Мю Цефея. Игры и Имена

Майский жук, жужжи, жужжи (автор Максим Тихомиров)

Всю дорогу до работы Лидочка прошла, не поднимая глаз.

Зонтик тоже не закрывала. Так было нужно.

Смотрела под ноги: на старый бетон дорожки, на увядающие по случаю наступившей осени газоны и клумбы по сторонам, на палую листву под ногами. Куда угодно, только не вверх.

Вверх смотреть было нельзя.

Там, наверху, были они.

При одной мысли о них Лидочкина голова сама собой втягивалась в плечи, а Лидочкины плечики, остренькие из-за сильной худобы, так и норовили проткнуть светлую ткань легкого югославского плащика, как будто это были уже не просто обычные человеческие плечи, как будто у Лидочки резались сквозь натянувшуюся на спине кожу самые настоящие крылья — как у них. Поэтому время от времени Лидочка замедляла шаг и осторожно, стараясь, чтобы никто не обратил внимания, ощупывала свои плечи и спину, боясь обнаружить страшное.

Но нет, ничто пока не резалось, ничто не рвало плащ на лопатках, и тогда Лидочка с облегчением переводила дыхание и шла дальше, гордо распрямив спину, и не замечала, что через несколько шагов снова начинала сутулиться и прятать голову в плечи, каждое мгновение готовая упасть на землю, стоит только зашуметь этим их ужасным крыльям в небе над головой.

Время от времени ей попадались встречные прохожие, и Лидочка каждый раз успевала избежать столкновения, быстро отклоняясь в сторону, стоило носкам чужих туфель или ботинок попасть в поле ее зрения. Иногда чужие встречные ноги сами поспешно сворачивали в сторону, едва попавшись ей на глаза, и тогда Лидочка понимала, что это такие же, как она, люди, которые боятся смотреть на небо и поэтому ходят так же, как она, потупив глаза. Возможно, что кто-то из них, как она, тоже держит над головой зонтик, хотя дождя нет и, согласно прогнозу, сегодня уже и не предвидится. И хотя зонтик нисколько не защищает от их взглядов, но с ним спокойнее, потому что он закрывает небо, и даже если забудешься и случайно посмотришь вверх, то ничего, кроме суставчатых спиц и ткани в горошек, не увидишь.

Дважды по пути встретились беспородные собаки, и один раз — полузнакомая кошка-трехцветка.

Собаки заглядывали в глаза, махали хвостами и явно были не прочь познакомиться. Им не было дела до них; собакам явно было все равно, есть кто-то там, в небе, или нету. Жизнь собак была проста и понятна — есть враги, есть друзья, у кого-то есть даже хозяева, и важно в жизни не то, есть ли кто-то в небе, а то, найдется ли сегодня чем перекусить, и есть ли на сегодняшнюю ночь место для сна.

Кошка же, в отличие от собак, деловито протопала мимо, упрямо глядя прямо перед собой и не поднимая глаз. У кошки, вне всякого сомнения, была своя цель, своя программа в жизни, и в уравнении, которое эту программу описывало, явно нашлось место и Лидочке, и дворнягам, и уж точно — им. Просто влияние Лидочки и собак на кошачью жизнь было кошкой давно изучено и признано пренебрежимо малым, а вот они оставались пока темной лошадкой, и неизвестно было, чего вообще от них ожидать. За демонстративным игнорированием кошка явно скрывала большое волнение, но делала это так умело, что никому бы и в голову не пришло, что она чего-то настолько всерьез боится.

Вот с кошки и надо брать пример, упрекнула себя Лидочка, не пытаться спрятаться или провалиться сквозь землю от ужаса, а загнать этот ужас глубоко внутрь и научиться вести себя как ни в чем не бывало: просто вынести их за скобки и жить своей обычной жизнью, вновь научиться улыбаться и спать по ночам, усыпить их бдительность, дождаться, пока они расслабятся и перестанут обращать на нее внимание, — и только после этого, когда они будут менее всего к этому готовы, нанести удар. Сумочка словно услышала ее мысли и, напоминая о своем содержимом, тяжело толкнула ее в бок, и Лидочка крепче прижала ее локтем.

У самой работы идти, глядя под ноги, стало сложнее. Дорожка от ворот и до входа была новая, асфальтированная, и в мокром после ночного дождя асфальте, среди разлапистых пятерней кленовых листьев и полусмытых водой цветных меловых линий, которыми старшая группа разметила еще по теплу площадку для игры в классики, среди размокших трамвайных билетов и скрюченных муравьиных трупиков отражались они.

Их было много, и они постоянно двигались, перечеркивая силуэтами своих тел отраженную в черном зеркале асфальта небесную синь и белизну облаков. Лидочка заставила себя не кричать, зажмурилась изо всех сил, задержала дыхание и оставшиеся до входной двери шаги почти пробежала, вытянув перед собой руку и слепо нашаривая дверную ручку. Шагнула внутрь; зонтик, про который она, разволновавшись, конечно же, совершенно забыла, зацепился спицами за края дверного проема и вывернулся наизнанку. Лидочка швырнула его на пол, закрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной.

