Музыка и ты. Выпуск 7

М. СЕРЕБРОВСКИЙ. СУПРУГ ГОСПОЖИ КЛАРЫ ШУМАН

Немецкий композитор-романтик Роберт Шуман (1810—1856) был одним из величайших композиторов своего времени. Его фортепианные и вокальные произведения украшают репертуар многих современных пианистов и певцов. Часто звучат шумановские симфонии, камерные сочинения. Однако при жизни композитора-новатора его творчество не сразу было понято.

Известность Шумана уступала славе его жены и друга, выдающейся пианистки Клары Вик.

Публикуемый ниже рассказ посвящен их пребыванию в России.

Когда вечером 5 февраля 1844 года Роберт и Клара Шуман переступили порог Дворянского собрания, оба застыли, как зачарованные — перед ними открылось великолепное и красочное зрелище. Огромный зал был освещен сотнями свечей. Сверкали парадные мундиры офицеров и драгоценности дам. Нетрудно было догадаться, что сегодня здесь собрался весь свет Петербурга. Царская ложа утопала в живых цветах, будто это происходило не зимой в заснеженном Петербурге, а летом или весной в каком-нибудь южном городе. Все это вместе — залитый яркими огнями зал, роскошные туалеты, цветы — сливалось в такую яркую картину, какую, как показалось в этот момент Шуманам, наверное, и в Париже невозможно было увидать. Утром, когда они были здесь на репетиции, зал не произвел такого ошеломляющего впечатления.

Еще вчера тряслись в санях, даже застряли в снегу где-то на подступах к столице. А сегодня утром они уже осматривали этот чудо-город. Ближе к полудню они нанесли визит Полине Виардо, которая гастролировала в Петербурге.

Клара исподволь поглядывала на Роберта. В дороге его не покидало дурное настроение, которое не могли развеять ни встречи с новыми людьми, ни разнообразные дорожные впечатления. В пути ему то и дело нездоровилось. Впрочем, вне зависимости от внешних обстоятельств Роберт теперь почти постоянно находился в скверном расположении духа. Правда, что когда, расположившись в гостинице, они в первый раз вышли на Невский, Роберт был очень оживлен, он шутил, громко восхищался великолепными архитектурными ансамблями и вообще был таким, каким Клара его очень редко видела в последнее время.

На репетиции они встретились с братьями Виельгорскими, о которых слышали еще в Германии. Пожалуй, тогда в первый раз за весь день по лицу Роберта пробежала тень. Это было в тот момент, когда некий русский музыкант, имени которого они не знали, представлял их Михаилу и Матвею Виельгорским.

Он высказал в адрес Клары множество комплиментов, называл «выдающейся фортепианисткой», «крупнейшим из молодых музыкантов», а когда дошла очередь до Роберта, как-то наспех, словно стесняясь, сказал: «Супруг госпожи Шуман».

Сейчас, попав в этот сверкающий огнями и роскошью зал, Роберт словно забыл об этом досадном эпизоде. Он с любопытством присматривался к публике, оживленно беседовавшей на русском и французском языках.

Концерт оказался довольно скучным. Клара заметила для себя лишь одно насторожившее ее обстоятельство: выступление итальянцев, на редкость нудное, монотонное, сопровождалось шумными овациями, абсолютно, на ее взгляд, незаслуженными. Было совершенно ясно, что публика реагирует на музыку и ее исполнение не по достоинству, а руководствуясь соображениями моды.

Сможет ли она рассчитывать здесь на успех, ведь в ее репертуаре нет ничего эффектного, что могло бы стать приманкой для подобного рода меломанов?

Хотя они с Робертом не успели обменяться впечатлениями, Клара видела, что он думает о том же. В перерывах между произведениями он не проронил ни слова.

Когда концерт закончился, они снова встретили братьев Виельгорских, знакомого им дирижера Генриха Ромберга и несколько сопровождавших их аристократов. Побеседовав с ними, Шуманы направились к гардеробу. Неожиданно они услышали позади себя диалог, происходивший на французском языке:

— Видите ту молодую пару? — спрашивал мужской голос. — Это знаменитая немецкая пианистка госпожа Клара Вик, которая скоро должна играть у нас в Петербурге.

— А кто этот мужчина рядом с ней? — вопрошал женский голосок, принадлежавший, вероятно, его спутнице.

— Это ее муж.

— Он тоже музыкант? — допытывалась дама.

— Да... — мужчина на мгновенье замялся. — Он, кажется, тоже виртуоз.

— Виртуоз? Как мило! А на каком же он играет инструменте?..

Клара видела, как Роберт вспыхнул и зашагал вниз по лестнице так быстро, что Клара едва поспевала за ним. Наспех одевшись, не говоря друг другу ни слова, они выбрались на улицу и направились пешком к гостинице...

