Глава вторая Бурное плавание

После двух бурных суток шторм унялся настолько, что команда могла позволить себе передохнуть и воздать должное традиционному рождественскому обеду, который приготовили по распоряжению Блая; главным украшением стола были, естественно, ростбиф и пудинг. Сытная трапеза придала команде новые силы, и они пришлись очень кстати, потому что уже 20 декабря погода снова испортилась. Поднялась такая волна, что Блай не решился ложиться в дрейф, а шел с ветром, оставив паруса только на фок-мачте. С облегченней он убедился, что «Баунти» на редкость надежен и устойчив, но, как ни старался рулевой быть начеку, могучие валы время от времени захлестывали палубу. Особенно страшной была ночь, матросов грозило смыть с палубы и сорвать с рей. Сильный вал обрушился на лодки, которые находились в средней части корабля, над люком главного трюма, и окоченевшим от холода морякам еле удалось их отстоять. Другая волна унесла бочки с пивом и запасные весла. Через несколько часов третьей волной разбило кормовую надстройку; при этом намочило большую часть провианта, хранившегося в кладовке под кают-компанией.

Хотя такой маневр по-прежнему грозил неприятностями, Блай под вечер 27 декабря развернул корабль и лег в дрейф; утром он распорядился откачать воду и исправить такелаж, насколько это было возможно. Мало-помалу погода улучшилась, уставшая команда смогла подсушить одежду и перевести дух. Заниматься серьезным ремонтом на ходу было слишком сложно, да и немалая часть провианта была подпорчена, и Блай принял разумное решение зайти на Канарские острова, чтобы как следует подготовиться к предстоящему, бесспорно еще более трудному и бурному участку пути мимо мыса Горн.

Бросив якорь утром 6 января 1788 года в Санта-Крус на Тенерифе, Блай тотчас послал Флетчера Крисчена, которому особенно доверял, с визитом вежливости к губернатору. Несмотря на скрытую вражду между Испанией и Англией, губернатор немедля пригласил Блая отобедать и обещал всяческое содействие. За пять дней стоянки в Санта-Крусе ревностный служака Блай успел не только проследить за ремонтом и закупкой провианта, но и провести ряд точных замеров, записать цены основных товаров, поставляемых на суда, проверить девиацию компаса, изучить местную экономику. Сверх того, он отправлял Нелсона и Брауна в ботанические экскурсии и подробно описал сиротский дом! Эта несколько неожиданная страница в летописи экспедиции за хлебным деревом заканчивается следующим суждением, очень показательным для психологии Блая: «Благодаря этому гуманному учреждению многие становятся полезными и трудолюбивыми гражданами, притом в краю, где люди бедные из-за расслабляющего климата склонны вести бездеятельное и жалкое существование, вместо того чтобы трудом и прилежанием добывать себе жизненные блага».

И еще одно свидетельство непомерного усердия Блая: он решил провезти вокруг света две бочки вина для своего благодетеля, сэра Джозефа Бенкса.

Одновременно Блай закупил почти четыре тысячи литров дешевого вина, чтобы возместить забродившее английское пиво, — оно, к счастью, уже кончалось. Но ни овощей, ни мяса не удалось раздобыть в достаточном количестве, так что единственным существенным пополнением провизии, с которым «Баунти» вышел в путь 10 января, было несколько бочек скверной солонины, две козы да небольшое количество тыкв. Команда могла лишний раз оценить предусмотрительность своего начальника, который еще в Англии запас вдоволь богатых витаминами продуктов.

Сразу после выхода с Тенерифе Блай снова проявил заботу о матросах, назначив три вахты вместо двух. Это было тогда довольно необычно, зато позволяло людям отдыхать по восьми часов, вместо того чтобы заступать на вахту каждые четыре часа. Естественно, понадобился еще один вахтенный начальник, и Блай воспользовался случаем и повысил своего протеже Флетчера Крисчена. Другой благой мерой, которую, однако, матросы приняли с меньшим восторгом, были постоянные проверки чистоты, причем всякий, у кого оказывалось нестираное белье или грязная одежда, лишался положенной ему порции рома. По примеру своего учителя Кука Блай распорядился, чтобы кубрик и каюты регулярно мыли раствором уксуса для истребления тараканов и прочих насекомых.

