самого мощного, 50-мегатонного термоядерного заряда. Это была общегосударственная задача. В одном из корпусов производства 33 разрабатывалась технология и шло изготовление клиновидных деталей из спецматериала для наружного слоя изделия. Работа велась круглосуточно. Не все получалось, детали не соответствовали требованию КД, сказывалась нехватка времени на отработку технологии. Действовал почасовой график сдачи продукции. Как-то раз, около полуночи, в корпус приехал Борис Глебович, один, без свиты. Прошел по всем участкам, поговорил с рабочими, потом поднялся на второй этаж в мой кабинет. Строго поздоровался, спросил, как идут дела, каково отставание от графика. Я рассказал все как есть, ожидая разноса и административных указаний, но Борис Глебович пристально посмотрел на меня и спросил, какая нужна помощь, чтобы выправить положение. Я в общих чертах доложил. “Подготовь к утренней планерке план мероприятий, а сейчас поедем отдыхать, я тебя подброшу до дома”.

На следующий день мои предложения были рассмотрены и в большинстве своем приняты. В ближайшие несколько дней все недоработки удалось устранить, и задание мы выполнили в запланированные сроки».

А. Г. Овсянников: «В 1961 году, накануне подписания международного Договора о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, космическом пространстве и под водой, было принято решение об изготовлении и испытаниях большой партии изделий различной модификации. Сборочному цеху, где я работал начальником, предстояло в течение полугода произвести сборку изделий в количестве, в несколько раз превышающем обычный годовой план. Б. Г. Музруков пришел в цех, спросил меня, как я собираюсь выполнять эту задачу. Я сказал, что мы, конечно, организуем круглосуточную работу. Но поскольку сборку нужно производить на разных площадках, удаленных друг от друга на километры, придется увеличить количество сборочных бригад. Для этого нужно в цех направить пять-шесть инженеров, способных ими руководить. Необходимо выделить автобус, который перевозил бы людей круглосуточно. И самое главное — требуется указание, чтобы все возникающие в процессе сборки вопросы решались оперативно, незамедлительно, в любое время суток, чтобы сборку изделий не останавливать, и разработчики узлов, конструкторы не отходили бы от изделия, не разобравшись с трудностями. И последнее: с целью экономии времени хорошо бы организовать питание работающих на дальних площадках, особенно в ночное время. Б. Г. Музруков на мои слова ответил, что все будет сделано. Буквально на следующий день в цехе появились пять инженеров из отдела 10, которые были сразу же поставлены дублерами руководителей сборочных бригад и через некоторое время могли работать самостоятельно. На дальней площадке в особорежимном цехе появились работники общепита со своими термосами, судками, вилками, ложками.

Указание Б. Г. Музрукова об оперативном решении возникающих в процессе сборки вопросов выполнялось четко. Ответственные работники секторов появлялись в цехе незамедлительно, в любое время суток, и оперативно рассматривали возникающие проблемы. В случае, когда требовалось решение на более высоком уровне, на сборку прибывали начальники отделов и секторов. Несколько раз в ночное время в цех приходил С. Г. Кочарянц. В этот период и Б. Г. Музруков нередко появлялся там. Такое внимание способствовало тому, что коллектив цеха, сознавая важность выполняемой работы, трудился с большим подъемом. Задание было выполнено, все изделия отправлены на полигон в срок».

Воспоминания А. Г. Овсянникова дополняет лауреат Ленинской и Государственной премий, кандидат наук конструктор А. Д. Пелипенко: «1961 год по работам конструкторской группы лично мне запомнился особенно четко. Испытания были проведены не как обычно, с разбивкой на весеннюю и осеннюю сессии, а с августа по ноябрь. Поскольку в этой очень длинной сессии испытывалось 11–12 зарядов, разработанных в нашей группе, пришлось принимать участие в работах, проводимых в цехах, — как при изготовлении узлов, так и при окончательной сборке. Мне, как руководителю конструкторской группы, приходилось принимать участие в выработке решений о допустимости тех или иных отклонений от чертежных требований. Отклонения, отмененные в процессе изготовления, в случае их допущения брались на заметку для последующего введения в документацию.

Работы велись в разных цехах, а также на дальней площадке, приходилось везде успевать за счет “растяжения” суток: днем работать в механических цехах, где требовалось рассмотрение и решение срочных вопросов, а ночью — на дальней площадке, на сборке изделий.

За это время набиралось энное количество замечаний, которые необходимо было внести в документацию. Утром все отправлялись на работу, а мы возвращались с дальней площадки и передавали замечания ребятам из группы для оформления разрешения на изменения. Пока документы готовились, в радиоузле сектора удавалось полчаса поспать. А затем — утверждение у руководства разрешений, их размножение. Размноженные документы по требованию заказчиков представлялись им к началу очередной ночной сборки. Только на таких условиях разрешалось проводить последующую сборку.

Днем, бывало, звонила секретарь Б. Г. Музрукова и, если я был на месте, соединяла с ним. Как правило, он интересовался ходом работ, спрашивал, что и где “затирает” и “пробуксовывает”. И после такого разговора все проблемы как-то рассасывались.

В этот сумасшедший 1961-й стал еще яснее стиль работы директора, удивительный для нас: он всегда стремился получить информацию от непосредственных исполнителей, а не ту, которую докладывало начальство и которая передавалась, как правило, в слегка или сильно искаженном виде».

Лауреат Ленинской премии инженер-конструктор А. С. Россихин: «В 1968 году возникла проблема подтверждения безопасности наших изделий при эксплуатации их подразделениями ВМФ. Для выполнения этой задачи наш институт должен был доставить на Северный флот специальные образцы. Информация о начале работ запоздала, и единственным способом обеспечить работу в срок остался один — образцы доставить на Север самолетом, что было возможно лишь с разрешения Главка. Но Г. А. Цырков (начальник Главка) такого разрешения не дал. Сроки проведения работ приближались неумолимо. Случайно я узнал, что Г. А. Цырков находится в командировке на нашем заводе. Я отправился на поиски и встретил его в сопровождении Бориса Глебовича недалеко от заводоуправления. Решительно преградив им путь, попросил выслушать меня. Мы прошли в кабинет директора завода, и я подробно изложил суть дела. Неожиданно меня горячо поддержал Борис Глебович. Он говорил о том, как важно держать данное слово, заботиться о сохранении авторитета института и отрасли в целом. Таких эмоций у Бориса Глебовича ни до, ни после я больше никогда не наблюдал. Наши совместные усилия увенчались успехом — разрешение было получено, необходимые образцы доставлены к месту работ в срок».

Простота решений, принимаемых Б. Г. Музруковым, иногда казалась настолько очевидной, что теперь, по прошествии многих лет, они могут восприниматься как тривиальные. Между тем они приводили, своевременно и короткими путями, к удачным результатам, позволяя двигаться далее по цепочке сложных операций. Одним из методов, который частенько использовал Борис Глебович, было обращение за информацией о ходе дела к непосредственному исполнителю работ. Об одном конкретном случае в своих воспоминаниях рассказывает П. Д. Ишков: «Работы, выполняемые нашим конструкторским отделом, находились под пристальным вниманием Ю. Б. Харитона, В. А. Давиденко, Д. А. Фишмана. Что же касается производственной стороны, то здесь процесс контролировался Б. Г. Музруковым, причем внимательно и строго.

Примером того, как поступал Борис Глебович, может послужить один запомнившийся мне случай. Шло изготовление приборов для комплектации зарядов, отправляемых на ядерные испытания на Новоземельский полигон. Время диктовало жесткие сроки, и Музруков проводил оперативные технические совещания по заранее разработанному графику. Исполнители об этом знали и являлись на совещание подготовленными. И вдруг выясняется, что сборка приборов в производстве 33 задерживается из-за того, что цех пластмасс не поставляет в срок небольшие детали. Руководство завода на вопрос о причинах задержки объяснило, что детали конструкторами спроектированы неправильно. Конструкторы возражали. Явно возникала неразбериха. Тогда на совещание был вызван мастер из производственного цеха. Когда он вошел в кабинет, воцарилась необычайная тишина. Борис Глебович спросил о сроках изготовления деталей. Мастер ответил, что детали в нужном количестве изготовлены, приняты ОТК и военной приемкой, упаковываются и передаются цеху 33. Очередная партия изготавливается, вопросов нет».

Ставшая легендарной справедливость Б. Г. Музрукова, безусловно, в своей основе имела беспристрастное, объективно-доброжелательное отношение ко всем сотрудникам, ко всем работающим коллективам. И все-таки можно сказать, что завод во многом был ему дороже и ближе других подразделений КБ-11 как направление деятельности, давно и хорошо знакомое, как организация людей, родственных ему по своей сути. Он глубоко понимал проблемы, возникающие на заводе в связи с постоянно растущим объемом задач, которые решал институт. Ему были ясны и он умел полностью раскрыть возможности, имеющиеся в коллективе для разрешения производственных сложностей. И люди воспринимали его мудрое руководство с пониманием и поддержкой.

Об этом свидетельствуют и воспоминания П. Ф. Ивашина: «При перевооружении производства и создании нового технологического оснащения Борис Глебович требовал предельное внимание уделять повышению безопасности труда и использованию автоматизированных средств во время выполнения технологических операций. Эти требования еще в большей мере находили отражение во вновь создаваемых конструкторских разработках на технологическое оснащение.

К числу наиболее выдающихся разработок следует отнести мембранный насос, используемый для перекачки и сжатия агрессивных, дорогостоящих и особо чистых газов. Этот насос уникален по своей конструкции и не имеет аналогов в нашей промышленности.

Высшим творческим достижением технологического оснащения изготовления ядерных зарядов с газовым усилением, примером комплексной автоматизации может служить высокопроизводительная автоматизированная установка “Ксенон” — разработка третьего поколения, с более совершенными средствами управления. В ней осуществлена полная автоматизация не только основных технологических процессов, но и всех вспомогательных и подготовительных операций, чем обеспечивается строгое соблюдение технологического регламента при работе на установке при максимальной безопасности ведения потенциально опасных работ.

На высоком техническом уровне была выполнена автоматизация технологических операций и при создании вакуумного центра с системой газоочистки и комплексом дозиметрического контроля (КДК).

Большое значение придавал Б. Г. Музруков созданию малогабаритной автоматики — барометрических приборов с анероидными коробками. Эти приборы должны были заменить в системе автоматики громоздкие, со значительным весом, барометрические приборы, поставляемые нам московским предприятием п/я 429 и заводом СЖБ-700 города Челябинска.

В связи со сжатыми сроками создания принципиально новых узлов малогабаритной автоматики (МГА) и освоения их в производстве Б. Г. Музруков 20 января 1959 года издает организационный приказ, определяющий ответственных исполнителей и сроки исполнения. Ход выполнения работ по созданию МГА систематически проверялся им на оперативных совещаниях. При этом рассматривались и возникавшие производственно-технологические вопросы, по ним принимались соответствующие решения. Так, благодаря Борису Глебовичу Музрукову была решена одна из сложнейших технологических проблем — получение исходной заготовки под штамповку мембраны анероидной коробки с малой толщиной (до 0,08 мм) и микронными допусками (±0,002 мм). Такого сортамента ленту из бериллиевой бронзы Бр-Б-2,5 промышленность страны, конечно, не выпускала.

