На берегу Днепра

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Гришутка — тот самый пастушок, который нашел сброшенные при высадке десанта пулеметы, — быстро поправлялся, и Черноусов решил отослать его домой. Правда, он уже привык к мальчику, ему было жаль расставаться с ним, но сделать это было необходимо. Впереди предстояли жестокие бои, и Черноусову не хотелось снова подвергать опасности жизнь мальчика.

Пастушка вызвали к комбату. Черноусов усадил его рядом с собой на грубо сколоченную скамейку, ласково оглядел его с ног до головы и сказал:

— Ну, а теперь пора тебе домой.

Мальчик растерянно поднял глаза на майора. В батальоне все уже считали его своим воспитанником, солдаты сшили ему красноармейский костюм — и вдруг нужно уходить. На глазах мальчишки навернулись слезы, и он, смахнув их, решительно проговорил:

— А я не пойду.

— То есть как это не пойдешь? Раз я говорю, значит так нужно. И вообще… с нами опасно. Могут убить.

— Ну и пусть, я смерти не боюсь.

— Не говори глупостей, — майор привлек к себе мальчика, погладил его по белесой голове. — Учиться тебе надо, Гриша.

— А где учиться-то? Сожгли нашу школу. Нет, домой я не хочу. И опять же фрицы там, полиция. Еще узнают, что у вас был, — матери несдобровать тогда.

— А ведь мальчонка прав! — вступил в разговор, приподнявшись с нар, где он лежал до сих пор, командир роты Куско. — Появись он сейчас в селе, ему сразу допрос учинят. Это точно, товарищ майор. Пусть еще пока поживет у нас, а там видно будет.

И пастушонок остался в батальоне. Его зачислили на все виды довольствия, научили стрелять из пистолета, ходить по азимуту, познакомили с устройством автомата и ручной гранаты.

Мальчик оказался способным и любознательным. Он все хотел знать, его все интересовало.

— Молодец, Гришутка! — как-то похвалил его Сидоров. — Хорошо знаешь материальную часть винтовки. И стреляешь тоже прилично.

— Это что… — нараспев протянул Гриша. — Не больно хитрая наука. Из нее всяк стрелять сможет. Вот если бы еще и из пулемета научиться, было бы здорово.

— Ишь ты чего захотел! — засмеялся Сидоров.

— А что! Думаете, не смогу?

— А зачем тебе это?

— Ну мало ли зачем! На войне пригодится.

Мальчик подсел к Сидорову, заискивающе посмотрел ему в глаза.

— Научите, дядя Леша. Вам же нетрудно это. Вы все умеете.

— Разве и вправду попробовать?

— Научите, дядя Леша, — оживился Гриша. — Я вас очень прошу — научите.

Алексей молча взял пастушка за руку, привел его к Будрину и сказал:

— Мальчонка интересуется пулеметом. Может, не поленишься — возьмешь его к себе в ученики.

— Да ты что! — удивился пулеметчик. — Смеешься?

— Зачем смеяться? Вполне серьезно. Пусть поучится. Это ему не повредит.

Будрин хотя и поломался, но обучать мальчонку стрелять из пулемета стал.

Как-то Будрин должен был участвовать в налете на автоколонну гитлеровцев. Командир роты приказал ему вместе с Уваровым прикрыть огнем своего пулемета группу партизан, в задачу которых входило нападение на автоколонну.

Ранним утром Будрин и Уваров собрались в путь-дорогу; партизанская группа вышла еще раньше. Около землянки появился заспанный Гриша.

— Ты чего так рано? — спросил его Будрин.

— А я с вами, — ответил мальчик.

— С нами нельзя, — строго заметил Будрин.

Гришутка с недовольным лицом отвернулся и пошел в землянку.

Через некоторое время, оглянувшись, Будрин увидел, что мальчик идет за ними.

— Я что сказал! — прикрикнул на него Будрин. — Сейчас же возвращайся в лагерь.

Мальчик, потупив взор, молчал.

— Ну?

— А если с вами что случится — кто поможет?

— Это тебя не касаемо. Ступай в расположение части. И впредь чтоб никаких вольностей. Понятно?

Со стороны шоссе послышался выстрел, за ним второй, третий. Будрин и Уваров насторожились.

— Похоже, наши на фашистов наткнулись, — сказал пастушок.

