Мятеж броненосца «Князь Потемкин-Таврический»

Глава одиннадцатая. ПОХОРОНЫ ВАКУЛЕНЧУКА

С первого же дня стоянки «Потемкина» в Одессе его команда стала быстро редеть. Мало кто знает, но на борту «Потемкина» на момент мятежа было 23 рабочих Николаевского судостроительного завода, при этом ни один из них никакого участия не принял. Более того, все они как один при первой возможности сошли в Одессе на берег. Вот тебе и гегемон революции! Об этом весьма удручающем для историков факте в советское время предпочитали помалкивать.

Еще семеро матросов спрятались в угольных бункерах углевоза «Петр Регир» во время перегрузки угля.

Любопытно, что ресторатор кают-компании (вольнонаемный судовой буфетчик, обслуживающий кают-компанию) броненосца, некий Сихарулидзе, после мятежа по несколько раз в день обращался судовую комиссию с просьбой оплатить ему долги офицеров. По воспоминаниям Березовского, он так всем надоел, что офицерские долги были оплачены настырному сыну гор из конфискованных на корабле судовых денег. Получив свои деньги, предприимчивый ресторатор тут же в Одессе также покинул борт негостеприимного корабля.

Небезынтересно, что в составе экипажа «Потемкина» насчитывалось тринадцать матросов георгиевских кавалеров, ранее служивших на героическом крейсере «Варяг», во главе с бывшим ординарцем командира крейсера капитана 1-го ранга Руднева Войцеховским. Весьма показательно, что ни один из варяжцев активного участия в восстании не принимал и не входил в состав никаких руководящих комиссий. А ведь они пользовались непререкаемым авторитетом, и их участие было бы весьма на руку организаторам восстания! Из всех варяжцев лишь матрос Федор Андрюхин бегал во время мятежа с винтовкой, но на этом, собственно, его участие в событиях и закончилось. Более того, почти все варяжцы при первой возможности сошли на берег и дружно вернулись в Севастополь в свой 32-флотский экипаж, к которому и были приписаны. Заметим, что никто из них не подвергся никакому наказанию. Поведение варяжцев вполне понятно. Все они уже свое отвоевали, были обласканы властью, стали георгиевскими кавалерами, что обеспечивало им до конца своих дней жизнь в почете и уважении. На «Потемкине» они только дожидались подписания мира с Японией и увольнения в запас. И тут появляется какой-то Матюшенко с дружками, убивает офицеров и стремится сделать из них государственных преступников. Зачем все это варяжцам было надо? Поэтому они приняли волне разумное решение, послали матюшенковцев куда подальше, собрали манатки и сошли на берег.

Ветеран «Варяга» и «Корейца» Войцеховский прожил долгую жизнь и уже в пятидесятые годы XX века был награжден тогдашним наркомом ВМФ Н.Г. Кузнецовым медалью «За отвагу» за бой в Чемульпо. Ветеран, по воспоминаниям знавших его, часто и с удовольствием рассказывал молодежи о столь памятном для него сражении «Варяга» с японской эскадрой, но всегда старался обойти молчанием свою «потемкинскую» эпопею.

Часть историков считает, что «кавалеры» покинули «Потемкин» еще в Одессе вместе с оставшимися в живых офицерами, чем вызвали большое смятение среди команды корабля.

Из оставшихся в живых офицеров были доставлены на берег лейтенант Клодт, старший штурман капитан Турин, ревизор мичман Макаров, младший артиллерийский офицер мичман Бахтин (в тяжелом состоянии), старший механик подполковник Цветков, полковник Шульц, минный механик поручик Заушкевич, вахтенный начальник прапорщик Ястребцев, гидравлический механик поручик Назимов, а также два инженера Николаевского завода, монтер фирмы «Дюфлон» и 20 рабочих. На борту броненосца остались младший врач Галенко (верный клятве Гиппократа), вахтенный механик подпоручик Калюжнов и трюмный механик поручик Коваленко — единственный из офицеров, кто добровольно примкнул к мятежникам.

