Музыка дождя

Хелен

Пожилой мужчина вопросительно посмотрел на Хелен. Перед ним стояла девушка лет двадцати в сером свитере и юбке. Ее волосы были собраны в хвост, но казалось, что они могут рассыпаться по плечам в любую минуту. У нее темно-синие глаза и веснушки на носу. В руке она держала черный пакет, которым размахивала из стороны в сторону.

— Мисс, — сказал старый пьяница. — Не окажете ли вы мне услугу?

Хелен остановилась, и он знал, что она согласится. Были те, кто просто останавливался из любопытства, и те, кто останавливался, чтобы помочь. За долгие годы он научился их различать.

— Конечно, что я могу сделать? — спросила она.

Он отшатнулся. Ее улыбка располагала. Обычно люди бормочут, что у них нет сдачи или что они спешат. Даже если они готовы помочь, они не слишком показывали это.

— Мне не нужны деньги, — заверил он.

— Конечно нет, — сказала Хелен так, словно это было наименее очевидное из того, что можно предположить, глядя на мужчину в распахнутом пальто с пустой бутылкой джина в руке.

— Я просто хочу, чтобы вы зашли и принесли мне еще одну бутылку. Эти негодяи говорят, что не будут меня обслуживать. Они запрещают мне входить в магазин. Я сейчас дам вам два фунта, а вы войдите и принесите мне выпить.

Его глаза блеснули из-под взъерошенных волос, спадавших на лоб.

Хелен прикусила нижнюю губу и пристально посмотрела на него.

Он был из Ирландии или Шотландии, потому что пьяницы из Уэльса остались напиваться в своих равнинах, а англичане так много не пили или хотя бы не делали это на публике.

— Мне кажется, вы выпили уже достаточно.

— Откуда вам знать, достаточно я выпил или нет? Это не то, что мы будем обсуждать. Это не тот вопрос, который я вам задал.

Хелен была тронута. Он так хорошо говорил. Как мог мужчина, способный так излагать мысли, настолько опуститься?

И тут же ей стало стыдно. Это были бы слова бабушки О’Хейген, и Хелен сразу же не согласилась бы с ней. И вот сейчас ей двадцать один, а она думает так же.

— Вам не станет от этого лучше. Я сказала, что окажу вам услугу, но дать вам еще выпить, — это медвежья услуга.

Пьянице нравилась такая любезность и забота. Он уже готов был вступить с ней в диалог.

— Но я не прошу вас давать мне пить, об этом мы не договаривались. Я просил вас выступить в роли моего представителя и принести мне выпивку, — победно заявил он.

— Нет, это только добьет вас.

— Я могу купить ее в любом другом месте. У меня есть два фунта, и я могу купить ее где пожелаю. Сейчас речь идет о том, что вы дали слово, а затем нарушили его. Вы сказали, что окажете мне услугу, а теперь отказываетесь.

Хелен вошла в маленький магазин, в котором не было лицензии.

— Бутылку сидра.

— Какого?

— Не знаю. Любого. Вон ту. — Она указала на красивую бутылку.

Снаружи пьяница прижался к витрине, пытаясь показать на другую бутылку.

— Вы покупаете ее для вон того алкоголика? — спросил ее молодой человек.

— Нет, для себя, — соврала Хелен.

Пьяница усиленно махал рукой в направлении какой-то другой бутылки.

— Послушайте, милая, не давайте ее ему… прошу вас.

— Вы продадите мне эту бутылку или нет? — Хелен могла ненадолго показать характер.

— Два восемьдесят, — сказал мужчина.

Хелен высыпала деньги, свои деньги, на кассу, и мужчина передал ей бутылку в бумажном пакете.

— Ну что, я сделала, что обещала?

— Нет, это крысиная моча, бутылка в красивой обертке, чтобы блестела с витрины, я это не пью.

— Ну и не пейте. — У нее на глазах навернулись слезы.

— И еще я не буду платить за это.

— Пусть это будет подарок. — Голос у нее дрожал.

— Как великодушно, — сказал он и стал пить прямо из бутылки, не доставая ее из пакета.

Хелен не понравилось выражение его лица. Этот человек накручивал себя зачем-то. Она с тревогой посмотрела на него и увидела, как быстро опустошается бутылка.

— Крысиная моча! — закричал он. — Разлитая в бутылки идиотами из магазина и названная алкоголем. — Он прислонился к витрине магазина и закричал: — Эй, вы, выходите и сами пейте эти помои!

Рядом с магазином стояли аккуратно сложенные коробки с яблоками, апельсинами, картофелем и грибами. Мужчина с почти пустой бутылкой из-под сидра стал разбрасывать их на дорогу.

Из магазина выбежали люди: двое схватили его, а один отправился искать полицейского.

— Спасибо большое, — сказал молодой человек, который продал Хелен сидр. — Вы очень помогли.

— Вы не слушали меня! — кричал мужчина, у которого около рта уже образовалась пена.

— Такие, как она, вообще никого не слушают, — говорил обозленный продавец, пытавшийся держать пьяного.

Хелен в ужасе отшатнулась и пошла прочь, стараясь не оглядываться на тот ужас, виной которого невольно стала. Но потом такие ситуации повторялись. Это происходило везде, где бы она ни оказалась.

Вернувшись в монастырь, она ничего не рассказала сестре Бриджит. Ей сложно понять. Мужчина мог разозлиться куда сильнее, если никто не купил бы ему выпивки. Он мог бы разбить витрину или ранить кого-нибудь. Но Хелен никому не станет рассказывать историю с печальным концом, иначе Бриджит будет смотреть на нее с сочувствием и думать, почему беда постоянно преследует Хелен, куда бы она ни направилась.

Это происшествие могло бы отложить день, когда Хелен должна была принять обет и стать послушницей монастыря. Почему сестра Бриджит все время отодвигала тот день, когда Хелен могла бы стать одной из них? Когда все будут относиться к ней серьезно? Она работала так же усердно, как и все остальные, она провела с ними три года… Почему они все равно считали, что она еще передумает?

Даже самые незначительные вещи заставляли их сомневаться насчет Хелен. Это ужасно несправедливо, и она не собиралась все усугублять рассказом про то, что она сейчас натворила. Они решат, что она виновата во всем.

Вместо этого она подумает о праздновании юбилея родителей и о том, чем она может помочь.

Конечно, у нее не было денег, так что в этом плане помощи от нее быть не могло. И кроме обета бедности, который она приняла, или, скорее, хотела принять, она еще в последнее время стала очень молчаливой, как будто выпала из повседневной жизни. И пусть она каждый день ходила на работу, как большинство сестер, но в отличие от Анны и мамы она не могла концентрироваться на материальных проблемах. И она не самая подходящая кандидатура, чтобы развлекать друзей и соседей. Возможно, она могла бы попробовать организовать что-нибудь наподобие мессы или службы. Но Хелен сомневалась, что старый священник из их прихода сможет провести службу на должном уровне.

Лучше уж оставить все Анне, у нее полно времени, чтобы все придумать. К тому же Анна становилась такой раздражительной, когда Хелен старалась помочь, так что лучше уж не делать ничего и говорить тихим голосом: «Да, Анна», «Нет, Анна». Так посоветовала сестра Бриджит. Ей очень хорошо удавалось говорить тихим голосом, и она учила Хелен говорить так же. Иногда его речь звучала глупо, а иногда лицемерно, но Бриджит говорила, что всех устраивает именно это. И порой Хелен думала, что она права.

Конечно, мама всегда хотела, чтобы о некоторых вещах недоговаривали или вообще молчали. Маме хотелось не просто чтобы говорили тихо, но чтобы была тишина. Возможно, она обрадовалась, если бы Хелен родилась глухонемой.

Но тут мысли Хелен оборвались, потому что она пришла в Сент-Мартинс — дом, где жили сестры. Бриджит никогда не называла его монастырем, хотя это был именно монастырь. Бриджит называла его просто Сент-Мартинс или дом. Она не ругала Хелен Дойл за то, что та называла это краснокирпичное здание, где жили и работали одиннадцать сестер, так формально.

