Мы одной крови — ты и я!

Глава седьмая

Дальше я не буду описывать все вот так — час за часом. Это и слишком долго, и ни к чему, хотя думалось и говорилось в эти первые дни много интересного. Но, с другой стороны, надо обрисовать, как отнеслись к этим необычным явлениям представители различных отраслей науки и вообще разные люди. Поэтому я кое-что буду пересказывать вкратце, просто для связности изложения, а некоторые сцены восстановлю более или менее точно.

Что касается моих личных дел, то надо отметить следующее. Во-первых, я на следующее утро рассказал все как есть Александру Львовичу и выпросил у него отпуск на десять дней за собственный счет. Признаваться начальству, почтенному доктору наук, что ты морочил ему голову, неприятно и рискованно. Но в данном-то случае это было вдвойне рискованно. Александр Львович сразу раскумекал, в чем тут загвоздка, и сказал:

— А кто может ручаться, что вы больше не будете?..

Верно, кто может, если я и сам не могу? Соблазн велик, а воля у меня нельзя сказать чтобы железная. Но я все же ответил Александру Львовичу, что если б я хотел действовать дальше в том же духе, то внушил бы врачу из районной поликлиники, что я болен, и он выдал бы мне бюллетень; а я хотел по-честному. И вообще я, мол, слишком уважаю Александра Львовича, чтобы… Но Александра Львовича я и вправду уважал, и прежде всего за то, что он превосходно разбирается не только в бациллах и вирусах, но и в людях. Что он мне лишний раз тогда и доказал. Скорчил этакую понимающую и сочувственную мину и говорит:

— Ну да, вы слишком уважаете Александра Львовича, чтобы не сообразить, что он и газеты читает, и с людьми разговаривает, и что до него дойдет, как вы демонстрируете этого вашего говорящего кота то в одном институте, то в другом, и при чем же тут бюллетень? А если вы еще и врача уважаете, то можете сообразить, что и врач газеты читает… а если даже не читает, то просто зайдет вас навестить, а вы либо где-то выступаете, либо у себя даете интервью… И опять же я, Игорь, вас слишком уважаю, чтобы допустить, что вы всего этого заранее не сообразили…

Но отпуск он мне все же дал. А по существу дела — о телепатии и говорящих зверях — не высказывался, только хмыкал весьма иронически.

Кстати сказать, насчет прессы Александр Львович несколько ошибся: пока появилась лишь эта милая заметочка в отделе происшествий «Вечерней Москвы» о том, как я спьяну полез целоваться с черной пантерой. Почему спьяну, когда я не пил в тот день ничего, кроме кофе, — это уж на совести автора заметки; но ему, видно, и в голову не пришло, что такой номер можно отколоть в абсолютно трезвом состоянии.

В тот же день я долго объяснял по телефону маме, что: а) я вполне здоров; б) Ольге все померещилось; в) я действительно чуточку подзанялся гипнозом, это нужно для одной темы; г) действительно, вирусы и микробы к гипнозу нечувствительны, но… д) возможно, что я несколько разбрасываюсь; е) я обязательно зайду в ближайшие дни.

Я сам понимал, что разговор получился в высшей степени неубедительный, и ничуть не удивился, когда вечером ко мне примчался Славка и будто мимоходом сообщил, что говорил сегодня с моей мамой и она-де почему-то нервничает.

Я хоть и не пришел в восторг, увидав Славку, но понимал, что от кого-кого, а от Славки никакая сенсация не укроется, и лучше уж сразу все выложить. Но я не знал, как начать, да и не хотелось что-то. Поэтому мы сидели и таращили глаза друг на друга: я, Славка и Барс. А потом я вяло пробормотал, что Барс научился говорить, — вяло и совершенно неубедительно. Славка, понятно, воспринял это как безответственный треп и сказал, что если мне совсем уж не о чем с ним разговаривать, так воспитанные люди в подобных случаях высказываются насчет погоды и деятельности Бюро прогнозов. Я даже не смог проявить вежливость.

— Да ну ее, погоду! — грубо сказал я. — Мне она сейчас ни к чему. Меня Барс интересует.

— Или кот, или я! — закатив глаза, противным тоненьким голосом пропел Славка.

«Ясное дело, не верит, — лениво думал я. — Да и кто бы поверил вот так сразу? Ах, и будет же потом Славка ругать себя за позорный скептицизм!» Это последнее соображение меня несколько оживило, и я уже более настойчиво повторил, что, мол, верь не верь, а Барс говорит и даже мысли читает. И увидел, что в светло-голубых глазах Славки мелькнула растерянность. Он захлопал своими белыми телячьими ресницами и с подозрением посмотрел на Барса. Потом решительно покачал головой и потребовал, чтобы я не валял дурака. Я вкратце рассказал, что произошло со мной за последние сутки, но Славка все равно не поверил.

