Музыка созидающая и разрушающая

В. ШИКИН. КУДА ИДЕМ? ИЛИ «ТРЕТИЙ РАДУЮЩИЙСЯ»

За музыкой древние греки признавали первенство среди остальных искусств. Пифагорейцы две с половиной тысячи лет назад разработали систему моральных предписаний и учение о катарсическом (очистительном) воздействии музыки на человека. Для жителей идеального государства Платон допускал только религиозные гимны и военные марши — из-за разнузданности нравов и чересчур большой склонности у людей к размягченности. Ну а что сегодня? Увы, далеки мы нынче от воззрений древних на музыку, которая служит, как заметил А. Ф. Лосев, «просветлению самого инстинкта жизни». В самом деле, как уважаемый читатель расценит ситуацию в нынешней музыкальной жизни столицы, когда редкоредко в зал консерватории распродаются все билеты? Неужто классика в массовом сознании «омузеивается», а на первые роли в культуре претендует индустрия развлечений? Послушаем, что скажет об этом человек, вкусу которого может довериться как любитель Моцарта, так и поклонник «тяжелого» рока.

Споры о роке, о классике у нас попахивают «дурной бесконечностью», и часто так происходит потому, что мы некорректно разделяем музыку на серьезную и на «легкую», развлекательную. Первая выражает то, что философ М. Бахтин удачно назвал «большим временем». То есть духовные субстанции человека. Причем независимо от стиля, будь это барокко, романтизм, модерн. Музыка «легкая» — легкая для восприятия. Соприкосновения ее с личностью узки, она не в состоянии объять мир человека. Впрочем, это и не входит в ее задачи,— таково мнение народного артиста РСФСР профессора Московской государственной консерватории Игоря Семеновича Безродного. В самом деле. Будь иначе, «легкая» музыка умерла бы за ненадобностью, а не бытовала по крайней мере параллельно с серьезной. Следовательно, рок не мог появиться на пустом месте, он пришел в мир пусть после маленькой во времени эпохи, когда моему деду, моим родителям так необходимы были искренние слова о «простых» чувствах — любви, надежды, верности. О том, что во многом определяло их частную жизнь. Об этом пели французский шансонье 20-х годов, К. Шульженко в 30—50-е. Массовую популярность эти песни обрели еще и потому, что были близки к традиции народной песенной культуры. И я не уверен, что с нами произошли метаморфозы в понимании собственных чувств: Пиаф, Азнавур, Жильбер, Утесов, Шульженко пели о том, что и сегодня для меня, сорокалетнего, или соседа за стеной, которому двадцать, важно. Хотя мы оба под властью индустриальной культуры, и музыка, что традиционно была средством общения друг с другом, с природой, становится средством сообщения. Странно, что об этом приходится говорить сегодня самим себе. Уж если мы спохватились и хотим наверстать упущенное в масс-культуре и повторяем давно пройденный путь Запада, не худо вспомнить трезвые голоса западных философов, культурологов, много сделавших для осмысления феномена рок-музыки. Так, еще в 1964 году известный исследователь культуры и искусствознания член Французской академии Этьен Жильсон выступил с философским анализом понятий, которые в середине 60-х годов стали определяющими для большинства интеллигенции США и Старого Света,— «массовое общество», «массовая культура», «средства массовой информации». «Механически воспроизводя колебания воздушных волн, машина пресекает общение между человеком и человеком вокруг музыкального действа, десоциализирует его и дегуманизирует. Я отрезан от музыкантов, как они отрезаны от меня. Я сижу у себя в комнате, не в концертном зале; они играют для микрофонов среди искусственной тишины звукозаписи, играют без публики, непосредственный отклик которой их поддерживал бы и от одного присутствия которых у них захватывало бы дух; поскольку они играют уже не для кого-то определенного, они играют ни для кого. Будучи свободной от непосредственного одобрения слушателей, машина музыкальной промышленности начинает вариться в собственном соку, дело оценки попадает в руки сомнительной элиты, и мало чего стоящий музыкант-новатор может навязать себя публике путем настойчивого повторения своих опусов на радио и ТВ»,— говорит ученый. Отсюда Э. Жильсон делает мрачноватый вывод: не нужны более музыкальные общества концертных залов, посещение которых для многих из нас было праздничным ритуалом; их «заменит социальная пыль разрозненных индивидов, готовых дать поглотить себя грандиозному массовому обществу, которое облучит их какой нужно музыкой и научит чему надо». Но тогда что помешает мне и в жизни уподобиться слушателю грампластинки, где «музыка вовсе не музыка, распространяемая по воле функционеров, которые далеко не музыканты?» Во всяком случае опасность выхолащивания всякого реального человеческого содержания ходит за нами по пятам.

