На берегу Днепра

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Рация Болиашвили работала безупречно. Радист ежедневно в определенное время отстукивал на Большую землю сведения о боевых делах десантников. Несколько раз в сводках Совинформбюро сообщалось, сколько гитлеровцев уничтожено в населенных пунктах, прилегающих к Таганчанскому лесу. И хотя в сводках по каким-то соображениям не говорилось, что это сделали десантники, все в бригаде знали, что это говорится о них, и радовались. Однажды в сводке Совинформбюро промелькнула фамилия пулеметчика Будрина. И бывалый солдат чуть ли не целую неделю раздумывал, читала ли эту сводку его мать, не пропустила ли она ее и догадалась ли, что это говорят о нем, ее сыне.

Как-то Болиашвили принял по радио большую шифровку — директиву командования об усилении подрывной деятельности в тылу врага. А это значило, что скоро сюда должны прийти регулярные части Советской Армии. И новые, более мощные удары обрушили десантники на головы гитлеровцев, пытавшихся всеми силами удержать в своих руках правый берег Днепра.

Четыре батальона Захарчука одновременно появлялись в разных местах далеко от Таганчанского леса. Они действовали дерзко, уверенно и буквально сбивали с толку вражеское командование. Не имея точных сведений о численности высаженного десанта, гитлеровцы всячески пытались захватить хотя бы одного советского парашютиста. Но это им никак не удавалось. Солдаты Захарчука в больших и малых боях бились до последнего вздоха. Таков был неписаный закон парашютистов.

Гитлеровцы во всех селах, прилегающих к городу Таганча, развесили приказы, в которых обещали, что каждому, кто выдаст советского парашютиста, будет выдано денежное вознаграждение в размере десяти тысяч марок. Но и это не помогло. Никто не выдавал гитлеровцам советских воинов. Крестьяне стали еще осторожней, еще тщательнее прятали парашютистов-разведчиков, снабжали их нужными сведениями и очень часто — продуктами.

Как потом выяснилось, Гитлер лично отдал приказ о немедленном уничтожении советского десанта и построении на всем правобережье мощной обороны. Со всей Украины сюда согнали мирное население и заставили рыть траншеи и земляные укрепления. Одновременно с этим на подавление советского десанта гитлеровцы бросили воинские части.

В селах Пошатня и Буда-Воробиевская гитлеровцы разместили танковое подразделение, бронетранспортеры и карательные отряды СС. Все это должно было быть направлено против десантников и группировавшихся вокруг них партизанских отрядов…

— Ну что же будем делать, комиссар? — спросил комбриг Захарчук начальника политотдела Рыбина.

Перед этим они допрашивали захваченного в плен ефрейтора и теперь сидели в землянке один против другого.

Рыбин ответил не сразу. Уронив голову на свои жилистые руки, он неподвижно сидел за столом. Если бы здесь был посторонний человек, он подумал бы, что подполковник спит.

— Мне кажется, — все еще не поднимая головы, тихо заговорил Рыбин, — что пленный нам сказал правду: гитлеровцы готовятся к новому наступлению.

— И я такого же мнения, — согласился Захарчук.

— Тем более, что его показания совпадают с данными нашей разведки, — подняв, наконец, голову и смотря в глаза комбрига, добавил Рыбин. — Я полагаю, что нам нужно опередить их и спутать все их планы. Понимаешь! Хорошо было бы послать наших ребят и в Пошатню и в Буду-Воробиевскую. Внезапно! Ночью! Как снег на голову! Они готовятся к наступлению, но удара не ожидают.

— Идея хорошая! — отозвался комбриг. — Но не далековато ли отсюда?..

По тону, каким произносил эти слова Захарчук, чувствовалось, что он уже все рассчитал и принял решение и теперь, беседуя с Рыбиным, проверяет правильность этого решения.

— Сколько туда километров?

— До Пошатни — двадцать, до Буды — восемнадцать.

— Ну и что же! Если в шесть вечера тронутся, к двум часам ночи будут уже на месте. По-моему, самое подходящее время для налета.

— Хорошо! Я согласен, — сказал Захарчук.

