На «Баунти» в Южные моря

Глава третья Страдная пора

Точно определить долготу при тогдашних приборах было трудно, и Блай прибег к старому, испытанному способу, которым пользовались в своих плаваниях и таитяне. По широкой дуге он зашел с наветренной стороны Таити, пока не достиг нужной широты (ее было легче измерить), после чего направился к цели. А в шестидесяти милях к востоку от Таити над морем на четыреста метров возвышался надежный ориентир — скалистый островок Меету.

В десять часов вечера 25 октября «Баунти» вышел на широту Меету и Таити, и рулевой получил приказ править строго на запад. Если Блай рассчитал верно, на рассвете следующего дня должен был показаться Меету. Он рассчитал верно — как обычно. Острые скалы появились над горизонтом в том самом месте, где предполагал Блай.

Меету (теперь его называют Меетиа или Мехетиа) был открыт одновременно с Таити англичанином Сэмюэлем Уоллисом за двадцать один год до этого; капитан Кук несколько раз проходил вдоль его южной стороны. Но никто еще не интересовался северным берегом — разумеется, Блай пошел туда. Его рвение было вознаграждено очень скудно; северная часть островка оказалась чуть ли не еще круче и пустыннее, чем южная.

Команда, у которой было совсем иное представление о жизни на полинезийских островах, разочарованно посмотрела на немногих островитян, прыгавших с камня на камень, и опять обратила нетерпеливые взгляды на горизонт.

Благодаря тому что Блай двумя днями раньше предусмотрительно конфисковал у Хаггена спиртное, лекарь успел протрезвиться и мог кое-как исполнять свои обязанности. Блай отлично понимал, о чем мечтают матросы, и предвидел, что они в общении с таитянскими женщинами «не проявят большой сдержанности», а потому велел своему костоправу (как он чаще всего величал Хаггена) незамедлительно всех обследовать. Лекарь подозрительно быстро справился с этим поручением и уверенно доложил, что все, включая цинготных, совершенно здоровы и не принесут на Таити никакой заразы. Не будем здесь выяснять, чем объяснялся оптимизм Хаггена — небрежностью или невежеством.

Затем Блай распорядился вывесить на бизань-мачте правила поведения. Вот они дословно:

Нельзя не признать все эти предписания не только на редкость разумными, но и гуманными, особенно если вспомнить, как вели себя другие европейские путешественники в Америке или Африке.

До Таити оставалось всего тридцать миль, и еще до захода солнца команда увидела вершины гор на полуострове Таиарапу. Кук, который четырежды побывал на Таити, считал самой удобной и надежной гаванью залив Матаваи в северной части острова. Блай заходил туда в 1777 году вместе с Куком и вполне разделял мнение своего бывшего начальника.

Не теряя времени, Блай взял курс на залив Матаваи, рассчитав скорость так, что «Баунти» вошел в гавань рано утром. Корабль покинул Лондон больше года назад; за это время, согласно судовому журналу (который заполнялся с неизменной тщательностью), было пройдено свыше двадцати семи тысяч морских миль. Иначе говоря, средняя скорость «Баунти» составляла сто восемь миль в сутки; цифра внушительная, если учесть, как часто ему приходилось бороться со штормами.

Зрелище, которое утром предстало глазам команды, могло уже само по себе вознаградить за все лишения и труды. На свете есть много прекрасных заливов, но я буду упорно утверждать, пока мне не докажут другое, что Матаваи — самая красивая гавань в мире. С запада бухту прикрывает большой утес, названный Уоллисом «Уан-Три-Хилл» по той простой причине, что в 1767 году, когда он открыл Таити, на утесе стояло одно-единственное дерево. Отсюда в северо-восточном направлении безупречной дугой протянулся на пять километров песчаный пляж до самой оконечности мыса Венеры. Этимология этого названия тоже весьма прозаична, ведь Кук окрестил так мыс вовсе не потому, что там предавались любовным утехам, а по той единственной причине, что с этого мыса он в 1769 году наблюдал прохождение через меридиан планеты Венера. Как и во многих других местах Таити, берег покрыт чудесным, мягким угольночерным лавовым песком, который волны, играя, разрисовывают самыми затейливыми белопенными узорами. Сразу за пляжем начинается широкая полоса хлебного дерева с пышной темно-зеленой листвой и стройных кокосовых пальм. Но особую прелесть и великолепие заливу придает не ровная линия пляжа и не удивительное сочетание красок, а величественный фон — горный пейзаж с ущельями, плато, водопадами и двумя могучими вершинами, которые вздымаются на две тысячи с лишним метров к голубому небу.

Впрочем, люди Блая очень скоро отвлеклись от пейзажа. Едва корабль обогнул мыс Венеры и заскользил по тихой глади бухты, как от берега отчалило множество лодок с балансирами[8]. На веслах сидели мускулистые, отлично сложенные мужчины, и везли они, как того требовали правила таитянского гостеприимства, самые желанные для путешественников дары — зеленые кокосовые орехи, свежие фрукты, жирных молочных поросят и молодых полуобнаженных женщин.

— Перетане? Рима? — закричали гребцы, подойдя поближе.

«Перетане» в произношении таитян означало «Британия», а словом «Рима» они обозначали испанцев, так как испанские суда, которые навестили Таити десять лет назад, вышли из Лимы. На этом кончались познания таитян об окружающем мире, а большего пока и не требовалось.

— Таио перетане (английский друг)! — крикнул Блай, поддержанный теми из своих спутников, кто немного смыслил в таитянском.

— То матоу таио Параи (наш друг Блай)! — воскликнули островитяне и мигом поднялись на борт.

