Мы носим лица людей

Глава 19

Сказочный мир вокруг меня состоит из голубой, пронизанной солнечными лучами мерцающей невесомости. Сквозь мягкую ватную дрему я слышу, как грохают открывающиеся оконные рамы, как звенят, рассекая небо, утренние птицы, как гудят моторами машины, проплывая по лужам…

Уютная привычность деликатно нарушается, мягко смещаются ракурсы, тепло плеча под моей щекой сменяется на прохладную поверхность подушки.

Чьи-то пальцы убирают с моего лица выбившуюся прядь и заправляют за ухо.

Я знаю, кто рядом. Я чувствую, как он разглядывает меня.

В его объятиях так спокойно и сладко спалось.

Где-то между явью и сном я гуляю по воздуху. Это невозможно и противоестественно, но захватывает дух и заставляет замирать сердце…

Шаги удаляются, и в комнате тихо закрывается дверь.

Мир обретает меня только в полдень. От нестерпимой жары и высокой влажности простыня липнет к телу, по лбу течет пот. А душа не в порядке – дышу поверхностно и часто от ощущения, что в ней дымятся и шипят кусочки карбида. Я помню это чувство. Оно называется стыд.

Сажусь на кровати, тупо и долго смотрю на ползающую по стеклу муху.

Ничего предосудительного не произошло.

Ночью, когда весь мир выглядел по-другому, мы с Максом еще долго говорили о разных смешных, грустных, непознанных и потрясающих вещах. Моя голова лежала на его плече, а его рука – на моем. Маленькой девочке было спокойно, маленькое сердечко замирало. Мы и уснули в обнимку, но на этот раз не случайно. Дождь бил по подоконнику, родное сердце стучало у меня под ухом, а перед глазами кружился космос.

Я запуталась в невидимых узах.

Он – мой брат. Но я не знаю, где границы дозволенного.

Когда я, шаркая, появляюсь на кухне, бабушка широко улыбается, выдвигает для меня табурет и, растягивая гласные, громко произносит:

– Дарина! Доброе утро! Садись, завтракай. Ох, подожди, я только слуховой аппарат надену!..

Она выходит, а я усаживаюсь за стол и исследую рисовую кашу в тарелке. Пахнет вкусно: заботой и домом. Беру ложку, ем, присматриваюсь к окружающей обстановке. А вообще-то здесь чисто и мило: белые занавесочки, деревянная хлебница с нарисованным цветком, салфеточки, фиалки…

Как же странно, что одно и то же место может так поразному восприниматься – в зависимости от времени суток, угла зрения, наших эмоций…

Бабушка возвращается и занимает табуретку напротив. Она улыбается:

– Ну как? Есть можно?

– Угу.

– Твоя мама обожала такую кашу на завтрак. Моя мама когда-то могла обожать кашу на завтрак…

Я медленно жую, разглядываю бабушку, а она разглядывает меня. А ведь ей не больше шестидесяти. Ее глаза так похожи на мои, что я хочу отвернуться, но они так похожи и на глаза Макса, что я не в силах отвести взгляд.

– Да? – мямлю я.

– Ага! Катя обожала, а вот Наташа терпеть не могла. Они меня вечно с ума сводили! – улыбается бабушка. – Вот сама посуди: совершенно одинаковые внешне, а характеры – небо и земля. Наташка добрая и смешливая была, и минуты не могла на месте усидеть, полстраны объездила, будто хотела прожить сразу три жизни…

Бабушка отворачивается, быстрым, почти неуловимым движением смахивает с щек слезы и снова прячет их за улыбкой.

– А… мама? – Я почти шепчу.

– А твоя мама всегда была тихой и какой-то настороженной, что ли… Говоришь ей: «Кать, ты бы хоть на улицу вышла, во дворе поиграла…» Нет. Но стержень в ней был. Если решила – с пути не свернет. Когда привела твоего папу знакомиться, я в шоке была, выпила за вечер горсть валерьянки. Я была против их отношений, сразу это им и высказала. Наутро она собрала вещи и ушла. К нему. Насовсем… Да и я не подарок! Виновата… – отмахивается бабушка, встает, чтобы зажечь газ под чайником. – Ссоры их с моей подачи происходили. Не могла смириться с таким ее решением, долго пыталась влезть, развести… Вот чем все закончилось. Внучку за всю жизнь видела три раза… а Кати нет. Как и Наташи.

Бабушка устало опускается на стул, ее лицо становится гладким, неживым и серым.

Сегодня я определенно проснулась странной. Я чувствую резонанс с этим местом и с этой женщиной. Огромная часть моей пустой души должна была быть заполнена памятью об этом месте и любовью к ней.

Я подскакиваю со стула и изо всех сил ее обнимаю.

На самом деле ее легкий цветастый халат трогательно уютен и мил, и от нее замечательно пахнет ванилином и… бабушкой. Моей родной бабушкой.

Она покачивается под моим напором, но продолжает сидеть неподвижно и задумчиво.

– Когда тебе был год, вы с мамой ненадолго приезжали ко мне в гости. Ты любила фильм про маленького Мука, и мама перед сном пела для тебя песенку:

«…Спроси у жизни строгой, какой идти дорогой?

Куда по свету белому отправиться с утра?

Иди за солнцем следом, хоть этот путь неведом,

Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра…»[7]

Бабушка напевает эти слова и крепко-крепко меня обнимает. Мои глаза вовсю раздирает от слез, потому что я помню! Эту песенку я помню!