Вся следующая неделя ушла у Шуманов на подготовку концерта Клары и многочисленные визиты. Граф Коллоредо (к нему у Шуманов было письмо от самого Меттерниха), барон Штиглиц, директор Императорских театров генерал Гедеонов, редактор «Северной пчелы» Булгарин, братья Виельгорские — большинство этих визитов были не столько приятны, сколько необходимы. От этих вельмож во многом зависело самое главное: успех будущих выступлений Клары.

Но вот наконец позади дни напряженного ожидания, и 15 марта в зале Энгельгардта состоялся ее первый клавирабенд[6].

Как Клара волновалась в тот вечер! Она почему-то убедила себя, что этот зал, показавшийся ей темным и неуютным, никто не посещает. Однако опасения ее были напрасны: концерт прошел с большим успехом. Публики собралось довольно много, и, как она потом заметила, общество было весьма избранным.

В программу, наряду с произведениями Скарлатти, Листа, Шопена, Мендельсона и Тальберга, Клара Шуман включила одно сочинение Роберта Шумана. Только одно — больше она не решилась.

Впрочем, можно ли этому удивляться? Большинство произведений Шумана были весьма сложны для уха среднего меломана начала 40-х годов, привыкшего слышать в концертах парафразы и обработки на темы популярных арий из опер или легкую для восприятия и «захватывающую дух» виртуозную музыку. Даже великому Листу, пытавшемуся пропагандировать Шумана, пришлось отступить. Он с горечью признавался: «Я много раз имел такой неуспех с шумановскими пьесами и в частных домах, и в публичных концертах, что потерял кураж ставить их на свои афиши...»

Это говорил сам Лист, одно появление которого за фортепиано вызывало бурю оваций. Каково же было Кларе Шуман, чье имя не было окутано такой легендарной славой!

Как же восприняло петербургское общество первый концерт Клары Шуман?

«Превосходной игрой Клары Вик мы все восхищались, — писал после выступления пианистки известный русский музыкальный критик А. Н. Серов, — и весь Петербург говорил об ней много и долго. О Шумане почти никто из нас ничего не знал!»

Вслед за первым концертом последовали и другие. Клара получила приглашение играть в крупнейших салонах Петербурга. Почувствовав, что ее принимают достаточно тепло, пианистка старалась познакомить петербуржцев с музыкой Шумана.

«Клара Шуман, — вспоминает один из слушателей о музыкальном вечере, состоявшемся у знаменитого русского музыканта А. Ф. Львова, — играла... квинтет для фортепиано своего мужа, его же «Крейслериану» и некоторые другие пьесы. Она произвела на нас, слушателей, огромное впечатление...»

Она произвела впечатление... О музыке Шумана — ни слова. Интересно свидетельство того же очевидца о том, как вел себя на вечере сам композитор: «Шуман был по-всегдашнему угрюм и молчалив. Он очень мало разговаривал; на вопросы графов Виельгорских и самого хозяина А. Ф. Львова он лишь тихо что-то промычал в ответ... Шуман все больше сидел в углу, около фортепиано... он сидел, нагнувши голову, волосы у него свисали на лицо; выражение было сурово-задумчивое... Клара Шуман была немного поразговорчивее, отвечала за мужа».

Во время пребывания Шуманов в Петербурге исполнялись и некоторые другие произведения Шумана — например, его фортепианный квинтет, романсы, симфония, которой на концерте у Виельгорских дирижировал сам автор. Но молниеносного «открытия» Шумана, сразу же резко изменившего отношение Петербурской публики к его музыке, не состоялось.

Поздно ночью 2 апреля Шуманы сели в карету («четырехугольный ящик с двумя большими дырами вместо окон», как описала ее в своем дневнике Клара) и отправились из Петербурга в Москву, где они пробыли более месяца. Провинциальная, по сравнению со столицей, Москва отнеслась к музыке Шумана с еще меньшим вниманием, чем Петербург. В первые недели Роберт еще пытался сколотить оркестр, чтобы исполнить свою симфонию. Но вскоре, поняв, что это невозможно здесь, совсем оставил эту затею.

Неизвестно, как бы он переносил столь длительное пребывание в чужом городе, да к тому же не таком блестящем, как города Западной Европы или даже Петербург, если бы сразу же по приезде от открыл для себя здесь весьма необычную отдушину. Ею стал... московский Кремль, покоривший композитора своей красотой и всколыхнувший в нем поэтические струнки: впервые после юности он пишет стихи.