Ночь была осенняя, темная и грязная. Темная до того, что в трех шагах уже не видно было впереди идущего человека.

Батальон прошел уже более двадцати километров, но никто не отстал. Черноусов поднес руку к лицу, посмотрел на светящийся циферблат часов. Было четверть второго.

— Немного опоздаем, — сказал он рядом шагавшему по грязи лейтенанту Куско. — По времени мы уже должны быть недалеко от Пошатни.

— А она уже и недалеко, — отозвался офицер. — Эти места мне хорошо знакомы. С полкилометра осталось до села, не больше.

И как бы в подтверждение его слов, офицер, возглавлявший боевое охранение батальона, подал сигнал остановиться.

Батальон остановился. К комбату подошли разведчики. И хотя было очень темно, Черноусов сразу узнал среди них рослую фигуру Сидорова.

— Ну как?

— Спят все мертвым сном, — оживленно ответил Сидоров.

— А патрули? Часовые?

— Что-то не видно, — сообщил Кухтин.

— Не может быть, — возразил комбат.

— Верно, товарищ майор, — торопливо подтвердил Сидоров. — Не видно их. То есть они-то, конечно, есть, но плохо службу несут, сукины дети. Прямо в самую деревню прошли и только одного заметили.

— А он вас? — забеспокоился Черноусов.

— А он и очухаться не успел, как мы его скрутили и с собой увели.

— Молодцы! Давайте его сюда быстрей.

— Сейчас Уваров подведет. Помял я его маленько, так он еле ноги волочит.

— Ну, давайте, давайте быстрей, — поторопил Сидорова комбат.

— Да что же, мне его на руках, что ли, нести! — с некоторой обидой в голосе сказал Сидоров, но все же побежал навстречу Уварову.

— Ну что ты ползешь, как черепаха, — зашептал он Уварову. — Погоняй его быстрей.

— Да не идет что-то. Ленивый.

— А ну, быстрей!

Гитлеровец, не понявший, что от него требовали, шел все так же медленно.

— Экий ты упрямый, — заворчал Сидоров. — Шевелись, тебе говорю, шевелись! — и он подтолкнул его прикладом автомата.

Гитлеровец ускорил шаги, но все же передвигался слишком медленно. Тогда Сидоров разозлился, схватил его на руки, перекинул через плечо и побежал с этим грузом к майору.

— Вот он, — доложил солдат комбату, поставив перед ним на ноги гитлеровца со связанными руками.

Хорошо владевший немецким языком Черноусов сразу же учинил пленному допрос.

— Вы танкист?

— Да.

— И завтра на рассвете должны наступать на Таганчанский лес? Так ведь?

Гитлеровец медлил с ответом.

— Ну! — прикрикнул на него Черноусов.

— Простите, — растерянно заговорил пленный. — Если вам нетрудно, то осветите себе лицо. Я хочу видеть, с кем говорю…

Майор осветил.

Пленный облегченно вздохнул и более смело произнес:

— Вы так хорошо говорите по-немецки, что я даже подумал, не наш ли это офицер. Но теперь я вижу, что на вас мундир русского и опасения мои напрасны.

— Кого вы опасались? — удивился комбат. — Своего офицера?

— Да.

И пленный рассказал Черноусову, что иногда их офицеры сами же выкрадывают часовых и под видом партизан устраивают им в темной комнате допрос. Если схваченный в чем-нибудь проговорится или плохо отзовется о фюрере, он и его семья гибнут.

— Так, та-ак… Интересно!.. Стало быть, ваши офицеры начинают уже сомневаться в своих солдатах? Боятся разложения?

— Я не знаю, чего они боятся и для чего это делается, но смею вас заверить, что такие вещи устраиваются довольно-таки часто.

— Ну хорошо… А теперь скажите-ка, сколько в Пошатне танков и бронетранспортеров?

Пленный рассказал. Его показания совпали с данными бригадной разведки.