Десять минут спустя на палубе собралось столько галдящих и смеющихся мужчин, женщин и детей, что Блай не слышал собственного голоса и матросы волей-неволей махнули рукой на свои обязанности. Стремительный абордаж, в результате которого корабль попал в чужие руки, словно его захватили пираты, произошел очень некстати, потому что в этот самый миг совершенно стих ветер и «Баунти» понесло прямо на скалы Уан-Три-Хилл. С присущей ему энергией и решительностью Блай сумел все-таки навести на борту относительный порядок, бросил якорь и убрал паруса. При некотором дополнительном усилии он несомненно смог бы также очистить палубу от незваных гостей, но, с одной стороны, ему не хотелось обижать таитян, с другой стороны, он считал, что команда заслужила право немного отвести душу в приятном обществе. Лишь на закате Блай снова вмешался, да и то отправил на берег только посетителей мужского пола. Женщинам было милостиво разрешено переночевать на борту.

На следующее утро Блай, не дожидаясь, пока опять нагрянут полчища любопытных, перевел судно поглубже в залив и бросил якорь в более надежном месте. Заручиться дружбой и помощью влиятельных вождей было, понятно, еще важнее, чем ладить с населением, и, как только на борт явился первый вождь, Поино из Хаапапе (так называлось маленькое государство, прилегающее к бухте Матаваи), Блай поспешил вручить ему набор топоров и гвоздей. В свою очередь Поино учтиво пригласил Блая на праздничный обед на берегу. Надев свою лучшую парадную форму — длинный камзол и рубаху с кружевами, — Блай в тридцатиградусную жару высадился на мысе Венеры, откуда его через рощу хлебного дерева провели в резиденцию Поино. Это простое и красивое сооружение представляло собой огромный овальный навес из банановых листьев на гладких деревянных столбах. С присущим полинезийцам бесхитростным радушием Поино расстелил на полу из белой коралловой крошки циновку и предложил почетному гостю отведать фрукты и чудесный холодный кокосовый сок.

Две жены Поино, которые были заняты крашением луба, тотчас оставили работу, взяли плащ из того же материала и по таитянскому обычаю накинули его на плечи и без того изрядно взмокшего гостя. Эти же дамы (сам Блай записал, что «они вполне заслуживают этого названия своим изяществом, а также непринужденными, естественными манерами») очень мило и предупредительно взяли его за руки и проводили до шлюпки, когда кончился прием.

Хотя Поино принял его наилучшим образом, Блай не торопился сообщать о цели своего приезда. Сперва он хотел встретиться со своим старым другом, вождем Ту, и заручиться его поддержкой. Подобно Куку, Блай считал, что Ту — самый могущественный и знатный владыка на Таити. На деле Ту управлял только Паре-Аруэ, небольшой областью за Уан-Три-Хилл, и остальные вожди (их было около двадцати), гордясь своими славными предками, считали его выскочкой сомнительного происхождения. Но хитрость в сочетании с расчетливой и настойчивой услужливостью помогли Ту завоевать благосклонность английских офицеров и стать их любимцем. Казалось бы, ему и приветствовать Блая первым, однако он не мог этого сделать но весьма огорчительной причине. Сильные враги опустошили его государство, и теперь он жил в изгнании у своего родича на полуострове Таиарапу.

В Матаваи Ту появился лишь на третий день после прибытия «Баунти». Преисполненный надежд и решимости играть свою старую роль верховного вождя, он в отличие от добродушного Поино не сел в лодку, а отправил на судно гонца, прося, чтобы за ним выслали катер. Блай искренне верил, что с Ту надо ладить, и тотчас выполнил его просьбу. Ту было тогда около тридцати пяти лет; как и большинство таитянских вождей, он был очень крупного сложения. Благодаря предприимчивости Блая и его любви к точным цифрам рост Ту потом измерили: оказалось сто девяносто три сантиметра. В остальном же, как мы потом увидим, вождь, увы, был начисто лишен тех качеств богатыря, которые так ценились среди таитянской знати: величия, отваги, щедрости, благородства, находчивости, юмора. Но всем свидетельствам, было в нем даже что-то женственное. Зато на редкость мужеподобной была его любимая жена Итиа, и нет никакого сомнения, что из них двоих она обладала наибольшим честолюбием. Сам Блай признает, что по своему складу «Ту больше всего подходит для спокойной жизни, трудно найти более робкого человека…».

Блай приветствовал «короля» Ту по таитянскому обычаю, то есть они потерлись носами; тут выяснилось, что вождь поменял имя и теперь его звали Теина. (Перемена имен была и продолжает быть распространенным явлением на Таити; Ту, например, он же Теина, вошел в историю под третьим, более известным именем Помаре). Затем Блай поспешил преподнести дары в знак дружбы: набор скобяных изделий для Теины, серьги, ожерелья и стеклянные бусы для его бравой супруги. Итиа, как и следовало ожидать, только поморщилась при виде побрякушек и потребовала взамен столько же топоров, ножей и пил, сколько получил ее муж.

А когда Блай исполнил ее пожелание, супруги испросили дозволения взглянуть на его каюту. Он неохотно согласился; как он и думал, они принялись выпрашивать все, что попадалось им на глаза. Все еще ошибочно считая Теину главным властелином на острове, Блай учтиво продолжал играть роль благотворителя. Возвратившись на палубу, супруги стали приставать ко всем офицерам и матросам по очереди, и те более или менее добровольно наделяли их подарками — рубашками, носовыми платками и прочим барахлом. А чтобы показать, что он дорожит своим достоинством, Теина, едва завершился сбор подарков, потребовал, чтобы Блай произвел в его честь салют из корабельных пушек. Блай был человек последовательный, он и эту королевскую прихоть удовлетворил без возражений. Тут с Теины слетел весь гонор — он постыдно вздрагивал от испуга при каждом выстреле. Впрочем, за роскошным обеденным столом вождь быстро позабыл о неприятных переживаниях и уписывал за обе щеки. С поразительной алчностью, которая всегда его отличала, он за короткое время успел управиться с четырьмя обильными трапезами, прежде чем торжественно покинул корабль. Напоследок эта беззастенчивая чета попросила, чтобы Блай сохранил на борту все их подарки: они боялись, как бы собственные подданные не обокрали их.

