Мысли широко

Черный цвет кожи и только тридцать три года от роду — мою кандидатуру легко могли бы отклонить. Но Дон Лонг ясно дал всем понять, насколько твердо он верит, что я справлюсь с этой работой. Он понимал: на моем пути могут встать человеческие предрассудки. Поэтому настоял: если пациент откажется лечиться у меня, то клиника откажется от такого пациента. У него не было времени уговаривать того, кто считает цвет кожи препятствием для мастерства. Ему так нравилась собственная свобода от предрассудков, что он подшутил над темнокожим Рэгги Дэвисом по поводу его неверия в десегрегацию8: «Рэгги, после всего, что Бен сде-лал здесь, у тебя нет шанса втиснуться в программу». Затем он рассмеялся. Только человек, полностью свободный от предрассудков, мог так себя вести. Дон помогал мне не из-за моей расовой принадлежности, и уж тем более не чинил мне препятствий по этой причине. Он просто был таким человеком. Его поддержка и острое чувство справедливости укрепляли мою уверенность в себе. Когда я впервые встретился с Доном Лонгом, то ясно увидел принцип, на который он опирается: если мы знаем и понимаем анатомию человека и достаточно умны, то сможем разгадать любую тайну. Он принимает это как аксиому. Я буду всегда помнить, что доктор Лонг сказал, когда мы по-знакомились: «Всякий, кто не может учиться на ошибках дру-гих, просто не способен учиться. Есть ценность в том, чтобы делать что-то неправильно. Сведения, полученные в результате ошибок, пополняют наши знания». Он также настойчиво утверждал: «Человек всегда должен иметь разумное обоснование того, что он делает». Его не волновало, что другие говорили за или против операции. Если мы могли предъявить прочное обоснование, он поддерживал нашу веру, независимо от того, одобряет это кто-то еще или нет. Довольно смелая позиция. Это был еще один способ 8 Десегрегация — отказ от политики сегрегации и принятия законов, разделяющих населе-ние по расовому признаку. - Прим. ред.

сказать: «Учитесь всему, чему только можно, но думайте все-гда сами». Спустя многие годы я принял участие в нескольких смелых (и потому спорных) операциях. И всякий раз я шел к Дону и объяснял ему, что я хочу сделать и почему. Ни разу он не остановил меня. Наверное, самым значительным был случай с женщиной, беременной близнецами. У одного из малышей развилась гид-роцефалия9. Я собирался вживить в голову больного ребенка шунт, пока малыш еще в утробе матери. Это было дерзкое предложение. Тем более, что незадолго до этого журнал «New England Journal of Medicine» опубликовал статью, в которой автор высказывался против подобных экспериментов. И Дон знал об этой статье. Когда я объяснил, как собираюсь делать операцию, он сказал: «Для меня все это звучит достаточно разумно. Я думаю, сработает. Вот тебе мое благословение — сде-лай это». Сказать по правде, я и не сомневался в его поддержке, пото-му что мое обоснование было веским. Кроме того, я знал, что Дон — человек, который стремится испытывать новые возможности, даже если все вокруг против. Благословляя меня, Дон сказал: «Бен, если понадобится медицинская или юридическая защита, мы ее предоставим». Я ни на миг не усомнился в его словах. Дон — невероятно занятой человек. Он член, должно быть, полудюжины важнейших комиссий по нейрохирургии, к тому же, он принимает пациентов и много оперирует. И все же для меня у него всегда находится время. (Не думаю, что это касается лишь меня одного. Дон вообще выделяет время для людей.) Когда я будучи еще стажером заходил в его кабинет, он от-кладывал свои дела, чем бы в это время ни занимался. Такое отношение я видел впервые, и оно произвело на меня огромное впечатление. 9 Избыточное накопление жидкости, содержащейся в полостях головного мозга и спинномозго-вом канале.

«Что у тебя на уме?» — спрашивал он настолько дружелюб-но, словно говорил: «У меня для тебя есть время. О чем ты хо-чешь поговорить?» Большинство руководителей отделений я не назвал бы даже приветливыми, хотя по уровню квалификации многие из них гораздо ниже Дона Лонга. От Дона я усвоил важный принцип — один из тех уроков, которые воспринял через наблюдение, а не из лекции: будь любезным с людьми. Со всеми людьми, даже когда кажется, что это необязательно. Каждый человек важен (выделено автором). «Дону Лонгу не обязательно быть любезным, — сказал я недавно другу, — и все-таки он любезен. Такова его натура — быть добрым». Конечно, люди признательны ему за его теп-лоту. Даже когда дело касается технических знаний или хирургических навыков, он не зазнаётся. А между тем у него есть основания, чтобы демонстрировать свое превосходство. Случай с близнецами Биндерами, наверное, лучше всего показывает его человеческие качества. В феврале 1987 года в Ульме, в Западной Германии, Тереза Биндер родила двоих сиамских близнецов. У мальчиков были сросшиеся затылки. Родителям пришлось учиться, как правильно держать детей, чтобы обоим сыновьям было удобно. Так как лица мальчиков были обращены в разные стороны, миссис Биндер поддержи-вала братьев подушкой и кормила их, держа в каждой руке по бутылочке молока. У близнецов не было общих жизненно важных органов, но часть черепа, кожные ткани и крупная вена принадлежали обоим одновременно. На тот момент не было известно ни одного случая успешного разделения такого типа близнецов, после которого выжили бы оба ребенка. Когда с нашей клиникой связался немецкий врач, я изучил всю информацию, поговорил с несколькими коллегами, и дольше всего — с Марком Роджерсом, Крэгом Дюфрешом, Дэвидом Николсом, и особенно подробно с Доном Лонгом.

Если делать операцию, понадобится не один доктор. Я колебался, зная, что это будет очень рискованно, потребует напряжения и высочайшего мастерства. Но вероятность успеха была не-маленькая. Мы могли дать шанс обоим мальчикам жить нор-мальной жизнью. Многие высокопоставленные личности, с которыми мне приходилось иметь дело, ведут себя так, словно ждут не до-ждутся, когда я закрою рот, чтобы наконец-то сказать самим. Дон не из их числа. Он ловил каждое мое слово. Когда я закончил, Дон улыбнулся: «Это твой случай, Бен. Тебе и решать, как ты хочешь оперировать. А я буду тебе помогать». Дон Лонг добровольно вызвался ассистировать мне! Хотя как глава отделения мог взять эту операцию на себя. (Это случается повсеместно!) Он имел право сказать: «В силу серьезно-сти ситуации я буду сам делать операцию, а ты сможешь мне ассистировать». И слава досталась бы ему. Он мог бы так поступить, но тогда он не был бы Доном Лонгом! Об этом человеке я мог бы писать бесконечно. Я перечислил своих наставников — тех людей, которые сильно повлияли на меня. Это необыкновенные люди, которые по-своему вложили в меня одну и ту же идею: «Отдавай ближним самое лучшее, Бен Карсон. Не соглашайся на мень-шее — только на то, чтобы делать все самым наилучшим образом для себя и для других».

ГЛАВА 5. ДРУГИЕ ЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ЛЮДИ

Все бремя науки неся, как цветок. Альфред Теннисом — Разумеется, мне это интересно, — сказал я, шокированный и польщенный, — но я не слишком опытен в этой области. — Дон говорит, у тебя есть необходимые навыки, чтобы оперировать на переднем основании черепа, — сказал Майк Джоунс. — Не беспокойся. На первой операции я буду рядом с тобой. Затем он дал мне статьи, написанные им на эту тему. — Перевари их. Когда я вернулся в клинику Хопкинса в 1984 году, Майк Джоунс — брюнет среднего роста с приятнейшим голосом — был профессором и руководителем отделения отоларинголо-гии (где проводились операции на голове и шее). Он захотел найти нейрохирурга, который сможет специализироваться на переднем основании черепа. И его познакоми-ли со мной. В Университете Вирджинии Майк провел немало инновационных исследований в этой области. Например, он участвовал в создании искусственной гортани, которая ныне широко используется. Он разработал новые методики для оперирования переднего основания черепа.

Поскольку в клинике Хопкинса работал не кто иной, как Дон Лонг, который может все и специализируется на основании черепа, Майк решил, что я буду хорошим кандидатом. Майк Джоунс был довольно молодым, но уже имел за плечами длинный список достижений. Он, несомненно, один из тех, кому я хотел подражать. Иногда я сравниваю Майка с бульдогом. Если только он ухватится за идею, то не выпускает ее, пока не воплотит. Кро-ме того, он делает свою работу очень быстро — это одно из качеств, благодаря которому он стал деканом Медицинской школы Хопкинса, когда ему не было еще и сорока. Это неверо-ятное достижение, почти неслыханное. Хирург стал деканом престижной медицинской школы! (Обычно деканы выбира-ются из терапевтов или психиатров, так как их больше, чем хирургов.) Всего через несколько дней после нашего разговора я начал ходить на его операции. Помню, как подумал: «Насколько же он хороший хирург, действительно хороший хирург!», когда наблюдал за его грациозными движениями. Прошло не так много времени, и я перенял его приемы и методы. Затем я приступил к операциям на основании черепа, оперируя совместно со всеми отоларингологами. В течение двух последующих лет это стало значительной частью моей профессиональной деятельности. Майк — новатор. Он был профессором и руководителем отделения, когда я еще оставался молодым специалистом. Но, несмотря на это, с нашей первой встречи он обращался со мной как с равным. Например, он добился, чтобы мне были предоставлены такие же права выражать свое мнение, когда мы с ним вместе писали работу. Я восхищаюсь его благород-ством! Лишь потом я узнал, что он тоже из Детройта, выходец из семьи ливанских эмигрантов. Майк вырос в бедности, сам поступил в колледж и проложил себе дорогу в жизнь через Университет Мичигана, совсем как я несколькими годами позже.

У тех, кто знал Майка, его быстрое продвижение по академической лестнице не вызывало большого удивления. В конце концов, он всегда широко мыслит, всегда делает все наилучшим образом и продолжает искать, как выполнять свою рабо-ту все лучше и лучше. * Еще один человек, который произвел на меня впечатление в то время, когда я был молодым стажером, это Марк Роджерс, руководитель отделения анестезиологии. Когда я впервые появился в клинике Хопкинса, он был старшим преподавателем, ответственным за учебное педиатрическое отделение интенсивной терапии. Сразу бросалось в глаза то, что Марк знает все в своей области. Даже в должности старшего преподавателя он ходил с нами на обходы (единственный, кто так поступал), потому что не хотел упустить ни одной возможности узнать что-то новое в своей области. Когда мы задавали ему вопрос, он пускался в подробнейшие объяснения, стараясь сделать все возможное, чтобы мы поняли ответ. Кроме знания истории и всего, что было сделано в прошлом, он располагает самой современной информацией из медицинской литературы. Еще Марк — человек чрезвычайно плодо-творный, он может написать о чем угодно. К тому времени ему было едва за тридцать, и его назначили главой очень большого отделения. Марк — чудесный органи-затор и лидер. Он был одним из основателей и вдохновителей программы Хопкинса-Данбера. Старшая школа Данбера, расположенная по соседству с медицинскими учреждениями Джонса Хопкинса, разработала программу поддержки одаренных школьников. Основной целью было вовлечь их в клиническую, ад-министративную и исследовательскую деятельность клиники Хопкинса. Это должно было их заинтересовать и в конце кон-цов привить интерес к медицинской профессии.

Марк вложил в создание программы не только огромную часть своего времени и сил, но даже собственные деньги. Поступая так, он ничего не выигрывал в материальном отношении, им двигала только щедрость сердца.

*

Хотя люди воспринимают именно меня как хирурга, который оперировал близнецов Биндеров, Марк Роджерс проделал много важной организационной работы. Он устроил для нас поездку в Германию, чтобы мы могли проанализировать ситуацию. Это был последний шаг перед решением, хотим ли мы за это браться. Марк организовал перевозку близнецов из Германии в Америку и обратно, и все прошло гладко. Обладая тонким ана-литическим умом, он руководил каждым шагом подготовки команды хирургов и ассистентов. Он позаботился о комфорте, продумал все до мелочей, включая питание и места для отдыха во время нашего 24-часового испытания. Более того, Марк взял на себя роль пресс-секретаря и отвечал на многие вопросы журналистов. Вот это человек! Какой пример того, что значит делать все самым лучшим образом! На мой взгляд, в этой главе я должен упомянуть еще о некоторых людях. Это люди, которых уже нет в живых. Их смерть я перенес очень болезненно. Дженифер было меньше года. Через несколько дней после своего рождения она начала страдать от ужасных припадков. Мы удалили правое полушарие головного мозга, и, казалось, девочка пошла на поправку. Не знаю почему, но я очень при-вязался к этому ребенку. Но вдруг вечером у нее остановилось сердце. Я бросился в больницу. Когда добрался туда, команда все еще пыталась ре-анимировать малышку. Я присоединился к ним, и мы

продолжали делать все, чтобы вернуть ее. «Боже, пожалуйста, пожалуйста, не дай ей умереть. Пожалуйста», — шептал я тогда. Через полтора часа я посмотрел на медсестру, и ее глаза сказали мне то, что я уже знал. «Она не возвращается», — произнес я. Потребовалось немало силы воли, чтобы не разрыдаться над потерянным ребенком. Я поспешил в комнату, где ждали ее родители. Их испуганные глаза встретились с моими. «Мне очень жаль», — сказал я и не смог продолжать. Впервые в сво-ей взрослой жизни я заплакал у всех на глазах. Мне было так жалко родителей. Они прошли через длинную череду взлетов и падений: беспокойство, вера, отчаяние, надежда и скорбь за одиннадцать месяцев жизни маленькой Дженифер!10 Особое место в моем сердце занимает Арт Уонг. Когда я думаю о правиле «делать все самым лучшим образом», я неизбежно должен указать на него как на один из луч-ших примеров следования этому убеждению. Это один из непревзойденных врачей-стажеров, каких мне только доводилось видеть. В рамках нашей программы мы воспитали нескольких замечательных стажеров. Это врачи высокого класса. Но Арта Уонга я ставлю выше всех. Он был приятным парнем, который жадно учился всему, даже когда был младшим стажером. Восточного происхождения, коренастый, на его детском лице всегда была легкая улыбка. Всякий раз, когда я вспоминаю Арта, я как будто все еще слышу его слова: «Да, я это могу». Выражение его лица было уверенным, но он не был дерзко-самонадеянным. Этот человек искренне полагал, что мог почти все. И ведь он действительно мог! Даже будучи младшим стажером, он технически умел делать многое из того, чего не умели старшие стажеры. Ко времени, когда Арт Уонг стал ведущим стажером, он был лучшим, и это не обсуждалось. Думаю, что он оказался 10 Карсон Б. Золотые руки. Заокский, Источник жизни, 2012. С. 151 - 153.

