На «Баунти» в Южные моря

Глава десятая Поселенцы на Питкерне

В апреле 1807 года американский капитан Мейхью Фолджер вышел из Бостона на своем «Топазе» в кругосветное плавание. Он задумал искать в пустынных южных широтах новые, неизвестные острова, где охотники еще не бывали и не нарушили безмятежное существование тюленей. Этому плаванию суждено было стать одним из самых долгих и трудных, какие когда-либо выпадали на долю зверобойного судна. Войдя в Южной Атлантике в «ревущие сороковые», Фолджер поймал западный ветер и пошел на восток. В этих суровых водах «Топаз» боролся с жестокими зимними штормами; даже такой искушенный моряк, как Фолджер, никогда в жизни не видел подобных волн и такого бурана. Но сколько они ни искали, новые земли не появлялись, и капитан Фолджер был весьма удручен, когда на сильно потрепанном корабле подошел к острову Кергелену в южной части Индийского океана, чтобы забрать воды. Неудача преследовала его. Только он хотел войти в бухту, как разразился шторм, да такой, что пришлось ему снова повернуть на восток, не найдя тюленей и не взяв воды. Через месяц он бросил якорь в том самом заливе Эдвенчер на Тасмании, где по пути на Таити останавливался почти двадцать лет назад Уильям Блай.

К этому времени на острове было основано небольшое поселение Хобарт (ныне столица Тасмании), и Фолджер зашел туда. Кстати, должность губернатора Нового Южного Уэльса в ту пору занимал не кто иной, как наш старый знакомый Блай. А английское военное судно, которое проводило Фолджера из залива Эдвенчер до Хобарта, годом раньше сопровождало Блая, когда он из Англии плыл к новому месту службы в Австралии. Фолджер, конечно же, слышал о Блае; что до Флетчера Крисчена и его восьми спутников, их судьба оставалась неизвестной и была предметом оживленного обсуждения на полубаках, в офицерских кают-компаниях и матросских кабачках во всем свете.

И снова «Топаз» отправился в путь. Корабль обогнул с юга Новую Зеландию, и на островах Чатам Фолджеру наконец удалось добыть первых шестьсот тюленей. Ободренный успехом, он опять свернул на юг. Заход на острова Антиподов был не очень удачным, и Фолджер решил попытать счастья в самых южных широтах. Но крайний юг Тихого океана оказался столь же пустынным и бесплодным, как антарктические воды Атлантики и Индийского океана. Земли они не видели, только айсберги, и в январе 1808 года Фолджер двинулся на север, в более теплые и гостеприимные широты.

К этому времени он забрался довольно далеко на восток. Ему нужен был остров, где бы можно было пополнить запасы воды, и, обратившись к картам и запискам мореплавателей, Фолджер обнаружил, что находится совсем рядом с островом Питкерн. По всем данным, со времени его открытия в 1767 году Питкерн никто не посещал, но, судя по описанию Картере, воду на острове можно было найти, лишь бы удалось сойти на берег. Фолджер решил попытаться.

Зайдя восточнее позиции, указанной Картере, Фолджер повел «Топаз» на запад вдоль нужной параллели, не подозревая, что его ожидает одно из самых сенсационных открытий в истории исследования Тихого океана.

В половине второго 5 февраля моряки увидели остров. Приближаясь, Фолджер внимательно присматривался к нему — никакого сомнения, тот самый Питкерн, который открыл Картере. Правда, он показался раньше, чем ожидалось, уже на сто тридцатом меридиане (по данным Картере, он должен был находиться на три градуса западнее), но вид его в точности отвечал описанию. Фолджер не сомневался, что после «Ласточки» его «Топаз» — первое судно у Питкерна.

На рассвете 6 февраля капитан велел спустить на воду две лодки; он хотел проверить, нет ли тюленей среди прибрежных скал. Матросы прилежно гребли, Фолджер рассматривал берег в бинокль. Внезапно он вздрогнул. Картере писал, что остров необитаем, — откуда же дым? Если на острове есть огонь, должны быть и люди. Кто это — полинезийцы? Или моряки, потерпевшие кораблекрушение?