— А может быть, наоборот? — в раздумье произнес Уваров. — Ну ладно, ступай домой!

Будрин и Уваров заторопились к шоссе. Раздался оглушительный взрыв, и высоко в небо взмыл столб огня и черного дыма. Видимо, автоколонна появилась раньше, чем предполагалось по донесению разведки.

Бой у обочины шоссе продолжался недолго. Часть вражеских солдат была убита, другие же, побросав оружие, скрылись. Партизаны преследовать их не стали. Они перешли через шоссе и направились к железнодорожному полотну.

Гриша присел на полусгнивший пенек и задумался. «А зря Будрин так, — рассуждал мальчонка. — Я бы еще как пригодился». Но делать было нечего. Мальчик уже считал себя солдатом, а солдат должен повиноваться. Гриша посидел еще немного, полюбовался ярко горящими бензовозами и уже хотел было идти в лагерь, но тут неожиданно услышал шорох и, оглянувшись, разглядел притаившегося за деревом гитлеровца.

Гришутку охватил страх. Но уже в следующее мгновение он спохватился, сполз с пенька и укрылся за толстым стволом могучей сосны. Мальчик прижался к дереву и затаил дыхание. Он настолько растерялся, что даже забыл про висящий у него на ремне новенький бельгийский кольт — подарок одного из партизан.

Захрустел валежник. «Сюда идет», — решил мальчонка, и хотя ему было очень страшно, он все-таки решился выглянуть из-за дерева. И когда он сделал это, на душе у него стало спокойней. Гитлеровец его не видел. Он сам пугливо озирался по сторонам. Гриша успел заметить, что это был офицер в чине майора. Разглядел он и то, что гитлеровец сильно припадает на левую ногу и что лицо у него покрыто капельками пота. «Ранен, наверно!» — мелькнуло в голове мальчика. Рукой он случайно коснулся кобуры пистолета и, вдруг вспомнив, что у него есть оружие, обрадовался этому открытию. Пастушок осторожно вынул из кобуры пистолет, тихонько взвел курок и стал ждать, что будет дальше.

Все так же припадая на левую ногу, офицер сделал еще несколько шагов и тяжело опустился на землю по соседству со стоявшим за деревом пастушком. Гриша слышал теперь его тяжелое, прерывистое дыхание. Очень хотелось выглянуть из-за дерева и посмотреть, что он там делает, но это было опасно. А майор, между тем, ничего не подозревая, положив на мох рядом с собой пистолет, стал снимать сапог. Он сидел к пастушку спиной, в каких-то трех шагах, не больше. И когда мальчик, наконец, выглянул из-за дерева и увидел лежащий на земле никелированный пистолет офицера, он загорелся желанием обезоружить его.

В лесу было тихо. Где-то вблизи, на вершине сосны, стучал своим крепким клювом дятел, пели птицы, на шоссе около догорающих бензовозов что-то шипело. Гриша затаил дыхание, опустился на колени и стал подбираться к гитлеровцу. Вытянув дрожащую от волнения руку, он прикрыл ею холодное тело вражеского пистолета. Потом так же бесшумно встал, приставил к затылку гитлеровца дуло пистолета и крикнул что есть мочи своим срывающимся мальчишеским голоском:

— А ну, сдавайся!

По телу майора пробежал озноб, но он не обернулся.

— Ну чего сидишь? — смелее крикнул Гриша, ткнув при этом дулом пистолета в затылок растерявшегося гитлеровца. — Руки вверх, тебе говорю, и не шевелись!

Офицер подчинился. Гриша облегченно вздохнул. Но что делать с гитлеровцем дальше, он не знал.

«Выстрелить? — мелькнуло в голове. — Нет. Подожду пока. Попробую его живым к своим доставить. По всему видать — персона важная». И мальчик приказал пленному:

— А теперь вставай!

Офицер выполнил и эту команду, но когда Гриша приказал ему двигаться вперед, гитлеровец сделал только два шага и грузно рухнул на землю.

Мальчик испуганно шарахнулся в сторону. Он был уже не рад, что связался с этим офицером. Ему даже показалось, что пленный нарочно лег на землю и уже что-то замышляет против него. «А что, если у него есть еще оружие? Надо бы обыскать его. Но как? Он же здоровый, одной рукой со мной справится. Нет, к нему близко подходить не надо. Хитрит он что-то».