бы им, даже если бы его сравнили с членами факультетов по всей стране. Он был очень одарен. Когда мы работали вместе, я видел, что Арт на пути к тому, чтобы стать одним из лучших нейрохирургов мира. Однако больше всего мне нравилось в Арте то, что с ним было весело. Иногда, когда мы шли в операционную и работали вместе над шунтированием, мне доставался живот, а ему — голова, или наоборот. «Сделать это быстрее тебя? — спрашивал он, и его веселые глаза сияли. — Знаешь, ведь я могу». Мы работали наперегонки — конечно же, мы были осторож-ны, чтобы не выйти за рамки безопасности. Ни один из нас не расточал движения, но он в процессе работы делал легкие не-принужденные комментарии. В такие моменты было просто удивительно — качественно установить совершенно новый шунт меньше чем за пятнадцать минут. Для стажера это было невероятно. Большая часть персонала клиники Хопкинса зна-ла о техническом мастерстве и навыках Арта Уонга. Когда я оперировал Крега Уорника11, его жена Сьюзен, которая также работала медсестрой в клинике Хопкинса, спросила меня: «Ничего, если тебе будет ассистировать Арт Уонг?» У Крега была болезнь Гиппеля — Линдау. У людей, страдаю-щих этой редкой болезнью, обычно наследственной, образу-ются множественные опухоли мозга и опухоли сетчатки. «Конечно», — сказал я, тронутый тем, что она хочет пригласить Арта. Хотя я согласился без колебаний, в медицине довольно редко просят пригласить ассистентом конкретного стажера. Эта просьба подчеркнула, как высоко его уважают. Арт Уонг без усилий внушал людям любовь к себе. Он отдавал часть себя и делал это так тепло и тактично, что многие любили просто находиться рядом с ним. После того, как Арт окончил резидентуру, он сохранил связь с клиникой Хопкинса, отправившись в институт Барроу в Ари-1 ‘ Его история подробно рассказана в книге «Золотые руки», с 174 - 189.

зоне для дополнительного обучения на нейроваскулярного специалиста. Он позвонил из Аризоны, и мы с ним разгова-ривали о материале, который публиковали в соавторстве. Ему были необходимы еще некоторые детали, прежде чем работа примет свой окончательный вид. Два дня спустя меня вызвали в офис Дона Лонга. Он закрыл дверь, когда я вошел. — Садись, Бен, — сказал он. По выражению его лица, несмотря на то, что он старался не показывать эмоций, я понял, что что-то не в порядке. Его под-бородок слегка задрожал, прежде чем он сказал: — Бен, у меня плохие новости. Помню, как я не мигая смотрел на него, а в голове проноси-лись сотни разных вариантов. — Арт Уонг, — сказал Дон мягко. Имя, казалось, повисло в воздухе, прежде чем он добавил: — Он утонул вчера. — Арт? Этого не может быть. Он отличный пловец! — я не хотел этому верить. Хотя какая-то часть меня знала, что Дон говорит правду, я не хотел это принимать. Только не Арт Уонг, этот сердечный и талантливый человек! - Здесь, должно быть, какая-то ошибка. — Никакой

ошибки, Бен, — сказал он. Дону сообщил один из наших стажеров, также проводивших летние исследования в Барроу. Я тут же позвонил доктору Шпитцлеру, главе нейрохирургического отделения в Барроу. — Только что узнал об Арте Уонге. Это не может быть правдой… — Боюсь, что так и есть, — сказал он. Шпитцлер продолжал что-то говорить, но я не мог воспринимать дальнейшую информацию. «Только не Арт Уонг, - продолжал думать я, — этот чудесный и счастливый человек». Прежде чем повесить трубку, Шпитцлер посоветовал позвонить шерифу и спросить его о подробностях. Я записал номер и поблагодарил. Все еще оцепеневший, я долго смотрел на

телефон. Я хотел знать, что произошло, но звонить не хотел. Узнать, что именно случилось, означало признать смерть мо-его друга. Но все-таки я позвонил шерифу. — Единственное, что мы знаем, — сказал он, — мистер Уонг плавал и… — Но он был отличным пловцом, мне это известно… — Да, но, очевидно, у него не было опыта правильно выби-раться из воронки. Он объяснил, что когда человека затягивает воронка, не следует с ней бороться. — Смысл в том, чтобы задержать дыхание как можно доль-ше, и она выбросит вас куда-нибудь. — Он добавил еще несколько подробностей и сказал: — Во всяком случае, мы дума-ем, это произошло так. Перед тем как повесить трубку, он выразил соболезнование. «Это просто не может быть правдой», — говорил я, сидя у себя в офисе. И все-таки знал, что это правда, и мне нужно было принять действительность. Иногда я слышал, как люди говорят: «У меня земля уходит из-под ног». Я чувствовал себя именно так и не переставая тихо спрашивал: «Боже, как это может быть? Почему такое случается?» Мне необходимо было побыть одному, чтобы поговорить с Богом об Арте и о том, что я чувствую. «Господь, Арт был лучшим во всем. Какая это огромная по-теря для всех! Какая огромная утрата для всего мира! Просто глупый несчастный случай. Как такое может быть?» У меня ушло время на борьбу с неверием. По мере того, как я начал принимать действительность, оцепенение превратилось в боль, глубокую и мучительную. Я не мог подобрать слова, что-бы описать ее. Я не знал, что можно мучиться так безутешно. В отделении все уже знали. Арт был дорог нам всем. Мы были очень заняты, но потребовалось какое-то время, чтобы поговорить об Арте.

«Помнишь, когда?..» Я услышал эти слова по меньшей мере раз десять. В тех или иных выражениях каждый из нас упомянул, каким чудесным парнем был Арт. Те, кто работал с Артом, были так подавлены горем, что отменили все операции, кроме срочных. Это был единственный раз, когда я не смог остаться профессионалом. Боль была слишком глубокой. Редкая душа. — Он теперь часть красоты, которую когда-то соделал прекрасной12. Третьей была потеря близкого друга по имени Эл Джонсон. Я говорил с ним по телефону вечером, накануне его смерти. Эл, чернокожий предприниматель, был полон жизни. Это был человек фонтанирующий идеями и энергией — в то время он готовился торговать арахисовым мороженым. Я исполнял роль консультанта-диетолога, помогая ему создать вкусный продукт и полезное лакомство. На следующий день Эл Джонсон вместе с женой и сыном по-гибли в автокатастрофе. «Какая утрата!» — сказал я Канди. Слово «утрата» выражает кроме всего прочего глубокую боль, которую я испытывал. Потеря для меня. Да. Но и потеря для мира, потому что эта семья так много могла предложить ему. Она и предлагала — самих себя, без меры, до самой своей смерти. У малышки Дженифер не было возможности жить нормаль-ной жизнью, и я скорбел об этой утрате. Что же касается Арта и Эла, эти жизнелюбивые люди отдавали себя другим людям и доводили до совершенства все, за что брались. Жизнь — это всегда череда расставаний. Чарльз Диккенс «Большие ожидания». 12 Перси Биши Шелли . «Адонис». Перси Биши Шелли — один из величайших английских поэтов XIX в. Утонул в Средиземном море.

ГЛАВА 6. СОЗИДАЮЩИЕ ДЛЯ ВЕЧНОСТИ

Разве не странно: Король и князь, И клоун, что весело Падает в грязь, И люди простые, Как мы с тобой, Вечность строят Своей судьбой? Каждому дан Инструментов мешок, Книга Законов И жизни кусок. Творим мы из камня С названием «жизнь» Надгробья плиту Или лестницу ввысь. Р.Л.Шарп Джорджия Симпсон спокойно направилась к сильно раздра-женной женщине. «Мне очень жаль, что доктор С. опаздывает. Но вам не стоит беспокоиться, мы о вас не забыли». Она в нескольких фразах объяснилась с женщиной и добавила: «У нас сегодня несколько неотложных случаев, но, я вас уверяю,

доктор С. заслуживает того, чтобы его ждать. Даже если бы вам пришлось ждать три дня, поверьте, оно того стоит». И пациентка успокоилась, улыбнулась и поблагодарила Джорджию два или три раза. «Я понимаю, о, я прекрасно понимаю. Конечно, если случаи неотложные…» Возможно, запись этого разговора на бумаге не передает ощущения, что произошло нечто необыкновенное, но Джорджия Симпсон явно делает больше, чем просто произносит слова: она дает понять, что нам небезразличны люди, которые к нам приходят. Джорджия — из тех людей, кого в клинике Джонса Хопкинса часто недооценивают. Я же хочу подчеркнуть, что не каждому нужно быть талантливым нейрохирургом, чтобы внести свой вклад в успех, который здесь достигается. Большой частью своего успеха я обязан другим людям, особенно незаменимому младшему медицинскому персоналу. Я мог бы не умолкая рассказывать о прекрасных людях, с которыми вместе работаю в клинике Джонса Хопкинса. Но несколько необыкновенных человек очень выделяются. Когда посетители впервые приходят в наше неврологиче-ское отделение, первый человек, с которым они говорят, это регистратор по имени Джорджия Симпсон, добрая женщина с каштановыми и чуть седыми волосами. Человек, входящий в клинику, может умирать от самой страшной в мире болезни, но Джорджия заставит его улыбаться уже через несколько ми-нут. Не то чтобы она прирожденный комик. И анекдотов им она тоже не рассказывает. Просто она очень нежная и внима-тельная. Эта женщина отдает все лучшее, что в ней есть, она всегда к услугам пациентов. В моем понимании, Джорджия — лучший образец сострадания. Она не просто работник регист-ратуры, но пример безупречности во всем. У Джорджии сверхъестественная способность помогать лю-дям сосредоточиться на положительной стороне дела. Она не хитрит, нет у нее и психологических уловок, заготовленных 89

БЕН КАРСОН заранее. Ее слова и поведение идут от сердца. Джорджия — глубоко посвященный работник. Не так давно некий хирург задержался на операции, которая оказалась гораздо сложнее, чем он предполагал. Его дожида-лись женщина с сыном. Мать вышла из себя и начала отпу-скать язвительные замечания, обращаясь к людям, сидевшим вокруг. «Нам было назначено время, — сказала она достаточно громко, — ну и что толку? А если бы мы сейчас умирали?» Джорджия подошла и спокойно сказала: «Мне следовало объяснить раньше». Она стояла ко мне спиной, и потому я не мог расслышать, что еще она говорила сердитой матери, но я увидел, как у той изменилось выражение лица. «Спасибо, что объяснили, — сказала женщина перед тем, как Джорджия вернулась на свое место. — Думаю, я разнервнича-лась из-за того, что долго тут сижу. Сейчас мне гораздо луч-ше. Еще раз спасибо. Я так рада, что вы со мной поговорили». Я был безмерно благодарен Джорджии. А вот другой случай. Не так давно в одной больнице я слы-шал, как некий мужчина выкрикивал неприличные выражения женщине-регистратору. Закончил он такими словами: «Не знаю, с какой стати они заставляют людей ждать, наше время тоже важно!» «Согласна с вами, — ответила регистратор. — Некоторые из них этого, кажется, не понимают, правда?» Я просто проходил мимо и поэтому не слышал продолжения разговора. Потребовалось бы не так много воображения, что-бы вычислить, что она еще сказала. Выражая согласие с по-сетителем, она, вероятно, думала, что так успокоит его, но, к сожалению, она не обладала уникальной способностью, столь естественной для Джорджии. Когда я прохожу через комнату ожидания, царящая в ней атмосфера всегда производит на меня сильное впечатление. Честно говоря, когда дежурит Джорджия, входить в больницу — настоящее удовольствие. Регистратор в многолюдной клинике — это знаковая фигура. На ней пациенты и их семьи

вымещают свой гнев, потому что, если что-то идет не так, регистратор — единственный человек, до которого они могут добраться. Джорджия умеет погасить их враждебность, не принимать их гнев лично и не напрягаться, пытаясь защитить лечебное учреждение. «Джорджия, — сказал я ей однажды, — если ты когда-ни- будь уйдешь от нас, ума не приложу, что мы будем делать». Она просияла, — но, надо сказать, она всегда сияет: «Я обещаю остаться здесь навсегда». Надеюсь, это правда. До нее никто не задерживался в реги-стратуре дольше, чем на год. Джорджия, которая мыслит ши-роко, каждый день отдает самое лучшее людям, и результаты очевидны. Один из моих важнейших секретов успеха заключается в том, что за мной стоят самые лучшие люди. Это личности, на которых не указывают, их не осыпают благодарностями, они почти никогда не бывают центром внимания, но благодаря их усилиям каждый день в больнице проходит гладко. Это не-заменимые сотрудники, отдача которых максимальна — она превышает и зарплату, и любые премии. Могу только сказать, что эти невоспетые герои и героини проявляют посвящен-ность, которая простирается далеко за пределы их должност-ных инструкций. Пэт Брадерс начинала в должности моего секретаря, но с тех пор она выросла до старшего администратора, и мы приняли другого секретаря, Хуаниту Фостер. Я впервые встретил Пэт, когда был ассистентом. Она работала секретарем доктора Эпштейна, возглавлявшего в то время детское нейрохирургическое отделение. Почти с самой первой минуты, как мне представили Пэт, я обратил внимание на ее работоспособность. Ей тогда было около двадцати пяти. Ро-стом она около 175 сантиметров, с короткими волосами; она выглядит и движется, как Грейс Джоунс. У Пэт выдающаяся

способность выполнять любое порученное задание, не взирая ни на какие препятствия, которые ей встретятся. Пэт была настолько необыкновенной, что я не мог ее не за-метить. Особенно когда сам стал остро нуждаться в хорошем секретаре. С тех пор как я стал работать в больнице, у меня сменилось много секретарей. Прослышав, что доктор Эпштейн уходит, я бегом пустился к Пэт. Она подтвердила дошедшие до меня слухи, и я сказал: — Пэт, когда доктор Эпштейн уйдет, я хочу, чтобы вы пере-велись ко мне. Пожалуйста. Я уже настроился умолять ее. Она удивилась: — Но у вас уже есть секретарь! — Нет, — сказал я, не желая плохо отзываться о моей се-кретарше, но давая понять Пэт, как срочно мне нужна ее по-мощь. — Пэт, у меня сейчас есть человек, но я не в восторге от того, как она работает. Не знаю, как мы ее сможем уволить, но мне нужны вы. Мне нужны ваши особые способности. Вы переведетесь к нам? — Хорошо, — сказала она. — Посмотрим, что мы сможем сделать. Я покинул ее кабинет в приподнятом настроении. Она была именно тем помощником, который мне необходим, потому что я намеревался сосредоточиться на собственной работе. Между тем мне было нужно что-то делать с прежним секретарем, которая не могла справляться с работой, да еще и мно-го пила. Я никому не говорил об этом, но знал: надо что-то менять. «Что мне делать? Женщина по-настоящему нуждалась в по-мощи. Увольнение может стать еще одной катастрофой в ее жизни. Но я не могу терпеть подобную безграмотность и не-умение работать, — думал я. — В то же время у меня мягкое сердце. Мне всегда больно, когда я вынужден сделать что-то неприятное, даже если это очень необходимо. И особенно трудно для меня уволить кого-либо». Я был сам не свой и не знал, как правильно поступить.

