Мысли широко

ВВЕДЕНИЕ

Слава от богатства или красоты скоротечна и изменчива; совершенство ума — вот имущество восхитительное и долговечное. Саллюстий (86-34 гг. до н. э.) Эта книга о том, как мыслить широко и отдавать людям луч-шее, что у нас есть, и особенно о том, как делать все, от нас зависящее, чтобы помогать другим. Это один из важнейших принципов моей жизни. Ее можно также назвать книгой о совершенстве. Или — о посвящении себя Богу. А еще это произведение о людях, которые отдают самое луч-шее и мыслят широко. Я выбрал эту тему, потому что мир обращает большое внимание на звезд эстрады, знаменитых спортсменов, политиков, то есть на известных людей, которые совершили что-то выдающееся, многого достигли и получили признание. Я цели-ком и полностью за достижения, и ничуть не меньше — за их высокую публичную оценку. Но как же насчет тех, которые отдают людям самое лучшее, но так и не удостаиваются признания? Или богатства? Или почета? Или славы? Моя жизнь богата и насыщенна. Бог благословил меня во многом. Моя первая книга «Золотые руки» стала очень популярной и сделала меня центром внимания. Множество

людей выразили мне признательность за то, что я старался делать. Старшеклассники писали мне, что книга бросила им вызов и изменила их жизнь. Преданные своему делу учителя раздавали ее экземпляры всем ученикам. Многие церковные общины приобрели большое количество экземпляров и раздали их студентам. Мне известны по меньшей мере два бизнесмена, которые купили по тысяче с лишним книг для своих подчиненных. И я очень благодарен всем этим людям. Мне приятно знать, что моя история вдохновила многих, и я говорю спасибо за каждое слово одобрения. Также хочу обратить ваше внимание на один из важнейших аспектов: я сделал все это не один. На протяжении всего пути я получал помощь. Знающие и посвященные люди полностью отдавали мне луч-шее, что только могли. Я часто слышал слова признательности, но теперь хочу сделать этих людей центром внимания хотя бы на минуту. Они того заслуживают. Кроме того, хочу поблагода-рить всех значимых для меня людей, которые помогли человеку по имени Бен Карсон к тридцатитрехлетнему возрасту подняться «со дна» пятого класса школы, где он был худшим учеником, до заведующего отделением детской нейрохирургии в клинике Джонса Хопкинса. Помимо того, что я самый молодой из всех, кто когда-либо занимал такую должность, ваш покорный слуга к тому же единственный чернокожий среди руководства в этом всемирно известном учреждении. Бог наделил меня способностями, но я никогда бы не осознал своего дара, никогда не смог бы воспользоваться им, если бы другие люди не потратили на меня время, если бы они не поделились со мной собственными дарами, отдавая лучшее, что имеют. Надеюсь, что сейчас вы вместе со мной сделаете еще один шаг вперед. Я хочу снова провести вас по моей жизни и рассказать о тех особенных, редких, одаренных людях, которые помогли моим талантам раскрыться. Эта книга о тех, кто часто творит подобные чудеса, даже не осознавая этого, просто отдавая ближним самое лучшее.

ЧАСТЫ ОТДАВАТЬ ЛУЧШЕЕ И МЫСЛИТЬ ШИРОКО Есть сердца верные, есть дух, полный отваги, есть души чистые и правдивые; так что отдавай миру лучшее из того, что имеешь, и взамен получишь лучшее, что имеет мир. Маделин Бриджес

ГЛАВА 1. ДЕЛАЙ ЭТО ЛУЧШЕ!

Как раз через книги мы получаем удовольствие общаться с умами более совершенными. В лучших книгах великие люди говорят с нами, дарят нам свои самые ценные мысли, изливают свои души в наши. Благодарение Богу за книги. Они — голоса недосягаемых или уже умерших — делают нас наследниками духовной жизни минувших веков. Книги поистине нелицеприятны. Всем, кто использует их правильно, они дают общество и духовное присутствие лучших и величайших представителей человеческой расы. Уильям Эллери Ченнинг — Бенджамин, это твой табель успеваемости? - спросила мама и взяла со стола сложенный пополам лист. — Гм, ага, — отозвался я, стараясь выглядеть равнодушным. Мне было слишком стыдно подать табель ей в руки, и я бросил его на стол в надежде, что она заметит его уже после того, как я лягу спать. Это был мой первый табель из начальной школы Хиггинс с того времени, как мы несколько месяцев назад вернулись из Бостона в Детройт.

Я не проучился в пятом классе и двух недель, а все одноклассники уже считали меня самым глупым и часто надо мной насмехались. Скоро и я стал чувствовать себя так, словно правда был самым глупым в классе. Моя мама часто говорила мне: «Ты умница, Бенни. Ты сможешь достичь всего, чего захочешь», но я ей не верил. Ведь никто во всей школе не счи-тал меня умницей. Теперь, внимательно просматривая мой та-бель, мама спросила: — Что это тут за оценка по чтению? По ее тону мне стало ясно, что я попал в переплет. Хотя мне было неловко, я не подавал виду. Мама и раньше знала, что я не очень-то успеваю по математике, но она понятия не имела, что по всем остальным предметам мои успехи были такими же жалкими. Пока она медленно читала табель, слово за словом, я поспешил в свою комнату и начал укладываться спать. Через несколько минут мама вошла в детскую. — Бенджамин, — сказала она, — это твои оценки? Она держала пресловутый табель прямо передо мной, как будто раньше я его не видел. — Ну, да… но это ничего не значит. — Нет, неправда, Бенни, это много значит. — Просто табель. — Это больше, чем просто табель. Я понял, что влип, и приготовился слушать. Но мне было не так уж интересно. Я очень не любил школу и не видел причины, почему мне следовало ее полюбить. Раз уж я самый тупой в классе, чего ожидать? Ребята смеялись и подшучивали надо мной каждый день. — Образование для тебя — единственная возможность спас-тись от бедности, — сказала мама. — Это единственная возможность продвинуться и стать успешным в жизни. Ты это понимаешь? — Да, мама, — промямлил я. — Если ты и дальше будешь получать такие оценки, ты про-ведешь остаток жизни в подворотне или, в лучшем случае, станешь мести полы на каком-нибудь заводе. Не такой жизни я для тебя хочу. И не такой жизни тебе желает Бог. Я повесил голову, мне по-настоящему стало стыдно. Мама воспитывала меня и моего старшего брата Куртиса одна. С тре-мя классами образования, она знала цену тому, чего у нее не было. Изо дня в день она внушала нам, что мы должны очень стараться и хорошо заниматься в школе. — Вы просто не используете все свои возможности, — говорила она. — У меня два необыкновенно умных мальчика, и я знаю, что они могут учиться гораздо лучше. Я делал все возможное, по крайней мере когда только при-шел в начальную школу Хиггинс. Как я мог успевать лучше, если не понимал ничего, что происходило в классе? В Бостоне мы посещали приходскую школу, но я не многому научился: преподаватель, казалось, больше интересовался разговорами с коллегой-учительницей, чем нашим обучением. Возможно, он не один был виноват. Может быть, мое эмоциональное состояние сделало меня неспособным полноценно усваивать материал. Мы с мамой и Куртисом приехали в Бостон, потому что родители развелись, и мы не могли больше оставаться в Детройте. Мне было тогда восемь лет. Я любил и мать, и отца, и их развод стал для меня настоящей трагедией. Многие месяцы я тешил себя надеждой, что родители помирятся, что папа бу-дет приходить домой, как раньше, и мы снова будем прежней семьей. Но он так никогда больше и не пришел. В Бостоне мы два года жили с тетей Джин и дядей Уильямом Авери в многоквартирном доме, пока мать не накопила денег, чтобы вернуться в Детройт. Мама продолжала трясти передо мной табелем, сидя на краю моей кровати. — Тебе придется поднапрячься. Ты должен начать пользоваться вот этим прекрасным мозгом, который Бог тебе дал, Бенни. Ты это понимаешь? — Да, мама.

Всякий раз, когда она делала паузу, я покорно повторял эти слова. — Я работаю среди богатых людей, у них хорошее образование, — говорила она. — Я наблюдаю, как они поступают, и знаю — они могут добиться всего, чего захотят. И ты тоже. Мама положила руку мне на плечо. — Бенни, ты можешь то же, что и они. Только ты можешь это лучше! Мама уже говорила эти слова. Говорила часто. В то время они для меня мало значили. Да и с какой стати? Я был убежден, что являюсь самым глупым в своем пятом классе, но, разумеется, никогда ей этого не сообщал. — Просто ума не приложу, что с вами делать, мальчики, - сказала она. — Я намерена поговорить с Богом о тебе и о Кур-тисе. Она помолчала, ее взгляд был устремлен в пространство. За-тем она произнесла (скорее для себя, чем для меня): — Мне нужно Божье водительство, чтобы знать, что де-лать. Ты больше просто не имеешь права приносить такие вот табели. Насколько я понял, тема успеваемости была исчерпана. Следующий день, как и все предыдущие, казался всего лишь еще одним неприятным днем в школе, еще одним днем, когда надо мной смеялись. Я не решил правильно ни единой задачи по арифметике и не написал ни слова без ошибок в диктан-те. Придя домой, я сразу же переоделся в спортивную одежду и выскочил на улицу. Большинство моих сверстников игра-ли или в футбол или в игру, которую я любил больше всего: «Сбей крышку». Мы резались в «Сбей крышку» так: крышку от бутылки кла-ли в трещину в тротуаре. Потом брали мяч — любой, который был достаточно прыгучим, — вставали в линию и по очереди бросали мяч в крышку, стараясь по ней попасть. Тот, кому это удавалось, получал два очка. Если кто-то ухитрялся сдвинуть крышку мячом на несколько дюймов, то выигрывал пять очков. Десять очков присваивалось тому, кто мячом подбрасы-вал крышку в воздух, а она приземлялась на противоположной стороне дороги. Когда становилось темно или когда мы уставали, я и Кур-тис шли наконец домой и смотрели телевизор. Смотрели мы его до тех пор, пока не отправлялись в постель. У мамы был ненормированный рабочий день, и она никогда не приходила домой раньше нашего «отбоя». Иногда я просыпался оттого, что слышал, как она поворачивает ключ в замке. Через два дня после истории с табелем мама вернулась за час до того, как мы собирались лечь спать. Я и Куртис, развалив-шись на полу, смотрели телевизор. Она пересекла комнату, решительно выключила его и повернулась к нам. — Мальчики, - заявила мама, — вы теряете слишком много времени, сидя перед телевизором. Так образования не получишь. Прежде чем мы успели возразить, она сообщила нам, что молилась о мудрости. — И Господь сказал мне, что надо делать, — продолжала она. - Поэтому с сегодняшнего дня вы не будете смотреть телевизор. Кроме двух программ в неделю. Мы выберем их заранее. — Только две программы? - я не верил, что она могла сказать такую ужасную вещь. — Но это же… — И только после того, как вы выполните домашнее задание. А еще никаких игр и гуляний после школы, пока уроки не бу-дут сделаны. — Но другие мальчики выходят на улицу сразу после занятий, — сказал я, не в силах думать ни о чем, кроме своих това-рищей, с которыми не смогу больше играть. — У меня и друзей не останется, если я буду все время сидеть дома… — Очень может быть, — ответила мама, — но другие дети не собираются преуспеть в жизни, а ты будешь успешным. — Но,мама…

— Вот так мы и поступим. Я просила Бога о мудрости и по-лучила такой ответ. Я попробовал привести еще несколько доводов, но мама была неумолима. Потом бросил взгляд на Куртиса, надеясь, что он меня поддержит, но брат не проронил ни слова. Он ле-жал на полу и разглядывал свои носки. — Пусть тебя не беспокоят «остальные». Мир полон «остальных», но лишь некоторые из них достигают чего-то значительного. Запрет на телевизор и на игры после школы - это огромная потеря. Я поднялся с пола, чувствуя, что все против меня. Мама не собиралась разрешать мне играть с друзьями, телевизора для меня больше не было — почти не было, но теперь уже все равно. Она отнимала у меня последние радости жизни. — И это еще не все, — добавила мама, — Бенни, вернись. Я обернулся, недоумевая, что еще она может сказать. — Кроме того, вдобавок к урокам вы должны будете читать по две книги в неделю из библиотеки. Каждую неделю. — Две книги? Две? Хотя я учился в пятом классе, в жизни не прочел до конца ни одной книги. — Совершенно верно, две. Когда закончишь читать, ты дол-жен будешь написать мне изложение, как вы это делаете в школе. Вы не используете своих возможностей. Теперь я буду следить за тем, чтобы вы реализовывали их в полной мере. Обычно Куртис, который на два года старше меня, не был таким послушным. Но на этот раз брат, казалось, осознал, что мама действительно говорит мудрые слова. Он молчал. Она перевела глаза на Куртиса. — Ты понимаешь? Он кивнул. — Бенни, тебе все ясно? — Да, мама. Я согласился делать так, как она сказала. Мне бы и в голову не пришло, что можно ослушаться. Но не нравилось мне все это. Мама была несправедлива и требовала от нас больше, чем другие родители от своих детей. На следующий день, в четверг, после школы мы с Куртисом отправились пешком в местный филиал библиотеки. Меня не очень-то это вдохновляло, но на самом деле я не знал, что та-кое — «проводить много времени в библиотеках». Мы бродили вдвоем по небольшому детскому отделу, не имея ни малейшего представления о том, как выбирать книги, и не зная,какие взять. Библиотекарь спросила, чем нам помочь. Мы ответили, что хотим взять по две книги каждый. — Какие книги вы предпочитаете? — уточнила она. Я подумал и сказал: — Про животных, что-нибудь про животных. — У нас есть несколько книг о животных. Уверена, что они тебе понравятся! Она подвела меня к нужному стеллажу, а затем вернулась к Куртису и проводила его в другое крыло библиотеки. Я копал-ся в книгах, пока не нашел достаточно легкие, чтобы я решился их прочитать. Одна из них - «Чип строит плотину» - стала первой книгой в моей жизни, которую я изучил от корки до корки, хотя на это мне потребовались две ночи. Потом я довольно неохотно признался маме, что читать о бобренке Чипе мне действительно понравилось. Через месяц я так ориентировался в детском отделе, словно ходил туда всю жизнь. К тому времени работники этой библиотеки уже знали и нас с Куртисом, и то, что мы полюбили читать. Они часто подсказывали, какие книги взять. До сих пор помню, как одна из библиотекарей предложила: — Вот просто восхитительная книжка о белочке. Пока она рассказывала мне начало истории, я старался выглядеть безразличным, но как только книга оказалась в моих руках, я сразу же углубился в чтение.

