На дальних мирах

Симбионт © Перевод Б. Жужунавы

Спустя десять лет после того, как я оставил вооруженные силы и работал на поворотном колесе на станции Бетельгейзе, Фазио все еще преследовал меня. Нет, он не умер — ведь других людей обычно преследуют покойники. Меня преследовал живой. Для нас обоих было бы гораздо лучше, если бы он умер, но Фазио, насколько я знал тогда, был жив.

Он преследовал меня долгое время. Три-четыре раза в год неизвестно откуда раздавался его тонкий сухой голос. Он говорил мне:

— Прежде чем углубиться в эти джунгли, давай договоримся. Если синсим доберется до меня, ты убьешь меня немедленно, слышишь, Чолли? Не смей вызывать никаких дерьмовых спасателей. Просто убей меня, и все. А я сделаю то же для тебя. Договорились?

Это происходило на планете Вайнштейн в системе Сервадак, в конце второй войны с овоидами. Нам было по двадцать. Добровольцы, два тупых парня, разыгрывающие из себя героев.

— Можешь спорить на свою задницу, я так и сделаю,— от-ветиляему,не колеблясь ни секунды.— Договорились. Не сомневайся.

Потом я ухмыльнулся, мы пожали друг другу руки и отправились выполнять поставленную перед нами задачу: распространять споры.

В то время я думал, что говорю совершенно искренне. Иногда мне и сейчас кажется, что это было именно так.

Десять лет. Как сейчас вижу нас обоих на Вайнштейне, отправляющихся распространять споры лэтченанго во вражеской зоне. Овоиды захватили эту планету в самом начале войны, но мы начинали вытеснять их из системы. Фазио и я — вот и весь отряд: в галактической войне доставка каждого человека обходится дорого, поэтому с людьми туго. Но за нашими спинами, в холмах, скрывалась большая группа поддержки.

Вайнштейн был стратегически важен, бог знает почему. Два небольших континента — оба тропические, с влажными густым и джунглями, воздух как зеленый суп, — окруженных огромным бушующим океаном. Земля не стала колонизировать эту планету — совершенно бесполезный мир, как мне объяснили однажды. Но когда-то он был нашим, и овоиды захватили его, а мы хотели вернуть обратно.

Сделать это мы собирались вот каким образом: захватить дюжину или около того овоидов, нашпиговать спорами лэтченанго, и пусть шлепают к себе на базу. Ни одна жизненная форма так не нравится лэтченанго в качестве «хозяина», как овоиды. Овоиды, как им и положено, обычно скрывали от своих, что с ними произошло: их сразу бы убили, если бы узнали, что они стали носителями смертоносных паразитов. Носителям в любом случае предстояло умереть — инфекция лэтченанго смертельна для овоидов,— но к тому времени, когда они умрут, примерно через шесть стандартных недель, лэтченанго пройдут через три или четыре репродуктивных цикла и вся армия будет заражена. Нам оставалось лишь дождаться, пока все овоиды умрут, захватить планету, очистить ее и снова поднять свой флаг. Лэтченанго по большей части тоже погибнут, поскольку им трудно найти других подходящих «хозяев». Но даже если этого не произойдет, волноваться не стоило. Людям лэтченанго не создают никаких серьезных проблем. Самое худшее, что, имея дело со спорами, вы немного их вдыхаете и они пару недель раздражают ваши легкие, что вызывает мерзкий кашель, пока все споры не выйдут.

В ответ на наших лэтченанго овоиды «подарили» нам синсимов.

Синсимы — первое, о чем вы слышите, прибыв в военную зону; и то, что вы слышите, ужасно. Вы не знаете, сколько в этом вымысла и пустой болтовни, а сколько правды, но даже если отбросить семьдесят пять процентов, от оставшегося мороз по коже идет.

— Если он до вас доберется,— советовали нам «старички»,— тут же убивайте себя, пока есть возможность.

Переносчики синсимов бродили вдоль периметра каждого лагеря овоидов, вынюхивая людей. Синсимы — не паразиты, а синтетические симбионты: если они проникали в вас, то оставались в вашем теле сколь угодно долго.

В школах нас учат, что симбиоз — взаимовыгодное состояние для его участников. Может быть. Однако в военной зоне ходили слухи, что если синсим поселится в вашем теле, это определенно не улучшит качество вашей жизни. И хотя военные медики не жалели усилий, чтобы вы уцелели после нападения синсима,— они не допускали и никогда не допустят эвтаназии,— по всему, что мы слышали, вы сами не захотите уцелеть.

Тот день, когда мы с Фазио отправились в джунгли, был похож на все другие дни на Вайнштейне: влажный, жаркий, дождливый. Мы пристегнули бачки со спорами и пошли, прокладывая себе путь сквозь завесы переплетенных вьющихся растений с помощью ручных тепловых излучателей. Влажная пружинящая почва имела багряный оттенок, заросшие зелеными водорослями озера переливались на свету.

— Вот тут мы построим взлетно-посадочную полосу отеля, — жизнерадостно разглагольствовал Фазио.— Там будут бассейн и коттеджи, здесь теннисные корты, а на дальнем конце...

— Осторожно! — воскликнул я и сбил низко летящий крылатый палец горячим фиолетовым лучом.

Он упал и рассыпался в пепел у наших ног. Тут же появился второй, собрат первого; этот летел на уровне глаз, нацелившись острым как бритва клювом мне в горло, однако Фазио ловко сбит и его. Мы поблагодарили друг друга. Крылатые пальцы — изящные создания: крошечная пулька, почти невесомая, с чешуйчатой серебристой шкурой, сияющей ярким лунным светом. Есть у них такая привычка — целиться в шею. В тот день мы убили двенадцать, и этого мне хватит на всю оставшуюся жизнь. Продвигаясь вглубь джунглей, мы также эффективно расправлялись с другими враждебными созданиями — спиральными червями, глазастыми мухами, лощинными ягодами, прокаженными летучими мышами и другими мерзкими местными тварями. Мы представляли собой прекрасную команду: быстрые, сообразительные, умело защищающие друг друга.