Несса работала с молодыми мамами, большинству из них не было и шестнадцати. Она пыталась привить им хоть какие-то материнские навыки. У Нессы был ребенок, она сама его растила, но он умер в трехлетнем возрасте. Хелен не могла вспомнить, кто это был — мальчик или девочка. Остальные сестры не обсуждали это. Бриджит обычно работала в центре, куда привозили бездомных. Она кормила их и помогала мыть. Сестра Морин работала в центре реабилитации бывших заключенных. Прошли те дни, когда настоятельницы вытирали столы в надежде, что к ним зайдет епископ. Теперь они делали то, что велел им Бог, благо такой работы на улицах Лондона было достаточно.

Хелен сменила несколько работ с тех пор, как пришла в Сент-Мартинс. Она предпочла бы работать с сестрой Бриджит, управлять центром. Больше всего ей хотелось, чтобы Бриджит полностью передала бразды правления в ее руки, а сама время от времени наведывалась проверить, все ли в порядке. Тогда Хелен почувствует, что она действительно нужна, и ей не составит труда доказать всем, что она достойна стать одной из монахинь.

Она понимала, что для этого надо было принять обет послушания. Обет бедности и отказ от прелюбодеяния не были для Хелен проблемой. Она не собирается устанавливать законы и диктовать правила. Она сможет подчиниться правилам. Ей не нужны были деньги и украшения. Ей было смешно только от одной мысли об этом. Ну а что касается отказа от прелюбодеяния — ее опыт в обратном дал ей возможность убедиться, что она точно сможет выдержать и это. Она работала на кухне служанкой. Ей было непонятно, почему Бриджит не нравилось, когда она так называла свою работу. Ей было невдомек, что в наши дни люди используют это слово в шутку. Австралийцы работали в барах, ресторанах или просто прислуживали, и эта работа уже не считалась унизительной.

Хелен вздохнула, когда подумала о том, как много было проблем во взаимопонимании. Она вошла в Сент-Мартинс. В эти дни на дежурстве, как это называла Бриджит, стояла Джоан. Она услышала, как Хелен вошла, и позвала ее из кухни:

— Как ты вовремя, Хелен, я сейчас заберу у тебя все.

И тут Хелен вспомнила, почему у нее в руке болтались пакеты. Ей надо было по пути из дома зайти на рынок и купить подешевле все то, что осталось у продавцов. Именно за этим она направлялась в магазин без лицензии, где помогла одному мужчине побыстрее заработать цирроз печени. Ей дали три фунта на то, чтобы купить овощей, а она потратила половину из этого на сидр для алкоголика.

— Присядь, Хелен, это не конец света, — сказала Джоан, которая не знала всех подробностей, но уже понимала, что овощей в рагу не будет. — Садись, Хелен, и не плачь. Я сделаю тебе чашку чаю, как только почищу картошку. Мы приготовим картошку с сыром, это будет тоже очень неплохо.

Несса устала. Сегодня выдался на редкость плохой день. Восемнадцатилетняя мать сидела в углу и ревела, пока социальный работник и женщина-полицейский обсуждали ее судьбу. Ребенок будет жить благодаря Нессе, только какой жизнью?

Мать не появлялась в центре два дня подряд, и Несса стала беспокоиться. Дверь на лестничную клетку всегда была открыта, и, когда Несса вошла в квартиру, она чуть ли ни споткнулась о Саймона, который ползал по коридору. Повсюду были разбросаны пивные бутылки и банки. Пахло мочой, везде валялись обломки велосипеда и запчасти с острыми краями. Саймон спокойно полз по коридору по направлению к входной двери и уже совсем скоро мог бы оказаться на улице, где ни автомобилисты, ни велосипедисты не ожидали его на проезжей части. Он бы мгновенно погиб.

Но поскольку он все еще был жив, о нем позаботились: источающие ужасный запах подгузники были заменены, необходимые прививки сделаны, и даже поврежденный глаз вовремя залечен.

Мать не била его, в этом Несса была уверена, но она не в состоянии присматривать за ним. Когда его выпишут из больницы, за ним должен быть нормальный уход и забота. Забота длиною в жизнь. Забота с большой буквы.

Поэтому Нессе совсем не хотелось видеть слезы Хелен и слушать ее объяснения, так что она отрезала коротко:

— Значит, ты снова забыла купить овощи. Ну так что, Хелен? Давай просто поживем спокойно, это будет лучше всего.

Хелен перебила ее на полуслове:

— Я просто хотела сказать, что это моя вина, я не хочу, чтобы вы обвиняли сестру Джоан.

— Бога ради, Хелен, кто станет обвинять сестру Джоан или любую другую сестру? Просто забудь.

Так резко еще в Сент-Мартинсе, доме мира и любви, никто никому не отвечал. Сестра Джоан и сестра Морин удивленно смотрели вслед удаляющейся сестре Нессе.

Хелен взглянула на всех и расплакалась.

Сестра Бриджит, казалось, никогда не замечала напряжения, витавшего в воздухе. Такова особенность ее характера. Иногда Хелен казалось, что это ее слабость, невнимательность. Порой же она считала, что это скорее благословение.

Ни слова не было сказано о красных глазах Хелен или о ее заплаканном лице, когда все сели за стол, склонив головы в ожидании небольшой молитвы, которую прочитает сестра Бриджит. Никто ни слова не сказал и о бледном лице Нессы, хотя за столом шептались и поглядывали на нее чаще, чем на всех остальных. Всего их было одиннадцать, включая Бриджит, Старшую Матушку, которая никогда так себя не называла, но которую так звала Хелен. Бриджит всегда злилась на нее за это.

— Но разве ты ею не являешься на самом деле? — удивлялась Хелен.

— Мы все здесь сестры, община — наш дом, это не организация, где людям присваивают звания и назначают на должности.

Вначале было сложно, но спустя три года Хелен стала понемногу разбираться во всем и нашла свое место. Кусая губы, она поглядывала на остальных десятерых женщин, которые неспешно ели скромную пищу. Совсем скромную, после того как она забыла купить овощи.

Они безмятежно обсуждали все, что случилось с ними за день: с какими сложностями они столкнулись, какие приятные моменты у них были, сколько еще надо сделать. Бриджит сказала, что они не должны обсуждать свои проблемы за ужином, потому что дом согнется под тяжестью их забот и атмосфера станет невыносимо тяжелой. Тогда наступит депрессия, и они утеряют способность оказывать людям помощь, давать им возможность вздохнуть свободно. Монахини не могли позволить себе роскошь взять отпуск, но у них не было и груза тех настоящих серьезных проблем, который был возложен на социальных работников. Кроме того, сестры не обременены семьями, которые требуют времени, любви и заботы. Бриджит часто повторяла им, что такие небольшие общины монахинь, какая была у них, могли оказать огромную помощь людям. Единственное, чего они должны опасаться, — это углубляться в проблемы, чтобы не переоценивать свою значимость.

Хелен посмотрела на их лица. Несса все еще выглядела очень усталой, потому что у нее было больше забот, чем у остальных. Трудно поверить, глядя на них, что некоторые провели день в суде, отделении полиции, приюте или, как она сама, в химчистке.

Она радовалась, когда они смеялись над ее рассказом о том, как одна женщина пришла забрать пальто утром. Хелен должна была разбирать вещи, отправлять некоторые в починку, а остальные — в чистку. Любезные сотрудники разрешили им стирать вещи бесплатно в часы, когда было немного народу, и посетители не знали, что в одной стиральной машине с их одеждой полоскались обноски бомжей.

Женщина была очень настойчива.

— «Ничего зеленого. Я все время считала, что зеленый цвет приносит несчастье. Красный слишком вульгарный. В мое время только одна категория женщин носила красный. Можно сиреневое? Нет? Тогда лучше коричневое. Не то чтобы очень веселый цвет для весны, но все же».

И тут она глубоко вздохнула — у Хелен отлично получилось передать этот вздох, и все присутствующие это оценили.

— Хелен, по тебе плачет сцена, — с восхищением сказала Джоан.