Офицер лежал на земле лицом вниз и тихо стонал. «Притворяется», — подумал Гриша и, осторожно приблизившись, легонько толкнул его ногой в бок.

— Ладно тебе, не ной! Меня не обманешь. На хитрого я сам хитрый.

Офицер приподнялся, сел и, должно быть, тут только рассмотрел, что имеет дело с мальчиком. Да, действительно, он был взят в плен безусым мальчишкой. И это открытие привело его в ярость; он поднялся на ноги и, потрясая в воздухе кулаками, стал приближаться к пастушку.

Гриша, отскочив в сторону, выстрелил. Пуля просвистела возле виска рассвирепевшего офицера.

Пленный опомнился, остановился.

— Если сделаешь еще хоть один шаг — застрелю! — дрогнувшим от волнения голосом предупредил пастушок.

Майор, прикусив губу, молчал. Это был немолодой, очень высокий, круглолицый человек. Лицо его с широкими сросшимися на переносице белесыми бровями и крупным горбатым носом было потным и грязным.

— Ну! — решительно сказал пастушок. — Чего стоишь? Пошли к моему командиру.

— Я не могу, — плохо выговаривая русские слова, ответил гитлеровец. — У меня нога прострелена.

— А ну, покажи! — Гриша перевел взгляд на его ноги.

На левой ноге сапог гитлеровца был наполовину снят, и Гришутка только теперь понял, почему офицер так плохо шел.

— Снимай сапог.

Пленный, присев на землю, молча снял сапог. Гриша увидел окровавленную икру.

— Тоже мне рана! — презрительно протянул пастушок. — В мякоть чуть-чуть царапнуло, а он и нос уже повесил. С такой раной, если тебя только отпусти, до Берлина без оглядки добежишь. На-ко вот бинтик, перевяжи ногу. А сапог свой сюда кидай. Он тебе сейчас не нужен. Без него тебе ловчей идти.

Высокий ломкий мальчишеский голос пастушка явно раздражал майора. Лицо его подергивалось от злости.

— Давай, давай поторапливайся! — прикрикнул пастушок. — А то ведь я рассердиться могу. Я человек страсть какой серьезный.

И Гриша повел пленного через лес. В балке около лесного говорливого ручья гитлеровец сделал попытку бежать. Он кинулся в сторону и, низко пригнувшись, юркнул в кусты. Однако Гриша без особого труда догнал офицера и, пригрозив пистолетом, снова заставил идти в сторону лагеря. Оба они устали и тяжело дышали.

На небольшой полянке, окаймленной приземистыми елками, сделали привал. Майор сел на мох, вынул из кармана сигарету и с жадностью закурил. Гриша присел в десяти шагах от него, достал из-за пазухи черствую краюху хлеба, стал есть.

Майор бросил окурок и посмотрел на хлеб. Гриша решил поделиться с ним своим скромным завтраком. Молча разломав кусок пополам, он приблизился к гитлеровцу и, держа в правой руке пистолет, левой протянул хлеб:

— На, подкрепись!

Майор, ни слова не говоря, взял у мальчишки хлеб, стал есть.

Солнце уже взошло на середину неба. Оно заливало поляну своими яркими лучами.

— Надо спешить. Пошли! — объявил Гриша.

— Мне трудно идти, — коверкая русские слова, сказал майор.

— Так я тебе и поверил, — насмешливо протянул пастушок. — Если бы и вправду нога болела, не убегал бы. А то такого стрекача задал, что еле-еле догнал тебя. Ну, шевелись, тебе говорю, шевелись! — Гриша угрожающе навел на офицера пистолет.

Гитлеровский офицер нехотя поднялся с земли.

— Ну, чего стоишь? — снова прикрикнул Гриша. — Давай двигайся! Я же вижу, хитришь ты все.

Пленный, смотря куда-то вдаль, поверх головы пастушка, сделал вид, что не понимает его слов. Его круглое, чисто выбритое лицо вдруг подобрело, расплылось в радостной улыбке, глаза как-то неестественно засияли.

— Ну, ты что? — строго спросил его Гриша. — Чего ухмыляешься?

Пленный что-то закричал по-немецки, обращаясь к кому-то за спиной мальчика.