Ее окутали знакомые запахи: пшенной каши и киселя с пищеблока и хлорки из ближайшего туалета. Окружающие звуки: неясный гул голосов, хлопанье дверей, топот множества маленьких ног, чей-то далекий и оттого совсем не настоящий плач — тоже были привычными, знакомыми и потому успокаивали своей обыденностью. Теперь Лидочка чувствовала, насколько она вымотана. Мышцы ног, еще недавно сведенные судорогой напряжения, теперь расслабились и обмякли, мелкой дрожью дрожали колени, и редкими электрическими разрядами дергало правую щеку. Лидочка заставила себя успокоиться и только тогда открыла глаза.

Коричневая, советских еще времен кафельная плитка пола. Стены, выкрашенные до половины высоты казенно-синей краской. Поверх синей краски очень непрофессионально, но с большой любовью были нарисованы герои мультфильмов, все как один — тоже советские: Винни-Пух и Пятачок, Карлсон, Львенок и Черепаха, Бонифаций, Ежик и Медвежонок…. Лидочка улыбнулась и позволила себе наконец расслабиться.

Здесь она чувствовала себя как дома.

Подняла, вывернула обратно и сложила зонтик. Спокойно, с прямой спиной и разведенными плечами, простучала каблуками по коридору до кабинета. Там разделась в темноте, убрала плащ в шкаф. Проверила, задернуты ли шторы, и только потом включила свет. Помедлив, открыла сумочку. Долго рассматривала содержимое; потом, коснувшись напоследок пальцами рифленой рукояти, решительно застегнула молнию и убрала сумочку в ящик стола. Поправила у зеркала прическу, посмотрела себе в глаза, кивнула. Накинула на плечи халат и отправилась на обход.

— Лидия Максимовна, сегодня трое новеньких. — Рая, секретарша, протянула тонкие папки с документами. — В старшую, среднюю и младшую.

Замялась. Лидочка приподняла бровь.

— Ну? Говори уже.

— В младшую…. В общем, там этот….

Лидочка справилась с приступом дурноты, заставила себя снисходительно улыбнуться.

— Рая, Рая! Ведь не первый же случай и даже уже не второй. Ну когда ты уже привыкнешь, а? Так тебя в ксенофобы запишут, а это, знаешь ли, уже вызовет лишние вопросы на предмет твоей профпригодности.

— Лидия Максимовна, да я же….

— Просто старайся держаться в рамках приличий, дорогая моя. И называй все своими именами.

— Ну их же нельзя называть чужаками, — понизив голос, заискивающе пояснила Рая. — Нетолерантно. А то, как они сами себя называют, человеку не выговорить. А как тогда быть?..

— Включи фантазию, — пожала плечами Лидочка. — Ты же ведь современная девушка. Мы же все ждали, когда отыщутся наши братья по разуму, верно? Ну, братьями их назвать сложно. Называй побратимами — неплохое ведь слово? И, главное, ни к чему особенному не обязывающее.

Лидочка коротко хохотнула, довольная собой, кивнула в ответ на слабую улыбку Раи и, забрав личные дела новичков, отправилась знакомиться.

За матовым стеклом двери младшей группы двигались смутные разноцветные силуэты — один большой и с десяток маленьких. Лидочка постояла, не входя, прислушалась.

— А теперь, дети, давайте сыграем еще раз! — громко сказала за дверью Ираида Петровна, пожилая воспитательница малышей.

— Да-а! — ответил нестройный хор тоненьких голосков.

— Васенька, сейчас будет твоя очередь, хорошо? Ну, давайте!

— Да-а!..

Ираида Петровна продекламировала громко и отчетливо:

— Майский жук, жужжи, жужжи, свое имя мне скажи!

— Ващя, — тихо сказал в ответ детский голос.

— Отлично! А ну-ка, дети, давайте-ка повторим теперь все вместе: Ва….

— …щя!!! — радостно закричали дети.

— Хорошо, молодцы! А теперь давайте познакомимся с нашим новым дружочком!

— Да-а!..

— Майский жук, жужжи, жужжи, свое имя мне скажи!

Лидочка замерла.

— @%#`^@$&&!*}.! — услышала она из-за двери.

Больше всего эти звуки напоминали чавкающий шум, который производит работающий бетоноотсос, смешанный с визгом металлорежущего станка, запущенного на высокие обороты. Нежные волоски вдоль позвоночника Лидочки поднялись дыбом, на лбу выступил холодный пот. «Как хорошо, что я не взяла с собой сумочку, — с громадным облегчением подумала она, — как же все-таки хорошо, что я не взяла ее с собой!» Ног она не чувствовала, но с души словно упал неподъемно объемный камень неслучившегося греха.

— Замечательно! — радовалась меж тем за дверью Ираида Петровна. — А теперь, детки, все вместе, дружно, ну-ка!..

— @%#`^@$&&!*}.! — закричали детские голоса.

— Ай как хорошо! Какие мы все молодцы! Теперь можно разобрать игрушки, и….