Капитан еще не пришел в себя от изумления, когда от берега отчалила двойная пирога и через прибой вышла к ним навстречу. В пироге сидели три молодых парня. Подойдя достаточно близко, они окликнули прибывших. Окликнули по-английски!

Фолджер окончательно опешил: ведь он был уверен, что в пироге сидят «дикие» полинезийцы. Потом ответил, что он американец из Бостона. Тогда пирога подошла еще ближе, и один из парней сказал с недоумением:

— Ты американец, ты из Америки, а где Америка? В Ирландии?

В двух словах на такое не ответишь, и Фолджер решил сам задавать вопросы. Завязалась не совсем обычная беседа:

— А вы кто?

— Мы англичане.

— Где вы родились?

— Здесь, на этом острове.

— Какие же вы англичане, если родились на острове, который никогда не принадлежал Англии?

— Мы англичане, потому что наш отец был англичанином.

— А кто ваш отец?

— Алек.

— Что за Алек?

— Ты не знаешь Алека?

— Откуда мне знать Алека? — нетерпеливо воскликнул Фолджер.

— Ну, а капитана Блая с «Баунти» ты знаешь?

Позднее Фолджер рассказывал, что, когда прозвучал этот вопрос, «меня сразу осенило и душу обуяло удивление, недоумение, радость — словом, какое-то неописуемое чувство».

Парни, как могли, отвечали на град вопросов, которыми их засыпал капитан. Они объяснили, что Алек — единственный уцелевший из мятежников, все остальные умерли. Фолджеру не терпелось причалить к берегу и побольше разузнать о судьбе мятежников, но он не был уверен, что этот загадочный Алек обрадуется гостям. Капитан «Топаза» отлично понимал, что по строгим английским законам Алек — преступник, которому место на виселице. Понятно, он отнесется недоверчиво к чужакам. Наверно, сидит сейчас и волнуется, ждет, что расскажут ему эти ребята про свою встречу с незваными гостями.

Однако Фолджер вовсе не собирался выступать уполномоченным английского правосудия, хотя бы весь остров кишел кровожадными мятежниками, и он попросил парней передать Алеку, что капитан «Топаза» хотел бы встретиться с ним и выделить из корабельных запасов что тому может понадобиться. Пирога вернулась к берегу и через некоторое время опять вышла. Правда, Алека в ней не было, но парни передали, что он охотно примет капитана Фолджера.

В свою очередь Фолджер тоже проявлял осторожность: в ответ на приглашение он попросил еще раз заверить Алека, что у него только мирные намерения.

Трудно сказать, кто больше боялся — Алек или капитан Фолджер. Оба опасались какой-нибудь каверзы, потому-то в эти солнечные утренние часы и развернулся столь комичный поединок: кто кого перетянет. Впрочем, беднягам, которым приходилось гонять пирогу взад-вперед, вряд ли было весело.

Лодка подошла в третий раз, по-прежнему без Алека, и Фолджеру объяснили, что его не отпускают женщины, беспокоятся, как бы с ним чего не случилось. Одновременно парни заверили, что Фолджер может смело подходить к берегу, все с нетерпением ждут гостей и готовы угостить их всем, чем богат остров.

Фолджер слишком долго не ступал на сушу, чтобы устоять против такого соблазна. И он решился наконец последовать за пирогой.

Так восемнадцать лет спустя было открыто убежище мятежников с «Баунти».

На берегу Фолджера сердечно встретила целая толпа женщин и детей. Алек оказался бывшим матросом Александером Смитом; ему было уже около пятидесяти лет. Население маленькой колонии, которую он возглавлял, составляло тридцать пять человек. Смит и восемь таитянок представляли старшее поколение. Прочие двадцать шесть были либо дети, либо юноши и девушки не старше восемнадцати-девятнадцати лет; из них юная таитянка совсем крошкой проделала на «Баунти» путь от Таити до Питкерна; все остальные родились на Питкерне и носили фамилии мятежников.