Углубившись на полтора километра,-мы любовались огромным плотоядным грибом, когда наткнулись на первого овоида. Гриб представлял собой мясистую красную фаллическую башню трехметровой высоты, с оранжевыми жабрами, снабженную дюжиной свисающих плетевидных конечностей с зелеными клейкими наростами на концах. На большинстве конечностей висели маленькие лесные существа на различных стадиях переваривания. Прямо у нас на глазах одна конечность поднялась, развернулась, втрое удлинилась и, руководствуясь безошибочным условным рефлексом, хлопнула липким наростом по какой-то проползавшей мимо многоножке размером с кота. У бедняги не было ни малейшего шанса вырваться — убийца мгновенно выбросил нечто вроде проволочной сетки, утонувшей в плоти жертвы, и все было кончено. Мы чуть не зааплодировали.

— Нужно будет посадить три таких в саду отеля,— заявил я,— и рядом повесить расписание кормежки. Такое шоу для гостей!

— Ш-ш-ш! — сказал Фазио, тыча куда-то пальцем.

На расстоянии около пятидесяти метров безмятежно скользил вдоль лесной тропинки одинокий овоид, явно не замечавший нас. Я затаил дыхание. Все знают, как выглядят овоиды, но тогда я впервые столкнулся с живым. И удивился тому, насколько он красив — конусообразный, как бы из твердого желе, бледно-голубой с красными и золотистыми прожилками. Вдоль боков тянулись три ряда глаз на коротких стебельках, очень похожие на медные пуговицы. Вокруг ротового отверстия на макушке торчали пучки изящных щупальцев. Бирюзовая лента нервного канала многократно обвивала тело на уровне середины, окружая слабо различимый в непрозрачной глубине темный мозг в форме сердца. Враг. Мне внушали, что надо ненавидеть их, и я ненавидел, но не мог не отметить их странной красоты.

Фазио улыбнулся, прицелился и вогнал прямо в плоть овоида парализующую иглу. Тот замер на середине движения, его цвет изменился на темно-красный, маленькие ротовые щупальца бешено замолотили по воздуху. Мы бросились к нему, и я воткнул кончик своего распылителя спор примерно на пять сантиметров в его плоть.

— Вкати ему хорошенько! — закричал Фазио.

Я закачал пару кубиков спор лэтченанго в парализованного чужеземца. Его мягкая, подрагивающая плоть стала голубовато-черной от страха, ярости и бог знает каких еще эмоций, присущих овоидам. Мы с Фазио кивнули друг другу и пошли дальше. Лэтченанго принялись размножаться внутри «хозяина»; через полчаса овоид обретет способность двигаться и потащится в свой лагерь, где будет заражать товарищей. Забавный способ вести войну.

Второй овоид, час спустя, оказался хитрее. Он понял, что его заметили, и решил ускользнуть, зигзагом двигаясь через зону ручьев и тонких деревьев странным и почти величественным манером: словно очень торопился, но при этом старался, чтобы у него не сдуло шляпу. Овоиды по природе своей не приспособлены быстро двигаться, но этот оказался шустрым, был полон решимости и умело прятался то за одной скалой, то за другой. Не один раз мы теряли его из виду и начинали опасаться, что он может зайти сзади и напасть на нас, пока мы стоим, удивленно разинув рты.

В конце концов мы загнали его между двух быстрых мелких ручьев, зайдя с обеих сторон. Я вскинул пистолет с парализующими иглами, Фазио приготовил распылитель спор, и как раз в этот момент что-то серое, похожее на башмак длиной сантиметров пятнадцать, выскочило из левого ручья и облепило рот и горло Фазио.

Он рухнул, сопя, хрипя и отчаянно стараясь сорвать с себя эту штуку. У меня мелькнула мысль, что это какая-то рыба-убийца. Задержавшись только для того, чтобы вогнать иглу в овоида, я сбросил свое снаряжение и прыгнул к Фазио.

Он катался по земле, дико вытаращив глаза от боли и в ужасе колотя по земле ногами. Я уткнул локоть ему в грудь, чтобы остановить его, и обеими руками вцепился в эту проклятую штуку у него на лице. Это было все равно что пытаться содрать с него кожу, но одно мне удалось — я оторвал ее от губ Фазио, дав ему возможность выдохнуть:

— Синсим... думаю, это синсим...

— Нет, парень, просто какая-то мерзкая рыба,— сказал я.— Держись, я сейчас отдеру остальное...

Фазио со страдальческим выражением лица покачал головой.

Потом я увидел, как две тонкие прозрачные жилки выскользнули из этой штуки и исчезли в его ноздрях. И понял, что он прав.

Я ничего не слышал ни от него, ни о нем после конца войны, да и не хотел слышать, но был уверен, что Фазио все еще жив. Не знаю, почему. Надо полагать, дело в том, что я верю в своенравие вселенной.

В последний раз я видел Фазио в наш последний день на Вайнштейне. Мы оба были освобождены от военной службы по состоянию здоровья. Меня для обычного выведения спор из организма отправляли в крупный госпиталь на Диммеранге, а Фазио — на карантинный пункт на Дон Кихоте. И когда мы бок о бок лежали на станции, я на стандартных носилках, а Фазио в прозрачном изолирующем «пузыре», он поднял голову — мне показалось, с огромным усилием,— яростно посмотрел на меня глазами, в которых уже проступили красные концентрические круги синсима, и что-то прошептал. Расслышать слова сквозь стенку «пузыря» я не мог, но я их почувствовал — ну, как на расстоянии в половину парсека чувствуют свет бело-голубого солнца. Кожа его мерцала. Ужасающая жизнестойкость симбионта внутри человеческого организма была очевидна. Я очень хорошо представлял себе, что именно Фазио пытался сказать мне.

«Теперь я спаян с этой штукой на тысячу лет. И каждую минуту этого времени я буду ненавидеть тебя, Чолли».

