Мюрат

Глава I. ТУЛОН

18 июня 1813 года, в тот самый час, когда судьба Европы решалась у Ватерлоо, какой-то человек в нищенском одеянии молчаливо брел по дороге из Тулона в Марсель. Подойдя ко входу в Оллульское ущелье, он приостановился на маленькой возвышенности, которая позволяла ему видеть все окрестности. То ли потому, что он достиг цели своего путешествия, то ли потому, что, прежде чем войти в это темное и мрачное ущелье, которое зовут Фермопилами Прованса, он хотел некоторое время понаслаждаться восхитительным видом, открывающимся к югу, он присел на откосе вала, окаймляющего большую дорогу и обращенного одной стороной к горам, подымающимся амфитеатром к северу от города и переходящим далее в богатую равнину, с растущими на ней неизвестными во Франции деревьями. Там, за этой блещущей последними лучами солнца равниной, простиралось море, спокойное и гладкое, как зеркало. По поверхности воды легко скользил военный бриг, который, почуяв свежий ветерок с суши, открывал ему все свои паруса и, гонимый этим ветерком, быстро перебегал итальянское море. Нищий жадно следил за кораблем до того момента, пока тот не исчез между Гиенским мысом и ближайшим из Гиерских островов. Затем, когда бриг скрылся, он испустил глубокий вздох, уронил голову на руки и оставался неподвижным до тех пор, пока топот лошадиных копыт не заставил его вздрогнуть. Он мгновенно поднял голову, отбросил свои длинные черные волосы, как будто желая стряхнуть с чела горькие мысли, и вперил взор во вход ущелья, со стороны которого послышался шум. Вскоре он увидел двух всадников, которых, без сомнения, узнал, так как тотчас же, поднявшись во весь рост, он отбросил палку и, скрестив руки, обернулся к ним. Новоприбывшие, заметив его, остановились. Ехавший впереди спешился, снял шляпу, хотя находился еще в пятнадцати шагах от человека в рубище, и поспешил почтительно к нему. Нищий позволил ему приблизиться, не сделав ни одного движения и ожидая с видом мрачного достоинства, затем, когда тот был уже совсем близко, спросил:

— Ну, господин маршал, получили вы новости?

— Да, сир! — ответил подошедший печально.

— И каковы они?

— Такие, что я бы предпочел, чтобы кто-нибудь другой сообщил их вашему величеству…

— Итак, император отказывается от моей службы! Он забыл победы под Абукиром, Эйлау и Москвою?

— Нет, сир. Но он помнит неаполитанский договор, взятие Реджио и объявление войны вице-королю Италии.

Нищий ударил себя по лбу.

— Да, да, в его глазах, возможно, я и заслужил эти упреки. Но мне кажется, что он должен был бы помнить, что во мне было два человека: солдат, из которого он сделал себе брата, и брат, из которого он сделал короля… Да, как у брата у меня была вина, большая вина перед ним, но как у короля, клянусь честью, я за собой… я не мог поступить иначе… Мне нужно было выбирать между шпагой и короной, между войском и народом. Послушайте, Брюн, вы не знаете, как все происходило! Английский флот угрожал пушками порту. Неаполитанский народ бушевал на улицах. Если бы я был один, я бы с одним кораблем бросился в середину флота и со шпагой в середину толпы, но со мной были жена и дети. Все же я колебался перед мыслью, что эпитет изменника и перебежчика, связанный с моим именем, заставит меня пролить больше слез, чем стоили бы мне потеря трона и, может быть, смерть существ, которых я люблю более всего… Наконец, он не нуждается во мне больше, не так ли? Он отказался от меня как генерала, капитана, солдата? Что же мне теперь остается делать?

— Сир, вашему величеству необходимо покинуть на некоторое время Францию.

— А если я не послушаюсь?

— Мои полномочия таковы, что я должен вас арестовать и предать военному суду!..

— То, чего ты не сделаешь, не правда ли, мой старый товарищ?

