На далекой заставе

В. Усланов НА ДАЛЕКОЙ ЗАСТАВЕ Очерк

Та памятная ночь, когда все это произошло, началась по-будничному обычно.

Иван отдыхал, то есть крепко спал перед заступлением в наряд, приходившийся на предутреннюю — самую глухую пору суток. Разбудил его, как всегда, чуть опережая дневального, его внутренний волевой будильник, действовавший точнее часов. Одновременно с ним молча поднялся и его напарник Николай Парфенов. Они вместе умылись, оделись, вместе же быстро, но плотно поужинали. На все это были потрачены минуты.

Совсем иное дело — проверка оружия и подгонка специального снаряжения. Тут уж они не спешили, не торопились: тут нельзя, преступно было бы спешить! И лишь убедившись, что у них все в порядке, Иванников и Парфенов переступили порог канцелярии.

Дежурный офицер поднялся бойцам навстречу.

— Пограничный наряд прибыл за получением боевого приказа на охрану границы Союза Советских Социалистических Республик! — доложил сержант Иванников.

Офицер ясно и коротко поставил задачу.

— Выполняйте.

— Есть!

Отдав честь тем особо старательным и чуть интимным жестом, каким всегда приветствовали любимых боевых командиров солдаты-фронтовики, старший наряда Иванников и его напарник Парфенов вышли из канцелярии. Офицер тут же подал условный сигнал. И наряд еще где-то здесь, в расположении, а граница уже оповещена: на дозорную тропу выходят свои люди.

Граница!

Граница — это сложный, строго и стройно организованный боевой комплекс. Граница — это передовая мирного времени. И, как передовая во время войны, граница непрерывно живет своей скрытной, напряженной, активной жизнью.

У этой жизни есть свой темп, свой ритм, свое дыхание, свой пульс. Умение тонко прощупать этот пульс всеми пятью органами чувств и еще каким-то шестым и седьмым чувством, а также тем, что принято называть интуицией, — во всем этом и состоит высокое профессиональное мастерство пограничника. Без этого умения, мастерства его и не допустят к границе.

Вожатый служебной собаки Иван Иванников и его напарник Николай Парфенов на границе не первый год! Уже в третий раз цветет при них на границе черемуха…

Сколько раз прошел Иван взад-вперед по этой вот дозорной тропе, он не помнит, не знает. Но он помнит и знает — и это не преувеличение! — каждую былинку на своем участке, знает, почему вот эти два сучка еще вчера лежали крест-накрест, а сегодня повернуты головками к ручью.

Сейчас белая ночь, но туман — ох, этот карельский туман! — сегодня плотен и удушлив в этой болотистой низине, как вата. Поэтому в сложной работе следопыта Иван полагается не столько на свое изощренное зрение, сколько на чутье служебной собаки и на собственный до предела обостренный слух. Он даже Анчара словно бы слушает рукой, однако тот тянет поводок ровно, без рывков и остановок. В то же время Иван непрерывно остро ощущает невидимое присутствие своего напарника. Обычно они продвигаются с Парфеновым по тропе на расстоянии зрительной связи. Но какая уж тут зрительная связь, когда порой не видишь носков собственных сапог! Двигаешься, как на ощупь.

На дозорной тропе Иван всегда ведет себя так, как если бы твердо знал, что за ним следят глаза нарушителя границы. Это помогает пограничнику угадывать и предвосхищать маневр врага, его замыслы.

В настоящий момент Иванников и Парфенов на правом фланге заставы и все больше и больше удаляются от нее. Вокруг лес, бурелом, валуны, гнилое болото. Проволочная изгородь от них справа, слева — контрольно-следовая полоса, за нею ничейная, а за ничейной — чужая земля. Оттуда не доносится ни звука, лишь нет-нет да взбрехнет на хуторе сонная шавка, и тогда откуда-то издалека, из русского поселка, каких теперь немала у границы, ей призывно ответит дворовый пес.

«Ишь ты тоже мне — любовь!» — думает молодой пограничник, вслушиваясь в собачий дуэт, не зазвучит ли в нем испуг или тревога?