Потом его забрали. Он поплыл по пандусу в летящий на Дон Кихот корабль. Когда он скрылся из виду, я почувствовал облегчение — как будто раньше на меня давили шесть или семь g, а теперь я освободился от этой ноши. До меня дошло, что я никогда больше снова не увижу Фазио. Не буду смотреть в эти глаза с красными кругами, в которых светился упрек, и на его упругую мерцающую кожу. Так, по крайней мере, я считал на протяжении последующих десяти лет, пока не попал на станцию Бетельгейзе.

Гром среди ясного неба: он здесь, стоит рядом со мной в комнате отдыха на Северной Спице. Моя смена только что окончилась, и я балансировал на краю плавательной сети, собираясь нырнуть.

— Чолли? — негромко сказал он.

Голос Фазио, никаких сомнений; правда, я осознал это немного позже. Но в тот момент мне даже в голову не пришло воспринять этого фантастического гнома, похожего на человека, как Фазио. Я таращился на него, но ни тени чего-то знакомого разглядеть не мог. На вид ему было семь миллионов лет: сморщенный, бесплотный, невесомый, с густыми грубыми волосами, похожими на белую солому, и странно мягкой, мерцающей, прозрачной кожей, похожей на истончившийся от времени пергамент. В ярком свете комнаты отдыха он почти закрыл глаза, так что остались лишь щелочки; но потом, отвернувшись от светящихся шаров, приоткрыл их достаточно, чтобы я увидел яркие красные круги вокруг зрачков. Волосы у меня на затылке встали дыбом.

— Ну же,— сказал он.— Ты узнал меня. Да. Да.

Голос, скулы, губы, глаза... Глаза, глаза, глаза. Да, я узнал его. Но это невозможно! Фазио? Здесь? Как? Столько времени прошло, в стольких световых годах отсюда! И тем не менее... тем не менее...

Он кивнул.

— До тебя дошло, Чолли. Ну, говори! Кто я?

При первой попытке я не смог произнести ни слова, только брызгал слюной. Однако со второй попытки сумел произнести его имя.

— Ага, — кивнул он.— Фазио. Вот так сюрприз.

Он сам, однако, удивленным не выглядел. Думаю, он несколько дней наблюдал за мной, прежде чем подойти: изучат, проверял, желая убедиться, что это действительно я, привыкая к мысли, что он и впрямь нашел меня. Иначе его лицо непременно выразило бы удивление. Найти меня — найти кого угодно среди звезд — чрезвычайно маловероятно. Это столь редкостное стечение обстоятельств, что в него и поверить трудно. Я понимал, что он никак не мог сознательно гоняться за мной, ведь Галактика так велика, что сама идея отыскать в ней кого бы то ни было невероятно глупа. И все же он меня как-то нашел. Если вселенная и впрямь бесконечна, миллиард раз на дню в ней должны происходить самые невероятные события.

— Просто не верится...— дрожащим голосом сказал я.

— Правда? Эй, выше нос! Это сюрприз, парень, понял? Понял? — Он хлопнул меня по плечу.— Аты хорошо выглядишь, парень. Красивый такой, здоровый. Держишь себя в форме. Сколько тебе сейчас, тридцать два?

— Тридцать.— Я оцепенел от потрясения и страха.

— Тридцать. Ммм... Значит, и мне тоже. Замечательный возраст. Лучшая пора жизни.

— Фазио...

Это было жутко — как хорошо он владел собой.

— Брось, Чолли! У тебя такой вид, словно ты вот-вот обделаешься. Ты что, не рад видеть старого друга? По-моему, мы славно повоевали вместе. Разве нет? Как называлась та проклятая планета? Вайнберг? Вайнфилд? Эй, эй, не гляди на меня так!

Я не мог выдавить ни слова и наконец прохрипел:

— Чего, черт побери, ты от меня хочешь, Фазио? Я как будто вижу призрак.

Он наклонился поближе, широко раскрыв глаза. Я мог бы сосчитать в них концентрические красные круги, очень четкие линии: их было десять или пятнадцать.

— Я хочу, чтобы ты был Христом,— негромко сказал он с безмерной болью, с испепеляющей ненавистью.

Мне страстно захотелось бежать от него, но не было способа. Он устремил на меня долгий, уничтожающий взгляд. Потом слегка расслабился, мрачная напряженность как будто покинула его. Почти беспечно Фазио сказал:

— Нам нужно о многом поговорить, Чолли. Ты знаешь поблизости какое-нибудь спокойное местечко, куда мы можем пойти?

— Гравитационная гостиная...

— Конечно. Гравитационная гостиная.

Мы плавали лицом к лицу, при половинной силе тяжести.

— Ты обещал убить меня, если эта дрянь до меня доберется,— бормотал Фазио.— Так мы договорились. Почему ты не сделал этого, Чолли? Почему, черт побери, ты не сделал этого?

Было невыносимо смотреть в эти глаза с красными кругами.

— Все произошло слишком быстро. Откуда я мог знать, что спасатели прибудут через пять минут?

— Пяти минут достаточно, чтобы выстрелить человеку в грудь тепловым лучом.

— Меньше пяти минут. Три. Две. Оказывается, «поплавок» спасателей был прямо над нашими головами! Они прикрывали нас все время. И тут же слетели вниз, как стая проклятых ангелов, Фазио!

— У тебя было время.

— Я подумал, вдруг они и впрямь спасут тебя,— невразумительно объяснил я.— Уж очень быстро они появились.

Фазио хрипло рассмеялся.

— Они пытались спасти меня. Честь им и хвала за это. Пять минут, и я оказался в «поплавке», и внутри меня трудились нанодоктора, вычищая синсимовую пакость из легких, сердца и печени.

— Правильно. Я на это и надеялся.

— Ты обещал прикончить меня, Чолли, если я заражусь.

— Но спасатели были прямо над нами!

