Музыка и ты. Выпуск 9

Д. МОЛИН С. В. РАХМАНИНОВ. Становление художника

Мы уже рассказывали в нашем альманахе о детстве и отрочестве С. В. Рахманинова (см. «Музыка и ты» № 5). Занятия в доме Н. С. Зверева, первые, еще робкие попытки сочинять, ссора и вызванный ею разрыв с любимым педагогом — таковы «в общем» события тех лет. Этот очерк — своеобразное продолжение повествования о жизни и творчестве великого русского артиста.

1892 год. Рахманинову девятнадцать лет. Год назад он блестяще закончил Московскую консерваторию как пианист и теперь намерен держать экзамен по классу композиции или, как говорили тогда, свободного сочинения.

Рахманинов и два его товарища, известные впоследствии музыканты Л. Э. Конюс и Н. С. Морозов, знают, что они должны в месячный срок написать одноактную оперу. Объявляют сюжет. Это поэма А. С. Пушкина «Цыганы».

«Как только мне дали либретто «Алеко», я со всех ног помчался домой. Боялся потерять хотя бы минутку... Сгорая от нетерпения, я уже чувствовал, что музыка к пушкинским стихам вздымается и закипает во мне. Только бы сесть за фортепиано — я знал, что был готов сымпровизировать половину оперы», — рассказывал спустя много лет Рахманинов.

Запершись у себя в комнате, отгородившись от всего постороннего, он писал по четырнадцать часов ежедневно, не чувствуя усталости, забыв о сне и еде. Через семнадцать дней (быстрота невероятная!) «Алеко» был закончен.

Наступил день выпускного экзамена. Московские музыканты, знавшие, конечно, с какой легкостью 19-летний юноша справился со сложнейшим заданием, с нетерпением ожидали прослушивания. Автор, сидя за роялем, играл по партитуре оркестровую партию и сам же, негромко, пел за солистов. Успех был неописуем. Мнение комиссии единодушно — оценить «Алеко» в пять с плюсом.

Рахманинова, возбужденного, счастливого, уставшего, окружили родные. Его поздравляют знакомые музыканты, почтенные консерваторские профессора. Но важнее других добрых слов стало для Сергея Васильевича признание его композиторского дара Зверевым. Николай Сергеевич, растроганный, со слезами в глазах подошел к своему бывшему питомцу, обнял и в знак полного примирения подарил свои чудные часы. С ними Рахманинов не расставался всю жизнь.

Талантливая музыка «Алеко» привлекла внимание П. И. Чайковского. Он уже давно, с искренним интересом следил за творческими успехами начинающего автора. «Опера Рахманинова, — писал Петр Ильич, — мне очень нравится. У него есть настоящая композиторская жилка».

«Алеко» был поставлен в Большом театре — не многие молодые композиторы могли похвастаться тем же. Сергей Васильевич вспоминал: «Во время одной из репетиций Чайковский сказал мне: «Я только что закончил двухактную оперу «Иоланта», которая недостаточно длинна, чтобы занять целый вечер. Вы не будете возражать, если она будет исполняться вместе с Вашей оперой». Он буквально так и сказал: «Вы не будете возражать?». Ему было пятьдесят три года, он был знаменитый композитор, а я новичок».

После успеха «Алеко» имя Рахманинова становилось все более известным в Москве. Каждое его выступление в концертах в качестве пианиста сопровождалось восторженными откликами. Музыкант активно сотрудничает с К. Гутхейлем, одним из крупнейших нотоиздателей в России, печататься у которого считалось за честь. В скором времени в музыкальных магазинах начали спрашивать клавир «Алеко», созданный ранее Первый фортепианный концерт, фортепианные пьесы, романсы. Казалось, судьба благоволит необычайно одаренному юноше.

И вдруг... Смерть Чайковского потрясла Рахманинова. Он боготворил Петра Ильича, понимал, что счастливым началом творческой карьеры обязан именно ему. Отдавая последнюю дань уважения, композитор пишет Элегическое трио «Памяти великого художника», начатое 25 октября 1893 года, в день смерти Петра Ильича. Это была невероятно ответственная работа. Сам Рахманинов писал, что, сочиняя эту музыку, полную печальной красоты, он «дрожал за каждое предложение, вычеркивал иногда абсолютно все и снова начинал думать и думать».

