На «Баунти» в Южные моря

Глава пятая 28 апреля 1789 года

Около четырех часов утра гардемарин Стюарт, который нес вахту под начальством Пековера, пошел вниз будить Крисчена и убедился, что тот за всю ночь глаз не сомкнул и вообще «не в себе». Стюарт был лучшим другом Крисчена на борту, он попытался успокоить своего старшего товарища, уговорить его отказаться от нелепого побега, напомнил ему, что есть множество других, гораздо лучших способов взять реванш. При этом гардемарин неосторожно заметил, что выходки Блая всем осточертели, люди, «готовы на все». По другой версии, он будто бы сказал напрямик:

— Ты только начни, Крисчен, мы на все готовы.

Эти слова еще звучали в ушах Крисчена, когда он поднялся на палубу и принял вахту у добродушного, несколько флегматичного Пековера, который тотчас пошел спать. Крисчен расставил свою восьмерку по местам: одного к штурвалу, второго на пост впередсмотрящего, остальные следили за парусами. В его распоряжении были также два гардемарина — Хейворд и Хеллет. Честолюбивый Хейворд мечтал сделать карьеру, однако частенько допускал грубые промахи; это в его вахту 5 января на Таити трое бежали, за что он и просидел в кандалах целый месяц. Казалось бы, надо постараться безупречной службой вернуть себе доверие начальника. И Хейворд не жалел усилий, добиваясь расположения Блая, но беднягу почему-то непрестанно клонило ко сну. Так и теперь — едва заступив на вахту, он нашел себе тихий уголок, свернулся калачиком и уснул. Второй гардемарин, Хеллет, вообще не явился.

При обычных условиях Крисчен, наверно, живо вызвал бы Хеллета и разбудил Хейворда. (Или без Блая все несли вахту с прохладцей?) Но одержимый ненавистью Флетчер Крисчен думал лишь о том, как положить конец унижениям. Слова Стюарта подсказали ему новую мысль: не лучше ли овладеть кораблем, вместо того чтобы постыдно бежать? Крисчен понимал, что Хейворд и Хеллет относятся к числу немногих на борту, кто при всех обстоятельствах останется верным Блаю.

Их отсутствие он готов был считать добрым признаком, если не перстом судьбы. Вероятно, еще кое-кто из младших командиров будет за Блая, но большинство команды — Крисчен не сомневался в этом — поддержит его.

Первый шаг Крисчена был в высшей степени театральным и яснее ясного показывает, до какого отчаяния он дошел в это роковое утро 28 апреля 1789 года. Словно какой-нибудь тенор — герой из немецкой оперы, он повесил на грудь под рубаху свинцовый груз: если дело сорвется, он не дастся живым, прыгнет за борт, и свинец увлечет его ко дну! Как поступить, если бунт увенчается успехом, — этот вопрос пока не занимал Крисчена.

Нельзя, однако, сказать, чтобы он действовал вовсе уж непродуманно: его вторым шагом было отделить друг от друга вахтенных, чтобы без свидетелей поговорить с каждым в отдельности. Повод найти было нетрудно, часы показывали пять — время драить палубу. Вахтенные принялись без особенного рвения убирать с дороги канаты и прочие предметы, а Крисчен подошел к Айзеку Мартину, единственному американцу на борту. Думаю, он начал «вербовку» с Мартина не потому, что тот был американцем; на Таити этот матрос заработал плеток и, следовательно, вряд ли питал теплые чувства к Блаю. Мартин внимательно выслушал неожиданное предложение своего вахтенного начальника — и решительно отказался участвовать в каком-либо бунте! Он не поддался даже, когда Крисчен показал ему свинцовый груз, который повесил себе на шею, и обвинил Мартина в трусости.

Флетчер Крисчен очутился в крайне затруднительном положении. Подстрекательство к бунту было уже само по себе серьезным преступлением. Стоило Мартину донести, и Крисчену не миновать бы виселицы. К счастью для него, Мартин был в меру лоялен и в конце концов посоветовал Крисчену переговорить с Кинталом — тот был на борту одним из самых отпетых и тоже отведал кошки. Кинтал восторженно отнесся к планам Крисчспа и вызвался привести мощное подкрепление — капрала Черчилля, который был свободен от вахты и спал в кубрике. Человек самоуверенный и вспыльчивый, Черчилль со времени своего неудачного побега (за который он получил две дюжины плетей) возненавидел Блая. Крисчен принял предложение Кинтала, и Черчилль тут же примчался вместе со своим верным приятелем Томпсоном. Идея Крисчена сразу увлекла его, и он с ходу надавал кучу более или менее ценных советов, после чего вернулся в кубрик уговаривать других. Крисчен продолжал обрабатывать свою вахту, и все, к кому бы он ни обратился, были готовы помочь захватить корабль. Лишь в плотнике Нормане он не был уверен, а потому не стал посвящать его в свои планы. К счастью, Норман в эти минуты весь ушел в созерцание акулы, которая шла за судном, и не замечал, что происходит вокруг.