— Они трудились надо мной, как сукины дети,— повторил он.— Они сделали все, что могли, а могли они многое. Могли очистить жизненно важные ткани, могли удалить органы вместе с синсимом и заменить их трансплантатами. Но одного они не могли — убрать эту дрянь из мозга, понимаешь? Синсим проникает через нос прямо в мозг и запускает свои щупальца в оболочку, нервную ткань и проклятое мозолистое тело. А оттуда уже повсюду. В мозжечок, в спинной мозг. Невозможно очистить от синсима мозг, не повредив его ткань. И вынуть мозг, заменив его новым, тоже невозможно. Через тридцать секунд после попадания в нос синсим проникает в мозг — и все, твоя песенка спета, как бы тебя ни лечили. Разве ты не слышал этих ужасных баек, когда попал в военную зону?

— Я думал, это просто ужасные байки,— пролепетал я.

Он покачивался туда и обратно в своей гравитационной люльке. И молчал.

— Расскажи, на что это похоже,— после паузы попросил я.

Фазио пожал плечами и заговорил, как будто находился за тысячу километров отсюда.

— На что похоже? Ах, нельзя сказать, что все так уж чертовски плохо, Чолли. Это как иметь соседа по комнате. Он живет вместе с тобой у тебя в голове, и так будет всегда, и тебе от него не избавиться. Вот и все. Или будто у тебя зуд, и ты не можешь перестать чесаться. Словно ты оказался в замкнутом пространстве, граница которого всего на сантиметр отстоит от твоего тела, и знаешь, что замурован в нем на миллион лет.— Он перевел взгляд на прозрачную стену гостиной, за которой, очень далеко, пылал красный гигант Бетельгейзе.— Синсим иногда разговаривает с тобой. Ты никогда не бываешь один, понимаешь? Говорит на непонятном языке, просто сидит внутри и бессвязно бормочет всякую тарабарщину. И все же это компания. Иногда он заставляет тебя бессвязно бормотать всякую тарабарщину, в особенности если ты хочешь сказать что-то важное. Видишь ли, время от времени он захватывает контроль над моими верхними мозговыми центрами. Поскольку они автономны, он делает с ними все, что ему вздумается. Влезает в зоны боли и симулирует что-нибудь... ампутацию без анестезии, скажем. Так, ради развлечения. Собственного развлечения. Или ты в постели с женщиной, а он отключает твой механизм эрекции. Или, наоборот, устраивает тебе эрекцию, и она длится шесть недель. Опять же для развлечения. Может резвиться с твоими туалетными навыками. Я постоянно ношу памперс. Разве не мило, Чолли? Вынужден делать это. Могу опьянеть, не выпив ни капли спиртного. И все время ощущаю, что он здесь, щекочет меня. Будто под черепом ползает муравей. Или червяк в носу. Все в точности так, как парни рассказывали, когда мы прибыли в военную зону. Помнишь? «Убей себя быстро, пока есть шанс». У меня не было шанса. У меня был ты, Чолли, и мы с тобой договорились, но ты отнесся к нашей договоренности несерьезно. Почему, Чолли?

Его глаза прожигали меня насквозь. Я отвернулся и тут заметил плывущие по воздуху длинные золотистые волосы Элисандры. Она тоже заметила меня и помахала рукой. Обычно мы встречались здесь по вечерам, в это время. Я покачал головой, призывая ее уйти, но слишком поздно. Она уже плыла в нашу сторону.

— Кто это? — спросил Фазио.— Твоя любовница?

— Друг.

— Красивая. — Он таращился на нее так, будто никогда прежде не видел женщины.— Прошлым вечером я тоже видел ее. Вы живете вместе?

— Работаем в одну смену на колесе.

— Ага. Я видел, как ты вместе с ней уходил вчера вечером. И позавчера тоже.

— Давно ты на станции, Фазио?

— Неделю. Может, десять дней.

— Ты искал меня?

— Да нет, просто бродил где придется,— ответил он.— Большая пенсия по инвалидности, полно свободного времени. Я побывал во многих местах. Знаешь, эта женщина правда красивая, Чолли. Везеттебе,— От нервного тика у него начала подрагивать щека, потом нижняя губа.— Почему, черт бы тебя побрал, ты не убил меня, когда эта дрянь прыгнула на меня?

— Я уже объяснял. Не успел. Спасатели появились слишком быстро.

— Ну, правильно. Сначала тебе нужно было прочесть молитву, а они, понимаешь ли, ждать не стали.

Он не знал жалости. Нужно было как-то дать ему сдачи, не то чувство вины и стыда свело бы меня с ума.

— Чего ты, черт побери, хочешь от меня услышать, Фазио? — гневно воскликнул я.— Что я сожалею, что десять лет назад не убил тебя? Ну, я сожалею. Только какой в этом толк? Послушай, если синсим и впрямь так ужасен, как ты говоришь, почему ты не покончил жизнь самоубийством? Почему продолжаешь таскаться по миру с этой дрянью внутри?

Он покачал головой и издал негромкий хрюкающий звук. Внезапно лицо у него посерело, губы обвисли, а глазные яблоки стали медленно вращаться в противоположные стороны. Какой-то фокус, понимал я, но жуткий.

— Фазио?

— Чоллалулла лиллалолла луличолла,— забормотал он.— Биллилолла.

Я испуганно вытаращился. Ужасающее зрелище!

— Господи, Фазио!

По его подбородку потекла слюна. Мышцы лица дико подергивались.

— Понимаешь теперь? Понимаешь? — ухитрился он проговорить.

Внутри него шла борьба. Он изо всех сил пытался обрести власть над собой. Казалось, его вот-вот хватит удар. Потом он вроде бы стал успокаиваться, хотя дышал тяжело, а кожа пошла яркими пятнами. Фазио обмяк — голова поникла, руки болтались,— как будто у него не осталось сил. Прошла минута или две, прежде чем он смог заговорить. Я не знал, как ему помочь, и просто плавал рядом. В конце концов он кое-как очнулся.

— Видел? Вот как это происходит,— тяжело дыша, выговорил Фазио.— Он подчиняет меня себе. Как я могу покончить жизнь самоубийством? Он не позволит мне.

— Не позволит тебе?