Отметим, что в момент высадки офицеров на берег в порту полыхал пожар погромов и раздавались выстрелы. Поэтому офицеры до последнего момента так и не знали, куда их везут— то ли освобождать, то ли расстреливать. Именно поэтому подпоручик механик П. Калюжнов, испугавшись выстрелов на берегу, предпочел остаться на корабле.

Около 6 часов утра 15 июня к Новому молу Одесского порта подошли миноносец № 267, паровой катер и шлюпка с «Потемкина». Они доставили на берег тело Вакуленчука, почетный караул и делегацию матросов, около 40 человек.

Мертвого Вакуленчука положили на Новом молу с запиской на груди. «Почтеннейшая публика! Г.г. одесситы, перед вами лежит труп зверски убитого старшим офицером броненосца “Князь Потемкин-Таврический” матроса Вакуленчука, за то, что он осмелился заявить, что борщ никуда не годится. Товарищи, осеним себя крестным знамением и постоим за себя. Смерть угнетателям, смерть вампирам, да здравствует свобода. Команда броненосца “Князь Потемкин-Таврический”».

По другой версии текст записки выглядел несколько иначе: «Почтеннейшая публика! Перед вами лежит тело убитого матроса Григория Вакуленчука, убил старший офицер эскадренного броненосца “Великий князь Потемкин-Таврический” за то, что тот сказал, что борщ не годится. Отомстим кровопийцам! Смерть гнобителям, пусть живет свобода».

В любом случае в записке было написано полное вранье относительно Вакуленчука, у которого, как мы уже знаем, никаких претензий в отношении плохого борща никогда не было. Но какое это уже имело теперь значение? Труп убитого матроса должен был призвать к неповиновению властям теперь уже население Одессы. Умиляет и почти цирковое обращение — «почтеннейшая публика», но, как говорится, как могли, так и написали.

Вокруг покойника постепенно начали собираться любопытствующие. Находившиеся рядом с трупом матросы комментировали записку. При этом быстро нашлись те, кто тут же стал делать на покойнике свой гешефт. По воспоминаниям, подходившие к телу одесситы то и дело опускали деньги в некую кружку, жертвуя деньги на похороны моряка. Кто именно вовремя подсуетился и поставил около покойника кружку и куда делись потом собранные деньги, история умалчивает.

Историк Б.И. Гаврилов своей книге «В борьбе за свободу» пишет: «Как только делегация (матросов. — В.Ш.) ушла в город, казаки и полиция попытались разогнать потемкинцев, охранявших тело Вакуленчука. Рабочие, находившиеся в порту, сообщили об этом на броненосец. Судовая комиссия распорядилась приготовиться открыть огонь по казакам из корабельных орудий. На фок-мачте “Потемкина” взвился боевой красный вымпел. Матросы почетного караула крикнули рабочим, что броненосец открывает огонь. Этого было достаточно, чтобы казаки и полиция покинули порт».

Как мы уже писали выше, съехавшая на берег делегация матросов отправилась на поиски местных революционеров, а заодно и французского консула.

Разумеется, согласно версии советских историков, потемкинцы мечтали найти не просто каких-нибудь революционеров, а именно социал-демократов, а лучше всего б именно большевиков. Только им, и никому другому, желали доверить они свои революционные думы и планы, только от них ждали правильных советов. Ну, а на кой ляд, спрашивается, нужен был Матюшенко иностранный консул, да еще именно французский? Скорее всего, Матюшенко желал, чтобы о мятеже на «Потемкине» заговорил весь мир. Однако подвела грамотность, и он перепутал дипломата с журналистом.