Самым замечательным было то, что мы стали любимцами библиотекарей. Когда приходили новые интересные кни-ги, они придерживали их для нас. Скоро я уже диву давался, как много на свете разных изданий и сколько разных тем они охватывают! После книги о бобре я выбирал другие — о самых разных зверях. Я читал все рассказы о животных, какие только попа-дали мне в руки: о волках, диких собаках, несколько историй о белках и о многих прочих живых существах, которые оби-тают в других странах. Когда я перечитал все книги о зверях, то начал читать о растениях, потом о минералах и, наконец, о камнях. Книги о камнях стали для меня источником знаний, из которых я впервые извлек пользу. Мы жили около железнодо-рожных путей. По дороге в школу приходилось пересекать рельсы. Я стал обращать внимание на щебень между шпалами, часто бродил по железной дороге, искал разные виды камней и старался их определить. Нередко я брал с собой книгу, чтобы проверить, не ошибся ли в названиях. — Агат! — говорил я, бросая камень. Куртиса утомляла моя привычка искать булыжники и определять их названия, но мне было все равно, ведь я постоянно находил все новые и но-вые экземпляры. Вскоре моим любимым развлечением стало ходить вдоль рельсов и называть камни, которые попадаются на пути. Я и не заметил, как за короткое время стал почти специалистом в этой области. Мир книг — это самое выдающееся изобретение человечества. Ничто другое из созданного людьми не живет так долго. Памятники рассыпаются, нации погибают, цивилизации стареют и вымирают. После темной эпохи новые народы создают другие цивилизации и памятники. Но в мире книг есть такие тома, которые продолжают жить и оставаться настолько актуальны-ми, словно они написаны сегодня. Они все еще рассказывают человеческим сердцам о людях, которые умерли столетия назад.

ДЕНЬ ПРОСВЕТЛЕНИЯ

Во втором полугодии пятого класса произошли два события, которые убедили меня в том, как важно читать книги. Наша учительница, миссис Уильямсон, каждую пятницу по-сле обеда проводила диктант. Мы снова прописывали все сло-ва, которые выучили за год. Иногда она даже диктовала то, что мы должны были запомнить в четвертом классе. Я ни разу не упустил возможности сделать ошибку в первом же слове. В одну из таких пятниц Бобби Фармер, которого все еди-нодушно признавали самым умным в нашем классе, должен был в заключение написать на доске «сельское хозяйство». Как только учительница продиктовала фразу, я понял, что могу написать ее без ошибок. Как раз накануне я запомнил, как она пишется, когда читал очередную книжку. Я написал «сельское хозяйство» в своей тетради и, затаив дыхание, посмотрел на доску. Бобби написал словосочетание так же, как и я! Если я смог написать без ошибки «сельское хозяйство», то готов биться об заклад, что запомню, как пишется любое сло-во в мире! Я мог поспорить, что научусь правописанию лучше, чем Бобби Фармер. Одного «сельского хозяйства» оказалось достаточно, чтобы дать мне надежду. На следующей неделе случилось второе событие, которое навсегда изменило мою жизнь. Когда мистер Джайк, учитель природоведения и естествознания, рассказывал о вулканах, он протянул руку и показал нам кусок камня, похожего на черное стекло. — Кто-нибудь знает, что это такое? Какое отношение это имеет к вулканам? Я тут же узнал камень, не зря же столько читал о минералах. Для порядка я подождал, но никто из класса не поднял руки. Я подумал, что это странно. Даже умники не нашли, что ответить. И тогда поднял руку сам. — Да, Бенджамин, — сказал мистер Джайк.

Я услышал вокруг себя смешки. Другие ребята, наверное, по-думали, что это шутка. Или что я собираюсь сморозить какую-нибудь глупость. — Обсидиан, — произнес я. — Совершенно верно! Учитель старался скрыть свое удивление, но было очевидно, что он не ожидал от меня правильного ответа. — Это обсидиан, — повторил я, — и он образуется при сверхохлаждении лавы, когда она отдает тепло воде. Как только я привлек внимание и понял, что владею информацией, которой нет ни у одного из учеников, то начал выкла-дывать все, что знал об обсидиане, лаве, сверхохлаждении и прессовании. Когда я наконец сделал паузу, чей-то голос сзади прошептал: «Это что, Бенни Карсон?» — Ты абсолютно прав! — сказал мистер Джейк, улыбаясь мне. Если бы он объявил, что я выиграл в лотерею миллион долларов, я бы не был более счастлив и взволнован. — Бенджамин, это абсолютно, абсолютно верно! — повторял он с восторгом. Учитель повернулся к остальным и сказал: — Потрясающе! Класс, Бенджамин только что поделился с нами великолепными знаниями. Я очень рад, что слышал это от него. Несколько мгновений я пробовал на вкус волнующую радость победы. Помню, что думал: «Вот это да! Глядите на них! Они смотрят на меня с восхищением. На меня — тупицу, которого все считали глупым. Они смотрят и не верят, что этс сказал я! Но больше всех в классе удивился я сам. Хотя я и читал пс две книги в неделю, потому что мама так велела, до этой мину-ты мне не довелось осознать, как много разных знаний накап-ливается в моей голове. Правда, я научился получать от чте-ния удовольствие, но не понимал, как это связано со школой, В тот день — впервые в своей жизни — я понял, что мама была права.

Чтение — прекрасная возможность убежать от невежества и добиться многого. Больше я не был тупицей и посмеши-щем для класса. Следующие несколько дней в школе я чувствовал себя геро-ем. Всякие шутки на мой счет прекратились. Ребята стали ко мне прислушиваться. И меня это очень радовало! Мои оценки по всем предметам улучшались, и я спрашивал себя: «Бен, есть ли какая-то причина, по которой ты не мо-жешь стать лучшим в классе? Если ты смог запомнить все про обсидиан, ты усвоишь и обществоведение, и географию, и ма-тематику, и естествознание, и все-все-все». Тот единственный миг триумфа вдохновил меня читать больше и больше. С тех самых пор я, казалось, не мог вдоволь начитаться. После школы меня всегда можно было найти в моей спальне. Там, удобно устроившись, я поглощал очередную книжку. Еще долгое время это было единственным, чего мне хотелось. Мне уже дела не было до пропущенных телепрограмм. Больше я не тосковал ни об игре в «Сбей крышку», ни о бейсболе и хотел только читать. Через полтора года я сумел стать-таки лучшим учеником в классе. К сожалению, мне недостаточно было просто читать и учиться. Мне казалось, что я обязан продемонстрировать все-му миру свои блестящие познания. Мое поведение было довольно надоедливым. Но я об этом не догадывался до самого девятого класса. Однажды я спросил парня, который всегда меня презирал, как бы я ни старался быть дружелюбным: — Почему ты так враждебно настроен? Почему ты меня не-навидишь? — Да потому что ты очень навязчивый, — ответил он. — По-тому что ты так много знаешь и делаешь все, чтобы другие это видели. Сейчас уже не помню, ответил ли я что-то или просто ото-шел, но его слова мне запомнились. В пятом классе все смеялись надо мной, потому что я не знал ничего; теперь одноклассники ненавидели меня за то, что я вел себя как всезнайка. Но мне казалось, что всем хочется услышать то новое, что я узнал, ведь знание было таким вдохновляющим, таким прекрасным и увлекательным. Я и не подозревал, что стал невыносим. Жесткий тон и суровые слова одноклассника отрезвили меня. Я понял, что нужно меняться. Но, к сожалению, со мной дол-жны были случиться еще несколько неприятностей, чтобы до меня наконец кое-что дошло. С тех пор как я стал известен как Бен Карсон — лучший уче-ник в своем классе и сыпал ответами при малейшей возможности, я не просто отвечал учителю, а принимался рассказывать одноклассникам больше, чем они хотели знать. Как я понял позднее, отчасти я хотел отомстить тем, кто смеялся надо мной в пятом классе. Они называли меня тупицей, и я продолжал вновь и вновь доказывать им, что они неправы. Думаю, к тому времени ребята и так все поняли, но я не мог остановиться. Это было так неправильно с моей стороны, но я все-таки это делал. Я, тот самый мальчик, который никогда не давал ни одного верного ответа в тестах по арифметике, изменил положение вещей на 180 градусов, когда класс начал изучать углубленный курс алгебры. Как-то в середине четверти у нас был провероч-ный тест. Учительница добавила два дополнительных вопроса повышенной сложности. Когда она проверила работы и раз-дала их классу, я увидел, что один из лучших учеников набрал 91 балл. После занятий я подошел к нему и спросил: — Привет, сколько у тебя баллов? -91. Секунду я ждал, что он спросит: «А у тебя?» Но он не спрашивал, и тогда я выпалил: — У меня 110, все правильно, включая два вопроса-бонуса. — Что ты говоришь? В самом деле? — сказал он и пошел прочь. — Ну, может, в следующий раз ты наберешь больше, — продолжал я.

— Ага, — отозвался он, не поворачивая головы. — Если нужна помощь, скажи мне! Он сделал вид, что не слышит.

*

К одиннадцатому классу я так увлекся достижениями ради достижений, что окружающим было неприятно даже находиться рядом со мной. Однажды по химии я получил 99. Это, конечно, тянуло на «А» (высший балл), но двое других зара-ботали по 100 баллов! Мне никто не сказал ни слова, но я был уверен, что те двое ликовали. Они превзошли мои результаты, чего не случалось последние четыре года. К тому времени я убедил себя, что должен стать умнейшим во всей школе. Если кто-нибудь в чем-то меня превосходил, это заставляло меня думать, что я — не лучший. А когда я не был лучшим, то воспринимал это как полный крах. Я снова и снова повторял себе, что действительно продул этот тест. Если бы я лучше учил материал или, может быть, чуть дольше подумал над ответами, то набрал бы 100. Весь оставшийся день я чувствовал себя ужасным неудачником. Мне вспомнился пятый класс и то, как со мной обращались. «Я никогда больше не провалюсь», — пообещал я себе, все еще не понимая своей настоящей проблемы. Но один случай помог мне увидеть себя со стороны. В одиннадцатом классе учитель повел нас на экскурсию в ис-торический музей. Когда мы рассматривали фотографии Детройта 1890 года, я прошептал стоящему со мной рядом Энтони Флауэрсу: — Вот было бы здорово оказаться в том времени, зная все, что я знаю сейчас! Я был бы там умнее всех. — Ты и так умнее всех, — сказал Энтони, — зачем тебе это надо? — Да так, повеселиться, — ответил я. Но про себя задумался: «Зачем же мне надо доказывать людям, что я умнее их?» 21

Простой вопрос Энтони заставил меня пристально посмотреть на Бенджамина Карсона. Это был момент истины, откровение: я понял, что мое желание быть умнее всех легко прочитывается остальными. Никто не ценил тот непрерывный поток информации, который я выдавал на-гора. Похоже, одноклассники не стали ко мне относиться лучше, когда обнаружили, что я поумнел. Мало того, некоторых я начал сильно раздражать. Затем еще одна мысль поразила меня: может, мне следует измениться? Что если просто быть уверенным в себе и не вы-пячиваться? Кто сказал, что я должен давить всех своей уче-ностью? Я сам могу пользоваться своими знаниями, разве не это главное? С того дня я изменился, потому что очень этого захотел. Оглядываясь назад и присматриваясь к интеллектуальному монстру, которым я стал, думаю, что это произошло отчасти потому, что меня подталкивали к этому. Мама не уставала на-поминать мне каждый день, что я «должен быть лучшим». Эта идея крепко во мне засела. Но все-таки мама не имела в виду, чтобы я хвастался или кичился своим превосходством. Не под-разумевала она и то, что мне следует выпячивать свои знания и выставлять их напоказ, доводя окружающих до бешенства. На то чтобы победить желание быть лучше всех, ушло много времени. Наконец мне стало понятно, что мама пыталась до меня донести: я должен стараться изо всех сил делать самое лучшее, на что только способен. Вот и все, чего она и люди ждут от меня. Часто она даже произносила именно эти слова, но у меня все-таки ушло много времени, чтобы связать все во-едино. События повернулись наилучшим образом и заставили меня глубже понять все вышесказанное, когда я поступил в Йель-ский университет. Я все еще искренне полагал, что был умнее кого бы то ни было. Но в университете встретил других студентов, которые в своих школах тоже были лучшими и знали гораздо больше, чем я. А некоторые из них оказались гениями. Они умели «учиться досконально». Я снова почувствовал себя отстающим. То, что я постоянно находился рядом с талантливыми студентами, заставило меня совсем по-другому оценить свои способности. В течение нескольких недель я вновь испытывал те же эмоции, что и в пятом классе. Я глубоко исследовал себя и молился. Самоанализ помог мне осознать, что да, я умен, но не умнее всех. У меня не было никакой причины ожидать от себя, что я опять стану лучше всех. Если я собираюсь достичь каких-то целей, мне следует настроиться на упорный труд, как это делают все вокруг. Я не прирожденный гений. Возможно, это был самый главный урок, который я усво-ил в первом семестре своей учебы в Йеле. Уверен, попади я & учебное заведение, где требования к студентам были бы чуть мягче, я продолжал бы скользить по поверхности и никогда в жизни не достиг бы ничего. * И еще одно событие сыграло важную роль. У меня всегда был дурной нрав, который я обрушивал на всякого, кто мне возражал. Однажды, в четырнадцатилетнем возрасте, я по-ссорился с другом. Его звали Боб. Вытащив походный нож, я ринулся на Боба. Стальное лезвие ударилось о металлическую пряжку его ремня и лязгнуло. Осознав, что чуть не убил друга, я бегом бросился домой, за-перся в ванной комнате и долго сидел на краю ванны. Меня мучил стыд, с раскаянием я долго молился, чтобы Бог избавил меня от моего взрывного характера. Наконец я выскользнул из ванной, чтобы взять Библию, от-крыл ее и стал читать Притчи. Стих, который поразил меня сильнее всего, звучит так: «Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города» (Притч. 16:32). За те два или три часа, которые я провел в ванной, Бог совершил в моей жизни чудо: Он освободил меня от бешеного нрава, и я могу честно сказать, что с тех пор гнев больше никогда меня не посещал. Я рассказываю эту историю, потому что тот день зародил во мне привычку, с которой я иду по жизни: это ежедневное чтение Книги Притчей. Теперь я почти каждый день читаю что-нибудь из этой книги. Долгое время я не обращал особого внимания на тексты о гордыне, но они, как и постоянные на-ставления мамы, в конце концов отложились в моем сознании. Слова из Притчей наконец пробились к моему сердцу и заставили многое в жизни пересмотреть. Особенно мне запомнилось: «Гордость человека унижает его, а смиренный духом приобретает честь» (Притч. 29:23). Чем больше я читал Книгу Притчей, тем больше понимал, как Бог ненавидит гордыню и высокомерие. Чем больше я читал о гордыне, тем яснее видел, что Господь не будет мной доволен, если я останусь высокомерным: «Страх Гос-подень — ненавидеть зло; гордость и высокомерие, и злой путь, и коварные уста я ненавижу» (Притч. 8:13), — писал Соломон. Освобождение не пришло ко мне назавтра, оно началось в тот самый день. С тех пор, когда кто-либо указывал мне, что я веду себя высокомерно, я как будто получал рез-кий удар в живот. Даже сейчас победа над гордостью — это всегда результат борьбы. Если человек делает что-то исключительно хоро-шо и люди признают это, ему приходится бороться с собой, чтобы не возгордиться. Для меня дело обстоит еще сложнее, поскольку родственники моих пациентов часто говорят что-нибудь вроде: «О, вы чудесный человек! Вы такой замечательный!» после каждой удачной операции, а затем продолжают: «Вы — чудо. Вы такой одаренный». Я знаю, что они не имеют в виду ничего плохого, но также знаю, что у меня не было бы успешных операций без помощи множества других одаренных людей. Более того, если бы Бог не наделил меня даром нейрохирурга, я не стал бы столь успешным.