Возникла необходимость освоения технологии вальцевания (прокатки) ленты до требуемых размеров. С такой точностью вальцевание на заводе не производилось. Отсутствовало и соответствующее оборудование.

Первоначально прокатка ленты производилась на вальцах отечественного производства, а затем на специальных вальцах, разработанных и изготовленных на нашем заводе. Однако добиться стабильности при получении заготовки нужной толщины, несмотря на различного рода технологические ухищрения, не удавалось. Процент брака был высоким. Доложили об этом Борису Глебовичу, когда он посетил производственный участок, чтобы ознакомиться с состоянием дел по освоению МГА. Он заметил, что для серийного производства технология с таким процентом отбраковки весьма дефицитного материала неприемлема. Но вопрос необходимо было решать. И Борис Глебович здесь же, на производственном участке, дает мне указание о срочном выезде в Главк, чтобы с помощью тамошних специалистов постараться найти необходимые нам вальцы.

Поиск увенчался успехом. На одном из московских предприятий в производстве использовался уникальный реверсивный стан ДУО, изготовленный на заводе тяжелого машиностроения им. Эрнста Тельмана в Магдебурге (ГДР). По своим техническим характеристикам этот стан — точнее, его вальцы — обеспечивал требования прокатки ленты как по точности, так и по размерам. Проблема состояла в том, что стан имелся в стране в единственном экземпляре и использовался в производстве. И лишь благодаря инициативе и авторитету Бориса Глебовича спустя буквально пару месяцев (в ноябре 1960 года) наш завод получил уникальный, новый стан ДУО. С освоением в производстве этого стана проблема прокатки ленты из бериллиевой бронзы практически была решена».

Очень интересен еще один фрагмент воспоминаний — о внедрении на заводе новых методов производства. Еще на Кировском металлург Музруков постоянно и смело занимался этим направлением. На неустанный поиск новых решений была нацелена его работа на Уралмашзаводе и на «Маяке». И в КБ-11 Борис Глебович поддерживал новаторство всеми доступными ему путями. Особенности его деятельности хорошо видны в подробном рассказе П. Ф. Ивашина: «Одной из форм использования стандартизированной технологической оснастки является применение в производстве универсально-сборных приспособлений (УСП). Система УСП дает возможность при большой номенклатуре и частой смене узлов осуществить подготовку производства кратчайшим и экономичным путем. В условиях опытного производства, когда на проведение этих работ устанавливаются сжатые сроки, использование УСП наиболее эффективно.

Определенный интерес представляет история участка УСП на нашем заводе. И весьма примечательно, что инициатива его создания принадлежит непосредственно Б. Г. Музрукову. При посещении одного из родственных предприятий нашего министерства ему показали процесс сборки и использования УСП. Продемонстрировали большой экономический эффект применения этой системы.

После возвращения на объект Борис Глебович поинтересовался у вновь назначенного директора завода № 1 Е. Г. Шелатоня, как обстоят дела с УСП на нашем производстве. Оказалось, что комплект компоновочных элементов системы (1632 единицы), полученный по централизованному распределению Пятого и Шестого Главных управлений министерства, мертвым грузом лежит на центральном инструментальном складе завода. Последовала немая сцена. Выйдя из шокового состояния, руководство завода принимает экстренные меры по созданию участка УСП в инструментальном цехе. И буквально в считаные дни этот участок был создан. В первый же месяц его функционирования (ноябрь 1960 года) было собрано и использовано около 50 компоновок УСП.

Активное подключение цехов к широкому использованию УСП потребовало расширения технологической базы участка. И уже в начале 1961 года нашим заводом на предприятие, где выпускались УСП, направляется письмо с обоснованием необходимости оснащения участка новым комплектом компоновочных элементов.

Изготовляемые московским специализированным заводом новые компоновочные элементы УСП для наших предприятий по-прежнему централизованно распределялись 5-м и 6-м Главными управлениями, причем предпочтение отдавалось предприятиям 6-го ГУ. Отдел снабжения ВНИИЭФ должной инициативы по обеспечению завода новым комплектом компоновочных элементов не проявлял. Несмотря на неоднократные попытки руководителя участка УСП Е. В. Калашникова (старшего инженера-конструктора) выехать в 5-е ГУ, а затем на завод-изготовитель, командировка ему отделом снабжения не оформлялась. Считали эти действия преждевременными.

При одном из очередных посещений цехов завода Б. Г. Музруков зашел и на участок УСП. Поинтересовался работой, достижениями и проблемами. Борису Глебовичу рассказали о сложностях в приобретении нового комплекта УСП. Вечером того же дня поступило указание о незамедлительном оформлении командировки Е. В. Калашникова в 5-е ГУ. И он вскоре вместе с заместителем начальника Главка по снабжению Е. С. Яскиным отправился на завод, где им без всяких проволочек отгрузили десять больших ящиков с упакованными в них компоновочными элементами УСП средней габаритности. Сверх нашего заказа выделили еще и комплект новых базовых элементов УСП. Количество компоновочных элементов УСП на участке возросло до 12 ООО единиц, что позволило резко расширить технологические и производственные возможности участка. Со временем на участке в среднем ежегодно собиралось, а в цехах использовалось более 4500 компоновок УСП».

Эту историю живо дополняют воспоминания непосредственного участника событий тех далеких лет — Е. В. Калашникова: «Приехав в город в мае 1958 года после окончания МВТУ им. Баумана, я начал работать на заводе № 1, в КБ отдела главного технолога, конструктором по технологической оснастке. Через два года обратился к директору завода М. А. Григорьеву с просьбой перевести меня на работу в любой цех завода и получил отказ: “Все стараются перейти из цеха в какую-либо службу или в сектора, а ты хочешь в цех, поработай еще…”

Вскоре М. А. Григорьев перешел директором на завод “Авангард”, а на его место был назначен Е. Г. Шелатонь. Снова сходил на прием с той же просьбой. Снова отказ. Однако в октябре 1960 года директор предложил мне заняться организацией на заводе участка универсально-сборных приспособлений (УСП), собираемых из стандартных деталей и сборочных единиц для сверлильных, токарных, фрезерных, шлифовальных и слесарно-сборочных работ. Я сразу согласился и приступил к новым обязанностям.

Участок УСП был расположен в инструментальном цехе. За короткое время провели ремонт помещения, изготовили стеллажи, было заказано большое количество крепежных деталей. Через три месяца участок начал нормально работать, обслуживая большинство цехов завода.

Е. Г. Шелатонь постоянно контролировал нашу работу, помогал в любом деле, очень часто приходил к нам с различными делегациями. Однажды он привел большое количество гостей, многие из которых мне были незнакомы. Среди них один выделялся внешним видом. Высокий, стройный, с внимательным взглядом. “Самый главный”, — решил я. Е. Г. Шелатонь представил меня и попросил кратко сообщить о работе участка. Когда я закончил сообщение, посыпались вопросы, которые задавал в основном “главный”.

— Какой комплект был получен?

— Получены главные детали, корпусные плиты, опоры, угольники. Не хватает крепежных деталей: специальных болтов, шпилек, гаек, шпонок, а также кондукторных втулок, прижимов и других деталей.

— Какие меры были приняты?

— Недостающие детали были заказаны инструментальному цеху и изготовлены. Это позволило нам собирать в месяц более ста приспособлений.

— Заказан еще один комплект УСП для завода?

— Да, заказан. Уже есть телеграмма, что можно их получить на заводе УСП в Москве.

— А почему детали до сих пор не привезены?

— Отдел материально-технического снабжения в Красном доме никак не оформляет командировку…

— А что это за график?

— На этом графике изображены результаты нашей работы: сколько приспособлений собираем в месяц и какой достигается при этом экономический эффект.

— И каков этот эффект?

— Ежемесячная сборка более 150 приспособлений позволяет окупить затраты на приобретение комплекта УСП стоимостью около полумиллиона рублей в течение 2,5 лет, а срок службы деталей УСП более 20 лет.

— Как принимают ваши приспособления в цехах?

— По-разному, вначале боятся, приходится самим показывать, а потом осваиваются, и все идет нормально. Доверие к приспособлениям приходится завоевывать.

— Евгений Герасимович, бери ручку и записывай! — сказал “главный”.

В течение двух минут он продиктовал директору завода пять позиций оборудования, которые надо было привезти. Без каких-либо записных книжек или справочников были названы фамилии, телефоны и адреса изготовителей, а также наименования и марки оборудования. На меня это произвело большое впечатление.

Когда гости ушли, я спросил у Серафима Ивановича Потапова:

— Кто это?

— А ты еще не знаешь? Это Борис Глебович Музруков.

На следующее утро последовал звонок секретаря директора завода:

— Срочно к Евгению Герасимовичу!

Когда я пришел, то узнал, что мне необходимо в 11.00 вылететь в Москву за комплектом УСП. Командировочное задание оформлено…»

Новизна предлагаемых решений угадывалась Б. Г. Музруковым всюду, где возникали действительно плодотворные идеи, и как бы они ни были порой неожиданны, в случае перспективности директором поддерживались. Приведенные ниже фрагменты воспоминаний нескольких ведущих сотрудников ВНИИЭФ и завода «Авангард» ярко раскрывают эту особенность директора Музрукова.

Инженер-физик, кандидат наук В. А. Голубев: «Б. Г. Музруков большое внимание уделял развитию новых исследований. В 1956 году в газодинамическом секторе КБ-11 создается отдел № 24 с тематикой “перспективные разработки” (начальником отдела стал С. Б. Кормер). Одна из исследовательских групп отдела, в которую входили Ф. В. Григорьев, А. П. Толочко и автор этих строк, начала разработку изделия с уникальными параметрами. Работа шла трудно, так как задача внедрения новой технологии была очень сложной. И здесь неоценимую помощь нам оказал новый директор ВНИИЭФ Б. Г. Музруков. Происходило это так. Согласно предложению директора, после обсуждения результатов очередных экспериментов у Главного конструктора Е. А. Негина составлялся протокол, на основании которого в планово-производственный отдел управления направлялась заявка на изготовление тех или иных узлов. Заводчане в течение квартала изготавливали механические узлы, которые снаряжались взрывчатыми веществами. Оперативность изготовления позволила в течение полутора лет отработать изделие с уникальными параметрами (испытано в декабре 1957 года)».

А. С. Россихин: «В конце 60-х годов заметно возрос объем технических заданий на проектирование и отработку некоторых новых генераторов (разработка ВНИИТФ), а также повысился уровень требований к условиям их применения.

Было очень много неясных вопросов, организационных и технических трудностей. На одном из совещаний в Главке ведущий — начальник Главка Г. А Цырков — неожиданно вышел из кабинета и через несколько минут вернулся с Борисом Глебовичем, который, оказывается, был в это время в министерстве по другим делам. Он присоединился к нашей работе. По ее итогам мы приняли целый ряд решений или наметили пути преодоления трудностей. Я считал, что одной из причин их возникновения было недостаточное количество конструкторов и исследователей, хотя этот вопрос на совещании не обсуждался.

