Мы в пятом классе

Мы с девчонками не дружим

Мы сидим в пустом классе — Серёжа, Володя и я.

Так легче разговаривать, когда не тридцать человек, а двое, трое, самое большее — семеро. Все всех видят, слышат, внимание меньше рассеивается.

Я прошу Серёжу:

— Расскажи мне какую-нибудь историю из твоей жизни.

Я предполагала, что он задумается, начнёт выбирать, какую именно историю рассказать: ведь в каждой жизни очень много разных историй, какую же рассказать? Но Серёжа начинает сразу. Про кошку. Как пришла к нему кошка с голубыми глазами. Он её не находил и не приносил, а она сама пришла к нему по домашнему адресу. И какая она была худая и нерешительная. А теперь живёт у него, её зовут Звёздочкой. Когда Серёжа уходит, Звёздочка спит в уголке дивана.

— Там ей хорошо. Вот так диван, а так форточка, ей совсем не дует. И маме она ничем не мешает — в уголке тихо лежит. Свернётся в бараночку, хвостом нос прикроет и спит.

Володе тоже хочется что-нибудь рассказать. Так часто бывает: человек молчит и не знает, о чём сказать. А когда другой расскажет что-нибудь, то и этому сразу хочется рассказать.

— Мы с мамой ездили в Ленинград на восемь дней, — говорит Володя, — в каникулы. Рассказать?

— Конечно. Расскажи, как вы ездили.

Володя очень вежливый, он рассказывает так, как будто читает. Сначала про Эрмитаж — там он смотрел картины. Потом про Невский проспект — там он ходил, проспект прямой, длина ровно один километр.

Зачем мне такой рассказ? Всё это давно известно. Но и перебивать человека не годится. Он продолжает. В Русском музее они смотрели картины. В Пушкине они смотрели скульптуры.

Я не выдерживаю. Вежливость вежливостью, но всему есть предел. Невозможно слушать про то, что и так знаешь.

— Прости, пожалуйста, Володя. А что было самым интересным для тебя в Ленинграде? Тебе, самому тебе, что больше всего запомнилось?

Глаза у Володи сразу загораются, щёки вспыхивают. Кончилась хрестоматия, она ему и самому надоела.

— Встретил Серёжу! — выпаливает он с восторгом.

И Серёжа тоже сияет.

Вот что было, оказывается, самым замечательным и памятным — встретить Серёжу! Того самого Серёжу, с которым Володя сидит за одной партой, живёт в одном доме и видится раз сто в день. Но, как хотите, а встретить в Ленинграде Серёжу, — это событие. Можно Володю понять? Конечно, можно. То — в классе или во дворе, а то — в другом городе. То каждый день, а то — в каникулы. Да, они там обрадовались друг другу совсем не так, как здесь. Это была неожиданность. Туманный замкнутый город. Невский проспект, река Фонтанка. И вдруг — радость! — идёт навстречу Серёжка! Свой, родной человек.

Да что тут долго объяснять?

— Давно вы дружите?

Они оба рады этому вопросу.

— С первого класса, — степенно отвечает Володя.

— Ты что? Ещё с сада! Забыл, что ли? — трепыхается Серёжа.

— А, да, с сада. Мы ещё там дрались.

Они охотно рассказывают, как играли в короля горы. Я не знала, что есть такая игра, но Володя и Серёжа сказали, что все дети, даже маленькие, эту игру знают и как же это я не знаю. А игра такая: надо забраться на ледяную или снежную горку и всех оттуда сталкивать. Они лезут вверх, а ты стоишь выше всех и сталкиваешь, и они катятся. И если тебе это удаётся и ты стоишь наверху долго, а тебя стянуть и столкнуть никто не может, то ты есть самый главный король горы. Звучит красиво — король горы. А вообще-то эта игра мне не очень нравится. Ну что это за игра — сам стоишь, устроился на верхушке, а других столкнул вниз.

— Володя, а ты часто бываешь королём горы? — спрашиваю, а сама думаю, что часто, — Володя сильный мальчик, он может любого одолеть.

— Редко. Я не очень люблю толкаться, мне всех почему-то жалко.

— А ты, Серёжа?

Маленький Серёжа мнётся, но отвечает честно:

— Я потолкаться люблю. Но королём бываю редко — разве всех столкнёшь?

Хорошо вот так сидеть и не спеша разговаривать. Все мы куда-то спешим, несёмся. А вот так посидеть, поговорить не спеша очень хорошо. Мне всё интересно, что они говорят. И ребятам, кажется, нравится этот разговор. Володя больше не пытается говорить вычитанными фразами, теперь он стал естественным, свободным — обычный живой мальчик. А сначала он просто смутился, вот и всё. Теперь и он, и Серёжа говорят с удовольствием и забыли, что я — писатель. Человек и человек. Так и должно быть между людьми.

— А девочки? С ними у вас, кажется, неважные отношения?

Вопрос мальчишкам не по душе. Нашла тоже о чём спрашивать. В мире столько всего заслуживающего внимания, а тут про девчонок. Особенно отчётливо это написано на лице у Серёжи. Он бы лучше рассказал ещё что-нибудь про кошку Звёздочку. Но меня интересуют отношения людей, это разве не важное? Я жду ответа, и Серёжа говорит:

— Они все ябеды.

Володя с удовольствием добавляет:

— Плаксы и подлизы.

— Все девочки? — спрашиваю я.

— Все до одной, — убеждённо отвечает Серёжа. А Савёлова ещё и отметки выплакивает. По рисованию ей три, а она поревела, поныла — четыре. Рисовальщица у нас больно нежная. У Нины Алексеевны не выплачешь, хоть обревись.