Как большинство людей, я чувствую себя неудобно, когда слышу похвалу в свой адрес, это смущает меня. Я достиг многого и настроен достичь значительно большего, но всегда напоминаю себе, что не смог бы ничего добиться без помощи отличных медсестер и высококвалифицированных врачей, которые помогали мне ставить предоперационные диагнозы и планировать операции. Мне также необходимы отзывчи-вые люди, которые достаточно любят тяжелобольных пациентов, чтобы выхаживать их в течение трудного послеопера-ционного периода. И конечно, нельзя не отметить полное доверие Богу, Который устраивает обстоятельства и наделяет нас способностью выполнять нашу работу. Последние несколько лет я тружусь главным хирургом в клинике Джонса Хопкинса в команде, которая усовершен-ствовала гемисферэктомию1. Кроме того, в 1987 году вместе с другими семьюдесятью членами команды я впервые в истории медицины успешно разделил сиамских близнецов, сросшихся затылками. Успешно, потому что оба мальчика выжили. Лю-дям свойственно связывать успех с именем одного человека, даже если этот человек — далеко не единственный, кто заслуживает восхищения. Нас было семьдесят! С годами я осознал, что Бог одарил меня не только врожден-ными способностями к хирургии, но и наделил даром сочув-ствия к моим пациентам. Это, однако, не дает мне права хва-литься: я всего лишь использую дары, данные мне свыше. Зная это, я не могу не испытывать чувства благодарности Господу. * Когда я рос, мама много раз снова и снова говорила мне: «Бенни, ты можешь стать, кем захочешь! Только проси Бога о 1 Гемисферэктомия - операция по удалению части или целого полушария головного мозга пациента, которую проводят, чтобы избавить его от эпилепсии поддержке. И Всевышний поможет тебе, если ты делаешь все, что от тебя зависит». Говоря о богатых людях, она повторяла: «Бенни, ты можешь все, что и они, только ты можешь это лучше». Многочисленные уроки, преподанные мне мамой, я могу выразить одной фразой: всегда делай все самым лучшим образом. Размышляя об этом простом совете — всегда делать все са-мым наилучшим образом, я понял, что это и есть главный се-крет того, как такой выходец из неграмотных черных кварта-лов поднялся до своего высокого положения. Более того, хочу еще раз подчеркнуть — я никогда не добился бы этого в одиночку! В последующих главах хочу рассказать вам не только о том, как сам старался все делать безукоризненно и мыслить широ-ко, но и о других людях, которые, делая все самым лучшим образом, меняли и свою жизнь, и жизнь окружающих.

ГЛАВА 2. МОЯ МАТЬ СОНЯ КАРСОН

Мать — это не человек, от которого ты зависишь, а человек, который научит тебя ни от кого не зависеть! Дороти Кенфилд Фишер «Книга „Золотые руки” — не о Бене Карсоне, — сказала одна читательница моему соавтору. — Эта книга о матери и ее влия-нии. Мать присутствует даже в главах, где о ней не идет речь. Она присутствует во всем, что делает Бен». Эта читательница поняла все правильно. Каждый, кто со мной знаком лично или читал обо мне, знает, что характер ма-тери оказал на мою жизнь очень большое влияние. Поскольку эта книга о том, как мыслить широко и отдавать все самое луч-шее, чтобы помогать другим, я хочу прежде всего рассказать о том, как сильно повлияла на меня в детстве моя мама. В этой главе Соня Карсон сама поделится с вами воспоминаниями о том, как растила меня и брата. СОНЯ КАРСОН: Моя личная жизнь началась так, как обычно оканчиваются любовные романы. В тринадцать лет, с тремя классами начальной школы я вышла замуж за красавца-мужчину, который обещал сделать мою жизнь счастливой и увлекательной.

До того времени моя жизнь не была ни счастливой, ни увлекательной. Хотя я почти ничего не помню о своих родителях, в моей памяти живы переезды от одной приемной семьи в дру-гую, чужой храп, насмешки надо мной, потому что я не такая, как другие. До сего дня не знаю, сколько нас всего было у приемных родителей. Мне говорили, что двадцать четыре, но я не уверена. Сама я лично знакома с тринадцатью, и это, по-моему, немало. В детстве у меня совсем не было друзей, и даже среди братьев и сестер я всегда чувствовала себя не такой, как все, да и окружающие постоянно мне об этом напоминали. Я была кругло-щекой, а у моих волос был рыжеватый оттенок. Я картавила, и все смеялись над моим произношением. Мне хотелось быть частью своей семьи, но я никак не могла к ней приноровиться. Затем я встретила человека, который захотел избавить меня от страданий и бедности. Роберт Карсон, служитель небольшой церкви, казалось, был олицетворением всего, чего я хотела от жизни. Вначале мне даже казалось, что я поклонялась ему больше, чем Богу. В то время я не так много знала о христианстве, поэтому Роберт меня всему учил. Я ходила в церковь, делала все, что он мне говорил, и пыталась вести себя, как остальные. Я поклонялась своему мужу, но и он обращался со мной поч-ти так же. «Моя маленькая фарфоровая куколка», — обязательно говорил он. когда кому-нибудь представлял меня. Это почти не было преувеличением, потому что именно так ко мне и относился. С меня сошел детский жирок, и я обнаружила, что отличие от окружающих делало меня довольно привлека-тельной. Наступил день, когда я начала задавать себе вопрос: не женился ли он лишь затем, чтобы хвастаться мною? Многие годы я позволяла ему обращаться со мной, как с хрупкой игрушкой, которую он во мне видел. Мистер Карсон постоянно покупал мне новую одежду и старался сделать мою жизнь приятной и легкой. Всякий раз, когда я протестовала против лишней траты денег, он говорил одно и то же: «Я люб-лю покупать украшения, меха и все, что подчеркивает красоту моей прекрасной фарфоровой куколки». После того как мы прожили в браке пять лет, я наконец спросила: — Почему бы нам не завести детей? — Детей? — он рассмеялся. — Малышка, нам не нужны никакие дети! — Конечно, нужны! — сказала я. — Когда люди женятся, они как раз это и делают — создают семью. Вначале, когда я заговаривала о детях, он только отмахивал-ся. Но я была настойчива. Во время одного из таких разговоров он произнес: — Тебе не нужны дети. Не хочешь же ты испортить свою красивую фигуру родами. Мы можем хорошо веселиться и без детей. — О фигуре я не беспокоюсь, и я хочу детей. — Ты меня поняла, — ответил он. — Я - это все, что тебе нужно. А ты — это все, что нужно мне. Его ответы казались мне странными, ведь большинство муж-чин хотят детей. Прошло по меньшей мере еще десять лет, пре-жде чем я поняла, почему муж так себя вел. Мы жили с ком-фортом, может быть, даже с роскошью. Он любил ходить на вечеринки и использовал для этого малейший повод. Зачастую мы начинали в четверг и не останавливались до утра воскресенья. Много раз в воскресенье ему приходилось пить острый соус, чтобы прийти в себя после вечеринки. Это единственное, что могло взбодрить его перед выходом за кафедру двумя ча-сами позже. Не подозревая, что может быть иначе, я ходила с мужем в церковь по воскресеньям и на богослужения среди недели. Но кроме этого я мало что помню — только бесконечную вере-ницу праздников. Время веселья шло, и, хотя вечеринки были мне не интересны, я старалась быть хорошей женой и ходила с мужем.

В детстве я редко бывала в церкви и потому не понимала многого из того, что там происходило. Поэтому не спускала глаз с сестер по вере (большинство из которых годились мне в бабушки) и все за ними повторяла. Когда они начинали петь, музыка через несколько минут становилась быстрее и громче. Люди очень скоро начинали громко кричать и раскачиваться в такт музыке. Я делала почти все, что и остальные, только к крикам не при-соединялась (хотя, думаю, этого никто не замечал). Мне было непонятно, почему они кричат, и я не видела тому никакой причины. Такой я человек — мне на все нужна веская причина, поэтому я не могла прыгать и кричать просто потому, что все это делают. Но иногда я упрекала себя в том, что не могла испытывать то, что переживали они, и часто спрашивала себя: неужели это потому, что они знают Библию и могут ее читать, а я нет? Возможно, они просто хорошие христиане в отличие от меня? От-веты были мне неизвестны, а близкого друга в церкви, с которым я могла бы об этом поговорить, у меня никогда не было. Чем дольше я находилась в церкви, тем больше понимала: что-то здесь происходит не так. Мистер Карсон и другие служители принадлежали к ка-кой-то ассоциации и проводили много времени вместе. Однажды, когда мы были в собрании, один из проповедников (его все называли «чувак») начал разговор о нас с мистером Карсоном. Чувак был высок, красив, носил только лучшую одежду, и голос его был таким приятным! Подобные голоса людям нравятся. — Я бы хотел, чтобы твоя жена была моим секретарем, — сказал он мужу. — Конечно, — мистер Карсон ухмыльнулся так, словно предложение этого человека было самой лучшей новостью за последние пять лет. — Эй, послушайте, — возразила я, смеясь, — я и имя-то свое пишу с трудом, что я могу знать о работе секретаря?

— О, я уверен, вы прекрасно справитесь, — сказал проповедник, продолжая мне улыбаться. — С чего бы это вдруг вам захотелось выбрать меня своим секретарем? — спросила я. — Я не могу толком написать ни одного предложения. Я ожидала, что мой муж будет против этой идеи, но он не возражал. — Послушай, Соня, ты умная маленькая женщина. — Не настолько умная. — Я могу научить тебя всему, чего ты не знаешь. Он продолжал усмехаться, давая мне понять, что ему эта идея нравится. Так как муж согласился, я ответила: — Я по-прежнему чего-то не понимаю, но думаю, что буду вашим секретарем. Когда утреннее собрание закончилось, проповедник сказал: — Идемте со мной, Соня. Приступим к работе. Мы ушли из церкви, и он отвел меня в свой номер в мотеле. — Давай, садись, — произнес он, указывая на угол кровати. Не обращая внимания на кровать, я уселась на стул и выхва-тила из сумочки блокнот и карандаш, зная, что секретари ве-дут себя именно так. Я стала ждать, недоумевая, что же от меня потребуется дальше. — Убери это, — велел он, указывая на блокнот и карандаш. — Сейчас они нам не потребуются. В комнату вошел официант, неся поднос с двумя бокалами и бутылкой шампанского в ведерке со льдом. Проповедник дал официанту чаевые, и тот ушел. — Давай выпьем шампанского, — сказал служитель, напол-няя бокалы. — Большое спасибо, но я бы лучше поговорила о работе, которую вы хотите мне поручить. Я уже достаточно намучилась, старательно притворяясь, что мне нравятся вечеринки в обществе мужа, и не испытывала желания «тусоваться» еще и с этим человеком. Я была раздражена, но сдерживалась. Он совершенно не казался ни серь-езным, ни деловым, но я напомнила себе, что это служитель церкви, человек Божий. — Давай, Соня, выпей со мной. Он подошел и протянул мне бокал. Я покачала головой. — Я готова работать… — Да не беспокойся ты об этом, — он забрал у меня блокнот и бросил его на пол.— Мы с тобой прыгнем в кроватку. Несколько секунд я не моргая смотрела на него, пытаясь осознать, что он сказал. — Мы — что? Он повторил. — Вы просите меня прыгнуть с вами в постель? И вы — служитель? Я была так наивна, что подобные мысли мне и в голову не приходили. Наивна — да, но не тупица, именно это я ему и сказала. — Найдите себе другую пташку, потому что эта пташка туда не летает. — Не стоит так разговаривать, — нахмурился он, делая шаг ко мне. — Если вы подойдете хоть чуточку ближе, я закричу, а потом скажу, что вы ко мне пристаете! Уж если я начну вопить, меня услышат за два квартала. Очевидно, он не ожидал подобного ответа. Проповедник от-ступил назад и сконфуженно уставился на меня. — Ладно, ладно, — проговорил он, — не кричи. Послушай, дальше ничего не будет. Просто веди себя так, словно этого не было. Тебе не надо больше сюда приходить… И не рассказы-вай никому. Я подобрала блокнот и вышла из комнаты. Когда мы вернулись в собрание, проповедник стал отводить людей в сторону и говорить им: «Не общайтесь с Соней. Эта девочка не знает, что происходит». 32