— Да поразит меня бог, если я посмею…

— Я узнаю вас, Брюн. Только вы могли остаться храбрым и честным! Вам он не давал королевства, он не обвивал вам чела тем огненным кругом, который называют короной, который сводит с ума, он не ставил вас между вашей совестью и вашей семьей. Итак, мне надо покинуть Францию, начать кочевую жизнь и сказать «прости» Тулону, который будит во мне столько воспоминаний. Слушайте, Брюн, — продолжал Мюрат, опираясь на руку маршала, — вот эти сосны не так ли прекрасны, как сосны на вилле Памфилия? Пальмы похожи на каирские, а вот эти горы кажутся Тирольским хребтом. Взгляните налево, этот Гиенский мыс, не правда ли, не меньше Везувия? Справа что-то вроде Кастелламаре и Сорренто? Посмотрите на Сен-Мандрие, которым замыкается пролив, не напоминает ли он мою Карпейскую скалу, которую Ламарк так ловко подтибрил у этого животного Гудсона Лоу? Ах, боже мой! И мне нужно покинуть это все! Скажите, Брюн, неужели нет возможности остаться на этом уголке французской земли?

— Сир, вы заставляете меня сильно страдать, — ответил маршал.

— Это правда, не будем более говорить об этом. Какие новости?

— Император покинул Париж, чтобы соединиться с армией. В этот час должно происходить сражение…

— В этот час идет сражение, и я не нахожусь там! О! Я чувствую, что был бы очень полезен ему в бою! С каким удовольствием я бросился бы на этих жалких пруссаков и мерзких англичан! Брюн, дайте мне пропуск, я поскачу на почтовой лошади, приеду туда, где находится армия, обращусь к знакомому мне полковнику и скажу ему: дайте мне ваш полк, я доведу его за собой и, если вечером император не подаст мне руки, я пущу себе пулю в лоб, клянусь честью!.. Сделайте то, о чем прошу вас, Брюн, и чем бы это ни кончилось, я останусь вам вечно благодарным!

— Я не могу, сир…

— Хорошо, не будем больше говорить.

— Ваше величество, вы тотчас покинете Францию?

— Я не знаю. Исполняйте, впрочем, предписанное вам, и если вновь меня встретите, арестуйте — это тоже одно из средств сделать что-нибудь для меня!.. Жизнь отныне для меня тяжелое бремя, и тот, кто освободит меня от него, будет желанным гостем… Прощайте, Брюн!

Он протянул маршалу руку, тот хотел поцеловать ее, но Мюрат открыл объятия, и два старых товарища несколько мгновений стояли обнявшись, с глазами, полными слез. Наконец, они расстались. Брюн сел на лошадь, а Мюрат поднял свою палку, и эти два человека удалились в разные стороны, один, чтобы быть убитым под Авиньоном, другой — расстрелянным в Пиццо.

В это самое время Наполеон, как Ричард III, променивал под Ватерлоо свою корону на лошадь.

После свидания, о котором мы только что рассказали, экс-король неаполитанский направился к своему племяннику, капитану флота Бонафу. Но приют у него мог быть только временным. Родство могло возбудить подозрения начальства. Поэтому Бонафу решил предоставить своему дяде более надежное убежище. У одного из своих друзей — адвоката Маруэна, которого знал как непоколебимого, честного человека, и в тот же вечер отправился к нему. После нескольких маловажных фраз он спросил, нет ли у него имения на берегу моря, и получил утвердительный ответ, после чего напросился к нему туда на другое утро завтракать. Предложение, как казалось, было принято с удовольствием.

На следующий день в условленный час Бонафу приехал в Бонетт, так называлось имение, где жили жена и дочь Маруэна.

После обычных первых необходимых любезностей Бонафу подошел к окну и подозвал Маруэна к себе.

— Я думал, — сказал он с тревогой, — что ваше имение находится ближе к морю.

— Так оно и есть, мы в десяти минутах ходьбы от него.

— Но его не видно!

— Это потому, что нам мешает его видеть этот холм.

