Мыши Наталии Моосгабр

IV

Справа от могилы поставили гроб, а за ним на холмик земли положили цветы. Господин Фабер уставился в яму у своих ног, госпожа Фабер, прямая и холодная, смотрела куда-то вперед на бесконечные ряды памятников. Рядом с Фаберами стоял церковный служка, а за ним несколько человек, среди них – Штайнхёгеры, привратница Кральц и госпожа Моосгабр с большой черной сумкой. Среди провожающих почетное место занимала высокая стройная женщина с тонким надменным лицом и какими-то нотами в руке. Это была госпожа Кнорринг из Охраны матери и ребенка.

Но люди стояли не только за Фаберами и жалким церковным служкой. С правой стороны могилы, где находился гроб и за ним – холмик глины с букетом цветов, тянулся узкий проход, и там стояли трое. Стоял там старый господин в котелке и расстегнутом фраке, под которым была жилетка, а на ней висела золотая цепочка с часами. Рядом стояла пожилая пухленькая женщина в голубом летнем чепце, из-под которого буйно выбивались черные локоны. Это была госпожа Айхенкранц, хозяйка лавочки, что помещалась между кладбищем и парком. Возле нее вертелся паренек в бело-голубой полосатой майке. Госпожа Айхенкранц временами бросала взгляд на госпожу Кнорринг из Охраны и поминутно дергала паренька за локоть.

– Веди себя пристойно, – шептала она, дергая паренька за локоть, – люди смотрят на нас.

Но маленький полосатый Айхенкранц на унимался: заведя руку назад, он теребил букет цветов на холмике глины и потихоньку, словно прячась, отступал за спину матери.

– Ты на похоронах, здесь госпожа Кнорринг из Охраны, – шипела госпожа Айхенкранц на паренька, – не вертись и не прячься за мою спину…

Но мальчик не обращал внимания на слова матери. Он все время вертелся, теребил букет за своей спиной и все дальше прятался за мать.

– Хоронят твоего товарища, – толкнула госпожа Айхенкранц мальчика, – озорничал по-глупому, и видишь, чем кончил. Скоро бедняга будет в могиле!

Тем временем церковный служка завершил молитву, и ненадолго воцарилась тишина. Господин Фабер продолжал пялиться в яму у своих ног, а госпожа Фабер, прямая и холодная, смотрела перед собой на бесконечные ряды памятников. Потом могильщики взялись за веревки и стали опускать гроб. Маленький Айхенкранц, спрятавшись за матерью, перестал наконец теребить букет и беспокойно заерзал. В эту минуту заерзал и старый господин в котелке, расстегнутом фраке и с цепью на жилетке, стоявший возле госпожи Айзенкранц с другой стороны. Когда гроб грохнулся на дно могилы, мальчик за матерью пожал плечами и, сунув руку в карман, взошел на холмик земли. И, прежде чем госпожа Айхенкранц успела оглянуться и схватить его за руку, его бело-голубая полосатая майка мелькнула за холмиком и исчезла среди дальних могил, словно слилась с ними. Госпоже Айхенкранц и старому господину в котелке теперь пришлось сойти с места, где они стояли, так как могильщики начали бросать в яму землю, лежавшую под цветами позади них. Вдруг старый господин в котелке крикнул.

– Помогите, – крикнул он, – помогите! Люди, помогите! Меня… – Он хватался за карман и жилетку, на которой висела золотая цепочка с часами. – Меня обокрали. Меня обокрали.

– Помилуйте, вы у могилы, – сказал кто-то за Фаберами, и один из могильщиков заметил:

– Ведите себя прилично.

– Да это же неправда, – чуть погодя сказала госпожа Айхенкранц – румяная пухлощекая, в голубом чепце и локонах – госпоже Кнорринг, когда похороны уже завершились и госпожа Айхенкранц, госпожа Кнорринг, еще несколько дам и старый господин в котелке стояли неподалеку от могилы под каштаном на дороге, – как так? Часы ведь у вас. – Госпожа Айхенкранц повернулась к старому господину и указала на его жилетку под фраком: – Они висят, как и висели.

– Да не часы, – заскулил старый господин, – а портмоне. Отсюда, из фалды.

– О, мсье, – сказала госпожа Айхенкранц уже довольно резко, – кто знает, где вы потеряли деньги. Может, их у вас и вовсе не было.

– Что вы, были, – скулил старый господин, – я не хожу на кладбище без денег. Я и на троллейбусе не смог бы проехать. Целых два гроша там было.

– Госпожа Айхенкранц, – сказала в свою очередь госпожа Кнорринг, высокая, стройная женщина с тонким надменным лицом и нотами в руке, – вся суть в том, что жалобы на вашего сына в Охране множатся. В школе пропадают вещи, и все подозревают его. Не слушается, прогуливает уроки, шляется.

– Я не в силах за ним уследить, – громко застонала госпожа Айхенкранц, с неизменным румянцем на пухлых щеках, – у меня лавка. Не могу же я ходить за ним по пятам, не могу уследить за каждым его шагом. Откуда мне знать, где он шляется? Но чтоб воровал – уж это позвольте. Я всегда была приличная, честная, в кого бы ему быть другим? Это только по наследству передается.

– А духовое ружье, мадам, – покачала головой госпожа Кнорринг и прижала ноты к груди, – что неделю назад отобрал у него полицейский? Стрелял птиц здесь на кладбище. По зябликам и синицам. Стрелять по любой живой мишени запрещено.

– Но стрелял он не по зябликам и не по синицам, – возразила госпожа Айхенкранц, – не по козам и не по белкам, а уж по белкам – и говорить нечего, он их так любит. Он любит всех зверушек и птиц. Собрался было зимой стрелять по воронам, они же вред наносят. Но все равно ни в одну не попал, посмотрите, сколько их на этом кладбище… – Госпожа Айхенкранц указала на бесконечные ряды памятников и деревьев вокруг, где как раз в эту минуту не было ни единой вороны. – Ни одной вороны мальчик не подстрелил. Да он и не попал бы. Ни одной вороны не тронул.