Вернувшись в свой кабинет, я закрыл дверь и тихо помолился: «Господи, как мне разрешить эту дилемму, не причинив никому боли? Я хочу быть добрым к ней, но не могу позволить, чтобы все так продолжалось». Я не получил немедленного ответа, но на сердце стало немного легче. Через две недели в понедельник утром она не появилась на работе. Мы звонили ей домой, но никто не ответил. Четыре дня мы искали ее, даже звонили в больницы, но безуспешно. Мы так и не узнали, что с ней случилось. Она просто исчезла. Я сожалею, что не помог этой несчастной женщине справиться с ее бедой, что не хватило у меня времени, любви. Но я благодарен Богу за то, что мне не пришлось ее уволь-нять. Теперь, когда должность освободилась, Пэт принялась за работу. И сразу же кабинет и приемная Бена Карсона стали образцом порядка благодаря Пэт Брадерс. Пэт пережила в жизни несколько суровых испытаний, но не сдалась. После крайне неудачного брака она одна воспитывает двоих детей. Необычайно умная, Пэт не имела возможности завершить свое высшее образование, но сделала л^шее, что могла, для того, чтобы обеспечить своих детей. Она не опу-стила руки, а устроилась на работу, делая при этом все самым лучшим образом. Пэт не только очень умна — она принадлежит к числу тех редких людей, которые могут все, за что бы ни взялись. Она решает сложнейшие задачи и вникает в суть дела. Пэт разобралась в том, чем я занимаюсь, до такой степени, что теперь знает ход операции при удалении полушария мозга. Однажды, войдя в кабинет, я застал ее за разговором с роди-телем больного ребенка. Она объясняла ему суть гемисферэктомии. — Правильно, вот теперь вы поняли главное, — сказала она очень профессиональным тоном. — Стволовая часть мозга — словно кабель, по которому поступает электрический ток из генератора.

Медленно и тщательно, не используя при этом профессиональных терминов, Пэт провела человека через каждую фазу хирургической операции. Думаю, что она даже позвала бы Кэ-рол Джеймс, мою ассистенку, если бы сама не знала ответов на вопросы обеспокоенного родителя. Я улыбнулся ей, помахал рукой и продолжил свой путь. Она не нуждалась в моей помощи. «Дорогой Господь, — подумал я, — как я благодарен Тебе за Пэт! Как я вообще без нее справлялся?» Когда она говорит с людьми, мне почти не приходится подходить к телефону и кому-то что-то объяснять. Сейчас мой кабинет один из самых посещаемых, Пэт Брадерс выдержива-ет бомбардировку с пятидесяти разных направлений и сохраняет самообладание. И последнее. Пэт очень верная. Мне нечего беспокоиться о том, что и кому она говорит, или следить за каждым словом, опасаясь, что она кому-то передаст мои слова. Работать с верным секретарем чрезвычайно приятно. Я счи-таю, что верность — выдающаяся черта характера, которая необходима каждому, кто намерен отдавать себя людям.

*

Кэрол Джеймс. Она проработала в клинике Хопкинса более двадцати лет. Эта хорошенькая, невысокая длинноволосая блондинка — самый скромный человек, которого я знаю. Кэрол Джеймс — одна из трех моих ассистенток, хотя во всем нейрохирургическом отделении она — старший ассистент. Другие две ассистентки, Ким Клейн и Дана Фоер, еще нович-ки, но и они быстро осваивают дело и работают отлично. Они молоды, талантливы, обе хорошенькие, и поэтому некоторые к ним относятся как к «ангелочкам Бена», вспоминая старое телешоу «Ангелочки Чарли». Кэрол Джеймс знает меня лучше, чем кто-либо другой в мире (конечно, кроме мамы и жены). И это понятно, ведь она проводит со мной больше времени, чем любой другой. Кэрол понимает ход моих мыслей. Когда я занят в операционной в

течение двенадцати часов или мне нужно уехать, или больному стало хуже, она точно знает, что делать. Честно говоря, она знает, как бы я отреагировал и как бы поступил в различных обстоятельствах. Когда мы вместе, например, разговариваем с пациентом, ча-сто происходит так: Бен: Возможно, причина в том, что не была принята во внимание… гм… Кэрол: Не была учтена обстановка в семье. Или когда мы оба выходим из кабинета, она может сказать: «Не говорите, я и так точно знаю, что у вас на уме». Несколько раз я проверял ее: «Тогда скажи, что». Она и правда знала. Теперь я ей верю, когда она так говорит. Кэрол — человек, сосредоточенный на других людях, она находит время, чтобы поговорить с каждым пациентом. У меня нет возможности проводить много времени со своими больными, разъяснять последствия и результаты сложных операций, предупреждать о риске. Кэрол же будет бесконечно сидеть с семьями, объясняя все за и против, укрепляя их уверенность, отвечая на все вопросы. Она чувствует, как обращаться с каж-дым конкретным человеком. Иногда она рисует диаграммы или приносит кукол, чтобы что-то растолковать наглядно, или показывает настоящий шунт, чтобы они поняли, как он действует. К тому же, Кэрол читает мою электронную почту. Я доверяю ей написание ответов на большинство писем, потому что она в любом случае знает, что я бы ответил. Хотя я читаю приказы, которые она приносит мне на подпись, мне редко приходится вносить в них даже малейшие изменения. Она, не задумыва-ясь, без запинки отвечает на звонки пациентов; самостоятельно решает, соответствуют ли их случаи нашему профилю или кто-то другой должен заняться ими. Она исследует ткани, опи-сывает рентгеновские снимки, затем все это показывает мне со своим видением и рекомендациями. А что бы я делал без Кэрол Джеймс в операционной?! Если мне приходится выйти, она сохраняет порядок среди стажеров

и следит, чтобы они не сделали ничего неуместного, потому что знает в совершенстве, как и что я делаю. Доходит до того, что (и мне это очень нравится!) люди, которым что-то от меня нужно, идут прямо к Кэрол, так как она чаще бывает на месте. Это высвобождает мое время для вещей, связанных непосред-ственно с операциями. Когда в детскую нейрохирургию приходят стажеры, она сра-зу же и без труда завоевывает их уважение. Кэрол так хорошо управляется со стажерами, что они ее любят. Она печется о них, как мать, несмотря на то, что не проходит на эту роль по возрасту. В определенном смысле Кэрол — наставница для других моих помощников. Благодаря ей за последние два года должность помощника врача стала известна общественности и об-рела более высокий статус. Она также активно участвует в различных программах и конференциях. Когда мне приходится писать статью, Кэрол собирает и исследует материал. В 1989 году под моим руководством пять студентов выполнили клинические проекты. По сути, эти студенты были ее. Она показывала им, как найти информацию в библиотеке и в отделе медицинских записей, и отсылала к зна-чимым изданиям и исследованиям, которые имели отношение к их проектам. Именно благодаря Кэрол я делаю вдвое больше, чем мог бы. И она так трудится, не жалуясь и не ворча. Этот верный сво-ему делу человек приходит на работу каждое утро примерно к семи часам. Она задерживается каждый вечер на столько, на сколько задерживаюсь я, как бы долго это ни было. Я редко ухожу раньше семи вечера, а иногда работаю до 11 ночи, и она тоже работает. Нет сомнений в том, что я не смог бы обойтись без нее. Я чувствую Божье благословение в том, что такой человек, как Кэрол, трудится со мной. Как я уже упоминал, я человек мягкосердечный, и людям ни-чего не стоит мной воспользоваться. Кэрол не позволяет этого делать. Она называет себя «противной женщиной», хотя на самом деле она не противная. Просто Кэрол практичнее меня

Поясняя важность роли Кэрол Джеймс, скажу, что она — еще один выдающийся пример того, как быть посвященным своему делу и трудиться наилучшим образом.

*

Когда я был младшим стажером, в клинику Хопкинса устроилась младшая медицинская сестра Мэри Кей Коновер. (Младшие медицинские сестры вышли за пределы своей учебной программы и берут дополнительные медицинские курсы. Они могут назначать лекарства, что ставит их где-то между врачом и медсестрой, примерно на ступень помощника врача.) Только что окончив школу медицинских сестер, Мэри Кей жадно училась всему. И оставшуюся часть жизни она плани-ровала работать именно в области нейрохирургии. Она жадно ищет знаний и впитывает их, как губка. Мэри Кей пришла, когда у нас было до сотни пациентов одновременно. Через несколько недель она полностью овладела ролью, которую мы ей поручили. Бывали дни, когда в больничных палатах никого из персонала, кроме Мэри Кей и меня, не было. Тем не менее мы достигли такой производительности и научились так слаженно работать, что к полудню вся «чер-новая» работа была уже сделана (такая как выписка анализов, работа в лаборатории, подготовка больных к операции на следующий день). Она до сих пор по-прежнему усердно трудится у нас, все еще подавая пример совершенства. Мэри Кей — бесценный человек для нашего отделения! Однажды меня срочно вызвали в операционную, и я оставался там несколько часов. Я не мог выполнять «черновую» работу, которая накопилась за день. Меня это очень волновало. Был поздний вечер, когда я вышел из операционной. Но я зря беспокоился: Мэри Кей не только все сделала, но даже сообщила вновь поступившим пациентам, с которыми нужно было работать, что я буду поздно. Несмотря на то, что дома у нее тоже есть дела, она не покидала клинику, пока

невыполнила все до мелочей. И я мог быть полностью уверен, что. когда выйду из операционной, на меня не свалится не-подъемная недоделанная работа. И еще: в тот день. зная, что у меня не будет времени поесть, она оставила для меня шоко-ладный батончик, чтобы я перекусил на бегу. Разве такая предусмотрительность не есть самоотдача? Кэролин Чилдс в 1987 году была старшей операционной сестрой. Тогда мы оперировали сиамских близнецов Биндеров. Мало кто из людей, напрямую не связанных с этим историче-ским событием, понимает всю ценность работы Кэролин. Она из тех высокоорганизованных людей, которые всегда пытаются предвидеть, что нам может понадобиться как для самых рутинных случаев, так и для самых необычных. Когда клиника Хопкинса согласилась разделить близнецов Биндеров, наша команда из семидесяти человек готовилась к этой операции пять месяцев. Среди прочих своих обязанностей Кэролин отвечала за составление инструкций для опери-рующего персонала. Каждый точно знал, что именно будет де-лать в ходе операции и какой инструмент должен у него быть наготове. Чтобы привести пример таланта и посвященности этой женщины, вот краткое изложение одного нашего разговора. — Бен, — сказала она, — мне нужно знать, какие инструменты тебе понадобятся. Затем Кэролин начала быстро без остановки задавать вопросы о том, что ей необходимо знать о приближающейся 24-ча- совой операции. Я не был в состоянии охватить весь список за три минуты; но мне не пришлось беспокоиться, потому что она справилась сама. — Никто не знает точно, как готовиться, но мы же не собираемся быть застигнутыми врасплох. — сказала Кэролин. — Раз уж это никогда не делалось, нам все придется разрабатывать самим. Бен, мы с тобой должны продумать весь процесс.

Я внутренне застонал, не понимая ее. — Вот как я бы хотела это сделать. Бен, ты ляжешь, закро-ешь глаза, расслабишься и мысленно прокрутишь всю операцию. По мере продвижения ты будешь говорить мне, что тебе понадобится. Мы назначили время для этой «визуализации» через несколько дней. Кэролин сидела на стуле в противоположной части комнаты с ручкой и блокнотом в руке с таким видом, с каким, наверное, психиатры проводят свои сеансы. Так я тогда подумал. — Хорошо, — подсказала она, — сейчас мы все вошли в операционную, и… — И головы подготовлены, а операционное поле обложено простыней, — сказал я. — Скальпель. Биполярный. Распатор. По мере того, как я представлял себе каждый этап операции, я описывал ее. В течение следующих двух или трех часов я называл различные инструменты, которые были мне нужны в ходе операции. — Костные кусачки. Ножницы Метценбаума. Кюретка. Отсос. Это упражнение помогло мне более ли менее успокоиться по поводу предстоящей операции, и я смог назвать ей все, что нам должно было понадобиться. Кэролин Чилдс не ограничивает себя операционной, потому что она просто неоценима и в отделении интенсивной терапии, и в больничных палатах, и в поликлинике. Профессионалы, подобные Кэролин Чилдс, — это люди, которые находятся на передовой, но их часто не замечают. Ино-гда я называю медицинских сестер «пехотой», потому что без них мы не смогли бы вести войну с болезнями. В сущности, все мои коллеги — это виртуозы в своей специальности, иначе они бы не удержались на своих местах. Это «не-заметные» люди, которых далеко не все и далеко не так высоко ценят, как они того заслуживают. Это такое содружество людей, которое сделало возможной мою работу в клинике Хопкинса. 99

ГЛАВА 7. РОДИТЕЛИ И ПАЦИЕНТЫ

Имейте веру Божию, ибо… если кто скажет горе сей: „поднимись и ввергнись в море”, и не усомнит-ся в сердце своем, но поверит, что сбудется по сло-вам его, — будет ему, что ни скажет… Всё, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите. (Мк. 11:23,24) Иногда мне приходилось разговаривать с людьми, которые считают, что врачи только и делают, что отдают себя и никогда ничего не получают от других. Это совершенно не так. Чем дольше я работаю, тем больше понимаю, как много я получаю от тех, кому помогаю. Сам процесс ухода за больными, готовность выслушать их переживания связывает врачей и пациентов и преподает ценные уроки. Сразу мне вспоминаются две семьи. Во-первых, семья Тхомья из Таиланда, чья история больше касается матери, чем пациента. У почти годовалой Буа была аномалия сосудистой системы, которая охватила большую часть мозга от затылка к передней части и распространилась даже на лицо. Постоянные носовые кровотечения могли привести к серьезной потере крови и даже смерти.