Он хотел, чтобы меня считали бестолковой и не обращали на меня внимания. С этого времени и до конца служения остальные женщины избегали меня. Меня ранило их отношение, и я чувствовала себя одиноко, но ничего не сказала: в конце кон-цов, в приемных семьях со мной и похуже обращались. То ужасное происшествие открыло мне глаза. Я продолжала ходить в церковь, посещала вечеринки и делала то. о чем меня просил муж. но я чувствовала во всем этом фальшь, несмотря на то. что я даже не знала, как облечь свои переживания в сло-ва. Это была опасная игра. Моя жизнь с Робертом Карсоном начала трещать по швам. Я не задавала много вопросов и внимательно наблюдала за происходящим. Я знала о христианстве мало, но люди, с которыми мне приходилось иметь дело, не соответствовали даже тому немногому, что я знала. * Мне все еще хотелось стать матерью и домохозяйкой. До того, как мы поженились, я много работала, несмотря на свои 13 лет. Я всегда делала все возможное, чтобы помочь остальным членам нашей семьи. Когда мистер Карсон женился на мне, он пожелал, чтобы все было иначе. «Думай теперь о себе. — повторял он. — Я же обещал, что буду оберегать тебя и как следует о тебе заботиться, не так ли?» Он даже нанял горничную, чтобы она каждую неделю убирала наш дом. Когда я запротестовала, он ответил своей стандартной фразой: «Я же не могу позволить моей фарфоровой куколке уставать до изнеможения, не так ли?» Для него это была весомая причина. Для меня — смертная тоска. Друзей нет. заняться нечем. Когда мы поженились, муж представил меня сотням людей. Я знала их по именам, но никогда не чувствовала себя одной из них. Так же. как и в детстве, я не подходила, не соответствовала. Я часто думала о том. что. если бы у нас были дети, как в настоящей семье, я стала бы частью их жизни, принадлежала ззбы им. Муж и дети любили бы меня, и вместе нам было бы хо-рошо. И я не успокоилась, пока муж наконец не сдался. Куртис родился в 1949 году, а спустя два года появился Бен. Следующие девять лет оказались самыми счастливыми го-дами моей жизни. Если честно, это было единственное счаст-ливое время. Я любила моих мальчиков и чувствовала себя состоявшейся. Теперь у меня появилась цель — жить дальше. Последнее время я не была счастлива с мистером Карсоном. И дело не только в вечеринках и запоях. Что беспокоило меня больше всего, так это его расточительность. В его руки приходили большие деньги, но он избавлялся от них почти мгновенно. Например, муж часто наведывался в деловой центр Детройта. Если там в магазине он видел что-то, по его мнению, до-стойное меня, он это обязательно покупал, не глядя на цену. Однажды он купил ожерелье, которое стоило восемьсот долларов — немалые деньги по тем временам. Насколько я знаю, я была единственной в округе женщиной, которая имела нор-ковую шубу. Причем мне эта шуба практически была не нуж-на. Мне вообще не нужны эти причудливые вещи и ювелир-ные украшения. Дом, сыновья и муж — вот все, что мне нужно было для счастья, и если бы мистер Карсон изменился, жизнь была бы идеальной, повторяла я себе. После рождения Бена казалось, что муж начал остепенять-ся. Он любил мальчиков и играл с ними, как обычный отец. Кроме того, что муж был проповедником, он еще работал на одном из заводов «Кадиллак». Как же дети любили своего отца! В три года Бен начал меня спрашивать: «Папе уже пора прийти домой?» Мне постоянно приходилось отвечать: «Еще нет». Когда время приближалось к четырем, я говорила: «Теперь почти пора». Бен выбегал из дома, садился на крыльце и ждал. Обычно отец приезжал на автобусе и от остановки шел к дому по аллее. Как только Бен замечал его, он мчался к отцу с рас-кинутыми в стороны руками. Минуту спустя оба входили в дом, смеясь и радуясь тому, что они вместе. 34

К сожалению, перемены к лучшему не продлились долго. Когда Куртис пошел в школу, мистер Карсон начал себя ве-сти так, словно мальчики были помехой в его жизни. Он стал приходить домой очень поздно. Больше у него не находилось времени играть с детьми, он «очень уставал». На свет стали вылезать новые подробности о моем муже. Ему часто звонили, и я бы не обратила на это внимания, если бы он не начинал говорить шепотом, что делало его обман очевидным. Время от времени ко мне заходила поболтать сестра мужа. Она злилась на него. Изливая потоки слов, она прямо его не обвиняла, но давала понять, что знает, чем он занимается. Я не хотела ничего видеть, но вскоре мне пришлось посмотреть фактам в лицо: у него было много денег, потому что мистер Карсон занимался нелегальной продажей виски. Я не могу сказать наверняка, но, возможно, он занимался и наркотиками. Одно я знала точно: у него было гораздо больше денег, чем он мог в самом лучшем случае заработать проповедями и работой на заводе. Затем раскрылась большая тайна, которая перевернула мою жизнь: у мистера Карсона, оказывается, была еще одна жена и дети. Он женился задолго до того, как мы встретились, и так и не развелся. Мне было сложно поверить в это, но от правды никуда не денешься. Я потребовала от мужа объяснений. Несколько раз он все отрицал, но потом сознался. Когда же я стала спрашивать про вторую семью, он начал так лгать, что лучше было прекратить этот разговор. Что мне теперь делать? Две недели я задавала себе этот во-прос. У нас два прекрасных мальчика. Их благополучие пре-выше всего. Мне надо было найти самое лучшее решение из всех возможных. Куртису восемь, Бену шесть, и мальчикам нужен отец. Я решила, что ради них мне нельзя уходить от мужа, к тому же я понятия не имела, куда идти, что делать и как мне содержать себя и детей.

Я пыталась жить, как раньше, но с каждым днем мне становилось все тяжелее. Мистер Карсон бывал дома все реже и реже, а когда он все-таки появлялся, то снова с кем-то шептал-ся по телефону. Мальчикам я никогда не говорила ничего плохого об отце. И не знала никого, с кем могла бы обсудить свое положение. Я перестала ходить в церковь, где проповедовал муж. К тому времени мое здоровье пошатнулось, а нервы оказались на грани срыва. Затем меня начала мучить бессонница. Бывали ночи, когда я спала не больше часа или двух. В конце концов я отправилась к доктору. Он прописал лекарство, но оно не очень-то помогло. В одно из моих посещений доктор сказал: — Миссис Карсон, давайте поговорим. Скажите мне, в чем дело, что с вами происходит? — Я вам уже сказала. Я просто не могу спать. Лекарство, которое вы дали… — Ваша болезнь не физическая. Она гораздо глубже. Думаю, дело в семейной жизни. Ваш муж? — Да, — я не стала рассказывать подробности, но упомянула, что наш брак не был безоблачным. — Мой муж нечасто бывает дома, и он очень быстро тратит все деньги, — добавила я. — Вам нужно поговорить с психологом, — сказал доктор. — Я не могу этого сделать. — Вы хотите, чтобы вам стало лучше? Вам нужна помощь? Я ничего не ответила, но доктор сам договорился с психологом. И я пошла на прием. Психолог оказался очень проницательным: — Совершенно очевидно, что у вас серьезные проблемы. Вам необходимо кому-то их излить. Вы можете рассказать все мне, так как я не знаком ни с вашими соседями, ни с вашими друзьями. Никто не узнает об этом, даже ваш муж. Было очень нелегко, но я открылась. Наконец-то у меня был кто-то, кто хотел меня выслушать. Я рассказала все, что знала,и поделилась подозрениями о причастности мужа к торговле наркотиками. — Вы не обязаны с этим мириться, — сказал он. — Более того, вам нельзя с этим мириться! Вам нужно думать о будущем мальчиков. — Я просто не знаю, что делать, — сказала я. Психолог, консультируясь с моим доктором, взялся за меня как следует и сдвинул дело с мертвой точки. «Вы не можете дальше жить в подобных условиях», — к такому выводу они пришли. Разумеется, врачи были правы. Я больше не могла оставаться с мужем, но мне было страшно, я оказалась в тупике. Как я могла прокормить себя и двоих детей? Мне нужен был чей-то совет. Мой доктор и психолог помогли мне связаться с юристом, который сказал, что все должно быть обговорено с мистером Карсоном. Если он согласится сотрудничать, все решится достаточно быстро — так предположил адвокат. Но муж отказался. И снова оба доктора предложили мне уйти от него. «В противном случае, — сказал мой лечащий врач, - мы просто будем пичкать вас лекарствами». «Нагрузка на нервы не станет меньше», — добавил психолог. Врачи были правы, и я это знала. Я позвонила в Бостон род-ной сестре, Джин Авери, и спросила, нельзя ли нам с мальчиками пожить немного у нее, пока я не определюсь, что делать дальше. «Конечно», — ответила Джин. Ее муж Уильям тоже пригласил нас приехать. Очень сложно на это решиться, но я собрала вещи и ушла с двумя детьми. Этот шаг был одним из самых трудных в моей жизни. Пока мы жили вдали от Детройта, мистер Карсон вернулся к своей первой жене. Она начала подписываться моим име-нем на чеках и очень быстро растратила все, что мне удалось положить на счет, включая деньги, которые я берегла на обучение сыновей. 37

Я не обольщалась надеждой, что наш брак выживет. Все сомнения рассеялись. Я настроилась на развод. «Собираюсь ра-стить своих замечательных мальчиков одна», — решительно сказала я сестре. Однако в сердце решительности было гораздо меньше, чем в словах. Но когда я еще раз все взвесила, то сказала себе вслух: «Что я могу? У меня нет образования. Нет опыта. Я ничего не умею и ничего не знаю». И сразу же ко мне пришла ясная мысль, словно чей-то голос произнес: «Может, это и так, но я могу научиться». И я точно знала, что могу! Следующие два года принесли мне и удачи, и огорчения. По-рой нагрузка становилась просто невыносимой, и я больше не могла бороться. Когда такое случалось, у меня хватало здраво-го смысла признаться себе, что нужна помощь специалистов. Я ложилась в психиатрические клиники, оставляя мальчиков с сестрой. Она не рассказывала им, где я. Говорила только, что мама уехала на несколько дней. А однажды я была так подавлена, что решила: больше я не смогу жить, мне уже ничто не поможет. Я находилаcь в такой депрессии, что не сомневалась — никому нет дела, останусь я жить дальше или умру. Если умру, убеждала я себя, мальчики ни в чем не будут нуждаться в приемной семье или с Джин и Уильямом, ведь у них нет своих детей. Мне было так плохо физически и эмоционально, что я не хотела больше бороться. Однажды утром я взяла пузырек с прописанными мне сно-творными таблетками, вытряхнула их и пересчитала: «Двадцать четыре. Этого должно хватить», — сказала я. Приняв их, я погрузилась в мирный сон, не собираясь больше просыпаться. Если бы в спальню не вошла моя сестра, не заметила бы пу-стую бутылочку из-под лекарства и немедленно не позвонила бы в больницу, я бы не проснулась. На следующий день, когда я приходила в себя после промывания желудка, меня навестила Мэри Томас. Она представилась и сказала: Бог любит вас. Я уставилась на эту странную женщину. У нее была самая сияющая улыбка, какую только мне приходилось видеть. — Иисус Христос умер за вас. — Не говорите мне о Боге, — сказала я. Горло болело от тру-бок, которые используют для промывания. — Я не желаю слушать этот бред. Бог — такая же фальшивка, как и все остальное. Я не хочу иметь к этому никакого отношения. — Но Бог действительно любит вас, — снова сказала она тихо. И опять улыбнулась так открыто, ясно, искренне. Я перестала с ней разговаривать, но она не ушла. Мэри Томас осталась сидеть у моей посели. Своим мягким голосом она продолжала рассказывать мне, что Бог не отказался от меня и никогда этого не сделает. — Вам хочется поговорить? — спросила я наконец. — Тогда расскажите мне что-нибудь другое. Мы, наверное, сможем найти общий язык, беседуя на другую тему, но только не на эту. От Бога нет никакого толку. Я это знаю, потому что я была замужем за служителем. — Не знаю ничего о вашем муже. Но о Боге я кое-что знаю, — сказала она. Негромко Мэри Томас говорила о Господе и рассказывала наизусть библейские тексты. Эта женщина была совсем дру-гая, не такая, как те христиане, которых я встречала раньше. Мне пришлось это признать. Как бы я ни сердилась, как бы грубо ни реагировала, она не ругалась со мной и ни разу не обиделась. Мэри продолжала приходить ко мне. Медленно до меня ста-ло доходить, что ей не безразлична моя судьба. Она говорила и говорила о Боге. Иногда Мэри открывала свою большую Библию и читала несколько стихов. Однажды она протянула Библию мне: — Вот, почитайте сами. Я покачала головой: — Я не очень-то умею читать.— Тогда я помогу. Вы только попытайтесь. Я пыталась читать, а она помогала мне в трудных словах и именах. Когда я выписывалась, она подарила мне Библию. — Это тебе, Соня, — сказала Мэри. — Мне? Но почему? — Я хочу, чтобы она у тебя была. Это подарок. Принимая книгу, я удивлялась, что Мэри настолько заинте-ресована во мне. Это был особый подарок. — Надеюсь, ты будешь ее читать. Я не ответила. Думаю, что расплакалась бы, если б попыта-лась заговорить. Прямо там и прямо тогда я решила, что научусь читать Библию. Если другие умеют, я тоже смогу. Затем мне в голову пришла еще одна мысль: если все остальные могут это делать, я смогу, и даже лучше них. Меня не беспокоило, насколько это на тот момент было реально, учи-тывая мой уровень грамотности. Мое отношение к жизни изменилось. Я смогу сделать все, что захочу. Во мне проснулась железная воля. С тех самых пор я решила, что смогу научиться всему, что могут другие. Эта вдохновляющая мысль стала для меня такой важной, что я не смогла ее забыть. Снова и снова я повторяла своим сыновьям, когда они росли: «Мальчики, если кто-то это мо-жет, вы сможете сделать это лучше». Я сама так верила и хотела, чтобы они верили тоже. Джин и Уильям Авери стали адвентистами седьмого дня. Я тоже начала ходить в эту церковь, где все больше и больше слышала о любящем Боге, об Иисусе Христе, Который умер за нас. По мере того как я постепенно училась читать Библию, моя вера возрастала. Однако новые трудности заставляли меня опять думать о са-моубийстве. Но я помнила, что говорил пастор: «Есть на небесах Бог — Бог, Которому не все равно. Этот Бог может совершить для вас великие чудеса». Он говорил и многое другое, но я помнила только это.