Вскоре Черчилль доложил Крисчену, что все матросы в кубрике, а также садовник Браун согласны бунтовать. Чтобы победить, заговорщики должны были немедленно взять в плен не только Блая, по и тех младших командиров, которые могли его поддержать, — итого человек десять. Для этого требовалось оружие, а все мушкеты, пистолеты и сабли хранились в деревянном сундуке, который стоял в дальнем конце кубрика, где помещались койки пятерых гардемаринов, юного Тинклера, помощника штурмана Эльфинстона и Флетчера Крисчена. Ключи от сундука были доверены Фраеру, но он отдал их оружейнику Коулмену, чтобы его не беспокоили всякий раз, когда кому-нибудь понадобится мушкет или сабля. Крисчен преспокойно разбудил Коулмена и попросил у него ключ от сундука — дескать, нужен мушкет, чтобы застрелить акулу, замеченную Норманом. Видно, Коулмена не первый раз будили такими просьбами: он безропотно отдал ключ.

Опасаясь, как бы помощник штурмана и гардемарины не проснулись прежде времени, бунтовщики тихонько подкрались к сундуку. И решили, что все пропало: прямо на сундуке безмятежно спал недостающий вахтенный, гардемарин Хеллет, который обнаружил, что в жаркие ночи на сундуке хоть и тверже, чем на койке, зато куда прохладнее. После минутного замешательства Крисчен разбудил Хеллета и строго спросил, какого дьявола и так далее он очутился тут и так далее. Перепуганный насмерть Хеллет выскочил на палубу, причем со страха даже не задумался, почему Крисчена сопровождало столько народу, в том числе матросы, свободные от вахты. Прежде чем Эльфинстон и гардемарины поняли, что происходит, бунтовщики уже вскрыли сундук и извлекли из него полтора десятка мушкетов. Томпсон остался охранять сундук, а Крисчен и Черчилль поспешили вооружить своих приверженцев, которые ждали их возле трапа. Даже Айзек Мартин решился наконец и взял мушкет.

Каюты Блая и штурмана Фраера находились рядом с оранжереей. Под ними, палубой ниже размещались самые доверенные люди Блая — канонир Пековер, ботаник Нелсон, врач Ледуорд и писарь Сэмюэль; их тоже надо было арестовать. Единственный трап, который вел в эту часть судна, находился за грот-мачтой. Словом, захват корабля не представлял собой сложной стратегической задачи, нужно было только заранее обезвредить гардемаринов Хейворда и Хеллета, а также младшего плотника Нормана и нескольких не посвященных в заговор матросов, не дать им предупредить Блая и его приверженцев.

Не тратя времени на то, чтобы разбудить тех, кто еще спал крепким сном на своих койках, бунтовщики выскочили через люк на палубу. Только что пробило три склянки (иначе говоря, была половина шестого), и уже совсем рассвело. На палубе все оставалось по-прежнему, если не считать внезапного появления трех членов команды, не входивших в вахту Крисчена. Кок Холл и его помощник Маспретт поднялись нарубить дров для завтрака, за ними явился скрипач Бирн, недовольный тем, что они шумят спозаранок. Вахтенных же ничто не обеспокоило. Рулевой Эллисон и впередсмотрящий Милз как ни в чем не бывало оставались на своих постах; Норман по-прежнему был занят акулой. Хейворд наконец поборол сон, но и он увлекся созерцанием акульего эскорта. Хеллет тоже нашел себе занятие — наблюдал за матросом, который, не торопясь, ощипывал кур для офицерского стола. Как и Хейворд, Хеллет не задумывался над тем, куда подевалась половина вахтенных.

Однако появление вооруженных людей в конце концов расшевелило туго соображающий мозг Хейворда, и он с недоумением спросил:

— Что это вы, упражняться в такую рань?

— Ну да. Не знаю уж, с какой стати капитан приказал с восходом солнца провести учение, — не растерялся Черчилль.