Можно согласиться с И. С. Безродным, что параллелизм классики и развлекательной музыки есть. Однако «легкая» музыка сегодня совсем не то, чем она была вчера. Не только стиль ее стал более жестким. Упростился язык. Чтобы выделиться, исполнитель готов применить все способы — до эпатажа, откровенного цинизма. Действует ли это на слушателя? Конечно. Простота масс-культуры, легкость восприятия подменяют искусство ширпотребом. И вот уже незаметно становится само собой разумеющимся — большая аудитория решительно предпочитает всевозможные виды «легкой», эстрадной музыки. И зря обиделись на критика Владимира Бондаренко, заметившего, что «ключи к человеку уже в руках у индустрии развлечений». Похоже, становится обычным делом отказ администрации областных филармоний принять пианиста, скрипача. А то и сорвать запланированные гастроли. При этом музыканту готовы заплатить «неустойку» (!). Лишь бы не приезжал. Объяснение простое. Нужно хлопотать, чтобы публика пришла на концерт. Нужно выполнять финплан. А для этого выход простейший — пригласить среднего пошиба рок-группу.

Признаком дурного тона стало говорить «в принципе» плохо о кооперативах. В принципе я ничего против и не скажу. Но пусть читатель подскажет мне адрес какого-нибудь кооператива, занимающегося принципиально только организацией концертов классической музыки. Мне знаком лишь сыктывкарский «Камерата». Существовал он около полугода. Пригласил в Коми АССР несколько коллективов и исполнителей. Едва сводил концы с концами, держась на энтузиазме руководителя. Сейчас образуются кооперативы при филармониях. Гоняются за полусамодеятельными популярными рок-группами. Неплохо зарабатывают. Многие, наверное, запомнили газетную информацию об ограблении женщины, собиравшейся передать заработок в 72 тысячи рублей рок-артистам. Как-то неудобно думать, по скольку «на брата придется» из этих тысяч. И стыдно сказать, какая ставка у солистки Ленконцерта, всю жизнь, с пяти-шести лет занимающейся Бахом, Чайковским, Прокофьевым, участницей и лауреатом всесоюзных и международных конкурсов... От одиннадцати с полтиной до пятнадцати рублей за концерт. Казалось бы, чего проще по таким ставкам платить рок-музыканту, а нашей лауреатке пусть не из тысяч, из сотен — справедливо же, кесарю кесарево...