— Вот что, старик, — нежно сказал он. — Дело ясное: ты переутомился. Ты подожди. Я человек откровенный. Простой и простодушный, как говорит один из героев книги братьев Стругацких.

— Бывает, — мрачно отозвался я. — И что же?

— Я сам, знаешь, очень люблю зверей. В частности — котов. Я их насквозь понимаю. С детства. Еще когда мы в Вологде жили, у нас был кот Багира, жутко до чего умный.

— Кошка?

— Это мы сначала думали, что он — кошка. А масть черная, потому и назвали Багирой.

— Выходит, ты его не насквозь понимал, — вяло отметил я.

— Ну что ты хочешь, мне тогда и семи не было.

— Слушай, ты мне брось насчет Багиры, ты насчет Барса высказывайся.

— Нет, я именно к тому, что у меня с Багирой был в точности такой же контакт, как у тебя с Барсом. Он меня, например, в школу провожал, как собака. Он когда вырос, действительно стал большой, как собака, девчонки его даже боялись. И он все понимал, я с ним о чем угодно мог говорить.

Барс все время внимательно слушал его; на этом месте он подмигнул мне.

— Ты считаешь, что он сочиняет, Барс? — небрежно спросил я.

Барс снова подмигнул. Славка покатился со смеху.

— Это ты его здорово обучил! — сказал он, отдышавшись. — Нет, правда. Багира зато через палку прыгал, служил и умел шипеть, как змея, по заказу. Как я ему скажу: «Багира, шипи!», так он сразу…

Барс презрительно фыркнул. Я думаю, что его просто раздражала шумная болтовня Славки. Барс не любил шума; когда у меня собиралась компания, он сначала некоторое время крутился около людей, знакомился, охотно подставлял баки и живот, однако все это ему быстро надоедало, и он уходил спать в другую комнату на шкаф. А сейчас он не уходил только потому, что улавливал общий смысл разговора, — ну, может, не столько смысл, сколько эмоциональную окраску плюс свое имя.

— Выскажись, Барс. Какого ты мнения об этом? — сказал я и начал внушать ему слово «мура».

— Мурра! — отчетливо произнес Барс.

— Ой, мама! — Славка прямо захлебнулся. — Ну, старик, ты и фокусник!

— Мам-ма, мам-ма! — гнусаво проговорил Барс, будто передразнивая его.

Славка вдруг перестал хохотать и испуганно уставился на кота. Барс подмигнул ему.

— Он это… что? — почему-то шепотом спросил Славка.

— То самое, что я говорил. А не веришь — не надо.

— Мам-ма, ммяхо, ммало, мурра! — выпалил Барс и облизнулся.

Славка долго молчал, остолбенев.

— Старик, да это же сенсация мирового масштаба! — завопил он наконец в диком восторге.

Это как раз и было то, чего я опасался! Я долго убеждал Славку, что никаких сенсаций сейчас не надо, что он погубит все дело, что надо серьезно изучить явление, а потом думать о сенсациях, публикациях, демонстрациях и прочих подобных вещах. Дело было нелегкое, но успеха я все же добился. Славка поклялся, что будет держать язык за зубами, а скажет под строгим секретом только моей маме…

— Маме я сам скажу, — перебил я.

— …и Веронике, конечно.

Вероника — это его невеста. Серьезная девица — ужас, какая серьезная! Высоченная — рост сто семьдесят два сантиметра, но ничего, красивая. Очень-очень положительная личность, и Славку все воспитывает: за уши тянет к идеалу.

— Хочешь с ней поссориться? — мрачно спросил я. — Она же все равно не поверит, а тебя сочтет треплом. Даже и не думай!

Славка сбычился и нахмурился, а потом, вздохнув, сказал, что я, может быть, и прав, но от Вероники все равно ничего не скроешь, она его насквозь видит.

— Как ты Багиру? — язвительно спросил я.

— Нет, старик, ты не смейся, — уныло возразил Славка. — Я знаешь что думаю? Что Вероника телепатка! Уж очень она все здорово угадывает!