Одной из главных неприятностей на «Баунти» был гнилостный запах трюмной воды (ни одно деревянное судно не было совсем избавлено от течи). Блай и тут принял меры: каждый день он ставил людей откачивать воду и промывать трюм свежей забортной водой, считая, что при этом убивает сразу двух зайцев — команда совершает моцион, не дающий матросам облениться. Для той же цели Блай велел подслеповатому скрипачу вечерами часа три-четыре играть веселые плясовые мотивы. А чтобы никто не отлынивал от танцев, командир сам наблюдал за этими своеобразными упражнениями. Танцуя в качку, матросы, наверно, быстро стали искусными акробатами…

Не один из многочисленных критиков Блая называет садизмом его упорное стремление заставить матросов танцевать, но это, конечно, так же неверно, как если бы мы ударились в другую крайность и стали утверждать, что дотошная забота командира о здоровье команды всецело была продиктована бескорыстным человеколюбием. Как и в других случаях, побудительной причиной его действий было естественное желание успешно выполнить порученное дело, а надежд на успех, разумеется, больше, если люди здоровые и бодрые.

Если не считать постоянных проверок и упражнений, жизнь на корабле весь январь была, можно сказать, приятной. Преобладала ясная, солнечная погода, днем температура редко превышала двадцать пять градусов, ночью была чуть меньше — двадцать, редкие дожди позволяли пополнять запасы пресной воды и принимать освежающий душ. Заботливый Блай распорядился натянуть тент, и команда могла свободное от вахты время проводить на палубе, на свежем воздухе, развлекаясь карточной игрой и ловом акул. Только ветер подводил. При полном штиле «Баунти» с трудом проходил за сутки десять морских миль[5]. Да и в самые благоприятные дни скорость редко превышала четыре узла[6]. Вот почему «Баунти» пересек экватор лишь 8 февраля. Это событие было отмечено традиционным крещением в соленой купели, причем все прошло очень деликатно, так как Блай строго запретил всякое буйство. Это лишний раз показывает, что командир «Баунти» вовсе не был бессердечным человеком, каким его описывают многие; он проявлял и заботливость и гуманность, не обязательно преследуя при этом какие-то особенные цели.

Южнее экватора «Баунти» попал в полосу ровных и сильных пассатных ветров и стал покрывать от ста до ста пятидесяти миль в день. Уже к 17 февраля корабль прошел двадцать три параллели, отделяющие экватор от Южного тропика, и очутился у бразильского побережья на широте Рио-де-Жанейро. В тот день «Баунти» обогнал другой, несколько меньший парусник, китобоец с громким названием «Британская королева», который направлялся к мысу Доброй Надежды. От капитана Блай узнал, что «Британская королева» вышла из Англии восемнадцатью днями раньше «Баунти» и никуда в пути не заходила; получается, что по тогдашним меркам «Баунти» был быстроходным кораблем. Разумеется, Блай воспользовался случаем отправить почту; в частности, он послал своему покровителю и попечителю Данкену Кемпбеллу следующий сверхоптимистический отчет:

«Мы все в хорошем настроении, а мой маленький корабль способен совершить десяток кругосветных плаваний. Все мои люди — хорошие, усердные моряки, и меня очень радует, что до сих пор никого не приходилось наказывать. Офицеры и юные гардемарины исполнительны и старательны, мы ладим так хорошо, что все будет в порядке до конца плавания, если только я не повздорю с лекарем, который готов спать пятнадцать часов в сутки. Я намерен обогнуть мыс Горн, никуда не заходя, так как воды достаточно. Но все, конечно, зависит от ветров. На Тенерифе мы взяли добрый запас вина, дневной рацион составляет по четверти бутылки на человека плюс четверть бутылки портера. К тому же есть превосходная кислая капуста, тыква, горох, пять раз в неделю едим свежее мясо; на мой взгляд, мы живем хорошо. И команде тоже неплохо, ведь если не считать курятины, матросы получают ту же пищу, что мы; по вечерам с четырех до восьми часов они с охотой и радостью танцуют. Надеюсь доставить их всех домой в добром здравии».

На деле согласие было не таким уж полным, как пишет Блай, об этом мы знаем из позднейших отчетов и показаний. Прежде всего команда, по-видимому, жаловалась на пищу, а так как литература о «Баунти» обычно изобилует самыми ярыми нападками на Блая, справедливость требует, чтобы мы подробнее рассказали о питании на борту. Не считая дополнительного довольствия, о котором говорится в письме Данкену Кемпбеллу, каждый матрос получал рацион:

454 грамма галет в день

908 граммов солонины (говядины) два раза в неделю

454 грамма солонины (свинины) два раза в неделю

56 граммов вяленой рыбы три раза в неделю

56 граммов масла три раза в неделю

225 граммов гороха или гороховой муки четыре раза в неделю

108 граммов сыра три раза в неделю

4 литра пива в день

Как всегда в дальнем плавании, пища на вид и на вкус была малопривлекательной, но этого при тогдашних способах хранения и нельзя было избежать. Большая часть провианта хранилась в трюме в деревянных бочках, и очень скоро — особенно в тропических широтах — содержимое начинало киснуть, бродить, гнить. Точно так же невозможно было избавиться от жучков и червей — они не пренебрегали даже галетами каменной твердости. И прежде чем начать грызть галеты, моряки обычно колотили ими о край стола; стук этот сопровождал каждую трапезу на борту. Кстати, моряки отказывались есть лишь те галеты, в которых вовсе не было жучка, не без основания полагая, что, если уж жучок пренебрегает галетой, значит, для человека она и подавно несъедобна.