Кто-то засмеялся, кто-то радостно взвизгнул, и что-то яркое, разноцветное, размером с ребенка-трехлетку, с веселым жужжанием пролетело мимо двери раз и другой. Малыши загалдели, наперебой задавая вопросы воспитательнице, а та отвечала им, спокойно и терпеливо, так, словно не было в группе детеныша прилетевших сквозь полную звезд пустоту чужаков, а были просто самые обычные дети.

Лидочка вздохнула, промокнула лоб кружевным платочком и толкнула дверь.

— Здравствуйте, дети! — поздоровалась она с порога, обводя взглядом человеческие и нечеловеческие лица и изо всех сил стараясь удержать на лице улыбку.

— Ждравштвуйте, Лидия Макщимовна! — радостно ответила ей младшая группа.

Никто не любит Скрябышева (автор К.А.Терина)

Скрябышев маленького роста, щуплый, нервный; взгляд вечно отводит; за левым ухом — пластиковая хреновина для улучшения слуха.

Но не любят его в классе не за это.

Скрябышев ворует. Ладно бы что ценное. Всякую же ересь тибрит.

Раз эксперимента ради Мартынец принес из дома шикарную, синюю с золотом, пачку из-под Rothmans. Положил на видном месте. Мы с пацанами всю перемену просидели в засаде за шкафом: ждали, когда Скрябышев эту пачку спионерит. Взять его на горячем и вломить как следует.

Хрен там. Скрябышев мимо Мартынцевой парты трижды прошел и даже не дернулся. Зато из ранца у Зайчука пропала четвертинка ластика «Архитектор». Никто не видел, но никто и не сомневался: Скрябышев. Зайчук, правда, не переживал особо и волну не гнал. Его в тот день к директору вызвали, сказали: батя твой жив, Зайчук. Мы тоже сразу про ластик забыли. Зайчуковский батя был полярник и не вернулся из экспедиции. Его уж и оплакать успели. А тут такое.

У Быстровой исчезла старая тетрадка с глупыми вопросами и не менее глупыми ответами быстровских подружек. Любимый цвет («бирюзовый», потому что звучит красиво), любимая строчка из песни («милион-милион-алыхрос»), любимое слово («вечность»).

За тетрадку Скрябышев, опять же, не отхватил, не до него было. На следующий день вся школа гудела про быстровского отчима, которого вечером увели в наручниках. И Быстрова, надо сказать, совсем не выглядела печальной по этому поводу. Наоборот, как будто расцвела. Похорошела. Про тетрадку свою забыла напрочь.

А у меня сегодня утром ручка пропала — старая, с изгрызенным колпачком и без стержня. Я из нее собирался плевательную трубку сделать.

Вот я и думаю, что пора Скрябышева научить ценить чужую собственность. Позвал пацанов — никто не пошел. Ни Зайчук, ни Мартынец. Глупо, говорят, из-за какой-то плевательной трубки бить человека Скрябышева. Да у тебя, говорят, рука не поднимется. Потому иду и сам себя накручиваю. Вспоминаю. Перечисляю. Ручки, тетрадки, ластики. Действительно, глупо. Мелочь. Ерунда. Но если все вместе сложить, набирается…

…Что набирается, все мы знаем. Давно уже выследили тайное место Скрябышева. За школой, у забора растет старый каштан. Почти у самых его корней, низко-низко, есть большое дупло. В дупле — красно-желтые осенние листья и сокровища Скрябышева. Гирлянда мелкой чепухи: сухие каштаны, мятые тетрадные листки, огрызки ластика, иероглифы из веток и карандашей, колпачки от ручек, обломки точилок… Все это шелестит и постукивает на ветру. И шепчет — тихо-тихо, как раковина с морским прибоем; а в шепоте, говорят, можно различить имена.

Вот ведь бред. Девчачьи фантазии.

И все же — когда нет уроков, Скрябышев здесь. Слушает, приложив свое неслышащее ухо к стволу каштана.

Думал: не буду бить его слишком сильно, так — проучу. Но воспоминание об этом его вселенском умиротворении почему-то ужасно бесит, и я чувствую: остановиться будет нелегко. Вот сейчас, поверну за угол и…

— Нецепляев! — слышу за спиной.

Оборачиваюсь: Быстрова.

Сколько раз ловил себя на том, что украдкой наблюдаю за ней. Как она откидывает челку. Улыбается одним уголком губ. Вертит в руке карандаш. У нее прохладные пальцы. Я знаю, потому что она как-то раз прикоснулась ко мне, передавая тетрадь для контрольных. А глаза у нее сине-зеленые. Иногда, вот как сейчас, — почти бирюзовые.

Сколько раз шептал: посмотри на меня, Быстрова. Не слышала. Не смотрела.

Сейчас — смотрит.

Протягивает мне ранец.

— Понесешь?

Совместный досуг (автор Дарья Головина)

То лето выдалось в нашем Лесу жарким и хлопотным. Друг друга мы никогда особо не жаловали, но обилие туристов частенько вынуждало работать рука об руку.