После того как попытки тайских хирургов помочь Буа провалились, в 1987 году Таня Тхомья решила привезти своего ребенка в Соединенные Штаты. Один из тайских врачей, который лечил Буа, прошел курс анестезиологии в клинике Хопкинса и, конечно, знал, что мы проводили множество довольно смелых операций. Благодаря своему знакомству с Марком Роджерсом (напомню — главным анестезиологом нашей клиники) он помог семье поместить в нашу больницу Буа. Мы немедленно установили степень этой невероятной сосудистой аномалии. И потратили немало времени на поиски решения, которое позволило бы поправить состояние девочки. Я планировал «прямую атаку». Но во время операции, как только я сделал трепанационное отверстие в черепе, открылось такое ужасное кровотечение, я даже не знал, смогу ли его остановить. Наконец мне это удалось, но стало совершенно ясно, что следовать первоначальному плану невозможно: девочка истечет кровью, прежде чем я проведу какую-либо коррекцию. Доктор Джерард Дебрун, известный нейрорадиолог-изобре- татель, к тому времени уже разработал несколько технологий блокирования и исправления сосудистых аномалий с помощью баллонов, клея и других веществ, которые вводятся в артерии. Используя результаты его передовой технологии, наша команда разработала план. Мы введем в аномалию маленькие вызывающие образование сгустков колечки с металлическим налетом. Они заставят тромбоциты прилипнуть друг к другу и образовать кровяные сгустки. Мы рассудили, что, если достаточное количество таких тромбообразующих колец попадет в нужный участок аномалии, вся она блокируется сгустками. Мы работали шесть часов. В ходе операции мы ввели более сотни колец. Насколько я мог видеть, они сделали свою рабо-ту. Носовые кровотечения у Буа прекратились. Миссис Тхомья отвезла свою малышку обратно в Таиланд. Более года дела у Буа шли хорошо, она нормально развива-лась. Но потом кровотечения начались опять.

Мать срочно обратилась в клинику Хопкинса, и мы снова обследовали маленькую Буа. Ужасное вернулось, образуя но-вые каналы аномальных сосудов. «Сделаем все, что сможем», — сказал я встревоженной матери. Она не стала много говорить, но облегчение на ее лице сказа-ло мне, как сильно она боялась услышать от меня: «Мне очень жаль, но мы больше ничего не можем сделать». В общей сложности мы сделали Буа четыре операции, все они были направлены на блокировку больных сосудов. Во время последней операции я добрался до самого крупного ка-нала, который надо было «заклеить». Выйдя взглянуть, как там миссис Тхомья, я сказал ей: «Мы не можем быть уверены, но похоже, что на этот раз мы победим». Миссис Тхомья терпеливо оставалась в больнице рядом с дочерью в течение суток, посвящая каждую минуту своему ребенку. Несмотря на крайнюю усталость, которая читалась в ее глазах, она улыбнулась. И прошептала: «Спасибо». В соответствии с обычной схемой лечения Буа отправилась в бокс интенсивной терапии. Лишь через несколько часов у Буа случился приступ, за которым последовал другой, а затем еще и еще. Некоторое время у нее сохранялось кислородное голо-дание. После такой серии приступов Буа уже не восстановилась. Она была жива, но всего лишь тихо лежала и водила глазами. Для всей клиники это стало одним из печальных поражений. Мы были подавлены несколько дней. Я решился рассказать эту историю ради матери Буа. За мно-гие годы я встречал очень и очень посвященных родителей, но ни один не сравнится с этой женщиной. Мать не отходила от ребенка на протяжении всего испытания. Она отдала дочери все самое лучшее — всю себя. Превосходя то, что мы называем явным посвящением, она установила какое-то подсознательное единство с маленькой Буа, чего я больше никогда не видел ни в одном родителе. Миссис Тхомья досконально знала свою дочь. Это

невозможно понять даже приблизительно. Словно у них была внутренняя мистическая связь. Например, она точно знала, когда у ее девочки должна была открыться рвота, когда она чувствовала себя хорошо, а когда плохо. Когда миссис Тхомья привезла дочь в Америку во второй раз, Буа жила в больнице шесть месяцев. Мать все время оставалась у ее постели. «Это мой ребенок», — говорила она твер-до. Для нее это было тем самым единственным мотивом, которого было достаточно. Они были из Таиланда и не имели медицинской страховки в США. Это означало, что они оплачивали огромные счета из собственного кармана. Семья Тхомья была состоятельной, пока у Буа не начались проблемы. Они стали бедняками к тому времени, когда ее лечение было окончено. Несмотря на это, миссис Тхомья отказывалась сдаваться. И ее муж, и она сама были готовы потратить все свои сбережения ради ребенка. Что касается посвященности, не думаю, что когда-либо ви-дел менее эгоистичную или более внимательную мать. Она находилась вдали от мужа, вдали от остальных своих детей и своего большого дома. Однажды она сказала о других своих детях, по которым сильно скучала: «У них есть отец, дедушки и бабушки. У Буа здесь нет никого, кроме меня. Я должна быть с ней». Месяц за месяцем, что бы ни потребовалось, миссис Тхомья делала все без малейшего колебания или жалобы. Я чувствовал глубокую боль за эту женщину и ее семью, видя, что их средства заканчиваются. Много раз я думал о том, как бы хотелось поддержать их финансово. Хотя и я помогал им сколько мог, и больница оплатила некоторые расходы, стоимость жизни в Америке, дорогое обору-дование, лекарства и операционные материалы сделали окончательный счет астрономическим. Но, снова и снова повторю, любовь миссис Тхомья к своему ребенку — ребенку, который скорее всего не выживет, а если выживет, будет очень сущест-венно отставать в развитии, — никогда не ослабевала.

Когда казалось, что все идет хорошо, я был в восторге; когда неважно, я чувствовал себя опустошенным. Однако на протяжении всех полных переживаний месяцев миссис Тхомья оставалась приветливой и сохраняла оптимизм. «Единственное, что мы можем — стараться изо всех сил, — сказала она мне. — Это все. чего Бог хочет от нас. не так ли?» Даже сейчас миссис Тхомья поддерживает со мной связь. В начале 1990 года она прислала фотографию своего новоро-жденного малыша. Эта необыкновенная женщина продолжает жить и отдавать себя семье и Буа. Мать будет заботиться о сво-ем отстающем в развитии ребенке до самой смерти. Никто не может дать детям больше, чем дала миссис Тхомья. Вторая семья, которую я вспоминаю, это Пиланты. Нейл и Кэрол Пилант хотели сына больше всего на свете. Будучи посвященными христианами, они неотступно молились Богу, чтобы Он послал им ребенка. Наконец Господь благословил их сыном, и они дали ему имя Кристофер. С раннего детства Кристофер любил истории об Иисусе и других библейских героях. С того времени, как мальчик научился складывать слова в предложения, он цитировал на па-мять библейские тексты. Казалось, это история про идеаль-ную семью, но так продлилось не долго. Пришла беда. Когда Кристоферу было четыре, он начал качаться и споты-каться при ходьбе. Потом его родители заметили другие от-клонения: начались проблемы с выделениями, дошло до пено-образования изо рта. Развилось двойное зрение. Его впервые обследовали доктора в Атланте, где жил Кристофер. Они сочли, что у него, вероятно, энцефалит или другая форма воспаления мозга. После подробного обследования родители обратились в больницу при университете в Эмори, где специалисты пришли к заключению, что у Кристофера злокачественная опухоль стволовой части мозга. Я говорю «пришли к заключению», потому что, хотя врачи и провели компьютерную аксиальную томографию, они даже не смогли увидеть мозговой ствол. Было видно только ужасное

патологическое изменение, которое выглядело как злокачест-венное новообразование. — Состояние неоперабельное, — сказал один из врачей Ней-лу и Кэрол Пилант. — Что вы хотите этим сказать? — спросил Нейл, хотя ответ, вероятно, уже знал. — Мой вам совет: забирайте сына домой. Создайте ему мак-симальный комфорт и ждите. — Ждать? Ждать, когда он умрет? — Боюсь, что так. — Нет! — сказал Нейл Пилант. — Бог может исцелить нашего сына. — Вы не понимаете, — настаивал доктор. — Он, ну… он не может прожить дольше… — Мне дела нет до диагноза, — твердо сказал Нейл. — Этого ребенка нам дал Бог. Я готов поверить, что Он его исцелит. После Эмори Пиланты возили маленького Кристофера в несколько медицинских центров, и везде ставили тот же самый диагноз. «Просто сделайте для него все самое лучшее, — сове-товали они. — Пусть мальчик умрет в домашней обстановке». Кэрол и Нейл не желали принимать этот приговор. Они свя-зывались с религиозными деятелями, практикующими исце-ления. Всякому, о ком они слышали как о христианском цели-теле, они писали, звонили или встречались с ним. Между тем Кристофер продолжал таять. В клинику Хопкинса они приехали в конце 1984 года. — Я чувствую, что меня к вам направили свыше, — сказал мне Нейл с мягким южным акцентом. — Мы молились, чтобы Бог показал нам нейрохирурга-христианина, который поможет нашему мальчику. (Раньше они обо мне ничего не слышали.) Кристофер лежал на носилках, едва дыша, и малейшие движения давались ему с трудом. Он был бледным светловолосым ребенком, худеньким, словно скелет; его глаза косили. Он выглядел так жалко.

— Вот рентгеновские снимки, — сказал Нейл, подавая мне конверт. — Мы привезли их с собой. Я взял снимки, посмотрел их на свет и сказал: — Выглядит, как диффузная опухоль мозгового ствола. — Я сделал долгую паузу, чтобы посмотреть на родителей. — При диффузной опухоли мозга операция бесполезна. Мне очень жаль, но здесь я не могу вам помочь. — Доктор Карсон, — сказал Нейл, - мы знаем, что Господь обязательно исцелит нашего сына. Мы приехали в клинику Хопкинса после многих молитв, потому что почувствовали: если приедем сюда с сыном, то найдем здесь христианина — хирурга, который поможет Кристоферу. И когда мы узнали, что вы христианин, то поняли, что приехали правильно. — Мы верим — исцеление обязательно произойдет, — добавила Кэрол, которая, как я успел понять, говорила мало. Ее не-громкий голос только подчеркнул силу ее убежденности. Говоря откровенно, их отношение меня поразило. Ни до, ни после я не встречал родителей, которые были бы так искренне уверены в исцелении своего ребенка. И хотя я не мог дать им ни единого лучика надежды, мне захотелось что-нибудь для них сделать. Наконец я сказал: — Вот как мы поступим. Я как минимум покажу снимки ра-диологам. Может быть, они увидят что-то, чего я не вижу. — Что угодно, доктор Карсон, — ответил Нейл. — Я знаю, что Бог будет вас использовать. Радиологи изучили снимки и сказали: «Выглядит, как диффузная опухоль ствола мозга». — Я вот думаю, нельзя ли еще сделать сканирование. Может, магнитно-резонансное обследование? Чтобы выяснить, не мо-жет ли это быть что-то другое, не диффузная опухоль. Коллега пожал плечами. — Ладно. Почему бы и нет? Мы обследовали Кристофера на магнитно-резонансном то-мографе. Но и тогда снимки не показали ничего, что бы

выглядело иначе, чем диффузная опухоль ствола головного мозга. И я это однозначно сказал родителям. — Но, доктор Карсон, Господь намерен исцелить его, и Он хочет использовать вас в этом деле. — Не представляю, как Бог собирается это сделать, — ска-зал я, стараясь быть честным, но не причинить родителям еще большей боли. — Я не нахожу ничего, что мог бы вам предложить. Пожалуйста, постарайтесь принять то, что подтверждает каждый проведенный нами тест: опухоль неоперабельна. — Пожалуйста, доктор, вы можете сделать что-то еще, — настаивал Нейл. — Я уверен, что Бог через вас исцелит моего сына. Не могу вспомнить остальную часть нашего разговора, но я чувствовал все большее давление и все меньшую уверенность. — Восхищаюсь вашей верой, но ничего не могу сделать. — Бог исцелит нашего ребенка. У нас нет в этом сомнений. Это произойдет, мы знаем. Никакой притворной бравады, никакого крика. Нейл Пи-лант говорил тихо и с непоколебимой убежденностью. — Ладно! — сказал я. — Дайте подумать. Отчасти я начал уступать Нейлу Пиланту, но нечто большее подтолкнуло меня решиться на это дело. И это «что-то» я уви-дел в непоколебимой вере матери и отца. — Вот что я вам ска-жу. Вы проделали такой долгий путь. Я сделаю биопсию этого пораженного участка. Мы точно установим тип опухоли. По-сле этого мы, возможно, назначим радиолечение или химиотерапию, чтобы продлить жизнь вашему сыну. — Просто делайте то, что сочтете нужным… — Пожалуйста, поймите следующее: если Кристофер прой-дет через операцию, он будет жить, однако это не будет та жизнь, которую я называю качественной. Но, кажется, вам хочется хоть какого-то существования для вашего сына. Вы именно это имеете в виду? Чего вы ему желаете? Будь что бу-дет, лишь бы он оставался физически с вами?

