В середине мая Дмитренко по поручению Чиверадзе выехал в селение Михайловка, лежавшее у слияния двух небольших горных рек, километрах в двенадцати от Сухума. Вечером на дороге, проходившей вдоль реки, он встретился с нужным человеком. Они сошли с дороги, и, пробравшись через густой орешник, сели на старый, поваленый бурей дуб.
Дмитренко хотел достать портсигар, хотел вынуть спички, но человек предупредил его. Шатающийся, неяркий огонек, прикрытый рукой от ветра и любопытных взглядов, осветил его морщинистый лоб и большую седоватую бороду. Резкие, прямые, как вырубленные, черты делали его лицо строгим и даже жестким. Зная, что собеседник не курит, Дмитренко прикурил и задул огонек.
– Что нового? – спросил он, затянувшись.
– Люди говорят, что Федор совсем плохой? – полувопросительно сказал человек и почему-то вздохнул.
– Раз говорят, значит правда, – неопределенно ответил Дмитренко. – Зачем вызвал меня?
Человек зацокал языком и, вытащив из-за пазухи бумажку, протянул ее Андрею Михайловичу.
– Передай Ивану Александровичу!
– А что случилось?
Прижавшись к Дмитренко вплотную, человек шепотом, точно боясь, что его услышат, спросил:
– Инжежера Жирухина знаешь? – И не ожидая ответа, добавил: – Плохой человек, смотреть за ним надо.
– Что, что такое? – насторожился Дмитренко.
Из торопливого, прерываемого вздохами и цоканьем рассказа он узнал, что приезжавший в Бешкардаш инженер Жирухин в конторе стройучастка повздорил с техником Лукой Сихарулидзе, тем самым Сихарулидзе, у которого шесть дочерей и ни одного сына. Лука был сухумской достопримечательностью, такой, как набережная, Ботанический сад или недавно созданный обезьяний питомник.
По словам рассказчика, дело было так. На строительстве задерживали выплату зарплаты и рабочие волновались. Пришедший в контору Сихарулидзе заявил об этом инженеру.
– Ну и хорошо, пьянствовать будут меньше! – цинично бросил Жирухин. Сихарулидзе вспылил, сказал, что у них семьи и дети, у него самого их шесть человек.
– Знаю, знаю, шесть девочек и ни одного мальчика, – засмеялся Жирухин. Увидев, что Сихарулидзе рассвирепел, он уже спокойнее сказал: – А тебе-то что, ведь тебе, кажется, платят вовремя. Или не хватает?
Лука ему ответил, что если не будут платить вовремя, люди уйдут со стройки. Тогда Жирухин засмеялся и, обняв его, спокойно сказал:
– И правильно сделают, если уйдут.
Видя, то Лука не успокаивается, он примирительно сказал:
– А ты-то что волнуешься за других? О себе лучше думай! – и, взяв под руку, отвел Сихарулидзе в сторону от начавших прислушиваться к их разговору рабочих. Бригадир монтажников Азиз Царба слышал, как Жирухин спросил Луку: «Хочешь хорошо заработать?» Вечером, в бараке, Азиз спросил у пришедшего из духана Сихарулидзе, о чем ему говорил инженер, но Лука насупился и не захотел с ним разговаривать.
– И это все? – разочарованным голосом протянул Андрей Михайлович.
– Почему все? В духане люди были, видели, как Жирухин пьянствовал с Лукой, а когда платил за стол, деньги давал ему, тебе это тоже мало? – возмущенно закончил рассказчик. – Понимаешь, покупают его!
– А где сейчас Жирухин?
– Уехал на головной участок, в Михайловку.
С моря потянуло ветром. Темнота казалась непроницаемой, но глаза, привыкшие к мраку, уже различали отдельные предметы. Желая размяться, Андрей Михайлович встал и почувствовал, как затекли у него ноги.
– Проводи меня до дороги, – попросил он и, не доверяя своему зрению, взял спутника за руку. Человек встал и потянул его через бурелом в чащу.
Пройдя густой кустарник, они спустились в придорожный кювет.
Увидев смутно белеющую дорогу, Дмитренко остановился.
Человек наклонился к Дмитренко:
– Скажи, Андрей, когда эта сволочь жить нам даст спокойно?
– Скоро, скоро, Шамуг.
– Зачем так говоришь, скоро, скоро? Ты серьезно отвечай, когда с тобой рабочий класс разговаривает. Или тебе они не мешают? – спросил человек сердито.
Дмитренко улыбнулся.
– Мешают. Только уличить их надо, за руку поймать.
– Почему тогда не ловишь? Мало мы тебе помогаем? Скажи, мало помогаем?
– Нет, хорошо. Только для суда недостаточно.
– Если надо, мы все к судье пойдем, наш он суд, поверить должен рабочему человеку.
– Да нет, дорогой, здесь одной веры мало, факты нужны. И потом, не один здесь Жирухинн замешан.
– Ты думаешь, мы не понимаем. Коечно, не один. Ты выясняй скорей, пожалуйста. Всех выясняй, нам жить нужно, – не отпуская руки Андрея Михайловича, настойчиво повторил человек. – Видишь, работы кругом сколько, а они мешают. Так и скажи Ивану Александровичу!
– Обязательно передам. Прощай, Шамуг, мне пора, – ответил Дмитренко, пожал своему собеседнику руку, поднялся на насыпь и, не оборачиваясь, широким шагом пошел в сторону селения.
Недалеко от поселка услышал негромкий перебор гармошки и смешок. У горки наваленных камней в обнимку сидела пара. Когда Дмитренко проходил мимо, женщина хлопнула обнимавшего ее парня по плечу, отодвинулась и нарочито громко засмеялась:
– Играй, Петро, веселей, да рукам воли не давай. А то товарищу завидно будет!
– Верно! – весело согласился мужчина и растянул меха баяна.
«Рабочие со стройки», – улыбаясь, думал Дмитренко.
Дойдя до первых домов селения, увидел огоньки, на секунду остановился, поставил пистолет на предохранитель и сунул его в карман.