Для предупреждения возможных инцидентов судовая комиссия «Потемкина» направила французскому консулу заявление и попросила передать его городским властям Одессы. В заявлении говорилось: «Почтеннейшая публика города Одессы! Командой броненосца “Князь Потемкин-Таврический” сегодня, 15 июня, было с корабля свезено мертвое тело, которое и было передано в распоряжение рабочей партии для предания земле по обычному обряду. После чего, пройдя несколько времени, была прислана этими рабочими на корабль шлюпка, что и заявила: стражу, стоящую у мертвого тела, казаки разогнали. Тело оставлено без надзора. Команда броненосца просит публику города Одессы: 1) не делать препятствия в погребении матроса с корабля; 2) учредить общее со стороны публики наблюдение над правилами; требовать от полиции, а также и казаков прекратить свои напрасные набеги, почему это все бесполезно; 3) не противодействовать доставлению необходимых продуктов для команды броненосца рабочей партией; 4) команда просит публику города Одессы о выполнении всех перечисленных выше требований. В случае, если во всем этом будет отказано, то команда должна будет прибегнуть к следующим мерам: будет произведена по городу орудийная стрельба изо всех орудий. Почему команда предупреждает публику и, в случае возникновения стрельбы, просит удалиться из города тех, которые не желают участвовать в противодействии. Кроме того, нам ожидается помощь из Севастополя для этой цели — несколько броненосцев, и тогда будет хуже».

Есть упоминания, что около трупа стоял матросский караул, есть упоминания, что, наоборот, никакого караула около Вакуленчука не было. Правы, видимо, и те и другие. Когда покойника привезли в порт и положили на молу, матросы некоторое время постояли рядом с ним, привлекая внимание к телу и приколотой на нем записке. Но стоять подле покойника было небезопасно, так как в порту начался грабеж, сопровождаемый драками и поножовщиной, а потом и грандиозный пожар. Поэтому караульные предпочли вернуться на корабль, и Вакуленчук был оставлен в одиночестве. Как говорится, мертвому все одно, а заботиться надо о живых. Фактически труп был брошен на произвол, а потому каким-то чудом не сгорел во время ночного пожара в порту. Впрочем, есть упоминания, что он все же обгорел. По крайней мере, хоронили Вакуленчука уже в закрытом гробу. А так как вся история с похоронами Вакуленчука была политической акцией, то закрытый гроб следует признать явно вынужденной мерой.

Как нам уже известно, во время мятежа на «Потемкине», по некоторым оценкам, было убито до тридцати матросов. Часть из них случайными шальными пулями, часть — вполне прицельно, — это были те, кто пытался спастись с броненосца вплавь вместе с офицерами. Однако по-человечески похоронить решили почему-то только одного Вакуленчука. Это говорит только о том, что на самом деле никакого уважения к Вакуленчуку, как к своему брату матросу, у Матюшенко и его сторонников просто не было. Мертвый Вакуленчук был им нужен лишь для того, чтобы привлечь к мятежу внимание одесской и российской общественности: вот, мол, перед вами зверски убитый офицерами невинный матрос, которого перед смертью еще насильно пытались кормить червивым борщом. Мертвый Вакуленчук был нужен исключительно для политической акции. Если бы он вдруг остался в живых, на его месте оказался бы просто другой труп.

Любопытно, что тела всех других погибших во время мятежа матросов, как и тела офицеров, были просто цинично выброшены за борт в море и торжественные революционные похороны были организованны только для Вакуленчука. Но Матюшенко и его окружение со своей акцией несколько опоздали.

Читаем воспоминания очевидца одесских событий 1905 года поэта А. Федорова: «Одессу похороны матроса уже не интересовали. Пользуясь попустительством властей, в городе начались массовые беспорядки и грабежи. В центр города и в порт потянулись деклассированные элементы, каких оказалось немало. Ночью вакханалия достигла своего апогея. В городе к этому времени началось нечто страшное. В оставшемся без твердой власти городе начался вселенский грабеж. В порт и в центр потянулся одесский люмпен — “ракло”. Все ждали только ночи, чтобы развернуться по-настоящему. И эта ночь настала!»

Б.И. Гаврилов в своей книге «В борьбе за свободу» пишет: «…Начались грабежи и пожары. По свидетельству очевидцев, “грабежи были делом городских отбросов, босяков, профессиональных воришек и “чистой публики”. Рабочие пускали в ход оружие, умоляли, просили, но ничто не помогало”. Полицейские агенты организовали разграбление винных складов с целью споить толпу и направить ее на погром. Однако призывы к погрому успеха не имели».