«Боже, Ты должен мне помочь, — сказала я. — Я даже не знаю, правильно ли молюсь, но знаю, что нуждаюсь в Твоей помощи». Ничего не изменилось в тот миг, но я поняла, что Бог услышал меня, появилась внутренняя уверенность, что Он со мной и обязательно мне поможет. Однажды я сказала: «Господь, если Ты мог сотворить из ни-чего целый мир, Ты можешь взять мою жизнь и привести ее в порядок ради моих мальчиков. О себе я не очень беспокоюсь, но моим детям нужна помощь. Они заслужили, чтобы у них был шанс на „лучшую жизнь”». С того самого дня Бог начал совершать чудеса в моей жизни. Когда я молилась о Его водительстве, Он отвечал мне. Это не был голос свыше, скорее уверенность, чувство, которое указы-вало, что нужно говорить и делать. Каждый день снова и снова я молилась о том, чтобы Бог дал мне мудрости, как побуждать сыновей к учебе и труду, но не ломать их. Мне не хотелось ни к чему принуждать моих детей. Я желала только любить их и доброй волей привести к правильным поступкам. У меня не было проблем с поиском работы, я была согласна взяться за любую. Трудилась я прилежно, следуя своему принципу: «я очень постараюсь и сделаю это лучше, чем кто-либо». Когда мыла пол, то не прекращала, пока он не становился са-мым чистым и сияющим, который человеческий глаз когда-либо видел. Ни на одной работе мне не платили много, но меня это не беспокоило. Я трудилась и обеспечивала своих мальчиков. Помню, что тогда сказала Богу: «У меня нет друзей. Мне не к кому обратиться. Боже, Ты будешь моим другом, моим лучшим другом. И Тебе придется учить меня, как жить и поступать. Тебе придется давать мне мудрость, потому что я не знаю, что делать». Примерно в это время я услышала рекламу по телевидению или по радио: «Вы делаете все, что можете, а мы делаем остальное». Именно так я относилась к Господу. Я была намерена делать все возможное со своей стороны, а остальное предоставляла Богу. Я часто молилась так: «Боже, Тебе придется вступиться за меня. Я — пустой сосуд, стою перед великим источником. Ты должен наполнить меня. И научить меня». В те годы я начала по-настоящему доверять Богу. Мы стали друзьями и партнерами. В Детройте мои сыновья, как мне казалось, хорошо успе-вали в школе, но теперь в Бостоне они сильно сдали в учебе. Частично из-за разлуки с отцом, частично из-за окружения. В Бостоне мы жили в многоквартирном доме, и мои мальчики ходили в школу с ребятами, которым, похоже, не очень-то хотелось учиться. Я трудилась на двух работах, экономила на всем, вплоть до мелочей, копила и наконец смогла перевезти сыновей обратно в Детройт. «Мы справимся, - сказала я им, - потому что Бог будет нам помогать». К счастью, я умела шить, и мальчики всегда были хорошо одеты. Может быть, это и не такая одежда, о какой они мечтали, но, по крайней мере, она смотрелась неплохо. Однажды я сказала сыновьям: «У нас будет семейный ал-тарь». Именно так это называется в адвентистской Церкви. Это означало, что мы все втроем будем молиться и читать Библию. Было трудно выкроить время, но мы все равно собирались у семейного алтаря каждое утро. Часто я уходила, когда сыновья еще спали. Накануне вечером я заводила будильник: «Мальчики, вы проснетесь, когда я уже уйду. Помолитесь за себя и попросите Бога направлять вас и дать вам сил. Попросите Его послать святых ангелов, чтобы они охраняли вас и помогали вам учиться как можно лучше». Все эти годы, пока мальчики росли, я трудилась на двух, а то и на трех работах. Я знала, что могу обратиться за социальной помощью, но не хотела идти этим путем, потому что виде-ла слишком много матерей, которые совсем опустили руки и перестали бороться. Было время, когда мы получали талоны на питание, но только несколько месяцев. Я стремилась стать независимой и платежеспособной. По решению суда после развода мистер Карсон должен был платить алименты, но он присылал совсем небольшие деньги. «Я сделаю все, что смогу, Господь, — повторяла я каждое утро, выходя из дома, — но Ты сделай остальное». Бен уже рассказал вам историю о своем ужасном табеле в пятом классе. Когда я увидела его плохие оценки, у меня обо-рвалось сердце. И Куртис учился не лучше. Я не могла сидеть дома и помогать им. Даже если бы я оставалась дома, от меня не было бы никакого толку. Бен в пятом классе уже читал луч-ше меня. В то время я училась читать вслух, и делала успехи. Постепенно чтение стало для меня важным. Но я понимала, что еще важнее приучить к нему своих сыновей. Если бы они заинтере-совались книгами, то могли бы научиться всему, чему захотят. «Боже, Ты мой компаньон и мой друг, — молилась я. — Я не знаю, что мне делать с Куртисом и Беном. Они оба забросили все предметы. Мальчики должны исправиться. Прежде всего, они должны полюбить чтение». Пока я молилась, ко мне при-шла мысль — мне нужно записать их в библиотеку. «Учитесь делать все, что от вас зависит, — неустанно повторяла я, — и Бог совершит остальное. Что бы вы ни выбрали в жизни, вы это можете! Я не собираюсь навязывать вам свое мнение, но думаю, вы можете быть президентами, пилотами или лучшими врачами в мире. Или лучшими плотниками на свете. На чем бы вы ни остановили свой выбор, делайте это так хорошо, как только можете». Временами то Куртису, то Бену становилось трудно, и они хотели сдаться. Но я не собиралась им этого позволять. «Куртис, ты достаточно умен, чтобы сделать это задание. Кто-то его придумал, а раз он его придумал, то знал на него ответ. Ты тоже это можешь». Их оценки стали лучше, когда они начали читать по две кни-ги в неделю. Я не требовала, чтобы сыновья стали отличника-ми, но велела подтянуться по всем предметам. Когда один из них заметно отставал, я сосредотачивала на нем всю любовь и внимание, на какие была способна. «Твой следующий табель будет намного лучше», — говорила я. В пятом классе самой большой трудностью для Бена была математика. Когда мы с ними об этом говорили, я обнаружила, что он не знает таблицу умножения. — Ты должен ее выучить, — сказала я ему. — Бен, если ты выучишь таблицу умножения, математика будет тебе даваться легче. Он посмотрел на меня сконфуженно. Потом протянул мне книжку и показал таблицу. — Вот она — от двух до двенадцати2. Что мне с ними делать? Их так много! — Ты должен их запомнить. — Все-все? На это год уйдет! — Послушай, Бен, у тебя на это не уйдет год. Может, у некоторых мальчиков на это и уходит год, но они и вполовину не такие умные, как ты. Начинай прямо сейчас. Просто возь-мись за нее как следует. Дважды два - четыре. Дважды три — шесть. Не прекращай, пока не запомнишь всю. — Никто их все не знает, эти столбики. — Бенни, я не училась дальше третьего класса, но таблицу умножения знаю. Я стала рассказывать ему столбик умножения на девять. Когда он убедился, что я знаю таблицу наизусть до послед-него двенадцатого столбика, до него дошло, что я не отстану, пока он ее не выучит. 2 В США таблица умножения состоит из столбцов от 2 до 12. - Прим. ред. — Мам, ты самая противная мама в мире. Ну зачем ты за-ставляешь меня все это учить? Это же ужас как трудно! — Трудная работа тебе не повредит, — ответила я. — К тому же я думаю, что ты самый умный мальчик в мире. Ты будешь записывать то, что учишь. Я разговаривала спокойно, старалась никогда не повышать голос. И все-таки Бенни знал, что есть только один способ отделаться от меня — выучить таблицу. Я немного позанималась с ним, и у него неплохо стало по-лучаться, но Бенни очень любил играть, и ему не терпелось улизнуть во двор. «Хорошо, ты не пойдешь гулять, пока не выучишь таблицу умножения. Всю, до двенадцатого столбика». И он стал торопливо ее зубрить. За всю жизнь мне не пришлось пороть кого-то из них больше одного-двух раз. Сама я отчетливо помнила собственное дет-ство и то, как меня постоянно лупили. Мне не хотелось, чтобы у Куртиса и Бена были подобные воспоминания. Я решила, что если буду говорить с ними, то смогу и без ремня научить их поступать правильно. «Вы это можете, — повторяла я им. — Попытайтесь прямо сейчас. И увидим, насколько хорошо у вас это получится». Они слушались меня. Правда, у них не всегда и не все выхо-дило, но они старались, как могли. В такие минуты я говорила: «В следующий раз ты сможешь еще лучше». Бывало, что мальчики не выполняли своих обязанностей. Однажды Куртис сказал: «Бен не хотел, чтобы я это делал, я и не сделал». «Неважно, чего хочет от тебя Бен. Важно, чего ты сам для себя хочешь. Никто не может помешать тебе делать твои дела, если ты твердо поставил для себя цель. При желании всегда можно найти крючок, чтобы повесить на него оправдания. Но это — всего лишь оправдания. Винить некого, кроме самого себя. Никто не может заставить тебя проиграть».

Через несколько дней мимо дома проходил торговец книгами. Я купила одну книгу, так как мне там понравилось стихо-творение. Я выучила его наизусть, и часто рассказывала мальчикам, так как в нем выражалось то, во что я действительно верю. Вот часть этого стихотворения: Если плохи дела, И стыдно перед собой, Только ты виноват, А не кто-то другой. Ноги бегут ко злу, Бесчестие - результат. Не надо винить других, Только ты виноват. Что б ни постигло нас, Мы говорим: «Если б не… То я бы… То мы бы… Да! - Как в самом красивом сне!» Но ты растерял друзей. Хочешь один совет? В себе поищи вину, Других виноватых нет. Ты - жизни своей капитан. Придется тебе признать, Что если идешь ко дну, Надо в себе искать Ошибки или вину3. 3 Мэйми Уайт Миллер «Вини себя».

*

Когда Куртису исполнилось одиннадцать, а Бену — девять, я заметила, что они почти каждый день ссорятся. Они спорили о том, кто будет мыть посуду, а кто вытирать. Они умудрялись поднимать шум по поводу любой домашней работы. Когда я вмешивалась, оба сердились на меня. — Вечно ты командуешь, что нам делать. Словно мы ничего не делаем, пока ты нам пятьдесят раз не прикажешь, — выпа-ливал Бен. — Ага, — соглашался Куртис. Я ничего не отвечала, да и не знала, что отвечать. Следующие два дня я молилась: «Боже, мне опять нужна помощь. Мне ну-жен план, как научить их быть ответственными за самих себя. Дай мне мудрости, чтобы они не восставали против меня». И мне пришла мысль. В тот вечер я позвала мальчиков к столу и сказала Куртису: — Знаю, что тебе не нравится, когда я вами командую. Так что мы кое-что изменим. Я стараюсь, как могу, привести в порядок нашу жизнь, но у меня много других обязанностей. Уверена, ты мог бы все спланировать лучше меня. Как думаешь? Куртис не ответил, но просиял, когда понял, что я говорю серьезно. Потом кивнул. Я продолжила: — Придумай и запиши правила, по которым ты хотел бы жить. Запиши, что сам хотел бы делать по дому, и это будут твои обязанности. И вручай себе сколько хочешь наград в виде звезд за хорошую работу. — Ладно, — сказал он. — А как насчет того, — предложила я, — чтобы получать се-ребряные звезды, если выполните свои обязанности лучше, чем обычно? И золотые — если сделаете это самым наилучшим образом. — Мне нравится, — сказал Бен. — И это еще не все, — добавила я. — Я даю вам карманные деньги. Но впредь их количество будет зависеть от того,

насколько хорошо вы будете выполнять свои домашние обязанности. Мальчики посовещались и согласились. Куртис принялся составлять наши домашние правила. К моему удивлению, в список вошли даже те дела, которые я бы им не поручила. Настоящие трудные дела. По памяти привожу некоторые из написанных Куртисом правил. — Мы будем стричь газон. — Мы будем мыть посуду, и полы будут вымыты к твоему возвращению с работы. — Мы будем собирать грязное белье и снимать с веревок чи-стое, когда оно уже высохло (стирала я, и мальчики не вызва-лись добровольцами вместо меня). Они указали время, к которому каждое дело будет сделано. — Теперь не говори нам, чтобы мы это делали, — сказал Куртис. — Не буду, - согласилась я. Они действительно выполняли все, что пообещали. Более того, даже помогали друг другу. Я так гордилась ими, что через несколько недель сказала: «Раз вы так хорошо трудитесь, вот что мы теперь сделаем. Одну неделю в месяц вы будете говорить мне, что делать. А три недели я буду говорить вам, что делать». Это великолепно сработало. Они были ко мне так добры, что я хотела отдать в их распоряжение и остальные три недели. Но я им этого не сказала. Мальчики стали мыть холодильник и планировать меню. И, наконец, они решили следить, чтобы наша пища была хорошо приготовлена. Может быть, у них не очень это получалось, но они, несомненно, старались. Однако спустя еще несколько недель Бен сказал: — Знаешь, мне больше нравилось, когда ты говорила нам, что делать. — А тебе, Куртис? — спросила я. — Тебе тоже больше нравилось мое руководство? Он кивнул.

— Хорошо. Значит, в конце концов, вы решили, что я не та-кая уж плохая мама? — Ты хорошая мама, - сказал Куртис. — Лучшая мама в мире, — добавил Бенни. После мы никогда не спорили о том, кто что должен делать.

*

Если какая-то мысль засела в голове, никто ее у нас не отнимет. Я не признавала никаких оправданий для поражения. В частности, я никогда не позволяла сыновьям оправдываться расовыми предрассудками. Я встречалась с подобным отношением на работе, но мне необязательно было принимать то, что люди говорили о чернокожих или любых других расах и национальностях. После того как Бог стал моим партнером и другом, я твердо знала, что Он не предназначил ни одну расу или националь-ность ни для господства, ни для унижения. Мы черные, но это не значит, что мы тупые и заранее обречены на провал. Бог любит всех, и Он желает нам только добра. Мне хотелось, что-бы моих детей вдохновляла мысль: что Бог делает для одного, Он готов сделать для любого другого. Я часто говорила Бену и Куртису: «Бог создал разные национальности, чтобы посмотреть, как мы будем уживаться друг с другом. Может быть, это мерило нашей любви: как мы будем любить того, кто не похож на нас». В Библии записано: «Кто говорит: „я люблю Бога”, а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога лю-бил и брата своего» (1 Ин. 4:20,21). Мои мальчики усвоили простой, но очень важный урок: Бог любит нас всех, и все мы равны в Его глазах.