– Госпожа Айхенкранц, – сказала госпожа Кнорринг и переложила ноты из одной руки в другую, – вы о нем мало заботитесь. Говорите, что не можете уследить за ним, что у вас, дескать, лавка. Что не можете ходить за ним по пятам, не можете уследить за каждым его шагом. Вы о нем плохо заботитесь, и в таком случае Охрана может забрать его у вас.

– Помилуйте, Бога ради, – вскричала госпожа Айхенкранц и схватилась за черные локоны под чепцом, – как это я о нем мало забочусь? Забочусь о нем, как могу. Я ведь глаз с него не спускаю. Я ведь о каждом его шаге знаю. И ест он вдосталь, и спит хорошо, ни в чем не знает нужды. Дети ювелиров и то не живут так, как он.

– Госпожа Моосгабр, – сказала госпожа Кнорринг, чуть повернувшись к госпоже Моосгабр, стоявшей сзади с большой черной набитой сумкой возле привратницы, – госпожа Моосгабр. Двенадцатилетний сын присутствующей здесь госпожи Айхенкранц прогуливает уроки, шляется и подстреливает птиц. Вам здесь на кладбище известно об этом. Известно об этом лучше, чем господам Смиршу и Ландлу, знаете, кого я имею в виду, ах да… – госпожа Кнорринг вдруг осеклась, – впрочем, вы их еще не знаете, они в Охране новенькие. Короче, госпожа Моосгабр, займитесь этим и приходите в Охрану оповестить меня. А сейчас мне пора на репетицию хора. – И госпожа Кнорринг, переложив ноты из одной руки в другую, пошла прочь – никто и опамятоваться не успел.

С минуту на кладбищенской дорожке под каштаном стояла тишина.

Потом госпожа Айхенкранц с неизменно румяными щеками под черными локонами и голубым чепцом повернулась к госпоже Моосгабр и сказала чуть не плача:

– Я порядочная вдова, забочусь о мальчике, как могу. Забочусь так, что с ног валюсь, ну есть ли у кого право забрать его у меня? Вы служите в Охране?

– Я Наталия Моосгабр, я там не служу, а просто оказываю помощь, – сказала госпожа Моосгабр, – у меня и такой документ есть.

– У госпожи Моосгабр и такой документ есть, – вмешалась в разговор привратница, – двадцать лет, как она этим занимается. И этому бедняге Фаберу, – она указала на могилу мальчика поодаль, которую уже засыпали, – этому бедняге она глаз сохранила. Не будь ее, бедняжка глаз потерял бы.

– У меня и такой документ есть, – повторила госпожа Моосгабр и вынула из сумки карточку, – вот, мадам, видите? Удостоверение. На нем печать и даже подпись госпожи Кнорринг.

Госпожа Айхенкранц взглянула на удостоверение и невольно попятилась.

– Но я же забочусь о сыне, – повторила она, теперь уже довольно резко, и схватилась за чепец на локонах, – я порядочная вдова, имею лавку. И иду сейчас искать мальчика.

– А как же я? – засипел старый господин в котелке, расстегнутом фраке и с золотой цепочкой на жилетке, который все еще стоял там, переступая с ноги на ногу. – А как же я? Вы, мадам, – сказал он госпоже Моосгабр, – собираетесь расследовать это дело?

– Собираюсь расследовать, – кивнула госпожа Моосгабр.

– Госпожа Моосгабр собирается расследовать, – вмешалась в разговор привратница, – у нее большой опыт, она оказывает помощь в Охране уже двадцать лет.

– Всемилостивый Боже, – вскричала госпожа Айхенкранц опять довольно резко, – мадам, он же ничего не взял у этого господина. Он этого господина даже не знает. Он ни разу в жизни не видел его, и я тоже.

– Но какое это имеет значение, не правда ли? – проскулил старый господин и, снова обратившись к госпоже Моосгабр, сказал: – Итак, мадам, вы расследуете это дело.

– Но не так все просто, – сказала госпожа Моосгабр и затрясла большой черной набитой сумкой. – Прежде всего я должна повидать этого мальчика. Прежде всего я должна расспросить его о том о сем. Прежде всего я должна выяснить. Ступайте домой, – сказала она старому господину в котелке, – через три дня в два часа пополудни приходите к госпоже Кнорринг в Охрану. Она вам сообщит, что мне удалось выяснить. А сейчас я пойду, мадам, с вами, – сказала она госпоже Айхенкранц, – с вами, а мальчика вы постарайтесь найти. Но прежде вы пойдете со мной.

– Боже всемогущий, – вскричала госпожа Айхенкранц и вытаращила глаза, – не в полицию же? Я порядочная вдова, никаких дел у меня с полицией не было, о сыне я забочусь.

– Не в полицию, нет, – госпожа Моосгабр затрясла большой черной набитой сумкой, – не в полицию, а вон туда, чуть дальше, к могиле. Там у меня могила, и уж коли я здесь, я должна поглядеть на нее. А как погляжу, сразу же начнем искать мальчика.

– Великий Боже, – вскричала на этот раз привратница и окинула взором бесконечные могилы, – жаль, что не могу с вами, я бы помогла вам. Разве вы его, мадам… – обратилась она к госпоже Айхенкранц, – найдете?

Многие уже ушли с похорон маленького Фабера, могилу засыпали, теперь на ней лежал букет цветов. Откуда-то издали донеслись звуки валторны, трубы и возвышенное пение.

– Еще похороны, – сказала госпожа Моосгабр привратнице и затрясла большой черной набитой сумкой, а потом повернулась к госпоже Айхенкранц и сказала: – Пойдемте же.

– А я как же? – заскулил старый господин в котелке, продолжая стоять под каштаном как столб.

Они пошли дорогой под каштанами, и госпожа Айхенкранц с неизменным румянцем на пухлых щеках сказала:

– Как он может утверждать, что мальчик обокрал его? Как он только позволяет себе такое? Мадам, я хорошо знаю мальчика, я вдова, мне пятьдесят. Он ни полушки не взял бы.