Чтобы перебить затхлый или гнилой привкус, корабельные коки щедро приправляли блюда перцем, солью, горчицей и уксусом. Следует сказать и о питьевой воде. Конечно, и тут дело обстояло неблагополучно, вода быстро портилась да к тому же изобиловала бактериями тифа и дизентерии. Предприимчивые английские плантаторы в Вест-Индии сумели уговорить адмиралтейство закупать у них ром и выдавать морякам; так была разрешена проблема воды: чтобы она была пригодна для питья, в нее добавляли спиртное. Как ни странно, английский флот был сравнительно поздно осчастливлен этим открытием профилактической медицины: грог был придуман только в 1740 году, причем название получил в честь своего изобретателя, английского адмирала Вернона по кличке «Олд Грог».

Но команда «Баунти» жаловалась вовсе не потому, что считала пищу скверной или несъедобной. Матросы привыкли к подпорченной провизии, лучшего они и не ждали. Зато они возмущались всякий раз, когда им казалось, что порция мала. Насколько известно, в одном случае Блай и впрямь намеренно сократил рационы, а именно на следующий день после выхода с Тенерифе, когда срезал на одну треть норму галет; но ведь одновременно он велел выдавать дополнительно тыкву. И команде объяснили причину: путь мимо мыса Горн может оказаться тяжелым, а потому лучше побережливее расходовать запасы. Все как будто поняли, что мера разумная, и промолчали. Но сразу после экватора Блай на короткое время вообще заменил галеты тыквой из расчета фунт за два, чтоб скорее управиться с тыквами, которые портились в жару. Тут матросы дали выход своему недовольству. Услышав это, Блай поднялся на палубу и обрушил на команду страшные угрозы. Свою речь он заключил будто бы такими словами:

— Эй, вы, чертовы негодяи проклятые! Вы у меня будете траву есть, все будете есть, я вас проучу!

Многие уверяют, что Блай, который был по совместительству экономом, хотел нажиться за счет команды и потому нарочно сократил рационы. Нет никаких доказательств этого. Напротив, он ревностно следил за тем, чтобы все было по справедливости. И не без основания: на флоте, увы, процветали всякие махинации и мошенничество, все знали, что поставщики обогащаются, сбывая недоброкачественный товар и недовешивая. Поэтому полагалось открывать новую бочку перед всей командой, чтобы каждый видел, есть ли недостача. Этот порядок, закрепленный в уставе, соблюдался и на «Баунти».

И вот однажды, когда вскрывали очередную бочку, произошел случай, который бесспорно компрометировал Блая. В бочке лежал сыр, и все увидели, что не хватает двух головок. Вместо того чтобы, как обычно, спокойно зафиксировать этот факт в судовом журнале, Блай твердо заявил, что сыр кто-то украл. Тут ко всеобщему удивлению взял слово бондарь Хиллбрант и бесстрашно напомнил командиру, что по приказу писаря Сэмюэля бочку уже один раз вскрывали, когда «Баунти» стоял в Лонгриче, и две недостающие теперь головки были отправлены на квартиру Блая. Побелев от ярости, Блай пригрозил бондарю жестоким наказанием, если он не замолчит, и распорядился прекратить выдачу сыра всем (включая унтер-офицеров), пока не будет возмещена недостача. А так как один из матросов вскоре же подтвердил в кубрике слова бондаря, сказав товарищам, что сам носил и сыр и другие продукты домой к Блаю, команда, понятно, сочла коллективное наказание вдвойне несправедливым.

Улики против Блая настолько серьезны, что нам остается лишь вместе со всеми осудить его некрасивое и неразумное поведение.

Но справедливость требует сказать, что большинство офицеров флота с ведома и одобрения высшего начальства жульничали гораздо беззастенчивее. Лорды адмиралтейства откровенно позволили Блаю наживаться в меру его способностей (он ведь был экономом) и даже срезали ему жалованье на два шиллинга в день: все равно наверстает. Насколько он воспользовался этой весьма сомнительной привилегией, уверенно сказать нельзя, но в личных письмах он то и дело жаловался на свое стесненное положение, так что вряд ли ему удалось обойти мошенников, которые поставляли на корабль провиант. Одно очевидно, и это можно подтвердить как цифрами, так и многочисленными свидетельскими показаниями: Блай всегда был крайне заботлив и щедр во всем, что касалось питания команды. Жалобы на плохой стол, как известно, неизбежны на любом военном корабле, в любой воинской части. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Блай, сочиняя свое письмо Данкену Кемпбеллу, не придал никакого значения ворчанию команды.