*

Еще мы договорились: если сыновья задерживаются, они должны позвонить мне на работу. Я позаботилась о том, что-бы у них были номера моих рабочих телефонов. «Так мы все будем знать, где кто находится». Теперь дома все было прекрасно, а в школе — отлично. Но у меня возникли проблемы с соседями. Они узнали о наших домашних правилах и стали говорить, что им не нравится, как я воспитываю сыновей. Одна женщина особенно любила учить меня. Когда она узнала, что мальчики помогают мне готовить, сказала: «Ты делаешь неженок из своих сыновей, и они никогда ничего не добьются». «Говорите что хотите, но мои мальчики станут настоящи-ми людьми. Они научатся быть самостоятельными, любить ближних и помогать им. И неважно, кем они станут — они бу-дут лучшими в своем деле», — ответила я и пошла прочь. В то время я не знала, что значит слово «неженка», но соседка произнесла это слово так, что я почувствовала: тут что-то плохое. Я заглянула в словарь. Конечно, мне было больно, что мои соседи говорят непри-ятные слова, но я старалась не обращать на это внимания. У меня был план. Мои мальчики обязательно будут жить хо-рошо, потому что они проложат себе путь с Божьей помощью. Моя задача — подготовить их. И я обращалась к Богу за помощью, совершая каждый шаг своего пути. С тех пор, готовая принять Божью волю, я выучилась и по-лучила аттестат о среднем образовании. Потом поступила в колледж и стала дизайнером по реставрации мебели и керами-ки. Учась в колледже, я еще давала уроки шитья. Так я получи-ла образование и специальность. 50

ГЛАВА 3. НАСТАВНИКИ, ВДОХНОВИТЕЛИ И ЛЮДИ, КОТОРЫЕ НА МЕНЯ ПОВЛИЯЛИ

Учитель влияет на вечность. Он никогда не знает, где прекратится его влияние. Генри Бруки Адаме Нет такого человека, который сам создал бы себя как личность. Возможно, кто-то станет это опровергать, но мои дово-ды основаны на собственном опыте. Верно, я вышел из бедной неполной семьи, и моя мать работала от десяти до четырнадцати часов каждый день, чтобы у нас были деньги (хотя было время, когда мы зависели от талонов на питание). К пятому классу я прочно обосновался на самом последнем месте по успеваемости. Как мы потом узнали, мое зрение сильно сдало. Однако я и понятия не имел, насколько плохо вижу, пока меня не проверили и не выписали очки. Список минусов можно продолжить, но, думаю, вы поняли, что я хочу сказать о своем жизненном старте. Как вы уже прочитали в предыдущих главах и в моей книге «Золотые руки», у меня был долгий путь. Но я прошел его не один.

На протяжении всей жизни одаренные люди участвовали в моей судьбе и помогали мне возрастать из самых отстающих учеников до лучшего специалиста. Я бы ничего не смог без этих особенных людей. Эта глава об уникальных людях — о моих наставниках. Они сумели разглядеть во мне способности, о которых я сам и не догадывался. Также эта глава о людях, которые вдохновляли меня идти дальше, даже сами того не осознавая. Все они на-правляли меня на жизненном пути. Начну с Уильяма Джайка, моего учителя. Кроме того, что это был поистине замечательный человек, он первым из учителей признал мои умственные способности. Насколько я по-мню, мама всегда твердила мне: «Бен, ты умный мальчик». Но когда учитель сказал: «Это прекрасно!» и перед всем классом подчеркнул, что я ответил блестяще, это стало сильным толч-ком к переменам во мне. С той самой минуты на уроке естествознания, когда я рассказал про обсидиан, Уильям Джайк стал обращать на меня внимание. Возможно, он рассмотрел во мне искру таланта. Хотя я не уверен, что точно знаю причину, но он явно заин-тересовался мною. Я — мальчик без отца — пытался поднять свою успеваемость с самого низкого уровня и, наверное, охот-но отозвался бы на участие кого угодно. Мистер Джайк — мужчина внушительных размеров с таким же мощным, как он сам, голосом. Этот голос настойчиво вдохновлял и увлекал изучать природу. Чтобы сделать уроки более выразительными, мистер Джайк не просто показывал картин-ки. В его кабинете был почти зоопарк. Помню, в разное время я видел там и опоссума, и ласку, и мышей, и морских свинок, и разных птиц. Как-то раз он принес рыжего бельчонка, которого бросили хозяева. Мы назвали малыша Мейнардом и с удовольствием заботились о нем. Мистер Джайк водил нас на экскурсии. Однажды мы ходили на пруд неподалеку от школы и наблюдали за утками и рыба-ми. В другой раз рассматривали деревья и цветы в поле.

Особенно мне запомнилось, как весь пятый класс отправился на выставку цветов в центр Детройта. На том судьбоносном уроке он не только заметил меня и позаботился, чтобы весь класс оценил мое достижение, он сделал нечто большее, чего я никогда не забуду и за что я до сих пор ему благодарен. Прежде чем продолжать вести урок, он самым обыденным тоном сказал мне: «Почему бы тебе, Бенджамин, не заглянуть ко мне в класс после школы? Поговорим о кол-лекции камней». Уверен, что он понятия не имел, как повлияют на мою жизнь эти слова. С его помощью я начал собирать коллекцию кам-ней. Кроме того, он разрешил мне заниматься его животными и рыбками. (С особым удовольствием я вспоминаю, как играл с его раком.) Каждый раз он пробуждал мой интерес тем, что рассказывал что-нибудь новое. Скоро мистер Джайк позволил мне рассма-тривать в микроскоп простейшие организмы и микроскопиче-ские растения. Он любил науку и преподавал так, что его лю-бовь передалась и мне. Укрепилась моя любовь к науке благодаря Фрэнку Мак-Коттеру, учителю биологии в старших классах. Он — мой вто-рой наставник. Это был человек в очках среднего телосложе-ния. Наша первая встреча состоялась в девятом классе. Мистер Мак-Коттер вел биологию у моего брата Куртиса, и Куртис был выдающимся учеником. Поскольку брат был старше, шел впереди меня и учился на «отлично», я подумал, что теперь преподаватели будут ожидать от меня таких же успехов. Не могу сказать точно обо всех учителях, но достоверно знаю, что мистер Мак-Коттер твердо верил в мои большие природные способности. До самого окончания школы Куртис работал полдня лаборантом в школьной лаборатории. Когда я перешел в один-надцатый класс, в школе появилась вакансия, и мистер Мак-Коттер предложил мне работу Куртиса. Два следующих года я тоже был лаборантом в школьной научной лаборатории.

Я особенно благодарен мистеру Мак-Коттеру за то, что он относился ко мне так, словно мое мнение было для него важ-ным. Он также поощрял мой интерес к науке, без давления и ухищрений. Например, однажды он спросил меня: «Какую тему ты хотел бы разработать к ярмарке научных проектов учащихся?» Я не мог выбрать, и тогда он сказал: «Слушай, я подкину тебе несколько идей. Поразмысли над ними. Поработай с ними немного. Тогда тебе станет ясно, что ты хотел бы исследовать». Мне очень понравился его подход. Само изложение вопроса предполагало, что он не сомневался — я могу написать что-то выдающееся. Для него было само собой разумеющееся, что я захочу сделать эту работу. И он предложил свое научное руководство. Мистер Мак-Коттер очень много сделал для роста моей самооценки. Учитель верил в мои способности, и потому я тоже поверил в них. Мистер Мак-Коттер стремился обеспечить меня необходи-мой литературой, первоисточниками и справочниками и даже был готов оказать физическую помощь, чтобы довести мои разработки до конца. Понаблюдав за тем, как я тружусь над предложенными про-ектами, очень скоро мистер Мак-Коттер вовлек меня в разра-ботку экспериментов для других учащихся. Но и на этом он не остановился. Через некоторое время он отвел меня к учителям физики и химии и сказал обоим: «Вы должны знать о Бене. Он может помочь в постановке опытов. Стоит однажды сказать ему, чего вы от него хотите, и все будет готово». По его рекомендации я начал трудиться и в других лабора-ториях. Доверие учителя, его одобрение и похвала помогли мне ощутить в себе силы и талант к наукам. Я стал более уверенным в себе и своих способностях. Фрэнк Мак-Коттер подарил мне эту уверенность! Я подчеркиваю значение мистера Мак-Коттера как моего наставника, потому что очень важно и приятно чувствовать

себя особенным. Именно так чувствует себя школьник, когда преподаватель ему говорит: «Ты талантлив. Ты необыкновен-ный. Мне так повезло, что ты учишься в моем классе!» Только очень хороший наставник может сделать это для сво-его воспитанника. И вот еще что: большинство учителей преподает многим ученикам, и в высшей степени сложно иметь личные отношения с каждым. Но я знаю, что это возможно, и мистер Мак-Коттер - яркий тому пример. Именно благодаря его уверенности во мне я узнал, что у меня действительно есть талант. Кроме этого, он обладал еще одним ценным качеством. У него всегда находилось время, чтобы выслушать меня, даже если для этого ему приходилось менять собственные планы. Я мог обсудить с ним свои беды или проблемы любого характера. Никто из взрослых до него никогда не проявлял такого глубокого внимания ко мне, и за это я благодарен ему. Мой третий наставник — Лемюэль Доукс, руководитель оркестра. Я играл в оркестре с начальной школы. Мистер Доукс пришел работать в школу, когда я был уже в десятом классе. Он был моим первым черным учителем. Его средний рост и спортивное телосложение делало его похожим на культуриста. Я мог бы долго перечислять его замечательные качества, но прежде всего он нравился мне тем, что был таким простым человеком. Незаурядное чувство юмора нисколько не мешало ему на репетициях отрабатывать каждую музыкальную пар-тию и доводить нашу игру до совершенства. Этому вообще ни-что и никогда не могло помешать! Наряду с пылким усердием мистер Доукс был прекрасным знатоком музыки. Он разбирался в ее истории, композиторах и мог играть на многих инструментах. Выдающийся, талантливый учитель и музыкант, он знал, как вдохновить и нас. Почти без слов он заставлял нас думать. «Эй, я могу это сделать! А раз могу я, то и вы можете». Если я и видел людей, которые живут по принципу: «Стремись к совершенству во всем, что делаешь», то это был Лемюэль Доукс.

Когда мистер Доукс пришел в нашу школу, наш школьный духовой оркестр был средним и ничем не выделяющимся кружком, особенно когда речь заходила о хореографических перестройках на парадах. Но мистер Доукс не отчаялся. «Мне все равно, какими вы были или какими вы не были, — сказал он. — Но вот чем вы у меня станете — лучшим марширующим оркестром в Детройте. Лучшим в штате Мичиган. Может быть, лучшим в США!» Не знаю, как другие, но я поверил: мы можем быть лучшими. Нет! Мы обязательно будем лучшими! Лемюэль Доукс взял абсолютно неорганизованный марширующий оркестр и в течение одного учебного года сделал из нас первоклассную хо-реографическую труппу. Вскоре мы стали одним из лучших оркестров города. Когда я был в одиннадцатом классе, нас выбрали для марша по цен-тральным улицам на параде в День памяти4, и это стало для нас большой честью. С тех пор в жизни было много моментов, которыми я гордился, но ни один из них не был таким счастливым! Лемюэль Доукс сделал из нас нечто стоящее, потому что он не позволял нам работать «неплохо» или «нормально». «Вы — лучшие, — много раз повторял он. — Вот почему я так хочу, чтобы вы стали частью этого оркестра. Вы здесь, потому что всегда выкладываетесь в полную силу. У всех у вас настоящий талант, и я намерен помочь вам развить его. Я вижу, на что вы способны. И я буду с вами до тех пор, пока вы не осо-знаете, какие вы замечательные. А когда вы это поймете, это поймут все». Простая попытка дирижера поднять дух музыкантов? Мо-жет быть. И все же это больше, чем слова обычной моральной поддержки. Благодаря тому, как он говорил, мы понимали, что он искренне верит в нас. Каким-то чудом он внушил нам, 4 День памяти (Memorial Day) - национальный праздник США, отмечающийся ежегодно в последний понедельник мая. Этот день посвящен памяти американских военнослужащих, погибших во всех войнах и вооруженных конфликтах, в которых США когда-либо участвовали. - Прим. ред.

что каждый следующий раз мы можем сыграть чуть-чуть луч-ше. Он не винил нас и не жаловался, когда мы были далеки от совершенства. А мистер Доукс неустанно убеждал нас прило-жить еще немного усилий. И мне это нравилось. Когда у меня не получалось, мистер Доукс кивал мне, иногда даже с улыбкой: «Ты сможешь, Бен. У тебя уже хорошо получается. Ты совсем близко. Просто продолжай стараться». Любой мальчишка, слыша подобные слова, сделал бы все на свете для мистера Доукса. Мне хотелось бежать домой и часа-ми репетировать. Меня сильно впечатляло, сколь многого он смог достичь, работая со мной и с другими ребятами. Я был убежден, что он в буквальном смысле самый лучший руководитель оркестра в мире. Лемюэль Доукс сделал для меня нечто такое, за что я всегда буду ему благодарен. В начальной школе я учился играть на кларнете, потому что у Куртиса уже был кларнет. Затем я пе-реключился на корнет. Когда пришел мистер Доукс, он сказал: «Бен, почему бы тебе не попытаться освоить баритон?5 Я ду-маю, у тебя прекрасно получится». Разумеется, я так и сделал. Он был прав, баритон мне давался легко. Затем он предлагал мне осваивать все новые и новые инструменты. И всякий раз, когда он что-то мне говорил, для меня это было приказом. Я прекрасно справлялся, и моя само-оценка поднималась еще на одну ступень, и я в очередной раз испытывал необыкновенное чувство победы над собой. Но не все думали, как я. Однажды, когда нам пришлось повторять опять и опять один и тот же музыкальный отрывок, барабанщик сказал: — Мы уже, наверное, сотню раз сыграли этот кусок. — Он гоняет нас, как рабов, — сказал мой друг. — Точно, разве он не знает, что Линкольн освободил ра-бов? — заявил второй трубач. 5 Медный духовой музыкальный инструмент среднего регистра и тембра. Прим. ред.