Итак, из двадцати семи взрослых (девять мятежников, двенадцать таитянок и шесть полинезийцев с Таити, Раиатеа и Тупуаи), которые ступили на берег Питкерна в январе 1790 года, Фолджер застал живыми только девятерых: Смита и восемь женщин. Куда девались другие? Какие мрачные тайны хранил остров?

Фолджер провел на острове всего пять-шесть часов и, конечно же, всячески старался побольше выведать у Смита о мятеже и судьбе бунтовщиков. Но и Смиту не терпелось узнать, что произошло на свете после того, как «Баунти» в декабре 1787 года покинул Англию. Фолджеру было что рассказать, и начал он, естественно, с повести о чудесном спасении Блая, о походе «Пандоры» и о суде над теми, кого поймал капитан Эдвардс. Кроме того, последнее двадцатилетие было одним из самых бурных в мировой истории, и Смит, понятно, ничего не знал ни о Французской революции, ни о Наполеоне, ни о Нельсоне. Можно только гадать, кто из двоих говорил больше; скорее всего они рассказывали наперебой и бомбардировали друг друга вопросами, поспевая отвечать лишь на малую часть. Смит, как истинный английский моряк, пришел в восторг, узнав о замечательных победах флота Англии; когда же Фолджер сообщил о Трафальгаре и других знаменитых сражениях, Алек вскочил на ноги, трижды взмахнул шляпой, потом швырнул ее оземь и закричал: «Да здравствует старая Англия!»

Фолджера на Питкерне окружили вниманием, и он был очень сыт и доволен, когда около четырех часов возвратился на свою потрепанную посудину, везя с собой множество даров — не только поросят, кокосовые орехи и фрукты, но и два сувенира с «Баунти»: компас и превосходный хронометр. (Этот хронометр, вполне заслуживающий названия редкости, можно увидеть в одном из музеев Англии). Конечно, Фолджер подарил питкернцам все, что можно было из запасов «Топаза»; особенно кстати пришлась одежда.

Визит в маленькое поселение взволновал и растрогал американца до глубины души. Мораль и религиозность этих людей по всем признакам отвечали самым строгим требованиям той поры, а очаровательная непринужденность и простодушие, отличавшие молодежь, просто поразили повидавшего свет морского волка. О Смите он записал в судовом журнале: «Какие бы ошибки и преступления ни совершил мятежник Смит в прошлом, теперь он, по моему убеждению, честный человек и может быть очень полезен морякам, плавающим в этих водах».

Дальше плавание «Топаза» проходило без приключений. Хронометр через несколько недель перешел от Фолджера к испанскому губернатору островов Хуан-Фернандес. В Вальпараисо Фолджер встретил одного офицера английского флота и (не мог уж промолчать!) рассказал ему про колонию на Питкерне. Офицер направил рапорт английскому адмиралу в Рио-де-Жанейро, а тот переслал его в Лондон, в адмиралтейство, куда депеша и прибыла 14 мая 1809 года. Как известно, в тот миг Англии было не до этого, шла борьба не на жизнь, а на смерть с «корсиканским тираном», как англичане называли великого императора Франции. Одна или две газеты сообщили о рапорте, но эта весть никого не взволновала, и адмиралтейство не стало ничего предпринимать, а затем вся история вообще была забыта. Между тем маленькое поселение продолжало свое уединенное существование. Кстати, его можно назвать первой европейской колонией в Тихом океане, если не считать каторги в Австралии, основанной двумя годами раньше.

В 1814 году два английских военных корабля, «Бритн» и «Тагус», вновь (и тоже случайно) открыли Питкерн, не подозревая, что он обитаем. К счастью, капитаны Стайнз и Пайпон были не менее Фолджера тронуты тем, что увидели. В итоге Смит (теперь он называл себя Джоном Адамсом) смог остаться на Питкерне и продолжать свою патриархальную деятельность, вместо того чтобы быть отправленным в Англию и повешенным на рее.