Над тем, чтобы обезопасить наш Лес, трудились кто во что горазд. Русалка и Леший, старый извращенец, работали в паре: она с ветвей пела жуткие заунывные песни мужчинам, чуть не круглые сутки, а женщин Леший поджидал по одной, за деревом, когда те отходили по нужде. Грязная работенка, ничего не скажешь, но старик был доволен.

Охотников вылавливал Оборотень. Вообще-то не совсем оборотень. Днем он огромная собака, ночью — собака безумных размеров. Вот и все перевоплощения, но шуток на эту тему он почему-то не терпит. Если с охотниками возникали проблемы — подключался наш местный Призрак. Когда-то он сбежал из тюрьмы, заблудился в Лесу и помер. Теперь вот с нами. Вообще-то он тихий малый, жуткий меланхолик, но люди его по-настоящему боятся.

Скромница Спригган тушила костры и впадала в бешенство при виде топоров и любых других инструментов для рубки леса. Когда осенью, раз в несколько лет, приходит бригада убирать сухостой, что все мы более-менее терпим, у нее случается жуткая хандра. Когда-то ее родной лес в Англии вырубили подчистую во время бума судостроения, вот она до сих пор не отошла, а прошло ведь уже лет пятьсот.

У нас вообще довольно много пришлых, но пришли они так давно, что уже свои. Боггарт, например, тоже эмигрант, пугал у нас детей, да так ассимилировался, что ни дать ни взять — чистая бабайка. Дуэндэ — испанец, мерзкий тип. Занимался в Лесу мелкими пакостями: воровал мелкие вещи, всячески мешал незваным гостям наслаждаться отдыхом. Ему никогда не надоедало, например, разливать в рюкзаках и внутри палаток сгущенку.

Я, как и положено черному коту, создавал мистическую атмосферу и всем подряд перебегал дорогу. Скажу без ложной скромности, что размеры мои частенько поражают воображение всех этих воображал-туристов.

Эту систему совместной работы нам предложил Ведьмак. Мужик, что уже лет десять жил у нас. Мы поначалу пытались его выжить, но потом успокоились. Не мешает — и ладно. А он, как единственный в Лесу представитель породы, которую все мы терпеть не можем, оказался на удивление ничего. Людей он тоже не любил, Лес оберегал, в силу своих убогих возможностей, конечно. Его идея разделения обязанностей явно пошла нам на пользу. Как минимум стало меньше стычек и грызни.

Только все мы знаем, что люди не умеют вовремя остановиться. Он все пытался нас мирить и объединять. И весь тот общий праздник в честь Дня Летнего Солнцестояния, о котором я хочу рассказать, был целиком его идеей.

На самом деле Ведьмак явно скучал по своим старым привычкам, даже назвал все это не как-нибудь, а шабашем. Созвал всех лесных жителей с нашей половины. Разжег костер на небольшой полянке рядом с высоким старым дубом. Наварил медовухи и приготовил угощения для каждого. Хотя Леший, кажется, ничего не ел, ему хватило медовухи. Он очень быстро наклюкался и уснул, свернувшись комочком у костра. Не самое умилительное зрелище, честно скажу.

Все мы немного расслабились, никто не побрезговал медовухой. И в самую короткую ночь нам и правда оказалось нечего делить. Мы выпили, захмелели, поглазели на костер, Боггарт отплыл на ночной обход, я уже было задремал на ветке, слезать с которой не намеревался, если честно. Тут Спригган начала громко вздыхать, я уж удивился, что она так долго продержалась. Она суетилась, крутилась на пеньке. Ведьмак это заметил, начал расспрашивать ее, мол, что не так, неужто ей не понравилась вытяжка липового нектара и прочее, и прочее.

— Дурак, — говорю. — Костер.

Ведьмак картинно хлопнул себя по лбу и быстро засыпал костер. На наше празднество собрались поглазеть блуждающие огоньки со всей округи, поэтому поляна, на которой мы сидели, все еще была сносно освещена.

— Совместный досуг — это не для всех. Смирись, — промяукал я.

— Ну что ж, — протянул Ведьмак, игнорируя мои слова. — Костер мы потушили, теперь все можем повеселиться? — Он вопросительно оглядел собравшихся. — Предлагаю поиграть. Есть простая человеческая игра. Говорят, помогает узнать друг друга.

— Наивный, — говорю. — Мы знакомы целую вечность.

— Ладно, тогда просто развлечемся. Вот вы называете друг друга просто Кот, Призрак, Леший. — Он глянул себе под ноги на лежащую груду лесного опада, от которой сейчас был неотличим Леший. Отступил на шаг и понизил голос: — Неужели у вас нет имен?

— Имя каждого — большая тайна. Знание о нем дает власть над его носителем. Или ты хочешь обрести власть над нами, человек? — Я встал и хищно выгнул спину. Пусть знает, что вошел не на ту территорию.

— Не горячись. Я имел в виду… Ну, может, вы дадите друг другу клички? Просто на болотах тоже живет Призрак. Он — энтомолог. Толстый, общительный. Совсем не такой, как наш, но тоже Призрак. Спригган и Боггарт, конечно, в одном экземпляре на весь Лес, но…

— И Кот, между прочим, тоже, — сказал я.