— Да. Мы хотим, чтобы вы попробовали все, что можете, — сказал Нейл. — Потому что знаем, как только вы отвезете Кри-са в операционную, Господь Сам исцелит его через вас. — Что ж, в таком случае, коль скоро вы понимаете, каков мо-жет быть худший из возможных исходов, я возьму биопсию. Я ни на что не надеялся. Просто хотел, чтобы они поскорее отправились обратно домой, и на этом успокоиться. Примерно через день я отвез Кристофера в операционную. Когда отодви-нул мозжечок, чтобы добраться до ствола мозга, я увидел не что иное, как ужасное серое поражение, похожее на злокачественную опухоль. Я взял образец — мы его называем «замороженный срез» — и послал его в лабораторию. Уже через несколько минут патолог передал предварительный отчет: чистой воды астроци-тома (в высшей степени злокачественная опухоль мозга). — Раз уж мы все равно здесь, — сказал я, — давайте уберем ее, насколько сможем. Постараемся убрать как можно больше. Я начал удалять опухоль. Через некоторое время показались жизненно важные структуры, краниальные нервы и крупные кровеносные сосуды. «Пора остановиться», — сказал я. Опасность заключалась в том, что если бы я продолжил, я бы мог задеть здоровые волокна ствола мозга, что еще больше повредило бы Кристоферу, а не хотел добавлять ему проблем. Закрыв рану, я немедленно отправился к Пилантам. Мне было и грустно, и неловко. Я повторил уже ранее сказанное, потому что не знал, что еще можно добавить. Они были так уверены, что я смогу удалить эту опухоль. После того как я объяснил, что обнаружил, я сказал: — Послушайте, я не знаю, почему у вашего сына эта страшная опухоль. Ее нельзя удалить. Возможно, ваш сын уже выполнил свою миссию. Только Бог знает начало и конец. Может быть, вам не следует задаваться вопросом о причинах. — Благодарю вас, доктор Карсон. Я знаю — вы искренни, — сказал Нейл. — Но Бог исцелит нашего сына, я просто это знаю. — Ваша вера достойна восхищения, — произнес я, не дове-ряя им. Ни тени сомнения не было на их лицах.

«Религиозные фанатики, — подумал я, уходя. — Они упор-но не хотят понять правды, но, думаю, скоро они с ней столк-нутся». Я действительно думал, что Кристофер будет и дальше угасать и, вероятно, умрет в больнице. Однако Крису стало лучше, и никто не удивлялся этому больше, чем я. Он оживился, оба глаза стали фокусировать-ся и смотреть в одном направлении, проблемы с выделениями исчезли. Ребенок стал больше двигаться в кроватке. — Что происходит? — спрашивал я себя, будучи не в силах поверить в то, какие огромные изменения произошли у мальчика. Я повернулся к медсестре и сказал: «Давайте сделаем еще одно сканирование». Мы сделали компьютерную аксиальную и магнитно-резонансную томографии. Я все еще видел большую массу ужасной опухоли в области мозгового ствола. Однако, рассмотрев снимки внимательно, я разглядел тонкую ленточку здоровой ткани в одном из уг-лов. Может ли быть так, что опухоль находится вне мозгового ствола? И что она выдавливает его вверх? До операции опухоли было так много, что я даже не мог ви-деть ствола мозга. Возможно, опухоль начала разрушаться, и теперь ствол стал виден? Я знал только один способ выяснить это. — Вскроем еще раз, — сказал я родителям. — Слава Богу, — произнес Нейл так тихо, что я едва это услышал. Глаза Кэрол наполнились слезами. — О, спасибо вам, спасибо, — сказала она. В операционной, вдохновленный уверенностью, которую вселила в меня та самая полоска ткани мозгового ствола, я начал отсасывать опухолевую ткань. Я обнаружил огромное множество карманов этой массы. Она втиснулась во все возможные щели и изгибы. Наконец я увидел мозговой ствол. — Вот он! — сказал я вслух. К моему восторгу, я обнаружил, что это оказался действительно он. И он был невредим! Он выглядел почти плоским, но как только я удалил опухоль,

он встал на место. Продолжая работать, я не верил тому, что видел. В течение следующих пяти недель мальчик поправлялся. Между тем нейроонкологи и радиологи-терапевты, разумеется, тоже получили отчет патолога об этой астроцитоме. Вполне понятно, что они относились к ней как к крайне зло-качественной опухоли. «Ясно, что нам нужно назначить это-му пациенту радиолечение или химиотерапию. Или то и дру-гое», — сказали они мне. Я все объяснил Нейлу и Кэрол. — Это обычная медицинская процедура. — Нет, — сказал Нейл. — Я против, - произнесла Кэрол. — Господь исцелил нашего сына! Кристофер здоров и не нуждается ни в химиотерапии, ни в радиолечении. — Готов вас слушать, — сказал я. — Как вам хорошо известно, я никогда не зашел бы так далеко, если бы вы не настаивали. — Требовали, — поправил Нейл с улыбкой. Через несколько дней Кристофер покинул больницу. Он сам шагал к машине почти так же, как ходит любой ребенок в че-тыре года. Несколько месяцев спустя один из нейроонкологов сказал мне: — Ты, может быть, не поймешь, что со мной произошло, Бен. Знаешь, я долго был атеистом. Или, возможно, просто не видел необходимости в Боге. Но случай с Кристофером Пи-лантом изменил мое мышление. Вера этих людей и ее последствия сильно на меня повлияли. Его слова тронули меня так же сильно, как и его честность, с которой он в этом признался. — Не понимаю, в чем заключалось это глубокое влияние? — сказал я. — В религии что-то есть, — ответил он. — Нечто большее, чем мы представляем. Если честно, этот случай превратил меня в верующего человека. но

*

Кроме моего коллеги, который открыл для себя Бога, был еще один человек, глубоко тронутый этой особенной историей Кристофера Пиланта. Это я. До того случая я считал себя хри-стианским врачом. Я молился и постоянно ходил в церковь. Бог присутствовал в моей жизни, без сомнения. Но я был отлично подготовлен, достаточно умен и знал, что имею особые способности. Все вместе означало, что я в глубине души верил: если кто-то и может что-то, так это я. Разве мама не повторяла мне много раз: «Бенни, ты можешь все, что могут они, но мо-жешь это лучше»? Из-за этих слов, которые я слышал с детства, и из-за моего образования и подготовленности я чувствовал себя слишком уверенно, может быть, даже немного самонадеянно. Было так, словно я молился Богу о помощи, но либо не ожидал ее и не це-нил, когда получал, либо подсознательно отрицал Божествен-ное вмешательство. Однако после случая с семьей Пилантов я стал смотреть на вещи иначе. Я понимал, что я способный и квалифицированный, но признал, что Бог играет огромную роль в моей жизни. С тех самых пор и впредь у меня сохраняется всепоглощающее чувство, что, если я позволю Богу, Он сыграет важную роль и в моей карьере. Хотя, возможно, подобный опыт будет многим непонятен, для меня это стало откровением. Сегодня, шесть лет спустя, Кристофер здоров. Большинство удивительных случаев, которые я описываю в книге «Золотые руки», произошли уже после истории с Пилантами. ш

ГЛАВА 8. НЕ БОЙСЯ РИСКОВАТЬ!

Пусть не задохнутся молодые души, Прежде чем успеют совершить Необычайные дела и презрят свою гордыню… Вэчел Линдсей Иногда самоотдача и способность мыслить широко требуют риска. Это, разумеется, справедливо и в сфере моей деятельности. Думаю, риск — это готовность делать то, что на мой взгляд верно, даже если результат не гарантирован. Я часто, как многие считают, иду на неоправданный риск. И делаю это, чтобы дать умирающему человеку возможность остаться в живых. В этой главе я хочу рассказать о трех людях, чьи ситуации были в высшей степени рискованными. Мнения насчет того, что следовало с ними делать, были очень противоречивыми. Но мы все равно их оперировали. Во-первых, это младенец по имени Дасти Филипс. Дасти приехал к нам в 1985 году из Западной Вирджинии с примитивной нейроэктодермальной опухолью. Это опухоль с высокой степенью злокачественности. Она образо-валась на одном из полушарий мозга мальчика. Подобные опухоли растут крайне быстро и обычно смертельны для больного.

Нейрохирурги Западной Вирджинии взяли биопсию, затем пролечили ребенка несколькими курсами химиотерапии, и все-таки опухоль продолжала увеличиваться. Когда биопсия или частичное иссечение сделаны и опухоль определена как агрессивная и злокачественная, врачи лечат ее химиотерапией. Если опухоль не уменьшается, докторам, как правило, приходится сообщать родственникам: «Мы сделали все, что возможно. Теперь просто создайте пациенту хорошие условия». «Создайте пациенту хорошие условия», конечно, означает, что врачи ожидают его скорой смерти. Они исчерпали все из-вестные им средства, но ничто не привело к улучшению. Последний совет, который они дали родителям Дасти. не особо их обнадеживая, звучал так: «Попробуйте обратиться в клинику Джонса Хопкинса. Если есть еще возможность что-то сделать, там именно те люди, которые смогут. Они делают кое-какие новые операции». Это были слова надежды, столь нужные этой семье. Родители привезли младенца в нашу клинику. Обследуя Дасти Фи-липса, я полностью согласился с диагнозом, поставленным врачами Западной Вирджинии. — Однако. — сказал я родителям. — у вашего сына есть небольшая надежда. Совсем небольшая, но все-таки… — Пожалуйста, доктор Карсон, — сказал отец мальчика. Пи-тер Филипс. — Если вы можете хоть что-то сделать, чтобы по-мочь ему, пожалуйста, попытайтесь. Я долго тихо беседовал с родителями, не желая давать лож-ных надежд. Когда я объяснял, что могу сделать, то хотел, что-бы они поняли: мы идем на серьезный риск. — Можно попробовать сделать большую резекцию части опухоли. — Дасти тогда было около года. — Чем дольше мы ждем, тем выше риск. Прежде чем они решились, я сказал им: — Велика вероятность большого и даже смертельного кровотечения. Кроме того, организм сильно ослаблен

химиотерапией и не может успешно бороться с инфекцией. Возможны и неврологические осложнения. — Что это значит? — спросила миссис Филипс. — Паралич. Высока вероятность частичного или даже полного паралича. И есть опасность сенсорных изменений. Понимаете, это может привести к потере зрения или изменениям личности. Он даже может впасть в кому. — Мы хотим сделать все, что возможно, — сказал отец, встревоженный, озадаченный, но желающий своему ребенку лучшего. Миссис Филипс посмотрела мне прямо в глаза и спросила: — А что произойдет, если вы не сделаете операцию? Если вы не рискнете? Когда она это говорила, я ясно вспомнил слова доктора Та-рена. Я почти услышал его голос: «Несомненно, это опасная операция. Но взгляните на альтернативу, если мы ничего не предпримем». Глядя на женщину, я повторил эти слова. Муж медленно кивнул. Жена сказала: «Тогда сделайте это». Обширная патология Дасти захватила большую часть полушария. К тому времени я уже сделал несколько операций по удалению полушария и считал, что нам следует сделать суб-тотальную гемисферэктомию (удалить чуть меньше половины головного мозга). Очень немногие хирурги решаются на такие эксперименты. Я знал это, но на тот момент у меня уже были успешные операции такого характера. Я сделал лишь несколько, но не потерпел ни одной неудачи. Теперь я собирался удалить все части мозга, задетые опухолью. Это мы и сделали, включая удаление твердой мозговой обо-лочки. Затем онкологи пролечили ребенка еще одним курсом химиотерапии, используя сочетание медикаментов, которое разработала наша группа. Опухоль никогда больше не вернулась. С Дасти мы пошли на риск, который я заранее объяснил его родителям. Мы старались изо всех сил. Результаты настолько нас вдохновили, что в следующий раз, когда к нам поступил ребенок с такой же болезнью, мы согласились на операцию уже

без колебаний. Мы были уверены, что сможем применить знания и опыт, которые приобрели в ходе радикальной резекции мозга Дасти.

*

Следующая история — о Дэвиде Трутмане. Я включил сюда его случай, потому что медицинский персонал не хотел сдаваться в борьбе за него. Это яркий пример проявления способности широко мыслить и отдавать самое лучшее. Все, кто участвовал в борьбе, готовы были пойти на любой риск. Хи-рург, который первым оперировал Дэвида, и нейроонколог продолжали пробовать все. Мы трое знали, что у мальчика самый плохой прогноз. Состояние Дэвида ухудшалось, но он тоже был твердо намерен бороться за свою жизнь. У него диа-гностировали первичную опухоль мозгового ствола. Другой нейрохирург клиники Хопкинса назначил Дэвиду курс лучевой терапии. Поскольку опухоль продолжала расти, через два года он перевел мальчика на химиотерапию. Он надеялся, что по крайней мере это поставит опухоль под контроль. В 1988 году Дэвиду стало так плохо, что нам приходилось постоянно увеличивать ему дозу лекарств. Но опухоль все-таки росла. Я вряд ли найду слова, чтобы описать, как выглядел Дэ-вид Трутман, когда я увидел его в 1988 году. Ему был 21 год. В прошлом — активный человек, работал механиком. Но все изменилось, когда в 1984 году ему поставили диагноз. Из-за лекарств и химиотерапии его тело было слабым и обрюзгшим, и передвигался он только в инвалидном кресле. Мы с его врачом и другими нейроонкологами пришли к вы-воду, что патология, которую мы много раз рассматривали на магнитно-резонансных томограммах, явно прорастала в ствол головного мозга13. 13 Можно проиллюстрировать опухоль мозгового ствола смешиванием красного песка с го-лубым. Когда они смешиваются, цвет становится расплывчатым, теряя свои границы. Так и опухоль проникает в мозговой сгвол. Но наше сканирование показало, что «песок не сме-шался», опухоль не стала расплывчатой. Мы видели четкие «границы» или «области». Когда такая четкость границ сохраняется, иногда стоит попытаться прооперировать больного.