И вот с тревогой спрашиваешь себя: «Почему же не сумела в наше время постоять за себя классика? Почему Бах, Бетховен, Мусоргский не стали духовной пищей народа?» Во-первых, отвечают музыковеды, классическое искусство и в прошлом никогда не было и не могло стать достоянием подлинно массовой аудитории. Оно требует и всегда требовало не только определенного уровня образования, как общего, так и музыкального, но и больших нравственных усилий, напряженной работы души. Во-вторых, поклонники масс-культуры идут по пути наименьшего сопротивления, навстречу музыке, которая входит в их жизнь вместе с модами и веяниями века. И в-третьих, эстрада и рок-музыка получают исключительные преимущества не только в молодежной среде как акт протеста против «скучного, пошлого, дурного» мира взрослых, но и в программах радио- и телевещания. Часто ли мы слышим, что подобная политика в области музыкального воспитания — глубокое заблуждение? Увы, начиная с детского сада и кончая вузом, мы воспитываемся в духе приспособления к готовым шаблонам массового стадного вкуса, и каждое новое поколение пополняет аудиторию массовых зрелищ, толпу, поклоняющуюся идолу моды и так называемого прогресса. Положа руку на сердце, многие ли из нас, бывая на симфоническом концерте, станут переживать как некий празднично-магический ритуал момент, когда поднимется оркестр, приветствуя дирижера, потому что он и есть «тот маг, от жеста которого возникнет красота; он пожмет руку концертмейстеру — соло скрипке, и это будет похоже на заключаемый между ними мистический брак». Музыка несет в себе чудо, но, согласитесь, как-то странно слышать сегодня утверждение философа, что она неотделима от еще другого чуда, чуда рождения народа. «Что такое народ,— спрашивал некогда святой Августин,— как не собрание людей, объединенных общей любовью к одинаковому благу?» Музыка и объединяет людей любовью к красоте. Легко, конечно, усмехнуться при подобном рассуждении... Гигантский процесс технизации проник во все поры нашей общественной и частной жизни. Многие считают на полном серьезе, что театр, концертный зал становятся анахронизмом, а музыка XVII—XIX веков воспринимается как музейный экспонат. Стихия городской жизни предполагает шкалу иных цен и ценностей, чем зал филармонии. Не надо быть пророком, чтобы объявлять: если не остановить разрушение традиционных механизмов «культурной защиты» от агрессивности масс-культуры — фольклор, классику, где четко прослеживается понятие нормы, то мы очень скоро можем превратиться в нацию потребителей. Музыка, основанная на национальных и мировых традициях, делает нас тоньше, богаче, масштабнее в интеллектуальном и душевном плане — об этом нам скажут в любой лекции «по месту жительства», посвященной эстетическому воспитанию. Однако отдаем ли мы себе отчет, что катастрофически мало носителей подлинного искусства, которые отстаивают его перед лицом современного нигилизма? «Нигилизм в наиболее общем плане определяется обычно как отрицание ценности и смысла за совокупностью сущего. Отрицается целесообразность, закономерность, направленность в мире — и это входит в классическое ницшевское определение: «Что означает нигилизм? — Что высшие ценности обесцениваются. Отсутствует цель; отсутствует ответ на вопрос «зачем?». Нигилизмом может оказаться религия, если за ней реально стоит бегство от действительности, мстительное отношение к бытию и подобные моменты нигилистического комплекса»,— замечает филолог В. Бибихин, размышляя о том, как ставятся проблемы выживания нравственной, философской, политической, художественной культуры на Западе перед нигилистической угрозой. Честно признаемся: разве подобная проблема не стоит у нас? Если на наших глазах разрушается то, чем человек жив: любовь, вера в добро, в силу покаяния, в семью как «малую церковь», в родственность с природой — разве это не сигнал об опасности? В мире все взаимосвязано: если загрязняется среда обитания от звукового и видеозагрязнения, трудно уберечь и душу. Произошел какой-то сдвиг в нашем сознании, если мы, например, способны рассуждать о психоделическом роке, появившемся лет пятнадцать-двадцать назад, и не задумываемся над тем, что само это понятие взято из психиатрии — психоделики вызывают зрительные, осязательно-сенсорные галлюцинации, кошмарные сновидения. Когда размышляешь над всем этим, становится не по себе. Ясно, жизнь не развивается в координатах некоей конфуцианской неизменности, и слава богу. Но как все-таки быть с тем, что мы все меньше ощущаем связь с национальной жизнью, с почвой, которая размывается под напором массовой культуры? Недавно слушал в телепередаче признание довольно популярного композитора — на вопрос, любит ли он классическую музыку, ответил: «Да, иногда слушаю...» В зале сидели молодые ребята. Грустно было наблюдать, как равнодушно сообщал им создатель шлягеров о своих «привязанностях» к классике...