На следующий день я возвращался домой и в аэропорту неожиданно встретился с Борисом Глебовичем. Я поделился с ним своими соображениями по работе над генераторами. Мы обсудили ряд вариантов, и тут же Борис Глебович поручил мне подготовить служебную записку на его имя об организации конструкторской группы. При этом Борис Глебович поразил меня не только тем, что принял решение, а еще больше скоростью и в то же время скрупулезностью, с какими он это сделал, дав мне устно самый подробный план моей будущей записки.

Гордый своим успехом на административной стезе, я доложил о своем разговоре с Борисом Глебовичем начальнику отделения Г. А. Соснину. Ох, как же Геннадий Александрович расстроился! Оказалось, что у него как у рачительного администратора имелись запасные штатные единицы, а я в один миг их “увел”. Как бы то ни было, но в кратчайший срок группа была создана, а через несколько лет на базе этой группы вырос конструкторский отдел, значительно пополнился кадрами исследовательский коллектив».

Лауреат Государственной премии кандидат наук Л. В. Захарченко: «В середине 60-х годов возникла совершенно новая для нас и важная для обороны страны задача. Совместно с коллегами-ракетчиками было необходимо создать боеголовки, способные выдерживать воздействие ядерной системы противоракетной обороны (ПРО), и боевое оснащение для них. Соответствующие расчеты баллистиков ВНИИЭФ позволили оценить амплитуду и фронт нарастания, а также длительность воздействия ударного импульса.

Для воспроизведения этого воздействия при наземной отработке нами была предложена специальная установка “Рубин”. Идея заключалась в том, чтобы прочный контейнер, в котором находился испытываемый прибор, разогнать до определенной скорости с помощью ракетного трека (РКУ) и заставить его удариться о пакет металлических пластин в виде “гармошки” (пластины в пакете располагаются под углом друг к другу). Так как для всех вопрос был совершенно нов, то в работе иногда возникали курьезные случаи.

Нагружающее устройство установки “Рубин” выполнялось в виде блока жестяных прямоугольных пластин, каждая из которых закреплялась на специальном каркасе с помощью матерчатых тесемок. Изготовление такого блока пластин было нестандартным делом для слесарей завода № 1, умеющих хорошо выполнять привычную работу по сборке специзделий, а тут тесемки! По этой причине наши чертежи вызывали немало нареканий со стороны технологов и руководства завода.

В этот период объект возглавлял Борис Глебович Музруков — умный и толковый руководитель высокого ранга. Директором завода № 1 был Евгений Герасимович Шелатонь, впоследствии почетный гражданин нашего города, человек очень энергичный, с большой выдумкой и талантом незаурядного артиста. У Шелатоня была интересная особенность: сценарий своего сольного выступления он сочинял на ходу и тут же его великолепно исполнял. Сравнения его были хлесткими, речь богата образами и блистательна по содержанию.

Однажды Борис Глебович, позвонив Евгению Герасимовичу, поинтересовался, как идут дела. Шелатонь ответил, что сложно: может быть не выполнен план текущего месяца. Музруков отвечает: с утра буду у вас проводить оперативку, там все и рассмотрим. Вместо главного конструктора Самвела Григорьевича Кочарянца на оперативку был вызван его первый заместитель — Юрий Валентинович Мирохин, которого предупредили: завтра с ведущим инженером по “Рубину” быть в кабинете Шелатоня и докладывать Музрукову.

В начале оперативки Евгений Герасимович доложил Борису Глебовичу о том, что план месяца под вопросом. У меня сложилось впечатление, что у завода “горели” позиции, более серьезные по сравнению с блоком пластин, но блок этот был явно нетехнологичен, что давало Шелатоню возможность, нещадно критикуя наши чертежи, отвлечь внимание генерала Музрукова и сделать заявку на возможное в будущем изменение плана в нужную для завода сторону. Доклад Евгений Герасимович сделал стремительно и увлекательно.

После него Музруков говорит: “Ну ладно, Евгений Герасимович, с заводом все ясно, давайте послушаем теперь КБ-2”. Юрий Валентинович выпихивает на «ринг» меня. Собрав все силы, энергично докладываю Борису Глебовичу принцип работы блока. Понимая несовершенство наших чертежей, заявляю об их недостаточной технологичности и даю заверение Музрукову, что в ближайшие дни попытаемся найти с технологами завода более приемлемые для производства решения. Борис Глебович задал мне только один вопрос: “У кого еще есть подобные установки?” Я ответил, что в СССР мы (КБ-2) — единственные, а за рубежом — не знаю, публикаций на эту тему не видел. Наше Пятое Главное управление и Самвел Григорьевич (С. Г. Кочарянц. — Н. Б.) данное направление очень поддерживают. Объясняя особенности работы установки, по глазам Музрукова я видел, что он слушает не как начальник, а как инженер. Оперативка заканчивается, Борис Глебович принимает решение: “Ну, что ж, учитывая самокритичное выступление КБ-2, изготавливать блок пластин надо, равно как и все остальное, по чертежам КБ-2”.

Буквально через несколько дней “пинок” Евгения Герасимовича в наш адрес инициировал новое, более технологичное решение: пластины установить в специальную форму и в ней вспенить низкоплотный пенопласт. Такое решение было удобным заводу, так как один раз делается специальная пресс-форма с гнездами для установки пластин, после чего возможна “конвейерная” сборка: блок пластин превращается в набор “кирпичей”, устанавливаемых прямо на рельс РКУ без всяких каркасов. Это удобно и в эксплуатации. Итак, талантливая критика со стороны Евгения Герасимовича инициировала новое простое решение (кстати, пенопласт между пластинами был полезен и как гаситель дребезга)».

П. Д. Ишков: «Нельзя не отметить стремления начальника объекта знать обо всем новом, что осваивалось производством. Задача, которой занимались конструкторы нашего отдела, была совершенно новой, и шли мы по нехоженым тропам. Было трудно, и если бы не помощь Ю. Б. Харитона, Д. А. Фишмана и Б. Г. Музрукова, то неизвестно, на какой срок затянулось бы ее решение. Наконец наступил день, когда были изготовлены детали и должна была начаться сборка первых узлов в цехе 33. Было уже поздно, около 22.00, когда начали изготавливать первые детали. К 24.00 изготовили около десяти сборок, но когда они поступили на контроль, ни одной годной не оказалось. Запас деталей при этом исчерпался. Причины неудачи проанализировали, тут же сделали новые эскизы, которые направили в механический цех с указанием Бориса Глебовича, чтобы к утру все было готово. К 8.00 утра детали изготовили, и работа была продолжена с положительным результатом. Через четыре дня эшелон с изделиями отправился на полигон.

Живейшее участие Бориса Глебовича в процессе изготовления первых сборок, его советы и указания показали его отношение к нам, простым исполнителям. Говорил он тихим голосом, спокойно. Казалось, что он не переживал наших неудач. На самом деле он тоже нервничал, только умел не показывать свое состояние нам. В такой обстановке мы были спокойнее, меньше терялись, а самое главное, начальства не боялись и находили верные решения в очень сложных ситуациях».

В. Н. Лобанов: «Запомнился мне разговор с Б. Г. Музруковым, который состоялся в августе 1972 года по телефону. В это время я был начальником научно-исследовательского отдела газодинамического сектора. Тема разговора с Борисом Глебовичем была связана с тем, что в апреле 1972 года Е. А. Негин предложил мне возглавить развивающееся в институте направление по разработке газовых источников. Я согласился и вскоре стал участником совещаний, собиравшихся по пятницам у Д. А. Фишмана, но вопросами организации сектора (отделения) занимался практически в свободное от основной работы время. Борис Глебович спросил, как дела с организацией сектора. Я ответил, что есть трудности с поиском помещений, да к тому же я сильно занят как начальник отдела газодинамического сектора.

На следующий день мне прислали приказ по институту, подписанный Б. Г. Музруковым, которым я назначался начальником нового сектора и одновременно оставался начальником отдела газодинамического сектора. В приказе был перечень и сроки подготовки организационных документов. Этот приказ резко активизировал мою деятельность по организации сектора (отделения).

В 1973 году вновь созданным отделением была подготовлена к серийному производству первая конструкция нового типа прибора. Обычно начальный этап серийного производства любой новой конструкции таких приборов осуществлялся на заводе № 1 в цехе 33.

Внедрение в серию нашего детища шло трудно. При контрольных испытаниях новых приборов один из параметров не соответствовал требованиям КД. Обстановка накалялась. В это время последовало предложение Б. Г. Музрукова: результаты проверок, исследований и расчетов докладывать на еженедельных оперативках, проводимых в цеху. На каждой такой оперативке заслушивались результаты недельной работы, подводились итоги и составлялся подробный протокол с выводами и предложениями. На следующей неделе, согласно этому протоколу, указанные в нем исполнители докладывали результаты поисковых работ. Борис Глебович внимательно слушал доклады, в спокойной манере, тихим голосом задавал вопросы и в отдельных случаях формулировал предложения в протокол. Если кто-то не успевал выполнить задание предыдущих протоколов, Б. Г. Музруков, опять же тихим голосом, предлагал самому «провинившемуся» назвать срок выполнения работы. Его строгость и требовательность не выходили за рамки деловых и человеческих отношений.

На этих оперативках обстановка была спокойной, деловой, с четким соблюдением порядка совещания, при этом многие исполнители активно участвовали в решении научно-технических и организационных вопросов. Равнодушных не было. Сроки выполнялись, причины неудач удавалось быстро обнаружить. Таким образом шла успешная работа.

Это были наглядные уроки управления производственным процессом, которые запомнились на всю жизнь. Это была школа Музрукова, мудрого руководителя и обаятельного человека. Нам повезло — мы в ней учились».

Наставник и защитник

Взаимоотношения внутри многочисленных коллективов КБ-11 и между ними требовали постоянного внимания. Директор Музруков отлично знал: ключом к решению этих сложных и тесно связанных друг с другом задач является прежде всего правильная организация на объекте рабочего процесса. Здесь не случайно употреблено прилагательное «рабочий». Применить другое подходящее слово, например, «производственный», означало бы допустить серьезную неточность. О ситуации, связанной с этой неточностью, мы уже немного говорили.

В. Б. Адамский: «В то время (50—70-е годы минувшего столетия) существовала, да отчасти и сейчас существует, некоторая двойственность в управлении институтом, некоторая разобщенность научных и производственных подразделений. Производственная сфера находилась в ведении директора Бориса Глебовича Музрукова, а научная — в ведении научного руководителя института, Юлия Борисовича Харитона. Мы, теоретики, естественно, находились в том, что я назвал “научной сферой”, но приходилось иногда соприкасаться с производственной, в особенности, когда дело переходило от оценок и расчетов до воплощения предназначенных для полигонных испытаний зарядов в металле. Как и сейчас, порядок взаимодействия между этими сферами строго регламентировался. Он состоял в том, что авторы зарядов после расчетов и обсуждений составляли техническое задание (ТЗ), которое подлежало утверждению у главного конструктора или его заместителей. После такого утверждения ТЗ направлялось в конструкторские подразделения для выпуска чертежно-технической документации с последующей передачей на опытный завод, изготовления на заводе и отправки на испытания. В ходе работы над конструкцией и ее изготовлением расчеты продолжались, и в соответствии с их результатами вносились коррективы в конструкцию и даже в готовые узлы. При этом чем ближе изготовление заряда было к завершению, тем с большими затруднениями вносились изменения, пока не наступал момент, после которого уже ничего изменять было нельзя.