Конечно, Стайнз и Пайпон тоже долго расспрашивали Смита. Их отчеты были напечатаны в газетах и журналах, слух о маленькой колонии распространился, и на Питкерн стали наведываться гости, особенно китобои. В 1825 году сюда снова пришел английский военный корабль. Его командир, капитан Бичи, тщательно исследовал остров и составил подробную карту; много внимания он уделил и жизни поселения. В печати появлялось все больше отчетов о первых годах пребывания мятежников на Питкерне, выяснялись все новые факты, которые, словно кусочки мозаики, помогали воссоздать общую картину. Мало-помалу пала завеса и обнаружилась истина о страшной поре, которую столь мирная теперь колония пережила в 1790-х годах.

К сожалению, рассказы Смита были отрывочными и противоречивыми, и многое остается неясным, но в общих чертах мы можем реконструировать бурную историю Питкерна до появления Фолджера.

Вернемся же к январскому дню 1790 года, когда «Баунти» подошел к острову, и посмотрим, кто составлял его первое население.

Двадцать восьмой в этой компании была крохотная таитянка Теио, которую привезла жена Микоя. Ее окрестили Сарой, она потом вышла замуж за второго сына Флетчера Крисчена, Чарльза Крисчена; умерла она в 1826 году.

Мы видим, что на шестерых полинезийцев пришлось три женщины. Интересно, что при разделе решающую роль сыграло, кто с какого острова происходил. Тараро, как представитель знати, ни с кем не делил своей жены (первое время). Несчастной Марева пришлось быть женой троих таитян; двое мужчин с Тупуаи взяли себе Тинафанаеа. Одну из двух последних — кого именно, не установлено, — англичане звали Прюденс. Добавим, что имя Титахити никак не связано с Таити, оно означает «перемещенное растение Ти».

Мы расстались с мятежниками и сопровождавшими их полинезийцами в тот миг, когда они подожгли «Баунти» и начали расчищать участки и строить дома на острове. Крисчен старался, чтобы дома не были видны с моря, поэтому для поселения он выбрал место в северной части центрального плато. Обсудив, какие части острова возделывать в первую очередь, землю поделили на девять участков. Мятежников было девять; полинезийцы — их ведь взяли как работников — остались без земли. Если говорить о сословии и происхождении, белые вряд ли в чем-нибудь превосходили полинезийцев, но разделение по расам казалось англичанам вполне естественным; вскоре они еще более ярко проявили свое понимание равноправия на Питкерне.

Мы не знаем, что Крисчен думал о таком разделе земли. Может, смотрел на это так же, как его товарищи; может, понимал, что они становятся на опасный путь, но покорился воле большинства. Так или иначе, он был настроен бодро, мечтал сделать все, чтобы создать цветущее поселение. Никто не оспаривал его авторитета, и, хотя дисциплина была не такой строгой, как на корабле, мятежники продолжали величать его «мистер Крисчен»; гардемарина Янга тоже называли «мистером».

Но человек проницательный, каким следует считать Флетчера Крисчена, при всем его оптимизме не мог не понимать, что колония с самого рождения несла в себе зародыш своей гибели. И не только потому, что трудно было сосуществовать двум совсем различным расам со своей культурой и своими устоями. Не хватало женщин! С первого дня положение было серьезным, — а что будет, если одна или несколько женщин умрут?

Ответ на этот вопрос они получили очень скоро: две таитянки умерли еще до конца года; жена Уильямса — Фасту — от какого-то заболевания горла, а жена Смита — Пуараи — сорвалась в море, когда собирала птичьи яйца на крутых скалах. Никто из мятежников, понятно, не желал уступить свою подругу или «делить» ее с другими, и вдовцы начали бросать алчные взгляды на жен полинезийцев. Пришлось Тараро уступить Уильямсу Ненси, а тупуайцы отдали Смиту Тинафанаеа.