Весна, говорят, — пора любви, от этого никуда не денешься. У них, на Урале сейчас тоже цветет сирень-черемуха, цветет жительница лесных опушек медуница, цветут жарки… Но там можно нарвать охапку цветов, принести их своей любимой, здесь этого не сделаешь. Здесь по раздавленному цветку, по нечаянно сломанной ветке черемухи пограничник ловит врага…

Иван останавливается, как вкопанный. Тотчас останавливается и Анчар. Останавливается замыкающий Николай Парфенов. Пограничный дозор слушает…

Нет, вроде бы все нормально!.. Вроде бы порядочек!.. Но отчего это вдруг поперхнулась кукушка? Поперхнулась — и умолкла, и тоже, наверное, к чему-то прислушивается… Иван делает шаг вперед, но уже понимает, что его неодолимо тянет поскорее добраться туда — к «Спящей черепахе».

«Спящая черепаха» — это валун у тропы, между контрольной полосой и колючей проволокой. Валун низкий, плоский, потому он и назван так. Болотина в этом месте просматривается насквозь с ближайшей дозорной вышки на горке. Но ведь сегодня туман. Вышки в тумане до сих пор не видать. Значит, и болотина с вышки сейчас не проглядывается! А тут еще эта чертова кукушка подавилась — молчит, как в глотку воды набрала.

— А ну, прибавим ходу!

Взяв Анчара на короткий поводок, Иван уже не идет, а бежит что есть мочи вперед. Парфенов немой, бестелесой тенью неотступно следует за ними.

Спуск вниз… Мочажина… Сухая ольха… А вот и валун «Спящая черепаха»…

— Так и есть! Будто сердце чуяло!

Ткнув на дыру в заборе — в том самом заборе, который он привык почитать неприкосновенным, Иван отдает напарнику команду:

— На нитку![На провод!] По-быстрому! Скажи — иду на преследование… — Иван машет в сторону ничейной земли.

Парфенов тонет в тумане, как в омуте.

Теперь и Анчар рвется с поводка, давится от злости. Иванников его резко осаживает:

— Тихо, Анчар! Тихо.

Нет, не зря его потянуло сюда! Нарушитель обнаружен, и обнаружен вовремя.

Внутренний толкач так и подмывает Ивана броситься по горячему вражьему следу, но он еще более резко, чем собаку, осаживает теперь себя.

— Уф-ф-ф! Все ж таки досмотрели, Анчарушка!..

Облегчение, огромное облегчение и только облегчение испытывает в эти первые секунды Иван. Затем он оглядывается быстрой пограничной оглядкой.

Главное уже понятно! Забор вспорот до высоты четвертой проволочки. Усы с цепкими, хватающимися, как репей, шипами разведены так, как их единственно только и можно развести, то есть на себя, против своего движения. Потому-то концы усов и уставились на восток. Следовательно, нарушитель шел от нас, на ту сторону.

И снова горячее комсомольское сердце толкает Ивана кинуться вслед, и снова холодный аналитический разум следопыта удерживает его на месте.

— Тихо, Анчар, тихо… Лежать!..

Сейчас дорога каждая секунда, это точно. Однако еще более важно определить, кто прошел: сопляк-перебежчик, напаскудивший на родной стороне, или же матерый волчище, вражеский разведчик. Это можно определить только по почерку, то есть по тому, как разрезана проволока, и по следам на контрольной полосе. Тогда станет ясно, кто перед тобой, тогда окончательно определится и тактика преследования.

Иван опускается на колено и, подсвечивая фонариком, разглядывает следы.

Да, работенка, прямо скажем, артистическая! Проволока разрезана кусачками, острыми, как бритва, и во всех трех случаях у самой боковины правого шипа. Если концы усов соединить, по вертикали образуется идеальная — как по линейке! — прямая. Нет, тут руки не дрожали от страха, не тряслись! Выдержка у нарушителя — что надо.

— Посмотрим, Анчар, полоску! Так… Так… Так… След сложный — задом наперед и… и… да, и сдвоенный! Стало быть… стало быть, прошли двое?.. Нет, не двое! Вон, справа, в сторонке, еще один след, и тоже взад пятки… Трое!!!