В первой главе уже говорилось, что лорды адмиралтейства, не дав Блаю помощника, допустили серьезную ошибку. Чем дальше, тем ощутимее она становилась, и Блай решил сам выйти из положения — временно назначить одного из младших офицеров лейтенантом и помощником начальника экспедиции. Устав предоставлял ему такое право. Единственным, кому Блай по-настоящему доверял, был Флетчер Крисчен. Нет никакого сомнения, что Крисчен был самым знающим и способным моряком на корабле, к тому же он пользовался общей симпатией и уважением, его распоряжения охотно выполняли. И 2 марта Блай при всем личном составе вручил Крисчену письменное распоряжение о производстве его в лейтенанты и помощники.

Вскоре был подвергнут телесному наказанию матрос Метью Кинтал за «строптивость и неповиновение» штурману. Проступок был серьезным, и у Блая не оставалось иного выхода, как назначить порку. (Это был первый из немногих случаев, когда Блай прибег к такой мере). Правда, виновный отделался двадцатью четырьмя ударами.

В это время (9 марта) «Баунти» находился уже на широте Буэнос-Айреса, и температура понизилась до пятнадцати градусов. С каждым днем становилось все прохладнее, небо хмурилось, сгущался туман, затрудняя навигацию. Много дней Блай не мог взять высоту солнца, и пришлось регулярно промерять глубину, чтобы незнакомые течения не увлекли корабль в мелкие и плохо изученные прибрежные воды Патагонии.

Двадцать второго марта разразился шторм — очень некстати, так как «Баунти» шел как раз в опасной близости от Огненной Земли и малейшая ошибка в навигации могла стать роковой. По Блай был уверен в курсе и продолжал идти на юг, лишь чуть зарифив паруса. Ночью между облаками выглянула луна и осветила горную гряду со снежными вершинами, а когда рассвело, оказалось, что корабль находится именно там, где ему надлежало быть, у входа в пролив Ле-Мер, между юго-восточной оконечностью Огненной Земли и островом Статен. Сильный встречный ветер не пропустил «Баунти» через пролив. Беда невелика, можно было просто обогнуть остров Статен, потеряв на этом всего около суток. И 24 марта в двенадцать часов Блай удовлетворенно записал в судовом журнале: «Сильный ветер, пурга. Вошли в Южные моря под марселями в один риф и брамселями в три рифа».

Восемьдесят семь дней минуло с начала плавания; идя со средней скоростью четыре узла, «Баунти» покрыл восемь с половиной тысяч морских миль. Иными словами, маленькое судно прошло уже больше полпути, до островов Общества оставалось «всего» семь тысяч морских миль.

Чтобы обогнуть мыс Горн, Блаю необходимо было спуститься еще градуса на два южнее, и, как только позади остался остров Статен, он взял курс на юго-запад. Благодаря тому что преобладал северо-западный ветер, маневр удался, и через пять дней они прошли меридиан мыса Горн, так и не увидев одноименного острова. По-прежнему серьезную угрозу представлял собой скалистый берег Огненной Земли, изогнувшийся огромной дугой на северо-запад до семьдесят седьмого градуса западной долготы; Блай знал, что надо идти прежним курсом еще не меньше трехсот пятидесяти миль, прежде чем можно будет повернуть на север. Теперь все зависело от того, как скоро «Баунти» одолеет это расстояние: близилась антарктическая зима, и не было еще создано судна, способного противостоять ярости здешних стихий в это суровое время года.

Остров мыс Горн был пройден 29 марта. А уже 1 апреля сильный встречный ветер перешел в шторм, и Блай, которого никто бы не причислил к робкому десятку, записал в судовом журнале: «Он превосходил силой все штормы на моей памяти, таких огромных волн я еще не видел. Из-за частой перемены ветра высокие волны обрушивались на корабль с разных сторон, опасные своей неожиданностью». Блай тотчас велел зарифить все паруса и лег в дрейф, оставив крохотный штормовой фок.

Четверо суток «Баунти», кренясь и качаясь, топтался на месте носом к ветру. 4 апреля упорство Блая было вознаграждено. Шторм утих, можно было продолжать путь на запад. Однако ликовать было рано. Ветер оставался настолько прихотливым, что приходилось непрерывно следить за парусами. Всего безопаснее было бы еще полежать в дрейфе, но Блай торопился и решил любой ценой пробиваться вперед. Он шел на риск, успех зависел от правильности его действий. С одной стороны, следовало нести достаточно парусов, чтобы идти с приличной скоростью. С другой стороны, опасно было ставить слишком много парусов, можно было потерять мачты.