– Не дай Бог вам ошибиться, мадам, – сказала госпожа Моосгабр, – я знаю одну мать, что так же вот ошибалась. Она так же думала, что с детьми все в порядке, а потом они оказались в спецшколе и в исправительном доме.

– Но мой мальчик совсем не плохой, – сказала госпожа Айхенкранц, – кормлю его как положено, у меня же лавка. И ни в каких синиц и белок он не стрелял, он любит их, даже в ворон здесь, на кладбище, не стрелял. Он просто так играл, будто стреляет, но никогда ни в одну не попал, ни одной никогда не тронул. Он и цветов ни за что бы не взял.

– Стрелять ни во что нельзя, – кивнула госпожа Моосгабр, – ни в какую живую мишень стрелять нельзя. Я, мадам, знаю мать, у которой сын уже в третий раз из тюрьмы возвращается, да и с дочкой дела не лучше.

– Я забочусь о нем, как могу, – сказала госпожа Айхенкранц, – я всегда знаю, где он и что делает. О каждом его шаге знаю. Домой приходит, как только стемнеет. И чтобы где шляться – так ничего подобного. Он и свечки бы не украл.

– Охрана может его взять у вас, – сказала госпожа Моосгабр, – надо слушаться и нельзя уроки прогуливать. Я знаю одну мать, которая пела детям колыбельную, а посмотрели бы вы на нее сейчас. Дочка замуж выходила и пирожки, что мать на свадьбу ей напекла, выбросила в окно лошади.

– Может, черствые были, – сказала госпожа Айхенкранц.

– Что вы, – госпожа Моосгабр затрясла большой черной набитой сумкой, – совсем свежие. Она пекла их целый день и положила туда масла, ванили и изюму. И творогу.

– Мой мальчик не выбросил бы, – сказала госпожа Айхенкранц. – В крайнем случае дал бы лошади сахару. С какой стати Охране забирать его у меня? Он и лампады негасимой не взял бы…

– Лампады негасимой… – покачала головой госпожа Моосгабр, – знаете, что с ним случится? Спецшкола, исправительный дом, чернорабочий, поденщик, под конец, может, и тюрьма… Я, мадам, знаю мать, у которой дочь замуж выходила, так эта дочь еще до ужина выгнала мать из трактира и даже сухой корки ей не дала. А на столе были ветчина и салат. И вино с лимонадом. А мать на эту свадьбу надела свое единственное праздничное платье.

Они какое-то время шли молча, госпожа Моосгабр в старой длинной черной юбке, старом темном платке и кофте, с большой черной набитой сумкой, госпожа Айхенкранц – румяная, пухлощекая, в голубом чепце, из-под которого выглядывали черные локоны. Был прекрасный сентябрьский день, солнце сверкало в кронах деревьев и отражалось в надгробьях и цветах. Они шли по большой длинной дороге, окаймленной зелеными каштанами, но это была не главная дорога. Потом они подошли к перекрестку, за которым был участок больших красивых склепов.

– Сейчас свернем туда, – сказала госпожа Моосгабр и затрясла сумкой, – там у меня могила. Пока я буду исполнять свои обязанности, вы должны найти мальчика.

– Конечно, найду. – сказала госпожа Айхенкранц, – почему бы мне его не найти? Я о каждом его шаге знаю. Он здесь на кладбище.

Они подошли к большому мраморному склепу с фигурой ангела, с фонарем для негасимой лампады и плитой, обнесенной оградкой. В оградке – полным-полно зеленой травы.

– Вот мы и пришли, – сказала госпожа Моосгабр, – здесь вам придется меня подождать. Сперва сделаю самое необходимое, а уж потом исполню свой долг по отношению к детям.

Госпожа Айхенкранц остановилась перед склепом и посмотрела на эпитафию. Большими золотыми буквами было написано:

СЕМЬЯ ШКОЛЬНОГО СОВЕТНИКА

БАРОНА ДЕ ШУБАУЭРА

А под этим стояло:

Школьный советник

Иоахим барон де Шубауэр

род. 1854, ум. 1914

И далее целый ряд имен и дат: Матурин, Анна, Леопольд, Розалия.

– Это ваша могила, мадам? – глухо спросила госпожа Айхенкранц.

– Да, моя могила, – кивнула госпожа Моосгабр и, нагнувшись, открыла большую черную набитую сумку, – никого из рода уже нет в живых, и, кроме меня, никто за ней не ухаживает. Поэтому подождите меня здесь. – Госпожа Моосгабр достала из сумки лейку, метелку и садовые ножницы. – Потом пойдем искать мальчика, госпожа, госпожа… – запнулась она.

– Айхенкранц, – быстро сказала госпожа Айхенкранц, – Клотильда Айхенкранц. Моя лавка между кладбищем и парком. У Филипова.

Госпожа Моосгабр вытащила из сумки еще бутылку с водой и перелила воду в лейку. Потом взяла метелку, обмахнула часть мраморной плиты и вокруг фонаря для негасимой лампады. Ножницами немного подстригла траву в оградке. Потом протянула руку к лейке.

– Обычно не ношу воду из дому, – сказала она, не оглядываясь, госпожа Айхенкранц стояла за ней, смотрела и не издавала ни звука, – беру ее здесь из бочки. Но сегодня принесла из дому, потому что была на похоронах и не хотела идти к бочке. Никого из рода уже нет в живых, и, кроме меня, никто не ухаживает за могилой, – повторила она.

– Мадам, – сказала госпожа Айхенкранц, на этот раз мягко и довольно робко, – вы баронесса?

– Я не баронесса, – сказала госпожа Моосгабр. – Я Наталия Моосгабр и сотрудничаю в Охране. Здесь, на кладбище, у меня несколько могил, за которыми я ухаживаю. Забочусь о них.

– Однако, – удивилась госпожа Айхенкранц, и лицо ее прояснилось, – какие-то деньги вы же получаете за это?