Кремль, в котором были выставлены французские пушки, невольно напомнил Шуману о кумире его молодости — Наполеоне. Из пяти сочиненных в Москве стихотворений, два посвящены походу Наполеона на Россию. Героем третьего стихотворения, написанного с большой теплотой к русской истории, стал чрезвычайно заинтересовавший Шумана «Царь-колокол», к которому Шуман направлялся каждый раз, когда попадал в Кремль. Есть в нем, в частности, и такие строки, в которых композитор в поэтической форме прекрасно выразил то, чем является для Москвы ее Кремль:

К написанию стихов в Москве Шумана подтолкнуло, видимо, два обстоятельства: вынужденное бездействие как композитора и желание выразить восхищение покорившим его своим очарованием города, его историей и достопримечательностями. Посылая одно из сочиненных в Москве стихотворений на родину, Шуман писал: «...Пока же — еще некий поэтический привет из Москвы... Это скрытая музыка, так как для сочинения у меня не было ни времени, ни покоя».

Что значит — «скрытая музыка»? Хотел ли Шуман по возращению в Германию превратить свои московские впечатления в реальную музыку? Не исключено, что так. Но тогда эти планы так и остались неосуществленными...

Так или иначе известно, что, бездействуя как музыкант и скучая по детям, Роберт Шуман, очарованный Москвой, не хотел с нею расставаться...

К концу своего пребывания в Москве он уже очень много знал о ней. Но Москва (как, впрочем, и Петербург) так фактически и не узнала Роберта Шумана.

«Во время многих недель, проведенных им в Петербурге и Москве, — писал В. В. Стасов, — Шуман остался совершенным «инкогнито» для музыкальной России. Глинка и Даргомыжский его не слыхали, ничего даже не знали о его присутствии. Кроме небольшого аристократического кружка, никто тогда не знал, что вот какой великий музыкант у нас в Петербурге в гостях...»

Это было чистейшей правдой — досадной, но вполне объяснимой. Музыка Шумана — необычная, новая по своему языку — не сразу находила понимающих, отзывчивых слушателей. Но гораздо удивительнее другое: почему сам Шуман, чуткий ко всему новому, самобытному, неутомимый борец за передовое искусство, находясь в России, не проявил никакого интереса к ее музыкальному искусству? Разве не удивительно, что он, посетив в Москве «Ивана Сусанина», остался глух к этому шедевру и его гениальному автору?!

Может быть, это объясняется тем, что во время всего пребывания в России Шуман постоянно испытывал недомогание? Тяжелая болезнь, омрачившая последние годы жизни композитора, уже тогда начала наступать на него. Депрессия, дурное настроение, вызываемое самыми различными причинами (а иногда и вообще без причин), почти не покидали его.

Но приезд его в Россию все же не прошел даром: с того момента мало-помалу музыкой Шумана начинают увлекаться русские музыканты, и постепенно она проникает в сердца русских слушателей.

Да и как могло быть иначе, когда у шумановской музыки было так много общего с русским музыкальным искусством.

«В мелодиях Шумана, — писал известный русский критик Г. Ларош, — есть какая-то богатырская удаль, какая-то глубокая и могучая грусть, которая иногда поразительно напоминает господствующий тон русской народной песни. В самой натуре его, в этой богатой лирической жизни под неблестящей, неэффектной оболочкой, в этой нелюбви к театральной позировке... — нельзя не узнать черт, которые хорошо нам знакомы из творений отечественных художников...»

Особую духовную близость питали к Шуману композиторы-кучкисты. По сути говоря, «Могучая кучка» во главе Балакиревым и Стасовым вела борьбу за те же идеалы в музыкальном творчестве, что и Шуман: они тоже отстаивали подлинное искусство, боролись против косности, рутины, против модных увлечений и влияний. Как и Шуман, некоторые русские композиторы — Кюи, а ранее Серов, пропагандировали передовую русскую музыку на двух фронтах — собственно музыкальном и литературном.

Самым же пламенным и горячим поклонником Шумана стал русский композитор, чье творчество и облик во многом напоминают автора «Крейстерианы» и «Давидсбюндлеров», — Петр Ильич Чайковский, называвший Шумана «наиболее ярким представителем современного музыкального искусства».

«Величие Шумана, — писал Чайковский, — заключается, с одной стороны, в богатстве его изобретательной способности, а с другой — в глубине выраженных им душевных настроений».

Чайковский говорил даже, что весь период второй половины XIX века в будущем грядущие поколения назовут «шумановским».

Слова автора «Евгения Онегина» в некотором смысле оказались пророческими. Имя Роберта Шумана действительно украшает список крупнейших композиторов XIX века. Оно стоит рядом с именами Шопена, Берлиоза, Листа и его русских собратьев — Глинки, Мусоргского, Бородина, Чайковского.