Хейворд заподозрил неладное, но тут появился Крисчен с саблей в руке и внес полную ясность, строго приказав обоим гардемаринам помалкивать и не сходить с места. Затем он отобрал двоих матросов и удостоил их чести спуститься с ним вниз и арестовать Блая. Этими двумя были, как и следовало ожидать, его главный помощник Черчилль и Томас Беркетт, который участвовал в сборе саженцев под начальством Крисчена и был всей душой предан ему. Кинталу и Самнеру Крисчен велел заняться Фраером, Алеку Смиту — охранять трап за грот-мачтой.

В ночной рубашке и колпаке Блай спал сном праведника, когда в открытую дверь вошли Крисчен и его оруженосцы.

— Мистер Блай, вы мой пленник, — торжественно возвестил Крисчен.

Блай тотчас проснулся и завопил «караул». Он продолжал кричать и после того, как Крисчен приставил саблю ему к глотке. А так как можно было не опасаться, что кто-нибудь из младших офицеров придет на помощь начальнику, и Крисчен вовсе не хотел убивать своего командира, он позволил ему орать. Вот связать беспокойного пленника не мешало бы… Тут выяснилось, что никто из мятежников не догадался сразу захватить веревку, и Черчилль несколько минут упражнялся в красноречии, прежде чем караульный у люка догадался отрезать кусок от линя и бросить его вниз.

Задача Самнера и Кинтала оказалась несравненно проще: когда они разбудили Фраера, который из-за духоты устроился спать на своем рундуке, штурман с испугу забыл, что у него под рукой лежат два пистолета. Не успел он опомниться, как явился вездесущий Черчилль и забрал оружие. Правда, большой роли это не играло, ведь, как потом утверждал Фраер, пистолеты не были заряжены. Самнер и Кинтал отлично знали, что штурман не любил Блая, и обращались с ним довольно любезно. Но когда Фраер решил воззвать к их совести, из этого ничего не вышло. С командиром бунтовщики не церемонились. Причина их гнева особенно ясно видна из ответа Самнера на вопрос Фраера, что они собираются делать с Блаем:

— Посадим этого мерзавца, будь он проклят, в лодку и пусть плывет, посмотрим, сможет ли он прожить на три четверти фунта ямса в день!

Крики Блая разбудили ботаника Нелсона, и он побежал вверх по трапу проверить, в чем дело. Самнер и Кинтал, охранявшие Фраера, грубо толкнули ботаника обратно вниз, сказав ему, что на судне бунт. Из своей каюты выскочил Пековер. Нелсон сообщил ему, что корабль захвачен, на что Пековер удивленно возразил:

— Но ведь мы были еще далеко от берега, когда я сдавал вахту.

Нелсон терпеливо объяснил, что кровожадные дикари с островов Тонга ни при чем, судно захватил ближайший помощник Блая Крисчен. Тут Пековер хотел подняться на палубу, однако бунтовщики были начеку и преградили ему путь саблями. Обескураженные таким отпором, Нелсон и Пековер сели и принялись уныло размышлять, как бы отвоевать корабль.

Тем временем Блая, связав ему руки на спине, вывели на палубу и поставили у бизань-мачты. Ему бы подумать о своем положении, он же первым делом заметил, что рулевой Эллисон оставил свой пост, и по привычке принялся выговаривать ему. Эллисон раньше плавал с Блаем, на «Баунти» попал по рекомендации Данкена Кемпбелла, поэтому он до той минуты держался в стороне от бунта. Но полученный в такую минуту нагоняй до того его разозлил, что он не только вооружился саблей, но и сам вызвался сторожить Блая. Зато второй караульный, американец Айзек Мартин, уже жалел, что примкнул к мятежникам. Он дал пленнику дольку апельсина и вообще обращался с ним так милостиво, что Крисчен заменил его.

Кричать «караул» было бесполезно, но и молчать Блай не мог. С великим красноречием он принялся увещевать бунтовщиков и пугать их жестокой карой, если они не одумаются. Крисчен не мог мириться с подобной кампанией неповиновения, он схватил саблю, пощекотал ею живот Блая и рявкнул:

— Маму, сэр! Ни слова больше, если вам дорога жизнь!

Видимо, Блай прочел грозную решимость в глазах Крисчена, потому что он на время примолк. Источники подчеркивают, что на этой стадии бунта Крисчен был очень взвинчен и неуравновешен; его пылающий взгляд, всклокоченные волосы и искаженное лицо врезались в память многим очевидцам.

