Мятеж на «Эльсиноре»

ГЛАВА XXI

Сегодня, на двадцать восьмой день пути, рано утром, когда я пил кофе, мы, все еще под пассатным ветром, пересекли экватор. И это событие ознаменовалось убийством: Чарльз Дэвис убил О'Сюлливана. Бони, худой, как щепка, с дряблой физиономией юноша из смены мистера Меллэра, первый принес эту новость. Мы с мистером Меллэром тотчас же пошли в лазарет, и вслед за нами туда вошел мистер Пайк.

Кончились невзгоды О'Сюлливана. Человек с верхней койки ударом свайки оборвал последнюю нить печальной жизни этого помешанного.

Я не пойму Чарльза Дэвиса. Он преспокойно сидел на своей койке, когда мы вошли, и прежде чем ответить мистеру Меллэру, так же спокойно стал раскуривать свою трубку. Он, несомненно, не сумасшедший. Он хладнокровно, с заранее обдуманным намерением убил беззащитного человека.

– Почему ты это сделал? – спросил его мистер Меллэр.

– Потому, сэр, – начал Чарльз Дэвис, поднося вторую спичку к трубке, – потому… пуф, пуф… что он мешал мне спать. – Тут он поймал на себе горящий взгляд мистера Пайка. – Потому… пуф, пуф… что он мне надоел. В следующий раз… пуф, пуф… я надеюсь, прежде чем поместить кого-нибудь в одной каюте со мной, будут выбирать людей осторожнее. Да кроме того… пуф, пуф… верхняя койка мне не подходит. Мне вредно карабкаться наверх, и я… пуф, пуф… займу нижнюю койку, как только уберут О'Сюлливана.

– Да почему же все-таки ты это сделал? – зарычал мистер Пайк.

– Я уже сказал вам; сэр: потому, что он мне надоел. Мне наскучило его бормотанье, и вот нынче утром я выпустил его душу из тела. О чем вы хлопочете? Ведь человек уже мертв. И я убил его из чувства самозащиты. Я знаю законы. Какое право вы имели посадить буйного сумасшедшего со мной – больным, беспомощным человеком?

– Клянусь Богом, Дэвис, ты не дождёшься своего жалованья в Ситтле, – разразился мистер Пайк. – Убить помешанного, связанного, безобидного человека! Я тебе этого не спущу, мой голубчик. Ты полетишь за борт следом за ним.

– А вас за это повесят, сэр, – ответил Дэвис как ни в чем не бывало. Он перевел на меня спокойный взгляд. – Я прошу вас, сэр, запомнить, чем он мне грозил. Вы покажете это на суде. А что он будет висеть – это верно; если только меня спустят за борт. Я знаю все его грешки. Он боится суда. Не один раз его обвиняли в убийствах и в зверском обращении с людьми во время плавания. Я мог бы всю жизнь прожить на покое на одни только проценты с тех штрафов, которые переплатили за него владельцы судов, где он служил.

– Заткни свою глотку, пока я не свернул тебе шеи! – заорал мистер Пайк, бросаясь к нему, с поднятым кулаком.

Дэвис невольно отшатнулся. Плоть его была слаба, но дух бодр. Он быстро овладел собой и чиркнул новой спичкой.

– Ничего вы со мной не сделаете, сэр, – проговорил он насмешливо под грозящим ему кулаком. – Я не боюсь смерти. Двум смертям не бывать, одной не миновать, и умереть вовсе не такой уж трудный фокус. О'Сюлливан умер поразительно легко. Я, впрочем, и не собираюсь умирать. Я намерен закончить это плавание и подать в суд на владельцев «Эльсиноры», когда мы придем в Ситтль. Я знаю законы и свои права. И у меня есть свидетели.

Я боролся между восхищением перед смелостью этого негодяя и с сочувствием к положению мистера Пайка, оскорбляемого больным человеком, которого он не мог себе позволить ударить.

Он все-таки бросился на него с рассчитанной яростью, схватил его за шею и за плечи своими корявыми лапами и беспощадно, изо всей силы тряс его с добрую минуту. Удивительно, как он не свернул ему шеи.

– Будьте свидетелем, сэр, – прохрипел Дэвис, как только его отпустили.

Он кашлял, давился, ощупывал свою шею и поводил ею, показывая, что она повреждена.

– Через несколько минут выступят синяки, – пробормотал он, вполне удовлетворенный, как только опомнился.

Это было слишком даже для мистера Пайка. Он повернулся и вышел, ворча себе под нос что-то бессвязное. Когда, спустя минуту, я тоже уходил, Дэвис снова набивал свою трубку и говорил мистеру Меллэру, что он вызовет его свидетелем на суд в Ситтле.