— Ну, может, однажды она на нее взойдет, — непринужденно заметила Морин.

Лицо Хелен помрачнело.

— Но как я могу? Я буду здесь. Почему никто из вас не верит, что я останусь? — Ее губы дрожали.

Вмешалась сестра Бриджит.

— Ей подошло коричневое пальто, Хелен? — спросила она.

С большим трудом Хелен удалось продолжить рассказ:

— Еще женщина попросила какой-нибудь аксессуар, как будто была в магазине. В итоге я нашла для нее желтую шляпу с коричневым пером и отдала ей свою желтую брошь. Я сказала, что цветовая гамма подобрана отлично, а она кивнула, как королева-мать, подобрала свои четыре пакета с мусором и пошла назад на набережную.

— Хорошо, — одобрительно сказала Бриджит. — Если ты можешь сделать из этого нечто наподобие магазина одежды, это правильно, потому что эта женщина никогда не взяла бы ничего, если бы это было раздачей подаяний.

Остальные улыбнулись, и Несса улыбнулась тоже.

— Никто, кроме Хелен, так хорошо со всем этим не справляется, — сказала Несса, словно стараясь загладить свою вину. — Ты все время находишь общий язык с этими людьми.

Хелен почувствовала себя как дома.

Ей показалось, что она слышит, как Несса спускается посреди ночи по лестнице. В этом старом доме был слышен каждый скрип. Хелен уже была готова спуститься за ней, сделать себе какао и поболтать. Но она колебалась. Бриджит говорила, что когда кто-то расстроен, то ему в последнюю очередь нужно, чтобы к нему приставали с разговорами и предлагали свое сочувствие. Хелен слушала, но не соглашалась. Ей это было нужно. В ее семье папа всегда слишком усталый, мама слишком раздражена, Анна слишком занята, Брендон слишком отстраненный. Вот поэтому она нашла себе другую семью. У них всегда было время, чтобы сопереживать. В этом и состояла их работа — слушать.

Конечно, она должна спуститься и выслушать Нессу и, может быть, даже рассказать ей про пьяницу, про то, как это было ужасно. А может, и не должна. И пока Хелен решала, она услышала, как вниз спустилась сестра Бриджит. Она подошла к двери, чтобы послушать, о чем они говорили. Как ни странно, они говорили о саде, о том, что там нужно посадить. Бриджит говорила, что надо посадить кусты, потому что всем будет приятно сидеть около них и любоваться.

— Когда же ты наконец передохнешь? — спросила Несса с восхищением.

— Я часто отдыхаю. Это как если бы мы перезаряжали батарейки для радиоприемника, меня это наполняет энергией. Да и всех нас тоже.

— Кажется, ты никогда не устаешь, Бриджит.

— Нет, устаю. Я старею. Мне скоро будет сорок.

Несса рассмеялась:

— Тебе всего тридцать четыре.

— Сорок — это следующий рубеж. Я не расстраиваюсь, просто у меня уже не так много сил, как было раньше. Кто будет смотреть за садом, Несса? Я уже вся разваливаюсь, у меня все болит. А тебя нельзя отрывать от детей.

— После сегодняшнего дня меня можно оторвать от них легко. Не то чтобы я осуждала…

— Тихо! И кого мы будем просить заниматься этим? Это сложная работа, ты же знаешь, как вырастить из маленького существа спокойного и доброго человека.

— Хелен сможет? — неуверенно спросила Несса.

Хелен почувствовала, как покраснела.

— Конечно, она сможет, у нее богатая фантазия, только вот… — Бриджит говорила тоже неуверенно.

— Только вот она потеряет интерес очень скоро, как это было с растениями, которые мы купили, а ей стало неинтересно, и они все завяли. Ты об этом говоришь?

Тут Хелен почувствовала злость, наполнявшую ее.

— Нет, я просто не хочу, чтобы она думала, что мы поручаем ей делать то, что не входит в наши обязанности.

— Но это и есть наши обязанности, разве не так? — воскликнула Несса.

— Ты это знаешь, я это знаю, а Хелен не знает. В любом случае мы посмотрим. Пошли, Несса. Если такие старухи, как мы, должны послужить общине, то нам необходимо хоть немного поспать. — Сестра Бриджит рассмеялась своим добрым смехом.

— Спасибо, Бриджит.

— Но я ничего не сделала, ничего не сказала.

— Все дело в том, как ты это делаешь, как говоришь. — Очевидно, что Несса почувствовала себя намного лучше.

Хелен долго стояла, прислонившись к двери. Они думают, что она ничего не доводит до конца. Ну, так она покажет им, она им докажет. Она одна вручную перекопает весь сад, она сделает его чудесным местом, где они все будут сидеть и любоваться тем, что сделала сестра Хелен, которая знала не хуже остальных, что все, что делается в общине, было не менее важно, чем то, что делается за ее пределами. Тогда им придется позволить ей принять обет. И тогда она окончательно станет частью их мира. Под их защитой. Под защитой от кого бы то ни было.

Как и все, за что бы ни бралась Хелен, сад тоже имел плохие и хорошие стороны. Хелен нашла троих парней, которые сказали, что помогут сестрам с тяжелой работой. Они принесли лопаты и другие инструменты. Сестре Джоан она сказала, что они хотели так много чая и хлеба с маслом, что для этого им придется открыть новую статью расходов. А еще они интересовались, не подадут ли им чего-нибудь на обед. Сестра Джоан ответила, что все монахини едят вечером, но, опасаясь, что добровольцы побросают работу, она кинулась в магазин за дополнительной едой.

Через три дня сестра Бриджит поблагодарила их и сказала, что они больше не могут злоупотреблять их добротой. Но ребята уже настолько привыкли к хорошей еде и монашеской благодарности, что совсем не собирались оставлять начатое дело.

Когда они оставили монастырь, там был настоящий бардак: вся земля была перекопана, но никакого плана у Хелен так и не было. Но Хелен не сдавалась. Она стала копать, пока не заработала мозоли на ладонях, а все свободное время проводила в книжных магазинах, где читала учебники по садоводству. Она усвоила, чем различаются типы почв, и каждый вечер рассказывала сестрам о том, что растения бывают разных полов.

— В школе нам никогда об этом не говорили, — загадочно начинала она. — Но это то, что надо знать, чтобы отличать мужской пол от женского в саду.

— Будем надеяться, что после твоей усердной работы растения действительно будут размножаться, — сказала сестра Бриджит. — Ты делаешь потрясающую работу, Хелен, не знаю даже, откуда ты берешь всю эту энергию.

Хелен покраснела от удовольствия. Она потом вспоминала эти слова, когда пришло время первых трудностей с растениями. Одна милая женщина, которая говорила, что восхищается деятельностью сестер, хотя сама даже не была католичкой, принесла в подарок несколько саженцев. Раскрасневшаяся от усердной работы в саду, Хелен в тот вечер рассказала остальным, как сильно им всем повезло. Ведь эти растения стоили целое состояние. Никто из сестер даже не подозревал, какие цены в садоводческих магазинах.

Только она закончила свой рассказ, как стало известно, что саженцы на самом деле были выкопаны из городского парка и сада при отеле. Разгорелся спор, у каждой стороны были свои аргументы. Хелен вначале сказала, что не выдаст имя своей благодетельницы, но в разгар спора она проговорилась полицейским, что мисс Харрис не была способна нарочно выкопать растения, что она была совсем иным человеком. Этого оказалось достаточно, чтобы понять, кто вор. У мисс Харрис и раньше были проблемы с законом. Известная в полиции под именем Красная Шапочка, мисс Харрис позднее уже «преподносила в подарок» другой общине вещи, украденные из прачечной.

Только Хелен могла вляпаться в такую историю, вздыхали монахини. Только Хелен могла впутать всех остальных, подумала Бриджит, но ничего не сказала.

Хелен поняла, что посвящать весь свой день работе в саду она не может. Даже после того, как ей удалось убедить остальных, что впредь она будет обходиться без посторонних пожирателей монашеских ужинов и воров, работа в саду оставалась только формальной. Она была полна решимости проявить себя по полной и пообещала, что начнет половину своего времени посвящать работе служанкой, а половину — каким-нибудь другим занятиям.