Однажды вечером Мауатуа и Театуахитеа, жены Крисчена и Брауна, услышали, как Пеней поет весьма странную песню:

Слова страшные, ничего не скажешь. Мауатуа и Театуахнтеа сразу поняли, что подразумевает Ненси, и поспешили рассказать Крисчену, что полинезийцы задумали убить белых. Выяснилось, что Тараро, Оха и Титахити надоело быть холостяками; руководил заговором Тараро.

Крисчен решительно пошел к дому, где жила эта тройка. Он покажет им, что заговор раскрыт; когда они убедятся, что он готов пресечь любые их выходки, они сразу выкинут всю дурь из головы… На всякий случай он все-таки захватил с собой мушкет — кто их знает!

Ему удалось их напугать. Увидев суровое лицо Крисчена и мушкет в его руках, они заключили, что он пришел убить их, и бежали в горы.

А затем вдруг исчезла Ненси, и оказалось, что она ушла к своему Тараро. Уильямс кричал, что он покинет остров, если ему не вернут Ненси. Мятежники не хотели терять искусного кузнеца и решили помочь ему. Сперва послали Манарии разведать, где укрылись беглецы. Манарии вернулся и доложил, что Тараро, Ненси и Титахити спрятались в западной части острова, за высокой грядой, которая сечет Питкерн с севера на юг. Теперь уже англичане задумали страшную расправу.

Они приготовили три пудинга, в один положили яд и велели Манарии сделать так, чтобы он достался Тараро. Но, когда Манарии пришел к беглецам с пудингами (вероятно, он пообещал им принести еды), Тараро заподозрил неладное. Он отказался есть предназначенный ему пудинг и потребовал, чтобы Ненси поделилась с ним своим.

А так как Манарии строго-настрого приказали не возвращаться, пока Тараро не будет отправлен на тот свет, он решил убить его каким-нибудь иным способом. Для этого он сказал беглецам, что жена ждет его поблизости, и предложил всем вместе дойти до нее. Они согласились, по пути Манарии зашел за спину Тараро и спустил курок своего пистолета. Пистолет дал осечку, но звук щелчка заставил Тараро обернуться. Увидев в руках Манарии оружие, он бросился бежать в лес. Манарии догнал его, и завязалась схватка. (Видно, Титахити совершенно растерялся: он даже не кинулся на помощь товарищу). Тараро позвал на выручку Ненси, и она выручила — только не его, а Манарии, который в свою очередь крикнул, чтобы она подсобила ему убить Тараро! Вдвоем они в несколько секунд прикончили ее мужа.

После этого Ненси и перепуганный насмерть Титахити вернулись с Манарии в поселение. Англичане тотчас заковали Титахити в кандалы; но еще оставался на свободе Оха. Манарии удалось его выследить в южной части острова, и англичане поручили ему и Теимуе убить Оху. Манарии и Теимуа поступили очень просто: они принесли Охе еду и принялись заверять его в своей дружбе, когда же тот поверил им и подошел, чтобы они могли причесать его волосы в знак полного сочувствия, обманщики, попричитав и всплакнув для виду, внезапно перерезали бедняге глотку.

После этого на острове на какое-то время воцарился мир. Ненси вернулась к Уильямсу, Тинафанаеа жила со Смитом, а Титахити (его вскоре освободили) стал рабом Мартина и Дженни. Вероятно, уже в это время в отношениях между мужчинами и женщинами не было постоянства. Тинафанаеа, судя но всему, временами уходила к Титахити и Мартину, а Дженни — к Смиту, с которым была вместе на Таити и Тупуаи.

К тому времени появилось на свет уже несколько детей. У Крисчена родились два сына, у Кинтала и Микоя — по сыну, у Милза — дочь. Из полинезийцев никто еще не стал отцом. Их теперь было всего четверо — Титахити и три таитянина: Манарии, Теимуа и Ниау, — и жилось им все тяжелее. Белые господа обращались с ними жестоко, избивали за малейшую провинность. Особенно беззастенчиво эксплуатировали «цветную рабочую силу» Микой, Кинтал, Милз и Браун. Мало того что полинезийцев истязали, они остались совсем без женщин. Несомненно, ревность была одной из причин того, что произошло вскоре.