Теперь уж я покатился со смеху. Да у Славки на лице все написано, при чем тут телепатия! Кто угодно прочтет. А при Веронике он вдобавок заметно глупеет, и все становится проще простого… И Славку она цукает в основном как раз за легкомыслие, за то, что он разбрасывается, вечно чем-то новым увлекается и «не имеет главного стержня»! Вот где Славка влип! Над другими привык издеваться, а это Вероникино словосочетание передал нам на полном серьезе, и уж мы над ним поработали всласть, выжали все, что могли, из этой «справки с последнего места работы»! Но за Веронику он все равно держится — опять же по закону контраста.

— Ладно, тебе видней, — сказал я. — Только пускай она не болтает.

«А впрочем, какой смысл особенно-то секретничать? — думал я. — Володя будет говорить с учеными, это одно наделает шуму. Да еще Валерка и Света раззвонят по всей школе. Где уж тут думать о конспирации! Да и Славкины обещания мало чего стоят — не утерпит он, захочется блеснуть осведомленностью. Ведь сенсация-то мирового масштаба, как он говорит… Ну и ладно, пускай себе треплется».

Утром мне пришлось выкроить часок, чтобы поосторожнее рассказать маме то, что она тем же вечером услыхала в драматическом и бессвязном изложении Славки. Мама держалась, надо признать, здорово: заявила, что в телепатию она всегда верила, что Барс — кот очень чуткий и интеллигентный и что вообще все это очень интересно, только необходимо соблюдать осторожность, не перенапрягать нервную систему, а то я очень увлекающийся — доведу и себя и кота до невроза.

Значит, ближайшие следствия всех этих разговоров были таковы: во-первых, я получил отпуск, во-вторых, Славка со всей присущей ему энергией включился в «Операцию „Контакт“» (название, конечно, он же и придумал) и начал немедленно выдавать на-гора массу афоризмов и идей. У Славки идей не меньше, чем у Валерки Соколова. Правда, он старше Валерки лет на семь и за этот отрезок времени успел приобрести уйму сведений по самым различным вопросам, но его идеи кажутся обычно не менее фантастичными и нелепыми, чем Валеркины.

Это и все о моих личных делах, — тоже не вполне личных, как видите!

А по линии, что ли, официальной события развивались так. Сначала Володя устроил встречу с нейрофизиологами и зоопсихологами, то есть привел ко мне домой одного доктора наук, трех кандидатов и еще одного, который тогда был без пяти минут кандидатом (теперь он уже защитил диссертацию). Потом Славка привел ко мне парапсихологов. Потом мы демонстрировали Барса, Барри, меня и Володю представителям всех этих трех наук в официальной обстановке, в присутствии представителей прессы. Кроме того, попутно я проверял возможности контакта на котах, собаках и прочих существах. Их мне в изобилии доставлял Валерка при условии, что Юра будет присутствовать при опыте с его Кузькой, Таня — при опыте с ее Китти, Сережа — при опыте со степным орлом, по имени Данко (ох, и дал же нам духу этот Данко!), ну, и тому подобное. Что касается кота Мурчика, то о нем я расскажу особо.

Кроме того, я вел бесчисленные разговоры и по телефону, и просто так, объясняя, что никакого шарлатанства тут нет; что дьявол тут тоже совсем ни при чем и что я лично атеист; что в нашей семье все психически здоровы, включая меня; что я не алкоголик; что ничего я детям голову не морочу, а если вам так кажется, то, пожалуйста, пускай ваш Толя (Коля, Оля, Валя, Ляля) ко мне больше не приходит, я и без того слишком занят; что я никого не разыгрываю и вообще мне не до шуток; что животные безусловно очень многое понимают, чего иной раз нельзя сказать о человеке, нет, не о вас лично, я с вами незнаком, а в принципе: есть люди, которым ничего не втолкуешь; что я не вижу, чем это мои опыты принижают достоинства человека, скорее наоборот; что если мой собеседник не верит «во все эти фокусы с говорящими зверями», то и пускай себе не верит, а мне-то какое дело…

У меня голова пухла от этих разговоров — по телефону, на пороге квартиры (посетитель рвался «хоть одним глазком взглянуть на волшебного кота», а я непоколебимо твердил: кот отдыхает, кот в данное время питается, кот соблюдает строгий режим — и так далее), на лестнице, во дворе, да где угодно!