— И Оборотень. — Этот пес, конечно, не мог промолчать.

— Вообще-то, — начал я, желая напомнить этому задаваке о стае на другой стороне леса. Стае настоящих оборотней, но Ведьмак меня прервал:

— Ладно, все. Я понял. Давайте просто поиграем.

— В человеческую игру? — уныло спросил Призрак, но то, что он вообще что-то сказал, значило невообразимый интерес с его стороны.

— Да, хотя бы для разнообразия, — кивнул Ведьмак. — Итак, игра называется «Я». Правила просты: первый участник говорит «Я» и добавляет к нему существительное, например: «Я — Ведьмак», второй повторяет то, что сказал первый, и добавляет к нему еще одно слово, на этот раз любое. Понятно?

— Глупости, — ответил я и вновь улегся.

— Давай, Котик, ну пожалуйста, — ласково попросила Русалка с соседней ветки.

— Я сказал — нет.

— Иначе я начну петь.

Как видите, у меня не осталось выбора.

— Начинай ты, Кот — сказал Ведьмак.

— Я — гибель. — Я демонстративно зевнул.

После небольшой паузы я услышал тихий голос Русалки:

— Я гибель… накликала милым,

И гибли один за другим…

О, горе мне! Эти могилы

Предсказаны словом моим.

— Стой. Кажется, ты не поняла. Нужно повторять то, что сказал предыдущий, и добавлять только одно слово, — вмешался Ведьмак.

— Я поняла, поняла, просто… — Русалка, кажется, слегка покраснела, — вспомнилось.

— Ладно, давайте еще раз попробуем. — Человек и не думал унывать. — Давай, Русалка, продолжим.

— Я — странник — сказала она.

— Я странник убогий.

С вечерней звездой… — тихо продекламировал почти слившийся со стволом дуба Призрак.

— У нас что, вечер поэзии? — Кажется, Ведьмак начинал злиться.

— Мне тоже вспомнилось… — меланхолично и немного обиженно сказал Призрак и отвернулся к стволу. — Я — пастух. — Эту фразу было еле слышно.

— Я пастух, мои палаты

Межи зыбистых полей, — тявкнул Оборотень.

— Стой, стой, стой! Не хотите играть — пожалуйста. Только не нужно устраивать цирк. — Ведьмак явно был расстроен.

Оборотень потупил взгляд, но все равно огрызнулся:

— Им можно, а я чем хуже?

— Ой, а можно мне? — скромно сказала Спригган. После того как Ведьмак молча уселся, а мы все согласно покивали, она начала: — Я берег покидал туманный Альбиона:

Казалось, он в волнах свинцовых утопал.

— Я конквистадор в панцире железном, — откуда-то вылез Дуэндэ, видимо, его уже сменил Боггарт. — Я весело преследую звезду!

— Привет, Дуэндэ. — Ведьмак был, как обычно, вежлив. — Вечер поэзии — это все же лучше, чем ничего. Давай, Кот.

— Я есть антифашист и антифауст. Все мне наскучило. — Почему-то я очень смутился.

— Ну все, можем расходиться по домам. — Он уже встал, будто правда собрался уходить.

— А как же ты? — Мы все с интересом глядели на Ведьмака. Он улыбнулся и громко процитировал:

— Я ваш — и никогда из вашей власти

Не выйду; мне дано такое счастье

Любить вас вопреки ушедшим дням.

Уж не знаю почему, а прозвище с тех пор появилось только у меня и Ведьмака. Теперь в Лесу я зовусь Бродским, а Ведьмака называют Ульям.

О, сколько нам открытий чудных, как говорится.

Неяшка (автор Петр Новичков)

Дед услышал звук разбившейся крынки и вошел в избу. Машуня, стоя на лавке, с виноватым видом теребила тряпочку, которой протирала полки. Кот Прохор уже примостился у растекающейся лужицы сметаны и, урча, лакал.

— Это не я, — протянула Машуня, — я к ней спиной стояла.

— Точно не ты? — спросил дед и хитро прищурился. — Смотри, станешь как Неяшка и пропадешь с белого света.

— Точно не я! — Машуня поняла, что ругать дед не будет.

Она сползла с лавки и стала собирать черепки.

— Деда, а кто такой Неяшка?

— Жил тут у нас один сорванец, Яшкой звали, озорник был, каких мало. — Дед достал трубку и стал набивать ее, как делал всегда перед долгим рассказом.

Машуня выкинула черепки, села на лавку, мимоходом огладив кота, и стала внимательно слушать.