Это работало. Или, по крайней мере, так казалось. Все уже привыкли к тому, что Хелен не вытерла стол или не сняла с веревки белье, когда начался дождь. Они знали, что Хелен никогда не следила за тем, закончилось ли у них мыло или крупа. Но она очень хотела помочь.

Она отвечала на телефонные звонки и чуть менее успешно помогала, когда кто-то заходил, чтобы позвонить. Именно поэтому она застала Ренату Квигли, когда та зашла к дежурной сестре. Высокая брюнетка лет тридцати с небольшим, она была пятнадцать лет замужем за Фрэнком Квигли.

Что ей было нужно и как она узнала, что Хелен находится в Сент-Мартинсе? Хелен слышала, как стучит сердце, как каждое его биение отзывается у нее в голове. И в то же время ее словно окатили ледяной водой.

Она не общалась с Ренатой со дня свадьбы, но, конечно, видела фотографии в журналах и в проспектах, которые приносил папа. Миссис Фрэнк Квигли, в девичестве Рената Палаццо, в окружении кавалеров на скачках, вручающая приз лучшему подмастерью, возвращающаяся с благотворительного аукциона.

Она выглядела гораздо лучше, чем представляла себе Хелен. У нее была кожа — как сказала бы мама — цвета слоновой кости, на которой особенно эффектно выделялись ее темные глаза, а блестящие волосы аккуратно уложены в дорогом салоне. Шарф, заколотый золотой брошью, задрапирован так, словно он был частью ее зеленого платья. В руках она держала маленькую зеленую сумку с золотыми квадратами.

— Могу ли я поговорить с дежурной сестрой?

Хелен посмотрела на нее, открыв рот. Рената Квигли не узнала ее. Вдруг она вспомнила какое-то старое кино, в котором красивая актриса сказала в камеру: «Никто не смотрит на лицо монахини». Эта фраза ужасно злила сестру Бриджит. Но только сейчас Хелен поняла, как она точно передает реальность. На пороге стояла Рената Квигли, смотрела ей прямо в глаза и не узнавала ее, Хелен, дочь Дейдры и Десмонда Дойл, друзей ее мужа. Хелен, которая была причиной стольких проблем. Но, может, Рената и не знает? С ужасом Хелен подумала, что ей ничего тогда не рассказали.

Думая обо всем этом, Хелен так и продолжала стоять на пороге — девушка в сером свитере и длинной юбке, с крестом на шее, волосами, туго затянутыми в хвост, с лицом, перепачканным после работы в саду. Так, может, она даже не похожа на монахиню. Было ясно, что у Ренаты не возникает никаких воспоминаний, когда она смотрит на нее.

— Мне жаль, но позвать некого, — сказала Хелен, немного придя в себя.

— Вы же из общины? — неуверенно спросила Рената.

— Да. Я из Сент-Мартинса, я одна из сестер. — Это с трудом походило на правду, но Хелен не собиралась отпускать Ренату Квигли, пока не выяснит, зачем она пришла.

— Все слишком сложно, — сказала Рената.

Хелен едва сдержала улыбку.

— Проходите, садитесь и расскажите мне, зачем вы пришли, — пригласила ее Хелен.

И она отошла, чтобы пропустить жену Фрэнка Квигли в Сент-Мартинс, в свой дом.

Это лицо. Это вытянутое лицо с высокими скулами, с темными глазами, которое Хелен Дойл знала так хорошо. Она вспомнила, как ее мама говорила, что вскоре она станет толстой, что все эти толстые итальянки с двойными подбородками когда-то были стройными девушками с вытянутыми лицами. Вначале они все сидят на диетах — вот и все. Когда Хелен была ребенком, ее раздражали эти разговоры. К чему все это? Зачем мама так старалась раскритиковать, зачем так выискивала недостатки?

Но потом, когда Хелен смотрела на фотографии, она желала, чтобы ее лицо было похоже на лицо Ренаты, чтобы у нее тоже были ямочки на щеках, золотистая кожа, а не круглое лицо и веснушки. Она бы все отдала за такие же темные волосы и сережки, чтобы выглядеть не как беженка, а как принцесса. Как Рената Палаццо Квигли.

— Я пришла… Я пришла потому, что слышала, что сестра Бриджит здесь… Я подумала, что… — Она остановилась.

— Наверное, можно сказать, что я замещаю сестру Бриджит, — сказала Хелен. Это было вполне правдоподобно. Ведь она вела хозяйство, когда никого не было. — Я с радостью сделаю все, что смогу.

Хелен гнала прочь другие мысли. Она закрыла платком фотографию Ренаты Квигли в серебряной рамке, что стояла у нее на столе. Она спрятала фотографию Фрэнка Квигли со слезами на глазах. Она думала только о том, что происходит сейчас. В Сент-Мартинс пришла за помощью женщина. Сестры Бриджит не было, поэтому Хелен оставалась за главную.

— Просто вы так молоды, — неуверенно сказала Рената.

Хелен ставила чайник. Она остановилась и посмотрела на Ренату:

— Да нет же, я гораздо опытнее, чем вам может показаться.

Она посмотрела на нее свысока. Неужели она и впрямь сказала эти слова жене Фрэнка Квигли?

Хелен вспоминала то время, когда папа потерял работу, и все всплывало у нее перед глазами. Это была черная полоса в их жизни. Война разгоралась каждую ночь, и мама не переставала повторять, что они не должны ничего рассказывать.

— Но почему? — спросила Хелен. Ей было невыносимо осознавать, что ее брат и сестра смогли смириться с таким положением вещей. — Почему это должно быть секретом? Это ведь не папина вина, что он остался без работы. Он может устроиться на другую работу. Папа сможет устроиться на любую работу.

Она до сих пор помнила, как мама шлепнула ее.

— Твой папа не хочет любую работу. Он хочет вернуться на работу к Палаццо. И он вернется, а до тех пор вам надо помалкивать. Ты меня слышишь, Хелен? За пределами этого дома ни слова не должно быть сказано. Все должны думать, что ваш папа продолжает работать у Палаццо.

— Но как он будет зарабатывать деньги? — поинтересовалась Хелен.

Это был разумный вопрос. До сих пор она ни разу не пожалела о том, что задала его, хотя жалела о многом, что делала или говорила. Анна ничего не ответила, как она потом объяснила, чтобы было спокойнее. Брендон промолчал, потому что Брендон всегда молчал. Но Хелен не могла промолчать. Ей было шестнадцать, она училась в последнем классе. У нее были отнюдь не одни пятерки, как у Анны, хотя она считала, что во многом куда умнее сестры. Нет, Хелен узнает мир, она попробует все, приобретет разный опыт. Она была очень жизнерадостна, некоторые считали, что в свои шестнадцать она выглядела гораздо моложе, а другие полагали, что она вела себя как двадцатилетняя.

Фрэнк Квигли понятия не имел, сколько лет ей было, когда она пришла к нему в офис. Этот цербер, мисс Кларк, как обычно, охраняла его. Хелен подумала, работала ли она все еще там? Это было так давно. Конечно, она уже и не мечтала о том, что мистер Квигли посмотрит на нее, заглянет ей в глаза и скажет, что она так красива без очков.

Хелен тогда оставила свитер в раздевалке, расстегнула пуговицы на блузке, чтобы выглядеть постарше. Женщина-цербер впустила ее. Мало кто мог противостоять ее напористости, когда она этого хотела. Объяснение за объяснением, а она все ближе продвигалась к заветной двери, и, прежде чем цербер поняла это, Хелен была уже в кабинете.

Она была возбужденная и раскрасневшаяся.

Фрэнк Квигли удивленно посмотрел на нее:

— Так-так, Хелен Дойл, я так полагаю, ты здесь быть не должна.

— Я знаю, — рассмеялась она.

— Ты должна быть в школе, а не врываться в чужие офисы.

— Да я многое делаю из того, чего не должна делать.