В сентябре 1793 года, не стерпев угнетения, Теимуа и Ниау бежали от своих господ в горы. Они захватили с собой по мушкету с боеприпасами. Беглецы поддерживали связь с Манарии и Титахити, а также с Янгом, который явно состоял в заговоре с ними. Похоже, что Янг не прочь был отбить жен у Крисчена и Уильямса Так уж получилось, что соперничество из-за женщин играло все большую роль на острове.

И вот наступил день, который стал самым ужасным в истории Питкерна. Девять мятежников работали на своих участках в разных концах острова. В это время Титахити, сказав, что хочет поохотиться на свиней, взял мушкет и отправился к Теимуа и Ниау. А Манарии остался с белыми, чтобы заманить их в ловушку, если понадобится.

Первой жертвой полинезийского заговора пал Уильямс; Титахити, Теимуа и Ниау застрелили его в саду возле дома. Оттуда они пошли на участок, где работали Милз, Микой и Манарии. Англичане слышали выстрел, и, чтобы они ничего не заподозрили, Титахити одни вышел к работающим и спросил Милза, не отпустит ли тот Манарии, чтобы помочь отнести домой свинью, которую он, Титахити, только что подстрелил. Милз не возражал, и четыре полинезийца вместе отправились на плантацию Крисчена.

Они застигли его врасплох, и Флетчер Крисчен упал замертво, сраженный пулей. При этом он будто бы успел воскликнуть: «Боже мой!» Этот возглас донесся до Микоя и Милза, и Микой испуганно крикнул: «Кажется, кого-то убили!» — на что Милз возразил: «Ерунда, просто жена Крисчена позвала его обедать».

Теперь заговорщикам нужно было разделить Милза и Микоя. Теимуа и Ниау зашли в хижину Микоя, а Титахити побежал к нему и завопил, что таитяне грабят его имущество. Микой немедля все бросил и помчался домой, чтобы проучить этих «чернокожих». Здесь его встретили две нули, из которых ни одна не попала в цель. Англичанин выскочил из хижины в сад, но за углом его подстерегал Манарии. В рукопашном бою Микой оказался сильнее, отшвырнул Манарии в сторону и помчался в лес, чтобы предупредить Милза. А тот наотрез отказался поверить, будто его преданный раб Манарии способен причинить зло своему хозяину! Микой не стал долго спорить, а побежал к Крисчену. И только увидел его труп на земле, как донесшиеся из леса выстрелы дали ему понять, что и Милзу пришел конец.

Теперь каждая секунда была дорога. Микой поспешил в дом Крисчена и рассказал потрясенной Мауатуе, что ее муж убит. Оттуда он ринулся к Кинталу и крикнул, чтобы тот спасался. Кинтал велел своей жене тотчас предупредить остальных англичан и бросился вслед за Микоем в горы.

Добежав до участка Смита, Сара Кинтал увидела, что тот как ни в чем не бывало безмятежно трудится.

— Как ты можешь тут работать, когда такое делается? — закричала она.

Смит сообразил, что происходит что-то неладное, бросил лопату и последовал за ней.

Тем временем четверо полинезийцев продолжали осуществлять свой кровавый замысел. Убив Милза, они помчались к Мартину и застали его в саду.

— Знаешь, что мы сегодня сделали? — спросили они, предвкушая расправу с еще одним ненавистным угнетателем.

— Нет, — ответил ничего не подозревающий Мартин.

Они ткнули ему в живот мушкеты.

— Мы вроде как бы стреляли свиней! — загадочно сообщили они.

Мартин натянуто рассмеялся, но смех сменился хрипом, когда раздались выстрелы. Тяжело раненный, он дотащился до дома, однако полинезийцы последовали за ним и железным штырем размозжили Мартину голову.