Слушая показания пленного, Черноусов хмурился и морщил свой широкий лоб. О том, что в Пошатне стоит целый танковый батальон, Черноусов уже знал. Но сведения о том, что в минувшие сутки в этом населенном пункте появились две карательные роты эсэсовцев, для него были неприятной новостью. Внутренний голос подсказывал ему, что гитлеровец не обманул его и что в связи с этим надо действовать более обдуманно, а может быть, и принять какое-то новое решение. «Кто знает, как все обернется, — размышлял Черноусов. — Силы слишком неравные. Не вернуться ли обратно, к себе в лес, сохранить людей для более выгодного боя?.. Ну конечно, так надо будет и сделать», — решил он и уже хотел было отдать приказание старшему адъютанту батальона капитану Майбороде, но тут же устыдился своей минутной слабости. «Надо дать гитлеровцам бой, уничтожить их танки и бронетранспортеры: двум смертям не бывать, а одной не миновать», — подбодрил себя Черноусов и снова заговорил с пленным:

— Сколько постов в селе?

— Точно не знаю. Очевидно, около десяти.

Черноусов подробно расспросил пленного, где эти посты расположены и когда они меняются. Танкист охотно рассказал.

Но когда майор предложил ему показать разведчикам дом, где расположен штаб, пленный заколебался. Он уронил голову на грудь, вздохнул и спросил:

— А что вы потом со мной сделаете?

— Я отпущу вас, если все, что вы сообщили мне, правда.

— Ну хорошо.

— Лейтенант Куско! — заговорил по-русски Черноусов.

— Я, — отозвался офицер.

— Сидорова во главе разведки опять пошлите в село. Пусть возьмут себе в проводники вот этого солдата.

— Как? — удивился ротный.

— Ничего, ничего, — успокоил его комбат. — Этот проведет. Но, на всякий случай, рот опять ему заткнуть. Нужно, чтобы наши люди в первую очередь уничтожили штаб и штабных офицеров, тогда нам легче будет расправиться с остальными.

— Понятно!

— Ваша же рота идет следом за разведкой, скрытно пробирается к танкам, и когда разведчики начнут бросать гранаты, вы, не медля ни секунды, начинайте поджигать танки! Ясно?

— Понимаю.

— Вот так! Давайте выполняйте!

…Через полчаса батальон Черноусова окружил со всех сторон Пошатню. Солдаты лежали в огородах, за амбарами, в садах и ждали сигнала атаки, но сигнала все еще не было. Черноусов начал уже было беспокоиться о своих разведчиках, которые должны были совершить налет на штаб. Однако его опасения были напрасны. Сидоров давно уже был около штаба, снял часового и уже хотел было бросить в окно гранату, но Кухтин остановил его.

— Подожди, — шепнул он ему на ухо.

— Ну?

— Вот тут в легковичке банка с бензином лежит. Давай дом обольем бензином и подожжем. Тогда наверняка ни один не спасется.

— Давай, — тихо отозвался Сидоров и, достав из машины бидон с бензином, облил им дверь, а остаток поставил у входа.

— Лешка! — снова вкрадчиво шепнул Кухтин.

— Ну что еще?

— А что с пленным делать?

— Из рабочих, видать, пленный-то, да и майору все правильно рассказал. В тыл его надо отправить.

Сидоров тихо отошел от Кухтина, взял танкиста за руку, отвел в сторону и сказал, нажимая рукой на плечо:

— Ложись вот здесь и не рыпайся.

— Ну что ты возишься?.. — упрекнул его Кухтин.

— Спички приготовь, — ответил ему на это Сидоров и, смело подойдя к окну, разбил кулаком стекло, бросил туда пять связанных вместе ручных гранат.

Раздался взрыв. Темное небо лизнули длинные языки. Через минуту загорелись и танки.

В селе снова установилась настороженная тишина. Но она длилась недолго. Из домов начали выскакивать полураздетые солдаты и офицеры, воздух огласился стрекотней автоматов, послышался звон стекол: кто-то из штабных работников выбил прикладом оконную раму, и все увидели, как из окна горящего дома выскочил весь охваченный огнем человек.

Кухтин прицелился и выстрелил…

Сотрясая воздух, в горящих танках начали рваться снаряды. Вслед за этим из большого дома, что был расположен напротив горевшего штаба, застрочил пулемет.