— Ха! — Это Володя. — У Нины Алексеевны даже тройку не выплачет никто, хоть Савёлова, хоть не Савёлова. Хотя вообще-то Нина Алексеевна Савёлову любит.

— А тебя?

— Что меня?

Он искренне не понял вопроса.

— Тебя любит Нина Алексеевна?

— Меня-а? — Володя, видно, никогда об этом не думал. Теперь задумался надолго, смотрит отрешённо. Такой уж характер: или ничего не скажет Володя, или скажет, подумав, взвесив каждое слово. — Меня Нина Алексеевна не очень любит. Я середняк, а она середняков — не очень.

— А тебя, как ты думаешь? — обращаюсь к Серёже.

— Не любит, — отвечает он сразу. — Меня все учителя не любят. Я верчусь. Они любят, кто спокойный, а я неспокойный. Они сердятся — если каждый будет вертеться, что получится. А по-моему, каждый — не будет. Один человек спокойный, а другой неспокойный.

Володя вдруг сообщает:

— Девочки все парочками дружат. Они не могут с нами дружить.

— Да мы сами с ними не хотим! — Серёжа более непримиримо и последовательно гнёт свою линию.

У Володи заметны хоть и небольшие, а всё же колебания —»они с нами не могут дружить». А если бы могли? Он не договаривает, но, может быть, он и не отказался бы.

А у Серёжи всё в жизни делится на две категории, всего на две — хорошее или плохое; чёрное или белое. Белое, светлое — Звёздочка, друг Вовка. Словом, всё хорошее. Чёрное, тёмное — девчонки.

— Мы с ними сами не хотим. Ябеды и плаксы.

— А Таня? — спрашиваю я. — Разве она ябеда?

Мне нравится Таня, я и не скрываю этого. Если хочешь откровенности, скрывать ничего не надо. А то получается нечестно: они откровенны со мной, а я с ними — нет. Мне нравится Таня. Мне кажется, я понимаю её, хотя ни разу не говорила с ней подробно — так, мимоходом. Я люблю таких людей — умных, тонких, немного печальных. Она всегда одна, но мне кажется, что такие, как Таня, умеют быть хорошими друзьями.

Мальчишки уставились на меня озадаченно. Почему это я спросила именно про Таню? Уж не она ли главная героиня повести? Эта тихоня? Пытаются отгадать. Мне хочется понять их, а им меня. Не столько меня, сколько мою будущую книгу. Но это пока невозможно: я и сама ещё многого не знаю. Что случится с героями? Кто как поступит? Не знаю, не вижу. Всё созревает постепенно, медленно. А пока я как перед глухой стеной. В такой период не верю ни в книгу, ни в себя. И кажется, что никогда в жизни не сумею написать ничего, ни одной стоящей строчки. Тревога, отчаянье, мученье, жуткое одиночество. Никто тебя не поймёт, никому не возможно объяснить это состояние. Правда, оно бывает у меня перед каждой новой работой. Но разве от этого легче?

А с ребятами разговаривать хорошо, тем более что разговор наш идёт легко, ничем мы друг друга не связываем, ничего друг на друга не нагружаем. Эта часть работы самая для меня приятная.

— Таня? А что Таня? — Володя поднимает брови домиком.

— Ничего. Пришло в голову, и спросила. Хорошая, по-моему, девочка.

— Новенькая, — туманно произносит Серёжа.

Это, видимо, следует понимать в том смысле, что пока она новенькая, ничего зловредного сделать не успела, но это вовсе не означает, что и в дальнейшем не сделает. Потому что она — девчонка, а с ними вечная история.

— Новенькая, — повторяет Володя. — Молчит пока.

— Может быть, стесняется? — не отступаю я.

Они молчат. Серёжа вертится на стуле. Володя неохотно говорит:

— Может быть.

Серёжа думает. Я довольна, что он задумался над моими словами. Всё-таки не зря я их сказала. Тут он произносит очень оживлённо:

— Она может прыгать со шкафа сразу на все четыре лапы! Представляете? Честное слово! Хотите, покажу, как прыгает?

И, не дожидаясь, пока я опомнюсь, он быстро залезает на шкаф. Маленький ловкий мальчик с тёмными кудрявыми волосами и быстрыми глазами.

— Смотрите!

Шкаф довольно высокий.

— Осторожно! — кричу я бесполезное слово. Бесполезное, конечно, но удержаться не могу.

Серёжа легко шлёпается со шкафа на четвереньки и смеётся.

— Видели?

— Видела, — вздыхаю я.

— Не так, — вдруг говорит обстоятельный Володя, — пусти-ка.

И тоже лезет на шкаф. Но он не такой проворный, как Серёжа, его я успеваю схватить за ногу.

— Всё, довольно, друзья дорогие. Вы устали, пора по домам.

— Нет! Мы не устали. Поговорим ещё!

— Ну, я устала. Мы ещё не раз поговорим с вами.

Мы вместе выходим на улицу. Вечер. Всё-таки светофоры похожи на новогодние ёлки. Особенно зимой.

На прощание Володя обещает:

— Мы вам ещё про серебро расскажем. Удивитесь.

А Серёжа говорит:

— В рыбный пойду, куплю хек для неё. Она умная, умнее всякой собаки, честное слово. Вот сейчас отопру дверь сидит в передней и в глаза смотрит.

В тот день мы ещё не знали, что Звёздочка не сидит в передней и не ждёт Серёжу.