– Получаю, – кивнула госпожа Моосгабр и вынула из сумки еще тряпочку, – в месяц за все свои могилы получаю два гроша. У меня небольшая пенсия за мужа. Он был возчиком на пивоварне.

– Постойте, мадам, – госпожа Айхенкранц стремительно кинулась к могиле, – я вам немного помогу. Эта тряпочка для надгробья? Я вам его оботру.

– Что ж, оботрите, – сказала госпожа Моосгабр, – но осторожнее с ангелом. У него крыло повреждено.

Госпожа Айхенкранц стала обтирать ангела и надгробье, госпожа Моосгабр – обметать другую часть плиты, и они скоро управились.

– Как тут у вас трава прекрасно растет, – сказала госпожа Айхенкранц, – просто загляденье. Вы по весне ее сеете?

– По весне ее сею, – сказала госпожа Моосгабр и спрятала в сумку весь свой инвентарь, – и еще землю взрыхляю. У меня дома есть тяпка, я люблю чистые, ухоженные могилы. А теперь пойдемте вот по этой дороге, что ведет к пятой часовне, – госпожа Моосгабр выпрямилась и кивнула на дорогу, – будем искать мальчика. Но сначала покажу вам еще несколько моих могил на этом участке.

– Так мы и их уберем? – быстро спросила госпожа Айхенкранц, но госпожа Моосгабр покачала головой:

– Они уже со вчера убраны – сегодня хочу только проверить. Покажу их вам, и начнем искать мальчика.

Они покинули могилу барона де Шубауэра и медленно пошли по направлению к пятой часовне. Участок больших красивых надгробий кончился, и снова показались маленькие бедные могилки.

– Вот взгляните, – госпожа Моосгабр минутой позже остановилась и указала на одно округлое надгробье, – видите эту могилу? Это была счастливая мать. Восемьдесят лет жила, – указала она на надпись, – исключительно удачного сына имела. Он был строитель.

Госпожа Айхенкранц остановилась и прочла золотую надпись на памятнике:

ВИНЦЕНЗА КАНЦЕР

– Он был строитель, она была счастлива, – затрясла госпожа Моосгабр сумкой, и госпожа Айхенкранц прочла второе имя под первым:

СТРОИТЕЛЬ ВИНЦЕНЗ КАНЦЕР

– Ну, а сейчас вам покажу совершенно другое, – сказала госпожа Моосгабр и пошла дальше, – свернем-ка на эту дорогу.

Они свернули на довольно узкую дорогу и какое-то время шли молча. Мимо нескольких могил прошли по траве. Потом госпожа Моосгабр остановилась и указала на островерхий маленький памятник под зеленой березой.

– Вот взгляните, – сказала она.

Госпожа Айхенкранц подошла к могиле и прочла:

ТЕРЕЗИЯ БЕКЕНМОШТ

– А кто она, эта госпожа Бекенмошт?

– Это была несчастная мать, – сказала госпожа Моосгабр и смела рукой с могильного холмика до времени опавшие листья, – неудачные у нее были дети. Чернорабочие и поденщики. Думала, что вырастут из них достойные люди и на старости лет будут ей подмогой. На старости лет она повесилась. – И, глядя на густые кусты чуть поодаль, закрывавшие ряд соседних могил, она сказала: – Один Бекенмошт, по-моему, еще жив – он каменотес. Гравирует надписи на памятниках здесь в мастерской на площади у главных ворот, мой сын Везр, думается, знаком с ним. Он вообще водит знакомство с каменотесами. Ну, пойдемте, мадам.

Миновав несколько могил, они вышли по траве на маленькую дорожку, а потом свернули на большую.

– А куда мы, собственно, идем? – спросила госпожа Айхенкранц и схватилась за чепец на локонах. – Кладбище ведь такое большое.

– Вы же знаете, куда мы пойдем, – ответила госпожа Моосгабр, – вы же знаете место, где мальчик прячется.

– Он не прячется, – сказала госпожа Айхенкранц, – он бегает. То туда, то сюда. Мог выбежать с кладбища на улицу, и, значит, на кладбище его уже нет. Но пойдемте хотя бы в эту сторону, там, может, мы его и найдем, – указала она в сторону пятой часовни.

– Тогда лучше этим путем, – указала госпожа Моосгабр, – там у склепа Лохов водопровод.

Они шли мимо шестнадцатого участка по большой дороге, которая вдали переходила в аллею, встречали людей, одетых по-летнему, а также всяких бабушек – стоял ведь прекрасный сентябрьский день, и госпожа Айхенкранц сказала:

– Могилы должны быть чистыми и ухоженными. Это визитная карточка семьи. Ваши могилы, мадам, словно вылизанные, любо-дорого смотреть на них. – И, чуть погодя, добавила: – Да и неудивительно, что они такие, раз вы за ними так ухаживаете, даже землю взрыхляете по весне. Конечно, захотели бы вы, так заказов имели бы сколько душе угодно. Вы так хорошо это делаете, что и за могилой Неизвестного солдата смогли бы ухаживать. – И под конец добавила: – Возчики на пивоварнях были уважаемые люди. Без них пиво и не дошло бы до покупателей. Это я, мадам, и сама знаю как нельзя лучше.

Они подошли к небольшому перекрестку, и госпожа Моосгабр сказала:

– Нам надо лучше смотреть. Я думала, мы ищем его.

– А разве не ищем? – сказала госпожа Айхенкранц. – Постойте… – И она подбежала к одному памятнику за перекрестком, заглянула за него и сказала: – Здесь нету. Где же он может быть?

– Надо лучше искать, – сказала госпожа Моосгабр и затрясла большой черной набитой сумкой, – лучше, чтобы мне отчитаться перед госпожой Кнорринг. За той могилой его тоже, наверное, нет… – Она указала на одно островерхое надгробье. Госпожа Айхенкранц подбежала к надгробью, заглянула за него и покачала головой.

– И тут нету, – сказала она, – но постойте. Я знаю, что делать. Я спрошу.

У одной могилы на лавочке сидела старушка с кружевами на шее, и госпожа Айхенкранц подошла к ней.