На протяжении многих лет заряды предъявлялись к испытаниям по мере их расчетной и производственной готовности. Длительность цикла прохождения заряда через все этапы составляла около года, а количество находящихся в производстве зарядов определялось возможностями завода. Так было до конца 1950-х — начала 1960-х годов в период спокойной регулярной работы, которая велась по своим внутренним закономерностям, слабо связанным с событиями во внешнем мире.

В конце 1950-х годов под давлением мирового общественного мнения начались обсуждения в печати и дипломатические переговоры о запрещении ядерных испытаний: полностью или частично, повсеместно или в некоторых природных средах, например, в воздухе, навсегда или на какой-то срок, который объявлялся соответствующим мораторием. В этой ситуации, можно сказать, институт лихорадило, научному и в особенности производственному руководству очень трудно было ориентироваться в том, каким зарядам давать приоритет в изготовлении и приборном оснащении.

И вот в это время проявились во всей полноте незаурядные качества Бориса Глебовича как руководителя, инженера и человека, умеющего разбираться в людях. Формально все было просто. Существовал утвержденный научным руководителем план, о котором было известно, что он согласован и одобрен министерскими инстанциями. Но, имея огромный производственный и человеческий опыт, Борис Глебович понимал, что все эти планы могут самым неожиданным образом измениться и, благодаря своей собственной интуиции, выбирал то распределение работ на производстве, которое оказывалось наиболее правильным в интересах общего дела и конкретных интересов института».

Разобщенность научных и производственных подразделений, о которой говорит теоретик Адамский, не была всеобъемлющей, а определялась только различным характером творческого процесса в разных подразделениях. Общее дело, одно на всех, как магнит, ориентировало сотрудников КБ-11 на нужный всем полюс. И силовые линии этого мощного делового поля проходили через сердце и мозг директора Музрукова.

«Мне приходилось, — продолжает В. Б. Адамский, — присутствовать на некоторых оперативных совещаниях, проводившихся Борисом Глебовичем на производстве. Запоминалась напряженная, но вместе с тем очень спокойная атмосфера таких совещаний. Напряженность создавалась ситуацией срочности, необходимостью уложиться в жесткие сроки, зачастую уже назначенные заранее по независящим от нас причинам, и как всегда трудностями производства, которому иногда приходилось осваивать “на ходу” новые технологии. Но спокойствие и чувство уверенности вносил Борис Глебович. Мне казалось, что его лицо не выражает никаких эмоций, что он заранее “вычислил” все возможные варианты производственных ситуаций и принял решение, обеспечивающее запланированный конечный результат. Он давал возможность завершить дискуссию между нашими сотрудниками, а также между производственниками и, так сказать, “заказчиками”, то есть теми, кто заинтересован в максимально полном и скором выполнении производственной программы. Затем он подводил итог, который был фактической директивой или, можно сказать, приказом всем участникам совещания приложить все усилия по выполнению производственных задач, окончательно сформулированных Борисом Глебовичем».

Работники различных подразделений КБ-11 встречались с Музруковым при решении многочисленных вопросов жизни этого большого предприятия. Что в работе директора запоминалось прежде всего?

Ветеран ВНИИЭФ А. А. Татынов: «Он требовал четкой организации во всем. Пример — работа с входящими документами. Почта на просмотр Борису Глебовичу доставлялась один раз в день, в 14.00. Доклад по материалам, пришедшим по почте, составлялся после тщательной подготовки, чтобы Борис Глебович мог принимать конкретные решения и контролировать их выполнение. Об исполнении принятых решений ему докладывали один раз в неделю, для чего составлялась специальная справка. Если были затруднения в выполнении его указаний или приказов, он проводил совещания с руководителями подразделений. Эти совещания протоколировались, в ходе их, при необходимости, назначались новые сроки, которые так же строго контролировались, и об этом ему своевременно докладывалось».

В. Т. Солгалов: «На первых порах близко общаться с Борисом Глебовичем не пришлось, но слышал о нем много хорошего, видел его десятки раз на заседаниях, торжественных собраниях, слушал ряд его выступлений, в том числе и в отделении, в котором работал.

Ближе я с ним познакомился намного позже, в рабочей обстановке. В 1962 году мне было поручено руководить разработкой конструкторской документации на измерительные варианты зарядов, организацию и проведение испытаний, которые должны были выяснить условия встречи ГЧ (головной части ракеты), содержащей ядерный заряд, с целью. Измерительный вариант заряда помещался в ГЧ, а она устанавливались в конце рельсовой дороги, по которой со скоростью до 800 м/сек двигался имитатор цели (стальная плита, бетон, бревно). Работы проводились на полигоне в Софрине. В составе измерительных вариантов был природный уран, который в цехе полигона сверлили, нарезали на нем резьбу, устанавливали датчики, прорезали вручную выходы для жгутов и т. д. На месте работы, на полу, оставалась урановая стружка, пыль, осколки. (Позже уран был заменен на равноценную по прочности сталь.)

Экспедиции в Софрино направлялись многочисленные, иногда тридцать человек. Среди них был и работник режимных органов. Подготовка и проведение одного опыта занимали длительное время — до месяца. Работа требовала многих согласований и решений организационных вопросов.

В течение нескольких экспедиций на полигон меня поражало странное сочетание: работа очень сложная, а помещения не приспособлены, оснастка при переборке отсутствует. Постоянно приходилось проводить доработку измерительных вариантов, переустанавливать датчики. Конструкторы сами рисовали схемы изменений. Для перевозки большого количества людей и оборудования требовались автобусы и машины.

Со своими предложениями обратился к руководству отделения, но они ждали, во-первых, готовых решений, во-вторых, распоряжений “сверху”. Конструкторы вместе с инженерным составом отдела обсудили эти вопросы и в течение полугода разработали новую документацию на измерительные варианты зарядов. Предложили многие операции, в том числе установку датчиков, производить у нас на заводе. Здесь можно было экранировать их от наводок и получить точные данные опыта. Сборку, установку заряда в ГЧ предлагалось тоже проводить на заводе. Так и сделали. Это решение далось не просто.

Изготовление первых образцов измерительных вариантов зарядов вследствие изменения технологии потребовало больше времени, запланированные сроки срывались, хотя вся документация нами была согласована с технологами завода и обо всех изменениях заводчане были заранее предупреждены. В итоге директор завода Е. Г. Шелатонь доложил Б. Г. Музрукову, что срыв плана завода по одному из изделий произошел из-за того, что “конструктор Солгалов В. Т. выпустил документацию с превышением объема чертежей и тем значительно усложнил изготовление, что привело к увеличению срока изготовления и срыву поставки на испытания”.

Б. Г. Музруков собрал оперативное совещание в нашем отделении, пригласив представителей завода во главе с Е. Г. Шелатонем и представителей ППО института во главе с Н. О. Фоминым — начальником ППО. Когда все собрались и рассмотрели другие вопросы, начальник нашего отделения

Д. А. Фишман вызвал меня и приказал доложить, что, как и почему сделано. Зайдя в зал, там сидело человек двадцать, во главе стола я увидел Б. Г. Музрукова. Перечислив сначала недостатки организационных работ — большие и длительные экспедиции, слишком многочисленный их состав, много транспорта, плохие условия для переработки и доработки зарядов, наличие в рабочих помещениях урана и т. д., а в итоге все очень трудоемко и дорого, — я доложил техническую часть. Рассказал, какие приняты решения, затем на основе наших оценок привел данные, позволяющие понять экономическую выгоду новых предложений. В заключение я сказал, что завод был заранее предупрежден об изменении документации (КД), что вся она с заводом согласована и если бы службы завода, получив ее, рассмотрели все документы немного раньше, то срыва сроков изготовления не было бы.

Борис Глебович произнес: “Да это кабак!” Тут же все двадцать участников совещания закивали головами, повторяя: “Кабак, Борис Глебович, кабак”. Но для меня обстановка оставалась неясной: если Борис Глебович признает перечисленные предложения и действия нецелесообразными, то я мгновенно буду на долгие годы дискредитирован как специалист. Но Борис Глебович, помолчав, сказал, что доложенные действия правильны технически и организационно, в КД предложена ликвидация работ с ураном, и это важно, так как работы с ним идут в неприспособленном помещении, без всякого контроля. Предложения выгодны и с точки зрения экономии средств института, заводу надо было понять это ранее. Затем выступил Д. А. Фишман и также поддержал наши предложения.

Этот случай показывает, что противостояние мощного завода с его службами всего лишь одному специалисту не ввело Бориса Глебовича в заблуждение. Он проникся нашими научными и техническими идеями. Его глубокое понимание развития технических процессов в перспективе, обладание обширными знаниями и пониманием общих тенденций развития техники позволили ему сделать важные практические выводы и принять правильное решение».

Совещания Борис Глебович собирал, не затем чтобы поговорить «вообще», а для того, чтобы действительно решить важные вопросы жизни и работы КБ-11. Ценные уроки получали при этом молодые сотрудники и опытные производственники, бывалые экспериментаторы и мудрые теоретики.

И. И. Градобитов: «В те далекие годы, когда я пришел во ВНИИЭФ после окончания института, молодому специалисту встречаться с директором не было прямой производственной необходимости и мои познания о нем ограничивались записью: направлен на работу на предприятие Музрукова.

Шло время. С тематики ядерных боеприпасов меня перевели в другое подразделение института, которое работало по лазерному направлению. И мне все чаще и чаще приходилось слышать фамилию “Музруков”. Она всегда называлась с особо подчеркнутой вежливостью и значимостью, которые поначалу воспринимались как обычная дань уважения руководителю. Но постепенно я стал любую информацию, связанную с этой фамилией, анализировать, связывать в систему и пытаться представить себе этого человека. Хотелось просто увидеть его.

В те годы на центральной площади города 1 мая и 7 ноября проходили демонстрации трудящихся. Они были настоящими праздниками, и в них участвовали практически все сотрудники института и жители города. Когда наша колонна двигалась мимо центральной трибуны, мне указали человека в парадной генеральской форме. Он, улыбаясь, приветствовал проходящие колонны. Это был Борис Глебович Музруков. И хотя его внешний облик вызывал симпатию, что-либо особенное тогда заметить не удалось. Таких людей, волею судеб назначенных директорами оборонных предприятий во время Великой Отечественной войны и получивших генеральское звание за умелое руководство производством, было немало в стране.

Однако мне все чаще приходилось принимать участие в совещаниях различного уровня, и все очевиднее становилось, что Музрукова как человека очень уважает коллектив, а его мнение очень высоко ценится и во многом определяет дальнейшие действия. Не осталось в памяти каких-то эмоциональных высказываний Бориса Глебовича, помнится его неторопливая манера изложения своих мыслей. Там, где собеседник не соглашался с его аргументами, он понижал голос и тем самым заканчивал разговор на своей позиции.