Из-за недостатка людей свободные от вахты матросы то и дело вынуждены были подниматься на помощь товарищам; о полноценном сне говорить не приходилось. В довершение ко всему стоял собачий холод и либо валил снег, либо лил дождь. Работать на палубе и на мачтах стало подлинной пыткой. Да и под палубой было лишь немногим уютнее. Немногочисленные печи не могли согреть помещение и прогнать сырость. Все люки, кроме кормового, уже несколько недель были задраены, и при отсутствии иной вентиляции воздух в кубрике и каютах был такой, что хоть топор вешай. Он усугублялся запахом, исходившим от сорока шести немытых тел, от уцелевших свиней, коз, овец и кур, и едким чадом из камбуза.

Как обычно, Блай в эти тяжелые дни всячески старался поднять дух моряков и облегчить им существование. Так, в каждой вахте выделялись два человека, которые сушили одежду товарищей; по утрам команда получала на завтрак горячую овсянку. Но, разумеется, лучше всего согревала и ободряла дополнительная порция неразбавленного рома, выдаваемая ежедневно по приказу Блая.

Настойчивый Блай не зря старался: 9 апреля «Баунти» прошел критический семьдесят седьмой меридиан. На сто восемьдесят градусов компаса с севера на юг перед глазами восхищенной команды простерлись дали могучего Тихого океана. Настал долгожданный миг, можно ложиться на северный курс. Скоро корабль, подгоняемый пассатом, уверенно заскользит к райскому острову Таити…

Только Блай приготовился сделать поворот оверштаг, откуда ни возьмись налетел могучий шквал. Не успели вахтенные убрать паруса, как судно стало игрушкой бури, перед которой предыдущий шторм казался нежным ветерком. Оставалось снова ложиться в дрейф и уповать на провидение. На этот раз волнение достигло такой силы, что корабль поминутно зарывался носом, и всякий раз бурные потоки захлестывали палубу, вынуждая вахтенных искать спасения на вантах и штагах. «Баунти» понесло вспять на восток, а тут еще открылась течь. Будь это пробоина, ее бы живо заделали, теперь же плотники были бессильны — выбило паклю между досками, и вода сочилась повсюду. Каким-то чудом удалось натянуть штормовой леер, и Блай поставил людей на помпы. Но и леер не всегда выручал, люди падали, получая сильные ушибы; особенно досталось, понятно, пьянице Хаггену. К счастью, никого не смыло за борт. Еще хуже волн был пронизывающий холод. На вантах матросы так промерзали, что не могли говорить. А некоторых разбил ревматизм, и они не могли даже подняться на палубу. Блай открыл большую кормовую каюту и разрешил перейти туда тем матросам, которых сырость выгнала из кубрика.

Целую неделю «Баунти» ежедневно сносило назад на пятнадцать-двадцать миль. Число больных росло. Течь усилилась настолько, что люди круглые сутки ежечасно сменялись на помпах. И к 17 апреля потрепанное судно очутилось там же, где было первого. Пять человек из-за болезни и ушибов совсем вышли из строя, да и остальные вымотались. С великой неохотой Блай решил прекратить неравный поединок и идти вокруг света в противоположном направлении (вы помните, что адмиралтейство по его просьбе милостиво разрешило такой вариант). Но прежде чем поворачивать, он собрал всех людей и сердечно поблагодарил их за умелые действия и выдержку в последние трудные недели.

Блай с самого начала отлично понимал, что в это время года очень мало надежд обогнуть мыс Горн. Менее ревностный офицер, наверно, ограничился бы вялой попыткой выполнить нелепое распоряжение адмиралтейства и поспешил взять курс на мыс Доброй Надежды. Но для Блая приказ был священнее, чем библия. Хотя он три недели выжимал все, что можно было, из себя, команды и корабля, его продолжала мучить совесть. И стоило под вечер ветру перемениться на южный, как «Баунти» снова изменил курс и пошел на запад. Разумеется, южного ветра хватило всего на несколько часов, его опять сменил западный. Это может показаться невероятным: Блай сражался с непрерывно усиливающимся ветром еще четверо суток, но «Баунти» продолжало относить назад. Возможно, он продолжал бы поединок со стихиями, если бы работоспособных матросов не становилось с каждым днем меньше. Двадцать первого апреля восемь человек числились больными, да и у остальных уже не оставалось ни сил, ни энергии. А течь усиливалась.

Наконец даже Блай не выдержал и отдал рулевому долгожданное распоряжение поворачивать назад. Приказав поднять все паруса, он со скоростью восьми узлов помчался прочь от места, где проиграл битву. Блай никак не мог смириться с неудачей и в тот же день записал в судовой журнал длинное, подробное объяснение, оправдываясь тем, что долг не позволил ему ставить под угрозу исход всей экспедиции, уже на этом этапе идя на ненужный риск. Два дня спустя, 23 апреля, «Баунти» промчался мимо острова Статен, который они впервые увидели месяцем раньше, и пошел на север, в более теплые широты. Теперь до цели плавания было так же далеко, как в самом начале, когда они только вышли из Англии.