Итак, у нас уже вторые похороны в море. Мистер Пайк недоволен слишком быстрым ходом «Эльсиноры», так как, по морским традициям, только при тихом ходе судна можно приличным образом совершить церемонию похорон. Пришлось потерять несколько минут, так как спустили грот-марсель и убавили ход «Эльсиноры» на то время, пока читали молитву и опускали в воду тело с неизбежным мешком угля, привязанным к ногам.

– Надеюсь, уголь выдержит, – сердито пробурчал мистер Пайк.

И вот мы с мисс Уэст сидим на юте за накрытым столом, прихлебываем чай, занимаемся изящными рукоделиями, философствуем, рассуждаем об искусстве, а в нескольких шагах от нас, в этом маленьком плавучем мирке, разыгрывается грязная и печальная трагедия уродливой жизни. А капитан Уэст, отсутствующий, невозмутимый, сидит и грезит в полумраке каюты, обдуваемый сквозняком из открытых иллюминаторов и дверей. Нет у него ни тревоги, ни сомнений. Он верит в Бога. Все для него решено, все понятно, все хорошо устроено. Завидная ясность духа! Но я не могу забыть, каким я видел его в ту минуту, когда жизнь готова была покинуть его, когда углы его губ и веки опустились, и по лицу разлилась восковая бледность смерти. Эта картина все еще стоит у меня перед глазами.

Хотел бы я знать, кто будет следующим вышедшим из игры игроком и отправится в дальний путь с мешком угля…

– О, это пустяки, сэр, – с улыбкой сказал мистер Меллэр по поводу только что окончившихся похорон, когда мы с ним ходили по корме во время первой вахты. – Один раз я был в плавании на эмигрантском пароходе. Мы везли пятьсот человек косоглазых… то бишь китайцев. Это были китайские кули, нанимавшиеся по контракту на полевые работы и возвращавшиеся на родину, отработав свой срок.

Он помолчал, закуривая, потом продолжал. –

– И вот на пароходе у нас разразилась холера. Мы спустили за борт больше трехсот человек, сэр, в том числе обоих боцманов, большую часть команды, капитана, старшего и третьего помощников, первого и третьего механиков. Когда мы пришли в порт; внизу оставались только второй помощник да один белый кочегар, и я наверху за капитана. Врачи отказались приехать на пароход. Меня заставили бросить якорь, не входя на рейд, приказали спустить умерших в море. Вот это были похороны, мистер Патгерст! Хоронили без саванов, без угля, без всякого груза. Ничего не поделаешь. Мне никто не помогал. Косоглазые, сидевшие в трюме, ни за что не хотели даже притронуться к мертвецам. Приходилось самому спускаться в трюм, подтаскивать и подвязывать трупы к стропамnote 18, потом взбираться на палубу и поднимать их лебедкой. После каждого такого похода я опрокидывал стаканчик, и здорово же я нализался к окончанию похорон!

– И вы не заразились? – спросил я.

Мистер Меллэр молча поднял левую руку. Я еще раньше заметил, что на ней не хватало указательного пальца.

– Вот только эта беда и приключилась со мной, сэр. У одного старика была собака – фокстерьер вроде вашего. Старик умер, собачонка сильно привязалась ко мне. И вот когда я поднимал мертвое тело, эта собачонка, все время вертевшаяся у меня под ногами, вдруг подпрыгнула и лизнула мою руку. Я повернулся оттолкнуть ее и не заметил, как моя рука попала в привод, и мне оторвало палец.

– О, Господи, как ужасно! – вырвалось у меня. – Пройти через такое страшное испытание и вдобавок остаться без пальца!

– Да, не слишком приятно, – согласился мистер Меллэр.

– Что же вы сделали?

– Что сделал? Поднял оторванный палец, посмотрел на него, сказал: «Вот горе-то!» – и осушил еще стаканчик.

– У вас и потом не было холеры?

– Нет, сэр. Должна быть, я так пропитался алкоголем, что все холерные бациллы умирали, не успев добраться до нутра. – Он помолчал с минуту, соображая. – Откровенно говоря, мистер Патгерст, я не понимаю этой теории насчет алкоголя. Тот старик и оба помощника умерли в пьяном виде, так же, как и третий механик. А капитан был членом общества трезвости – и тоже умер.

Никогда больше не буду удивляться тому, что море сурово. Я отошел от второго помощника и стал смотреть на великолепную оснастку «Эльсиноры» и на темные изгибы парусов на фоне звездного неба.