— Не хотите ли в ожидании завтрака пройтись на ту сторону холма?

— Охотно. Ваша лошадь еще не расседлана, я велю оседлать мою и присоединюсь к вам.

Маруэн вышел. Бонафу остался у окна, погруженный в раздумье. Хозяйки дома, занятые приготовлениями к завтраку, не замечали или не хотели замечать его задумчивости. Через пять минут Маруэн возвратился; все было готово. Адвокат и его гость сели на лошадей и направились к морю. Подъехав к песчаному берегу, капитан замедлил ход коня и, продолжая ехать вдоль берега в течение получаса, внимательно разглядывал побережье. Маруэн следовал за ним, не задавая ему по этому поводу вопросов, так как подобный интерес для морского офицера казался естественным. Наконец, после часовой прогулки они вернулись в усадьбу. Маруэн хотел отдать приказ распрячь лошадей, но Бонафу воспротивился этому, говоря, что сейчас же после завтрака он должен ехать в Тулон. В самом деле, как только унесли кофе, капитан поднялся и стал прощаться с хозяевами. Маруэн, сославшись на свои дела, поехал вместе с ним.

После десяти минут езды Бонафу приблизился к своему спутнику и положил руку ему на плечо.

— Маруэн, — сказал он, — я имею сообщить вам нечто серьезное, доверить вам важную тайну.

— Говорите, капитан.

— Я приезжал в ваше имение не с одной только целью насладиться прогулкой. Одна вещь, более важная, серьезная ответственность заставляет меня задуматься, и среди всех своих друзей я выбрал вас, полагая, что вы настолько привязаны ко мне, что окажете мне одну великую услугу.

— Вы хорошо сделали, капитан.

— Перейдем прямо и быстро к делу, как это следует сделать двум уважающим друг друга и надеющимся друг на друга людям. Мой дядя, король Иоахим, осужден на изгнание. Он укрылся у меня, но не может там оставаться, так как ко мне первому придут его искать. Ваше имение уединенно, и, следовательно, нет ничего более подходящего, что послужило бы ему убежищем. Необходимо, чтобы вы предоставили его в наше распоряжение до того момента, когда события позволят королю придти к какому-нибудь решению.

— Вы можете им располагать, — сказал Маруэн.

— Прекрасно. Дядя этой же ночью поселится там.

— Дайте мне хоть немного времени, чтобы я мог достойно приготовить имение для встречи высокого гостя, которого я буду иметь счастье принимать.

— Мой бедный Маруэн, вы хотите задать себе бесполезный труд и устроить нам досадную задержку. Король Иоахим давно отвык от дворцов и придворных. Он будет слишком счастлив, если найдет сегодня теплый очаг и друга. Я предупредил его заранее, настолько был уверен я в вашем ответе. Он рассчитывает ночевать у вас уже нынче. Итак, это дело решенное, встречаемся сегодня вечером, в десять часов, на Марсовом поле.

После этих слов капитан пустил свою лошадь галопом и исчез.

В десять часов вечера, как и условились, Маруэн был на Марсовом поле, загроможденном полевой артиллерией маршала Брюна. Несколько минут спустя группа из небольшого числа людей показалась со стороны лицея. Небо было великолепно, сияла луна. Маруэн, узнав Бонафу, направился к нему. Капитан тотчас взял его за руку, подвел к королю и сказал:

— Сир, вот друг, о котором я вам говорил, — затем обратился к Маруэну: — Вот король неаполитанский, осужденный изгнанник, которого я вам вверяю. Я не говорю о возможности того, что он вновь когда-нибудь вернет себе корону, это только отняло бы все достоинство у вашего прекрасного поступка… Теперь послужите ему проводником, мы будем следовать за вами. Идите.