После еще нескольких официальных обедов в честь вождей, прибывавших из других частей острова, Блай счел, что пора в соответствии с дипломатической практикой нанести ответный визит Теине, а точнее, его шестилетнему сыну — истинному, по словам Теины, повелителю Таити. Это не так странно, как может показаться. В семьях таитянских вождей власть передавалась наследнику, когда рождался первый сын, а не по смерти отца, как было принято в королевских домах Европы. Правда, утверждение, будто шестплетипй сын Теины — верховный правитель Таити, было все-таки наглой ложью.

Государственный визит начался неудачно: к тому времени, когда Теина должен был заехать за Блаем, никакой лодки не пришло. В конце концов прибыл гонец, но лишь для того, чтобы сообщить, что его величество перетрусил и спрятался. Причиной страха Теины было то, что накануне с «Баунти» пропало много железных предметов, даже один буй, и он опасался, как бы Блай не оставил его заложником, пока не будет возвращена пропажа. Блай заверил, что не тронет ни волоска на его кудлатой голове, и Теина наконец явился на борт вместе с Итиа и Поино, которые оказывали ему моральную поддержку. Блай велел приготовить баркас и тотчас спустился в него вместе со своим хозяином. За час, что они шли на баркасе, Теина немного осмелел и принялся заверять Блая, что он обожает английского монарха, английскую нацию и вообще все английское, как-то: ножи, топоры и гвозди. Блай не преминул осведомиться, не думает ли Теина сделать ответный подарок королю Георгу. Как же, как же, — и Теина лихо перечислил все, что добывалось и росло на Таити, включая плоды хлебного дерева. Блай, видимо, на это и рассчитывал; он небрежно заметил, что хорошим подарком могли бы быть саженцы хлебного дерева. Теина был только рад так дешево отделаться и заверил, что все его государство сплошь заросло хлебным деревом. На сей раз он не солгал.

Подданные с явным холодком встретили Теину, но их искреннее почтение к его шестилетнему сыну упрочило доверие Блая к этой династии. Он совсем повеселел, когда живой и добродушный брат Тениы, Ариипаеа, отыскал большинство пропавших предметов. Визит закончился придворным концертом с участием четырех музыкантов, из которых трое играли на флейте носом, а четвертый бил ладонями в барабан из акульей шкуры. Теина не замедлил воспользоваться увеличением своего престижа и, провожая гостя до корабля, продолжал клянчить. Его запросы росли, помимо орудий убийства он хотел получить несколько кресел и кровать. Блай саркастически отмечает в судовом журнале, что это были самые подходящие предметы для Теины.

Совершив этот визит, Блай решил, что почва подготовлена, добрая воля обеспечена (кстати, он употребляет именно слово «гудвилл», изобретение которого приписывают себе политики и газетчики позднейших времен) и можно приступать к сбору побегов. Но в Хаапапе было ничуть не меньше хлебного дерева, чем в Паре, и к великому разочарованию Теины он решил не переходить в другую бухту.

В воскресенье 2 ноября — всего через неделю после прибытия на остров — Блай велел поставить палатку на мысе Венеры и передал в распоряжение Нелсона и Брауна четверых матросов, чтобы они строили оранжерею и собирали побеги. Руководителем «хлебного» отряда, откомандированного на берег, Блай назначил Флетчера Крисчена. Помощником Крисчена стал молодой гардемарин Питер Хейвуд. Канонир Пековер, который лучше всех на борту объяснялся по-таитянски, получил почетное поручение наладить меновую торговлю.

Роль «третьего лишнего» не устраивала Теину, и на следующий день он придумал способ быть полезным. Рано утром 3 ноября с катера пропала рулевая петля, и, чтобы напомнить матросам об их обязанностях, Блай наказал вахтенного матроса Алекса Смита двенадцатью плетьми. Воспользовавшись этим случаем, Теина сам себя назначил караульным у палатки англичан — чистой воды блеф, ибо в государстве Поино он не пользовался никакой властью. Одновременно объявился еще один помощник, который вскоре завоевал благосклонность Блая. Этим новым англофилом был бесхитростный человек простого происхождения по имени Хитихити, участник знаменитого плавания Кука в моря Антарктики пятнадцатью годами раньше; в официальном отчете о путешествии он даже удостоен портрета. Тридцатилетний Хитихити был родом с Борабора, на Таити он оказался случайно. Он еще помнил некоторые английские слова и обороты; этого было достаточно, чтобы его восторженно приняли на «Баунти». Небезынтересно отметить, что скромный Хитихити, который был по сути дела всего-навсего рассыльным Блая, почему-то фигурирует как вождь Хаапапе не только в известном романе Нордхоффа и Холла о мятеже, но и в недавно снятом суперколоссальном голливудском фильме, где Марлон Брандо играет сильно облагороженного Флетчера Крисчена.

Наверно, ни до, ни после никто в английском флоте не получал более приятной командировки, чем Флетчер Крисчен и его отряд. Каждый день они отправлялись бродить по острову. Повсюду их принимали с истинно таитянским радушием. Все радостно приветствовали их, словно старых друзей. Если они были утомлены ходьбой и зноем, их приглашали в прохладную хижину и угощали кокосовыми орехами с освежающим соком. Прелестные женщины были в любой миг готовы сделать им таитянский массаж. Быстроглазые ребятишки состязались за честь нести, их вещи, а возле рек гостей всегда ожидали несколько атлетов, которые переносили их на спине на другой берег. Мало того, у каждого появились таио — названые братья. Долгом таио было, в частности, предложить побратиму свою жену или жен, если у него их было несколько (привилегия вождей). Ответить отказом значило обидеть человека, так что англичане беспрекословно выполняли это правило таитянского этикета. И ведь они — в отличие от своих женатых побратимов — могли также предаваться любви с незамужними девушками. Вместе со всеми жителями маленького государства Поино девушки ежедневно после конца работы приходили на мыс Венеры и развлекали гостей лирическими песнями и эротическими танцами. Боцман Моррисон с удовлетворением отмечал, что «каждый офицер, каждый матрос приобрел новых друзей. Хотя никто не понимал языка, мы убедились, что очень легко объясняться жестами, в чем здешний народ весьма преуспел. Некоторые женщины… быстро освоились и придумали способ беседовать со своими партнерами».