Газета «Пролетарий» сообщала: «Настроение толпы было зверское, озлобленное, но вся злоба была направлена против полиции. Во время грабежа один из босяков произнес речь приблизительно такого содержания: правительство прислало нам водку для того, чтобы мы напились и пошли избивать жидов, но этому не бывать; от водки мы, конечно, не откажемся, но бить будем только полицейских чиновников, а не евреев, потому что они — наши товарищи, наши братья и т.д. В толпе раздавались крики “ура!”, “долой полицию!” и т.п. Это свидетельствует о том, что приход “Потемкина” и митинги в порту не прошли бесследно даже для люмпен-пролетарских слоев — революционные настроения начали проникать и в среду деклассированных элементов, которые всегда были орудием реакции.

Направляемая агентами полиции толпа разгромила и подожгла товарные склады. При этом агенты обливали здания заранее приготовленным горючим составом, последовательно переходя от одного пакгауза к другому. В грабежах и поджогах принимали участие солдаты и казаки. Около 22 часов пожар охватил всю гавань, перекинулся на рабочие кварталы Пересыпи. К 24 часам из порта, спасаясь от огня, в город двинулись толпы народа. Но все выходы были оцеплены войсками. Солдаты стреляли сверху в людей, которые метались в огне и дыму. Только отдельным группам удалось прорваться наверх. Обезумевшие люди бросались на солдат с камнями и кусками железа, дрались врукопашную. В них стреляли в упор, добивая раненых прикладами. Штаб-офицер для особых поручений подполковник Сигалев докладывал генерал-губернатору, что в ту ночь войсками “всего израсходовано 1510 патронов, кроме того, поломано несколько прикладов…”»

Сухие строки официальных документов дополняет рассказ очевидца событий брата писателя В.Г. Короленко И.Г. Короленко: «По знаменитой парадной мраморной лестнице возвращались главным образом любопытные, наблюдавшие картину пожара и происходящие в порту события. Тут были, говорят, студенты, барышни и вообще интеллигентная молодежь. Кому удалось выбраться наверх к бульвару, должен был еще пройти через Екатерининскую площадь. Живущие поблизости ее утверждают, что никому не удалось пройти живому эту площадь, причем студентов и барышень избивали не только пулями, но и всякими другими зверскими способами».

Газета «Пролетарий» сообщала, что «кареты “скорой помощи” работали под выстрелами, но им удалось спасти лишь ничтожную часть раненых». Только по официальным данным администрации порта, погибло около 1260 человек. Эту страшную ночь из-за обилия пролитой крови одесситы прозвали «красной».

Несколько иную картину рисует в своих воспоминаниях поэт Л. Федорова: «Эта ночь дышала огнем и ужасом. В порту, где клокотало пламя, хищничали хулиганы и всякий сброд. Оттуда на извозчиках и подводах еще днем вывозились на глазах у всех товары. Жадность и дикость не пускали людей из этой раскаленной печи. Они разбивали бочки с дорогими винами и не только пили их, черпая картузами, шапками, руками, чем попало, — но и влезали в них, упиваясь до бесчувствия… тонули, захлебывались, сгорали в вине. Тут же катали разбитые бочки с сахаром, и кипящий сахар лился и заливал бесчувственные, горящие и просто опьяневшие тела. Их находили после в этих сахарных красных, как кровь, корках… Ужасные цукаты из человеческих тел! Тех, кого пощадил огонь, доканывали выстрелы. Из парка и с Николаевского бульвара всю ночь гремела артиллерия. Грохотали залпы и трещали пулеметы, как горох, падающий на железную крышу. В эту ночь никто не спал в Одессе. К утру пламя стало меньше. Как сказочный зверь, оно нажралось досыта и днем 16 июня, уже сонное, глотало все то, что было еще чудом пропущено им или не совсем сожрано. Черные обломки зданий, как кости изломанных им скелетов, торчали там, где накануне бился мощный пульс жизни. И среди обломков зданий грудами валялись скелеты, да кое-где стонали, умирая, обгорелые, раненые, искалеченные люди. Доктора, санитары, полиция подбирали их, сваливали в уцелевшие вагоны, на телеги, увозили в больницы. Это была, однако, только часть. Множество народа, застигнутого пламенем и выстрелами, ища спасения, бросалось в воду и погибало в море. Долго потом всплывали трупы, и водолазы и рыбаки захватывали со дна человеческие тела»…