Король и адвокат немедленно отправились в путь. Мюрат был одет в голубой сюртук, полувоенный, полуштатский, застегнутый доверху. На нем были белые панталоны и сапоги со шпорами. Он носил длинные волосы, широкие усы и густые бакенбарды. Во все время пути он расспрашивал своего хозяина о местоположении имения, в котором ему предстояло поселиться, и о возможности, в случае тревоги, легко добраться до моря. Около полуночи король и Маруэн прибыли в Бонетт. Через десять минут прибыла и королевская свита, состоявшая из тридцати человек. После короткого отдыха эта маленькая кучка людей, последний двор поверженного короля, удалилась, чтобы рассеяться по городу и его окрестностям, и Мюрат остался один с женщинами, не охраняемый никем, кроме лакея Леблана.

В этом уединении Мюрат оставался около месяца, занимаясь с утра до вечера чтением газет, обвинявших его в измене против императора. Обвинение это было его призраком-преследователем. День и ночь он пытался отогнать его от себя, подыскивая в своем трудном положении всевозможные способы оправдания тому, что было им сделано. И вот разнеслась злополучная весть о поражении под Ватерлоо. Император, изгнавший его, оказался сам изгнанником и ожидал в Рошфоре, как Мюрат в Тулоне, решения врагами своей участи. Еще неизвестно, каким внутренним голосом руководствовался Наполеон, когда, отвергая советы генерала Лаллемана и преданность капитана Бодэна, предпочел Англию Америке и отправился, как современный Прометей, на скалу Святой Елены.

Итак, король Людовик XVIII взошел на трон. Вся надежда на то, что можно будет остаться во Франции, была для Мюрата потеряна. Надо было уезжать. Племянник Бонафу нанял для него бриг, чтобы отплыть в Соединенные Штаты. Вся свита была уже на борту. Уже начали загружать драгоценности, которые изгнанник спас во время крушения своего королевства. Первыми были мешок с золотом, весом около ста фунтов, рукоятка шпаги с портретом короля, королевы и их детей, фамильные документы в бархатном переплете, украшенном гербами. Мюрат хранил на себе, в поясе, среди важных бумаг, около двадцати вынутых из оправы бриллиантов, которые сам он оценивал в четыре миллиона.

По окончании всех этих приготовлений, как было решено, на следующее утро, 1‑го августа, лодка с брига приплывет за королем в маленькую бухту, что на расстоянии десяти минут пути от дома, в котором он жил.

Король провел ночь за составлением маршрута для Маруэна, с помощью которого Маруэн мог бы доехать до королевы, находившейся тогда в Австрии. Он закончил работу над маршрутом как раз к моменту отъезда и передал его хозяину гостеприимного дома вместе со стереотипным маленьким томом сочинений Вольтера. В конце истории Микромегаса король подписал:

«Будь спокойна, моя дорогая Каролина. Хоть я и очень несчастен, но нахожусь на свободе. Я еду, не зная куда, но где бы я ни был, мое сердце всегда будет с тобой и с моими детьми. И. М.»

Десять минут спустя Мюрат и Маруэн уже были на берегу и ожидали прибытия лодки, которая должна была доставить беглеца на корабль. Они ждали до полудня, но лодка не появлялась. Бриг-спаситель, который не мог опустить якоря по причине большой глубины моря, рискуя возбудить подозрения у береговой стражи, плавал вдоль берега. В полдень, когда король, усталый и спаленный солнцем, заснул, пришел слуга, посланный госпожой Маруэн, беспокоившейся за мужа и пославшей ему кое-что для подкрепления сил. Король выпил стакан красного вина, съел апельсин и на мгновение поднялся, чтобы взглянуть в морскую даль, но лодки так и не увидел. Море было пустынно. Лишь корабль грациозно колебался на горизонте.

Король вздохнул и вновь опустился на песок. Слуга вернулся в Бонетти с приказанием послать на берег брата Маруэна. Вскоре явился тот и почти тотчас же помчался в Тулон, узнать от Бонафу причину, помешавшую лодке приплыть за королем. Подъехав к дому капитана, брат Маруэна нашел дом наполненным солдатами — производился обыск. Посланец пробрался кое-как сквозь эту суматоху к тому, к кому был послан, и от него узнал, что лодка выплыла в назначенный час, но, вероятно, заблудилась в проливах Сен-Луи и Сент-Маргерит. На самом деле так оно и было. В пять часов посланник вернулся с этой новостью в Бонетт.