— Почему бы не забраться туда вслед за ней? — спросил я после того, как мы завершили все анализы и тесты. — У тебя уже были успешные операции на мозговом ство-ле, — сказал мой коллега. — Пациенты выжили. Так что я согласен. — По крайней мере, есть надежда вытащить опухоль оттуда без полного разрушения мозга пациента, — сказал кто-то еще. Так что мы решили вступить в борьбу. Как я и ожидал, операция оказалась трудной. Было непросто добраться до мозгового ствола Дэвида. Годы рубцевания после предыдущей операции, химиотерапия и лу-чевая терапия изменили состав тканей, превратили их в твер-дые и кровоточащие. Мы чувствовали отчетливые границы и поля тканей, ощущали, как они менялись от одной плоскости к другой. Это было похоже на попытку вкопаться в глубь огромной корзины с песком в поисках крошечной капсулы с ни-троглицерином. Вам нельзя раздраженно лопатить ее, потому что вы можете ударить по капсуле, и это приведет к взрыву и необратимым повреждениям. Наконец я извлек опухолевую ткань из мозгового ствола. Дэвид получил ударный послеоперационный курс терапии — ударный, потому что у него началось воспаление лег-ких, возникли сложности с пищеварительными органами, вспыхнула возвратная лихорадка, и даже появились осложнения с шунтом, который мы ввели. Но Дэвид не сдавался. Его мужество вдохновляло меня и всю команду. Помню, как доктор другого профиля приходил осмотреть мальчика, когда он был чуть ли не в самом тяжелом состоянии. Возможно, стараясь быть полезным и не возбуждать в Дэвиде ложных надежд, коллега сказал: — Ты никогда не сможешь снова глотать. Смирись с тем, что тебя придется всегда кормить через зонд. — Ну, вы ошибаетесь, — сказал Дэвид своим уже слабеющим голосом, но так убежденно, как только мог. — Я непременно буду снова глотать. Я буду делать все, что захочу.

Где Дэвид черпал мужество, я не знаю. Но он никогда не переставал верить в свое выздоровление. Его уверенность и нас двигала вперед. Мы знали, что не имели права сдаваться, пока Дэвид продолжает бороться. Он находился в больнице четыре месяца. Счастлив вам со-общить, что он не только может глотать, но сейчас уже ходит. Рыхлость и раздутость его тела, которые были вызваны химиотерапией, прошли. Он говорит твердым голосом. И в це-лом дела его идут неплохо. - Я не собираюсь сдаваться, — несколько раз повторял он. И я знаю - так оно и есть. История Дэвида Трутмана подтверждает мое жизненное убеждение: мыслить широко и делать как можно лучше. Пока человек имеет надежду жить полноценной жизнью, но теряет силы, стоит делать все возможное, чтобы помочь ему. В подобных случаях я верю, что риск будет оправдан, даже если это очень опасно. В конце концов, я напоминаю себе альтернативу: длительное истощение и в итоге — смерть. Конечно, в случае с Дэвидом было бы легче признать поражение, но я не мог отступить. Не мог этого сделать и его терапевт, и второй нейрохирург. — Мы обязаны попытаться, — сказал один из нас. И это предложение выразило наши общие чувства. Когда Дэвид поступил в клинику Хопкинса, он умирал. По-мочь ему было делом чести. Пока остается надежда, пусть даже самая маленькая, тогда-то (я в это верю) мы должны рискнуть и сделать все, что в наших силах, чтобы вернуть человека к полноценной жизни.

*

Третья история — о девочке по имени Амбер Кайл. Я хочу рассказать эту историю подробнее. Мне позвонили летом 1986 года. «Бен, — сказал Фил Гольдштейн, акушер из Балтимора, — мне очень нужен твой совет в одном деле. Мы наблюдаем пациентку, которая ждет девочек-близнецов. Ультра-

звуковое обследование показало, что у одной из них быстро увеличивается голова. Гидроцефалия». По словам Фила Гольдштейна, голова расширялась так стремительно, что он и его коллеги боялись преждевременных ро-дов раньше, чем малышки будут способны существовать вне утробы. «Что бы ты предложил? — спросил он. — Вмешать-ся?» «Да, — ответил я, — это единственная возможность пред-отвратить преждевременные роды. Нужно сделать операцию по облегчению состояния гидроцефалии, пока малышки еще в матке». Трудность заключалась в том, что никто прежде не делал таких операций. Но я верил, что она возможна. И Фил со мной согласился. Чтобы получить больше информации, мы поговорили с еще одним нейрохирургом, Робертом Броднером, который тогда практиковал во Флориде. Мы с Филом знали, что Броднер проводил исследования в этой области, когда жил в Филадельфии. Он изобрел особый тип шунта, который вживлял в ягнят и других животных, когда они находились в материн-ской утробе. Хотя это успешно работало, он еще никогда не применял этот метод на людях. Мы с Филом Гольдштейном полетели во Флориду и встретились с Бобом Броднером. Вместе мы разработали технологию, которую собирались испытать. Сначала я подумывал сделать это у себя в клинике Хопкинса. Однако, поскольку такая операция все-таки считалась экспериментальной, нам бы пришлось долго ждать разрешения. Времени на это у нас в данном случае не было. К счастью, сам Фил уже некоторое время работал с комитетом по этике, еще с одним комитетом на Синайском полуострове и с больницей в Балтиморе. — Мы можем сделать это? — спросил я. — Почему нет? — ответил Фил. — Уже все решено. Проведение операции в Израиле означало, что мне необходимо специальное разрешение на одну операцию и чтобы клиника Хопкинса меня подстраховала. Я поговорил с Доном

Лонгом, что сделал бы. впрочем, в любом случае. Он отреагировал точно так, как я и ожидал. — Каково твое обоснование? — задал он, можно сказать, ри-торический вопрос. Но я был подготовлен. — Если мы ничего не предпримем. — просто ответил я. — существует возможность потерять обеих девочек. Если мы что-нибудь попытаемся сделать, худшим результатом будет потеря девочки, страдающей гидроцефалией, чью головку мы и собираемся проколоть в утробе. Это означает, что, скорее всего, вторая девочка будет спасена. Вот так просто я все сказал. Если мы с Филом ничего не сделаем, обе девочки наверняка погибнут. Применив шунт, мы дадим шанс как минимум одной из них. В глубине души я, конечно, надеялся спасти обеих. — Я всегда с тобой. Считаю, это будет проявлением сострадания. Очень разумный шаг. — сказал Дон. хотя и знал, что мы сильно рискуем. (Многие искренне полагали, что неэтич-но проводить экспериментальные операции на людях. А она была именно экспериментальной.) Все мы, кто готовился спасти обеих малышек, договорились помалкивать о том. что собираемся сделать. Мы не хотели давления со стороны журналистов, которые тут же налетели бы, если бы только узнали о нашем намерении. Мои коллеги и я приступили к подготовке, а затем и к самой операции втайне. Фил Гольдштейн ввел большую полую трубку, примерно такую же, какая используется при амниоцентезе (проверке околоплодных вод). Затем он ввел другую, с целым рядом еще меньших трубок, в мозговой желудочек ребенка, страдающего гидроцефалией. Используя ультразвук, мы могли видеть все наши действия на экране. А затем все на какое-то время замерли. Эти несколько се-кунд тянулись вечно, прежде чем Фил издал глубокий вздох. Мы кивнули друг другу. На экране монитора было ясно видно, как сокращалась в размерах голова. — Это работает! - сказал я Филу. — Работает.

Из-за хирургической маски я мог видеть только его радост-ные глаза. Хотя мы были очень воодушевлены и взволнованы, но продолжали хранить молчание. Необходимо убедиться, что все обошлось без осложнений. Мать не испытывала никаких неприятных ощущений ни во время операции, ни после нее. Спустя три недели мы решили, что легкие обеих девочек уже созрели, и достали малюток че-рез кесарево сечение. Нормально двигался не только здоро-вый ребенок, но и девочка с гидроцефалией в неврологиче-ском отношении выглядела довольно хорошо. Я немедленно ввел стандартный шунт в голову прооперированной близняш-ки, которую назвали Амбер. В этот день Фил и я разрешили сделать операцию достоя-нием гласности. Израильская клиника созвала пресс-конфе- ренцию. Зал заполонило огромное число газетчиков, радио-и тележурналистов. По правде сказать, моя жена Канди была приятно удивлена, когда увидела часть этого интервью в ве-черних новостях Си-би-эс. К сожалению, успех операции осчастливил не всех. На следующий день после выхода новостей в прессе появились об-винения в наш адрес. Хотя обе крошки выжили, большинству людей подробности не были известны. Критиканы обвинили нас в том, что мы провели опасный хирургический эксперимент. Несмотря на наши попытки напомнить, что смерть угро-жала обоим близнецам, а худший результат операции мог привести к потере только одной девочки, нас слушали не все. К тому же, незадолго до этого издание «New England Journal of Medicine» выступило против такого рода операций, называя их «слишком экспериментальными». В статье говорилось, что большинство подобных опытов — провальные и наша медицина находится пока не на той ступени развития, чтобы проводить такие эксперименты.

К тому времени я уже сделал как минимум шесть гемисфер-эктомий. Нам и тогда говорили, что мы авантюристы, в то вре-мя как мы считали, что спасаем жизни. От коллег из клиники Хопкинса не прозвучало ни слова осу-ждения. Несколько месяцев спустя, когда стало ясно, что у обеих малышек дела идут блестяще, критики изменили свое мнение. «В тех обстоятельствах, - заявили они, — это было единственно верное решение». Один из наших критиков даже произнес: «Несомненно, я на вашем месте сделал бы то же самое». Конечно, мне приятно, что нас «реабилитировали». Но, го-воря откровенно, их мнение для меня не много значило. Мы и так знали, что поступаем правильно. Это — самая важная часть всей истории. Мы не только сделали лучшее, что могли, — Фил, Боб, я и остальные члены команды. Но мы делали то, что считали правильным. Поступать правильно, когда твой выбор не вызывает всеобщего одобрения, нелегко. Но я убежден, что если мы действительно думаем о других, то возьмем на себя этот риск, что бы там ни было. До сих пор обе девочки живут просто замечательно. Нам пришлось в дальнейшем еще оперировать Амбер (мы дважды инспектировали шунт). У нее была очень большая голова, и нам пришлось уменьшать ее размер и корректировать ее фор-му (это называется «краниопластика»). Сейчас Амбер — кра-сивая четырехлетняя девочка, и при этом здоровая, хотя у нее случаются редкие приступы. 121

ГЛАВА 9. НЕДОСТАТОЧНО

Если я выстрелю в солнце, я могу повредить светило. П. Т. Варнум Трудная десятичасовая операция прошла успешно. В тот ве-чер я вернулся домой выжатый как лимон. Около двух часов ночи зазвонил телефон. — Прессман чихнул, — сказал стажер. — О, нет! — простонал я, вешая трубку, и стал одеваться. Случай с Робертом Прессманом (имя изменено), медбратом-онкологом клиники Хопкинса, обернулся для меня бесценным опытом, но совсем не таким, как я мог бы вообразить. Роберт узнал, что у него злокачественная опухоль придаточ-ных носовых пазух, которая распространилась вверх, к осно-ванию мозга. Талантливый хирург-отоларинголог, специалист нашей клиники Джон Прайс вместе со мной делал ему операцию — черепно-лицевую резекцию. Такая операция обычно занимает от 8 до 12 часов. Нам пришлось вскрыть лицо и голову, чтобы добраться до опухоли, расположенной глубоко в голове, вдоль основания черепа. Эту операцию я называю «люстроподобной». Она происходит следующим образом. Представьте, будто я вошел в старый дом, чтобы убрать большую старинную люст-ру; во-первых, я должен точно знать, что на первом этаже есть

люди, готовые ее принять. Над самой люстрой я должен сделать надрезы — чтобы отсоединить ее. Затем мне будут нужны люди на втором этаже — помочь сделать отверстие вокруг ме-ста крепления люстры к потолку, чтобы опустить ее вниз, на первый этаж. Доктор «на первом этаже» отделяет опухоль, нейрохирург на «втором» приподнимает мозг и тоже отделяет опухоль. За-тем ее можно извлечь через лицо. После того как Роб Прессман чихнул, его состояние покати-лось под гору. На рентгене мы увидели, что в черепе скопилось огромное количество воздуха, где его быть не должно. Мы пришли к вы-воду, что, когда Роб чихнул, воздух попал в полость черепа. Воздух не просто занял там место, но, похоже, ворвался туда с силой. Поэтому он давил на мозг. К тому же произошли повреждения мозга в момент чихания. Это привело к контузии. Роб угасал. Мы попытались снизить внутричерепное давление и сокра-тить количество воздуха в его голове. С каждым днем ему становилось все хуже, и он совсем перестал отзываться на вне-шнюю среду. Нам пришлось ввести ему дыхательную трубку. Зрачки не реагировали на свет, и он утратил симптом ку-кольных глаз. (Когда мы меняем положение головы больного, его глаза должны двигаться. Если они остаются неподвижны-ми — это тревожный признак. Мы называем это «кукольные глаза».) По мере того как он терял рефлексы, многие из нас приходили к мысли, что для него наступает печальный конец. Я обсудил это с его женой, которая тоже работала в нашей клинике медицинской сестрой. В силу своего образования и опыта в интенсивной терапии нейрохирургического отделения Долорес не узнала от меня ничего нового. Она тихо выслушала меня. Затем несколько секунд помолчала. Потом сказала:

— Я понимаю. — Мне жаль… — Несколько дней назад я сама поняла, что он уже не попра-вится. Это тупик, я вижу. Будучи профессионалом, она не позволила себе проявить чувства. Мы продолжали разговаривать. Боль сквозила в каж-дом ее слове. Как объяснить эту трагедию своим троим детям? Они были примерно того же возраста, что и мои трое. Разговаривая, я задавал себе вопрос, как бы Канди поступила на ее месте? — Как ты думаешь, — спросила Долорес, прерывая мои раз-мышления, — следует ли привести детей в больницу, чтобы они увидели отца в этом состоянии? Или лучше, чтобы они его помнили таким, каким он всегда был? Как сказать детям, что он уже не вернется домой? Вопросы возникали один за другим, и мы долго беседовали. Она не затем спрашивала, чтобы я все решил за нее. Думаю, ей просто надо было выговориться. Наконец Долорес решила не приводить детей в реанимацию. В целом она вела себя достойно. Она поговорила со всеми специалистами и приняла самые мудрые решения. Было вид-но, что она напряжена, но Долорес — сильная женщина. В отличие от нее мне было очень трудно владеть своими чув-ствами, хотя не думаю, что это кто-то заметил. Во-первых, хотя я не знал Роба хорошо, он всегда мне нравился. Для меня его смерть была бы личной потерей. Даже бо-лее того, я осознал, что начал ставить себя на место этого пар-ня. Мы с ними были одного возраста, и у каждого трое детей. Его старшему исполнилось восемь, всего на два года старше моего старшего сына. Во-вторых, грядущая смерть Роба заставила меня думать о себе и своей семье. Она также навеяла детские воспоминания, и боль захлестнула меня. Мне тоже было восемь лет, когда я потерял отца. Я вспомнил, что почувствовал, когда осознал, что больше папа не