Парашютисты поспешили блокировать этот дом, но, прежде чем они успели это сделать, двое из них были убиты наповал.

Черноусов, видевший все это, приказал пулеметчику Шахудинову:

— А ну-ка, подвинься!

Шахудинов уступил место. Черноусов лег за пулемет, навел его на огрызавшийся огнем дом и выпустил длинную очередь.

Пулемет в доме смолк. Комбат приподнялся, вглядываясь в темноту. В тот же миг Шахудинов увидел, как у лежащего около разрушенного плетня бревна появилась какая-то тень. Это был раненный в перестрелке ефрейтор. Он приподнялся и навел автомат в спину комбата. Еще какая-то доля секунды — и последует выстрел. Шахудинов рванулся, прикрыл своей грудью комбата, и сейчас же раздался выстрел.

Солдат покачнулся, зажал рукою простреленную грудь и медленно опустился на землю.

Черноусов поспешно обернулся и увидел, как, неуверенно держа в руке автомат, раненый гитлеровец снова целился в него.

Майор выстрелил, и гитлеровец уронил автомат. Потом комбат склонился над Шахудиновым, приподнял его обмякшее тело, заглянул в лицо. Оно было без признаков жизни.

Черноусов бережно опустил солдата на землю.

— Что с ним? — подбежав к комбату, спросил ординарец Ванин.

— Убит, — тяжело выдохнул Черноусов. — Командира своей грудью прикрыл.

Он не сказал, что этим командиром был именно он, Черноусов, но Ванин понял это и без слов.

…Через полчаса батальон по размытой дороге возвращался домой. Впереди шагал сгорбленный и угрюмый майор, за ним следом на сделанных из плащ-палаток носилках несли Шахудинова и других погибших в этом бою парашютистов.

Шли очень тихо. А на рассвете, когда тусклое небо озарили первые блики восходящего солнца, Черноусов остановил батальон. Здесь же, у дороги, наскоро вырыли братскую могилу, положили в нее погибших товарищей. Над могилой никто не произносил речей и не салютовал, но эти похороны навсегда остались в памяти майора Черноусова.

После разгрома гитлеровцев в селе Пошатня батальон Черноусова два дня отдыхал. Солдаты жгли костры, стирали белье, сушили его, приводили себя в порядок.

Позади остались бои, выстрелы, размытые дождями дороги. По утрам солдат будят птицы, приветливо шумят высокие сосны, пахнет смолой и прелью.

Сидоров сияет: вчера самолет доставил почту, он получил еще два письма в голубых конвертах. Разумеется, письма были от Ани. Радовало Алексея Сидорова еще и то, что с этим же самолетом Москва прислала отличившимся награды и сегодня в полдень заместитель командира бригады подполковник Рыбин будет вручать ордена и медали.

Волновался и Кухтин. Сегодня ему дадут первый за все время пребывания на фронте орден. Необычными были для него и нашитые на полевые погоны сержантские лычки и должность командира отделения. И вот теперь, в ожидании общебатальонного построения, Кухтин в стороне от друзей бродит по лесу в надежде встретить Настю, поделиться с ней своей радостью. Но Настя почему-то не появляется. «А ведь обещала», — посматривая на часы, раздумывает Кухтин. Он не замечает того, как Настя, осторожно вынырнув из-за дерева, бесшумно остановилась у него за спиной. Она обвивает его шею своими теплыми упругими руками, прижимается к нему, нежно шепчет:

— А вот и я.

Кухтин целует девичью руку, прижимается к ней щекой, потом, оглядевшись по сторонам, отстраняется и взволнованно говорит:

— Ты что это белым днем обнимаешься?

— А что особенного? — улыбается раскрасневшаяся Настя и вскидывает на него свои лучистые, большие, синие глаза.

— Заметят, смеяться будут.

— Ну и пусть!

— Нельзя. Я ведь теперь командир отделения, — с важностью произносит Кухтин.

Настя громко хохочет.