А потом началось массовое бегство людей из Одессы. С. Орлицкий пишет, что он был потрясен, как быстро деморализация охватила людей, которые сутки назад ратовали на митингах за свободу. Обезумевшие от страха активисты недавних беспорядков и агитаторы шумных митингов в панике затаптывали слабых и стариков, сталкивали с подножек вагонов барышень и дам. Среди беженцев оказались и комитетчики, готовившие сепаратистское восстание в пользу Южнорусской республики. Теперь, сидя в вагонах уходящих из Одессы поездов, они сокрушались о погибших в городе ценностях и ругали правительство за то, что оно не смогло навести порядка в Одессе! Парадокс истории: одесское отребье — «ракло» — сорвало честолюбивые планы комитетчиков, мечтавших создать иудейское царство на юге России. Члены комитета, казалось, предусмотрели все, кроме алчности одесского люмпена, и это их погубило…

Утром 16 июня, когда пожар в порту несколько затих, потемкинцы отправились в порт на разведку. Оказалось, что солдатам и пожарным удалось локализовать пожар. Нашли матросы и брошенное ими накануне тело Вакуленчука. Как оказалось, его спасли все те же солдаты и пожарные, соорудив вокруг трупа баррикады из мешков с песком

Правительственное сообщение от 22 июня 1905 года: «Усилению среди рабочего населения города Одессы брожения, перешедшего 15 июня в открытый мятеж, сопровождавшийся убийствами, грабежом и поджогами, способствовало следующее, хотя и не стоящее в непосредственной связи с обнаружившимися ранее беспорядками в Одессе, прискорбное, позорное и беспримерное в летописях русского флота событие. В четыре часа утра этого дня на Одесский рейд пришел из Тендровского залива броненосец Черноморской эскадры «Князь Потемкин-Таврический», от борта которого отвалила шлюпка с трупом матроса. Покойник сопровождавшими его матросами был положен на молу с пришпиленной на груди запискою, гласившею, что матрос Вакуленчук убит офицером невинно за высказанное им недовольство пищей, что все офицеры броненосца убиты командой и с броненосца ответят орудийным огнем по городу, если со стороны начальства порта сделаны будут попытки убрать труп или приблизиться к судну».

Обрадовавшись, что Вакуленчук никуда не делся, судовая комиссия решила послать делегацию к военным властям с требованием разрешить похоронить Вакуленчука на городском кладбище. Власть, разумеется, заявила, что не допустит похорон мятежного матроса. На это Матюшенко предупредил этих представителей, что в случае противодействия «Потемкин» будет стрелять из орудий.

По свидетельству одесских историков, разрешение на похороны матроса на Одесском военном кладбище было вынесено вовсе не из-за угроз Матюшенко. Этого добился настоятель Свято-Николаевской церкви Иона Атаманский. Именно он уговорил городского голову дать разрешение на похороны Вакуленчука, несмотря на то что тот был мятежником.

Заметим, что к этому времени местные бандиты орудовали по всему порту. Даже в толпе, стоящей вокруг убитого Вакуленчука, был убит заточкой человек, который обнаружил в своем кармане чужую руку. Позднее, разумеется, напишут, что это был некий сыщик, который якобы намеревался спровоцировать около мертвого матроса некий погром (?), за что был без лишних слов и зарезан бдительным боевиком.