«Культура есть среда, растящая и питающая личность,— писал выдающийся мыслитель Павел Флоренский.— Но если личность в этой среде голодает и задыхается, то не свидетельствует ли такое положение вещей о каком-то коренном «не так» нашей жизни?»

Современное массовое искусство, как правило, заявляет о претензиях, которые принципиально не могут быть реализованы, поскольку не располагает соответствующими средствами. Что я имею в виду? В конце 60-х — начале 70-х годов в Европе и Америке необычайной популярностью пользовалась рок-опера английского композитора Эндрю Ллойда Уэбера «Иисус Христос — суперзвезда». Она была поставлена в Нью-Йорке, вышел двойной диск. За эффектными сценами незамысловатого сюжета трудно было почувствовать трагедию и величие личности, оказавшей определяющее влияние на развитие мировой цивилизации; а ритмы рока не давали возможности «вытащить» смысл происходящего сегодня, с современным человеком. Что хотят лидеры западных рок-групп? Они охотно объясняют: «Наши усилия направлены на то, чтобы управлять волею и мыслью людей». Группа «КИСС» внушает: «Я повелитель пустыни, я ваш железный человек, встань на колени перед богом рок-н-ролла». На сцену выходят, чтобы прославить сатану, проповедовать кровосмешение или порнографию.

...Студентам филфака МГУ показывали фильм «Стена» Роджера Вотерса, участника «Пинк Флойда». Полтора часа автор пытается изобразить психическое состояние героя, чье сознание разрушается, поскольку ни внутри себя, ни в мире нет опоры. В калейдоскопе событий угадываются реалии сегодняшнего дня, насыщенного предчувствиями Апокалипсиса, однако изобразительный ряд требует не эстетического, киноведческого подхода, а психоанализа. Натурально изображается распад физического и духовного в человеке. Подобная «эстетика» демонстрирует тупик рок-культуры. И отрадно, что здравый смысл западной общественности возобладал: события современной рок-музыки в сознании, скажем, англичан, французов или австрийцев — где-то на периферии. Сыграли роль работы философов, психиатров, социологов, духовенства с критикой феномена рок-н-ролла. Признаюсь, когда в первый раз довелось прочитать брошюру канадского автора Жан-Поля Режимбаля о рок-н-ролле как насилии над сознанием и душой молодого человека, стало несколько не по себе. Что, рок в самом деле виновник трагедии самоубийств? Сходен по силе воздействия с наркотиком? Его ритмы бесоодержимые, сатанинские?! Пошел к специалисту-медику с этой работой.

— Я не сведуща в области оккультных наук, однако то, что касается психофизического воздействия рока, по-моему, верно,— сказала кандидат медицинских наук нейрохирург клиники НИИ нейрохирургии имени Н. Н. Бурденко Людмила Александровна Гордеева.— Да, собственно, это вполне очевидно, стоит понаблюдать за подростками во время концерта рок-группы...

В музыке исключительную роль в «раскачке» эмоций играет ритм. Помню, как поразил английский фильм двадцатилетней давности. Точнее, не сам фильм, а второстепенный эпизод, связанный как раз с воздействием ритма на поведение человека. В кадре спокойные, даже безмятежные лица. Звучит песенка, нежный голос поет о любви к родине, вызывая ностальгические воспоминания британской пары о родительском доме — он и она очутились в Германии 30-х годов... Но вот голос становится напряженнее, меняется тональность. Лирическая мелодия превращается в маршевый ритм, который захватывает людей, они вскакивают, выбрасывая вперед руку в ненавистном всем нам жесте. И ты, сидя в зале, вдруг чувствуешь, как и сам поддался этому ритму,— ты напряжен, тревожно замерло сердце... В первый раз я тогда стала свидетельницей особого — в идеолого-психологическом ключе — воздействия музыки. Толпы людей, особенно молодежи в нацистской Германии, ничто, кроме идеологии, не «склеивало» в массу, готовую на все ради «великого фюрера», «великой Германии». Музыка может стать мощным инструментом политики, если знать элементарные законы психофизиологического воздействия...