— Я правду говорю. Раз командир, то и держи себя солидно, чтоб никаких разговоров лишних не было, — продолжает Кухтин, и Настя раздумывает, шутит он или говорит все это всерьез.

Девушка с интересом рассматривает блестящие золотом лычки на погонах любимого.

— Ой! Тебя же поздравить надо, — снова улыбается она и протягивает Кухтину пухленькую белую руку. — Значит, уже сержант?

— Пока младший.

— Молодец, Митя! Я рада за тебя. А ты доволен?

— Да все бы ничего, если бы ответственности не прибавилось. Теперь ведь у меня десять человек. За каждого головой отвечаю, — все с той же важностью говорит Кухтин.

— Ничего, справишься. А в случае чего Алексей поможет.

— Некогда ему. Он ведь теперь тоже поднимай выше: со вчерашнего дня вместо погибшего лейтенанта взводом стал командовать.

— Ух ты! — удивилась Настя.

— А что? Не заслужил разве? Алешка — правильный человек. С ним в огонь и в воду не страшно. Если не веришь — спроси, тебе про это всяк скажет. И комбриг его тоже очень любит. Тут как-то при всех, как сына родного, обнял его, расцеловал и говорит: «За твою храбрость, товарищ Сидоров, и находчивость в бою присваиваю тебе звание старшего сержанта». Что и говорить, заслужил парень. И командир из него толковый выйдет. Ты, Настенька, смотри не забудь только: как увидишь Алексея, поздравь его.

— Ну как же! Конечно, поздравлю.

— А теперь иди. У нас сейчас общебатальонное построение — награды вручать будут.

— Правда?

— Ну вот еще, не верит. Смотри, вон и комиссар Рыбин уже пришел.

— Значит, и тебе тоже?.. — обрадовалась Настя.

— Должны. А там кто их знает. Ну иди, иди!

— Постой! А посмотреть нельзя, как вручать эти награды будут?

— Что ты, что ты! — испугался Кухтин. — Как увидят тебя, и скажут: вон, глядите, кухтинская уже здесь.

— Ну и не надо! — обиделась Настя и, чтобы не показать навернувшихся слез, торопливо зашагала в расположение своего отряда.

— Постой, Настенька, подожди! — спохватился Кухтин.

Но Настя уже скрылась между деревьями.

Следующий день был ясным и солнечным. И хотя осеннее солнце светило не так ярко, как это бывает в июне, пулеметчик Будрин вдруг решил загорать. Над ним стали было подшучивать, но он, не обращая на товарищей внимания, снял рубашку и, подставив солнцу спину, задремал на густо запорошенной багряной листвою опушке леса.

Здесь же, в двух — трех метрах от него, грелись на солнце и солдаты кухтинского отделения, а вместе с ними по старой привычке и новый командир взвода Алексей Сидоров. Они так же, как и Будрин, подставив солнцу спины, лежали на устланной желтыми листьями земле, ведя неторопливую беседу. О чем? Они и сами не знали этого.

Мимо прошагал Колодченко со своим ординарцем. Он что-то рассказывал своему ординарцу, и тот радостно улыбался. Затем в просвете между деревьями показался сержант Ванин. Сидоров окликнул его. Ванин подошел, присел рядом с ним.

— Ты помнишь, Алеша, того немца, что с поста в Пошатне снял? — спросил он Сидорова.

— Какого немца? Я ведь их там двух снял.

— Ну того, что майор допрашивал.

— А-а! Помню. Ну так что?

— К нам пришел.

— Брось ты, выдумываешь все, — недоверчиво произнес Алексей.

— Жди, перейдет, — так же недоверчиво отозвался Кухтин.

— Вот чудак! — удивился Ванин. — Честное комсомольское, не вру. Точно! Перешел к нам, да еще и трех других с собой привел. Я ведь их только что видел.

— Ну коли так — это уж хорошо! — заулыбался Алексей.

— Чего же здесь хорошего? — возразил Кухтин, поглаживая рукой свою блестевшую золотом, коротко остриженную голову. — Возись теперь с ними.

— Эх ты, Кухтин! — нараспев протянул Сидоров. — Отсталый ты человек. И ничего ты, видать, в политике не кумекаешь. А это, брат ты мой…

— Событие?