Он поднял на меня взгляд и устало вздохнул.

— Думай, Чолли, думай! Он в симбиозе со мной. Мы зависим друг от друга.

Внезапно содрогания возобновились сильнее прежнего. Фазио отчаянно боролся с ними: брыкался руками и ногами, стискивал челюсти,— но все было бесполезно.

— Иллаломба! — закричал он.— Нуллагрибба! — Он мотал из стороны в сторону головой, словно стряхивал что-то, прилипшее к ней,— Если я... тогда он... гиллагилла! Холлигулла! Я не могу... не могу... ох... Иисус... Христос!

Его голос смолк, сменившись лязганьем зубов и летящими во все стороны брызгами слюны. Он стонал, закрыв лицо руками.

Да, теперь я понимал.

У Фазио не было возможности сбежать, и это самое чудовищное во всей этой жуткой истории. Симбионт понимал, что его судьба неразрывно связана с судьбой Фазио. Если умрет Фазио, умрет и симбионт; поэтому он не мог позволить «хозяину» причинить себе вред. Засев в мозгу Фазио, он держал под контролем его тело. Всякий раз, когда Фазио предпринимал очередную попытку спрыгнуть с моста, потянуться к фляжке с ядом, достать пистолет, проклятая бдительная тварь в его мозгу оказывалась на шаг впереди, защищая его от возможного повреждения.

Меня затопила волна сочувствия, и я протянул руку, чтобы положить ее на плечо Фазио. Однако в последний момент испугался, что даже при самом легком касании симбионт может перескочить из его головы в мою, и отдернул руку. Потом я все же заставил себя прикоснуться к Фазио. Он резко отпрянул. Казалось, он выгорел изнутри.

— Чолли!

К нам подплыла Элисандра, длинноногая, прекрасная.

— Это личное или я могу составить вам компанию? — нахмурившись, спросила она.

Я колебался. Мне отчаянно хотелось, чтобы пути Фазио и Элисандры не пересекались, но я понимал, что это невозможно.

— Мы здесь... ну... мы тут...

— Давай, Чолли,— глухо заговорил Фазио,— представь этой милой женщине своего старого боевого друга.

Элисандра бросила на него пытливый взгляд, без сомнения, отметив его странный тон.

Я глубоко вздохнул.

— Это Фазио. Во время второй войны с овоидами мы вместе участвовали в Сервадакской кампании. Фазио... Это Элисандра. Она транспортный инженер поворотного колеса. Ты должен непременно увидеть ее за работой, она крутой специалист...

— Это честь для меня — познакомиться с вами,— серьезно сказал Фазио,— Женщина, соединяющая в себе красоту и техническое мастерство... должен сказать, я... я...— Внезапно он стал запинаться, лицо пошло пятнами, в глазах засверкала ярость.— Нет! Нет, черт побери! Не сейчас! — Фазио стиснул руки в дикой попытке сдержать себя.— Муллаголла! — беспомощно выкрикнул он,— Джиллабогбог! Сампазозозо!

И, задыхаясь, разразился судорожными рыданиями. Элисандра смотрела на него с изумлением и жалостью.

— Ну, ты собираешься убить его? — спросила она.

Это происходило два часа спустя. Мы уложили Фазио в постель в его маленькой комнате в гостинице и пошли к Элисандре. Я рассказал ей все.

Я посмотрел на нее таким взглядом, как будто она начала лопотать, точно Фазио. Мы с Элисандрой были вместе почти год, но временами возникало чувство, будто я совсем не знаю ее.

— Ну? — повторила она.

— Ты серьезно?

— Ты обязан сделать это. Ты задолжал ему смерть, Чолли. Он не может прямо сказать тебе, потому что симбионт такого не допустит. Но именно этого он ждет от тебя.

Все правильно. На протяжении последнего часа эта мысль неоднократно приходила мне в голову. Реальность, от которой никуда не деться, была такова: я допустил промашку на Вайнштейне, в результате чего Фазио десять лет горел в аду. Теперь я должен его освободить.

— Если бы существовала возможность как-то извлечь симбионта из его мозга...

— Но ее нет.

— Да,— согласился я.— Ее нет.

— Ты сделаешь это для него?

— Прекрати,—сказал я.

— Мне невыносимо смотреть, как он страдает, Чолли.

— Думаешь, мне легче?

— Подумай хотя бы о себе. Предположим, ты во второй раз подведешь его. Как ты будешь жить с этим? Скажи, как?

— Я никогда не был склонен к убийству, Элли. Даже когда надо было убивать овоидов.

— Это мы знаем,— сказала она.— Но на этот раз у тебя нет выбора.

Я подошел к маленькому огненному шару, который она установила над спальной платформой, и нажал на кнопку; в густом клубящемся тумане вспыхнули искры, затем заструились яркие цвета — оранжевый, зеленый, фиолетовый, желтый.

— Ты совершенно права,— тихо сказал я.

— Хорошо. А то я испугалась, что ты собираешься снова его кинуть.

Она произнесла это без всякого злого умысла, и все же я воспринял ее слова как удар кулака. И стоял, оглушенный этим ударом.

Наконец, внутренняя дрожь унялась. Но нахлынула новая тревога, и я сказал:

— Знаешь, это идиотизм — обсуждать такое с тобой. Ведь я втягиваю тебя в то, что никак не должно тебя касаться. Ты становишься моей сообщницей, пусть даже пока ничего не произошло.

Элисандра не обратила внимания на это замечание. Когда она зацикливалась на чем-то, ее было не сбить.

— Как ты собираешься действовать? — спросила она.— Нельзя же просто перерезать человеку горло и сунуть труп в утилизатор.

— Послушай, ты понимаешь, что наказание распространяется и на...