Показателен в этом смысле стиль «хеви метл». Пульсация бас- и ритм-гитары, ударника, вызывая психическую реакцию организма, ускоряет сердцебиение, увеличивает содержание адреналина в крови, вызывает тошноту, сужение сосудов головного мозга, который подвергается волновым сигналам — звуковым, магнитным, световым. Вследствие этого влияния мозг изменяет режим работы.

В современном рок-концерте применяется стробоскоп. С его помощью получают световое излучение, в котором движение исполнителей в восприятии аудитории замедляется. Определенное чередование света и темноты приводит к ослаблению чувства ориентации, замедлению рефлексов. Например, стробоскопический свет с частотой 6—8 герц вызывает потерю глубины восприятия. С увеличением частоты чередования до 25 герц можно потерять способность к ориентации, поскольку вспышки света интерферируют с мозговыми альфа-волнами.

Технические средства позволяют «напитать» песню ультра- и инфразвуками. При этом электронные шумы, бит ЭМИ-ударника, бас-гитары, голос, усиливаемый мощными динамиками, использование низких частот (120— 140 герц), высоких — до 2 тысяч герц способно ввести слушателя в состояние, сходное с тем, что случается у потребляющего наркотик. «Хард метл», несомненно, вреден с биофизиологической точки зрения, поскольку ведет к перенапряжению нервной системы. Подросток испытывает эйфорию, галлюцинацию, истерические, психопатические состояния, энергия ищет выхода в стихийных неконтролируемых поступках. Интенсивность звука на рок-концертах порой доходит до 100—120 децибел. Напомню, для человека допустимый порог равен 55 децибелам. Слух у молодых меломанов нарушается, тогда как подобные нарушения свойственны, как правило, пожилым людям. Стоит задуматься: природа тысячелетия создавала уникальный орган для восприятия изумительной красоты звуков — шелеста листвы, журчания ручья, трелей жаворонка, шуршания гальки и плеска воды, а также гармонии божественной музыки Баха, Моцарта, Чайковского...— и этот орган разрушается в одночасье. И практически не восстановим. У рокоманов чаще наблюдаются сердечно-сосудистые заболевания, нарушения обмена веществ.