Правда, остальная часть личного состава ночевала на «Баунти», но мало кто роптал. Во-первых, многие матросы днем отправлялись на берег сушить и чинить паруса, заготавливать дрова и пресную воду и так далее, во-вторых, Блай разрешил таитянкам гостить на борту. Не менее важно для хорошего настроения команды было то, что благодаря коммерческим талантам Пековера ежедневно подавались огромные порции жареной свинины, ямс и плоды хлебного дерева. Здесь стоит заметить, что Блай в соответствии с вывешенными им правилами конфисковал свиней, которых члены команды закупили самолично, за что его часто критиковали — и несправедливо: ведь у него была одна-единственная цель — сосредоточить всю торговлю в руках Пековера, чтобы не взвинчивались цены.

Пожалуй, наименее приятной была работа самого Блая. В отсутствие Крисчена он должен был один наблюдать за всеми да еще в силу своего чрезмерного рвения считал себя обязанным угощать приезжавших вождей. А так как представительские обеды подавались в тесной кают-компании, где было душно, как в бане, процедура оказывалась очень утомительной. Чаще всех за столом восседал, конечно, Теина, который всегда был готов оставить пост у палатки ради доброго обеда. Блай в своей парадной — и весьма теплой — лейтенантской форме с неизменной учтивостью развлекал гостей и пользовался случаем как следует расспросить их о гаванях, погоде, ветрах, обычаях и нравах.

Блай хорошо чувствовал себя в обществе таитян, у него было отличное расположение духа, он даже проявлял известное чувство юмора. Вот как он сам описывает один случай: «Корабельный брадобрей захватил с собой из Лондона голову, какие принято выставлять в цирюльнях для показа различных причесок, и надо сказать, лицо было нарисовано искусно. Он старательно и аккуратно причесал голову, укрепил ее на палке и при помощи одежды придал ей вид человека. Как только все было готово, я велел ему подняться с куклой на палубу. Там раздались возгласы: «Какая прелестная англичанка!» Половина присутствующих и впрямь поверила, что это англичанка, они спрашивали, не моя ли это жена, а одна женщина подбежала с подарком — корзиной плодов хлебного дерева и куском материи. Но даже узнав, что это не живая женщина, они продолжали восхищаться. Теина и другие вожди были без ума от куклы. Они умоляли меня, когда я приеду в следующий раз, захватить с собой несколько англичанок».

Временами Блай становился прямо-таки сентиментальным, например он записал в судовом журнале, что таитяне «проявляют утонченные чувства, и, судя по их поведению и словам, они очень привязаны к нам. Часто они говорят мне: Оее уорроу уорроу эоа но тинхарро Отахеите, что означает: «у вас на Таити много искренних друзей, которые не на словах, а всем сердцем любят и уважают вас». Какие люди стали бы так говорить, если бы они и впрямь не обладали добродетелями, кои принято связывать только с цивилизацией и светским воспитанием?»

Нам неизвестно, были ли у Блая какие-нибудь любовные интрижки, но можно заключить, что он не оставался совершенно равнодушным к обаянию таитянок. В судовом журнале его рукой записано, что «они красивы, приветливы в обращении и беседе, очень чувствительны и достаточно благородны, чтобы их можно было уважать и любить».

Всего Блай и его люди провели на Таити пять месяцев. Бесспорно, это немало, и всякий, кто интересовался историей «Баунти», справедливо недоумевал, почему пребывание корабля на острове так затянулось. Чаще всего объясняют, что Блай попал на Таити в неудачную пору, ему-де пришлось ждать несколько месяцев, прежде чем он смог начать сбор побегов. Трудно найти более нелепое объяснение. На Таити можно в любое время года собрать сколько угодно побегов хлебного дерева. Особенно благоприятен для этого сезон дождей, который обычно наступает в ноябре — как раз в то время, когда прибыл «Баунти». Кое-кто из историков «Баунти», правда, дал себе труд установить этот факт, но зато они сделали поспешный вывод, будто долгое пребывание на Таити было связано с тем, что сбор побегов — работа трудная и кропотливая. Но и это неверно, как подтвердит любой человек, хоть что-то знающий о полинезийском земледелии. Срезать с корней шестьсот полуметровых побегов хлебного дерева и посадить их в горшки — дело несложное, пять-шесть человек вполне справятся с ним за неделю, не выбиваясь из сил. Есть другая распространенная гипотеза — будто матросы нарочно затягивали работу, даже уничтожали собранные побеги, чтобы только подольше задержаться на Таити. Ее слабость в том, что она не подтверждается никакими фактами.

Если обратиться к судовому журналу, то выяснится, что сбор начался уже 4 ноября. Через два дня в оранжерее Крисчена, Нелсона и их помощников хранилось шестьдесят два саженца, и дальше это количество быстро росло. 7 ноября их было 110, 8 ноября — 168, 9 ноября — 252, 10 ноября — 340, 11 ноября — 401, 12 ноября — 487, 13 ноября — 609, 14 ноября — 719, 15 ноября — 774.

Словом, не прошло и трех недель, как Блай уже выполнил свое задание. И, однако же, он оставался на Таити еще двадцать недель. Сняться с якоря немедленно он, естественно, не мог — надо было пополнить запасы и подготовить судно к плаванию. И, конечно, Блай хотел сперва убедиться, что все саженцы принялись. Отведем на все это месяц. Получается, что к рождеству «Баунти» должен был выйти в обратный путь.

Чем же объяснить проволочку? Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно взглянуть в полученные Блаем инструкции. Как известно, ему предписывалось возвращаться через Торресов пролив и зайти на Яву. Но Блай отлично знал, что с ноября по март невозможно пройти Торресов пролив с востока, так как в это время непрерывно дуют западные ветры. Составляя инструкцию, лорды адмиралтейства исходили из того, что Блай пойдет на Таити мимо мыса Горн; тогда он достиг бы цели на полгода раньше. В новой обстановке толковые сами по себе распоряжения уже не годились. Но для Блая приказ был приказом, ему и в голову не приходило нарушить инструкцию, и он решил отложить возвращение до марта. А чтобы время не пропадало даром, он весьма разумно предполагал после сбора побегов привести корабль в полную готовность и заняться изучением других архипелагов, пока не наступит пора форсировать коварный пролив.