Борис Глебович обладал замечательным, с точки зрения многих опытных людей, даром руководителя: не всегда ориентируясь в чисто технических или научных вопросах, он, опираясь на свой уникальный опыт, на редкую интуицию, принимал решения перспективные, хотя и не всегда понятные рядовому исполнителю. Дальнейшая жизнь подтверждала их правильность.

На совещаниях не приходилось слышать от Музрукова разносов, каких немало позволяли себе другие руководители. В создающейся напряженной обстановке его голос становился все тише, так что даже не всегда удавалось разобрать его слова. Кадровые работники мне потом пояснили, что чем тише голос Бориса Глебовича, тем больше он недоволен, тем выше требования к участникам совещания».

А. Е. Телегин: «Идет совещание в конференц-зале газодинамического сектора. Рассматривается готовность изделий к испытаниям. Выясняется, что создалась угроза срыва плана. Начальник отдела Д. М. Тарасов докладывает о создавшемся положении и сложных объективных обстоятельствах. “Вы очень подробно рассказали о трудностях, а план-то вы выполните?” — спокойно спрашивает Борис Глебович. Диодор Михайлович, по-видимому, стараясь разрядить обстановку, сострил:

— Борис Глебович, возможно, план и не выполним, но отчитаться отчитаемся.

Такое скажешь не каждому руководителю, может и не понять… Взрыв хохота. Борис Глебович тоже смеется: он понимал и ценил юмор.

1965 год. Совещание на заводе “Авангард”. Рассматривается вопрос производства электродетонатора Д-22. Ведет совещание заместитель министра МСМ В. И. Алферов, присутствует Б. Г. Музруков. Это люди одного поколения, крупные руководители промышленности, прекрасные организаторы. Как-то невольно я стал сравнивать стиль их руководства. В. И. Алферов — очень эмоциональный человек. Приходилось несколько раз присутствовать на совещаниях, когда он в крайне резкой форме учинял “разнос” людям, стоящим ниже его по служебной лестнице. И совсем другой стиль у Бориса Глебовича. Я никогда не слышал от него криков, унижающих человеческое достоинство, с собеседником он говорил спокойно, внимательно слушал. Удивительно: человек, прошедший испытания тяжкими жизненными невзгодами и властью, сохранил в себе высокую культуру и мораль, он остался человечным до конца жизни. Человечность — это, пожалуй, самая яркая черта его душевного мира».

Человечность Бориса Глебовича открывалась перед людьми в самых разных своих проявлениях. Но в рабочей обстановке она всегда была так или иначе связана с тем, что называлось в КБ-11 «основной тематикой». Можно только удивляться разнообразию и в то же время простоте приемов, которые применял Борис Глебович, стремясь воспитать в сотрудниках ответственность за порученное дело. И тот факт, что эти приемы воспринимались естественно и с интересом, говорит о важной детали работы Бориса Глебовича: ему и самому было всегда интересно узнавать новое и делиться полученной информацией с людьми. Там же, где он чувствовал необязательность своего присутствия или вмешательства, он избегал прямого участия — положение «свадебного генерала» никогда ему не нравилось.

Рассказывает Г. А. Соснин: «Запомнился разговор с Борисом Глебовичем об издании приказов. Однажды, после завершения делового совещания, он обратился ко мне с просьбой провести в секторе разъяснительную работу о необходимости и целесообразности перехода на рабочую неделю с двумя выходными днями. Переход на новый режим работы был продиктован экономическими соображениями и не являлся институтской инициативой, распоряжение исходило сверху. По этому поводу в подразделениях проводился референдум, у конструкторов голоса разделились в соотношении 50:50.

Борис Глебович знал, что в секторе имеются активные противники этого нововведения. Сопротивление было в основном со стороны женской половины сотрудников. Женщин не устраивало продление рабочего дня, не оставлявшее времени на магазины и ежедневные работы по дому. Мужчины выражали неготовность отдыхать два дня подряд.

Убежденный в авторитете Бориса Глебовича, я сказал ему: “Издайте приказ, и он будет исполняться, а несогласные всегда найдутся, просто не надо брать их мнение в расчет”. На это Борис Глебович ответил: “Если ты хочешь, чтобы твой приказ исполнялся, нужно готовить людей к этому приказу, чтобы они были внутренне согласны с ним. Это особенно важно, когда речь идет о личной, бытовой стороне жизни сотрудников. Иначе в дальнейшем ты будешь терять много времени и отвлекаться от основной работы, отвечая на жалобы и письма из различных инстанций”.

Этими соображениями я старался руководствоваться во всей своей дальнейшей деятельности».

В. Т. Стасько: «Когда меня избрали заместителем секретаря парткома завода, мне, так сказать, по штату было положено 23 февраля побывать на традиционных мероприятиях, посвященных Дню Советской Армии и Военно-Морского Флота. В первой половине дня праздничные мероприятия шли в военных частях объекта, а завершались — для гражданских лиц — вечером в городе, в Доме культуры.

У военных в этот день проходили построения, митинги, торжественные марши, а затем все гости приглашались на “солдатский борщ” в офицерской столовой… А гостей было — со всех волостей: и из города, и из окружающих районов, где базировались дивизионы ЗУР (зенитных управляемых ракет). Генерал Б. Г. Музруков на таких мероприятиях был при полном параде.

В тот день он пригласил желающих (среди них был и я) в кабинет командира дивизии и предложил полковнику доложить присутствующим, какими возможностями располагает его воинская часть по защите объекта. На противоположной стене раздвинулись шторы, за которыми оказалась большая военно-оперативная карта ПВО МВО и противостоящих ему сил, базирующихся в США, Канаде, в Европе с номерами, численностью, стрелками, зонами и т. д. Упоминал в докладе командир поименно и командиров частей противостоящих сил… Хорошо работала разведка. Главный вывод из доклада полковника: авиационные силы, в том числе и стратегические, до объекта не долетят, будут уничтожены. Но вот три “Атласа” с ядерными боеголовками, нацеленные на объект, для сил ПВО неуязвимы. Остается уповать на невысокую точность наведения этих баллистических ракет…

Конечно, сам Борис Глебович давно знал, что к чему, и без этого доклада. Доклад был предназначен для присутствующих руководителей разных уровней, особенно новичков. И степень доверия к людям, которых ознакомили с такой исключительно конфиденциальной информацией, заставляла их осознавать, что безопасность объекта, его жителей зависит, в том числе, и от них, от того, насколько серьезно и ответственно они будут относиться к решению вопросов, связанных с организацией гражданской обороны (ГО), к отработке всех блоков и звеньев, ее составляющих. Начальник объекта генерал Б. Г. Музруков был одновременно и начальником ГО “зоны”, а все руководители, от мала до велика, отвечали перед ним, каждый на своем участке, за вопросы ГО. И конечно же начальник ГО “зоны” знал, что не все воспринимают в своей работе вопросы ГО всерьез… Вот для таких несерьезных и был проведен очередной “открытый урок”.

Для меня его содержание наложилось на личный опыт, связанный с бомбежками, разрушениями, гибелью людей, паникой… Во время Великой Отечественной войны вместе с родителями я жил в предполье Сталинградской битвы, в районе станции Лихая.

Урок Музрукова я всегда учитывал потом, когда надо было организовать шефскую работу коллектива сектора 4 над Ардатовским дивизионом ЗУР; когда довелось, работая у Е. А. Негина, выполнять его многочисленные поручения по линии ГО; когда надо было проводить организационную и учебную работу по ГО в подразделениях.

А вот на “солдатском борще”, отлично зная характер и содержание подобных мероприятий, Борис Глебович не присутствовал. Сослался на дела…

По-моему, дело было не только и не столько в его занятости, сколько в том, что таким образом проявились присущая ему тактичность, уважение к участникам праздничного застолья, к традициям. Действительно, какой бы получился “солдатский борщ”, если бы во главе стола, за которым находились военные в званиях не старше полковника, сидел бы генерал, да еще непьющий…»

Мягкость и тактичность Б. Г. Музрукова не изменяли ему и в самых критических ситуациях, возникавших порой в КБ-11. Это не влияло на четкость и смелость принимаемых решений, на жесткость в постановке заданий и сроков их выполнения. Борис Глебович умел требовать и спрашивать, знал, что руководитель должен быть твердым в своей работе, но каким-то удивительным образом, видимо, благодаря сплаву опыта, уважительности к людям и глубокой интуиции, избегал неверных решений в отношении сотрудников любого ранга. Проявленная недобросовестность, сознательная ложь были для него неприемлемы. Но если человек превышал установленные рамки в ходе инициативных работ, в поисках нового, наказание ему не грозило.

А. С. Россихин: «В феврале 1960 года на заводе ВНИИЭФ произошла крупная авария, которая грозила перерасти в катастрофу городского масштаба. Для ликвидации ее последствий Борис Глебович привлек очень много специалистов различных направлений. Мне довелось принимать участие в этой работе, и я имел возможность убедиться в огромном организаторском таланте Бориса Глебовича. Он умел выслушать собеседника и, не повышая голоса, отдать необходимые распоряжения, организовывал многочисленные консультации и в то же время имел смелость по многим вопросам принимать решения лично, причем решения иногда были весьма рискованными.

Поражало его внимание к побочным вопросам, которые не стояли в числе первоочередных и как будто не относились прямо к рассматриваемой проблеме. При всем этом я ни разу не заметил на его лице следов эмоций и тем более не услышал ругани, хотя произошедшее должно было стоить ему огромных затрат нервной энергии и здоровья.

Эти наблюдения получили подтверждение, причем совсем неожиданное. В один из тех дней в моей рабочей комнате раздался телефонный звонок. Это был Б. Г. Музруков. После приветствия он сказал: “Я тебя накажу”. — “За что?” — спросил я. Он объяснил, какие ко мне претензии. Я кратко ответил, что все было не совсем так, сообщил, что имеют место или недостаточная информированность, или преднамеренная ложь, и попросил о немедленном приеме. Через 10 минут я уже был в кабинете Б. Г. Музрукова и начал подробно рассказывать о возникшей острой ситуации. По ходу моего сообщения его и без того бледное лицо начало еще более бледнеть и приобрело восковой оттенок. Видя его состояние, я испугался. Очень тихим голосом Борис Глебович спросил: “Это правда?” Я ответил утвердительно. Тем же тихим голосом он сказал: “Спасибо, иди работай”. Поставщиком ложной информации был один из ученых, привлеченных к ликвидации аварии, как говорят, широко известный в узких кругах.

Я не принимал участия в дальнейшем разбирательстве конфликта, знаю только, что недобросовестность в передаче информации была примерно наказана».

Ведущий научный сотрудник ВНИИЭФ кандидат наук

А. М. Воинов: «Хотел бы рассказать об одном эпизоде своей научной и производственной биографии — о создании правил по работе с ядерными критическими системами.