«Фашисты!» — с ужасом решил Гриша и обернулся.

И в ту же минуту офицер подскочил к нему, сбил с ног, стал отнимать пистолет.

— Обманул меня фриц, обманул! — чуть ли не плача, отчаянно закричал пастушок.

Мальчонка извивался весь, пытался выскользнуть из-под навалившегося на него офицера, но безуспешно. Офицер сел на него и, ломая руку, отнимал пистолет.

Еще секунда-другая, и он будет обезоружен. Гриша напряг последние силы, нажал курок.

Раздался выстрел. Лицо гитлеровца побледнело, судорожно затряслась правая щека. Однако в эти последние секунды своей жизни он дотянулся рукой до горла пастушка и с силой сжал его…

В глубокой, добротно построенной землянке комбрига было тесно и дымно. Пахло плесенью, смолой и махоркой. И то ли потому, что тусклый свет фонаря желтизной отсвечивал на лицах сидящих в землянке офицеров, или оттого, что почти все они эти двое суток подготовки к бою много работали, лица их казались утомленными. Полковник Захарчук поднялся из-за стола, щурясь от дыма, оглядел еще раз всех собравшихся и сказал:

— Я думаю, что больше говорить не о чем. Каждый из вас все хорошо продумал. Надеюсь, что возложенная на нас столь ответственная боевая задача будет выполнена. Да иначе, товарищи, и не может быть. С таким, как у нас, народом всего можно добиться… Плацдарм, с которого предполагается начать широкое наступление по просторам Правобережной Украины, мы должны захватить в точно установленное время. И если мы этого не сделаем, то грош нам цена. Плацдарм будет завоеван. Об этом уже знает каждый солдат и офицер, и об этом я еще раз напоминаю вам. Все, товарищи! Можете идти отдыхать. Причем обязательно отдохните, а то во время боя трудно будет. Как придете к себе, сразу же ложитесь.

Офицеры начали было расходиться.

— Разрешите, товарищ полковник, еще одну минуту.

— Ну что там у тебя? Давай выкладывай.

Майор Черноусов торопливо расстегнул планшет и, достав из него исписанный мелким почерком лист, доложил:

— Мы составили материалы для посмертного присвоения звания Героя Советского Союза Каурову. Подполковник Рыбин поддерживает наше ходатайство. А вот здесь материалы на других отличившихся…

— Да, да, — оживленно воскликнул Захарчук, — правильно сделали! Давай-ка сюда. Только почему такая спешка?

Черноусов смутился, перевел взгляд с комбрига на Рыбина, потом, снова посмотрев в глаза полковнику, ответил:

— Нам поручили захватить Свидовки. И вы сами понимаете — будет очень жарко. Многих может не остаться… У меня уже такая привычка: то, что можно сделать сегодня, никогда не откладывать на завтра.

— Хорошая привычка, — похвалил его полковник. — И то, что о своих подчиненных так заботишься, тоже приятно слышать… Иди, майор, отдыхай. Солдаты твои ордена получат.

Черноусов направился к выходу.

— Постой! — окликнул его полковник. — Не ты ли это уронил? — Комбриг поднял с пола голубой конверт и, пробежав его глазами, сказал: — Ну, конечно, твое. Письмо жинке.

— У меня нет жены, — смущенно протянул Черноусов, принимая от комбрига письмо. — Знакомая одна… Еще давно написал, перед вылетом сюда, да все никак не могу отправить.

— Что же так? Самолеты-то не раз к нам прилетали.

— Да не до писем было, товарищ полковник.

— Ну ничего! Вот захватим плацдарм, потом на отдых пойдем. Отпущу тебя на недельку к знакомой твоей…

Захарчук подмигнул Рыбину. Рыбин широко и откровенно улыбнулся.

— Спасибо, — смущенно проговорил Черноусов.

— А теперь иди. Отдыхай, майор! Завтра тебе бой вести надо.

Черноусов ушел.

Часовой просунул в землянку голову, сообщил:

— Начальник бригадной разведки капитан Соболев просит разрешения войти.

— Пусть войдет.

Соболев вошел, и полковник сразу же догадался, что он пришел не с хорошими вестями. Озадаченно вскинул на него свои острые глаза и комиссар Рыбин.

— Ну, что ты? — настороженно спросил Захарчук.