Она села на угол его стола и стала раскачивать ногами. Он смотрел на нее с интересом. Она знала, что правильно сделала, что пришла сюда. Молчание на Розмери-Драйв было неправильным. Нужно было оказать сопротивление.

— Чем могу быть полезен? — спросил он шутливым тоном. Он был весьма привлекателен. Немного староват, возраста ее отца, но только совсем другой.

— Мне кажется, вы могли бы пригласить меня на обед, — сказала она. Именно так говорили по телевизору и в кино. У них получалось, у нее тоже должно получиться. Она улыбнулась ему, и смелости в этой улыбке было гораздо больше, чем у нее внутри.

— На обед? — Он рассмеялся. — Боже мой, Хелен, уж не знаю, что, ты думаешь, мы тут делаем… — Он запнулся, глядя на ее расстроенное лицо. — Я не обедал уже несколько лет.

— А я никогда, — сказала Хелен.

Вот и все. Они пошли в итальянский ресторан, в котором было темно, как ночью, и на столах стояли свечи. Каждый раз, когда Хелен пыталась поднять вопрос о своем отце, он умело избегал ответа. Но она знала, что в этих фильмах про большие дела переговоры наступали за чашкой кофе. Но кофе не было, вместо него подали «Замукку», рисовый ликер, в котором было кофейное зернышко. Официант поджег его. Хелен никогда не видела ничего подобного.

— Это как торт на день рождения для взрослых.

— Для семнадцати лет ты уже достаточно взрослая. Или ты старше? — спросил Фрэнк.

Это сыграет ей на пользу. Раз он думает, что ей больше шестнадцати, он будет слушать ее более внимательно.

— Почти восемнадцать, — солгала она.

Но время поговорить так и не наступило. Он смотрел на нее с восхищением, трепал ее за щеку и проверил при свете свечи, не осталось ли следов вина около рта.

— Я не собираюсь в школу, — уверенно сказала Хелен. Она посмотрела Фрэнку Квигли прямо в глаза. — Я знаю это, и вы это знаете.

— Я надеялся на это. — Его голос звучал странно. Что-то было в том, как он гладил ее по щеке и волосам, что делало разговор об отце сложным. Хелен подумала, что поднимать эту тему не стоит. Она вздохнула с облегчением, когда он предложил вернуться к нему, чтобы продолжить разговор в нормальной обстановке.

— Вы имеете в виду — в офис? — неуверенно спросила она. — Цербер постоянно будет перебивать.

— Я имею в виду не офис. Я знаю это, и ты знаешь.

— Я надеялась на это, — повторила она его слова.

Квартира была в шикарном доме. Мама всегда говорила, что не понимает, почему Фрэнк Квигли не купил себе весь дом, когда женился. Но тогда у него, наверное, были виды на здание побольше с окнами во всю стену, большими дверями и роскошным садом. Как в доме Палаццо. Но мама не знала, какая красивая у него квартира. Ее было трудно назвать квартирой. Она располагалась на двух этажах. На балкон, где стоял стол и несколько изящных стульев, вела аккуратная лестница. Они прошли через гостиную и вышли на балкон посмотреть вид. И у Хелен екнуло сердце, когда она поняла, что обратно они пойдут через спальню.

Ее рука автоматически схватилась за горло, как бывает, когда испытываешь чувство страха.

— Твоя жена? — спросила она.

Потом, когда она тысячу раз прокручивала случившееся, она думала, что могла бы сказать то, что должна была озвучить. И как так получилось, что единственное, что она сказала, было то, что показывало, как сильно она хочет, только вот боится, что ее поймают.

— Ренаты здесь нет, Хелен, — тихо сказал Фрэнк Квигли. — Ты знаешь это, я знаю это, как мы оба знали, что ты не вернешься в школу.

Она слышала, что это неправильно, — пытаться стереть из памяти то, что на самом деле произошло, а ты притворяешься, что этого не было. Хелен было все равно, правильно это или нет, она изо всех сил старалась забыть все, что случилось тогда.

Время, которое уже не вернуть, его взгляд, полный гнева и удивления, когда она в первый раз отшатнулась от него.

Было быстро, больно, страшно, что он потеряет контроль над собой и убьет ее. Потом он сидел бледный на другом краю кровати, опустив голову на руки, раздетый и смешной. Она лежала на другом краю рядом с фотографией Ренаты в серебряной рамке. Она молчаливо осуждала то, что произошло на супружеском ложе.

Хелен смотрела на икону Девы Марии, чтобы не видеть, как плачет друг ее отца Фрэнк Квигли, чтобы не смотреть на белые простыни, испачканные кровью, и не думать, что он сделал ей больно, что ей, возможно, придется идти к врачу.

Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем она пошла в ванную привести себя в порядок. Кажется, кровотечение остановилось. Она оделась и воспользовалась тальком Ренаты, который был не в обычной банке, а в большой стеклянной миске.

Когда она вышла, Фрэнк был одет, но по-прежнему бледен.

— Постель… — начала было она.

— Забудь про чертову постель.

— Но я могла бы…

— Ты и так сделала достаточно.

Глаза Хелен наполнились слезами.

— Я сделала достаточно? Я всего лишь пришла к тебе поговорить о моем отце, о том, почему он уволен. Это ты сделал. — Она махнула рукой в сторону кровати.

— Твой отец. Боже, ты сделала это все, чтобы Десмонд вернулся на свою жалкую работу. Ты станешь шлюхой, чтобы вернуть жалкое место в магазине своему отцу?

— Это не жалкое место. — Хелен покраснела от злости. — Он был там важным человеком, а теперь он уволен, и мама говорит, что мы никому не должны рассказывать, никому: ни родственникам, ни соседям, а он будет уходить каждый день из дома, как будто на работу…

Фрэнк смотрел на нее и не верил.

— И он ходит. А я хотела пообедать с тобой, хотела рассказать тебе, как это все плохо, потому что вы с папой были друзьями, когда вы вместе учились в школе, вы вместе карабкались по горам, он мне рассказывал, а ты женат на дочке босса и все такое… И это все, что я хотела, я не шлюха, я ни с кем никогда не спала, и с тобой тоже не собиралась. Я же не знала, что ты влюбишься в меня и все это случится, а теперь ты говоришь, что это я все натворила. — И она разрыдалась.

Он обнял ее и прижал к себе.

— Боже правый, ты всего лишь ребенок, что же я натворил…

Она немного поплакала ему в рубашку. Он отстранил ее, в его глазах стояли слезы.

— Я никогда не смогу ничего исправить. Я не могу выразить словами, как мне жаль. Если бы я знал, я бы никогда…

Я был уверен, что ты… но это уже не имеет значения. Сейчас значение имеешь только ты.

Хелен подумала, всегда ли он любил ее или только сейчас. Люди порой влюбляются так легко.

— Нам придется забыть об этом, — сказала она, зная, что в таких ситуациях контроль должна взять в руки женщина. Мужчина не сможет противостоять соблазну и искушению. Для Хелен никакого искушения не было.

— Это произошло, это нельзя забыть, я сделаю все, чтобы тебе стало легче.

— Да, но мы не можем видеться, это было бы нечестно, — сказала она и посмотрела на портрет Ренаты.

— Конечно нет.

— И мы никому не расскажем, это останется между нами. — Она все еще думала, что это игра.

— Боже, ну конечно нет.

— А что с моим отцом? — она говорила без всякой вины, что может задеть чьи-то чувства.

Она видела, как лицо Фрэнка Квигли пронзила боль.

— Твой отец получит работу. Он сказал мне, что ему не нужна работа, что у него достаточно предложений, что он не ищет места. Его вернут в «Палаццо», но не сегодня, мне надо поговорить с Карло. Такие вещи надо делать аккуратно, на это потребуется какое-то время.

Хелен кивнула.

— А ты, Хелен? С тобой все будет хорошо? Ты сможешь меня простить?

— Конечно, мы просто не поняли друг друга. — Она отвечала с легкостью, словно хотела поскорее уйти.

— Да, именно так все и было. Хелен, послушай меня, пожалуйста. Я хочу сказать, что так будет не всегда. Будет приятно и… — Он пытался подобрать слова, чтобы объяснить ей, что занятия любовью не всегда будут такими ужасными, но с тем же успехом он мог бы говорить со стеной.