– Вы не видали, мадам, – сказала она, – мальчика в полосатой майке?

У старушки с кружевами на шее на носу были очечки, она щурясь пялилась в какой-то молитвенник и в ответ лишь слабо покачала головой.

– Она тоже его не видела, – сказала госпожа Айхенкранц, – он где-нибудь на улице.

Наконец они пришли к водопроводу у склепа Лохов. Это была труба с краном над огромной бочкой, и люди набирали здесь воду для поливки могил. Возле водопровода под большим каштаном стояла огромная мусорная корзина. Там были сухие цветы, бумага и арбузные корки.

– Арбузов нынче хоть отбавляй, – сказала госпожа Айхенкранц, – урожайный год был. Надо посмотреть дома, не испортились ли.

– Знаете, мадам, – сказала госпожа Моосгабр и подошла к водопроводу, – мне пить хочется. Попью воды. Налью немного в бутылку, – сказала она и открыла большую черную сумку.

– Вы пьете здешнюю воду? – сильно удивилась госпожа Айхенкранц.

– По нужде, – сказала госпожа Моосгабр, – а что особенного? Она течет из городского водопровода. Это такая же вода, что и в Алжбетове, где строят новые дома.

– А знаете что, мадам, – вдруг проговорила госпожа Айхенкранц, – я вам вот что скажу. Не вынимайте свою бутылку, а пойдемте лучше ко мне. Там и напьетесь. Это отсюда в двух шагах, между кладбищем и парком, по крайней мере, увидите мою лавку. По крайней мере, увидите, как я живу. И вообще, может, мальчик как раз там и будет.

– А где ваша лавка? – спросила госпожа Моосгабр.

– Между кладбищем и парком, у Филипова, – снова сказала госпожа Айхенкранц, – неподалеку отсюда. Там и напьетесь.

– А что вы, мадам, продаете? – спросила госпожа Моосгабр. – Арбузы?

– Нет, не арбузы, – покачала головой госпожа Айхенкранц, – всякие товары для кладбища. Цветы, свечи, масло, негасимые лампады. – И потом сказала: – У меня, собственно, две лавки в одной. При этой кладбищенской – еще маленькая распивочная.

– Распивочная? – удивилась госпожа Моосгабр. – И вы продаете пиво в разлив?

– Нет, пиво в разлив не продаю, – покачала головой госпожа Айхенкранц, – продаю в бутылках.

– И лимонад тоже?

– Конечно. А как же! – кивнула госпожа Айхенкранц. – Лимонад, пиво. И кой-какую закуску.

– Но не ветчину же и салат?

– Нет, это нет, – покачала головой госпожа Айхенкранц, – этим торгуют в киоске. У меня не киоск. У меня лавочка, хотя и со стойкой на улице. Но кроме цветов, свечей и лампад есть еще другие вещи, вот увидите. По крайней мере, увидите, как я забочусь о мальчике. Пойдемте вот так к Филипову… – указала она.

Они дошли до конца кладбища, где были стена и большие решетчатые ворота, за ними – парк. У стены, в нескольких шагах от последнего ряда могил задней стороной стояло какое-то одноэтажное строение, полузакрытое кустарником.

– Вот мы и пришли, – сказала госпожа Айхенкранц и схватилась за чепец на локонах, – здесь у меня квартира и лавка. Фасад глядит на парк, из парка и вход. Но есть дверь и сюда, на кладбище, задняя дверь, видите? – Она указала, и госпожа Моосгабр увидела, что у строения есть дверка и на кладбище, полузаросшая кустарником.

– И вам не страшно здесь? – спросила госпожа Моосгабр.

– Знаете ли, мадам, привычка, – засмеялась госпожа Айхенкранц, – я уже долгие годы среди этих могил и потому к некоторой ночной кутерьме привыкла. А эта задняя дверка, – указала она на кустарник, – заколочена, давно заржавела, и ее не открыть. А если бы и можно было, все равно ее бы никто не отпер – ключей нет. Тут и дух святой не пройдет.

– А не боитесь ли вы здесь другого? – сказала госпожа Моосгабр. – То есть опасности с другой стороны. Со стороны парка. Говорят, негоже ходить ночью мимо кладбища со стороны парка, от Филипова… Здесь случаются и грабители.

– Конечно, мадам, – кивнула госпожа Айхенкранц, – вечерами здесь бродят разные люди, дело известное, парк, но откуда мне знать, кто грабитель, а кто нет? Во всяком случае, меня еще никто не ограбил.

– А сейчас ваша лавка закрыта? – спросила госпожа Моосгабр, и госпожа Айхенкранц кивнула.

– Я пошла на похороны и закрыла. Сегодня уже не открою. Пойдемте же.

С кладбища они вышли в решетчатые ворота и оказались в парке. В конце парка у кладбищенской стены. Из-под высоких деревьев, окаймленных густыми кустами, сюда вело несколько троп. У большого платана они свернули за угол стены и оказались перед лавкой и жилищем госпожи Айхенкранц. Над широким окном, закрытым шторой, была вывеска:

ВДОВА КЛОТИЛЬДА АЙХЕНКРАНЦ

Кладбищенские товары

Рядом на листе жести красками была нарисована бутылка, а под ней – надпись:

ПИВО, ЛИМОНАД!

Госпожа Айхенкранц вынула ключ и открыла дверь возле зашторенного окна.

– Мальчика, наверное, нет, если заперто, – сказала госпожа Моосгабр в дверях, и госпожа Айхенкранц кивнула.

– Наверное, нет, – сказала она, – не иначе как где-нибудь на улице, сорванец. Ну, пойдемте дальше.

Госпожа Моосгабр оказалась в кухне, из которой вели двери в комнату и лавку. Дверь в лавку была открыта. Везде стоял странный сладковатый аромат.

– Вот моя кухня, а перед вами – лавка, – сказала госпожа Айхенкранц. – В лавке, – она указала на лавку, – много разного. Загляните туда.