— Только что мои из Свидовок вернулись. Там появились танки. И очень много.

— Та-ак, — задумчиво протянул Захарчук. — А может, твои разведчики того… У страха глаза велики.

— Не думаю.

— Н-да! — не выпуская изо рта трубку, протянул Рыбин. — Обстановка осложнилась. И мне кажется, что нужно будет срочно связаться со штабом фронта и попросить их, чтобы это село хорошенько обработала наша авиация.

— Попросить не трудно, — скептически заметил полковник. — Только что из этого выйдет — неизвестно.

— А вы попробуйте, — посоветовал Рыбин. — Там народ с понятием. Должны нам помочь.

Хотя комбриг и приказал своим командирам батальонов непременно отдохнуть перед боем, никто из них, так же как и он сам, в эту ночь не сомкнул глаз. У всех нашлись дела.

Черноусов вдруг узнал, что в роте лейтенанта Куско неисправно одно противотанковое ружье и что сам ротный возится с ним, но устранить повреждение не удается.

— А ну, пойдем посмотрим, что там такое! — сказал комбат ординарцу Ванину.

Они вышли из землянки и зашагали вдоль длинной улицы выстроенных в ряд шалашей. В шалашах потрескивали костры, дым стелился по лесу.

Ночь была тихой, безветренной, и Черноусов отчетливо слышал мерное похрапывание спящих в шалашах солдат. «И многие, может быть, в последний раз так спят. Что-то будет завтра?» — мелькнуло в голове Черноусова. И совсем неожиданно ему припомнился пастушок Гриша, труп которого недавно нашли в лесу рядом с трупом гитлеровского майора. Смышленый, любознательный мальчуган с милым, умным лицом… Кто бы вышел из него? Комбайнер, садовник, ученый, артист? И ведь этой смерти могло не быть, если бы он, Черноусов, вовремя и строго предупредил бы своих людей. Да, да, воевать надо умело! Кровь неизбежна на войне, но от командиров зависит, чтобы не было напрасно пролитой крови.

Слева в шалаше кто-то непрерывно и мучительно кашлял. Кашель был сухой, очень глубокий, глуховатый. Черноусов подошел к часовому, спросил:

— Кто это у вас так ухает?

— Автоматчик Наумов.

— Наумов? — переспросил Черноусов.

— Так точно, товарищ майор. Хворый он у нас.

Черноусов молча зашагал дальше. Фамилия эта ему была хорошо знакома, но лица бойца он не помнил.

— Что-то не помню такого. Каков он из себя, этот Наумов?

— Да такой высокий, худощавый. Помните, его еще тогда деревом придавило.

— А-а! Помню. Так что с ним?

— Легкие, должно, ему тогда отбило, вот и кашлять начал.

— А почему же раньше мне никто не доложил? Его на самолете в госпиталь надо было отправить.

— Лейтенант Куско тоже хотел это сделать, да только когда прилетел самолет, Наумова нигде найти не смогли. Не захотел расставаться с нами, спрятался. Вот сюда, товарищ майор, проходите. В этом шалаше лейтенант.

Черноусов и Ванин, пригнувшись, вошли в шалаш. В глубине его на срубленных ветках елей вповалку спали солдаты, а в левом углу, у самого входа, сидели старшина, бронебойщик Никаноров, лейтенант Куско и еще один автоматчик. Увидев комбата, они торопливо вскочили.

— Сидите, сидите, товарищи, — остановил их Черноусов. — Говорят, у вас что-то не ладится?

— Это насчет ружья-то? — спросил Никаноров.

— Да.

— Зря беспокоились. Мы тут хоть и попотели с товарищем лейтенантом, но все же отремонтировали.

— Что с ним было?

— Патроны плохо выбрасывало, товарищ майор. Теперь все нормально.

— А ну-ка, покажи.

Никаноров принес ружье, подал его комбату. Черноусов внимательно осмотрел его и, вернув ружье бронебойщику, сказал:

— Ну что же! Хорошо действует. Были бы только патроны, а оно послужит еще.

— Кстати о патронах, товарищ майор, — заговорил до сих пор не проронивший ни слова Куско. — На три ружья в моей роте только двадцать один патрон имеется..

— Знаю. Во всей бригаде такое положение. Если придется столкнуться с танками, то надо бить наверняка.