— Ты уверен, что я не могу ничего сделать с простынями? Я могла бы постирать их.

— Нет.

— Но что ты скажешь?

— Прошу тебя, Хелен.

— Можно я пойду, Фрэнк?

Казалось, он не мог решить.

— Я отвезу тебя.

Но по его лицу было видно, что он не понимал, куда ему везти ее.

— Все нормально, я доеду на автобусе, я знаю, где нахожусь. Я поеду домой и скажу, что плохо себя чувствую. В какой-то степени это правда. — Она рассмеялась. — Только послушай, Фрэнк, у меня нет денег на автобус, ты не мог бы…

Она не понимала, почему по щекам Фрэнка Квигли текли слезы, когда он протягивал ей монеты.

— Фрэнк, — сказала Хелен, смеясь, — я не ребенок. Мне на прошлой неделе исполнилось шестнадцать. Я взрослая. Я смогу добраться до дому на автобусе.

Она ушла, потому что не могла вынести выражения его лица.

Конечно, он должен был держаться подальше от их дома, а то вдруг не сможет контролировать себя. Так она говорила себе.

Она не помнила, чтобы после этого случая он приходил к ним домой на Розмери-Драйв. Он всегда находил причину: то у него была конференция, то он уезжал за границу, потому что они с Ренатой решили навестить ее родственников в Италии. Он всегда извинялся. Мама говорила, что он возгордился, но все же хорошо, что им не приходится ходить к нему и просить, чтобы он по старой дружбе вернул отца на работу. В конце концов, мистер Палаццо сам попросил его вернуться, сказав, что нельзя так разбрасываться ценными сотрудниками.

Хелен так и не поняла, знал ли папа, что помог ему Фрэнк. Говорить с папой было сложно, он оградил себя стеной. Последние месяцы в школе тянулись бесконечно. Ей казалось, что с того дня мир перевернулся. Она все время боялась, что ее неправильно поймут. Однажды, когда учитель пения попросил ее спуститься в кладовку и помочь ему принести ноты, она начала кричать. Мужчина даже не притронулся к ней, но у нее случился приступ клаустрофобии. Она решила, что он подумает, будто она намеревалась соблазнить его, сделает ей больно, а потом обвинит в случившемся ее. В итоге он ее действительно обвинил, сказав, что она неврастеничка и истеричка, что она создает проблемы и что, даже если в мире вообще не осталось бы женщин, он все равно пальцем до нее не дотронулся бы.

Директор школы согласился с ним и спросил Хелен, почему она начала кричать, если она сама признала, что он даже не пытался дотронуться до нее. Хелен сказала, что не знает, что, должно быть, она потеряла контроль над ситуацией, и если бы она не закричала, что-нибудь могло бы произойти, и потом было бы уже поздно.

— С тобой случалось что-нибудь подобное раньше? — спросил директор, который совсем не собирался сочувствовать Хелен. Хелен Дойл всегда была сложным подростком. Она постоянно создавала уйму проблем.

Хелен неуверенно сказала, что нет. Директор вздохнул:

— Могу уверить тебя, что это будет происходить с тобой и впредь. Дело в тебе. В твоей жизни еще будет много ситуаций. Но ты должна контролировать свои действия.

Это прозвучало как приговор. И через какое-то время Хелен решила стать монахиней.

И вот сейчас она была почти монахиней. Но сестра Бриджит постоянно говорила, что для нее монастырь — убежище, место, в котором можно спрятаться, а эти времена уже давно миновали.

В Сент-Мартинсе Хелен была защищена. Даже когда она сварила кофе и села напротив красавицы Ренаты, которая смотрела на нее, как тогда с фотографии в серебряной рамке, она чувствовала себя защищенной. Защищенной от воспоминаний и страха.

— Расскажите мне, что вы хотите, и мы посмотрим, что можно сделать, — сказала она, с улыбкой, за которую все так полюбили сестру Хелен.

— Все очень просто, — проговорила Рената, — мы хотим ребенка.

Вот так просто. И грустно. Хелен налила ей чашку кофе и стала слушать. Фрэнк был очень стар в свои сорок шесть. Слишком стар. Как ни смешно, но в приютах к нему отнесутся негативно. И еще у него не самое крепкое здоровье — кое-какие проблемы с сердцем, ничего серьезного — обычные трудности, как у всех бизнесменов. Биологические родители имеют право рожать детей в любых условиях, как бы ужасны они ни были, а приемные должны создать условия идеальные.

Рената и раньше слышала об этом. Вот только если бы она смогла встретить правильного человека, наверняка ребенка можно было бы взять в настоящую семью, где будут любить этого мальчика или девочку, как своего собственного. Наверняка такое было возможно. В ее глазах застыла мольба. Хелен взяла в свои руки руку женщины, которая однажды смотрела на нее с фотографии в серебряной рамке.

Она сказала Ренате, что они встретятся через неделю, когда она поговорит с нужными людьми. Она подумала, что не стоит советоваться с сестрой Бриджит. Сестра Бриджит должна действовать в рамках закона. Лучше уж Хелен пока сама разберется. Ведь так можно? Можно.

Она никому не рассказала о визите Ренаты. Сестры заметили, что она взволнована, поэтому Хелен развлекала всех рассказами, как продвигались дела в саду.

— Кто-нибудь звонил? — спросила Бриджит.

— Нет, никто не звонил. Ну, то есть как обычно.

Хелен старалась не смотреть в глаза. Впервые за время своего пребывания в Сент-Мартинсе она откровенно солгала. Ей стало нехорошо от этого, но, в конце концов, это на благо.

Если бы она только смогла это сделать, то, что надеялась сделать, тогда уже даже в двадцать один она сказала бы, что ее жизнь была не напрасной.

Настала очередь Нессы дежурить на кухне. Несса была тем человеком, который считал, что общаться с Хелен невыносимо. Естественно, что, когда они работали вместе, Хелен старалась не попадаться ей на глаза. Но в этот раз она просто повисла у нее на шее.

— Несса, что происходит, если дети рождаются у совсем безнадежных матерей? Ты не думаешь, что нужно с самого начала отдать их в правильные семьи?

— То, что думаю я, никого не интересует, потому что не я правлю этим миром. — Несса была кратка. Она мыла полы, и Хелен мешала ей.

— Но разве ребенку не будет лучше при этом?

— Хелен, я только что вымыла здесь.

— А тебе всегда надо записывать, кто родился? У любых матерей?

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, тебе всегда надо регистрировать ребенка и говорить, кто его родители?

— Нет, не всегда.

— А почему?

— Потому что обычно этим должна заниматься не я. Это зависит от разных обстоятельств. Хелен, как думаешь, если ты все равно ничего не делаешь, то, может, уйдешь с кухни, чтобы я могла вымыть пол?

— А бывает так, что ребенка вообще не зарегистрировали?

— Это как?

— Не знаю.

Хелен расстроилась. Она надеялась, что был такой промежуток времени, когда никто не знал, что это за ребенок и откуда он взялся. Она не понимала, как государство ведет учет своих граждан: кто рождается и кто умирает.

— А подкидыши? Дети, которых находят в телефонных будках, в церквях, что становится с ними?

Несса с беспокойством посмотрела на нее:

— Хелен, не говори, что ты нашла ребенка.

— Нет, а если бы нашла, его надо было бы регистрировать?

— Нет, Хелен, конечно нет. Если ты найдешь ребенка, то можешь одевать его как куклу, кормить, когда вздумается, пока тебе не захочется делать ничего более интересного.

— Почему ты так несправедлива ко мне, Несса? — спросила Хелен.

— Потому что я вообще несправедлива.

— Ты не можешь, ты же монахиня. И к остальным ты относишься не так.

— Да, ты права. Самое плохое — это то, что ты относишься так не ко всем, а лишь к избранным.

— А почему ты избрала меня? — Казалось, Хелен ничуть не обиделась, ей было интересно, просто интересно.

Нессе было стыдно.