Слово маму, которое употребил Крисчен, — одно из многих таитянских выражений, бывших в ходу на «Баунти» долго после того, как корабль покинул Таити. Любители психоанализа, несомненно, сочтут весьма примечательным, что Крисчен в этот напряженный миг употребил таитянское слово, и станут утверждать, что за этим крылось неосознанное глубокое желание вернуться на Таити. Но ведь для такого вывода не надо быть психоаналитиком.

В чем заключался первоначальный план Крисчена, одобренный мятежниками до того, как они вооружились? Возможно скорее и без кровопролития избавиться от Блая и его наиболее ненавистных помощников, высадив их на ближайшем острове, а затем идти обратно на Таити и там отпустить тех, кто не участвовал в мятеже. (В душе Флетчер Крисчен, конечно, надеялся, что все присоединятся к нему). Сам же Крисчен и его сподвижники условились обосноваться на каком-нибудь уединенном, труднодоступном полинезийском острове, где можно жить беспечно, как на Таити.

Помимо Блая особой нелюбовью мятежников пользовались, как ни странно, оба сонливых гардемарина — Хейворд и Хеллет, а также (что легче понять) писарь Сэмюэль, на чью долю выпала неблагодарная роль эконома. Чтобы свезти эту компанию на берег, было достаточно пятиметровой шлюпки. Блай, Хейворд и Хеллет были уже на палубе, недоставало только Сэмюэля, и Крисчен послал за ним. Одновременно Черчилль, который с самого начала проявлял немалую инициативу, велел ловцу акул Норману и дровоколу Маспретту выгрузить из шлюпки сложенный там ямс.

Немногим уступавший ему в предприимчивости Кинтал с опозданием вспомнил, что в носовых каютах остались двое, которых забыли разбудить. По собственному почину он немедля спустился туда и обрадовал боцмана Коула и плотника Перселла, изложив нм корабельные новости:

— Поднимайтесь на палубу, мы подняли бунт и захватили корабль. Мистер Крисчен взял командование на себя, капитан арестован. Сопротивляться бессмысленно, а если попробуете, вам конец.

Не веря своим ушам, Коул и Перселл вместе с парусным мастером Лебогом, который спал у трапа, вышли на палубу. Убедившись, что Кинтал сказал правду, они тотчас спустились в кубрик и просветили шестерых членов команды, которые, как ни удивительно, до сих пор лежали на своих койках — то ли они еще спали, то ли совсем растерялись. Это были старшины Симпсон и Линклеттер, слуга Блая Смит, матрос Миллуорд, младший плотник Макинтош и младший боцман Моррисон. Видимо, бдительность бунтовщиков в это время ослабла, потому что одновременно помощник штурмана Эльфинстон, гардемарины Янг, Стюарт, Хейворд и юнга Тинклер сумели улизнуть от своих вооруженных охранников. А может быть, те просто отпустили их. Изо всех этих людей один гардемарин Янг сразу присоединился к мятежникам. Должно быть, и его толкнуло на это злополучное сокращение рациона ямса, если судить по следующему диалогу:

— Это не шуточное дело, мистер Янг, — сказал Блай, увидев вооруженного гардемарина.

— Совершенно верно, сэр, голодать — дело нешуточное, — отрезал Янг. — Сегодня у меня есть надежда поесть досыта!

В эти минуты на палубах и в кубрике оставалось не меньше пятнадцати верных Блаю людей, и большинство из них были свободны. Мятежников насчитывалось примерно столько же, и они вооружились, но бдительность и дисциплина оставляли желать лучшего, так что лоялисты, наверно, могли бы подавить бунт, будь у них решительный и смелый руководитель. Помощник штурмана Эльфинстон и боцман Коул — вот, казалось бы, главные кандидаты на такую роль. Что предпринимал Эльфинстон, неизвестно — скорее всего потому, что он вообще ничего не предпринимал. А Коул до того растерялся, что решил пойти к арестованному Фраеру и посоветоваться с ним, причем мятежники даже не помешали ему. Фраер ответил Коулу, что остается на борту, хочет попытаться отбить корабль, и посоветовал ему быть наготове и ждать удобной минуты. Вполне удовлетворенный этим ответом, Коул вернулся на верхнюю палубу и вместе со своими товарищами, такими же тугодумами, стал ждать, как дальше развернутся события.