«Жизнь молодого артиста, — вспоминает С. А. Сатина, двоюродная сестра Сергея Васильевича, — была трудная. Хотя он и не кутил и не пил, но был молод, любил щегольнуть, прокатиться на лихаче, посорить деньгами. Гонорар, получаемый за сочинения, у него не задерживался... Его часто начинало мучить сознание, что надо писать наспех, насиловать себя, чтобы вовремя получить деньги. Ему пришлось поэтому прибегнуть к другому источнику существования — частным урокам».

Трудно представить, как поначалу тяготили Рахманинова эти занятия, не страдающие избытком музыкального таланта ученицы, старательно разыгрывающие выученные экзерсисы. Но скоро он придумал себе развлечение, совмещающее приятное с полезным. Скучающий педагог, слушая своих подопечных, неожиданно начинал импровизировать на сухие темы упражнений, с ходу «прилаживая» симпатичный подголосок или целую вариацию. Много позднее одна из учениц вспоминала, что после таких уроков ее мать часто говорила: «Как красиво было то, что Сергей Васильевич наигрывал».

Творческий путь одаренного человека далеко не прост. Исключения здесь редки — практически каждый талант после первых воодушевляющих успехов сталкивается с непониманием своего искусства. Таким, во многом переломным, поворотным стал для Рахманинова 1897 год. Его по-настоящему первая взрослая работа — Симфония № 1, на которую композитор возлагал очень большие надежды, — провалилась.

На склоне лет Сергей Васильевич вспоминал, что на ее премьере «он прятался на лестнице, ведущей на хоры, зажимал временами уши, чтобы заглушить терзающие его звуки, стараясь понять, в чем его ошибка».

Плохое исполнение симфонии, откровенное неприятие этой музыки многими авторитетами, среди которых был и Н. А. Римский-Корсаков, — все это больно ударило по самолюбию молодого артиста.

Рахманинов писал свою симфонию почти год. Но работа над ней, невидимая и подсознательная, началась, естественно, значительно раньше. Вообще, как композитор сочиняет, из чего рождается музыка?

Для автора его музыка — это своеобразное окно в мир, язык, на котором он разговаривает со слушателем. Посредством ее он познает и оценивает окружающих его людей, их поступки, события, эпоху, в которой он живет. Видя доброту или несправедливость, испытывая горечь утраты близкого или прекрасное чувство любви, композитор год от года взрослеет и как человек, личность, и как художник. Так, исподволь накапливаются разноликие впечатления, образы, оседая где-то в глубинах памяти, хранясь в тайниках души.

Проходит время, и в один прекрасный день все прожитое, пережитое вдруг становится мелодией, темой, музыкой. В этом перерождении жизненных событий в звуки есть нечто колдовское, необъяснимое. В такие мгновения, когда посреди обыденного шума в голове композитора начинает звучать музыка, его музыка, он испытывает неизъяснимый восторг и блаженство.

Прекрасные мелодии, доселе никем не слышанные, играются на каком-то неведомом инструменте; они полнятся, целиком захватывая художника чарующим звучанием. Композитор еще не знает, по каким лабиринтам его фантазии потекут и во что выльются поющие в его душе голоса, и послушно отдается волшебной власти своего воображения. Миг этот называют творческим вдохновением, озарением. Как краток он, и сколько за ним стоит сомнений, раздумий бессонными ночами!

Так рождается музыка. Она — самое заветное, чистое, чем композитор жаждет поделиться со всеми. И когда его детище, с муками выношенное, вдруг отвергают, снисходительно усмехаясь или недоуменно пожимая плечами, — это трагедия для художника.

Так случилось и с Рахманиновым...

...Целыми днями он лежал на диване в своей комнате. Когда друзья, пытаясь как-то развеять его тоску, участливо узнавали, что нового он пишет, Сергей Васильевич отвечал, что уже больше не композитор. Опасаясь за здоровье музыканта, врачи прописали ему полный покой. Лето Рахманинов провел в деревне, отдыхая, постепенно приходя в себя.

Наступила осень. Сергей Васильевич, понимая, что время сочинять еще не пришло, принимает предложение занять пост второго дирижера в Русской частной опере.

Ее возглавлял Савва Иванович Мамонтов, фигура колоритная, противоречивая. Он, выходец из купцов, благодаря врожденной сметке быстро стал одним из богатейших российских промышленников, умным, энергичным, удачливым. Помимо деловой хватки природа наделила его могучей тягой к прекрасному. Мамонтов был хорошим скульптором, занимался музыкой и живописью, писал драматические произведения и сам же играл в них...