Помолчали.

— Ну, а настроение как у людей?

— Хорошее.

— А вот Никаноров что-то кислый сегодня. Не болен ли?

— Что вы, товарищ майор! Это вам просто показалось.

— Значит, настроение хорошее?

— Да какому ему еще быть, этому самому настроению? Одно оно у нас — пока немец топчет нашу землю, нет нам покою, и не будет. Значит, и думка-то у нас одна — расчихвостить его побыстрей, да за мирную жизнь опять приняться.

— Верно, Никаноров! Нет нам покоя, пока на нашей земле иноземцы безобразничают. Но только я не об этом тебя хотел спросить. Я хочу знать, как ты не заботишься, если, скажем, завтра на нас танки пойдут?

— Привыкли уже. Попервах, правда, оно боязно было. А теперь освоились. Другой увидит танк, задрожит весь. А зачем его бояться? Ежели у тебя хороший окоп, танк тебе ничего не сделает. Я по себе знаю. Утюжили меня в окопе. Правда, ощущение, надо прямо сказать, неважнецкое, и земля за шиворот сыплется, и шумит он дюже гадко, но зато как только съедет он с твоего окопа, ты тут не теряйся. Сразу же гранатой его долбанешь — и дух из него вон. Либо сразу же загорается, либо на одной гусенице краковяк начинает выделывать.

Майор засмеялся.

— Ну ладно, товарищи. Пойду. Надо будет хоть часок соснуть.

Но заснуть майору не пришлось. В землянке его поджидали уже начальник бригадной разведки капитан Соболев и солдат-разведчик.

— Чего вы здесь? — спросил их Черноусов.

— Комбриг прислал, — ответил, разворачивая карту, Соболев. — Доложить вам приказал, где стоят в Свидовках танки.

В это же самое время начальник штаба фронта, молодой, подтянутый генерал в роговых очках, чем-то похожий на ученого, развернул свою карту. Рядом с ним сидел командующий ударной армией генерал Науменко.

— Десантники в этом районе, — пояснил начальник штаба, — а вот здесь, — он отметил на карте карандашом, — саперный батальон уже готовит переправу. На все время боя этот батальон переходит в ваше распоряжение. Когда начнется переправа, ваша армия должна первой переправиться через Днепр. Там вас встретят десантники Захарчука.

— Ясно, — сказал генерал.

— В вашу задачу входит не только закрепиться на этом плацдарме, но и расширить его, вести активные наступательные бои за овладение городом Черкассы. Задача ясна?

— Так точно!

Генерал вышел из дома, сел в машину и поехал к себе в штаб. Но по дороге он передумал и приказал шоферу везти его к месту будущей переправы.

Здесь уже вовсю кипела работа. На машинах подвозили хворост, доски, огромные железные лодки, и все это сгружали на белый, как снег, песчаный берег Днепра.

Генерал вышел из машины и прошел по только что уложенной из хвороста и досок на песке дороге, ведущей к воде.

— Молодцы саперы! — тихо сказал он своему адъютанту.

— Танки пройдут, и дороги не будет, — отозвался адъютант.

— Потом это неважно. Подремонтируют. Важно, что сейчас машины в песке застревать не будут.

— Посторонитесь, товарищи, а то ненароком ушибем вас! — кто-то крикнул им.

Генерал и адъютант посторонились. Мимо них солдаты на плечах пронесли огромный железный понтон и спустили его на воду.

— А теперь помост укладывайте! — приказал кто-то из темноты стоявшим по колено в воде солдатам.

Генерал шагнул вперед. Перед ним появилась чья-то фигура, блеснул неяркий луч фонарика.

— Командир саперного батальона гвардии подполковник Лютиков, — увидев командующего, доложил офицер.

— Здравствуйте, товарищ Лютиков, — поздоровался с ним генерал. — Как идут дела?

— Все хорошо, товарищ командующий. Последнее звено собираем.

— Не подведите! Катера в исправности?

— Так точно.

— А если переправу разбомбят, в запасе понтоны имеете?

— Имеем, товарищ командующий.

— Да, кстати, не забудьте, что на той стороне берег тоже песчаный. Поэтому сразу же, как только переправимся, надо будет дорогу проложить, чтобы ни одна машина не застряла.

— Все будет сделано, товарищ командующий.