— Прямое физическое нападение исключается,— продолжала она,— Наверняка будет борьба — симбионт обязан защищать своего «хозяина» в случае нападения,— и ты получишь царапины, синяки или что-нибудь похуже. Это могут заметить. Предположим, ты так сильно пострадаешь, что придется обратиться к медикам. Что ты им скажешь? Что подрался в баре? А потом начнут искать твоего старого друга Фазио, с которым тебя видели за несколько дней до этого... Нет, слишком рискованно.— Тон у нее был странно деловой, прозаический.— И как избавиться от тела? Это еще сложнее, Чолли,— удалить со станции пятидесятикилограммовую массу без оформления соответствующих бумаг. У нас нет ни визы места назначения, ни погрузочной декларации. Даже на мешок картошки требуется оформить документ. А если кто-то исчезнет и будет зафиксировано пятидесятикилограммовое уменьшение итоговой массы дня...

— Прекрати,— сказал я.— Ладно?

— Ты задолжал ему смерть. И согласился с этим.

— Может, и так. Но что бы я ни решил, не хочу впутывать в это тебя. Это не твоя беда, Элли.

— Ты что, правда так считаешь? — мгновенно среагировала она.

В ее голосе смешались гнев и любовь. У меня не было сил улаживать эту проблему прямо сейчас. В голове пульсировала боль. Я активизировал фармацевтический манипулятор и торопливо вспрыснул себе подкожно хорошую дозу релаксантов. Потом взял Элисандру за руку. Чтобы завершить дискуссию, я сказал мягко, но решительно:

— Давай ляжем в постель. Я не в состоянии продолжать этот разговор.

Она улыбнулась, кивнула и ответила гораздо мягче:

— Конечно.

Она принялась раздеваться, но спустя несколько мгновений повернулась ко мне, охваченная беспокойством.

— Я не могу перестать думать об этом, Чолли. Оно жужжит и жужжит внутри. Несчастный парень! — Она содрогнулась,— Каково это, когда кто-то постоянно сидит у тебя голове! Не иметь контроля над своим телом. Просыпаться в луже мочи, так он сказал. Говорить на непонятном языке. И все остальное безумие. Как он выразился? Будто муравей ползает у тебя под черепом. Зуд, который невозможно расчесать.

— Я не знал, что это будет так ужасно. Если бы знал, убил бы его тогда же.

— Почему ты не сделал этого?

— Он же Фазио. Человек. Мой друг. Я даже овоидов не очень-го хотел убивать. Какого черта мне было убивать его?

— Но ты же обещал, Чолли.

— Хватит,— попросил я.— Я не сделал этого, и точка. И теперь должен жить с этим.

— И он тоже,— сказала Элисандра.

Я забрался в спальную камеру и лег.

— И я тоже,— добавила она.

Прежде чем лечь, она какое-то время бродила по комнате. Потом забралась ко мне, но легла чуть в стороне. Я не стал придвигаться. Но постепенно расстояние между нами уменьшилось. Я положил руку ей на плечо, она повернулась ко мне.

За час до рассвета Элисандра сказала:

— Кажется, я придумала, что делать.

На отработку деталей у нас ушло около десяти дней. Теперь я был твердо настроен сдержать обещание. Никаких колебаний, никаких отговорок. Элисандра права: у меня не было выбора. Я действительно задолжал Фазио, и другого способа рассчитаться с ним нет.

Она тоже была настроена очень решительно. Порой мне казалось, даже решительнее меня. Я предостерегал ее, что у нее могут возникнуть большие и совершенно лишние неприятности, если власти станции когда-нибудь поймут, что именно произошло. Но Элисандра заявила, что не считает их «лишними».

Я не слишком часто контактировал с Фазио, пока мы все устраивали. Очень важно, решил я, чтобы у симбионта не зародилось ни малейших подозрений. Я, конечно, видел Фазио практически каждый день — станция Бетельгейзе невелика,— но на расстоянии. Он пристально разглядывал все, иногда с ним случались эти дикие приступы: он лез на стену, или бессвязно выкрикивал что-то, или громко спорил сам с собой. В основном я делал вид, что не замечаю его. Были, однако, моменты, когда избежать встречи не представлялось возможным — за обедом, в баре или после работы в комнате отдыха.

— Ну все,— объявила наконец Элисандра,— Я свою часть сделала. Теперь ты делай свою, Чолли.

Среди здешних развлечений для туристов было то, что можно назвать осмотром достопримечательностей, а главная достопримечательность у нас — красная гигантская звезда. После исследовательского проекта по изучению звезд, прикрытого несколько лет назад, мы унаследовали около дюжины так называемых солнечных «санок»; их использовали для проникновения сквозь бахрому мантии Бетельгейзе. Мы начали с того, что арендовали такие «санки» для трехдневной экскурсии. Они рассчитаны на двух пассажиров, ни о какой роскоши нет и речи, нет даже двигателя. Вся прогулка — чистая баллистика. Мы рассчитываем орбиту, выстреливаем «санками» с помощью больших отражателей, и вы отправляетесь в головокружительный полет сквозь внешнюю бахрому, откуда открывается прекрасный вид на десять-двенадцать планет системы огромной звезды. Когда «санки» выбирают всю длину троса, мы ловим вас поворотным колесом и притягиваем обратно. Описание впечатляет, и так оно и есть; что касается опасности, то чего нет, того нет. Во всяком случае, обычно все безопасно.

Найдя Фазио в гравитационной гостиной, я сказал:

— Мы организовали для тебя экскурсию, парень.

«Санки», которые я арендовал для него, назывались «Корона». Элисандра выполняла диспетчерскую работу для этих туров, а я время от времени работал на них на колесе, хотя обычно имел дело с большими космическими лайнерами, использующими станцию Бетельгейзе как отправную точку для прыжка еще дальше в космос. Мы собирались вместе руководить полетом «санок» Фазио. К несчастью, на этот раз должен был произойти несчастный случай — из-за прискорбной мелкой ошибки в расчете орбиты. «Санки» Фазио должны были не облететь по краю широко раскинувшуюся корону Бетельгейзе, а рухнуть прямо в сердце гигантской красной звезды.