Более полувека я проработал во ВНИИЭФ — ядерном центре России (Арзамасе-16). Моим главным делом было создание и эксплуатация мощных источников нейтронов (специальных исследовательских ядерных реакторов). Начало этих работ приходится на 1950-е годы, когда директором института стал Б. Г. Музруков. К моменту прихода во ВНИИЭФ (1955 год) он прекрасно знал специфику и высокую степень риска исследовательских работ, связанных с использованием больших количеств делящихся материалов — плутония-239 и урана-235, и внимательно относился ко всем проблемам, возникающим при их проведении.

Сотрудники физического отделения, участвующие в ту пору в ядерно-физических исследованиях, лишь недавно закончили учебные заведения, были полны энтузиазма и желания работать, но не имели еще достаточного практического опыта и навыков. Единых организационных начал не существовало, каждый выполнял работу, руководствуясь лишь теоретическими знаниями и небольшим практическим опытом. Следствием этого являлись столкновения между физиками и немногочисленными представителями службы техники безопасности (ТБ), которые пытались ограничить энтузиазм исполнителей.

Обстановка во взаимоотношениях с ТБ накалилась до предела, когда на впервые созданных в России в середине 1960-х годов импульсных ядерных реакторах ВИР-1 и БИР-1 начали проводиться массовые испытания радиационной стойкости изделий, выпускаемых различными предприятиями военно-промышленного комплекса.

К работам были привлечены десятки бригад из многочисленных “почтовых ящиков”. Появление вблизи мощных источников ядерных излучений большого числа “непрофессионалов”, участвующих в проведении радиационных испытаний, привело в ужас старшего инспектора по технике безопасности Главка Н. М. Ушацкую. В результате при подведении итогов очередной проверки по ТБ в присутствии Б. Г. Музрукова разразился громкий скандал и Н. М. Ушацкая потребовала отстранить меня, бывшего в то время начальником отдела исследовательских ядерных реакторов, от работы. Но мудрый директор поинтересовался, какие такие правила нарушил А. М. Воинов.

Наталья Марковна вынуждена была признать, что писаных правил по проведению подобных работ в Главке нет. “Так их нужно создать, и немедленно. Вот вы вместе с ним этим и займитесь”, — распорядился Б. Г. Музруков.

Для разработки правил сформировали группу из представителей Главка, ВНИИЭФ, ВНИИТФ, Ленгипростроя, которая обобщила нормативные документы, действующие в отрасли, и опыт работы исследовательских ядерных реакторов и критстендов на предприятиях Главка и министерства.

На создание и оформление первого варианта “Правил по технике безопасности при проектировании, устройстве и эксплуатации исследовательских ядерных реакторов и стендов для критических сборок” ушло примерно два года. С начала 1970-х годов, когда они прошли все стадии утверждения, и до настоящего времени, то есть на протяжении более тридцати лет, эти “Правила” являются законом, обеспечивающим непрерывную и грамотную эксплуатацию уникального парка ядерных установок ВНИИЭФ и ВНИИТФ.

Исследовательские реакторы нашли многочисленные применения в широком круге прикладных задач и фундаментальных научных исследований. Перемены, которые происходили в эти годы в состоянии техники и в обществе, отражаются в “Правилах” путем своевременной корректировки отдельных положений и норм. Но общий подход к проблемам обеспечения безопасности особо опасных работ остается неизменным».

Подход Б. Г. Музрукова к проблемам безопасности был простой: рядовые сотрудники должны дисциплинированно относиться к инструкциям и правилам, грамотно составленным специалистами. Дисциплина же, и он это очень хорошо знал, начинается с руководства.

Ветеран ВНИИЭФ Г. С. Прохоров: «В феврале 1969 года Музруков назначил меня заместителем главного инженера ВНИИЭФ по технике безопасности. В 1967–1974 годах было выпущено много приказов по ТБ, которые я согласовывал с директором института. 29 апреля 1969 года Борис Глебович издал приказ, в котором объявлялось о ежемесячном (каждый второй вторник) проведении “Дня ТБ”.

Музруков рассказал мне, что в 1936 году, когда он работал на Кировском заводе начальником цеха, у них произошел несчастный случай, погиб рабочий. После этого Борис Глебович ввел обязательный еженедельный День техники безопасности. И очень внимательно следил за тем, чтобы его приказ соблюдался, до своего отъезда с Кировского завода в 1939 году».

Г. А. Соснин: «Борис Глебович, будучи директором комбината “Маяк”, в самый тяжелый пусконаладочный период, принимая личное участие в ликвидации аварийных ситуаций, по необходимости неоднократно подвергался воздействию радиации. Видимо, поэтому он и в нашем институте требовал строгого соблюдения норм безопасности.

Как-то раз мы с ним были в цехе изготовления деталей из урана. Я показывал ему подборку готовой продукции, после чего, вытерев руки о марлевую салфетку, пошел к выходу. Он задержал меня и тихо сказал: “Идем мыть руки”. Я ответил ему: “Борис Глебович, это же простой уран, и после короткого контакта с ним мыть руки не обязательно”. На это он мне так же тихо сказал: “Я это знаю, но нам (имея в виду руководителей) нельзя демонстрировать производственникам пренебрежительное отношение к технике безопасности”. И он был прав — они же работают с ураном постоянно и соблюдать правила для них необходимо!»

На объекте нередко складывались ситуации, когда директору приходилось неординарными методами обеспечивать интересы сотрудников. Об одном таком случае вспоминает

А. Д. Пелипенко: «В 1960-е годы существовали такие положения о льготах работающим в специальных условиях, что, согласно документам, сотрудники, находящиеся в этих условиях не более половины рабочего дня, хотя и достаточно часто, не имели права на какие-либо компенсации.

Начало работ по созданию изделий, стойких к воздействию излучения, потребовало экспериментальной проверки наиболее уязвимых узлов, содержащих U-235 и Ри-239. Эти эксперименты выполнялись на реакторных установках и в полигонных условиях. После проведения опыта на реакторе узлы подлежали разборке и дефектации. Поскольку вначале наша группа, а затем и отдел занимались одним из первых зарядов, рассчитанных на использование его в условиях облучения, то исследования поручили нам.

С 1965 года мы начали их проводить на реакторе ВИР-1м, причем количество опытов возрастало. Первый же период нашей работы показал, что узлы, содержащие спецматериалы, имеют большую наведенную активность. Согласно данным контроля дозиметрической службы, работа с узлами в течение 15 минут давала двухнедельную дозу облучения. Мы выработали такой режим: 15 минут — исследования на реакторе, затем вывод из работ на две недели. При этом наши сотрудники, получая радиационные воздействия не меньше тех, кто занят такими работами постоянно, не имели никаких льгот: ни доплат, ни льготного стажа. Необходимо было решать этот вопрос, причем на законных основаниях.

Неоднократные выходы на объектовскую комиссию по установлению льготного стажа ни к чему не привели. На последнем заседании этой комиссии мне пришлось поставить ее членов в известность о том, что нами подготовлено письмо в Совет Министров СССР о введении такого вида работ в льготные списки.

На заседании в качестве члена комиссии присутствовала

В. Д. Музрукова, жена Бориса Глебовича. Она попросила не отсылать письмо, а дать ей возможность с ним ознакомиться. Так и было сделано. Через несколько дней она сообщила нам, что выбранный нами путь — тупиковый, что никто не решится изменять действующее положение. Ею, несомненно, по согласованию с Б. Г. Музруковым, был предложен другой путь. Следовало подготовить приказ за подписью директора, которым ограниченный круг сотрудников был бы отнесен к разряду лиц, имеющих постоянную занятость. Отсюда следовали и все соответствующие льготы: начисление льготного стажа, получение в день работ на реакторе талонов на спецпитание, доплаты.

Приказ был подписан. По этому пути затем шли и в других подразделениях, решая вопрос о своих сотрудниках, занятых аналогичными работами. Мог бы, кажется, директор сослаться на действующее законодательство и занять нейтральную, а по сути, отказную позицию. Но забота о сотрудниках, желание найти выход из непростого положения привели его к другому решению».

По прошествии многих лет люди вспоминают и напряженные производственные моменты, и поведение тех, кто был в них задействован. И о позиции директора Музрукова, всегда бравшего на себя тяжелую ношу настоящего руководителя, отвечающего за все и всех, говорят с особой благодарностью.

Свой среди своих

Для рядового работника одна из возможностей решить какие-то наболевшие проблемы своей жизни была такой: прийти к начальству на прием по личным вопросам. Эти приемы для руководителей в советское время были традицией. В КБ-11 они в подавляющем большинстве случаев проходили далеко не формально — все понимали, как много значит хорошая работоспособность каждого сотрудника на его ответственном рабочем месте. Для Бориса Глебовича они также значили очень многое

А. А. Татынов: «К приему трудящихся по личным вопросам, не только работников объекта, а и жителей города, он относился очень внимательно и тщательно к нему готовился, требуя того же от своих помощников. Запись на прием велась без ограничений и по количеству желающих, и по времени. По записавшимся готовились необходимые справки. Но независимо от этих списков Борис Глебович принимал всех, кто пришел. Кроме того, на прием приглашались руководители, которые отвечали за решение различных вопросов: по трудоустройству — начальник отдела кадров, въезду и выезду — начальник отдела режима, по жилью — начальник жилищно-коммунального управления и т. д. В совместном разговоре принималось окончательное решение. И, как правило, все посетители уходили удовлетворенные.

Как в кинематографе, передо мной одна за другой встают картины приема трудящихся. Вот пришла старушка, просит оказать материальную помощь. По закону Борис Глебович не имел права таким образом помогать жителям города, не работающим на объекте. Но он попросил посетительницу подождать в приемной, вызвал старшего инспектора по жалобам А. М. Одинокову, отдал ей свои личные деньги и вежливо распорядился передать их старушке.

А. Г. Рогожин, работник отдела оборудования Управления, обратился к Борису Глебовичу с просьбой помочь вызвать нужного врача, так как сильно болел его отец. Борис Глебович позвонил замминистра Мезенцеву, и специалист нужного профиля был прислан из Москвы.

У меня самого тяжело заболела жена. Борис Глебович вызвал меня, “отчитал” за то, что я молчу и не обращаюсь за помощью.

По жалобам, поступавшим в его адрес, он направлял для проверки своих помощников. Ездить им приходилось не только по городским адресам, но также в совхозы “Вперед”, “Власть Советов”. Ведь к Борису Глебовичу за помощью обращались и работники этих предприятий. Щедрость Бориса Глебовича была легендарной, работоспособность — исключительной».

В. Т. Стасько: «Весной 1957 года у многих молодых специалистов и молодоженов квартир еще не было; жили в гостинице, которую оплачивало предприятие. Но вскоре нас, троих инженеров лаборатории 106 завода № 3, который тогда входил в состав КБ-11, предупредили, что за жилье мы должны будем платить сами. Молодожены забегали по кабинетам в поисках “правды и справедливости”, но везде получили отказ: не имеет права предприятие продолжать платить, и все тут. Комнат пока нет, а в “нумерах” — не положено.

В те достопамятные времена граждане СССР, чуть что, писали по наболевшим вопросам прямо в ЦК КПСС и лично товарищу… Нередко помогало. Подумали о таком обращении и мы, куда деваться. Но кто-то из старожилов посоветовал пойти на прием к начальнику объекта Борису Глебовичу Музрукову, что мы и сделали.