— Значит, дело как было — Яшка не только сорванцом был, в таком-то возрасте кто не озорничает, но он, что ни сделает, тут же — «Это не я». И правда, никто не мог его за шкодой поймать. То козу кто-то отвяжет, то ведро в колодец спихнет, то горшки на плетне разобьются, а то и камень кому в окошко залетит. Видят Яшку рядом, а он знай себе — «Это не я, это не я!». Так и стали его звать Неяшкой. Нравилось Неяшке, что нашкодил, а наказания нет, и озоровал он все пуще. И все бы ничего, да только скоро стало его сверстникам за его проделки попадать. А Неяшка все на своем стоит — «Это не я!». Перестали с ним друзья его бывшие играть и разговаривать, даже видеть его не хотели. Да и взрослые, как начнут в очередной раз виновника искать, скользнут по нему взглядом и как будто не замечают, даже если он перед ними стоит и твердит свое «Это не я!». За людьми и живность домашняя перестала Неяшку замечать. Стал он навроде домового бездомного. Никто его не видит, да уж и не помнит почти никто. Разве что вспоминают его, когда малышей остерегают, да и то все реже.

— Дедушка, — чуть не плача, спросила Машуня, — как же так? Он же живой, нельзя так! Неужто помочь ему нельзя?

— Сложно это. Он теперь сам, как озорство какое заметит, кричит: «Это я! Я это!» — но разве сдюжить призраку-небылице против живых ребятишек, которые говорят «Это не я», а он от каждого «Это не я» все дальше от нашего мира уходит.

Машуня, вскочив, воскликнула:

— Это я крынку задела! Я! Я нечаянно.

— Ну и ладно, — улыбнулся дед и погладил ее по голове. — Пусть у Прохора сегодня праздник будет.

Кот, расправившись со сметаной, умывал морду. Он нализывал лапу и тер ею уши и нос, одним глазом наблюдая, как в темном углу улыбается полупрозрачный и невидимый людям чумазый мальчишка.

Редкая порода (автор Василиса Павлова)

— Доигрались! — Хозяйка с досадой шваркнула сковородку на плиту и вытерла руки о клетчатый фартук. Затем сложила ладони рупором и зычно рыкнула в сторону комнат: — А ну все сюда, общий сбор!

Из комнат на кухню потянулись домашние: глава семейства, худощавый интеллигент в очках, с газетой под мышкой, пацан лет пятнадцати в драных джинсах, старшая дочь — без пяти минут студентка и младшая дочурка, чье перемазанное красками личико и взъерошенные волосы выдавали творческую натуру. Прибывшие на зов растерянно смотрели на гостя, невысокого упитанного мужчину средних лет, одетого в форму зоополиции.

— Доигрались вы со своим любимцем! — Хозяйка обвела присутствующих грозным взглядом. — Теперь из-за вас придется штраф платить!

— Ну зачем сразу штраф? — успокаивающим тоном произнес зооинспектор. — На первый раз обойдемся предупреждением. Ну и постараемся совместными усилиями все исправить.

— А в чем, собственно, дело? — решил наконец прояснить ситуацию глава дома, осторожно присаживаясь на край табуретки.

— Поступил сигнал, что у вас проживает незарегистрированный домашний любимец. Вы же понимаете, по законам Светлофаунска это серьезное нарушение.

— Нет, кто стукнул, интересно?! — снова рявкнула хозяйка и тут же подозрительно сощурилась. — Гадюкины накапали? Позавидовали, что у нас любимец лучше?

— Я не вправе раскрывать служебную информацию, тем более что в данном случае неважно, откуда поступил сигнал. Факт остается фактом — вы подтверждаете наличие в вашем доме любимца без паспорта?

— Подтверждаем, — недружным хором отозвались домашние, бросая робкие взгляды на хозяйку. Та лишь горестно махнула рукой: — Подтверждаем, куда ж деваться.

— Так в чем же дело? Давайте зарегистрируем, — обрадованный тем, что обошлось без препирательств, проверяющий достал из портфеля фирменный бланк и ручку: — Имя, порода?

— А кто ж его знает, — вздохнула хозяйка и приказала младшей: — Неси, у тебя небось разлегся!

Юная художница гордо тряхнула золотой головкой и направилась в третью комнату от кухни. Вернулась она, неся на руках что-то непонятное, розоватого окраса. Под ярким светом любимец недовольно заворочался и сполз на пол, а затем свернулся уютным калачиком на свободной табуретке и, казалось, моментально задремал. Зооинспектор приподнял очки, пытаясь понять, кто перед ним, но потом сдался и повторил свой вопрос, обращаясь к хозяйке:

— И все-таки — имя, порода?

— Не знаем! — воскликнула хозяйка с истеричными нотками в голосе. — Все как с ума сошли, видят свое. И зовут по-разному. А он откликается! Поэтому и зарегистрировать до сих пор не можем… Но я-то знаю, что это поросенок!

Сказав это, она умоляюще посмотрела на инспектора, ожидая подтверждения своих слов. Тот же в свою очередь перевел взгляд на главу семейства и обратился к нему:

— А вы что видите?

— Соб-баку, — неуверенно протянул муж и заерзал на табуретке.

— Да кот это! Мурзик! Только окрас редкий, Дыня Крайола, — заспорила почти-студентка.

— Сама ты кот! Глаза протри! — нахально заявил пацан и указал на любимца. — Попугая не узнаешь? Кеша, скажи «Дура!».

— Ну а ты как думаешь? — обратился представитель зоологического надзора к младшей.