— Нет, экскурсию ко мне нельзя! — в отчаянии говорил я в телефонную трубку, где убедительно журчал девический голосок. — Нет, даже для отличников я не могу сделать исключение!.. Нет, и частным порядком нельзя… Конечно, я знаю Свету Соколову, но она должна была вам объяснить, что кота нельзя переутомлять и нервировать… А если молча, так чего ж на него смотреть — кот как кот, и глаза обыкновенные… Нет, я не знаю, всякий ли кот может говорить, и не советую пробовать, нужен телепатический контакт… Да, я уверен, что животные понимают гораздо больше, чем мы это себе обычно представляем, и к ним надо относиться бережно и ласково, даже если они не разговаривают… Это верно, но простите — я очень занят…

Ну, в общем, отличные условия для экспериментального невроза, как у павловских собак. У Павлова отмечены разные условия: слишком сильные или слишком сложные раздражители; перенапряжение тормозного процесса; столкновение (непосредственное следование) этих противоположных нервных процессов. Три упомянутых условия у меня теперь имелись, а для создания невроза вполне хватало каждого из них порознь. Кстати сказать, свой тормозной процесс я и перенапрягал в основном с той целью, чтобы не распсиховаться совсем, так что получался замкнутый круг.

Помогали мне держаться радужные надежды и дружеские разговоры. В частности, с тем человеком, с которым меня познакомил Валерка, — с Иваном Ивановичем Коломейцевым.

Он живет в нашем же доме, только в другом подъезде, на втором этаже. Балконом его я давно любовался: там у него и дикий виноград удивительно разросся (а у меня он как-то хиреет), и гвоздики, и душистый табак, и чего только нет. Да и самого Ивана Ивановича, наверное, не раз видел на этом балконе, но как-то не приглядывался к нему. А жаль: мне бы и раньше полезно было с ним познакомиться. Но он мало с кем общается, разве что с ребятишками. Его дочь преподает в Валеркиной школе биологию, но она замужем и живет в другом районе, так что Валерка тоже не сразу узнал про Ивана Ивановича.

А познакомить он нас хотел потому, что Иван Иванович тоже занимается зверями и птицами. Вернее, взаимоотношениями человека и остальных обитателей Земли. И пишет об этом книгу. Статьи иногда публикует в газетах и журналах.

Он на пенсии, но не столько по старости, сколько по состоянию здоровья: тяжело ранен в конце войны, под Берлином, — ноги перебиты, он ходит с палочкой, левая рука плохо сгибается, и в легких осколок остался. По образованию он историк, но вот занялся этой проблемой и который год собирает материалы. Сам был охотником, но еще до войны бросил.

Это пока все об Иване Ивановиче, а как он мне облегчил жизнь, вы постепенно сами поймете.

А теперь — о первой встрече со специалистами. Об этом мне распространяться не очень-то хочется, потому что встреча прошла глупо; наверное, иначе и быть не могло, но я подсознательно рассчитывал на большее, хоть и строил из себя скептика. А раз ничего толкового не вышло, то я и счел всех этих специалистов дураками и невеждами. Володя и Иван Иванович сразу сказали мне, что я неправ, да я и сам это понял, но, вообще-то говоря, мне и сейчас кажется, что Ньютонов и Эйнштейнов среди этой компании как-то не обнаружилось.

Ну, продемонстрировали мы им Барса — он был недоволен и нервничал, но я его уговорил, и он работал вполне прилично, хоть и не безошибочно. А потом они задавали вопросы и высказывались.

Было их, как я уже упоминал, пятеро. Два нейрофизиолога, один невропатолог (он все порывался меня обследовать, но я так и не дался) и два зоопсихолога. Почему-то они все были удивительно похожи друг на друга, словно их Володя специально подбирал по принципу сходства: все темноволосые, очкастые, широколицые, сытые и одного примерно возраста — около сорока. Володя уверял потом, что я все это выдумал и вовсе они не так похожи, чтобы их путать, а я вот именно путал, кто что говорит и кто есть кто, и только невропатолога распознавал потому, что он все ко мне лип с этим обследованием. Тем более, что говорили они действительно в основном одно и то же, а именно — всякую чушь.

Нет, я все же хочу быть справедливым. Я их отчасти понимаю. И тогда понимал — ну, правда! Вы только представьте себе: приходит к вам такой элегантный и строгий молодой человек и предлагает — что? — посмотреть на говорящего кота! Ведь что такое говорящий кот, да еще и телепатический? Бред, антинаучная выдумка, дешевый розыгрыш. Только Володя с его солидностью и железной логикой мог уговорить их пойти на такое дело. Но пойти они пошли, видеть видели, а правильно оценить факты не смогли — это противоречило их убеждениям. А убеждения были несложные: животные мыслить не могут, это раз; телепатия — чепуха, это два. Исходя из этого, они и высказывались, с несущественными вариациями.