Один из крупнейших русских меценатов, он близко сошелся с художниками И. Е. Репиным и В. А. Серовым, К. А. Коровиным и М. А. Врубелем. Его тянуло к опере, театру — искусству синтетическому, где воедино слиты музыка и поэзия, пение и живопись, режиссура, игра актеров, костюмы.

В 1885 году С. И. Мамонтов открывает в Москве собственную антрепризу, названную им Русской частной оперой. На фоне тогдашних императорских театров — Мариинского в Петербурге и Большого в Москве, новый коллектив сразу выделился оригинальным, творческим решением постановок, уже считавшихся классикой, поиском своего пути, далекого от рутины и штампа традиций.

1897 год. В театре Мамонтова полным ходом идет подготовка нового спектакля — «Хованщины» Мусоргского. В ней заняты лучшие силы. Художник Аполлинарий Васнецов (брат знаменитого «былинного» Виктора Васнецова), досконально знающий древнюю Москву, пишет декорации. Хор, оркестр, солисты — все в лихорадочной работе: разучивают партии, репетируют.

Однако Мамонтов неспокоен. Его волнует, что дирижировать «Хованщину» будет Е. Эспозито, итальянец по происхождению. Савва Иванович знает его как грамотного, честного музыканта, но... Вряд ли капельмейстеру, в жилах которого течет горячая южная кровь, будут понятны, близки идеи Мусоргского, трагедия России, судьбы ее народа, по-русски могучий размах оперы.

Класс А. Аренского. Слева направо: Л. Э. Конюс, Н. С. Морозов, А. С. Аренский, и С. В. Рахманинов

Мамонтов убежден — его театру необходим плоть от плоти русский дирижер. И он со свойственной ему быстротой делает выбор. Рахманинов. Молод, талантлив, требователен — качества, далеко не часто уживающиеся в одном человеке, к тому же столь необходимые в дирижерской работе.

Сергей Васильевич без колебаний принял предложение Мамонтова. Оно пришлось очень кстати. Музыканту давно уже хотелось попробовать это амплуа, познать ни с чем не сравнимое счастье растворения в роскошной мощи полнозвучного оркестра, вызванной жестом своих рук.

С первых же репетиций музыканты почувствовали волевой характер, уверенную руку нового дирижера. В присутствии Сергея Васильевича они внутренне подтягивались и, несмотря, порой, на значительную разницу в летах, неукоснительно следовали всем его требованиям.

Исполнители оперы С. В. Рахманинова „Скупой Рыцарь”: А. Б. Боначич — Альбер, Г. А. Бакланов — Барон, И. В. Грызунов — Герцог. Большой театр, 1906

Чутье не подвело Мамонтова — Рахманинов принес ему удачу. Газеты писали: «Рахманинов твердо и решительно взял в руки бразды управления оркестром и не замедлил показать, какие богатые дирижерские способности кроются в нем. Прежде всего — оркестр звучит у него совсем особенно: мягко, не заглушая пения, в то же время до мелочей тонко, точно это специально симфоническая музыка, а не оперный аккомпанемент».

Новые постановки, и в их числе «Хованщина», были приняты прекрасно. Особенно выделялся Ф. И. Шаляпин. В ту пору Федору Ивановичу было всего двадцать четыре года, и огромный талант артиста только начинал раскрываться в полной мере. Его Досифей, староверец, фанатично отвергающий новшества Петра I, воспринимался как живая, воочию существующая личность.

Именно здесь, в Частной опере, Рахманинов повстречался с Шаляпиным. «Моя связь с Шаляпиным — одно из самых глубочайших и тончайших переживаний моей жизни», — напишет спустя много лет Сергей Васильевич.

Когда они вместе выступали в концертах, публика от восхищения буквально сходила с ума. Оба импозантные, огромного роста, широкоплечие и в то же время такие разные: Федор Иванович расточает во все стороны улыбки, а Сергей Васильевич — напротив, внешне спокоен, даже холоден к восторженному ликованию толпы. Пианист усаживается за рояль. Зал выжидающе затихает.., и начинается подлинное творческое состязание. «Шаляпин поджигал Рахманинова, а Рахманинов задорил Шаляпина. И эти два великана, увлекая один другого, буквально творили чудеса. Это было уже не пение и не музыка в общепринятом значении — это был какой-то припадок вдохновения двух крупнейших артистов». Так писал очевидец. Дружба великих музыкантов, зародившись еще в Частной опере, длилась более сорока лет до самой смерти Федора Ивановича.