И вот “Красный дом”; понедельник — приемный день, наша очередь. Так я впервые оказался в кабинете, в который потом приходил по разным вопросам многие десятки раз. Борис Глебович был один, поздоровался, пригласил нас за длинный стол, сам сел напротив. Поинтересовался, что у нас за дело, взял наши заявления, познакомился с одним из них и соединил их скрепкой. Потом вызвал секретаря и поручил ей пригласить директора завода № 3 М. А. Григорьева, а сам по телефону пригласил главного бухгалтера С. М. Глухова. Для нас тогда это были очень большие начальники (которые вскоре стали доступными старшими товарищами, так как молодые специалисты в “хозяйстве” Б. Г. Музрукова и Ю. Б. Харитона взрослели быстро). Итак, начальники зашли, стоят, мы сидим, да еще как-то неловко, спиной к ним…

Борис Глебович выразил неудовольствие тем, что так затянулось решение нашего “квартирного вопроса”, и, озвучивая свою резолюцию, написал на верхнем заявлении о том, чтобы М. А. Григорьевым жилье до сентября 1957 года нам было предоставлено; чтобы до этого срока бухгалтерия продолжала оплачивать наше проживание в гостинице за счет предприятия, а затем, если жилье нам не будет выделено, оплачивать гостиницу нам будет директор завода № 3…

— Вы свободны, — сказал директор начальникам, а нам пожелал успехов.

Сцена встречи с М. А. Григорьевым после нашего выхода из кабинета — неописуема. Но главное было в том, что затем последовало. С 1 июля 1957 года решением министерства завод № 3 был выведен из состава КБ-11 и стал самостоятельным предприятием в составе 6-го главного управления. Жилье двое из нас получили в конце этого года, моя семья — в начале следующего, а резолюция Б. Г. Музрукова продолжала “работать” на нас, и до переезда по новым адресам нам исправно оплачивала гостиницу бухгалтерия самостоятельного предприятия — завода № 3.

Так я впервые узнал Бориса Глебовича, руководителя и человека, и понял цену принимаемых им решений».

Кандидат наук математик В. А. Елесин: «Первый раз я, молодой специалист, только-только начавший работать, пришел на беседу к Борису Глебовичу весной 1959 года. Нет смысла излагать суть моей просьбы, мне она казалась несложной. Однако никто не мог (или не хотел) пойти мне навстречу. Пришлось обращаться лично к директору предприятия (кстати, попасть на прием к нему в те годы было чрезвычайно просто). Борис Глебович очень внимательно меня выслушал, задал всего один-два вопроса, и тут же просьба моя была удовлетворена. Когда тебе верят, это очень много для любого человека, тем более молодого. Естественно, хорошее отношение руководителя к сотруднику всегда окупается сторицей, и человек в таком случае стремится делать все возможное и невозможное, чтобы оправдать доверие.

Беседовать с Борисом Глебовичем всегда было приятно, он смотрел прямо в глаза говорившему, внимательно его выслушивал, неуважительных реплик никогда не допускал. Возможно, здесь и не надо об этом писать, однако ведь всем нам много раз от больших и маленьких чиновников приходилось выслушивать и лживые утверждения, и явно необоснованные отказы, а иногда просто грубость».

Ведущий инженер-испытатель В. П. Евланов: «Борис Глебович Музруков регулярно проводил прием работников по личным вопросам. В один из таких дней моя жена, по совету подруги по работе, решила пойти к нему на прием. В те годы продолжались интенсивные испытания новых конструкций ядерных зарядов на наших внешних полигонах, и мне, как одному из руководителей испытательного отделения 09, приходилось часто и подолгу работать в экспедициях. Иногда по нескольку месяцев я не бывал дома, а родственников, чтобы помочь семье в случае необходимости, в городе не было. Сынишке не исполнилось еще и двух лет. А на жену, в мое отсутствие, ложилась не только забота о воспитании ребенка. Она работала в отделе С. А. Хромова и училась в техникуме. В ясли устроить ребенка было трудно. Вот жена и пошла на прием к директору (это было в сентябре 1962 года), да еще без предварительной записи. Солдат, который дежурил у дверей директорской приемной, посоветовал ей, поскольку она не была записана, подождать у входа в здание до окончания приема. По словам постового, директор внимательно относился к посетителям и, выходя, всегда останавливался, если видел ожидающих у входа, и беседовал с ними. Жена так и сделала. Вышла на крыльцо и стала ждать. Действительно, вскоре после окончания приема вниз спустился Борис Глебович. Увидев молодую женщину, он спросил:

— Вы ко мне?

— Да, — отвечала жена.

— Пойдемте, вы по пути мне расскажете, что вас беспокоит, — предложил директор.

Жена рассказала ему, что муж постоянно в длительных командировках, она работает и учится, а на руках у нее маленький ребенок, которого она носит утром к няне и платит ей за это, а вечером после работы вынуждена нести ребенка к другой няне, чтобы пойти на занятия. Потом забирает сына и идет домой. И так каждый день. Но беда еще в том, что теперь одна из этих нянь отказывается смотреть за ребенком. К М. В. Хохлову (помощнику директора, который распоряжался яслями) жена ходила, но он не помог.

Борис Глебович внимательно выслушал жену и успокоил ее:

— Вы не волнуйтесь, все будет хорошо. Вы мне позвоните через день.

Затем, подумав, сказал:

— Я вам позвоню. Какой у вас на работе номер телефона?

Жена назвала номер.

— А как вас зовут? — спросил директор.

— Нина Павловна.

— А фамилия?

— Евланова, — сказала жена.

Через день, утром, встревоженные сотрудники вдруг зовут ее к телефону:

— Нина Павловна, тебя спрашивает товарищ Музруков.

Жена взяла трубку. Борис Глебович сказал ей, чтобы она подошла к М. В. Хохлову для получения путевки в ясли. Через несколько дней сын уже был в яслях».

П. Д. Ишков: «Нельзя не отметить одну из важнейших черт характера Б. Г. Музрукова, касающуюся его отношения к людям, их нуждам, помощи работникам института. Когда я в 1965 году работал в секторе 5, моей семье улучшили жилищные условия, и мы переехали из “хрущевки” в двухкомнатную квартиру в старом фонде, но перенос телефона соответствующими службами задерживался. Так прошло полгода. Работа в это время была очень напряженной, осваивались новые конструкции приборов, часто приходилось работать до 10–11 часов ночи. Вызывали на работу и во вторую смену. Телефон был необходим для решения производственных вопросов, иногда по нему можно было дать устную консультацию и на завод не ехать. В общем, отсутствие связи тормозило дело. Я решил обратиться к Борису Глебовичу.

Однажды по пути на работу в 8.00 я зашел в Красный дом и высказал директору института свою просьбу о подключении телефона. Он был полностью в курсе выполняемых нами работ и просил не ослаблять контроля над производством, а с телефоном обещал вопрос решить. Придя на свое рабочее место, я услышал звонок. Это звонили мастера по подключению телефона. Через полчаса все было сделано и телефон дома заработал. Но на этом история не закончилась. Прошло примерно два месяца, проходило партийное собрание КБ-1. На него пригласили и Б. Г. Музрукова. Когда был объявлен перерыв, Борис Глебович увидел меня, подошел и поинтересовался, все ли выполнено по подключению мне телефона. Он очень удивил меня, так как за такой период времени у него было достаточно много важных и важнейших дел, чтобы забыть о моей просьбе. Я рассказал ему, как все было быстро сделано, и поблагодарил его за оказанную помощь. Борис Глебович спросил: “А извинились ли перед вами за волокиту?” Я ответил, что извинений не было. На что он заметил: “Я просил их извиниться за проявленную волокиту”. Вот так мне открылась еще одна черта характера Бориса Глебовича в отношении к людям».

Часто Борис Глебович помогал человеку, когда тот даже не обращался за помощью, но сильно нуждался в ней. Один из таких случаев вспоминает В. Т. Стасько: «В энергоцехе сектора физико-радиационных исследований работала В. Н. Комарова, секретарь первичной парторганизации; она была многодетной матерью: после рождения долгожданной дочери у нее стало “семеро по лавкам”.

В те времена входил в быт баллонный газ. Но, согласно правилам эксплуатации этих установок, баллоны размещались не выше второго этажа. А Комарова с семьей проживала на третьем. По моей просьбе меня, с рассказом о неудавшейся установке семье Комаровых газового баллона, принял Борис Глебович. В итоге, не без некоторых колебаний и после переговоров по телефону с главным энергетиком Н. П. Павловым, он дал указание поставить газовую баллонную плиту в квартире В. Н. Комаровой “в порядке исключения”.

Вот так решались Б. Г. Музруковым вопросы, когда ему приходилось брать на себя немалую ответственность».

Г. И. Иванов: «Так случилось, что еще до начала семейной жизни от своей будущей супруги я о Борисе Глебовиче услышал следующее. В середине 1950-х годов на нее, молодую женщину, только-только приехавшую из Москвы, обрушилось большое несчастье. Она оказалась зимой на объекте без работы, без средств, даже без зимней одежды. Музруков каким-то образом узнал об этом (видимо, доложили), вызвал ее к себе, расспросил, выразил сочувствие ее горю и, вызвав одного из хозяйственников объекта, поручил: “Помочь, одеть, устроить на работу”. С большим трудом ей, худенькой и маленькой, подобрали шубку из козлиных шкурок.

Спустя несколько лет, когда весной мы прилетели в Ташкент “на смотрины” и мою жену с пристрастием рассматривала родня, эта шубка под южным весенним солнцем вдруг стала усиленно линять. Осталась фотография: солнечный Ташкент, смущенная женщина в серой шубке и… память о душевном человеке, пришедшем на помощь в тяжелую минуту».

В. Т. Солгалов: «Помню один случай, по которому мне пришлось несколько раз встречаться с Борисом Глебовичем. В нашем отделе работал В. — спокойный, веселый, грамотный специалист. Часто ему приходилось ездить на Софринский полигон. Однажды туда прибыла режимная комиссия из КБ-11 для проверки соблюдения регламента работы в цехе, в котором мы проводили подготовку к испытаниям. Комиссия пришла к положительному заключению.

Вернувшись в КБ-11, комиссия собрала всех, кто участвовал в работах на полигоне, и доложила о своих выводах в оптимистичных тонах, высказывая лишь самые мелкие замечания. В. тогда выступил и сказал, что комиссия работала поверхностно и ничего не заметила, а из цеха можно вывезти заряд за час, не нарушая режимных условий. Дело в том, что в цехе было две двери. Около одной стоял часовой, проверяя пропуска, а вторая дверь, на противоположном конце цеха, была с первого поста не видна, только опломбирована и проверялась один раз в сутки. В. сказал, что любой злоумышленник очень легко вскроет эту дверь и тихо вывезет заряд, даже при наличии часового у первой двери.