После продолжительного отдыха на берегу, 16 ноября Блай приказал приступить к починке снастей, парусов и погрузке на борт камней для балласта. Одновременно продолжали пополнять запасы провианта, засаливали свинину, заготовляли воду и дрова и, как было принято в то время в дальних плаваниях, раскладывали на палубе для просушки заплесневелые галеты и отсыревший порох. Человек шесть были заняты перевозкой людей и грузов; как-никак до берега было несколько сот метров. Но, несмотря на большую нагрузку, команда пребывала в отличном настроении, это видно из многочисленных записей в судовом журнале о подарках, вечерних развлечениях и прелестных танцовщицах. Особенно блаженствовал береговой отряд, у которого теперь была лишь одна забота: ждать, когда примутся саженцы.

Но такой сверхревностный служака, как Блай, не мог, разумеется, пустить дело на самотек; уже через несколько дней он во время очередной проверки решил, что несколько растений завяли, и без труда убедил исполнительного Нелсона, что лучше всего заменить их новыми. Не в духе Блая было ограничиваться полумерами. Заменять, так заменять — и лишь после того, как выбросили и заменили двести тридцать девять (!) саженцев, он неохотно признал, что вообще-то «только одно растение погибло». И тут же оправдался, что мол «все остальные укоренились, но выглядели так скверно, что на них нельзя было положиться». Одновременно Блай на всякий случай отдал другое — столь же неразумное — распоряжение: велел плотникам сколотить еще несколько ящиков для растений. Где их разместить? Об этом можно будет подумать после.

Сколько бы времени ни отнимали саженцы, Блай еще успевал ежедневно выпивать с вождями и играть роль деда Мороза. По-прежнему всех бесстыднее клянчил подарки Теина; у него их скопилось столько, что пришлось ему просить у Блая деревянный сундук для хранения своего добра. Командир «Баунти» безропотно приказал плотнику сколотить сундук, да побольше, чтобы Теина и Итиа могли спать на его крышке, охраняя свое драгоценное имущество от воров.

Демократ в душе, Блай заботился о том, чтобы и все население острова приобщалось к благам цивилизации. Так, он велел Нелсону посадить кое-где кукурузу, искренне надеясь, что вскоре весь таитянский народ оценит достоинства новой культуры. Но таитяне оказались в своих вкусах такими же консерваторами, как другие народы, они и теперь, сто семьдесят лет спустя, не научились ценить кукурузу. Несколько больше Блай преуспел в своем стремлении поощрить животноводство. Полагая, что лучший способ осчастливить невежественных варваров — научить их есть английский бифштекс и пить молоко, капитан Кук во время своего последнего плавания доставил на Таити целое стадо скота и от своих щедрот уделил Теине трех коров и быка. Блай тогда лично отвечал за то, чтобы животные благополучно перенесли долгое плавание. Понятно, ему теперь не терпелось узнать, что же случилось с ними. Но ни в Хаапапе, ни в Паре-Аруэ он не нашел рогатого скота, и в конце концов Теина робко признался, что животные украдены его врагами. Две коровы находятся на Муреа, третья — на западном берегу Таити, бык — на восточном берегу. Блай выкупил корову — она бродила на воле, так мало ее ценили островитяне, — и случил с нетерпеливым и свирепым быком.

За всеми этими сельскохозяйственными занятиями Блай с трудом выкраивал время для проверки отрядов, которые выполняли различные задания на берегу, а они с каждым днем все дальше уходили от корабля. Не удивительно, что дисциплина начала расшатываться. Первое происшествие случилось 4 декабря, и провинился все тот же неисправимый Перселл. Хитихити попросил выделить ему помощника, чтобы вытесать точильный камень, но когда Блай обратился к старшему плотнику, тот наотрез отказался — мол, только инструмент испортишь. Блай ограничился тем, что посадил Перселла на гауптвахту. Его снисходительность привела лишь к тому, что уже на следующий день он столкнулся с новым случаем «строптивости и неповиновения». На этот раз Блай назначил провинившемуся — матросу Метью Томпсону — наказание построже: двенадцать ударов кошкой.

Чувствовалось, что нужна какая-то перемена, чтобы внести разнообразие в повседневную рутину. И такая перемена наступила вечером 5 декабря, да только не совсем приятная. Перед самым заходом солнца стих восточный ветер и подул северо-западный, а с этой стороны залив Матаваи не защищен. К семи часам качка настолько усилилась, что пришлось задраить все люки. Выводить корабль против ветра и ставить паруса было сложно и опасно; в итоге озябшей команде оставалось только искать на палубе укрытия от ветра и дождя. Каким-то чудом якорные канаты выдержали, и, когда занялся новый день, команда невероятным напряжением сил, какие придает человеку только отчаяние, ухитрилась убрать все паруса до единого, что несколько улучшило устойчивость судна.

Но, как говорится, пришла беда — отворяй ворота: за ночь ручей по соседству с лагерем на мысе Венеры разлился и теперь грозил снести оранжерею. Блай уныло глядел на берег; в это время среди пальм показались несколько островитян. Они бесстрашно спустили на воду лодку, пробились сквозь прибой и пошли к кораблю. Казалось, их вот-вот опрокинет волнами, но отважное предприятие увенчалось успехом. Теина, Итиа и вождь по имени Моана поднялись на борт и вручили англичанам свежие кокосовые орехи и плоды хлебного дерева, потом со слезами на глазах обняли Блая и объяснили, что решили попрощаться с ним перед тем, как корабль выбросит на берег и разобьет вдребезги. Через несколько часов шторм немного унялся, и неизменно исполнительный Нелсон по примеру Теины прибыл на пироге, чтобы доложить, что его людям удалось спасти все саженцы, прорыв новое русло для разлившегося ручья. После еще одной беспокойной ночи ветер смилостивился, и все таио не замедлили на лодках и вплавь доставить своим побратимам обычные дары — чудесные плоды и женщин.