Ивана прошибает пот. Он плашмя бросается на землю, врастает в прель, в сырость, в мох, неуловимым по быстроте движением кидает взгляд вправо, влево… И едва успевает стиснуть зубы, чтобы громко и зло не выругаться. Ох, эта чертова черепаха, будь она трижды проклята! «Убрать! Сегодня же убрать!..»

Валун «Спящая черепаха» действительно не мешал просматривать местность с вышки ни на подступах к проволочному забору, ни на подходах к контрольной полосе, но он вполне терпимо прикрывал всякого, кто затаился между ними. Особенно, если вот так — поглубже! — зарыться в рыхлый перегной, да тем более — в нынешнюю погодку.

И как только Иван делает это открытие, все становится на свое место. Теперь он видит своим внутренним зрением каждый шаг, каждое движение врага с такой ясностью, как если бы сам наблюдал все происходящее своими глазами.

Нарушители затаились вон в тех кустах, по ту сторону лесной просеки. Просеку они преодолели броском по-пластунски, это отняло всего несколько секунд. Затем один из них — очевидно, главарь, это видно по всему! — опрокинулся на спину и так, лежа на спине, прогрыз кусачками дыру в заборе. Не меняя положения корпуса, то есть по-прежнему на спине, он пролез под забором, добрался под защитой камня-черепахи до контрольной полосы, привстал на корточки, пересек ее, пятясь, как гусак, и исчез, как в воду канул, на ничейной. Остальные двое нарушителей в точности повторили маневр главаря, с той лишь разницей, что один прикрывал его с фронта, другой с фланга — с того, где вышка.

Итак, перед Иваном — не случайный перебежчик, а матерый волчище…

На воспроизведение всего того, чего не видел сам, Иванников потратил буквально секунды, — с такой непостижимой быстротой работает в подобной обстановке мысль. Уже в следующую минуту он до боли, до рези в ушах вслушивался в звуки на ничейной.

Там снова стояла мертвая тишина, даже шавка теперь не взлаивала спросонок. Но вот где-то справа — значительно правее того места, где нарушители пересекли контрольную полосу, — раздался хруст валежника, потом еще и еще — и все тише и тише, и все больше забирая вправо.

«Уходят, гады!.. Вдоль границы идут… Но почему вдоль границы? Почему не напрямик? Ах, вот оно что: обходят трясину!»

Это было последнее, в чем необходимо было убедиться Иванникову. И тогда, больше уже не таясь, Иван поднялся во весь рост, скинул с себя все лишнее, вплоть до куртки, стиснув челюсти, дослал патрон, легонько подтолкнул к горячему вражьему следу собаку.

— Анчар, вперед!..

Овчарку швырнуло, как камень из пращи. Оба исчезли в тумане.

Молодым оленем ломится сквозь карельскую чащобу уральский шахтер, боец-пограничник Иван Иванников.

— Врешь, гад, — не уйдешь!..

Что ветер? Что птица? Ветер давно бы увяз в этой глухомани, и птица давно обломала бы крылья! Резвее ветра, быстрее птицы мчится Иван, не чуя ни сердца, ни ног. Только бы не расшибиться, только бы не выхлестнуть глаза, а силы — силы у него ровно столько, сколько надо…

И Анчара в эти минуты не узнать — так преобразилась эта ласковая, добрая собака. Теперь ее никто не сдерживает — ее поощряют, теперь она почуяла чужой, ненавистный — вражий след. И, яростно налегая могучей грудью, как бы все время падая на лямку до звона натянутого поводка, она дышит, как паровоз, и прет, как паровоз, своего кормильца, своего любимца.

Два или три раза Анчар сбивает с ног Ивана и какие- то мгновения волочит его по болоту, по камням, по мокрой траве, но уже в следующую секунду тот вскакивает, догоняет пса и все торопит, все торопит:

— Вперед! Вперед, Анчарушка! Вперед!..

Так, двойной тягой, Иван перемахивает болото, одним волевым рывком берет сопку и, еще не осознав толком этого, скатывается с нее, со всего разгона бросается в горный поток — бредет, плывет, исчезает в воде с головой, все время думая только об одном, только об одном — не подмочить боезапас! Но здесь, в самый нужный момент, Анчар выдергивает его на берег, как пробку…

— Вперед, Анчар!