Даже когда я не хотел идти против других, я все равно не мог заставить себя сказать плохо про мистера Доукса. Не мог даже добродушно подшутить над ним. Обычно все жаловались, разумеется, когда мистер Доукс не слышал. Он, наверное, знал, что говорили ученики; возможно, даже ожидал этого. Но он не переставал нас гонять. «Вы можете сделать это лучше, — постоянно говорил он. — И вы непременно сделаете это идеально». Однажды, после того как мы (как нам показалось) несколько часов бились над каким-то маршем, один из моих друзей сказал: «У нас довольно хорошо получилось, правда?» Мистер Доукс долго-долго смотрел на него, прежде чем произнес: «Довольно хорошо - это не идеально. Следовательно, раз это не идеально, значит, недостаточно хорошо. Играем снова!» Мистер Доукс признавал, что у меня был незаурядный та-лант к музыке, и часто вдохновлял меня на большее. И все же, несмотря на его стремление к совершенству, он никогда не позволял мне или кому-либо еще репетировать в ущерб на-шей успеваемости. Лемюэль Доукс не только побуждал меня и остальных ребят хорошо учиться, он и сам продолжал свое академическое образование, пока не получил степень доктора философии. Перед самым парадом в День памяти я попал в переплет. Я взялся за научную работу, которая требовала огромного ко-личества времени, и никак не мог решить, то ли мне заниматься проектом, то ли больше репетировать. Не помню, говорил ли я об этом мистеру Доуксу или тот сам обо всем догадался, но он сказал: «Бен, на сегодня ты достаточно репетировал. Иди, поработай над другими предметами». Это поразило меня, но его следующий поступок впечатлил меня куда больше. В Мичигане есть музыкальная образовательная программа для одаренных детей. Чтобы стать ее учеником, нужно получить рекомендацию своего учителя музыки, довольно высокий балл по предмету и уметь профессионально играть на

каком-нибудь инструменте. Затем талантливые дети соревнуются, и по-бедители едут в престижный музыкальный лагерь на все лето. После интенсивного курса обучения эти одаренные юные музыканты путешествуют по стране и играют под руководством знаменитых дирижеров. Разумеется, такие успехи воспитанников отражаются самым благоприятным образом на учителях, чьи воспитанники стали участниками программы. Когда я был в одиннадцатом классе, мистер Доукс поговорил об этом со всем оркестром. Он рассказал, насколько важна эта программа и какую бесценную подготовку получают там студенты. После объяснения пра-вил отбора он сказал: «Здесь, в старшей школе Юго-Западного округа, могут быть отобраны четверо. Это…». Он устроил це-лое событие, когда называл наши имена. Каждое имя сопрово-ждалось громкими аплодисментами. Я был очень горд, что мистер Доукс счел меня достаточно одаренным, и сгорал от нетерпения испытать свои силы. После собрания оркестра я попросил его рассказать мне подробнее о программе. Все, что он поведал, взволновало меня и увлекло. — И вы думаете, я подхожу? И могу победить? — Да, Бен, — сказал он, — я думаю, ты победишь. У меня нет сомнений. (Кстати, Канди, моя жена, когда училась в старшей школе, по-лучила летнюю путевку в Интерлохен, она играла на скрипке.) — Значит, вы дадите мне рекомендацию? Он медленно покачал головой, прежде чем сказал: — Я не могу. Это было бы неправильно. — Но вы же только что сказали… — Бен, ты хорошо успеваешь по академическим дисципли-нам. Я совершенно случайно узнал, что ты первый в классе по всем предметам. Ты сам говорил мне, что хочешь быть вра-чом. Ведь ты именно этого хочешь, не так ли? — Абсолютно верно… — Тогда эта путевка — не для тебя, — сказал он. — Ты дол-жен выбрать либо одно, либо другое.

Я смотрел на него, не хотел верить его словам. — Послушайте, мистер Доукс, разрешите мне попытаться. Может быть, я смогу делать и то, и другое — упорно учиться и так же усердно репетировать. Он ответил очень мудро: — Нет, Бен, в этом лагере серьезная программа. Она отнимет все твое время и все твои силы. Тебе придется сделать выбор в пользу чего-то одного. Я думаю, что твоя карьера связана с наукой или медициной и что тебе действительно следует заниматься именно этим, вместо того чтобы сосредотачиваться на музыке. — Спасибо, мистер Доукс. Уверен, что вы правы, — сказал я, стирая разочарование с лица. Я очень хотел получить эту путевку. Но был вынужден признать, что он прав. Неизбежно приближался час, когда пришлось бы выбирать. И мистер Доукс помог мне сделать этот выбор. Разочарование уступило место искреннему счастью: мой учитель, он думает обо мне, моя судьба ему небезразлична. Он заинтересован во мне и ему важно, что будет со мной проис-ходить. Я был совершенно наивен, мне было только шестнадцать, и не думаю, что понял и оценил, насколько бескорыстно поступил мистер Доукс. Кроме мамы, никто не был более заинтересован во мне, чем в своих личных успехах. До сего дня я благодарен этому бескорыстному человеку с огромным сердцем за то, что он сказал мне «нет», несмотря на то, что он сам не получил признания за подготовку учеников. В Йельском университете у меня подобных наставников не было. Среди десяти тысяч одаренных студентов было нелегко оставаться па плаву. Во время моей учебы в Йеле, особенно в первый год„ церковь давала мне то укрепляющее влияние, в котором я так нуждался. Каждую неделю я посещал церковь адвентистов седьмого дня «Гора Сион». Впервые я жил вдали от дома и нашел настоящих братьев и сестер в этом собрании

внимательных и заботливых христиан. Почти каждую субботу после служения меня и моего товарища по комнате Лэрри Хар-риса непременно приглашали на обед. И я чувствовал, словно вдали от дома у меня есть семья. Это было очень важно. Я начал петь в церковном хоре. Репетиции проходили вече-рами по пятницам. Я с большой радостью туда ходил. Никогда раньше у меня не было опыта подобных братских отношений и такого чувства товарищества. Мы шутили, подбадривали друг друга, когда пародировали популярных певцов. Кто-ни- будь притворялся, что он — Карузо, или кто-то другой смешил нас, затянув фальцетом. Но сколько бы мы ни веселились, мы и работали, потому что Обри Томпкинс, наш регент, обожал утонченную музыку. Он постоянно заставлял нас разучивать трудные, но прекрасные хоралы, которые любил сам. Принимая в хор непрофессионалов и работая с ними, он не только прививал любовь к высокой музыке, но и учил ее исполнять. Обри Томпкинс занял важное место в моей жизни. Он практически заменил мне отца, наставника и учителя духовных ценностей. И что более важно, он очень доверял мне. Ни у меня, ни у моего товарища не было машины. Обри возил нас на репетиции хора и обратно. Нередко, когда все расходились, Обри садился за фортепиано или орган и играл только для нас с Лэрри. Мы подпевали. Мы ничего не планировали заранее, но одно только чувство, что мы ему дороги и он готов провести с нами еще немного времени, имело для нас огромное значение. Иногда приятная пожилая леди по имени Лавина Харрис (все обращались к ней «сестра Харрис») задерживалась и играла для нас на фортепиано. Было очень забавно и здорово слушать эту милую женщину. Даже когда она исполняла классические пьесы, она умудрялась добавлять туда немного «джаза-бибоп». Я не помню случая, чтобы мы сразу отправились домой. Ча-сто мы шли к Обри и слушали его новые записи, и у него были для нас мороженое и торт.

Я включил Обри Томпкинса в число моих наставников, по-тому что он был заинтересован во мне и всегда был готов выслушать меня. Хотя он преданно любил музыку, но люди были для него намного важнее. Эти первые наставники в моей жизни — четверо мужчин, четверо учителей — повлияли на само направление моей судьбы. Как я сказал в начале главы, ни один человек не создает себя сам. Сегодня я — немного мистер Джайк и мистер Мак-Коттер, немного мистер Доукс и мистер Томпкинс. Это те люди, которых Бог послал в мою жизнь, люди, которые отдали мне самое лучшее и научили меня делать то же самое.

ГЛАВА 4. НАСТАВНИКИ В МЕДИЦИНЕ

Разум — не сосуд, который нужно наполнить, он — огонь, который нужно зажечь. Плутарх Многие наставники требовали от меня серьезных усилий и учили меня исполнять работу идеально. Возможно, это не совсем верно — называть наставниками тех, которые, скорее всего, и понятия не имеют, как глубоко повлияли на направление моей жизни. Зато в полной уверенности я могу назвать своими наставниками и даже покровителями тех, кто обучал меня медицине. Некоторые делали это «подсознательно». Это люди, для которых было совершенно естественно отдавать людям большую и лучшую часть себя. Их пример, наряду с их словами (а иногда и без слов), вдохновлял меня. Первым я хочу назвать (хотя формально этот человек и не был моим наставником) нейрохирурга, декана медицинской школы при Мичиганском университете доктора Джеймса Та-рена. Его яркие объяснения процессов, происходящих при различных неврологических заболеваниях, которые звучали на консилиумах, вызывали во мне благоговение. Именно на его мастер-классах я понял, что может сделать для пациента нейрохирург. Более того, мне открылось, что могу сделать лично я.

Наверное, тогда ему было чуть больше сорока. Стройный, с рыжевато-каштановыми волосами, он одевался по последней моде и водил «Ягуар». «Делоникс царский»6 - вот лучшее сравнение, которое я могу подобрать, чтобы описать этого человека. Однажды во время презентации он рассказал о женщине, которая страдала заболеванием опорно-двигательной системы и не могла двигаться. Состояние ее ухудшалось, и доктор Тарен решил провести опасную по тем временам и спорную стереотак-сическую операцию, в которой используется особой разновид-ности рама, прямо как из фильма про Франкенштейна. Она дает хирургу возможность работать с высокой точностью на пора-женных участках мозга, почти не беспокоя прилежащие ткани. После этой презентации кто-то сказал: «Но это же было опасно, не так ли? Пациентка могла умереть». «Безусловно, такая операция опасна, — сказал он, — но взгляните на альтернативу, подумайте что будет, если мы ни-чего не сделаем». Эти слова запомнились мне, хотя в то время я не догадывался о силе их влияния. Они часто вспоминались мне потом. Особенно когда я начал делать операции по удалению одного полушария. Родителей приходилось предупреждать, что во время хирургического вмешательства ребенок может умереть. Но затем я ловил себя на мысли, что повторяю слова доктора Тарена: «Взгляните на альтернативу — что будет, если мы ничего не сделаем?» Если мы не примем решительные меры, тогда ребенок точно умрет». Родители всегда соглашались. * Хотя я с восьми лет знал, что буду врачом, я не мог решить, в какой области специализироваться. То хотел стать психиа-6 Растение с ажурной листвой. Цветки крупные, ярко-красные, с пучком длинных тычинок. Цветение в природе пышное и продолжительное: все дерево бывает бую ально усыпано цвет-

тром, то терапевтом, то еще кем-то… Но как только я попал под влияние Джеймса Тарена, вопрос решился. Доктор Тарен никогда не убеждал меня стать нейрохирургом, но он вдохновил меня своей работой и своими презен-тациями. Последние два года моего обучения в медицинской школе он стал моим консультантом. Не то чтобы я чувствовал между нами какую-то особую бли-зость, скорее, я ее не чувствовал. В действительности, я был в таком восторге от мастера, что считал для себя честью уже то, что ему вообще известно, как меня зовут. Он обо мне знал не больше, чем любой другой сотрудник нейрохирургии: что я с отличием окончил два курса в этой области. Как правило, все изучают только один курс. Я проводил долгие часы, читая книги по специальности, задавал вопросы, расширял свои знания в нейрохирургии, старался узнать как можно больше. Казалось, я произвел впечатление на Тарена и остальных преподавателей. Несколько раз их слова «отличная работа» или «вы прекрасно справились!» ободряли меня. Я внес Джеймса Тарена в список моих наставников, но ду-маю, что сам он даже не подозревает, как высоко я его ценю. Для меня Джеймс Тарен — воплощение идеального мастера нейрохирургии, который знает все в нейроанатомии. И при этом не чувствовалось, чтобы он старался на кого-либо произвести впечатление. Он просто был самим собой. Даже если бы Тарен не выбрал нейрохирургию, он все равно стал бы мастером, на которого все смотрят снизу вверх. Я все еще восхищаюсь этим энергичным, трудолюбивым и очень одаренным человеком. Есть люди, которые излучают уверенность. Тарен — один из них. Находясь с ним рядом, я видел, как он полностью от-дается своей работе. Его манера держаться и его отношение к делу ясно давали понять: он ждет того же от своих студентов. Находиться в его присутствии, слушать его лекции, быть ря-дом в операционной означало для меня отдавать людям самое

лучшее. Вот почему я так восхищался доктором Тареном. И до сих пор восхищаюсь. Джордж Удварели. Когда мы встретились, он возглавлял учебную программу по нейрохирургии в клинике Джонса Хопкинса. Сейчас — профессор нейрохирургии на пенсии, отвечает за культурные контакты в медицинском центре. Доктор Удварели проводил со мной собеседование перед ин-тернатурой в клинике Джонса Хопкинса, именно он рекомен-довал меня и ввел в программу (позже я узнал, что в год отби-рали только двух студентов из ста двадцати пяти кандидатов). Между Джорджем и мной зародились особые отношения с той самой минуты, когда я вошел в его кабинет. Я сразу же почувствовал себя легко. Возможно, потому, что кабинет был оформлен с большим вкусом. Или же причиной была царив-шая там атмосфера: я видел человека, который искренне хотел услышать то, что я собираюсь сказать. Наблюдая за тем, как он работает, я заметил в нем чудесное качество: доктор внимателен не только к болезни своего пациента, ему интересен и сам человек. Во время моей интернатуры на обходах Джордж всегда ждал, когда мы соберемся вокруг него, и спрашивал со своим мягким венгерским акцентом: «Жто вы знаетэ о пациентэ?» Первый раз, когда он задал этот вопрос, никто толком не по-нял, чего он от нас хочет. Мы назвали ему диагноз. — Нет, нет, не то! — прервал он. — Жто этот чэловэк делаэт? Как зарабатываэт на жизн? Такие вопросы оставили впечатление надолго. Тот, кто ле-жит перед нами в постели, не «всего лишь пациент», а человек с именем и жизнью там, вне больничных стен. Этот выдающийся врач постоянно подчеркивал гумани-тарный взгляд на медицину. Он стремился, чтобы пациентам в больнице было так удобно, как только возможно, и всегда знал, что происходит. Мало того, он предоставлял больному право голоса, когда принимались важные решения. Иногда случалось, что, когда он разговаривал со стажерами,