Положение нельзя было назвать катастрофическим, но все-таки требовалось безотлагательно отремонтировать корабль и закупить свежий провиант. На новом маршруте ближайшим портом, где английское судно могло рассчитывать на хороший прием, был Каистад, в голландской Южной Африке, и Блай решил не мешкая идти туда. Подгоняемый сильным попутным ветром, «Баунти» быстро миновал Фолклендские острова и направился к островам Тристан-да-Кунья. В отличие от Фолклендского этот уединенный архипелаг посещался так редко, что никто не знал точно его координатов. Блай, конечно, не мог упустить удобный случай проявить свое рвение, и, хотя время было дорого, он трое суток посвятил поискам никому не нужных островов. Увы, его усилия оказались тщетными. Погода в это время (была середина мая) заметно улучшилась, температура воздуха продолжала повышаться. Корабль привели в порядок, и матросы снова могли проводить свободное от вахты время на палубе. А чтобы праздность их не развратила, Блай приказал по вечерам возобновить танцы. Между тем по-прежнему каждый час приходилось откачивать воду, и можно без преувеличения сказать, что в моционе недостатка не было.

Еще одна неделя прошла без всяких происшествий, и 22 мая на горизонте показалась Столовая гора[7]. Блай знал, что в это время года главная гавань ненадежна, а потому бросил якорь в другом заливе, в сорока километрах южнее. Здесь он первым делом подробно, на нескольких страницах рассказал в судовом журнале, как на судне налажены питание и вахты. Стоит привести его вывод: «Моряки не умеют сами следить за собой, а просто призывать их заботиться о собственной чистоте и порядке мало проку. За ними нужен глаз, как за малыми детьми, ведь даже только что избежав опасности, они ничего не сделают, чтобы предотвратить ее повторение». Эти слова — «за ними нужен глаз, как за малыми детьми» — показывают, как Блай понимал свою роль командира корабля.

В полном соответствии с этой чисто отеческой заботой о команде Блай по прибытии в Капскую колонию заказал множество провизии и, пока корабль стоял на якоре, выдавал команде щедрый дневной рацион, который включал килограмм свежего мяса, пинту вина, капусту, сельдерей, лук, хлеб. Проверка запасов показала, что несколько тонн мяса, рыбы и галет совершенно сгнили; их тотчас заменили свежими. Быстро пополнили запасы воды и топлива. Гораздо больше времени ушло на то, чтобы законопатить щели и починить паруса. Для ускорения работ Блай нанял нескольких плотников-голландцев. Приведя паруса, снасти, корпус в отличное состояние, закупив семена и саженцы для таитян, а также семь тонн муки, девять тонн галет, три с половиной тысячи литров вина, пять овец, он 1 июля 1788 года повел «Баунти» дальше.

Как известно, единственные крупные массивы суши между мысом Доброй Надежды и Таити — это Австралия и Новозеландские острова. Если не считать только что основанной колонии каторжников на восточном берегу Австралии (оттуда еще не поступило никаких вестей, когда «Баунти» покидал Англию), в этой части земного шара жили лишь так называемые дикари. Поэтому Блай решил сделать в Австралии только очень короткую остановку, а чтобы скорее попасть туда, он приказал идти вдоль сороковой параллели, где мощные западные ветры, которые только что зло подшутили над ним у мыса Горн, могли бесплатно поработать на него.

Решение смелое — еще ни одно судно не пересекало южную часть Индийского океана в зимние месяцы (июль — август). Но теперь люди Блая были лучше подготовлены, а так как не было нужды спускаться в антарктические воды, то и погода в общем была намного теплее, чем у мыса Горн. Конечно, случались сильные штормы, приходилось ложиться в дрейф, но это для закаленной испытаниями команды давно стало простым и привычным маневром. Примерно в середине довольно однообразного пути в Австралию Блай, к своему удовольствию, смог предаться любимому занятию: определению места. И он тотчас нашел то, что искал, — голую скалу, именуемую островом Сен-Поль; как ни странно, на сей раз карта не ошиблась.

Девятнадцатого августа — это был пятьдесят второй день плавания — впередсмотрящий увидел остров Бруни, расположенный южнее входа в гавань нынешней столицы Тасмании — Хобарта. На всех картах той поры Тасмания соединялась с материком, и, когда Блай бросил якорь в бухте Эдвенчер, он не подозревал, что это остров, отделенный от австралийского континента не только водным пространством, но и еще одним островом. Судя по всему, за одиннадцать лет, истекших с тех пор, как Блай впервые побывал здесь с капитаном Куком, в залив не заходило ни одно судно; впечатление уединенности усугублялось тем, что на берегу не было видно никаких признаков жизни. (Лишь в один из последних дней на опушке леса вдали показались совершенно нагие тасманийцы — «самые глупые и жалкие люди на свете», по словам Блая).