Следующей жертвой был садовник Браун. Есть версия, будто один из заговорщиков хотел спасти садовника и сделал холостой выстрел, но Браун не сумел достаточно убедительно прикинуться убитым, и другой полинезиец прикончил его.

Смит несколько часов отсиживался в лесу, наконец вышел, чтобы взять немного ямса со своего огорода, и тотчас был обстрелян из мушкетов. Одна пуля пробила Смиту правое плечо и шею. Он упал. Его хотели добить, но от удара прикладом Смит заслонился рукой (при этом ему сломали палец), а когда Титахити сунул ему в рот дуло мушкета и нажал спуск, вышла осечка. На счастье Смита, полинезийцы еще не научились как следует обращаться с огнестрельным оружием. Тем временем он опомнился, вскочил на ноги и побежал. Только тут один из заговорщиков вспомнил наказ Янга — Смита не убивать. Вслед англичанину понеслись крики, что его пощадят, и ослабевший от потери крови Смит волей-неволей вынужден был положиться на их слово. Полинезийцы отнесли его в дом Янга и сдали женщинам на попечение. Хозяин дома чувствовал себя королем…

Казалось бы, отныне кончилась нехватка женщин, и все-таки мужчины продолжали ссориться. Полинезийцы никак не могли решить, кому какая вдова достанется, и вскоре опять дошло до убийства. Вечером Сусанна сидела и пела, а Теимуа подыгрывал ей на флейте. Правда, Сусанна была женой Янга, но он к этому времени увлекся Мауатуей и Ненси, а из-за Сусанны соперничали Манарии и Теимуа. Манарии вздумал положить конец этому дуэту и выстрелил в соперника, но только ранил его, и Теимуа крикнул Сусанне, чтобы она сбегала за его мушкетом и застрелила Манарии. Пока Сусанна искала оружие, Манарии перезарядил мушкет и добил Теимуа. Узнав про это убийство, Титахити и Ниау поклялись отомстить, и Манарии предпочел скрыться в лесу. В горах он встретил Кинтала, Микоя и Сару и присоединился к ним. Правда, англичане отнеслись к нему с понятной недоверчивостью и потребовали, чтобы он прежде всего отдал им свой мушкет.

Несколько недель продолжались всевозможные интриги; четверка в горах и те, кто остался в поселении, старались перехитрить друг друга. Каждый был готов предать другого и сам подозревал своего товарища в вероломстве. Вскоре Кинтал и Микой отправили на тот свет своего полинезийского союзника Манарии — при помощи того самого мушкета, который тот доверчиво им отдал.

В поселении тоже убийство следовало за убийством. Решив отомстить за мужей, вдовы мятежников сговорились убить Титахити ночью, когда он будет спать. Одна из женщин вызвалась отрубить ему голову (жену предупредили, чтобы она не клала Титахити под голову руку), одновременно должны были застрелить Ниау.

Не будем здесь подробно пересказывать дошедшие до наших дней красочные описания этой ночи. Достаточно отметить, что, когда занялся новый день, женское большинство заметно возросло.

Осталось только четверо мятежников — Янг, Смит, Кинтал и Микой. Из полинезийцев ни один не уцелел. Женщин было десять; ну, и, конечно, дети.

Кинтал и Микой спустились в поселение лишь после того, как Смит показал им отрубленные руки Титахити и Ниау в знак того, что опасность миновала. Это было 3 октября 1793 года.

С той поры мужчины вовсе не различали своих и чужих жен, и, если бы кто-нибудь сказал мятежникам, что злодеяние себя не оправдывает, они бы ответили громким хохотом.

Но если мужчин такие порядки устраивали, то женщины чувствовали себя прескверно; это видно из того, что после неудачной попытки бежать с острова — вместе с детьми — на наскоро сделанной пироге они стали помышлять о расправе с мужчинами. «Мы вами по горло сыты», эти слова стали поговоркой у питкернских амазонок. «Мы вас знаем». Кинтал и Микой были им особенно ненавистны; впрочем, Смит и Янг тоже опасались внезапного нападения. Мало того, что женщинам принадлежало подавляющее численное превосходство, — они тоже были вооружены мушкетами.