— Бога ради, я просто несдержанна. Я ненавижу мыть этот чертов пол, а ты так молода и беззаботна, ты можешь делать все, что захочешь. Мне жаль, Хелен, прости меня, я всегда прошу у тебя прощения.

— Я знаю, ты не первая. Должно быть, я заставляю людей проявлять себя с плохой стороны.

Сестра Несса смотрела ей вслед, когда Хелен медленно направилась в сторону сада. В ее словах было что-то необычное, они еще долго звучали в голове у Нессы.

Хелен позвонила Ренате Квигли. Тот же адрес, та же квартира, должно быть, та же кровать. Она сказала, что все еще наводила справки, однако все было не так просто, как она полагала.

— Я никогда не думала, что это просто, — вздохнула Рената. — Но каким-то образом все начинает работать, и потихоньку все складывается, особенно если такие добрые люди, как вы, сестра, берутся помочь.

Холодная дрожь пронзила Хелен Дойл, когда неожиданно она поняла, что встретится лицом к лицу, с Ренатой и Фрэнком Квигли на праздновании серебряной свадьбы своих родителей. Фрэнк Квигли был свидетелем их бракосочетания в те далекие дни, когда они с отцом были равны.

Но все изменилось с тех пор.

С садом было покончено, и он уже не требовал заботы. Сестра Джоан любила проводить время в химчистке. Она ловко работала с иголкой, могла легко переставить пуговицы на куртке для старика, сделать комплимент, сказать, как обновка ему к лицу.

А для Хелен не нашлось подходящего места, не было стоящей работы.

Она снова спросила сестру Бриджит, когда ей можно будет принять обет.

— Очень жестоко не пускать меня, серьезно, я уже давно с вами, вы не можете сказать, что это временная прихоть! — Она плакала и умоляла.

— Ты торопишься, Хелен, — сказала Бриджит. — Я говорила тебе, здесь не так, как в фильмах, где люди идут в монастырь, чтобы найти спокойствие, это место, где все работают. Ты должна прийти сюда, уже обретя спокойствие.

— Но я нашла его, — настаивала Хелен.

— Нет, ты боишься жить с настоящими людьми, именно поэтому ты с нами.

— Вы самые настоящие, я правда никогда не встречала людей, с которыми мне было бы так хорошо, как с вами.

— Это еще не все. Мы прячем тебя от чего-то. Так не может продолжаться, это не наша задача. Если это мужчина, или секс, или соблазн денег… мы все смогли пройти через подобные испытания. Ты все еще скрываешься от чего-то.

— Полагаю, это немного связано с сексом.

— Так ты не должна прятаться от этого, — рассмеялась Бриджит. — Возвращайся в обычный мир, я прошу тебя, Хелен, хотя бы на несколько лет. Не теряй связи с нами, и если ты все еще будешь думать, что твой дом здесь, то возвращайся, мы снова посмотрим на тебя. Я правда думаю, что тебе стоит уйти. Для твоего собственного блага.

— Вы действительно просите меня уйти?

— Я предлагаю. Но ты понимаешь, что я имею в виду, когда говорю, что для тебя это не настоящий мир? Если бы он был настоящим, я бы помогла тебе, а ты прячешься здесь.

— Позволь мне остаться еще ненадолго, пожалуйста.

— Оставайся до юбилея свадьбы своих родителей, — неожиданно сказала Бриджит, — а потом мы посмотрим.

Хелен вышла из кабинета сестры Бриджит еще более расстроенная, чем когда-либо ранее. Она выглядела такой подавленной, что сестра Несса спросила, не хочет ли она помочь ей с молодыми мамами. Впервые она пригласила ее. Хелен пошла с ней и по пути не проронила ни слова.

— Не расстраивайся, Хелен, — предупредила ее Несса, — мы не должны выносить суждения, мы должны помогать.

— Конечно, — сказала Хелен.

Она была абсолютно равнодушна, как если бы сидела на антидепрессантах, и Несса уже начала побаиваться за нее. Но Хелен вела себя спокойно и не перечила. Она делала все, о чем бы ее ни попросили. Она ходила домой к тем женщинам, которые не пришли сами. Несса очень переживала за малыша Саймона, который чуть не выполз на переполненную машинами проезжую часть.

Позднее Несса попросила Хелен проведать Ивонн, которая была на восьмом месяце. Ее старшая дочь, красивая девочка с глазами отца-ямайца, который бросил их, и шотландским акцентом матери, которая родила ее в шестнадцать лет, встретила Хелен на пороге.

— Мама ушла делать пи-пи, — объяснила она.

— Прекрасно, — сказала Хелен и вошла в дом вместе с ребенком.

Из ванной раздавались стоны и крики матери.

Хелен вдруг осмелела.

— Тебе будет лучше остаться в комнате, — обратилась она к девочке и пододвинула к двери комод, чтобы ребенок не вышел из комнаты.

В ванной, где она собиралась помочь девушке после выкидыша, как она полагала, стоял сильный запах рома. Ванная вся была залита кровью, раздавался плач ребенка. Хелен вызвала «скорую помощь»…

Ивонн не помнила ничего из того, что случилось, потому что была абсолютно пьяна. Она сказала, что потеряла ребенка и хотела смыть его в унитаз. Врач из бригады «скорой помощи» оказался очень добрым и заботливым. Женщину аккуратно положили на носилки и даже заглянули в унитаз. Позже врач рассказывал о случившемся:

— Она сказала нам, что у нее подходили сроки рожать, так что она не могла избавиться от ребенка. Но Хелен, эта юная девушка с ясными глазами, оказалась социальным работником в центре матери и ребенка и живет в монастыре Сент-Мартинс. Когда она вошла в квартиру, то услышала крики, а потом увидела залитую кровью ванную комнату. Трехлетняя девочка, казалось, подтвердила ее слова, сказав, что мама ушла делать пи-пи с самого утра, а потом пришла Хелен и долго ждала, когда ей откроют дверь.

Несса, бледная как смерть, заставлявшая себя не думать, что этого бы не случилось, пошли она кого-нибудь другого, а не Хелен, подтвердила, что с тех пор, как Хелен ушла, прошло много времени. Хелен позвонила и сообщила, что в квартире что-то происходит, но она сможет со всем справиться, если убедит ребенка открыть ей дверь. Она звонила из соседнего магазина, куда зашла купить бутылку молока, потому что подумала, что потеряет сознание, представляя, что может происходить в квартире.

Той ночью, когда Ивонн отвезли в больницу, а ее трехлетнюю малышку оставили на время в приюте, пока ей не будет оказана соответствующая помощь, Хелен сказала сестре Бриджит, что ей не по себе и она хочет пойти прогуляться.

— Ты уже прогуливалась, ты сто раз выходила в сад, — напомнила сестра Бриджит.

— Я хотела убедиться, что там все в порядке.

Она аккуратно взяла маленький сверток — мальчика, который унаследует миллионное состояние Палаццо. Она завернула его в полотенце и в одну из своих ночных рубашек. И еще она взяла голубое одеяло, которое обычно висело на спинке ее стула, завернула сверток в него и затем вышла через задние ворота Сент-Мартинса. Хелен быстро шла, пока ноги могли нести ее. Потом она зашла в магазин, где ее никто не мог узнать, и позвонила Ренате.

— Он у меня, — сказала она.

— Кто это? Кто у вас?

— Рената, это сестра Хелен из Сент-Мартинса. У меня ваш ребенок.

— Нет, это невозможно.

— Это возможно, и я должна отдать вам его сегодня, сейчас.

— Это мальчик? У вас маленький мальчик?

— Да, он очень маленький, ему всего один день.

Голос Ренаты дрожал:

— Нет, только не один день, он умрет, я не знаю, что делать с такими маленькими детьми.

— Я тоже не знаю, я купила ему бутылку молока, он слизывает его с моих пальцев.

— Где вы сейчас?

— Я в Лондоне, в двух милях от монастыря. Рената, у вас есть деньги?

— Какие деньги? — обеспокоенно спросила Рената.

— Чтобы заплатить за такси.

— Да, есть.