Ни корпус корабля, ни такелаж не пострадали, но без потерь не обошлось. Вскоре после шторма умер один из членов команды. Это был, как и следовало ожидать, спившийся лекарь Хагген. 9 декабря врача вызвали с берега, но, когда вахтенный офицер спустился в каюту Хаггена, тот был в очень жалком состоянии, которое нельзя было приписать только похмелью. Вахтенный решил перенести Хаггена в большую каюту в надежде, что ему поможет свежий воздух. Увы, он ошибся: очутившись там, Хагген стал задыхаться, потерял сознание и, не приходя в себя, умер. Без лицемерных сожалений Блай схоронил покойника на мысе Венеры и назначил судовым врачом предусмотрительно захваченного с собой Ледуорда.

Из разговоров с островитянами Блай узнал, что в сезон дождей, то есть с ноября по апрель, западные штормы довольно часты. Поэтому он решил незамедлительно идти к соседнему островку Муреа, в северной части которого есть два надежно защищенных залива; он видел их, когда плавал с Куком.

Теина был совершенно убит этим известием. Он считал жителей Муреа своими злейшими врагами, они больше всего бесчинствовали в его государстве во время последней войны, когда он сам едва унес ноги. Его негодование усугублялось тем, что на борту «Баунти» оставалось еще немало соблазнительных предметов, которые он не успел выклянчить, например мушкеты. Ему их, можно сказать, уже обещали, этим оружием он надеялся сокрушить заклятых врагов на Муреа, может быть, даже стать единовластным правителем Таити. С искренним гневом и печалью сетовал Теина на неблагодарность и коварство своего друга Параи. Неужели он способен так обидеть верного товарища? И неужели он не понимает, что рискует жизнью всей команды, если отправится к этим подлым бандитам и разбойникам? Почему бы не перевести судно в какой-нибудь другой залив на Таити? Дальше на запад есть множество защищенных бухт, кстати, самая удобная из них, Тааоне, как раз находится во владениях самого Теины.

Поддавшись на его уговоры, Блай обещал обследовать залив Тааоне. Придя туда 13 декабря, он увидел всего-навсего небольшой проход в рифе; вряд ли тут было безопаснее, чем в Матаваи. Зато между Тааоне и Матаваи через другой проход можно было попасть в маленькую, но сравнительно глубокую бухту, надежно защищенную от западных ветров широким мысом. Блай окрестил эту бухту Тоароа по названию большой коралловой скалы посреди прохода. Окончательного решения он пока не принял, а только велел своим людям быстрее заканчивать приготовления, чтобы можно было уйти из Матаваи до начала следующего шторма.

Сильное волнение на море утром 19 декабря было как бы новым предупреждением, но Блай продолжал колебаться в выборе места. Наконец во время прогулки на берегу он решился. Вот как сам Блай рассказывает, что побудило его предпочесть Тоароа: «Все жители Матаваи были потрясены моим намерением идти на Эимео (Муреа) и всячески убеждали меня, что там очень скверные люди. Я не придавал значения их словам, понимая, что они отстаивали свои интересы. Однако заверения в дружбе и привязанности ко мне были слишком искренни и непритворны, чтобы я мог пренебречь ими. Мое нежелание расстаться с этими добрыми людьми усилилось настолько, что на следующий день я снова послал на баркасе штурмана, поручив ему еще раз промерить глубины между Матаваи и Тоароа. Он вернулся вечером и доложил, что нашел хороший фарватер глубиной не меньше шестнадцати саженей. Гавань Тоароа казалась вполне надежной, и я решил поскорее перейти туда. Тотчас сообщил об этом команде, и мои слова вызвали бурное ликование».

Лучше всего было бы, конечно, махнуть рукой на потерявшие смысл инструкции адмиралтейства и идти мимо мыса Горн в Вест-Индию, а оттуда домой. Но ждать такого своеволия от Блая было бы не менее нелепо, чем упрекать машиниста за то, что он все время ведет поезд по рельсам, не срезая поворотов.

Были и другие выходы, скажем, тот, о котором первоначально подумал сам Блай, — идти на какой-нибудь архипелаг по направлению к Торресову проливу, хотя бы на острова Тонга. Заодно он смог бы проверить, насколько выносливы саженцы хлебного дерева и как ухаживать за ними в плавании. Кстати, на Тонга можно было бы найти замену погибшим растениям. Однако Блай почему-то отказался от этого варианта. И почему-то он не подумал о том, что можно на Таити найти залив понадежнее, чем Тоароа. А впрочем, причина очевидна, она явствует из приведенных выше слов, обличающих его впечатлительность и сентиментальность — два недостатка лейтенанта Блая, о которых, сколько я знаю, еще никто не писал.

Переход в Тоароа начался неудачно, и суеверный человек мог бы усмотреть в событиях этого декабрьского дня некий особый смысл, которого они вовсе лишены. Забрав с берега все семьсот семьдесят четыре саженца и отправив вперед на баркасе палатки и лагерное снаряжение, Блай в половине одиннадцатого утра снялся с якоря. По его приказу баркас должен был ждать возле узкого входа в залив Тоароа, принять конец и, как только будут убраны паруса, отбуксировать «Баунти» на стоянку. Но люди на баркасе непростительно промешкали, и судно прошло мимо. Идти без буксира было опасно, теперь все зависело от впередсмотрящего. На всякий случай Блай послал наверх штурмана Фраера, чтобы тот высматривал коралловые глыбы и отмели. Однако Фраер оказался никудышным наблюдателем: прежде чем Блай успел бросить становой якорь, судно прочно село на мель. Обошлось без пробоин, но, когда попытались снять корабль с мели, положение только ухудшилось, а с ним и настроение Блая.