Двадцать седьмого декабря на горизонте показался парус. Все поспешили укрыться, чтобы их не обнаружили с моря. К счастью, в этот день был особенно сильный прибой и капитан воздержался от попыток высадиться на берег. Корабль скрылся; так до сего дня и неизвестно, что это было за судно.

Постепенно жизнь в поселении наладилась, стала более упорядоченной. Установились добрососедские отношения, питкернцы ходили друг к другу в гости, вместе обедали — словом, вели себя сравнительно достойно.

Но случилась новая беда. Микой некогда работал на винокуренном заводе в Шотландии; на Питкерне он обнаружил, что из корней ти вполне можно приготовлять водку. Из медной трубки и котла с «Баунти» он и его верный друг Кинтал смастерили перегонный аппарат, после чего начали гнать спиртное — и употреблять. Это роковое событие произошло 20 апреля 1798 года, много лет спустя после того, как был выпит последний глоток рома и вина из запасов «Баунти». Радости мятежников не было конца, пирушка следовала за пирушкой. Есть водка, есть женщины, еда в изобилии, никакого начальства, делай, что хочешь…

Не прошло и года, как погиб Микой. В приступе белой горячки он привязал себе на шею камень и бросился в воду с крутой скалы.

Отныне самым отъявленным тираном на острове стал Кинтал; прежде Микой оспаривал у него это звание. Янг и Смит все больше сторонились злодея, и все сочувствовали несчастной Саре, которую изверг-муж подвергал всяческим издевательствам. Однажды, недовольный тем, как она приготовила обед, он откусил ей ухо. Так что Сара, может быть, вовсе не случайно упала в море со скалы, где собирала яйца (это было в 1799 году).

Так или иначе, Кинтал остался без женщины. Дженни, которую он «унаследовал» после смерти Мартина, давно ушла от него, Сара погибла, и злой волк начал высматривать себе овечку. Он попытался отбить жен у Янга и Смита, но его отвадили. Все женщины на острове пуще смерти боялись попасть в лапы Кинтала. Янг и Смит взяли их под свою защиту. Кинтал пригрозил убить обоих. Теперь только он мешал мирному существованию колонии; в итоге Янг и Смит решили прикончить своего приятеля. Наверно, женщины, тревожась за судьбу детей, не давали им покоя, требовали, чтобы они поскорее решились.

План был приведен в исполнение вскоре после смерти Сары. Смит пригласил Кинтала и устроил лихую попойку; когда же гость, озверев от водки, начал буянить и все громить, хозяин рассек ему череп топором. В числе других эту сцену наблюдала дочь Милза Элизабет. До глубокой старости (она дожила до девяноста трех лет) она помнила, как все испугались, когда увидели кровь на стенах и безжизненное тело на полу.

Так закончилась первая, мрачная фаза истории питкернского поселения. Число детей на острове к этому времени возросло уже до двадцати, и два англичанина учредили нечто вроде школы. Первым за парту сел Смит, который до тех пор не умел ни читать, ни писать. Чувство ответственности заставило Янга и Смита прекратить пьянки. Стало обычным утром и вечером читать молитвы. Из пиратской вотчины остров постепенно превращался в воскресную школу. И с наступлением девятнадцатого века на Питкерне началась новая эпоха. Правда, когда Янг в 1800 году скончался от чахотки (первый мужчина на острове, умерший своей смертью), казалось, что не избежать беды. Но Смит показал себя недюжинным руководителем. С годами он становился все более религиозным и требовал, чтобы питкернцы жили строго по библейским заветам.

Александер Смит умер в 1829 году. Последняя из таитянок, прибывших на «Баунти», скончалась в 1850 году. Питкерн и в наши дни населен почти исключительно потомками мятежников; их отличительные качества — миролюбие, высокая нравственность и благочестие.