Я предпочел бы рассказать Фазио о нашем плане, пока мы спиральными коридорами спускались к месту старта. Но я не мог, потому что все, услышанное им, услышал бы и симбионт, а то, что было хорошей новостью для Фазио, для симбионта стало бы плохой. Захватить эту дрянь врасплох, вот что было важно.

Заподозрил ли Фазио что-то? Бог весть. Мне кажется, на его месте я бы догадался. Но, может, он нарочно старался выкинуть из головы любые мысли о предстоящем полете.

— Ты даже представить себе не можешь, на что это похоже,— говорил я.— Необыкновенное зрелище. Смоделировать его абсолютно невозможно. Не сравнить с видом на Бетельгейзе, открывающимся со станции.

— «Санки» скользят сквозь корону на пленке испаряющегося углерода,— вступила в разговор Элисандра.— Жар просто скатывается с их поверхности.— Мы болтали, как одержимые, стараясь заполнить разговором каждое мгновение.— Ты будешь абсолютно защищен и сможешь войти в атмосферу звезды...

— Конечно,— подхватил я,— Бетельгейзе такая огромная, такая интенсивная, что практически в любой точке системы ты находишься внутри ее атмосферы...

— Есть еще планеты,— вклинилась Элисандра,— На этой неделе они так расположены, что ты сможешь увидеть около дюжины...

— Отелло, Фальстаф, Зигфрид, может, Вотан...

— Карта на потолке кабины...

— Пять газовых гигантов с массой вдвое больше Юпитера. Присмотрись к Вотану, у него одного есть кольца...

— И Изольда, ее невозможно не заметить. Она еще краснее, чем Бетельгейзе, как налитой кровью глаз...

— С одиннадцатью красными лунами, но без фильтров их не разглядеть...

— Отелло и Фальстаф. Судя по картам, Аида тоже...

— А еще целая куча комет...

— Астероиды. Как мы считаем, в результате гравитационного возмущения там столкнулись две планеты...

— И эйнштейновское отклонение, это очевидно...

— Крупные солнечные вспышки...

— Вот мы и пришли,— сказала Элисандра.

Мы находились на взлетной палубе. Перед нами возносилась сверкающая металлическая стена. Элисандра активировала люк, и стали видны маленькие «санки»: полированное, сужающееся к одному концу судно с «лягушачьим» носом и невысоким бугорком в центре. «Санки» стояли на рельсах, над ними аркой изгибались витки пусковой установки, в данный момент испускавшие голубовато-зеленое свечение, что свидетельствовало об отсутствии заряда. Все работало автоматически. Мы должны были лишь посадить Фазио на борт и дать сигнал на взлет. Об остальном позаботится орбитальная программа, которую Элисандра рассчитала и ввела раньше.

— Для тебя это будет главное путешествие жизни, парень! — сказал я.

Фазио кивнул. Глаза у него слегка остекленели, ноздри подрагивали.

Элисандра включила управление предполетной подготовкой. Крыша «санок» открылась, и механический голос из громкоговорителя на палубе начал объяснять Фазио, как забраться внутрь и пристегнуться для взлета. Руки у меня заледенели, в горле пересохло. Тем не менее я чувствовал себя на диво спокойным, учитывая ситуацию. Это убийство? Технически говоря, да. Однако я нашел этому другое название. Эвтаназия. Сведение кармического счета. Искупление давнего греха и исполнение обещания. Для него — освобождение после десятилетнего пребывания в аду, для меня — освобождение от не столь мучительной, но все-таки жгучей душевной боли.

Фазио подошел к узкому входному люку «санок».

— Постой-ка.— Я схватил его за руку.

Мне хотелось полностью свести счеты.

— Чолли,— произнесла Элисандра.

Я проигнорировал ее предупреждение и обратился к Фазио:

— Я должен сказать тебе кое-что, прежде чем ты уйдешь.

Он бросил на меня странный взгляд, но промолчал.

— Я все время повторял, что не застрелил тебя, когда синсим проник в тебя, потому что у меня не хватило времени, так как медики прилетели слишком быстро. Отчасти это правда, но в целом пустая болтовня. У меня просто не хватило мужества.

— Чолли...— повторила Элисандра, на этот раз с раздражением.

— Еще одна секунда,— сказал я ей и снова повернулся к Фазио.— Я глядел на тебя, глядел на свой тепловой пистолет и думал о синсиме. Но не мог сделать этого. Стоял там с пистолетом в руке и не предпринимал ничего. А когда приземлились медики, было слишком поздно... я чувствовал себя такой дрянью, такой трусливой дрянью...

Лицо Фазио пошло пятнами. Красные круги синсима сверхъестественно сверкали в его глазах.

— Сажай его в «санки»! — закричала Элисандра,— Эта штука вот-вот возьмет контроль над ним, Чолли!

— Олигабонгабоо! — залепетал Фазио.— Унгабаноо! Ловушкака!

И он в ярости кинулся на меня.

Я был тяжелее его на тридцать килограммов, но он едва не сбил меня с ног. Тем не менее я ухитрился устоять. Он отскочил от меня и стал разворачиваться, но Элисандра вцепилась ему в руку. Он с силой ударил ее ногой, она отлетела в сторону, но я сзади обхватил его согнутой рукой за горло, а Элисандра подползла по полу и стиснула его ноги. Теперь мы смогли поднять Фазио и попытаться запихнуть в «санки». Но даже так удержать его оказалось нелегко. Мы вдвоем боролись против одного тощего, выгоревшего изнутри человека, но он извивался, изгибался и корчился, словно какой-то дьявол. Он царапался, колотил ногами и локтями, плевался. Глаза у него горели. Каждый раз, когда мы подталкивали его чуть ближе клюку «санок», он умудрялся оттащить нас от него. Мы с Элисандрой выдыхались, и я подумал, что долго нам не продержаться. Это не Фазио сражался с нами, это синтетический симбионт, выведенный в лаборатории овоидов, пытался спастись от огненной смерти. Бог знает, какие чужеземные гормоны он закачивал в кровеносную систему Фазио. Бог знает, как он перестроил его кости, сердце и легкие в целях достижения большей эффективности. Если Фазио удастся вырваться, я не знал, кто из нас выйдет из дока живым.