кто-нибудь говорил: «Мне пора уходить», имея в виду, что часы его дежурства закончились. «Жто вы имеэтэ в виду — пора ухо-дит?» — спрашивал он задиристо. — Жто это — «уходит»? Волной в беде. Никаких «уходит». Вы должны быт радом с ним. Этто важнеэ фсево. Ну что мы могли на это сказать? Джордж имел в виду именно то, что говорил, и не хотел, чтобы мы об этом забывали. Он немедленно начинал энергично читать нам лекцию о том, что мы находимся в больнице ради блага больных и неважно, подходит ли их лечение под наш жизненный график. «Вы здесь, чтобы служить пациентам. Никогда этого не забывайте!» Однажды Джордж разразился особенно длинной тирадой. Объектом на этот раз стал был студент-стажер, который уже долго дежурил, и было видно, что он очень устал. Студент скрестил на груди руки и несколько раз кивнул, пока сыпались слова. В конце концов он поднял свою папку с зажимом до уровня груди и бросил ее. Она громко шлепнулась на пол. «С меня хватит», — сказал он и вышел. Позже он вернулся. Как бы я ни восхищался Джорджем Удварели, некоторым стажерам он действовал на нервы, потому что был требовате-лен и принимал от нас только полную самоотдачу. Отчасти и поэтому я считаю его восхитительным человеком — он не позволял нам небрежности в лечении пациентов даже в мелочах. Есть один принцип, который Джордж Удварели воспитал во мне и который я никогда не забуду: посвящение врачебному делу требует посвящения всего себя. Я врач не тогда, когда мне это удобно; я должен дать обет быть к услугам пациентов все-гда, когда они во мне нуждаются. «В противном случае идите в патологоанатомы, — повторял он, — станьте кем-нибудь, кто не имеет дела с живыми существами». Я и тогда думал, и сейчас считаю, что он абсолютно прав! Во время обходов Джордж Удварели часто касался фило-софских тем. Неожиданно в середине осмотра он вдруг делал

паузу, как будто мысль только что посетила его. «Жто Аристотель имел сказать о подобной ситуации?» Чаще всего мы, стажеры, смотрели на носки своих ботинок или переглядывались. «Ну-у, тогда немножка подумайтэ». Он произносил несколько наводящих слов. Наконец один из нас связывал его слова в единое целое. Если мы ничего не могли сказать, он сам заканчивал фразу философа. Но на этом дело не кончалось. Он внимательно рассматривал наши лица и за-тем спрашивал: «Ну-у, жто тепер происходдит? Вы согласны с Аристотелем?» И ждал нашего ответа. Очевидно, что Джордж хотел заставить каждого из нас думать глубоко о любом своем пациенте. Хорошее медикаментозное лечение было лишь частью нашей задачи. Более, чем какой-ли- бо другой врач, Джордж Удварели настойчиво учил нас не рас-сматривать пациента как заболевание или недомогание. Однажды, когда мы обсуждали типы эпилептических припадков и их лечение, он сказал: «Та-ак, кто первым оперировал эпилептические припадки? Какую карту мозга он потом составил?» Прозвучал ответ: «Уилдер Пенфилд, прославленный нейрохирург». «А теперь скажите, какую карту мозга составил Пенфилд? Что он думал о мозге? Считал ли он, что у человека есть душа?» Когда один из нас ответил «да», он кивнул и снова задал во-прос: «А! Но как Пенфилд пришел к мнению, что существует душа?» Следующие десять минут он направлял наши рассуждения. В конце я почувствовал себя весьма обогащенным потому, что у него все становилось уроком — в исторических и фило-софских подробностях. Никто другой так не учил. Он хотел, чтобы мы знали, как великие хирурги и мыслители прошлого понимали заболевание и как изменялась медицина на протяжении многих веков, особенно в последние сто лет. Для меня метод Джорджа Удварели оказался бесценным. Хотя не все стажеры разделяли мое мнение.

— Он — настоящая зубная боль, — высказывались некоторые. Так я впервые услышал отрицательный отзыв о моем учителе. — В самом деле? Я нахожу его восхитительным, — сказал я. — Одно и то же, одно и то же, — сказал он. — Приходится изучать всю эту ерунду. — Я пришел сюда не ради дополнительных лекций, — под-держал другой стажер. - Не за этим нам даны практические занятия. Я просто хочу делать дело дальше. Их мнение не имело для меня значения. Доктор Удварели был ценнейшим учителем, особенным другом и наставником, каким он остается и до сего дня. * Не могу не упомянуть Джима Андерсона, доктора филосо-фии7 в области исследовательской радиологии, — человека, без которого у меня не было бы успешного лабораторного опыта. У Джима Андерсона я научился лабораторным техно-логиям. Несмотря на то, что я получил небольшой грант, он позволил мне совершенно бесплатно пользоваться его лабора-торией и помощью его секретаря. Мне ассистировали его тех-ники, когда я разрабатывал модель опухоли мозга животного, а также в работе с различными способами формирования изо-бражения и в обучении техническим методам. Всегда готовый помочь, Джим Андерсон сводил меня с необ-ходимыми людьми, как только мне становилось что-то нужно. Я высоко ценил его желание обеспечить меня всем, что необходимо для исследований. Он легко мог бы присоединиться к работе, активно помогать мне, а затем присвоить себе успех. В некоторых факультетских 7 Степень доктора философии (Doctor of Philosophy, сокр. Ph.D) в США присуждается как в области естественных, так и гуманитарных наук. Слово Philosophy не должно смущать, поскольку изначально оно имело более общее значение в английском языке «наука вообще», которое в данном случае и сохранилось до настоящего времени. Обладателем этой степени может быть, например, математик. — Прим. ред.

клиниках кое-кто сделал бы именно так. Джим Андерсон ви-дел, что результаты моих исследований должны оказаться зна-чительными, и мог бы без труда украсть их и приписать себе. Но вместо этого, помню, он сказал: «Бен. здесь ты напал на след. Я хочу, чтобы ты поговорил с Джоном Хилтоном, он открыл некоторые интересные методы разъединения тканей и поддержки их жизнеспособности. Затем я хочу, чтобы ты поговорил с Микаэлем Кольвином и Скипом Гроссманом, - продолжил он. — Собери у них информацию, пусть даже по мелочам. Учись одновременно исследовать много тем и не увязать в них». Главное, чему научил меня Джим Андерсон. — это рацио-нально и эффективно доводить работу до конца. Обычно ла-бораторные исследования над проектом проводятся не менее двух лет. Благодаря поддержке и помощи Джима, его персонала и его коллег я завершил работу за шесть месяцев — не-вероятное достижение, но со мной всегда рядом был Джим. Он направлял меня и подталкивал. Он всегда точно знал, что необходимо делать, и помогал мне принимать правильные решения. Месяцами я спрашивал себя, молился и размышлял, идти ли мне в частные практикующие врачи или остаться в академической медицине. Помощь Джима и его стремление сделать для меня доступным огромное количество источников помогла мне понять, насколько ценен опыт работы в больнице Джонса Хопкинса — факультетской клинике, где я имел возможность идти в ногу с самыми новыми достижениями в нейрохирургии. Оставшись здесь, я мог обращаться за помощью и быть частью команды, вместо того чтобы учиться делать все в одиночку. Я получал удовольствие от исследований, испытаний новых технологий, от того, что задействован в поиске. Делясь резуль-татами своей исследовательской работы, я также понял, что хочу преподавать и помогать будущему «цвету» медицины. В течение всех шести месяцев, когда я постоянно видел Джи-ма Андерсона, не помню, чтобы мы хоть раз обсуждали вопрос

моего будущего. Но, возможно, так и ведут себя покровители и наставники. Они просто работают, и то, как они это делают, оказывает очень сильное влияние на окружающих.

*

По мере того, как я продолжаю вспоминать всех, кто своим примером учил меня делать все с полной отдачей и мыслить благородно, я чувствую, что должен упомянуть врачей из Австралии, в частности, Брайанта Стоукса и Ричарда Вогана. Брайант Стоукс — пятидесятилетний стройный брюнет — был главным нейрохирургом в Перте, Западная Австралия. Он приехал в клинику Джонса Хопкинса в 1982 году вместе с другими выдающимися нейрохирургами мира на открытие научного центра нейрохирургии имени Джонса Хопкинса. Он мне сразу же понравился. Когда я увидел его в работе, то понял, что стою рядом с хирургом высочайшей квалификации. «Вам нужно приехать в Австралию, — часто говорил он мне. — Вы могли бы быть старшим ординатором, больше попрактиковаться». Нередко, слегка улыбаясь, он добавлял: «Мы бы, возможно, даже научили вас некоторым трюкам». Хотя возникли небольшие трудности, мне показалось правильным поучиться с годик в Австралии в больнице сэра Чарльза Гардинера при медицинском центре королевы Елиза-веты И. К июню 1983 года я окончил резидентуру. Мы с Канди ждали нашего первого ребенка. Мюррей родился уже в Австралии. Я подал документы и был принят в единственный круп-ный обучающий центр Западной Австралии, который имеет отношение к нейрохирургии. В какой-то мере Брайант Стоукс напомнил мне Джеймса Тарена. Такой же профессионал. И с такой же яркой вне-шностью. Этот пятидесятилетний доктор был стройным высоким брюнетом. Когда люди встречали его впервые, они зачастую видели в нем только строгого и серьезного человека. Но те, кому он позволял видеть более «легкую» сторону своей натуры, знали его как веселого парня с приятным и

тонким чувством юмора. Мне посчастливилось знать его с обеих сторон. Он всегда настаивал на безукоризненности и пунктуально-сти, и я его за это в высшей степени уважал. Например, когда врач-стажер должен был приходить на ра-боту в 7.00 утра, Брайант ожидал, что он пожалует не позднее 7.00 утра. «У нас нет времени для извинений», — повторял он. Когда мы не делали что-то в точности так, как он хотел, он давал нам это понять. Он был из числа людей, которых нелегко, а порой и невозможно переносить. Однако Брайант Стоукс сам был настолько компетентен и технически подготовлен, что лично я приветствовал его строгость. Я хотел делать все безукоризненно и знал: коль скоро этот человек даже от само-го себя требует только совершенства, он не примет меньшего от своих подчиненных. Вскоре Брайант научил меня скреплять аневризм передней соединительной артерии — сложный тип аневризма — за два с половиной часа. Я привык, что на подобную операцию уходи-ло шесть часов. Он не только сам достиг такого мастерства, но и научил других. Я понял, что этот человек знает анатомию всего основания черепа настолько хорошо, что может сказать вполне буднично: «Я приложу вот такое давление к этой доле. Тогда ты ищи мембрану и режь. Помни, тянуть ее нельзя, иначе разорвешь». Он компетентный и требовательный. Работа бок о бок с ним в больнице Гардинера оказалась бесценной для роста моей квалификации как нейрохирурга. — Старику ты сильно нравишься, знаешь? — спросил меня один врач. — Брайант многому научил меня, — ответил я, не совсем понимая, что он имеет в виду. — Я им безмерно восхищаюсь. — О, здесь гораздо больше, чем учительство. Неужели ты не понимаешь, что он дал тебе особые возможности? Я похлопал глазами.

— Почему он позволяет тебе делать операции, к которым и близко не подпускает никого? — В самом деле? — Он же собственник по отношению к своим пациентам. Ты — первый стажер, которому, как я слышал, старина разре-шает резать. Я ничего такого не знал. Я не подозревал об этом целых три месяца, которые уже провел в Австралии. Делал три краниото-мии в день (открывал черепа пациентов, чтобы удалять оттуда свернувшуюся кровь и опухоли и «чинить» сосуды). В американской больнице не видать бы мне такого объема работы. Еще одна значительная фигура среди австралийских вра-чей — Ричард Воган. Это тоже ведущий коллега из больницы сэра Чарльза Гардинера, один из приятнейших и невероятно тактичных людей. Он никогда никого не потревожит и не рас-строит. Ни единого раза я не слышал, чтобы он кричал или просто повысил голос. И внутренне, и внешне Ричард Воган — противоположность Брайанта Стоукса. Невысокий, в свои пятьдесят три года — лысый, с редеющими каштановыми волосами на макушке и добродушным лицом. У него был сильнейший австралийский акцент, который мне только доводилось слышать. Среди многих качеств, которыми я восхищался в Ричарде Вогане, была его готовность браться за невероятно сложные случаи, которые многие называли безнадежными. Не трубя направо и налево о таких пациентах, он лечил их, и каким-то образом они шли на поправку. «Воган — самый везучий парень», — часто слышал я от персонала, и особенно часто так говорили те, кому недоставало его мастерства и отваги. «Он такой везунчик, ума не приложу, как ему удается вытаскивать всех этих людей!» За те месяцы, что я проработал бок о бок с Ричардом Вога-ном, я бы не заметил, что ему везло больше других. Но у него,

несомненно, был дар свыше. Я часто думал о том, что Бог дал ему чутье, что следует делать и чего делать не стоит. Некоторые хирурги имеют эту выдающуюся способность. Они просто знают, скорее, у них есть интуиция, и они не могут объяснить, почему они делают именно то, что делают. Они идут на операцию, потому что чувствуют, что нужно предпринять в данное конкретное время. Воган, возможно, не смог бы объяснить свои решения и действия так, как это делал Стоукс, но результат был не хуже. Оба эти человека позволяли мне много оперировать, и это стало ценным опытом. За один год в клинике сэра Чарльза Гардинера я получил опыт, равный пяти годам работы в американской больнице. Я до сих пор благодарен за возможность научиться большему и отточить мои навыки. * Не хотел бы обойти вниманием Уэйна Томаса и Майкла Ли. Этих врачей я также встретил в Австралии. Особенно я обязан Майклу Ли: он научил меня обращаться с височными долями мозга. У Уэйна Томаса, молодого коллеги, который оперировал всего несколько лет, я многому научился в определении локализации желудочков мозга. Не имея возможности ниче-го видеть точно, он без усилий и безошибочно проводил иглу куда следует. Томас щедро поделился со мной этим своим мастерством. Мой список переносит меня обратно в клинику Хопкинса, к Донлину (Дону) Лонгу, руководителю нейрохирургического отделения клиники, человеку, который был истинным наставником в полном смысле этого слова. Я вернулся из Австралии летом 1984 года. Через несколько месяцев уволился главный врач детского нейрохирургического отделения, и по рекомендации Дона Лонга я стал новым главой этого отделения.