Госпожа Моосгабр заглянула в лавку, и у нее просто дыхание сперло. Какая была там уйма поблекших искусственных цветов, свечек и масляных светильников! На столе лежала гора самых разнообразных надгробных фонарей. На вешалках висели связки ветхих цветных лент со множеством золотых и серебряных надписей.

– И вы все это продаете? – удивилась госпожа Моосгабр.

– Все это продаю, – кивнула госпожа Айхенкранц и схватилась за чепец на черных локонах, – дешево продаю. У меня покупают люди, которые идут на кладбище отсюда, через парк от Филипова. Но знают меня и те, что ходят через главный вход, в ворота с площади Анны-Марии Блаженной, от вокзала или от Блауэнталя. Но это что! Я продаю кое-что и другое, взгляните. – И госпожа Айхенкранц подошла к занавеске и отогнула ее. За занавеской была куча тростей и зонтов, и еще была там полка, где лежало несметное количество пестрейших платков, перчаток и шляп.

– Это вы тоже продаете? – удивилась госпожа Моосгабр.

– Это тоже, – кивнула госпожа Айхенкранц, – и тоже дешево, это, как говорится, товар из вторых рук. Но некоторые вещи еще вполне хороши, почти новые, если и надевались раза два и то много. Вот, к примеру, эти зонтики или эта шляпа. Егерская. Здесь и котелки, вот, взгляните. А какие красивые перчатки! Замшевые – на осень, шерстяные – на зиму, а есть и перчатки разрозненные, поштучные, либо левая, либо правая, такие берут для мойки. Я это все продаю. Проверю-ка, не испортился ли арбуз, – сказала госпожа Айхенкранц и заглянула под стеклянный колпак у печи, – нет, все в порядке, но вы же пить хотите, – сказала она быстро, – присаживайтесь в кухне и положите сумку. Сию минуту вас напою.

– Вы говорите, что у вас и лимонад есть. – Госпожа Моосгабр прошла опять в кухню, села и поставила сумку к ноге.

– Представляете, мадам, – наклонилась госпожа Айхенкранц в лавке под прилавок, – представляете, у меня ни одной бутылки не осталось! Одни пустые, – она указала под прилавок, – но какая разница, я дам вам кое-что получше. Пива.

И она принесла в кухню на стол бутылку пива и стакан.

– Однако ж, мадам, – вдруг сказала госпожа Моосгабр, сидя на стуле с сумкой у ноги, – на это я не рассчитывала. У меня с собой всего десять геллеров.

– Бог с вами, мадам, – засмеялась госпожа Айхенкранц и сняла чепец, под которым была целая копна иссиня-черных локонов, – вы же гостья. И такая редкая гостья, я рада, что могу вас угостить. Угощу вас шоколадно-вафельным тортом… – Госпожа Айхенкранц сбегала в лавку, сунула там руку под какой-то стеклянный колпак и подала на стол шоколадно-вафельный торт. Потом откупорила пиво и налила в стакан. – Вот, пожалуйста, ешьте и пейте.

– Мило у вас, – сказала госпожа Моосгабр, когда напилась и поблагодарила, – я только сейчас заметила, что это окно выходит прямо в парк. У меня окно в кухне из матового стекла и выходит на лестничную клетку. Вы и спите здесь?

– Здесь, на кушетке, – кивнула госпожа Айхенкранц, – но вы еще не видели комнату. Она рядом… – И госпожа Айхенкранц, быстро открыв другую дверь, показала комнату. – Взгляните, – сказала она.

Госпожа Моосгабр встала и заглянула в комнату. Там были шкаф, стол, стул и еще одна кушетка. На стене висели картинки.

– Прекрасно, – кивнула госпожа Моосгабр, – а здешнее окно выходит на кустарник.

– На кустарник, на кладбище, – засмеялась госпожа Айхенкранц, – это окно рядом с той задней заржавелой дверью, от которой нет ключей. Этого окна со стороны кладбища вы и не видели, оно заросло кустарником. Но зимой, когда кусты высыхают, из него можно смотреть на могилы.

Госпожа Моосгабр кивнула и вернулась посидеть в кухне.

– Прекрасно, – повторяла она, – прекрасно. И какой тут везде аромат. Я почувствовала его, как только вошла. Не то марципаном пахнет, не то ладаном. Или вы, может…

– О, мадам, – вскинулась госпожа Айхенкранц, – о, мадам, что вы имеете в виду? Если я и не окуривала квартиру по случаю именин Раппельшлунда, то это ничего не значит, кто это делает! Вот на именины княгини – дело другое, я, конечно, всегда здесь окуриваю и ставлю на окна цветы, свечки, пироги, и вино ставлю, и на это окно, что смотрит в парк, и на то, что в комнате, это уж точно. Но на Раппельшлунда – и не подумаю. Здесь пахнет сухими цветами.

– Здесь вы и готовите? – спросила госпожа Моосгабр, посмотрев на плиту.

– Да, здесь и готовлю, – кивнула госпожа Айхенкранц, – жаль, как раз сейчас нет ничего приготовленного. Была б воронья похлебочка, тогда бы вы, мадам, отведали ее, это такое лакомство. Но для этого нужна молодая ворона, старая не годится. Невкуснее даже, чем из цыпленка. Вы уже ели похлебочку из ворон?

– Еще нет, – покачала головой госпожа Моосгабр, – я ела однажды собаку. Но это было давно. Вы куда ходите за хлебом? – спросила она.

– К Элизабет Вердун, – сказала госпожа Айхенкранц, – на привокзальную площадь.

– Это пекарня? – спросила госпожа Моосгабр, но госпожа Айхенкранц покачала головой:

– Это маленькая лавочка, они берут хлеб у Мооса.

– Я хожу в кооперацию, – сказала госпожа Моосгабр, – хлеб там хороший и дешевый. Всегда раз в три дня, к трем часам. Завтра как раз и пойду.

– В кооперации пекут хорошо, – кивнула госпожа Айхенкранц, – я бы тоже туда ходила, но здесь близ кладбища и парка нет ни одной кооперации. Вы живете на «Стадионе»?