придет домой. Никогда уже я не буду радостно бежать по ули-це, встречая его с работы. Никогда не буду сидеть рядом с ним в машине и путешествовать по улицам Детройта. Я снова испытал свое детское одиночество, одиночество мальчишки без отца. Потом я спросил себя, что почувствовали бы мои мальчики, если бы им кто-то сказал, что их папа больше не придет домой, не сможет поиграть, погулять или почитать с ними? Я представлял себя на месте Роба и не мог отделаться от это-го. Хотя никто из сотрудников не знал, что творится у меня внутри, коллеги оказались достаточно чуткими, чтобы понять, как сильно меня затронуло это дело. Они всячески старались поддержать меня. В тот день я справился с делами довольно быстро. Я хотел вернуться домой засветло. Мне было просто необходимо уйти из клиники и разобраться в собственных чувствах. Когда я шел к парковке, меня угнетала мысль о том, какой потерей бу-дет смерть Роба для этих трех маленьких детей. Я сел за руль и направился домой, едва обращая внимание на дорогу: «Господь, может быть, у Тебя есть еще одно чудо для этого случая? Бедные дети! И Долорес. Боже, о Боже, пожалуйста, сделай что-нибудь!» Выехав из Балтимора, я смотрел на чудесный пейзаж и вспоминал, как всего лишь месяц назад Роб и Долорес были радостно взволнованы и строили планы. Они как раз купили красивый участок земли, и когда Робу поставили зловещий диагноз, у них все было готово к началу строительства собственного дома. Теперь все рухнуло. Я продолжал свой путь, думая, что не могу себе представить, как эти дети будут брести по жизни без отца. А как же Долорес? Неужели ей придется, как моей матери, сражаться за кусок хлеба на нескольких работах одновременно? Неужели ее дети постоянно будут видеть усталое и изможденное лицо матери, когда она будет возвращаться домой поздно ночью? «Пожалуйста, пожалуйста, Боже, не дай случиться этой трагедии!»

Это было так неестественно, что вызывало еще больший протест — нам же удалось убрать полностью всю опухоль! С хирургической точки зрения операция была успешной. Если бы только он не чихнул… — Нет, — сказал я вслух, — он все-таки чихнул. И ему… ко-нец. Я ненавидел это слово. На следующий день я собирался в Атланту, чтобы поздра-вить коллегу из Медицинской школы Морхауза с присвоением ученой степени. Как я ни пытался сосредоточиться на последних приготовлениях к своей речи, Роб, Долорес и их дети не покидали моих отяжелевших мыслей. Помню, что я молился: «Господь, мне нужен горячий сто-ронник. Ты мог бы совершить чудо по моей вере прямо сей-час? Как-нибудь вытащи Роба». Я не помню, верил ли, что Бог примет мою просьбу. Я только знал, что надо просить. Прямо перед тем, как я ушел из больницы, мне позвонила медсестра. «Бен, вы не могли бы поговорить с дедушкой и ба-бушкой Роба? Они хотят вас видеть». — Не могу, — сказал я. — Мне надо успеть на самолет. Если задержусь на пять минут, я на него опоздаю». Это была правда. Но также я и думать не мог о том, чтобы смотреть им в глаза и говорить о Робе. Эмоционально я был так измотан, что, скорее, это им пришлось бы меня поддерживать и утешать. Им нужны были слова надежды, но у меня не было этих слов, и слава Богу, что не нашлось времени. Фактически даже сам звонок задержал меня, и я вышел на несколько минут позже, чем планировал. Мне пришлось спешить, чтобы не опоздать на самолет. Мчась на большой скорости в аэропорт, я пытался справиться с болезненным чувством вины, которое нахлынуло на меня. Как-то я смог пережить выходные, произнести речь и сделать все остальное. Когда я вернулся в Балтимор, то сразу поспешил в реанимационную палату. Я вошел в бокс и увидел,

что за это время Роб никак не изменился. Дыхательный аппарат был все еще подключен. Роб лежал без движения, с закры-тыми глазами. С упавшим сердцем я стал осматривать его. Дотронулся до его грудной клетки. И тогда его рука поднялась и коснулась моей. Я уставился на эту руку. — Это — целенаправленное движение, — сказал я медсестре, которая стояла позади меня. Мой голос был спокоен, но серд-це заколотилось. Я с трудом мог в это поверить. Я схватил фонарик, поднял его веки и посветил в глаза. Зрач-ки реагировали. — Что это? — спросил я. — Вы это видели? Моя ладонь легко коснулась Роба, и опять его рука двину-лась по направлению к моей. Только тогда я повернулся и уви-дел, что окружен доброй половиной персонала реанимацион-ного отделения. — Он двигается, сам движет рукой! Медсестра, которая больше не могла скрывать свой восторг, улыбнулась. — Я знаю. Он начал приходить в себя прошлой ночью. — Вы серьезно? Никто мне не сообщил… — Мы знали, как вы заняты, — сказала она. — Теперь, когда вы вошли, все сбежались посмотреть на вашу реакцию. Он начал выздоравливать. Через два дня Роба сняли с ды-хательного аппарата. Скоро он уже говорил и ходил. Дети пришли его проведать, и я искренне радовался, видя, как он общается с ними. Для отца нет ничего лучше, чем общение со своими малышами. Роб полностью поправился. Несколько дней спустя одна из сестер подошла ко мне. — Доктор Карсон, есть еще один пациент, который находится в тяжелом состоянии. Вы бы не согласились помолиться и за него? Дальше было еще интереснее. С тех пор как я ступил на медицинское поприще, видел много врачей, которым трудно

даются встречи с необъяснимым. Зачастую они делают такой вывод: «Ну, объяснение существует, мы просто его не знаем». Один невролог, человек весьма одаренный, но не верящий в Бога, несколько дней обдумывал случай с Робом. Он задавал мне вопрос за вопросом, настойчиво пытаясь найти приемле-мое для самого себя объяснение. Ни один из нас не мог дать материального обоснования выздоровлению Роба. — Такого объяснения нет, — говорил я. — Знаю, но думаю, что все-таки я его нашел, — сказал он. — В самом деле? — Конечно. Все просто. Оно — в митохондриях, которые жи-вут на субклеточном уровне и могут впадать в шок. (То есть некоторые части клеток центральной нервной системы, которые производят энергию, просто снова начали нормально работать. Это как если бы свет на какое-то время приглушили, но не выключили полностью.) Я дослушал его, а потом спросил: — Скажите, вы когда-нибудь раньше видели подобное? — Вообще-то нет, но… — Это чудо, — сказал я. — Почему бы это просто не принять? Чудеса не происходят в данном случае более очевидно, чем это. Роб умирал, а сейчас он с нами. Это первый случай в моей практике, когда мозг взрослого человека был так сильно поврежден, а затем восстановился. Нет нужды объяснять чудеса. Нам всего лишь нужно их принимать. История Роба Прессмана сильно на меня повлияла и вы-светила еще одну грань полной самоотдачи. Мы все очень постарались, чтобы помочь Робу. Как бы тщательно я снова ни обдумывал этот случай, я не могу найти ни в ком вины, не могу поймать никого ни на одном упущении. Мы все сделали правильно.

Делая все наилучшим образом, мы должны усвоить, что нам все-таки необходимо полагаться на Бога. Нашего «самого лучшего», как бы оно ни было замечательно, недостаточно, если мы хотим справиться без Творца. По сей день я не нахожу объяснения выздоровлению Роба. Я молился, чтобы Господь открыл мне эту тайну, но ответа не получил. Другие тоже молились о Робе. Мы просто знаем, что наша самоотдача не помогла бы ему. Господь является единственным источником помощи. Благодарение Богу за то, что Он почтил наши усилия и по-слал нам чудо.

ЧАСТЬ 2 ТЫ МОЖЕШЬ БЫТЬ СОВЕРШЕННЫМ И МЫСЛИТЬ ШИРОКО Быть полезным миру - это единственный путь к счастью. Ганс Христиан Андерсен

ГЛАВА 10. ШИРОТА МЫСЛИ

Образование — лучший способ обеспечить себе старость. Аристотель «Мыслите положительно». «Верьте». «Вы являетесь тем, о чем думаете». «Я сделал это. Значит, вы тоже так можете». Мы слышим эти призывы много лет подряд и уже почти не обращаем на них внимания, а зря. Врачи все чаще приходят к выводу, что наше выздоровление больше зависит от поло-жительного настроя, чем от физического состояния или про-гнозов врачей. Оптимистичный взгляд влияет на множество переменных величин. И Тони — самое лучшее тому подтверждение. Юноша жил в Нью-Йорке и имел итальянские корни. В 1985 году ему удалили злокачественную опухоль мозга. Че-рез год рак вернулся. Семья привезла Тони в клинику Хопкинса. Я провел радикальную операцию и удалил большую часть вновь выросшей опухоли. Дела у Тони шли хорошо, но затем началась периодически повторяющаяся инфекция. И мне пришлось удалять не только оставшуюся опухоль, но и часть кост-ных трансплантатов. К нашему удивлению, Тони справлялся прекрасно. Он очень быстро выписался и скоро восстановился.

Юноша даже начал снова водить машину. Мы, врачи клиники Хопкинса, следили за состоянием Тони. Нам не удалось точно установить причину, почему он так хорошо себя чувствовал. Он намного опережал все законы выздоровления. Но мы обратили внимание на его сильную уверенность и положительную установку. Он часто говорил: «Я намерен победить эту штуку, знаете ли». Проходя через все трудности, Тони продолжал общаться со своей девушкой, которая так и льнула к нему. Они собирались пожениться. Я не знаю причины, но примерно через год де-вушка с ним порвала. Он впал в депрессию. В течение нескольких недель опухоль выросла снова. И Тони умер. Я рассказываю это, чтобы подчеркнуть, какую огромную роль наш настрой играет в борьбе с болезнями. Уже мало кто сомневается, что наше эмоциональное состояние влияет и на гормональный фон. Гормоны сильно действуют на белые кровяные тельца и способность бороться с недугом. Это значит, что теперь у нас есть научное объяснение тому, почему люди, которые впадают в глубокую депрессию, не могут восстано-виться от болезни. Как говорит Книга Притчей, «каковы мысли в душе его, таков и он» (Притч. 23:7). Еще она говорит: «Веселое серд-це благотворно, как врачевство, а унылый дух сушит кости» (Притч. 17:22). Когда мы имеем позитивное настроение, то действительно можем влиять на свое здоровье, на образ мыс-лей, на отношения с окружающими. Я ни в коем случае не предлагаю все время бегать с улыбками на лицах и повторять по сто раз в день: «У меня положитель-ные мысли». Но, по-моему, правильное мышление развивается по мере того, как мы взрослеем духовно. Если мы позволим себе останавливаться на негативном, на обидах, на дурном об-ращении, то всегда будем «негативистами» в мыслях. Нам выбирать, как мыслить. Когда люди возражают против позитивного мышления, я говорю: «Тогда мыслите масштабно!»

Мыслить широко — значит раздвинуть наши горизонты, достигать новых возможностей в жизни, открываясь тому, что Бог приготовил для нас. Масштабное мышление — это еще один способ подтвердить любимую фразу моей мамы: ««Ты можешь все, что и другие, только ты должен сделать это луч-ше!» Вот что значит — мыслить широко». В течение многих лет я убеждаю людей отдавать окружающим лучшее, добиваться непревзойденного мастерства и мыслить широко. Однажды я обдумывал эти два слова (МЫСЛИ ШИРОКО — THINK BIG) и сочинил акростих14. Хотя эти несколько букв не выражают всех моих мыслей, но это еще один неплохой спо-соб, как лучше рассказать об успехе в моей жизни. И о том, как отдавать себя на служение людям. Т = TALENT (талант) Н = HONESTY (честность) I = INSIGHT (проницательность) N = NICE (любезность) К = KNOWLEDGE (знание) В = BOOKS (книги) I = IN-DEPTH KNOWLEDGE (доскональное знание) G = GOD (Бог) Буква Т в выражении «THINK BIG» означает «TALENT» (талант). * — У кого? У меня? — часто слышу я. — О, нет! В этом Бог прошел мимо меня. Это неправда. У каждого из нас есть талант, часто неразви-тый. В то время, когда его надо было взращивать, талант не заметили. Зачастую позже человек неосознанно начинает 14 Стихотворение, в котором начальные буквы каждой строки при чтении текста сверху вниз образуют слово или фразу. - Прим. ред.