Одновременно трое матросов отправились с броненосца за мясом на городские бойни. По дороге туда один из них был убит, остальные арестованы. Известие об этом озлобило команду «Потемкина». Однако немедленного возмездия не последовало. Матюшенко решил все же вначале похоронить своего «друга».

Командующий гарнизоном генерал Каханов предложил делегатам броненосца похоронить Вакуленчука в два часа ночи. Матюшенко, Фельдман и Березовский сочли это наглой дерзостью. Затем пришло письменное разрешение хоронить Вакуленчука в два часа дня, причем даже с отданием его телу воинских почестей. Городские власти не желали нагнетать обстановку. Для сопровождения тела на кладбище разрешалось послать караул из 12 человек. В ответ на это потемкинцы отправили на берег арестованных офицеров броненосца. Наступило шаткое перемирие.

В полдень представители гражданских властей, минуя военных, прислали на броненосец свою депутацию, прося не обстреливать город и обещая помощь в снабжении углем и провизией. Матюшенко, Фельдман и Березовский на это согласились, но предупредили, что, если заказы не будут выполнены до 19 часов, броненосец откроет огонь.

В своем репортаже из бунтующей Одессы 1905 года журналист Орлицкий почему-то специально отмечает, что фамилия убитого во время мятежа на «Потемкине» матроса была не Вакуленчук, а Омельчук. Кстати, эту же фамилию сообщает и командир Одесского порта генерал-майор Перелешин в своем донесении о факте захода броненосца в Одессу. Кому и для чего нужно было менять фамилии, непонятно, скорее всего, — это следствие обычной воинской неразберихи. Да и дело уже не только в фамилии. Было ли выставленное на молу тело телом матроса, убитого на борту броненосца? Матросы-бунтовщики остаются матросами, следующими морским традициям, — тела умерших в море следовало предавать морю, тем более в летний зной. Были ведь и другие покойники на борту — четверо матросов во время стрельбы на борту броненосца с перепугу оказались в воде и погибли под пулями своих соратников, стрелявших в лейтенанта Григорьева и прапорщика Ливенцева, пытавшихся добраться вплавь на борт миноносца. Тела их были подняты на борт. И вдруг эдакое кощунственное представление! За этим событием явно прослеживается помощь морякам со стороны режиссера или будущего консультанта режиссера!

В «Календаре русской революции» петроградского издательства «Шиповник» за 1917 год в описании одесских событий июня 1905 года изложено, что во время первого столкновения с полицией был убит не один, как считалось ранее, а двое рабочих. «Один из трупов украла полиция, а другой рабочие подняли на носилки и с пением “Варшавянки” понесли по рабочим кварталам». Возникает вопрос зачем полиции было воровать труп второго погибшего рабочего? Появляется полубредовая версия, что труп рабочего был припрятан по указанию руководства Комитетом и использован по согласованию с руководителями мятежа на «Потемкине» для накала революционных страстей. Может, это и явилось причиной странной путаницы с фамилиями? Революционная печать очень много писала о митинге рабочих и матросов у тела Вакуленчука; существуют даже художественные полотна, посвященные этому торжественному акту, по сей день существует ритуал возложения цветов к памятнику в порту. Однако ни в одной из публикаций ни слова не говорится о факте самих похорон. Не странно ли? Настораживает и тот факт, что в ходе войны и многочисленных последующих инвентаризаций на стеллажах Одесского областного архива утрачены даже те документы по Одесскому восстанию, которые там были до 1956 года…

Около 16 часов состоялись похороны Вакуленчука. Во время них соблюдались православные обряды. Вначале прямо на портовом молу у тела Вакуленчука была отслужена панихида, которую провел корабельный священник отец Пармен. От участия в самих похоронах он отказался и скрылся на берегу. И правильно сделал! По показанию командующего Одесским округом генерала Безраздецкого именно от отца Пармена были получены первые точные сведения об обстоятельствах мятежа.