– В Блауэнтале, – сказала госпожа Моосгабр, – возле перекрестка, неподалеку от торгового дома «Подсолнечник». Но только в старом районе Блауэнталя, не в новом, если вы там бывали. Дочь недавно вышла замуж и вскоре переедет в Алжбетов, копит деньги на квартиру.

– В Алжбетове замечательно, там ей определенно понравится, – кивнула госпожа Айхенкранц, – а за кого ваша уважаемая дочь вышла замуж? За художника или за кого-нибудь из Охраны?

– За каменщика, – сказала госпожа Моосгабр, – за каменщика по имени Лайбах. Это образованный, работящий парень. Пока живет у барышни Клаудингер на частной квартире. А мальчика нет как нет, – сказала госпожа Моосгабр и отпила немного пива.

– Нет как нет, – вздохнула госпожа Айхенкранц, – где он только может быть! О Боже, сколько мучений, – сказала вдруг госпожа Айхенкранц и, опустив голову в ладони, села против госпожи Моосгабр, – сколько мучений, никто о них понятия не имеет. А теперь еще Охрана грозится, что отберет у меня мальчика. Я забочусь о нем, как могу, за каждым его шагом слежу и очень переживаю, что у него нелады в школе.

– Вот видите, – сказала госпожа Моосгабр и поглядела на ее пухлое лицо и черные локоны, – что-что, а это мне знакомо. И у моих детей были нелады в школе. Набуле с малолетства дралась, а Везр был грубый, до крови бил одноклассников, тоже не жалел кулаков. Во втором классе его послали в Охрану, так, собственно, я и познакомилась с госпожой Кнорринг. Представьте теперь, как давно я знаю ее, если Везру сейчас двадцать пять, а тогда госпожа Кнорринг только начала там работать. Везра определили в спецшколу, а после и Набуле попала туда.

– Это исправительный дом? – спросила госпожа Айхенкранц.

– Нет, не исправительный дом, – сказала госпожа Моосгабр, – это просто школа для трудных детей, там особая дисциплина и надзор. В исправительный дом он попал уже позже, когда вышел из этой спецшколы, – сказала госпожа Моосгабр.

– А потом что с ним случилось? – спросила госпожа Айхенкранц.

– А потом, – сказала госпожа Моосгабр, – сошелся с каменотесами, может, даже из той гранильной мастерской, что на площади, и уже дважды был за решеткой. Сейчас он там в третий раз, но срок ему уже вышел, и боюсь, он того и гляди домой явится. Домой явится – этак заскочит на минуту. А Набуле на свадьбе выбросила лошади пирожки, что я напекла ей, а потом и меня выгнала. Еще до ужина выгнала, корки сухой не дала. А я им колыбельную пела, когда были маленькие. И на эту свадьбу надела свое единственное праздничное платье. Не то, что сегодня, когда я в этой старой юбке да кофте.

– О, мадам, – сказала удивленно госпожа Айхенкранц, – так это ваши дети, о которых вы рассказывали на кладбище? – И госпожа Моосгабр кивнула.

– Да, мои собственные дети, – кивнула госпожа Моосгабр, – о них я вам и рассказывала. – И потом сказала: – Сколько я натерпелась – никому не пожелаю. Знали бы вы! Часто про себя думаю: лучше было бы их совсем не иметь. Но я хотела детей, то-то и оно. Судьба.

– Ужасно! – сказала госпожа Айхенкранц чуть погодя. – Ужасно! – И потом, снова опустив голову в ладони, сидела молча. – Значит, вы и сами прекрасно знаете, – сказала она минутой позже, подняв с ладоней голову, – какое это мучение. Но что я могу еще делать, я же вконец извелась. Наверное, как та госпожа, та… ее могилу под березой вы мне указали.

– Бекенмошт, – кивнула госпожа Моосгабр, – верю вам. И вы еще не ведаете, что вас впереди ожидает. Посмотрите на Фаберов, вы их, наверное, знаете, раз пришли на похороны… – И когда госпожа Айхенкранц кивнула, госпожа Моосгабр продолжала: – Наверное, что-то похожее. Во всяком случае, мадам жаловалась, что он злой и наглый, она была в полном отчаянии. Бедняга, кажется, еще и пил. А ваш не пьет?

– Ах, – махнула госпожа Айхенкранц, – тоже пьет. Возьмет бутылку пива, – она указала рукой в сторону лавки, – и всю выдует. Разве я могу уследить за ним? Разве могу уследить за каждым его шагом? Конечно, водкой я не торгую. Хотела, но мне не разрешили.

– Вот видите, – кивнула госпожа Моосгабр, – Везр тоже пил. С восьми лет. А пиво – и того раньше, с восьми лет водку пил. А приходит ваш домой поздно?

– Поздно, – кивнула госпожа Айхенкранц, – когда кладбище закрывают, он попадает домой с другой стороны. Входит в ту заднюю дверку, что вы видели в кустарнике, он ее легко открывает. У него есть ключ. Но на кладбище, после того, как его закрывают, он никогда особенно не задерживается, самое большее, может, часок, а зимой и того меньше, когда рано темнеет, он боится там оставаться. Но зато в парке ему хоть бы хны. Бродит по парку до самых сумерек. Приходит уже в сумерки или совсем затемно.

– Вот видите, – кивнула госпожа Моосгабр, – и Везр то же самое. Шлялся после семи. Ходил к реке под мост и приходил совсем затемно. Мадам, а он у вас немного… не приворовывает?

– А как же, – вздохнула госпожа Айхенкранц и прошлась ладонью по черным локонам, – наверное, и такое случается. Точно, конечно, трудно сказать, точно, конечно, не скажу, разве я могу за ним уследить, может, оно и случается… – госпожа Айхенкранц посмотрела в сторону лавки, на старые искусственные цветы, свечки, фонари и ленты – в дверь кухни все было хорошо видно, – откуда мне знать, где он все время мотается, куда ходит, мне что же, только и ходить за ним по пятам и не спускать с него глаз?