— Тогда я приеду и отдам его вам. Никто не должен знать.

— Я не знаю, может, надо подождать, пока… Я не знаю, что делать.

— Я попала в серьезные неприятности, чтобы достать вам ребенка. — Хелен уже начала уставать от всего этого.

— Я знаю, сестра, просто я такая глупая. Все произошло так быстро, а он такой маленький.

— Я уверена, вы научитесь, вы всегда сможете позвонить кому-нибудь и спросить совета. Можно мне взять такси? Это будет стоить несколько фунтов.

— Да, приезжайте.

— А Фрэнка там нет?

— Откуда вы знаете, что моего мужа зовут Фрэнк?

— Вы сами говорили мне. — Хелен прикусила язык.

— Наверное, действительно говорила. Не знаю, что делать.

Таксист сказал, что ему не по пути, что он направлялся домой — на юг Лондона, а не в Уимбли. Но тут он увидел слезы в глазах Хелен.

— Садитесь, пока я не передумал, — сказал он.

Хелен посмотрела на него и задумалась, заплатят ли ему в Уимбли, когда он привезет ее туда.

Она наизусть отчеканила адрес и попросила подождать. Хозяйка квартиры выйдет через минуту и заплатит ему.

Другим водителям такси он рассказывал потом, что понял, что дело нечисто, как только увидел Хелен, готовую разрыдаться, когда он сказал, что лучше поедет к себе домой на юг Лондона, чем к черту на рога в Уимбли. Все произошло быстро: вышла красивая женщина, взяла ребенка и закричала:

— Нет, нет, на нем кровь, он недоношен, он еще не готов был родиться! Нет!

Она отшатнулась от девушки в сером свитере и длинной юбке как раз в тот момент, когда к дому подъехал мужчина на «ровере». Он подошел к женщине, покачал головой, а потом посмотрел на девушку в сером свитере и, казалось, узнал ее. Он взял ребенка и все время повторял:

— Нет, господи, нет! — как будто увидел что-то страшное.

Потом он впихнул таксисту кучу денег, в четыре раза больше, чем было на счетчике, так что он должен был уехать и так и не узнал, чем все закончилось.

А закончилось все плохо. Как заканчивалось все, к чему бы ни прикоснулась Хелен Дойл. Она отказывалась входить в квартиру, крича громче, чем Рената. Но никто из женщин не кричал так громко, как ребенок, родившийся сегодня утром в ванной.

Сестре Бриджит предстояло разобраться во всем, когда она вместе с сестрой Нессой приехала абсолютно спокойная, но мертвецки бледная.

Несса приглядывала за ребенком, пока Бриджит выслушивала истерические объяснения.

Итальянка говорила, что она просто интересовалась, не хотела ли какая-нибудь мать за деньги отдать ребенка на усыновление, она не просила никого брать для нее ребенка. Высокий ирландский бизнесмен стал защищать Хелен, убеждая, что она сделала это из добрых побуждений, как все делала всегда, просто никто никогда это так не воспринимал. Он говорил нежно, но сам был в ужасе от произошедшего.

Он знал ее родителей, объяснил он — Десмонд Дойл был его старым другом.

— Так она одна из Дойлов? — Рената не переставала удивляться.

— Да, она не знала, что это для нас.

Что-то было не так в речи этого мужчины, что-то настораживало. Бриджит смотрела то на одного, то на другую, пытаясь разобраться.

Хелен вступила в разговор:

— Но я знала, я знала, я сделала это ради Фрэнка. Я бы никогда не взяла ребенка, я бы никогда не стала лгать. Если бы это не было ради Фрэнка, я бы никогда не стала рисковать жизнью ребенка. Я чувствовала, что обязана ему после всего, после всего, что произошло…

Бриджит много людей повидала. Она давно с ними работала. В основном с теми, кто нуждался в помощи. Она не знала, что нужно было сказать сейчас, но, что бы это ни было, Хелен было бы лучше помолчать. Хелен была вся в слезах, и понемногу вся история вылезала наружу.

— Я не хотела, чтобы все произошло так, но они могли бы дать ему такую хорошую жизнь, много денег, а Фрэнк уже не молод, чтобы усыновить ребенка, а она говорила, что у него бывают сердечные приступы…

— Ты это ей говорила? — спросил Фрэнк жену.

— Я думала, что она монахиня. Откуда мне было знать, что она дочь этих чертовых Дойлов?

— Я хотела помочь, хотела, чтобы все встало на свои места. В итоге моя жизнь сложилась, и я получила все, что хотела, а Фрэнк — нет, у него не было детей, у него были проблемы с сердцем, он был наказан… Я хотела просто помочь.

Рената смотрела на них в недоумении. В другой комнате сестра Несса пыталась успокоить ребенка, а Хелен, переведя дыхание, продолжала.

— Вы все еще работаете с мистером Дойлом? — спросила Бриджит.

— Да, он помог моему отцу, когда его уволили, он попросил мистера Палаццо вернуть ему работу…

Бриджит увидела просвет. Она встала.

— Значит, Хелен, в присущей ей манере, просто решила отблагодарить вас, отдав вам ребенка, когда сделать это, используя закон, было непросто. Я права?

Фрэнк Квигли посмотрел в серые глаза сестры Бриджит — твердые, уверенные. Возможно, у нее были ирландские корни. Она напомнила ему умных мужчин, с которыми ему приходилось сталкиваться по бизнесу.

— Именно так, сестра.

Хелен не переставала плакать. Бриджит решила, что она не перестанет и говорить. С трудом она обняла ее.

— Давай отвезем тебя домой, обратно в Сент-Мартинс. Сейчас это самое лучшее.

— Мне вас отвезти? — спросил Фрэнк.

— Нет, но вы могли бы вызвать такси, мистер Квигли.

Тут вошла Несса. Ребенок заснул. Его отвезут в больницу, которую они хорошо знали и в которой знали их. За ним присмотрят.

— Мне жаль, что все так вышло, — сказал Фрэнк, посмотрев на сестру Бриджит.

Действительно было жаль. Они могли бы дать мальчику многое, включая любовь, которую он не познает.

— Да, но мы не можем пойти на это. К тому же есть одна маленькая формальность: мать ведь думает, что он мертв.

— Прошу вас, сестра, — взмолилась Рената, — пожалуйста.

— Я не Господь Бог, я даже не Соломон, — ответила Бриджит.

Хелен смотрела на них с болью.

Портье попросили вызвать такси, и они направились к лифту: все еще плачущая Хелен, которую поддерживала Бриджит, и рыжеволосая сестра Несса с голубым свертком на руках.

Рената дотронулась до руки Хелен.

— Спасибо, сестра Хелен, я знаю, вы пытались помочь мне.

— У сестры Хелен доброе сердце, — сказала Бриджит.

— Спасибо, — поблагодарил Фрэнк, который смотрел в серые глаза Бриджит.

— Есть страны, в которых это законно. Если захотите, можете спросить меня, и я вам расскажу, — обратилась к Фрэнку сестра Бриджит.

— Прощай, Фрэнк, — прошептала сквозь слезы Хелен.

— Спасибо, Хелен, сестра Бриджит права, у тебя доброе сердце, — ответил он и дотронулся до ее щеки.

В такси они молчали до тех пор, пока Хелен не спросила:

— Вы назвали меня сестрой Хелен. Это означает, что я могу остаться?

— Это означает, что мы пока не просим тебя уходить. Но, вероятно, сейчас, когда ты увидела то, чего раньше не видела, ты больше не захочешь прятаться. Возможно, ты захочешь построить свою жизнь как-то иначе. Путешествуй по миру.

На этот раз Хелен не думала, что сестра Бриджит просит ее уйти. Она уже давно не чувствовала себя так хорошо.

Она посмотрела на то, как сестра Несса прижимала ребенка к груди.

— Не правда ли грустно, что ты не можешь оставить ребенка, Несса? — спросила Хелен. — Чтобы он заменил тебе того, который у тебя умер. Он мог бы стать твоей отрадой.

Она даже не заметила, как две женщины переглянулись, а потом отвернулись и стали смотреть в окно.