— А то как же.

— Подумаешь, событие какое! Четыре преступника пришли с повинной. А я бы…

— Дело не в количестве, а в самом факте, — перебил его Сидоров. — Если нам, парашютистам, товарищ младший сержант Кухтин, гитлеровцы начинают сдаваться, то это говорит о многом. Это уже говорит о том, что сознание немецкого солдата начинает раздваиваться, потерял он веру в своего фюрера, разлагаться начинает. А коль солдат начинает сомневаться в своих силах, перестал верить своим руководителям, то это уже не солдат. Воевать он начнет с опаской, назад без конца оглядываться и больше уже будет беспокоиться не за свою родину, а за свою собственную шкуру. Вот ведь в чем дело!

— Все правильно Лешка разъяснил, — авторитетно заявил подсевший к ним пулеметчик Василий Будрин.

— Не Лешка, а товарищ командир взвода, — поправил его Кухтин.

— Виноват. Все не привыкну никак.

— То-то, — засмеялся Кухтин. — У меня чтоб дисциплину по всем правилам исполняли.

— Так вот я и говорю, — продолжал Будрин. — Наш командир взвода товарищ старший сержант Алешка Сидоров все правильно разъяснил.

Солдаты заулыбались. Будрин, не замечая этих улыбок, поднялся, надел гимнастерку и, застегивая пуговицы, продолжал:

— Я тоже так думаю. Гитлеровец теперь не тот, что в сорок первом году. Тогда ведь они все больше нахрапом лезли. Такие, черти, самоуверенные были. Помнится, взяли мы под Ржевом одного такого. Прямо посмотреть не на что. И что вы думаете? Стал его наш комбат допрашивать, а он ему предлагает: дескать, если хотите, господин офицер, живым остаться, то сдавайтесь мне со всем своим батальоном, а я, говорит, за это похлопочу перед своим начальством, чтобы вас крестом наградили. Вот, брат, какими они нахалами в начале войны были. Или вот еще один случай был…

— Подожди, Вася, помолчи немного, — вытянув свою длинную шею, перебил его Кухтин. — Вроде кто-то кричит?

Солдаты насторожились. Слева, метрах в пятидесяти от них, в густом кустарнике кто-то возился. Явственно доносился хруст сломанных кустов.

— А ну, пойдем посмотрим! — предложил Сидоров.

— Пошли! — торопливо вскочив с земли, отозвался Кухтин.

Они подошли к кустарнику, раздвинули его и увидели сцепившихся в драке двух человек, одетых в красноармейскую форму.

— Это еще что такое? — сердито закричал Сидоров, видя, как один из них, подмяв под себя другого, выхватил финку.

Сидоров бросился вперед, чтобы разнять их, но в это время в воздухе мелькнуло отполированное лезвие ножа, а вслед за ним прижатый к земле человек тяжело простонал. Сидоров схватил за шиворот преступника, скрутил ему руки и только после этого взглянул на неподвижно лежавшего на земле человека.

— А-а! — удивленно вскрикнул Алексей, признав в нем ординарца Колодченко. — За что же он тебя?

Партизан поднял с земли голову, вскинул уже тускнеющие глаза на Сидорова.

— Командира спасите… — и умер.

Сидоров сначала подумал, что это поссорились между собою партизаны, но когда он услышал из уст умирающего просьбу спасти Колодченко, догадался, что это был налет диверсантов, переодетых в красноармейскую форму. Но где же Колодченко? Он осмотрелся по сторонам и неожиданно услышал шум в чаще.

— Скорее туда! Колодченко спасайте! — закричал он изо всех сил.

Кухтин, Будрин и Ванин, ломая кусты, бросились на выручку партизанского вожака. Вдруг раздался выстрел.

Кухтин вздрогнул: «Не успели!» И тут же, увидев медленно поднимавшегося с земли Колодченко, облегченно вздохнул.

Командир отряда, имевший привычку носить пистолет не в кобуре, а за поясным ремнем, долго не мог выхватить его. И когда ему это удалось, он выстрелил в бок навалившегося на него человека.