Блай отправил своих подчиненных за водой и дровами, назначив командирами отряда Флетчера Крисчена и канонира Пековера, которым доверял больше всех. Но полностью он полагался только на себя самого, а потому неоднократно ездил на берег проверять, как идут работы. Обнаружив какие-нибудь упущения, он по своему обыкновению не скупился на брань. Чаще всего слова его не производили никакого впечатления; понятно, он от этого приходил в еще большую ярость. В команде «Баунти» был плотник по фамилии Перселл, который вспыльчивостью и язвительностью ничуть не уступал своему командиру. До той поры эти два родственных характера сталкивались очень мало, но уже на второй день работ на берегу Тасмании они крепко повздорили, когда Блай указал, что Перселл по лености отпиливает слишком длинные поленья. Перселл разозлился и ядовито отпарировал:

— Можно подумать, вы сошли на берег только для того, чтобы лишний раз придраться.

Блай взял себя в руки и ограничился тем, что отправил Перселла на борт и дал ему другое задание. Но эта снисходительность не оправдала себя. Через несколько дней (Блай в это время был на берегу) Перселл отказался поднимать на борт бочки с водой — дескать, он плотник, а не рядовой матрос. Штурман Фраер, который руководил этой работой, доложил Блаю, но, сколько тот ни бушевал, Перселл продолжал стоять на своем. Столь открытое неповиновение ставило командира в тяжелое положение. Если бы речь шла о матросе, порка быстро привела бы его в чувство. Но корабельный плотник был приравнен к младшим офицерам, которых устав не разрешал подвергать телесным наказаниям. Обычно в таких случаях провинившегося заковывали в кандалы и по возвращении в Англию предавали военному суду. Но Блаю вовсе не улыбалось невесть сколько возить с собой арестанта, к тому же он (и Перселл, конечно, понимал это) не мог обойтись без своего лучшего плотника. Решение, принятое Блаем, говорит о его находчивости и силе воли. Составив протокол о случившемся, он лишил Перселла рациона и запретил команде под страхом порки давать ему что-либо. Перселл не пользовался особенной любовью на борту и, зная, что никто не отважится нарушить запрет, поспешил выкинуть белый флаг.

Другие младшие офицеры тоже навлекли на себя гнев Блая. Командир обвинял их в серьезных грехах — неспособности к несению службы и нерадивости. Но таких столкновений, как с Перселлом, больше не случалось и отсутствие документальных свидетельств не позволяет нам судить, насколько оправданно было недовольство Блая.

К концу второй недели стоянки у Тасмании все резервуары наполнили водой, заготовили еще тридцать тонн дров для камбуза — вполне достаточно до самого Таити. Вопреки всем надеждам на острове оказалось так мало рыбы и дичи, что команде удалось лишь несколько раз отведать свежей пищи. Задерживаться не было смысла, и, неоднократно замерив координаты и проверив компас, Блай рано утром 4 сентября снялся с якоря.

И вот уже «Баунти» снова идет южнее сороковой параллели, в полосе холодных западных ветров, которую англичане метко прозвали «ревущие сороковые». 13 сентябре единственным событием, которое удостоилось подробной записи в судовом журнале, было нежданное открытие девятнадцатого числа группы пустынных скалистых островков к югу от Новой Зеландии. Не мудрствуя лукаво, Блай присвоил архипелагу имя «Баунти»; это название сохранилось до наших дней. Тогда, как и теперь, единственными обитателями этих голых утесов были тысячи пингвинов, которые своим резким запахом и громкими криками заблаговременно предупреждают мореплавателей об опасных рифах.

Более существенны, но, к сожалению, менее подробно отражены в документах психологические конфликты, происходившие на борту в это время. Очевидно, Блай никак не мог забыть инциденты в бухте Эдвенчер, и они настолько испортили ему настроение, что он не переставал изводить своих подчиненных, особенно за обедом, когда офицеры и младшие офицеры, согласно обычаю, поочередно сидели за столом командира. Особенно уязвимым оказался Фраер, который под конец месяца отказался впредь обедать с Блаем.