Итак, похоже, фантастическая «Популярная мелотехника» известного итальянского писателя Томмазо Ландольфи оказалась пророческой? В новелле рассказывается, что звуки могут представлять опасность как для слушателя, так и для исполнителя, способны весить тонны, вызывать рвоту, испускать зловония и даже... разрезать человека пополам! Что же получается? Если современная массовая культура немыслима без технического оснащения, то можно ли говорить, что искусство подобно технике будет все более усложнять свои средства, отбрасывая при этом средства классиков как якобы устаревающие? Аналогия для многих из нас соблазнительная, потому что мы ведь, чего греха таить, полагаем, что именно рок-музыка, вообще авангард, говорит нам о современном то, что Бах, при всей его гениальности, сказать не мог, в силу «ограниченности» своего времени. Может быть, это так, если речь о динамизме современной жизни, стрессах, космических скоростях и т. п. атрибутах конца XX века. Однако тут, по-моему, попахивает, так сказать, временным расизмом: считается, что мы знаем о мире больше, чем наши предки. Тогда как к истории искусства неприменима категория «прогресса», которая связана с развитием науки, вообще цивилизации. По мысли музыковеда О. Т. Леонтьевой, родившийся в XVII веке И.-С. Бах нисколько не «прогрессивнее» древних образцов музыкального творчества народов мира, а Бетховен нисколько не выше Баха. Иные композиторы нашего времени шли по пути «скоростного» развития и усложнений музыкального языка, стараясь «не отстать» от достижений научно-технической революции. Они уподобили процесс развития средств музыкальной выразительности течению технического прогресса вообще и оказались... перед фактом дегуманизации музыки, ее обесчеловечения, бездуховности. Присмотритесь к историческому культурному наследию. Искусство по определению должно давать духовные ориентиры. Вспомним еще раз Павла Флоренского. Еще в 1918 году он высказал глубокую и, как оказалось, архисовременную мысль о кризисе культуры: условие личности есть единство умного и чувственного, духовного и телесного. Такое условие хотят найти в культуре — поскольку она мыслится не выветриванием святынь, но первичным и самодовлеющим миром ценностей. «Что же такое, в самом деле, культура? Это — все, решительно все, производимое человечеством. Тут мирная Гаагская конференция, но тут и удушающие газы; тут Красный Крест, но тут и обдавание друг друга струями горящей жидкости... Тут Евангелие от Иоанна, но тут же люциферическое евангелие Пайка». Этот ряд «соответствий» куда как легко продолжить в наше время. В одной плоскости культуры находятся великая живопись эпохи русского возрождения и настенные календари с изображениями пляжных девиц, землетрясение в Армении и хоккейный матч, тревога по поводу заражения детей СПИДом и эйфория по поводу очередного конкурса красоты... Вернусь к размышлениям П. А. Флоренского о том, как в плоскости культуры отличить церковь от кабака или американскую машину для выламывания замков от заповеди «не укради» — тоже достояния культуры. Как в той же плоскости отличить Великий покаянный канон Андрея Критского от произведений Маркиза де Сада? Все это равно есть в культуре, и в пределах самой культуры нет критериев выбора, критериев различения одного от другого... Для определения истинных ценностей мыслитель предлагает выйти за пределы культуры, чтобы встать на точку зрения, откуда можно бы сравнить что есть что.

Спросим себя: выполняет ли современное массовое искусство, тот же рок, эстетическую задачу восстановления в человеке человеческого, возникает ли здесь эстетика, которая соответствовала бы социальному и нравственному идеалу общества? Что масс-культура несет нового по сравнению с классикой, с народным искусством прошлого, которое всегда выражало чувство меры, гармонии, за ним всегда и исполнитель, и слушатель находил идеал. Не буду спорить с тем мнением, что рок-музыка приближает нас к современности, что в ней наиболее полно отражен динамизм современной жизни или что рок-музыка имеет революционизирующее значение по отношению к нормам прежней развлекательной эстрады. Но не странно ли, что мы не замечаем очевидных вещей? Почему, например, такой авторитет в области музыки, как доктор искусствоведения, лауреат международной премии Роберта Шумана Д. В. Житомирский, не может публично высказать мнение о том, что рок-музыка на деле фанатично отрицает традиционные идеалы классики, где проявляется нравственная и эстетическая дисциплина; общительность соединяется с благородной сдержанностью; и вот это отрицание — тревожный симптом происходящих в самом человеке разрушений, которые являются частью экологической трагедии нашего века. Уважаемому специалисту обычно отказывают в публикации статей с критикой рок-музыки на том основании, что она лишь вызовет раздражение молодежи. А в то же время мы упорно пропагандируем и распространяем дискотеки по городам и весям страны. Между тем об этой форме времяпровождения, впервые появившейся в начале 70-х годов в США, американские газеты писали без особого восторга. Констатируя увеличение дискоклубов, печать отмечала, что громкая музыка, цветовые эффекты вредны для подростков. Снова вспоминаю разговор с нейрохирургом Л. А. Гордеевой.