Об этом выступлении было доложено Борису Глебовичу, он распорядился все проверить и, когда информация, сообщенная В., подтвердилась, потребовал наказать членов комиссии за верхоглядство. Тогда они вкупе с режимными органами стали искать нарушения в работе или поведении самого В. Нашли. Выяснили, что, будучи на полигоне в Софрино, В. там встречался, отнюдь не по служебным вопросам, с одной женщиной и мог, следовательно, рассказать ей некоторые секреты. Обстановка нагнеталась. Встал вопрос об увольнении В. из режимного подразделения. Поскольку я ездил на полигон несколько раз, то спросили и мое мнение. Я рассказал о нормальном поведении В., о его хорошей работе, подчеркнул, что я не верю в разглашение им какой-либо тайны. Меня попросили мои соображения изложить письменно. Я так и сделал. Борис Глебович прочитал этот документ, вызвал меня и послал на полигон — найти, кого можно, из тех, с кем контактировал В., в том числе и ту самую женщину, и выяснить правду.

Приехав на полигон, я беседовал со специалистами, которые работали с В., обращался в режимные органы, к уполномоченным КГБ, встречался даже с работниками гостиницы и столовой, но никто из них не сказал о В. ничего плохого.

Зашел я на фабрику, где работала знакомая В., которой он якобы мог передать секретные сведения. Оказалось, она передовик производства, депутат Красноармейского городского Совета, награждена орденами, ее портрет помещен в Аллее трудовой славы. То есть характеризуется самым положительным образом. В профкоме фабрики я попросил организовать с ней встречу. Женщина пришла, я задал несколько вопросов, попросил высказать ее мнение о В., вспомнить, о чем они чаще всего говорили. Она ответила, что ее уже расспрашивал представитель КГБ, она и ему сказала, и мне повторит, что встречались они с В. всего несколько раз и никогда на служебные темы не переходили. Спросила, а что произошло с В.? Я ответил, что кто-то написал на него анонимный донос. Она была этим огорчена, потому что считала В. хорошим человеком.

Вернувшись, я составил справку обо всем, что узнал, и доложил эту информацию Борису Глебовичу. Меня, честно говоря, удивляло: такой крупный руководитель и так беспокоится о рядовом инженере. Но Борис Глебович не оставил без внимания мое мнение, мнение одного человека, идущее вразрез с выводами целой комиссии. Для него оно было зацепкой, возможностью спасти В., если тот действительно не был виноват в том, что ему приписывали. Так и оказалось.

Мне думается, что Борис Глебович обрадовался, когда окончательно выяснились порядочность В., его невиновность.

У меня создалось твердое мнение, что Борис Глебович любил людей, искал в них хорошие черты, защищал их, помогал им и многое решал в их пользу. Он был против несправедливых наказаний (излишне говорить, наверное, что сам он никогда не прибегал к ним)».

Н. Г. Добровольский, долгие годы руководивший спортивной работой во ВНИИЭФ и городе: «Чтобы показать, насколько Борис Глебович был внимательным и отзывчивым к нуждам простых людей, приведу пример из личной жизни. В апреле 1957 года мою шестимесячную дочь вместе с женой положили в стационар на лечение. Я каждый день спрашивал врачей, какой они поставили диагноз, и каждый день слышал разные ответы. Свои переживания я старался не показывать окружающим, но после одного из докладов о спортивной жизни на объекте Борис Глебович спросил, чем я так расстроен. И я рассказал про болезнь дочери. Он тут же позвонил начальнику МСО тов. А. И. Белову и попросил его разобраться в ситуации. Вскоре прямо на стадион, где находился мой кабинет, прибыла машина «скорой помощи», и мне предложили собраться, чтобы сопровождать жену и дочь на транспортном самолете в Москву. Из аэропорта нас отвезли в Морозовскую больницу. После непродолжительного лечения дочь выздоровела».

Последние годы работы Бориса Глебовича во ВНИИЭФ были далеко не безоблачными. Напряжение производственных планов возрастало, в институте и вокруг него возникали различные драматические ситуации. Менялась и обстановка в стране. Здоровье Музрукова стало все заметнее сдавать. А он не позволял себе расслабиться ни на минуту.

Вот что пишет в своих мемуарах В. Д. Музрукова: «В 1972 году в наших краях стояло жаркое лето. Кругом пылали лесные пожары, подбираясь и к лесным площадкам объекта, на которых размещалась взрывчатка. Борис Глебович был очень озабочен. Много времени проводил на жаре, в разъездах по территории. Самочувствие его резко ухудшилось. Но он отказывался от лечения, о больнице вообще слышать не хотел. Совсем больной, стремился на работу, на экстренные заседания горкома. 30 октября 1972 года у Бориса Глебовича случился инфаркт…»

В. А. Голубев: «В 1972 году я был избран секретарем парткома КБ-1, и вот что меня удивило. Одним из первых, кто посетил партком, был Б. Г. Музруков. “Ну что, секретарь, мы будем делать с планом испытаний, его постоянно лихорадит, в чем дело, где слабое звено? Разберитесь”. Задача была поставлена им четко и ясно. Способ решения предлагался следующий: назначалась комиссия специалистов, должен был проводиться анализ ситуации, затем — вырабатываться рекомендации для руководства института с тем, чтобы были приняты действенные меры. Так мы и сделали — через месяц рекомендации парткома были представлены Б. Г. Музрукову. Но жизнь оказывалась сложней, и все чаще идеально составленные планы выполнить было уже невозможно».

Из воспоминаний ветерана ВНИИЭФ Н. В. Демидова: «По-моему, это было в 1973 году. Как-то раз Борис Глебович предложил провести анализ хода его рабочего дня. Наблюдение за его работой велось две недели. В результате выяснилось, что в среднем за день Борис Глебович контактирует с тридцатью семью сотрудниками различного ранга, а средняя продолжительность одной беседы равна пяти минутам. И еще: среди всех решаемых вопросов неоправданно велик процент оперативных.

При докладе этих результатов я сделал сравнение такого ритма работы с ездой в час пик: постоянное напряжение при минимуме времени на осмысление и принятие решений. Борис Глебович весьма самокритично оценил свой стиль работы. Но, вероятно, упрекнуть его в том, что он замкнул на себя слишком большой круг исполнителей, вопросов и проблем, нельзя. Так он был воспитан системой, частью которой сам стал. В этой системе от руководителей требовалось знание всего того, что происходило в руководимом ими коллективе.

Но когда такая практика длится годами, не хватит никакого здоровья. Борис Глебович внимательно и спокойно изучил материалы проведенного анализа его рабочих нагрузок, но времени на кардинальные перемены у него, увы, не оставалось. А ведь сколько полезного он, с его знаниями, опытом и мудростью, мог бы еще сделать…»

24 марта 1974 года Б. Г. Музруков оставил пост директора ВНИИЭФ. А 11 октября того же года ему исполнилось 70 лет.

Как пишет в своих воспоминаниях Г. В. Новоскольцева, «стали готовиться отмечать этот юбилей, как это было принято, с официальными приветствиями и застольем. И здесь вмешался Борис Глебович. От него было получено такое письмо:

Секретарю парторганизации института, директору института, председателю комиссии

Мне известно, что в связи с моим семидесятилетием создана юбилейная комиссия. Я, как коммунист, против проведения каких-либо юбилейных чествований и прошу Вас в связи с этим никаких мероприятий по моему адресу не планировать.

Б. Г. Музруков 17 сентября 1974 г. Бориса Глебовича очень любили, поэтому все-таки решили отметить его семидесятилетие вечером в Доме ученых и на этом вечере воспроизвести в рассказах и документах деятельность Б. Г. Музрукова во времена, когда он являлся директором индустриального гиганта страны — Уральского завода тяжелого машиностроения.

В первой части вечера демонстрировался фильм о работе Уралмашзавода в годы войны, привезенный из Государственного архива кинофотодокументов СССР, и Борис Глебович рассказывал, как в военное время развивалась на Урале танковая промышленность. Во второй части вечера звучали магнитные записи с воспоминаниями рабочих Уралмаша о Борисе Глебовиче. Чтобы сделать эти записи, несколько сотрудников ВНИИЭФ специально ездили на завод. Там люди не забыли своего замечательного директора, вспоминали о нем с трогательной теплотой.

Во второй части вечера Бориса Глебовича ждал сюрприз — встреча с токарем Третьего завода Р. М. Зайцевой, работавшей в годы войны на Уралмашзаводе. Тогда она была девчушкой маленького роста, и Борис Глебович как-то раз подставил ей под ноги ящик, чтобы она могла дотянуться до рукояток станка. Через всю жизнь Роза Михайловна Зайцева пронесла воспоминания об отеческой заботе Бориса Глебовича, который очень много внимания уделял организации труда и быта рабочих-подростков. Их встреча не оставила в зале ни одного равнодушного, у многих на глазах блестели слезы».

Юбилейный вечер состоялся в Доме ученых ВНИИЭФ, строительством которого Музруков занимался очень внимательно, проявляя при этом изобретательность и умение принимать нестандартные решения. Тогда в закрытых городах подобных учреждений не планировалось, но он сумел обойти все преграды. За это даже получил выговор от начальника Главка, но Дом ученых 2 февраля 1973 года был торжественно открыт. Теперь на его фасаде размещена мемориальная доска, напоминающая о еще одной заслуге Бориса Глебовича в развитии культурной жизни города.

Пожалуй, самыми яркими свидетельствами благодарной памяти о Б. Г. Музрукове служат листочки воспоминаний, принесенные людьми, которые узнали о создании этой книги. На линованой или клетчатой бумаге от руки выводились строки, продиктованные сердцем:

«Я, Шипунова Анна Петровна, работаю во ВНИИЭФ. Мне хочется привести эпизод из жизни моей семьи. В 1958 году наша семья состояла из пяти человек (родители и трое детей) и занимала две комнаты в трехкомнатной квартире. Соседями были молодожены, у них тоже вскоре родился ребенок. Жить было очень тесно. И вот моя мама, Горчикова Евдокия Михайловна, решила пойти на прием к Музрукову с просьбой выделить нам двухкомнатную отдельную квартиру. В то время мама была беременна последним, четвертым ребенком. На приеме Борис Глебович выслушал просьбу мамы и сказал: “Я вижу, что вам нужна уже не двухкомнатная, а трехкомнатная квартира”. Вскоре после этого соседей отселили, а наша семья заняла все три комнаты. Мама не раз за свою жизнь вспоминала об этом. В ее словах всегда чувствовалось уважение к Борису Глебовичу Музрукову. Сейчас моей мамы уже нет, но жив мой отец, Горчиков Петр Андреевич — ветеран войны, который проработал около сорока лет во ВНИИЭФ. Когда я ему сообщила, что хочу написать о том, как Борис Глебович помог получить квартиру нашей семье, он сказал мне: “Напиши, что такого руководителя, как Музруков, не было, нет и, наверное, больше не будет”».

…Проходят годы, но не забываются дела и подвиги поколения, к которому принадлежал Борис Глебович Музруков. И верным будет утверждение, высказанное одним из ветеранов ВНИИЭФ: все, что мы сегодня делаем для увековечения памяти о Борисе Глебовиче Музрукове, будет несоизмеримо мало по сравнению с тем, что он сделал для процветания нашей Родины.