Выход был один — забросить два якоря с кормы и тянуть лебедками. Блай был вне себя и сам отправился на лодке со становым якорем, поручив Фраеру верп. Фраеру удалось снять судно с мели прежде, чем был завезен становой якорь, но на борту каким-то образом забыли, что надо выбирать второй канат, и он запутался в кораллах. Остаток дня ушел на то, чтобы спасти якоря и распутать канат.

Наученные Теиной, местные священнослужители на следующий день устроили своего рода благодарственный молебен за Блая. А ведь, по чести говоря, благодарить-то должен был Теина: судно его великодушного друга Параи, метко названное «Щедрость», очутилось в его владениях. Теперь-то уж ему обеспечена львиная доля заманчивых предметов, которые он вожделел! А Блай был так доволен новой стоянкой и оказанным ему приемом, что немедля устроил роскошный рождественский пир. Для вящего увеселения хозяев он велел команде произвести залп из всех пушек и прочего огнестрельного оружия. И хотя выстрелы по-прежнему пугали Теину, ему еще сильнее захотелось заполучить хотя бы несколько мушкетов.

На новом месте все было в основном организовано по-прежнему. Крисчен и его отряд получили приказ разбить палатки рядом с большой хижиной, которую Теина отвел под оранжерею. Здесь же обосновался и Пековер, чтобы продолжать меновую торговлю. Если и была какая-нибудь разница, то разве что жизнь берегового отряда стала еще более приятной и беспечной. Да и на борту наступила передышка — ведь ремонт был закончен, все заготовлено. II Блай милостиво разрешил ежедневно отпускать в увольнение по два человека. Сам он тоже стал чаще бывать на берегу.

Оказалось, однако, что такая райская жизнь пагубна для морали. 5 января 1789 года при смене вахты в четыре часа утра обнаружилось, что вахтенный начальник, гардемарин Хейворд, спит, а шлюпка пропала. Как только об этом доложили Блаю, он выстроил на палубе всю команду для проверки. Троих не оказалось: младшего кока Уильяма Маспретта, матроса Джона Миллуорда и капрала Чарльза Черчилля — того самого, который должен был помогать командиру поддерживать порядок на борту и не допускать побегов. Все оружие хранилось в большом сундуке, ключи от него были у Фраера, тем не менее дезертиры ухитрились стащить восемь мушкетов. Зачем так много? Видимо, они сговорились с кем-то из местных вождей, кто за оружие обещал им свое покровительство. Как уже говорилось, Теина давно мечтал о мушкетах; возможно, что это он все подстроил, поскольку Блай не шел ему навстречу.

Командир «Баунти» отлично понимал: с помощью таитян беженцы без труда смогут отсидеться где-нибудь, пока корабль не уйдет. Единственный способ отыскать их — заручиться поддержкой местных жителей, прежде всего вождей. Капитан Кук в таких случаях задерживал на борту нескольких вождей в качестве заложников, и это почти всегда давало желаемый результат. Мириться с дезертирством нельзя было, но, в принципе ничего не имея против метода Кука, Блай отказался от него по чисто практическим соображениям: таитяне могли в отместку уничтожить саженцы в оранжерее. Поразмыслив, Блай решил отправиться на берег и уговорами склонить на свою сторону вождей. Он встретил Моану, Теину и Ариипаеа; те уже знали о случившемся и сообщили, что беглецы оставили шлюпку в бухте Матаваи, а сами на пироге ушли под парусами на Тетуроа (теперь Тетиароа), коралловый островок в тридцати морских милях к северу от Таити. Теину мысль о погоне явно не увлекала, зато Моана и Ариипаеа тотчас выразили готовность плыть на Тетуроа. Блай счел излишним давать им какое-либо оружие и посоветовал «с приветливым видом подойти к дезертирам, затем схватить их за руки и связать веревкой, не щадя в случае сопротивления». Ариипаеа и Моана одобрительно выслушали этот совет и обещали в точности выполнить его.

Следующим шагом Блая было заковать Хейворда в кандалы. В судовом журнале он излил душу: «Наверно, ни на одном корабле не было таких нерадивых и бездарных младших офицеров. О приказах они помнят лишь первые несколько часов и вообще ведут себя так отвратительно, что на них никак нельзя положиться».

К великому негодованию Блая, погода испортилась, и отъезд Ариипаеа и Моаны задержался на целую неделю. Они еще не вернулись с Тетуроа, когда произошел новый серьезный инцидент. 17 января Блай распорядился просушить топсели, хранившиеся в одной из кладовок под палубой, не доверяя Фраеру, он сам осмотрел паруса и с ужасом убедился, что они не только заплесневели, но и отчасти погнили. Небрежное обращение с парусами — худший проступок на парусном судне, и Блай в приливе гнева записал в судовом журнале: «Будь у меня другие офицеры, которые могли бы занять должности штурмана и боцмана, будь у меня возможность вообще обойтись без них, разжаловать их в матросы, они не остались бы в старой должности».

Читая эти строки, понимаешь, почему Блай поимку беглецов возложил на своих таитянских друзей, а не на собственных младших офицеров. Он не отправился сам на Тетуроа лишь потому, что боялся оставить своих подчиненных без присмотра, а не из-за недостатка смелости, как иногда утверждают. Отваги у Блая было хоть отбавляй, это он доказал 22 января, когда разыгрался заключительный акт драмы. Первые сведения о судьбе беглецов Блай получил не от Ариипаеа и Моаны — тех все еще не было, — а от Тепаху, вождя области Тефана (ныне Фааа), западного соседа Теины. По словам Тепаху, беглецы только что прибыли в его владения. Несмотря на позднее время, Блай велел приготовить баркас и сам пошел на нем в Тефану. Увы, берег был окаймлен широким коралловым рифом, так что Блаю и его верному спутнику Хитихити пришлось сойти на сушу довольно далеко от дома Тепаху и продолжать путь пешком. Внезапно их окружила ватага таитян, которые хотели отнять у них одежду и прочее имущество. Блай пригрозил им пистолетами, и они отстали. У Хитихити после этого происшествия пропало всякое желание ловить дезертиров, но Блай, не дожидаясь своих людей, один направился к хижине, где скрывались беглецы. Как он и предвидел, они вышли и сдались добровольно. Такое смирение объяснялось очень просто. Когда они возвращались на Таити, их пирога у самого берега затонула, мушкеты и порох намокли и теперь не годились для стрельбы. Что было бы в ином случае — об этом ревностный служака Блай не задумывался.