— Это пушарик неизвестной породы, — важно произнесла шестилетка. — И зовут его тоже Пушарик. Потому что он пушистый и похож на шарик.

— Тэ-экс, ну мне теперь, кажется, все ясно, — тоном доктора, ставящего диагноз, произнес инспектор. Присутствующие напряженно замерли в ожидании вердикта. — Вам очень повезло, дорогие граждане Ивановы. Вы не сошли с ума, и со зрением все в порядке, просто у вас поселился зоометаморф — животное редчайшее, занесенное в Зеленую книгу и повсеместно охраняемое. Содержать такого в доме — большая ответственность и не меньший почет. Примите мои поздравления!

Семейство Ивановых радостно захлопало, а хозяйка даже утерла уголком фартука набежавшую от облегчения слезу. Инспектор продолжил:

— Животное очень добродушное и принимает обличье того любимца, который каждому из вас больше нравится. Поэтому вы и не смогли договориться. Но это не беда, для регистрации зоометаморфов существует специальная процедура. Мы можем зарегистрировать вашего любимца как Иванова Первого, если нет возражений.

Возражений, конечно же, не было. Успокоенное хорошей новостью семейство желало побыстрее вернуться в число законопослушных граждан Светлофаунска. Инспектор быстро выписал документ и откланялся. Все вздохнули с облегчением и разошлись по своим делам. Любимец остался на кухонной табуретке, шевеля ушами и помаргивая глазками на яркий свет.

Хозяйка вернулась к выпеканию оладий, радостно бормоча себе под нос:

— Борька, все равно ты Борька! Хры-хры, моя прелесть!

Выложив стопочкой оладьи на тарелку, она выбрала самый аппетитный и, воровато оглянувшись по сторонам, сунула его любимцу. Оладушек исчез в розоватом комке, послышалось довольное урчание. Иванова-старшая расплылась от умиления.

— А кто у нас с Бо… с Первым сегодня гулять пойдет? — опомнившись, крикнула хозяйка в недра квартиры.

На пороге кухни, боясь, как бы его не опередили, возник глава семейства.

— Я пойду, — твердо заявил он и вытащил из кармана поводок.

И убедившись, что хозяйка покинула кухню, с чувством добавил:

— Ко мне, Мухтар! Гулять!

Пан или пропал (автор Мелалика Невинная)

Эта игра называется «Пан или пропал», но между собой мы зовем ее «Бег с препятствиями». В «Пан или пропал» играют парами, реже тройками. Если не добежишь до цели первым или хотя бы вторым, если играете втроем, теряешь жизнь. Правда, есть один секрет: не обязательно терять собственную — можно отдать чужую. Я никогда не играю на свою жизнь — только на чужие.

В этот раз мы бежим до булочной в Крестьянском переулке. Я стартую от казарм на Красного Курсанта, а Макс — от Дворца молодежи на Профессора Попова. Это только кажется, что играть в «Пан или пропал» легко. Во время игры любая часть города может стать препятствием на пути к цели. Предсказать препятствия невозможно — они всегда разные.

Первое препятствие я обнаруживаю на пересечении с Чкаловским проспектом. Лужа покрывается пузырями, и из нее вырастает Петрович. В другие дни он — неприметный питерский алкоголик, сегодня — рассерженный водяной дух.

— Пан или пропал? — ревет он.

Молниеносно извлекаю из рюкзака бутылку водки и, отвернув крышку, одним движением выливаю содержимое в лужу. Петрович ныряет обратно, а я легкой трусцой устремляюсь вперед.

На Съезжинской меня подрезает Колесница. Колесница — это голем, возникший из отрыжки эгрегора Таро и вечной городской сырости. Обычным прохожим она не страшнее резкого порыва ветра, а вот меня может и раскатать. Единственное спасение — забежать в парадную и переждать. Вот только парадные теперь закрываются на кодовые замки.

Пан или пропал?

Все же пан — из ближайшего дома выходит девушка, я придерживаю ей дверь и сигаю в спасительный полумрак. Поднимаюсь на один пролет и смотрю в окно на Колесницу. Одновременно гадаю: кого еще встречу, что пригодится из лежащего в рюкзаке, успею ли я…

Колесница нетерпеливо ерзает по тротуару туда-сюда, словно выжидает. Впрочем, это, скорее, программа, чем осмысленное действо, — разума у Колесницы нет. Именно благодаря этой особенности она скоро переключится и укатится дальше. Наконец Колесница делает резкий рывок и исчезает из вида. Для проформы стою в парадной еще пару минут, а затем покидаю убежище.

По Кронверкскому я бегу расслабленно. Мне остается только пересечь Каменноостровский — и я у цели, но в подземном переходе на меня надвигается Сфинкс. Он растягивает губы в улыбке и вопрошает:

— Пан или пропал?

Пройти Сфинкса можно, только разгадав загадку, но я не понимаю, что он имеет в виду — название игры, результат этой игры для меня, для Макса, для того, чью жизнь я отдам взамен своей в случае проигрыша… Пан или пропал, пан или пропал, лихорадочно думаю я. Какое слово правильное? Я отвлек Петровича, я спрятался от Колесницы, я не играю на свою жизнь. Значит, пан.