— Несколько лет назад, когда моя дочка пошла на дискотеку, я однажды заглянула туда. Вы знаете, это пытка для ребят, только неосознаваемая ими. Слепящий свет, мощный звук не дают сосредоточиться. Может быть, мало кто знает, что «звуковое давление» воздействует на все органы, а не только на слух. Так, из коры надпочечника выделяется кортизон, который ослабляет печень, она с трудом выводит из организма вредные вещества, а среди них те, что ведут к раку. Очень вредна такая музыка для несформировавшегося еще мозга, а нарушенные (и разрушенные) структуры его не восстанавливаются...

— А как же аргумент в оправдание такой формы досуга, как борьба с гиподинамией?

— А вы взгляните на юные лица на той же дискотеке или во время рок-концерта... Думаю, подобный аргумент исходит от социально безответственных людей.

Мы ведь ломимся в открытую дверь, когда говорим о роке как о феномене воздействия на человека, сходном с воздействием алкоголя, наркотика. Об этом открыто говорят на Западе политики и социологи, писатели и психиатры, общественность. Исследователи насчитывают десятки психоэмоциональных травм, которые получает юный, как правило, слушатель рока. Среди них рефлекторная утрата способности к сосредоточению, нарушение памяти, мозговых функций, нервно-мускульной координации, депрессивные состояния, доходящие до невроза и психоза. Наконец, склонность к самоубийству и убийству, усиливающаяся при длительном слушании рок-музыки. Причем речь о массовых заболеваниях, а это не менее серьезно, чем гибель природы или алкоголизация населения. Социологи подсчитали, что подросток наш слушает музыку около трех часов в день. Если учесть, что индустрия развлечений все более превращается в идеологию, управляющую молодежным сознанием в масштабах страны, то надо честно признать: целое поколение соотечественников вырастает в беспамятстве. Любое общество заинтересовано в здоровом потомстве. Недаром гласит пословица: «Разложите молодежь — вы победите нацию». Между тем искусственно подогревается интерес к приезжим рок-звездам, заметно потускневшим на небосводе западной масс-культуры, поощрительно отношение молодежных массовых изданий к тому, как у нас копируют стиль, течения рок-музыки, тогда, как считают некоторые специалисты — и практики, и теоретики,— рок нужно не копировать, не развивать, а преодолевать. Иначе мы в самом деле окажемся в положении ученика колдуна, вызвавшего духов, но не сумевшего ими овладеть и погибшего.

Как справиться с «чарами колдуна»? Вопрос о такого рода «творчестве» ставил еще русский философ Сергей Булгаков в 1914 году: одержимость — это смерть для искусства; красота выходит «безобразна, бесславна, не имущая вида», тогда как подлинное искусство и творчество неотделимо от красоты, ею порождается, ею живет. Оно влюблено в мир, в природу, в человека... Можно вспомнить мысль американского писателя Гарднера: «Я убежден, что, когда прозвучит сигнал тревоги, хорошее искусство одолеет».

У нас есть, так сказать, «предпосылки», чтобы одолеть. Мы имеем высокопрофессиональную музыку, она собирает горячо заинтересованную, но узкую в масштабах страны аудиторию. У нас есть любители классической музыки, фольклора, прекрасные самодеятельные коллективы, владеющие традициями народного музицирования. Что же, запретить рок-музыку, мода на которую властвует над всеми музыкальными течениями?

Это путь наименьшего сопротивления, считает кандидат искусствоведения О. Т. Леонтьева, автор работ по современному музыкальному авангарду. Задача людей, которых у нас называют «работниками культуры», в том, чтобы методами воспитания, методами пропаганды, составлением радио- и телепрограмм, регулированием нотных изданий и контролем над производством грамзаписей и кассет создать такую музыкально-культурную атмосферу, которая помогла бы молодым любителям музыки сформировать вкус, воспитать способность критически мыслить. Тогда-то, относясь к чужой культуре с уважением, они будут беречь и свои традиции. Другого выхода просто нет.