Пройти ночью между рифов было трудно, и Блай заночевал на берегу. А вернувшись утром на судно, обнаружил, что судовой хронометр остановился — Фраер забыл завести его!

Беглецов заковали в кандалы, сколько они ни твердили, что, послушав совета Ариипаеа и Моаны, добровольно вернулись на Таити, чтобы сдаться Блаю. Он сильно сомневался в их искренности. Вскоре и на самом деле выяснилось, что им удалось удрать от Ариипаеа и Моаны и они задумали укрыться на Муреа или каком-нибудь другом островке, но пирога опрокинулась, вот они и попали в Тефану.

Маспретт и Миллуорд получили по сорок восемь плетей; Черчилль почему-то отделался двадцатью четырьмя, да и то его наказывали в два приема, с промежутком в двенадцать дней.

Для такого серьезного преступления наказание было мягким. Возможно, объяснение этому следует искать в гневной речи Блая, с которой он обратился к личному составу. Командир считал, что вина ложится не только на беглецов, повинны и младшие офицеры — они, вместо того чтобы служить примером, сами сплошь и рядом нарушали свой долг.

С этой трагикомической историей связано загадочное происшествие, в котором Блай так и не смог разобраться. Утром 6 февраля 1789 года кто-то из вахтенных обнаружил, что якорный канат «Баунти» почти до конца перерезан у самой воды и держится только на одной пряди. Было ясно, что это преднамеренное злодеяние, совершенное кем-то с расчетом, что судно выбросит на берег или разобьет о риф. Блай не допускал, чтобы кто-нибудь из жителей Хаапапе или Паре выкинул такой трюк, ведь с ними у него были самые лучшие отношения. Он подозревал, что это дело рук завистливого вождя другой области. Уже после бунта один из членов команды узнал на Таити, в чем было дело. Он записал эти сведения, и нам теперь известно, что виновником был младший брат Теины, Ваетуа. Его побуждения могут показаться нам нелепыми, но для таитянина они вполне естественны: Ваетуа надеялся таким радикальным способом освободить своего таио, гардемарина Хейворда, который все еще сидел в кандалах.

Несмотря на все заботы и осложнения, Блай нашел время для ряда важных наблюдений. Во-первых, он составил надежную карту бухты Матаваи и гавани Тоароа; при этом регулярно брал высоту солнца, чтобы точно определить положение Таити (и был очень недоволен, что успел сделать это лишь около пятидесяти раз), после чего вычислил среднее значение долготы и широты. Во-вторых, он прилежно изучал быт и нравы таитян, и его судовой журнал изобилует записями о погребальных обрядах, акушерстве, терминах родства, лунном календаре, есть даже рецепт приготовления пудинга. Сверх того, он в свободные минуты (?) прилежно составлял таитянский словарь. Большинство этнографических сведений, сообщаемых Блаем, поражает своей полнотой и правдивостью. Помимо прочих своих достоинств он бесспорно был одаренным исследователем, и наряду с Куком его следует считать подлинным пионером изучения Южных морей.

В конце февраля Блай стал готовиться к выходу в море. На борту морили крыс и тараканов, чтобы они на обратном пути не попортили саженцев, и были мобилизованы все кошки, каких только удалось найти на острове. Далее, командир корабля распорядился установить на место реи, сколотить новые ящики для растений, переделать курятник в оранжерею. Оставалось только забрать с берега провиант, снаряжение и саженцы, но тут разверзлись хляби небесные, как они разверзаются только на тропических островах в сезон дождей. Зная местный климат, Блай понимал, что пребывание под дождем грозит простудой и даже воспалением легких. И, чтобы не рисковать здоровьем людей, он велел приостановить работы. Перерыв затянулся на целых десять дней. Ливни прекратились только в середине марта, и оставшиеся дни команде пришлось основательно потрудиться.

Двадцать пятого марта Блай распорядился выйти в море. Он приказал:

1. Тотчас отправить на берег всех кошек.

2. Матросам ограничить число сувениров тем, что уместится в рундуках.

3. Обследовать корабль и проверить, нет ли «зайцев».

Настал торжественный миг погрузки саженцев. Когда все горшки встали в заранее приготовленные гнезда, Блай с удовлетворением констатировал, что запасена тысяча пятнадцать саженцев, почти вдвое больше необходимого количества. Те уголки, которые не были заняты рощицами хлебного дерева, отвели под загоны для двадцати пяти свиней и семнадцати коз.

Много дней дурная погода не выпускала Блая, и лишь 4 апреля благоприятный бриз позволил судну выйти из Тоароа. Теина, который до последней минуты оставался на борту вместе со своей супругой, был безутешен; он не без оснований опасался, как бы враги не отняли у него все сокровища, едва скроется за горизонтом его могущественный покровитель. Он может даже поплатиться жизнью за свое коварство и самонадеянность. В полном отчаянии он умолял Блая взять его с собой в Англию. Тот, хоть и раскусил Теину под конец, все же чувствовал себя в какой-то мере ответственным за его жизнь и дал ему два мушкета, два пистолета и по тысяче зарядов на каждое оружие. Слегка воспрянув духом, Теина сел за роскошно накрытый стол Параи и воздал должное яствам. В первый раз он прибыл на борт на баркасе — на баркасе же и вернулся теперь с «Баунти», прижимая к себе последний подарок, корабельных псов Венеру и Вакха.

Долгому пребыванию на Таити подводит итог короткая, но достаточно выразительная запись в судовом журнале: «В пять часов баркас вернулся. Как только он был поднят на борт, мы простились с Отахеите, где нас двадцать три недели принимали с величайшим радушием и угощали лучшими в мире мясом и фруктами».