Колодченко встал, отряхнулся и, встревоженно посмотрев в кусты, тихо спросил:

— А что с Михаилом? Жив?

— Убили, — так же тихо сообщил Кухтин.

Лицо командира отряда стало хмурым. Он как-то сразу обмяк, сгорбился и, все еще тяжело дыша, растерянно смотрел поверх голов стоявших парашютистов куда-то вдаль. И было в этом взгляде такое, что даже страшно стало видевшему виды Будрину. Но вот Колодченко перевел взгляд на Кухтина.

— Покажите мне его.

Он подошел к распластанному на земле телу своего ординарца, склонился над ним, поцеловал его в уже остывшие и начавшие синеть губы и попросил перенести его в расположение отряда.

Кухтин тотчас же выделил людей, затем вместе с командиром отряда подошел к скрученному Сидоровым убийце. Заглянув ему в лицо, Колодченко сразу же признал в нем одноглазого полицая Тришку Наливайко. Весь побагровев, Колодченко устало опустил занесенный было кулак.

— Руки о тебя, паразит, пачкать не хочется! А надо было бы тебе и другой глаз выбить. Но теперь уж ни к чему. Теперь лучше вздернуть тебя на первом попавшемся суку. Сегодня же осудим тебя и вздернем.

— А кто это такой? — поинтересовался Кухтин.

— О-о-о! Это штучка важная. Давно мы за ним охотились, да никак не удавалось прихватить. А вот теперь и попался. Это тот самый Тришка, который Савелия и Каурова под виселицу подвел.

Услышав это, Кухтин даже побледнел. Он подскочил к Тришке и, широко размахнувшись, хотел было ударить его, но Колодченко схватил его за руку.

— Не надо, хлопец. Не пачкай руки.

— Товарищ командир отряда! — вынырнув из кустов, сказал сержант Ванин, держа в руках какие-то бумаги. — А второй-то похоже что фашист. Вот возьмите его документы.

— Точно, гитлеровец, — отозвался командир отряда. — Когда душил меня, все время по-немецки ругался.

Тришку Наливайко привели к Захарчуку. Из допроса выяснилось, что гитлеровцы специально подослали его в лес, чтобы потихоньку убить Колодченко, Захарчука и Черноусова. Все это должно было быть сделано накануне праздника 7 ноября. В день годовщины Октября намечался полнейший разгром парашютистов и партизан. Посылая в лес полицая, гитлеровцы предварительно привели его в надлежащий порядок, после которого его трудно было распознать: вместо выбитого глаза ему вставили стеклянный, выкрасили волосы и заставили полицая отпустить небольшую бородку. Вот в таком перелицованном виде Тришка и стоял сейчас перед комбригом.

— Так, значит, вы отрицаете, что выдали группу наших воинов и партизан? — спросил полковник.

— Наговоры все, честное слово, наговоры.

— Ну ладно! Хватит разыгрывать комедию, — сурово сказал комбриг и, подозвав к себе дежурного по штабу, приказал: — Соберите военный трибунал.

Через несколько дней поздней ночью батальон подняли по тревоге, построили и куда-то повели. Куда — никто из солдат не знал.

Шли долго, всю ночь. И только утром, когда очутились в незнакомом заболоченном лесу, солдаты узнали, что по приказу командования фронтом парашютисты должны захватить плацдарм на правом берегу Днепра. Ожидалось наступление наших войск.

В ту же ночь из штаба фронта прилетел к десантникам самолет связи. Прибывший представитель фронта вручил Захарчуку приказ командующего. Командующий фронтом приказал внезапным ударом с тыла овладеть опорными пунктами гитлеровцев на правом берегу Днепра — селами Свидовки, Секирна, Елизаветовка и Лозовок. От Захарчука требовали с захватом этих сел обеспечить беспрепятственную переправу через Днепр полевых частей Советской Армии. Захват плацдарма на правом берегу Днепра — это и было то, ради чего бригаду сбросили в тылу противника.