Следующей жертвой «немирного сосуществования» на борту оказался доктор Хагген; он был приравнен к младшим офицерам и тоже регулярно ел с Блаем. Благодаря заботе командира о здоровье личного состава Хаггену было почти нечего делать. Но во время стоянки в бухте Эдвенчер один из матросов пожаловался на «легкое недомогание» (в действительности он страдал астмой). Хагген тотчас сделал ему кровопускание; после этого своеобразного лечения у Валентайна (как звали злополучного больного) воспалилась рука. Вскоре у него поднялась температура, началось удушье, и в конце сентября Хагген пустил в ход универсальное средство номер два: налепил на тощую грудь пациента горчичники. Блая привели в ярость не эти варварские методы лечения, которые широко применялись в восемнадцатом веке, а то, что Хагген ежедневно докладывал, будто больной поправляется. Только 6 октября, когда Валентайн был при смерти, Блай от одного из младших офицеров узнал правду. Бедняге Валентайну это не помогло, он был уже обречен и вскоре скончался, но Блай справедливо решил, что Хагген проявил крайнюю небрежность, и как следует отчитал его. Хагген счел себя обиженным и тоже отказался есть с Блаем. С тех пор его не видели на палубе, да ему и при желании было бы трудно подняться туда, ибо после описанного происшествия он стал нить больше прежнего.

А вскоре дошло до столкновения и между Блаем и Фраером. 9 октября Блай по заведенному порядку послал с писарем Сэмюэлем бухгалтерские книги на подпись Фраеру. Вместо того чтобы сразу же подписать расходы за август и сентябрь, Фраер отослал писаря обратно с заранее составленной бумагой, требуя, чтобы Блай сначала заверил ее. Это было рекомендательное письмо, в котором весьма похвально говорилось о Фраере, утверждалось, что он «не совершил никаких проступков» за время службы на «Баунти». Многие хулители Блая объясняют странный поступок Фраера тем, что тот подозревал своего начальника в мошенничестве. Но попытка Фраера обелить себя заставляет предполагать, что у него самого совесть была нечиста. Так или иначе, Блай не дал себя запугать, а вызвал штурмана и очень выразительно высказал свое мнение об этой наглой попытке шантажа. Фраер опять отказался подписывать книги, повернулся и вышел. Блай ни секунды не колебался, как поступить. Он тотчас собрал команду, достал морской устав и прочитал вслух избранные места — те, где говорилось о страшных наказаниях за неповиновение. Затем он положил бухгалтерские книги на стол перед Фраером и приказал ему либо тут же подписать их, либо письменно обосновать свой отказ. Если Фраер действительно хотел уличить Блая в злоупотреблениях, ему представился удобный случай сделать это. Но он предпочел без дальнейших возражений поставить свою подпись. Блай указывает в судовом журнале, что он сразу простил Фраера. К сожалению, Фраер его не простил; начиная с этого дня он обращался к командиру «Баунти» только по делам службы, да и то при самой крайней необходимости.

В это время «Баунти» был уже юго-восточнее Таити, пришло время поворачивать на север (подойти к острову на парусах с запада нельзя было из-за полосы восточных пассатов между Южным тропиком и экватором). Хотя с каждым днем становилось теплее и Блай по-прежнему ревностно следил за питанием и моционом, моряки все чаще жаловались на слабость, боль в мышцах, сыпь. В конце концов Хагген выбрался на палубу и определил, что у них цинга, причем объявил и себя больным. Блай воспринял такой диагноз как личное оскорбление. Он был твердо уверен, что цинга — болезнь прошлого, возможная только при преступном пренебрежении со стороны командира корабля. Чтобы кто-нибудь на его корабле заболел цингой!.. Нет, это — ревматизм и крапивница, и точка! На всякий случай он все-таки прописал больным солидные дозы солодового экстракта и всем велел ежедневно пить купоросный эликсир — еще одно сомнительное патентованное средство того времени. Двое немедленно воспротивились: смутьян Перселл и доктор Хагген. Что до Перселла, то он пошел на попятный, когда Блай в наказание лишил его грога. А Хагген решил лечиться ромом и джином, принял чрезмерную дозу этого сильнодействующего лекарства и впал в беспамятство. Тут терпение Блая лопнуло, он распорядился конфисковать личный «погребок» Хаггена. Заодно он приказал произвести генеральную уборку в его каюте, и это оказалось делом «не только нелегким, но и препротивным».

Известно и неоднократно засвидетельствовано, что болезни, нарушения дисциплины и всяческие осложнения особенно учащаются в конце дальнего плавания. На «Баунти» все этому способствовало. Судно было маленькое, и, несмотря на нехватку людей, на борту царила страшная теснота. Многие члены команды были плохими моряками. Настроение Блая частенько оставляло желать лучшего. Плавание невероятно затянулось. Из-за скверной погоды переход потребовал от всех очень большого напряжения сил.

До сих пор железная воля Блая одолевала все препятствия, и он явно не сомневался, что и впредь сумеет справиться с трудностями. Но, как и все на борту, он не мог не ощущать растущей напряженности. Пора бы уже «Баунти» добраться до места назначения!

Загрузка...