В театре Мамонтова Сергей Васильевич проработал всего один сезон. Руководство оркестром, встречи с одаренными людьми, дух поиска, царивший в труппе, благотворно повлияли на моральное самочувствие Рахманинова. Он ощущал, как утраченная было жажда творчества постепенно пробуждалась. Особую роль в этом сыграло также лечение музыканта у Н. В. Даля.

Это был интереснейший человек: врач-невропатолог, экстрасенс, как сказали бы сейчас. Он пятнадцать лет прожил на Востоке, знал секреты йоги, тайны врачевания монахов Тибета.

Собственно, это не было в прямом смысле лечением. Усадив Рахманинова поудобнее в кресле, Даль усыплял его гипнозом и под приятно расслабляющие звуки «Песен без слов» Мендельсона просто разговаривал с ним. Врач внушал композитору, что он одарен, талантлив необычайно, что необходимо поверить в себя, в свои силы и что пора, наконец, браться за перо. Покой, слово и музыка — вот, наверное, самые надежные лекарства.

Сергей Васильевич оставляет Частную оперу. Он уединяется в деревне, подальше от городской суеты и, словно истосковавшись по работе, пишет, пишет. То была счастливейшая пора! Заново, будто молодые деревца после зимней стужи, оживал, возвращался композиторский дар Рахманинова. Вторая фортепианная сюита, Виолончельная соната, романсы, прелюдии — все пишется быстро, на огромном подъеме.

Подлинной вершиной стал знаменитый Второй фортепианный концерт, также созданный в это время. Все три части его пронизаны каким-то особым, неуемным стремлением к жизни. Не случайно и посвящение сочинения Н. В. Далю — благодарность за помощь, умное слово в критический момент, которых Сергей Васильевич не забывал никогда. В этой музыке ощущается новый, неизвестный прежде Рахманинов — уверенный почерк зрелого мастера, словно утверждающего вместе с А. М. Горьким: «Человек — это звучит гордо!».

...Первый аккорд рояля, подобно эху далекого колокола, пронзает напряженную тишину. Звуки фортепиано все ближе, гуще, ослепительно звонче. И из этого грозного набата рождается в оркестре сурово-величавая тема и парит поверх беспокойно бурлящего аккомпанемента солиста.

После страстно зовущей первой части музыкальным воплощением тишины и отдохновения воспринимается середина концерта. Удивительным образом сочетается эта прозрачная пастораль, пастель с картинами северной природы, родины Сергея Васильевича. М. Пришвин так описывал эти места:

«Редко бывает совершенно спокойно бурное Онежское озеро. Но случилось так, что, когда мы ехали, не было ни малейшей зыби... Большие пышные облака гляделись в спокойную чистую воду или ложились фиолетовыми тенями на волнистые темнозеленые берега. Острова словно поднимались над водой и висели в воздухе, как это кажется здесь в очень тихую теплую погоду».

Многое роднит лирику Рахманинова и с полотнами И. Левитана. Сходство это, безусловно, внутреннее; ведь музыка и живопись — два разных искусства, говорят своим языком: звуком и линией, ритмом и цветом. Но общее находится без труда. Оно в самом истоке творчества композитора и художника, в покойном любовании просторами отчего края, его неповторимо пахнущего воздуха. В левитановской «Весне» это состояние передано неподвижной водной гладью, отражающей изгибы белоствольных берез и дальнюю синеву неба. То же у Рахманинова — в мерном покачивании аккомпанемента, переливчатых гармониях «Здесь хорошо», в незаметно распускающемся, как цветок, романсе «У моего окна». Во всем неспешность, созерцание, благорастворение.

Это поистине «весенняя» музыка. Однажды А. М. Горький сказал о Рахманинове: «Как хорошо он слышит тишину». Умно и тонко подмечено. Слышит тишину...

Так, после внутренней борьбы и поисков Сергей Васильевич вновь обрел себя. Музыка, написанная в эту пору, стала воплощением победы силы воли и духа артиста. Как известно, настоящий талант — это не только исключительная одаренность к творчеству, большое мастерство. Умение преодолевать трудности — тоже талант. И Рахманинов, закаленный борьбой и невзгодами, уверовав окончательно в свою звезду, шел вперед...