Подействовала она угнетающе. У короля уже не хватало мужества защищать свою жизнь даже бегством, он предоставил все устроить так, как Маруэну покажется удобнее. В этот момент какой-то рыбак, распевая песню, заплыл в бухту. Маруэн подозвал его знаком, и тот повиновался.

Начал Маруэн с того, что купил у этого человека всю рыбу, которую тот поймал, затем, когда заметил, как заблестели его глаза при виде золота, он предложил ему три луидора за то, что он отвезет пассажира на бриг, видневшийся против Круа-де-Синьо. Рыбак согласился. Этот шанс к спасению вернул мгновенно Мюрату все силы. Он вскочил, обнял Маруэна, еще раз поручил ему отыскать жену и передать ей том Вольтера, затем прыгнул в лодку, которая тотчас же и отчалила.

Уже на некотором расстоянии от берега король остановил вдруг гребца и подал знак Маруэну, что он кое-что забыл. На берегу остался мешок, в который Мюрат положил пару дивных пистолетов, оправленных в серебро и золото; их дала ему королева, и он считал их чудодейственными. Как только они приблизились настолько, что стал слышен его голос, он объяснил Маруэну причину возвращения. Тот взял мешок и, не ожидая, пока лодка коснется земли, бросил мешок в лодку. Падая, мешок раскрылся, и один из пистолетов выпал. Рыбак бросил только один мимолетный взгляд на королевское оружие, но этого оказалось достаточно, чтобы заметить его ценность, и в рыбаке проснулись подозрения. Он больше не хотел грести к кораблю. Маруэн, оставив на берегу своего брата и послав последний привет королю, который ответил тем же, возвратился домой, чтобы успокоить тревогу жены и отдохнуть несколько часов, в чем он очень нуждался.

Два часа спустя он был разбужен. Теперь его дом, в свою очередь, оказался наполненным жандармами. Искали повсюду, но тщетно. В момент самых горячих поисков вошел брат Маруэна. Маруэн с улыбкой посмотрел на него, так как был уверен, что король уже в безопасности, но по выражению лица брата, понял, что случилось какое-то несчастье. При первой же возможности он подошел к брату и спросил:

— Король на корабле, не правда ли?

— Король в пятнадцати шагах отсюда спрятан в хижине.

— Почему же он вернулся?

— Рыбак отговорился штормом и наотрез отказался плыть к кораблю.

Жандармы ушли. Вся ночь у них прошла в бесплодных поисках, как в доме, так и в его окрестностях. Много раз они проходили в нескольких шагах от короля, и Мюрат мог слышать их угрозы и проклятия. Наконец, за полчаса до рассвета они удалились из Бонетта.

Проводив взглядом жандармов, Мюрат побежал к месту, где должен был находиться король. Нашел он его спящим в расщелине с пистолетами в руках. Несчастный не мог устоять перед усталостью и заснул. Маруэн с минуту колебался, но терять нельзя было ни минуты, и он разбудил короля.

Тотчас же они направились к берегу. Утренний туман клубился над морем. Ничего нельзя было различить в двухстах шагах. Наконец, первые солнечные лучи начали отгонять ночные испарения. Туман разорвался и клочьями летал над морем. Жадный взор короля устремлялся во мглу, но ничего не различал. Мало-помалу горизонт прояснился, легкие пары, похожие на дым, еще некоторое время носились по поверхности моря, и в каждом клочке король силился различить белые паруса своего корабля. Наконец, последний клочок медленно растаял, и море показалось во всей своей бесконечности: оно было пустынно. Бриг, не смея больше оставаться, ушел ночью.

— Идем, — сказал король, повернувшись к Маруэну, — жребий брошен, я еду на Корсику.

В этот самый день маршал Брюн был убит в Авиньоне.