А помните, как одно время наша печать, телевидение популяризовали «уроки Кабалевского» как выдающееся достижение советской педагогики? Вспоминаю уроки пения в школе. На слух разучивали песенку про чибиса, «Широка страна моя родная» и «Взвейтесь кострами...». На доске учительница чертила мелом нотную линейку и ставила нотные знаки, заглядывая в тетрадку...

О многом нам с вами и не нужно было бы сегодня говорить, будь система музыкального воспитания в стране совершенной. Основа его — народная культура и классика. Другого просто нет. Однако это требует труда и труда. Студенты консерватории идеальные, так сказать, носители музыкальной культуры, но их абсолютное меньшинство среди молодежи. А первичное или начальное музыкальное образование в стране — в плачевном состоянии!

Столь неуклонно и непререкаемо внедрявшаяся минпросом долгие годы «программа Кабалевского» направлена была на пассивное заучивание детьми немногочисленных и часто весьма сомнительных по своей музыкальной ценности песенных образцов. Программа была рассчитана «на урок пения» чаще всего в условиях тесного класса, где в лучшем случае дети получали готовые «образцы» музыки через звукозапись или расстроенное пианино, при этом пассивно воспринимая предписанное к слушанию. Педагоги не то что не владеют современными методами музыкального воспитания — они не слышали ни о системе японца Судзуки, основанной на коллективном практическом музицировании, ни о системе Карла Орфа, западногерманского композитора. Эта система широко распространена во многих странах, в том числе и социалистических. Основана она на материале музыкальной этнографии народов мира, рассчитана на живое творческое инструментальное и вокальное музицирование детей. Оно развивает в них природную естественную музыкальность. А это и есть первое условие охраны «внутренней среды» человека от вредоносных загрязнений.

Надо поскорее избавиться от принудительного ассортимента серых, нарочито инфантильных и назойливо дидактических «детских» и «школьных» песен, которыми закрывают ребятам путь к народной мировой музыкальной культуре. Известно, что простым назиданием, дидактикой нельзя научить профессиональным навыкам, заложить нравственные основы. Все это достигается желанием, что, кстати, было свойственно народу и на чем, собственно, строилась трудовая этика.

Мало ценим и достижения в отечественной музыкальной педагогике. В Литве, например, работает Эдуардас (Педагогический институт, г. Шяуляй). Он написал учебник музыки для школьников, который был бы хорошим подспорьем не только для литовских учителей. А недавно услышал о челябинце В. А. Жилине, который сумел создать интересную и эффективную методику, пользуясь русскими народными инструментами в сочетании с некоторыми основами музыкально-педагогической системы К. Орфа.

...Пишу все это и ловлю себя на мысли, что спорить-то вроде не о чем — чего же утверждать очевидные вещи! Не могу отделаться от впечатления, что слишком долго затянулся спор о том, нужна ли рок-музыка — не нужна рок-музыка. Так мы можем «проговорить» отпущенное нам всем время для дела и растворимся в стихии говорения, потому что так легко впасть в соблазн необходимости спора, который превращается в «дурную бесконечность». Но это-то в лучшем случае. В худшем получается то, о чем по другому поводу заметил член-корреспондент Академии наук СССР С. С. Аверинцев: «Когда люди перестают чувствовать себя не только разделенными, но и объединенными ситуацией спора, как занятия человеческого, когда они окончательно и безнадежно разучиваются понимать друг друга, они сами, по своей воле уступают все свои позиции и в придачу к ним нее свои моральные права — «нелюдям». А уж те приступят к делу, что называется, без дураков, те наведут порядок — свой порядок; и ужас будет в том, что людям даже не на что будет жаловаться. Все по заслугам».

Такой «нечеловек» может соглашаться и с «нами», и с «ними». Его обычно называют «терциус гаудэнс», в переводе с латинского «третий смеющийся»; третье лицо, извлекающее выгоду из борьбы двух противников.