Все оживились. Офицеры совещались, обдумывая каждую деталь предстоящего боя, наносили на карты маршруты скрытых подходов к вражеским гарнизонам, проводили в подразделениях беседы. Солдаты проверяли оружие, смазывали его, запасались патронами.

— А бой, полагаю, жарким будет, — смазывая замок своего пулемета, говорил Кухтину Будрин.

— Надо, думать, — отозвался младший сержант.

Будрин еще что-то хотел сказать, но Кухтин перебил его. Увидев шагавшего к ним парторга батальона Котова, он оживленно крикнул:

— Смотри, ребята, опять парторг к нам идет!

Все обернулись.

— По лицу вижу, хорошую весточку несет, — вставил Будрин.

— Город небось какой-нибудь взяли, вот и спешит сообщить.

— Еще раз здравствуйте, товарищи! — подойдя к солдатам, поздоровался Котов.

Все моментально вскочили.

— Сидите, сидите, — попросил он. — Я к вам вот зачем пришел. Сегодня в семь часов в расположении третьего батальона будет общебригадное партийное собрание. Так что всех коммунистов прошу к этому времени быть.

— У-у, — разочарованно протянул Будрин. — А мы думали, вы нам, товарищ гвардии старший лейтенант, сообщите что-нибудь такое…

— Город ему хотелось еще какой-нибудь взять, — пояснил Кухтин. — Ничего новенького по радио не передавали?

Парторг — это был узкоплечий, с живыми темными глазами и выпуклым морщинистым лбом офицер — улыбнулся.

— Аппетит, товарищи, у вас неплохой. Сегодня наши три больших города на Украине взяли. Так нет же — вам все мало.

— Да ведь хочется, чтобы быстрей ему по шапке надавать, — пояснил Будрин.

— Я понимаю! — ответил парторг. — Но ведь это не так уж просто. Здорово еще сопротивляется. Ни одного метра земли без боя не отдает.

— Заставим! Все отдаст, — уверенно сказал Сидоров.

— Правильно! Еще неделька-другая — и погоним мы его с Правобережной Украины, а потом и за его логово возьмемся. Так ведь, товарищи?

— Да в этом никто не сомневается, — ответил Будрин. — Думается мне, что скоро очень жарко будет. Так жарко, что он и места себе не найдет на земле. Податься-то ему ведь некуда.

— Да-а, — протянул Кухтин. — Если все по-хорошему будет и союзники наконец раскачаются, то его можно будет зажать в кольцо со всех сторон, тут и конец ему придет.

— И пожалеет он тогда, что на нас руку поднял, — добавил Будрин. — Право слово, пожалеет.

— Уже жалеет, — сообщил парторг. — Сами пленные об этом говорят. Только, как это говорится в пословице: близок локоток, да не укусишь! Так и у них получилось. Опомнились, да поздно.

— Осечка, можно сказать, вышла, — вставил Кухтин и громко засмеялся.

В воздухе послышалось ровное гудение моторов. Все подняли вверх головы и стали всматриваться в ясное, по-осеннему холодное небо. Сначала слышался только все нарастающий гул моторов, но самих самолетов не было видно. Но вот они, наконец, появились, и Кухтин что есть силы закричал на весь лес:

— Наши, ребята! Честное слово, наши. Смотри, вон даже звездочки видны.

— Ладно, не ори! И без тебя видим, что наши.

— Наверное, чего-нибудь приметили и сейчас раздолбают, — объявил Будрин.

— А ты думал как же! Не ради же прогулки полетели, — опять проговорил Кухтин.

— Отрадно! Очень отрадно! — присоединил свой голос Котов. — Днем такой массой летают. Это уже о многом говорит. Это уже факт нашего преимущества в воздухе, товарищи. Понимаете ли вы важность всего этого?

— Ну а как же, товарищ гвардии старший лейтенант, — отозвался Сидоров. — Что ж мы, маленькие, что ли?

Парторг почему-то вздохнул.

— Вот увидел наши самолеты — и такое теперь на сердце, — он провел рукой по своей груди, — что будто дома побывал. Вроде как бы мать свою родную увидел. Правда!

— А мне даже закурить захотелось, — объявил Кухтин и достал сигареты.