Тогда матросы велели присутствовать на похоронах настоятелю Свято-Николаевской карантинной церкви отцу Ионе. Его предупредили, что если он откажется сопровождать похоронную процессию, то труп Вакуленчука отнесут к подножию памятника Екатерине II, после чего начнется обстрел Одессы из орудий «Потемкина».

Это был самый настоящий шантаж, и отец Иона вынужден был уступить и согласился отпеть убитого у могилы. Речь отца Ионы у могилы не слишком понравилась матросам Он сказал им следующее: «Вы, братцы, стоите перед гробом, в котором видите жертву своего ожесточения, плод вашего противозаконного отношения к службе…»

После отпевания в церкви траурная процессия двинулась по городу. Как писал участник восстания Зиновьев, потемкинцы считали, что похороны по православному обряду будут способствовать сплочению восставших матросов с широкими массами пролетариата, «среди которых тогда были сильны религиозные предрассудки, и многие еще не допускали мысли о похоронах без участия попа». Так что искренности в церемонии особой не было, да и особого сплочения не получилось. Одесситы поглазели на процессию и разошлись.

Одна из самых популярных легенд потемкинской истории — это легенда о грандиозных похоронах Вакуленчука в Одессе.

Начало этой легенде положили левые газеты, которые преследовали при этом свои конкретные цели. Описание похорон из газеты «Пролетарий»: «Гроб в серебряном катафалке, окруженный двенадцатью матросами, с попом во главе и хоругвеносцами, двинулся медленно по Преображенской. За гробом шла толпа, постепенно увеличивавшаяся в конце Преображенской, тысяч в пятнадцать. На окраинах присоединилось еще тысяч пять. Балконы были усеяны народом так же, как и прилегавшие улицы. И особенно много было рабочих на окраинах города… Шли стройно, без песен и без знамен…» Над могилой набежавшие ораторы говорили страстные речи. Разошлись при возгласах: «Долой самодержавие!»

В советские время главным популяризатором легенды о массовости похорон Вакуленчука стал уже знакомый нам К.И. Фельдман, который написал в своих воспоминаниях, что похороны Г.Н. Вакуленчука «вылились в грандиозную демонстрацию. Тридцать тысяч одесских рабочих вышли провожать тело павшего в бою героя». Вторят Фельдману и некоторые потемкинцы. В частности, минно-машинный квартирмейстер И.А. Лычев также «воспоминал», что «похороны Вакуленчука превратились в грандиозную революционную демонстрацию» и что за гробом «сплошной стеной» шла «многотысячная процессия рабочих и трудящихся Одессы». Об этой же «бурной», «мощной» и «грандиозной» демонстрации писали вслед за ними и советские исследователи истории восстания С.Ф. Найда, Р.М. Мельников, М.А. Столяренко, каждый увеличивая и увеличивая масштабы народной демонстрации почти до вселенских размеров.

На самом деле никакой демонстрации не было и в помине. Как оказалось, о столь грандиозном мероприятии ничего не знала городская полиция, та самая, которая, по воспоминаниям «очевидцев», испуганно пряталась в подворотнях от всенародного гнева. По свидетельствам очевидцев, в похоронах Вакуленчука участвовало несколько десятков человек и почетный караул из двенадцати невооруженных матросов. По другим свидетельствам, матросы были вооружены. Из воспоминаний И.И. Капниста: «…пара гнедых, запряженных в катафалк, за ней матрос-горнист и отделение матросов без лент. Слава Богу, “георгиевскую” сняли, но с ружьями и амуницией. Не было ни приветствий, ни других выкриков. Матросы шли молча и, видимо, смущенные».

Здесь Капнист упоминает георгиевские ленты, которые носили на бескозырках матросы Черноморского флота, в отличие от обычных черных, которые носили балтийцы. Георгиевские ленты были пожалованы черноморцам за подвиги в Крымскую войну 1853—1956 года императором Александром II. Факт того, что на похоронах матросы сняли даренные царем почетные ленты, весьма примечателен.