Но ему нужно было дышать. Я все сильнее сжимал его горло, чувствуя, как хрустит хрящ. Плевать. Я хотел одного — запихнуть Фазио в «санки», мертвого или живого, и дать ему наконец покой. Ему и себе. Я сжимал туже... туже...

Фазио захрипел, а потом издал отвратительный булькающий звук.

— Ты его прикончил,— сказала Элисандра.

— Да. Да.

Тем не менее я продолжал сжимать его горло, и он обмяк, хотя мышцы по-прежнему яростно, конвульсивно подергивались. Тварь внутри него все еще рвалась в бой, однако сейчас в легкие почти не поступал воздух, и мозг начал испытывать нехватку кислорода. Мы с Элисандрой медленно протащили Фазио последние пять метров до «санок»... подняли к люку... принялись запихивать внутрь...

Тело Фазио сотрясла небывалая по силе конвульсия. Умудрившись наполовину повернуться, несмотря на мою хватку, он оказался лицом к лицу с Элисандрой, и на его губах возник пузырь чего-то серого, блестящего. На одно короткое мгновение время остановилось. Потом все снова пришло в движение. Пузырь лопнул; фрагмент какой-то ткани вырвался оттуда и проскочил короткое расстояние между губами Фазио и Элисандры. Симбионт перед лицом смерти выбросил частицу себя, чтобы найти нового «хозяина».

— Чолли! — взвыла Элисандра, отпустила Фазио и отшатнулась, будто ей плеснули в глаза кислотой.

Ногтями она скребла лицо, пытаясь отодрать маленькую серую скользкую штуку, облепившую ей рот и почти мгновенно выбросившую две блестящих псевдоподии, проникшие в ноздри. Я не знал, что симбионт способен вот так выпускать отростки. Надо полагать, никто этого не знал, иначе таким, как Фазио, не позволяли бы разгуливать на свободе.

Я хотел завопить, хотел расколотить все вокруг. Я хотел заплакать. Но ничего этого я не сделал.

Когда мне было четыре года — мы жил и тогда на Бэкгаммо-не,— отец купил мне у торговца на Вихревом мосту маленький вихревой кораблик. Это была игрушка, чтобы запускать в ванной, хотя она имела все стабилизирующие распорки и кронштейны в миниатюре. Мы стояли на мосту, мне ужасно хотелось посмотреть, как кораблик работает, и я бросил его через поручни в водоворот. Конечно, он мгновенно исчез из виду. Удивленный и огорченный тем, что кораблик ко мне не вернулся, я обратился за помощью к отцу. Однако он подумал, что я бросил его подарок в водоворот ради шалости, и одарил меня испепеляющим, полным черной ненависти взглядом, который я никогда не забуду. Я проплакал полдня, но это не помогло мне вернуть кораблик. Я хотел заплакать и сейчас. Несомненно, происходило что-то абсурдно несправедливое, и я снова почувствовал себя четырехлетним, но не к кому было обратиться за помощью. Я остался один.

Я подошел к Элисацдре и на мгновение обнял ее. Она рыдала и пыталась заговорить, но эта дрянь залепила ей губы. Лицо побелело от ужаса, тело безумно подергивалось.

— Не беспокойся,— прошептал я.— На этот раз я знаю, что делать.

Как быстро мы действуем, когда наконец начинаем действовать. Прежде всего я забросил Фазио — точнее, то, что от него осталось,— в люк «Короны» легко, словно охапку соломы. Потом я подхватил на руки Элисандру и понес ее к «санкам». Она не боролась со мной по-настоящему, только слегка изгибалась. Симбионт пока не имел над ней большой власти. В последний момент я поглядел ей в глаза, надеясь, что не увижу в них красных кругов. Нет, их еще не было, не так быстро. Ее глаза оставались такими, какими я их помнил и любил. Взгляд твердый, спокойный, ясный. Она понимала, что происходит. Говорить она не могла, но взглядом сказала: «Да, да, давай, Чолли, ради Христа!»

Несправедливо. Несправедливо. Но в жизни вообще нет справедливости, подумал я. А если она все же существует во вселенной, то на уровнях, недоступных нашему восприятию, в каком-то равнодушном макрокосмическом месте, где в долгосрочном периоде все уравновешивается, но конкретный грех совсем не обязательно искупает конкретный грешник. Я затолкал Элисандру в «санки» рядом с Фазио и закрыл люк. Подошел к пульту управления, ввел сигнал о запуске и смотрел, как «санки» заскользили по рельсам к выходному люку на своем пут к Бетельгейзе — дороге в один конец. На мгновение активированные отражатели вспыхнули красным светом и снова засияли голубовато-зеленым. Я отвернулся, задавшись вопросом, не сумел ли симбионт в последний миг и в меня запустить частицу себя. Я ждал, не возникнет ли в голове ощущение покалывания. Но нет. Видимо, на нас обоих у него не хватило времени.

И только тогда я рухнул на рельсы и позволил себе заплакать. А через какое-то время вышел из шахты — молчаливый, оцепеневший, опустошенный, без единой мысли в голове. Когда шесть недель спустя проводилось расследование, я сказал, что понятия не имел, с какой стати Элисандра решила лететь вместе с Фазио.

— Может, это был акт самоубийства? — спросили меня эксперты-дознаватели. Я пожал плечами и ответил:

— Не знаю. Представить себе не могу, что творилось в тот день в их головах.

И снова впал в молчание — оцепеневший, опустошенный, без единой мысли в голове.

Итак, Фазио обрел покой в пылающем сердце Бетельгейзе. И моя Элисандра тоже. А я живу, день за днем, по-прежнему работаю здесь, на станции, на колесе, разворачивая к далеким звездам корабли, пролетающие мимо бахромы гигантского красного солнца. И мне по-прежнему является призрак, но это уже не призрак Фазио и даже не призрак Элисандры — нет, это уже не они. Думаю, меня преследует мой собственный призрак.