– Вот видите, мадам, – кивнула госпожа Моосгабр и отпила еще немного пива, – и Везр тоже воровал. С малолетства. Воровал все, что под руку попадало, и деньги воровал. У меня тоже, мои единственные сбережения. Так что все один к одному. А что ждет вас впереди, когда он вырастет, вы даже не представляете. Лишь бы вам из-за него не сойти с ума или руки на себя не наложить. Знаете, я в Бога не верю. Когда была маленькая, я молилась, но один приказчик, не то посыльный, отсоветовал мне, и с тех пор я не молюсь. Верю в судьбу. Все это судьба: и что я вообще имела этих детей и что на свою беду хотела их иметь, теперь судьба карает меня. Но я, мадам, знаю многих…

Внезапно госпожа Айхенкранц вскочила со стула и торопливо сказала:

– Вы знаете многих, мадам, вот мне и пришла в голову одна мысль. Скажите, пожалуйста, – она провела ладонью по черным локонам, – раз вы знаете многих, то, может, и некую Мари Каприкорну случайно знаете?

– Мари Капри? – удивленно проговорила госпожа Моосгабр. – Боже, это имя я уже слышала! Госпожа привратница Кральц называла его, но кто это, собственно? Кто эта Мари Капри?

– Я не знаю ее, – сказала госпожа Айхенкранц, – я не знаю. Я тоже о ней только слышала. Слышала о ней здесь на кладбище.

– Так она умерла? – спросила госпожа Моосгабр и посмотрела в сторону комнаты, окно которой выходило на кладбище.

– Нет, не умерла, – покачала головой госпожа Айхенкранц, – просто я слышала о ней на кладбище. Но если вам интересно, я сообщу вам, когда что-нибудь узнаю о ней. На кладбище чего только не услышишь. Однажды я здесь даже услышала о новом магазине, где торгуют маслом. Мадам, пейте, пожалуйста, и возьмите торт.

Госпожа Моосгабр отпила еще пива и опустила взгляд на ногу, где стояла ее большая черная набитая сумка.

– Мило у вас, – покивала она головой, – когда я была маленькая, я хотела иметь такую же лавочку. Знаете, я всегда хотела иметь киоск и продавать пиво, салат, ветчину, лимонад… я и гроши на это копила, на такую лавочку или киоск, но потом… – госпожа Моосгабр вздохнула, – потом ничего не вышло из этого. Киоска, – сказала она медленно и грустно, – у меня не было. С малолетства я хотела быть экономкой. Как одна моя школьная подружка, она была ею. Вышла замуж, муж вскоре умер, и она стала экономкой в одной семье. Ну я пойду потихоньку…

– А что вы сделаете для того старика с золотой цепочкой, мадам? – сказала госпожа Айхенкранц. – Вы пригласили его через три дня в Охрану. Мальчик ничего не взял у него, а гроши – тем более. Он и не мог даже. Ничего из его фалды он не вытащил у могилы.

– Наверное, старик их где-нибудь потерял, – со вздохом сказала госпожа Моосгабр, – однако мальчика мы не нашли…

– Но мы ведь искали, – сказала госпожа Айхенкранц, – все время после обеда искали. О Боже, какой ужас, если бы Охрана взяла его у меня, просто не знаю, что бы я делала.

Госпожа Моосгабр вдруг несколько смешалась и неуверенно посмотрела на госпожу Айхенкранц. Потом неуверенно сказала:

– Но, мадам, почему вы так боитесь, что Охрана заберет его у вас? Вам стало бы легче, раз он такой непутевый. Во всяком случае, вам было бы спокойно.

– Спокойно, – вздохнула госпожа Айхенкранц, – возможно, спокойно. Возможно… Но, знаете, мадам, как в этих исправительных домах… вы лучше других знаете, что говорят… страшно там. Руки сдавливают тисками, ноги забивают в колодки, стегают ремнями, некоторые даже зрение там теряют… – Госпожа Айхенкранц удрученно посмотрела на госпожу Моосгабр, но госпожа Моосгабр молчала, уставившись в стол. Тогда госпожа Айхенкранц, наклонившись к ней, сказала? – И потом, мадам, мне без него никак нельзя. Он в лавке мне помогает. Как бы я вообще торговала, не будь его у меня? Правда, мадам, что тут поделаешь, если он помогает мне на жизнь зарабатывать…

– Ну ладно, – кивнула госпожа Моосгабр, встала, взяла сумку и неожиданно оглядела пол, – тогда не беспокойтесь. Вы тоже приходите в Охрану, приходите через день после обеда, может, все и уладится. Вы говорите, – госпожа Моосгабр снова оглядела пол и еще раз запустила глаза в лавку, которую видно было в дверь, – вы говорите, мальчик вечером шляется в парке?

– В парке, у фонтана, у статуи поэта, – кивнула госпожа Айхенкранц и, посмотрев на стол, сказала: – Но, госпожа, вы вафельный торт не съели. Возьмите его с собой. Дайте-ка… – Госпожа Айхенкранц взяла торт и положила его в сумку госпожи Моосгабр. – Не выпьете ли еще?

– Нет, достаточно, и спасибо за угощение, – сказала госпожа Моосгабр и снова оглядела пол, – в парке у фонтана, у статуи поэта, говорите? – И когда госпожа Айхенкранц кивнула, госпожа Моосгабр направилась к двери. Но у двери еще раз огляделась и вдруг спросила: – Мадам, а мышей у вас нету?

– Как же, – засмеялась госпожа Айхенкранц, – конечно, и тут, и там есть. Еще бы, с одной стороны парк, с другой – кладбище, нет-нет да и забежит иная. Но к тортам им не подобраться, – сказала она быстро, – они у меня под стеклом.

– Неплохо бы вам поставить мышеловку, – кивнула госпожа Моосгабр и уже за дверью лавочки добавила: – Чтобы не развелись. Чтобы не развелись под вашей крышей… это настоящее бедствие. Значит, через день после обеда в Охране.

И госпожа Моосгабр, попрощавшись, ушла.