Из письма Иллариона Короленко своему брату, известному писателю Владимиру Короленко: «Из-под моста выехала колесница с гробом, предшествуемая священником, фонарщиками и прочими аксессуарами, а впереди и сзади человек по 15 матросов с “Потемкина”. Было только еще несколько человек штатских…»

Обратимся к воспоминаниям стоящего вне всякой политики и вне всяких группировок поэта А. Федорова. По его воспоминаниям, во второй половине дня 15 июля, проходя по Гаванской улице, он столкнулся с весьма странной процессией, поднимающейся из Карантинной гавани. Федоров пишет: «Запыленные матросы, всего человек восемь—десять, шли за гробом, поставленным на дроги. Некоторые были одеты в матросские куртки, а один из них был в желтом замазанном дождевике. Позади этой странной процессии ехала карета, а в ней за стеклами виднелись какие-то совсем чуждые этой компании физиономии и опять-таки — матросская куртка».

Вопрос о том, кого же все-таки хоронили в тот день, рабочего или матроса, думается, теперь уже вряд ли когда-либо будет разрешен. Вакуленчук или Омельчук, матрос или рабочий… А может быть, не столь торжественно хоронили какого-то другого матроса, погибшего во время мятежа

Можно предположить, что и «чуждые физиономии» — это, скорее всего, представители все того же загадочного Комитета, о котором писал журналист Орлицкий. Поэтому нет ничего странного, что именно они и «курировали» захоронение теперь уж точно невостребованного загадочного тела.

Любые измышления, размышления вокруг темы проводов покойника, похорон всегда вызывают мерзкие, брезгливые ощущения, а в нашем случае даже сатанинским душком отдают, поэтому, если кто и посчитает кощунственной мою версию с конкретной историей похорон, — я готов выслушать более убедительные аргументы по конкретному сюжету.

По прошествии ста с лишним лет, когда отошли в мир иной все свидетели тех давних событий, мы вправе принять к сведению и информацию этой статьи-агитки анонимного автора, и воспоминания А. Федорова, фигуры достаточно известной в Одессе 20-х годов.

Несмотря на очевидную ложь, версия о «массовой» и «политической» демонстрации вошла в многотомную «Историю СССР», Большую советскую энциклопедию и другие издания.

Однако трансформация обычных похорон в массовую демонстрацию была совсем не случайной, а имела под собой серьезную политическую подоплеку. Эта подоплека связана с пересмотром в советской литературе роли в восстании матросов Вакуленчука и Матюшенко. Дело в том, что откровенный садист, убийца и террорист Матюшенко при всем желании не вписывался в образ классического героя революции. По этой причине предпочтение в «геройстве» было отдано Вакуленчуку. Последний был для этого очень удобной фигурой, так как был убит в самом начале восстания и в силу этого еще ничего не успел натворить такого, что огорчило бы историков революции, а наоборот, стал героем-мучеником.

Именно поэтому именно Вакуленчук был посмертно возведен на все мыслимые и немыслимые пьедесталы. Он посмертно стал и одним из организаторов Севастопольской матросской Централки, и руководителем социал-демократической организации «Потемкина», он стал великим матросским вожаком, верным большевиком-ленинцем и, конечно же, истинным вдохновителем и руководителем восстания. Лидирующее положение в руководстве восстанием Вакуленчука всегда особо подчеркивалась нашими историками фактом его гибели от рук офицера.

Что касается анархиста и убийцы Матюшенко, то он стал лишь «одним из руководителей восстания», а иногда и не слишком прилежным учеником Матюшенко. Общее резюме было таким; если бы Вакуленчук остался жив, то все дальнейшие события на «Потемкине» развивались бы совсем иначе, а именно в нужном для большевиков русле. Что же касается Матюшенко, то он, при всей своей преданности делу революции, был еще малоопытен и, что самое главное, не являлся членом партии большевиков, а значит, не мог руководствоваться гениальными статьями В.И. Ленина, что и предопределило во многом поражение восстания. В реальности же в 1905 году все было наоборот — о Вакуленчуке писали исключительно как об убитом матросе, зато о Матюшенко — как о предводителе мятежа.