— Пан, — отвечаю я Сфинксу, рефлекторно зажмуриваясь — за неверный ответ можно огрести когтистой лапой по голове, но удара не следует. Сфинкс заливисто смеется и растворяется в воздухе. Путь свободен!

Когда я вбегаю в булочную, Макс уже сидит за стойкой у окна.

— Ты проиграл, Алекс, — вместо приветствия говорит он. — Выбирай!

Я обвожу помещение взглядом. Помимо нас в булочной находятся женщина с ребенком, байкер, офисный клерк и девушка-продавец за кассой.

— Вот его, — отзываюсь я, указывая на бородача в косухе.

— Хорошо, — соглашается Макс, — эту жизнь я у него забираю, а он пусть найдет новую.

Байкер достает из кармана сотовый телефон, делает звонок.

— Буду в универе в пять, — басит он в трубку. — Нет, конечно. Такси возьму.

Я мысленно ликую: если бы Макс не забрал эту его жизнь, бородач бы пропал — сел бы на байк и не разминулся с фурой, а в новой жизни он пан — поедет на встречу выпускников на такси, встретится с бывшими сокурсниками и преподавателями, его пригласят на кафедру…

Впрочем, дальше мне уже не интересно — это его жизнь, а не моя. Мне пора готовиться к новой игре в «Пан или пропал». Я никогда не играю на свою жизнь — только на чужие.

Price_less (автор Лев Самойлов)

— Тишина.

Голос крупье сух и безжизненен, как и полагается. Эмоции обладают определенной ценой, а за этим столом нет ничего бесплатного.

— Делайте ваши ставки, господа!

По этой причине все присутствующие одеты в бесформенные балахоны, полностью скрывающие фигуры. Хотя это было и проявлением вежливости. Как-то сложно играть на нейтральной территории, когда твой собеседник при взгляде на тебя теряет рассудок или умирает от ужаса.

— Ставлю первую любовь.

— Удваиваю — ставлю любовь посмертную.

— Настоящий последний смех!

— Душу праведника!

— Отказать. — Голос крупье мгновенно стирает шум торговли. — Напоминаю пункт первый правил: никаких ставок, не обеспеченных будущим. У вашей ставки будущего нет.

В подтверждение своих слов крупье извлек из тьмы под своим капюшоном длинный изогнутый серп и положил на зеленое сукно стола. Игрок отодвинулся — насколько ему позволяла теснота помещения.

— Второе предупреждение. Страха смерти недостаточно для оплаты ставки.

— А может…

Голос, только что лоснившийся от нахальства, теперь был сиплый и писклявый.

— Третье…

— Последняя ставка!

Игрок с трудом выдавил эти слова из себя, и воздух в помещении будто потеплел на пару градусов.

— Три дня жизни повешенного короля!

— Карта звезд на правильных местах!

— Сбывшаяся надежда смертника!

— Дуновение божественного ветра!

Ставки снова шли по нарастающей, все игроки кроме одного искренне шутили и наслаждались торговлей. Шумели, как маленькие дети, наконец-то дорвавшиеся до взрослых игрушек. Как те, кто мог в кои-то веки, спустя эпохи, позволить себе ненадолго снять маски и быть собой — в той мере, в какой это переносимо другими игроками.

— Довольно. — Одного слова крупье хватило для того, чтобы все замолчали. — Ставки сделаны.

Одним движением серпом он взрезал зеленое сукно, стол и локальную реальность, в открывшейся бреши сияла бездна голодных звезд — и новый мир, свежий, еще не знавший ни счастья, ни ужаса.

— Он ваш, согласно сделанным ставкам. И пусть победит тот, кто сможет.

Игроки удалялись в порядке значимости своих ставок: новый мир мог ждать их, мог не ждать, но возможность что-то изменить там — и получить за счет этого власть где-нибудь еще сама по себе бесценна.

В конце их осталось двое: игрок, сделавший последнюю ставку, и крупье.

— Интересно, когда они все-таки догадаются? В этот раз я даже перебил тебя — и все равно никто не заметил!

— Когда они догадаются, тогда, наверное, у них появятся какие-то шансы. — Крупье пожал плечами, затем провез пальцем по лезвию серпа. — Тогда, быть может, я смогу уйти на покой.

— Издеваешься? — Игрок медленно откинул капюшон, скрывавший пустоту. Балахон рухнул на пол, больше ничем не поддерживаемый, и голос Игрока теперь звучал отовсюду.

— Нисколько. Ты один раз уже сделал все правильно — и где теперь мое жало?

— Там же, где их победа.

Провал в новый мир расширился, но крупье продолжал пристально смотреть в пустоту — или на своего собеседника.

— А самое смешное, — игрок сокрушенно вздохнул, — что будь они внимательнее, назови они меня или Игру по имени…

— Или просто чти они традиции, — согласился крупье. Игроки в искусственном мирке теряли свои ставки, но не замечали этого, слишком поглощенные процессом — и новыми ощущениями.

— Ведь так легко обо всем догадаться, если помнить, что в начале было Слово.