пользоваться своим талантом, не понимая, что это — Божий подарок. Недостаточно просто иметь способности. Мы должны обна-руживать их и правильно их применять. Т = TALENT (талант) Если вы распознали свой талант, выберите поле деятельности и применяйте его по назначению. Тогда вы принесете наи-лучшие плоды. Значит ли это, что вы обязательно станете выдающимся хирургом? Юристом? Артистом эстрады? Нет, разумеется. Есть такой принцип: Господь наделяет каждого из нас способностями. Если мы используем их во благо, то можем стать превос-ходными специалистами своего дела. Например, Ширли — литературный редактор, у нее ред-кая способность замечать малейшие ошибки, даже такие, которые пропускают другие редакторы и читатели. Я хочу сказать, что быть успешным — значит бороться за совершенство, неважно, в какой работе. Ширли получает удовольствие, редактируя текст, исправляя грамматические и стили-стические ошибки. Поскольку она лучшая, ее несколько раз хотели повысить. «Нет! — сказала Ширли. — Редактирование текста — это то, что я делаю лучше всего. Именно этим я и хочу заниматься». Еще я вспоминаю доктора наук Билла Косби. Хотя я не зна-ком с ним лично, считаю его человеком с невероятным чувством юмора. У него талант тонко подмечать смешные ситуации. Хотя Билл Косби получил серьезное образование, похоже, он решил: «Это так здорово у меня получается, что на этом я и сделаю карьеру — на юморе!» Я думаю, все согласятся с тем, что он стал одним из лучших комиков в Америке. Я восхищаюсь тем, что в зените своей славы Косби не забыл о людях. Он подчеркивает необходимость образования, участвует в нескольких образовательных программах, жертвует

свое время и деньги на то, чтобы поддерживать и вдохновлять молодых людей. Он не убеждает их становиться эстрадными артистами, но побуждает их умственно развиваться. А сейчас я обращаюсь к другим известным артистам, а так-же к известным спортсменам: вы совершенно не рекламируете образование и интеллектуальное развитие! Я слышал интервью многих из вас. Смысл примерно таков: «Я сделал это вот так, и вы тоже сможете». Или иногда слышишь хвастливые слова: «Если бы вы были так же хороши, как я, тоже стали знамениты». К сожалению, это неправда. Если внимательнее присмо-треться к человеку, который стал звездой баскетбола, то… мы видим остатки — семь молодых людей из по меньшей мере миллиона парней, которые стремились стать звездами баскетбола. Даже когда они этого достигают, мы по-прежнему смотрим на людей, чья карьера в среднем продлится от двух до четырех лет. Это нормально для любого вида профессионального спорта. Мне грустно видеть, как молодежь день и ночь скачет и бро-сает мяч в корзину, чтобы прорваться в Национальную бас-кетбольную ассоциацию (НБА). Чего звезды НБА никогда не скажут, так это: «Да, у меня большой талант, но кроме того я оказался в нужное время в нужном месте. Как-то мне удалось наладить связи с нужными людьми, и мне невероятно повезло. Почти все из того, что произошло со мной и привело меня к известности, не имеет отношения к моему таланту». Многие могли бы играть в НБА, если бы у них случились подобные полосы «везения». Но кто может гарантировать «удачу» всем и каждому? И все-таки мы должны сделать что-то значимое и положительное для самих себя, в первую очередь — развивать свои умственные способности и данные Богом таланты. Это один из способов организовывать себе «везение». Несколько месяцев назад я прочел автобиографическую книгу «Власть зеленых» восьмидесятилетнего Артура Гастона

из Бирмингема, штат Алабама. Он распознал в себе талант к бизнесу, когда был совсем молодым человеком. В 20-х годах Гастон основал похоронную страховую компанию для чер-ных, владельцами которой были черные. Он видел слишком много бедных афроамериканцев, с которыми обращались несправедливо. Дело, начатое практически без гроша, выросло и сделало Гастона американским мультимиллионером. Когда я встретил Артура Гастона, то задал ему вопрос: «Как вы стали настолько богатым человеком? Особенно, если учесть, что вы — черный и жили далеко на Юге во времена, ко-гда быть черным означало не иметь никаких возможностей». «Кое-какие возможности все-таки были, — ответил он. — Это — часть моей философии. Во-первых, я видел необходимость. Люди были обеспокоены тем, как будут похоронены их близкие, да и они сами. Я задумался над этим и решил что-ни- будь предпринять». Гастон пообещал людям, что, если они подпишут с ним договор и согласятся выплачивать ему 25 центов в неделю, в случае их смерти об их похоронах будет кому позаботиться. Четверть доллара в неделю — это немного. И хотя некоторые умерли, не успев выплатить достаточную сумму, но, как и следовало ожидать, другие выплатили больше. Тогда Гастон использовал прибыль для развития бизнеса. В конечном итоге Гастон понял, что им нужен банк в Бир-мингеме, который бы предоставлял ссуды черным, так как ни один другой банк не давал деньги без ростовщических процен-тов. Используя ту же философию: «Я увидел нужду и воспол-нил ее», он занялся этим делом и, получив некоторую финан-совую поддержку от других черных бизнесменов, открыл банк. Этот черный человек из Дикси жил в предвзятом обществе, которое ничего не позволяло меньшинствам и не помогало их росту. Но он доказал, что талант добивается своего. В сфере власти зеленых банкнот Гастон скопил огромные суммы, даю-щие ему возможность делать почти все, что ему захочется, и ездить путешествовать по всему миру.

Поскольку Гастон распознал в себе способность делать день-ги, он сказал мне: «Здесь дело не в силе белых или силе чер-ных, все дело в силе «зеленых»». Этим он хотел сказать, что воспользовался талантом, данным Богом. Перед ним открылось еще больше дверей и возможностей. Я рассказываю историю Гастона по нескольким причинам: 1. Он никогда не искал себе отговорок. Как многие молодые люди, он мог бы начать жалеть себя, сдаться или отправиться работать на угольные шахты. Вместо этого он отказался усту-пить обстоятельствам и искать извинения своему поражению. 2. Гастон увидел свой талант и использовал его. У него была врожденная способность копить состояние, и он сказал себе, что никакой человек и никакие препятствия не остановят его. 3. Он развивал свой талант и одновременно помогал другим людям. И хотя я назвал это обстоятельство третьим в списке, на самом деле оно решающее. Копя богатство, Гастон думал не об одном себе. Он начал движение вперед, когда понял нужды людей вокруг себя. Всякий раз, когда Гастон наблюдал за беспринципными дельцами, которые наживались на бедных и невежественных черных жителях Алабамы, это не только сердило его, но и по-буждало помогать беднякам: «Я видел нужды и восполнял их». Если бы больше людей так относились к жизни, кто знает, чего бы мы достигли! Когда я общаюсь с молодежью, говорю о таланте. Всякий раз, когда у меня появляется возможность говорить с человеком с глазу на глаз или с небольшой группой молодежи, я спрашиваю: «Какой у вас талант?» Я так часто это делал, что сейчас могу довольно точно пред-сказать, как молодые люди ответят. Их ответы чаще всего были такими: — Я могу петь. — Я умею играть в баскетбол.

Я хороший спортсмен. — Я играю на таком-то инструменте. Они мыслят категориями эстрады, поп-музыки, спортивных игр с мячом. Очень редко я слышу: «У меня хорошо идет математика», или «я — прекрасный читатель». Ни один еще не ска-зал мне: «Я могу извлекать сложные мысли из написанного», или: «Мне легко дается компьютерная наука». А тем временем это - таланты, дары, которыми владеет далеко не каждый. Эти самые таланты каждого делают уникальным, и они помогают видеть нужды людей и восполнять их. Я слышу массу отговорок, когда говорю о талантах и жела-ниях. Это происходит оттого, что люди не задумываются, для чего Господь дал каждому из нас более четырнадцати миллиардов клеток и соединений в мозге. Зачем Богу нужно было создавать в нас такой сложный орган, если бы Он не ожидал, что мы будем им пользоваться? Хотя я достиг многого в жизни, но остался тем же человеком, с тем же мозгом, какой имел в пятом классе, когда находился на самом низком уровне по успеваемости. Никто не делал мне пересадку головного мозга, чтобы в седьмом классе я выбрал-ся в первые ученики. Никакие великие достижения сами по себе не пришли ко мне. В чем же заключалась разница между мной в пятом классе и тем же самым мной, но в седьмом классе? Моя мама положила начало моему восхождению. Она сказала мне: — Бен, ты умный мальчик. Я хочу видеть, как ты пользуешь-ся своим умом. Сын, ты можешь стать кем захочешь в этой жизни, если будешь готов потрудиться. Я работаю у богатых людей, людей с хорошим образованием. Я наблюдаю за тем, как они живут и работают, и знаю — ты можешь все, что могут они. Бенни, ты все это можешь, только ты можешь лучше! Может быть, не каждый «сделает это лучше», но здесь не-уместна конкуренция. Самое важное — признание своих осо-бых способностей и затем их развитие.

Большинство из нас богато одарены талантами. Когда мы это понимаем, то начинаем открывать в себе способности. Нет человека, который бы мог и умел все. Не каждый может стать нейрохирургом. Человек, у которого нет точнейшей коорди-нации, даже если он, например, очень умен, не будет хорошим нейрохирургом. Некоторым людям надо все дотошно объяснять, они не улавливают принципы и не могут отличать оттенки и тонкие различия. Такие люди не смогут стать хорошими радиолога-ми, поскольку радиолог должен замечать едва уловимые перемены. Я знаю людей, неспособных четко сформулировать мысль. Они знают, что хотят сказать, но не могут облечь это в нуж-ные слова. Если они упорно пытаются и наконец выражают то, что хотят сказать, у них на это уходит масса времени и рас-ходуется много энергии. Но они могут быть одарены в чем-то другом: в электронике, например. Им не подойдет карьера адвоката, но они будут фантастическими мастерами по ремонту компьютеров. Когда я оцениваю себя и свои таланты, то понимаю, что на-делен таким особым даром, как координация между зрением и движением рук в сочетании со способностью мыслить трех-мерно. Эти дары и мой интерес к мозгу позволили мне сказать: «Я должен быть нейрохирургом». Возможно, я мог бы стать юристом или инженером, но не думаю, что достиг бы столько в этих областях, сколько в нейрохирургии. Я не смог бы воспользоваться своими лучшими талантами. Другими словами, к примеру, любой человек с нормальным мозгом имеет способности заниматься почти всем, чем угодно, но если у кого-то есть особые дары или таланты (а они есть у всех) и этот человек ими пользуется и развивает их, он, скорее всего, преуспеет. Например, Иоганн Себастьян Бах мог бы, вероятно, стать врачом, но если бы он это сделал, то он не воспользовался бы своим ярким талантом к музыке и не был бы широко известен сегодня. Все мы нуждаемся в том,

чтобы открыть для себя область деятельности, в которой мож-но максимально использовать собственные способности. Вот простой способ, который я предлагаю, чтобы узнать свою умственную одаренность. Он подойдет для человека лю-бого возраста. Найдите тихое место, где вам не помешают, где можно сосредоточенно поразмышлять несколько минут. Затем выполните следующее упражнение. УПРАЖНЕНИЕ: 1. Задайте себе приведенные ниже вопросы. Ответы полезно будет записать. Заучите их, и вы сможете обдумывать их в любое время. 2. Отвечая, будьте честны и великодушны. Делать что-то хо-рошо — необязательно делать идеально. Это значит, что у вас это получается хорошо и есть результаты. Даже те, кто учится хуже всех в классе, должен подойти к этому вопросу серьезно. Каждый из нас что-то может делать хорошо. а. В чем у меня было больше всего успехов? б. Какой школьный предмет шел у меня лучше других? в. Почему я любил именно эти предметы? г. Что мне нравится делать и за что окружающие хвалят меня? д. Чем я занимаюсь с удовольствием, хотя друзья полагают, что это трудное или скучное занятие? 3. Исследуйте себя. Насколько вы на это способны, анали-зируйте то, что вас касается, самостоятельно. Не полагайтесь на тесты и советы окружающих. Я знаю, что у некоторых не очень хорошо получается размышлять о себе и они гораздо легче общаются с окружающими. (Между прочим, частью таланта человека, сосредоточенного на других, является способность с легкостью с ними общаться.)

Если вы нашли ответы, обсудите их с кем-нибудь, найдите человека, с чьим мнением вы считаетесь. Например, мама или папа. Или учитель. Или пастор. Взрослый друг семьи. Или ваш лучший друг. 5. Запишите все, что вам скажут люди, которых вы уважаете. 6. Сравните их мысли с тем, что вы сами написали. Что вы теперь видите в себе, чего не видели прежде? Четыре или пять дней проводите некоторое время наедине с собой, осмысливая ответы. ¦ Люди не останавливаются на своих путях, чтобы это досконально изучить. Некоторые даже не знают, как это правильно делается. (Тот, кто когда-либо потрудился проанализировать самого себя, вероятно, нуждался в человеке, которому можно доверять; такой человек нужен, чтобы помочь справиться с этой задачей.) Позвольте указать на одну большую ошибку, которую я заметил в семьях с растущим уровнем дохода или с уровнем, уже превысившим средний. Родители, которые сами ничего не достигли, пытаются завладеть жизнью своих детей и решить за них их будущее. Это же относится к семьям, которые тол-кают своих детей в ту область, где они сами достигли успеха. Они твердо уверены, что отпрыски должны следовать по их стопам. В обоих случаях родители навязывают им свою волю и пытаются направить детей в те сферы, в которых они не одарены. Нелегко выдерживать подобное давление. Я вспоминаю своего друга Моисея Гамильтона Третьего. Мы называем его Щепка Моисей. Его прадед, дед и отец — все были юристами, все получили образование в Гарварде. Вполне естественно, что семья ожидала от Щепки того же. Щепка действительно поступил в Гарвард, но воспротивился семейной традиции. Вме-сто права он избрал медицину, и семья была не рада такому решению.

Этот человек, противоставший семье и ее ожиданиям, сегодня — высокоодаренный врач. Он «случайно» занимает должность вице-президента клиники Джонса Хопкинса. Щепка достиг высот в медицине, потому что понял, что его таланты принадлежат науке. Щепка Моисей открыто заявляет: «Я никогда не дам себя ни-куда толкать — ни истории, ни семье. Я сам знаю свои таланты и буду применять их соответственно». Именно так должны поступать люди, невзирая на свое социально-экономическое происхождение. Чтобы сделать собственную жизнь наиболее плодотворной, каждому нужно остановиться, подумать (изучить себя) и решить правильно использовать таланты, которыми наделил Господь. Как только мы делаем свою жизнь богаче и материально, и духовно, у нас появляется больше возможностей отдавать лю-дям лучшее и помогать окружающим достигать максимума. Весной 1990 года меня попросили выступить перед учениками средней школы (7—9-е классы) в штате Вашингтон. Многие индейцы, которые учились в этой школе, жили в резервации. Другие происходили из семей рабочих мигрантов, эти семьи там же, в резервации, собирали урожай. Учителя обрадовались, что я приехал, но предупредили меня: — Доктор Карсон, у нас в школе много наркоманов. — В других школах то же самое, так что… — Но у нас также много преступности и насилия. — Я понимаю, — сказал я. — Не обижайтесь и не сердитесь, если вас примут не так, как вы ожидали, — сказал директор. — С их происхождением мно-гим, скорее всего, будет неинтересно вас слушать. Они могут нагрубить… или… — Хуже того, — прервал другой учитель. — Они могут начать швырять в вас вещи.