Внезапно, неестественно увеличенные туманом до размеров крепостного бастиона, перед глазами Ивана возникают каменные развалины давно сгоревшего хутора.

— Так вот мы где!..

Никогда, даже случайно, не видал Иван тех, кого преследовал сейчас. И пока что они существовали для него в образе трех расплывающихся в тумане, как водяные пятна, призрачных теней, оставлявших, впрочем, позади себя вполне реальные следы и звуки.

Когда он наткнулся на каменную изгородь, он оценил ее как удобную огневую позицию и, не дожидаясь, пока из-за нее секанут по нему очередью, мгновенно залег. Рвавшийся, однако, с поводка Анчар поволок вожатого в обход хутора и дальше — теперь уже прямо к чужой территории. И вот тут-то Иван не на шутку испугался, что может упустить врага.

Он тут же вскочил, рванул, как на стометровке, догнал и обогнал пса.

— Наддай, Анчар! Наддай!

И они наддали. И, наверное, с ходу наскочили бы на нарушителей — с такой непонятной неожиданностью те вдруг залегли. Иван не успел еще подумать, что нужно сделать, как уже сделал то, что следовало: бросился наземь, подмял собаку, изготовился для ведения огня…

Нарушители не двигались, и их не было видно. Иван понял: наступил самый ответственный момент.

Трое! Да, их трое, а он один. Многовато. К тому же он для них не представляет интереса, и они в любой момент могут его убить, он же, Иван, обязан взять их живьем — только живьем, стрелять по ним он будет лишь в случае крайней необходимости.

Итак: что делать?!

Анчар бил хвостом, как палкой, по голенищу сапога, напоминая о своем существовании и своей готовности.

Да, об Анчаре Иван уже думал. Жалко рисковать собакой и все-таки придется рисковать: исходом неравного поединка он рисковать не имеет права. И, погладив пса, он беззвучно отцепил поводок и почти беззвучно подал команду:

— Фас-с-с!..

В два прыжка Анчар достиг редкого кустарника, уткнулся во что-то злобно оскаленной мордой, негромко, но устрашающе зарычал. В тот же миг Иван увидел каблук сапога, торчащий из-за кочки.

Так! Один на виду, а где остальные?.. Ага, вот и вот!.. А как расценить их маневр?.. Ждут, чтобы поднялся он, Иван, и тогда ссекут его, а потом расправятся с собакой?

— Эх, зря я отпустил Парфенова!..

К тому месту, где солнечное сплетение, подкатила тошнота, и где-то еще — даже непонятно, где! — дало о себе знать уже вовсе малодушное чувство. То самое чувство, признаться в котором невозможно ни отцу, ни матери, ни самому себе. Но он тут же разозлился. Нет, мало сказать — разозлился: рассвирепел! Осатанел, и это малодушное чувство еще в зародыше исчезло начисто. На смену ему пришло то удивительное состояние, которое приходит, как результат самой трудной победы — победы над самим собой, и которое зовется бесстрашием.

«Умирать нам рановато!..»

Без насилия над самим собой, без всякого внутреннего усилия Иван просто, освобожденно и радостно поднялся во весь рост и, уже не думая ни о самом себе, ни о том, что произойдет через секунду, прибег к нехитрой солдатской уловке:

— Взво-о-од, слушай мою команду-у-у! — даже не закричал, а как бы запел он на весь лес. — Первое отделение — справа, второе — слева…

И сам удивился и обрадовался тому, что вслед за этим произошло.

Лес вдруг ожил, затрещал под ногами валежник, и из тумана, как из-под земли, появилась группа пограничников. Их было много, может быть, даже больше, чем нужно в этот момент. Впереди всех, припадая на ногу, бежал его друг и напарник Николай Парфенов.

Иванникову верилось и не верилось. Сгоряча даже подумалось: «Уж не мерещится ли?» Но нет, какое там! Пограничники уже плотной стеной обступили нарушителей. Уже кто-то оттаскивал от них рычащую овчарку. И кто-то негромким властным голосом подал команду:

— Брось оружие!

1959 г.