То есть если исходить из этих двух тезисов, то можно говорить в сущности лишь одно: что я гипнотизирую не столько кота, сколько их, и что все это им кажется, а кот ничего не говорит и ничего такого не делает. Вот уперлись на этом — и хоть ты головой об стенку бейся! Говорю я им:

— Ну, значит, вы находитесь в данный момент на крайних позициях субъективного идеализма, раз уверовали, что все это лишь ваше представление. И давайте-ка я вас, товарищи солипсисты, выведу из этого неприятного заблуждения способом, который подсказал один английский поэт.

И цитирую им стихи в переводе Маршака: «Мир, — учил он, — мое представление».

Но когда ему в стул под сидение

Сын булавку воткнул,

Он вскричал: «Караул!

Как ужасно мое представление!»

— Булавок, — говорю, — у меня нет, но зато у Барса четыре лапы и на каждой имеется пятерка отличнейших когтей. Внушу я ему сейчас, чтобы он вас обработал как следует, а потом вы будете иметь безукоризненный материал для решения вопроса: показалось вам или нет, что он вас исцарапал?

Разозлился я ужасно и, может, в самом деле натравил бы на них кота. Хорошо, что Володя вмешался и очень культурно закончил всю эту бредятину: сказал, что мы благодарны им за внимание, что принципиальная новизна явления действительно как-то обескураживает и не дает возможности сразу сделать достаточно обоснованные выводы — ну, и так далее и тому подобное. Они успокоились, сказали, что обдумают все это, посоветуются кое с кем; что явление безусловно любопытное, как его ни истолковывай, и стали прощаться. Я невропатолога все же уговаривал пожертвовать собой для науки и, в частности, для собственной диссертации (это он и был без пяти минут кандидат): пускай Барс его куснет разок, и сразу все будет ясно. Но он тоже не лаптем щи хлебал, говорит: мол, разве вы не слыхали об экспериментальных ожогах, даже с пузырями и отторжением эпидермиса, вызванных гипнотическим внушением? Никакое это, говорит, не доказательство — укус или царапина, все преотлично можно внушить; но все же с опаской на Барса озирается.

Володя и сам был не в восторге от своих специалистов. Но он сказал, что на такое дело трудно вообще кого-нибудь подбить (это я вполне понимал!) и что согласились в конечном счете люди, хотя и добросовестные, серьезные, но — он выразился изящно: излишне склонные к традиционному образу мышления.

Славка определил это их свойство иначе.

— Мозги у них давно заплесневели! — сказал он, радостно улыбаясь. — Нашел тоже твой Володя кого приводить: это же кретины с приличным стажем, им скоро за выслугу лет будут давать кретинскую спецнадбавку! Вот я тебе найду специалистов — это да!

Славка даже не очень хвастался: он всех знал и его все знали. Он действительно мог связать кого угодно с кем угодно в два счета. Меня он именно в два счета, не выходя из моей квартиры, связал с парапсихологами: созвонился по телефону, условился о встрече, и через день ко мне явились трое. С ними общаться было куда приятнее и интереснее, потому что ничего они не пытались с ходу отрицать, а по-деловому интересовались подробностями и попутно, этак запросто сообщали такие вещи, что у меня волосы дыбом становились, а Володя делал каменное лицо, не зная, как на это реагировать. Но о парапсихологах стоит рассказать подробно, потому что разговор с ними принес мне много пользы — прежде всего в том смысле, что раскрыл мне всю глубину моего невежества.

А сейчас скажу еще вот что. Сразу после неудачной встречи с учеными пришел ко мне Иван Иванович, посидели мы с ним часок-полтора, продемонстрировал я ему Барса: как он говорит, как мысли воспринимает, как тянется к общению с людьми. И вижу, Иван Иванович разволновался прямо чуть не до слез. Я тогда мало о нем знал и начал спрашивать: что да почему. То, что он сказал в ответ, сначала показалось мне очень уж преувеличенным, а потом я все больше и больше думал именно об этом.

— Кто знает, — сказал мне в тот майский ясный вечер Иван Иванович Коломейцев, снайпер Великой Отечественной войны, историк и зоопсихолог-практик, — кто знает, может быть, здесь и сейчас начинается один из великих путей перестройки всей жизни на Земле? Путь долгий и трудный, конечно, и прокладывать его будет нелегко, но если правильно и всесторонне оценить, куда он ведет, то… Словом, не исключена такая возможность, Барс, что в далеком будущем тебе поставят памятник, как первому, кто вступил в контакт с человеком!