Мы строим дом

3

Юртаев тихо напевает:

— И поросло травой забвенья…

Но жена играет что-то совсем непохожее на то, о чём думает Юртаев. В её музыке столько торжествующей силы, что инженер сбивается и больше не пытается спеть то, о чём он подумал, глядя на тёмный пустой двор.

Он думал о дружбе, которая поросла травой забвенья.

Во время войны жила в мезонине дома — его все называли гурьевским — эвакуированная из Ленинграда оперная актриса с дочерью красой-девицей Мариночкой. И Олег Гурьев и Юртаев, тогда ещё мальчишки-подростки, дружно, как и всё, что они до тех пор делали, влюбились в неё. BiMeere провожали её, вдвоём рвали для неё сирень и, подсаживая один другого, потихоньку, чтобы никого не разбудить, складывали букеты на Маринином подоконнике.

Олег увлекался музыкой. Всё собирался отец купить ему баян, да так и не купил. А потом оказалось—баян не нужен. Открылся у Олега голос, мальчишески ломкий, но Мариночкина мать услыхала в нём то, что другие услышали только через много лет, и начала учить его. Кончилась война, актриса с Мариночкой возвращались в Ленинград, Олег уезжал с ними.

На вокзале Юртаев говорил заплаканной Мариночке:

— Ты увозишь с собой моё сердце.

Ему в то время шёл двадцатый год, он уже учился в институте, и ему казалось, что впервые с сотворения мира так красиво и необыкновенно объясняются в любвя. Ей это тоже казалось, и, задыхаясь от слёз, она ответила:

— Я всю жизнь буду помнить о тебе.

Но как-то через год Серафима Семёновна, мать Олега, похвасталась: «Олежка хочет на Мариночке жениться». И тут же Юртаев получил письмо: «Все против нас: Олег, мама, вся моя родня — знаешь, какая это сила. Мне трудно».

Юртаев поехал в Ленинград, женился на Мариночке против воли всей её родни и вернулся в свой город доучиваться. Марина Юртаева тоже продолжала занятия — в консерватории. Отец и мать Олега отвернулись от Юртаева. Вековая дружба дала трещину. Кроме того, Василий Васильевич никак не мог привыкнуть к мысли, что дружок его сына босоногий мальчишка Юртаев, окончив институт, сделался инженером, хозяином цеха, где он — старый рабочий — был мастером.

Инженер Юртаев с высоты своего балкона видит тёмный двор, слегка посеребрённый хрупким светом тоненького месяца, и в глубине двора открытую дверь гаража. Из гаража падает на двор четырехугольник яркого света, и на нём, как на ковре, сидит Кызымов, свесив с колен испачканные машинным маслом руки с пухлыми ладонями. Свет из гаража освещает его круглое и тоже будто смазанное маслом лицо, гладко бритую голову, жирные плечи и грудь, обтянутую красной майкой. Он сейчас похож на какого-то блестящего толстого восточного идола, восседающего в храме.

Недалеко от него в тени видна тоненькая девичья фигурка. В светлом платьице она кажется особенно маленькой и хрупкой. Это Лиза Гурьева. Она сидит тихо, в задумчивой позе, что, по правде говоря, случается с ней не часто. Чего она не признаёт, так это тишины и задумчивости.