Сохранилось авторитетное свидетельство младшего боцмана Джемса Моррисона, который, кстати, сам опешил не меньше других. Он говорит: «Офицеры вели себя так трусливо, что дальше некуда. Никто не сделал даже малейшей попытки отстоять судно, а ведь это было совсем нетрудно, так как многие из мятежников колебались… Они (офицеры) так покорно выполняли приказы мистера Крисчена, что он сам был этим удивлен и, как только лодка ушла, сказал, что один страх не мог бы заставить их вот так, без сопротивления, уступить и покинуть корабль, наверно, было что-то еще».

Правда, Фраер задумал один шаг, который ему самому ничем не грозил. Он уже несколько раз передавал Крисчену просьбу, чтобы его выпустили на палубу. Сперва тот категорически отказывал, но потом смилостивился. Фраер вышел из люка в тот миг, когда Крисчен снова взялся за саблю, чтобы раз и навсегда усмирить своего не в меру разговорчивого пленника. Тот же Моррисон сообщает, что глаза Крисчена пылали ненавистью.

— Мистер Крисчен, одумайтесь! — воззвал к нему Фраер.

— Заткнитесь, сэр! — крикнул тот в ответ. — Последние недели были для меня кромешным адом. Вам отлично известно, мистер Фраер, Блай сам накликал на себя беду.

Фраер, как задумал, решил выступить в роли посредника и горячо заговорил:

— Если вы и мистер Блай не ладите, это еще не основание захватывать корабль! Послушайте, мистер Крисчен, у нас с вами все время были хорошие отношения, дайте мне сказать несколько слов. Позвольте мистеру Блаю возвратиться в свою каюту, и я уверен, что мы вскоре опять все будем друзьями.

— Молчите, если вам жизнь дорога! Я уже сказал, что теперь поздно, — отрезал Крисчен.

Тут Фраер предложил нечто совсем несусветное: пусть Крисчен возьмет командование на себя, приведет по заданному маршруту корабль в Англию, держа Блая под арестом, а там военный трибунал их рассудит. По Крисчен не был так наивен, чтобы верить, что суд оправдает мятежников, даже если Блай будет признан виновным, не говоря уже о том, что все бунтовщики восстали бы против такой затеи. И он ответил, что, если Фраеру больше нечего сказать, он может с таким же успехом отправляться обратно в свою каюту. Фраер стал уговаривать Крисчена, чтобы тот хоть дал Блаю лодку побольше, однако его красноречие пропало даром.

Итак, посредничество Фраера потерпело крах, но в общей сумятице штурман ухитрился приблизиться к Блаю и шепотом сообщить тому о своем намерении остаться на борту и отбить корабль, чтобы потом вернуться и забрать командира, а также тех, кого мятежники вместе с ним посадят в шлюпку. Блай, как сообщает Фраер, назвал этот замысел превосходным, но это (опять-таки по свидетельству Фраера) не помешало капитану тут же предложить нечто совсем иное, гораздо более соответствующее его психологии и нраву: Блай посоветовал Фраеру сбить с ног Крисчена, чтобы лоялисты могли воспользоваться замешательством, которое непременно последует. Флетчер Крисчен, очевидно, расслышал слова Блая и поверил, что Фраер и впрямь наделен отвагой льва. Он подошел вплотную к штурману ц, грозя ему саблей, учтиво произнес:

— Еще один шаг, сэр, и я заколю вас.

После этого Фраера увели в его каюту.

Пока у бизань-мачты шел этот странный разговор, мятежники успели спустить на воду шлюпку. Верный Блаю ловец акул плотник Норман поспешил прыгнуть в нее, чтобы подчеркнуть свою преданность, однако был вынужден тут же лезть обратно на корабль, ибо шлюпка настолько прогнила, что сразу стала тонуть. Гардемарины Хейворд и Хеллет, испуганные мыслью о том, что им грозит, если их посадят в это сито, взмолились, чтобы Крисчен дал взамен исправный шестиметровый катер. Бунтовщики заспорили между собой. Один яростно кричали, что «хватит и шлюпки», другие требовали тут же прикончить Блая и гардемаринов, подкрепляя свои слова угрожающими жестами в сторону своего бывшего начальника, который по-прежнему был привязан к бизань-мачте. Заклятый враг Блая, Перселл, хотя и назвался лоялистом, с явным злорадством смотрел на это представление, но Крисчен не разделял его удовольствия и, уступая голосу совести, в конце концов неохотно велел поднять шлюпку, а взамен спустить катер, освободив его от ямса и кокосовых орехов.

Спуск на воду катера требовал больших усилий, а также применения талей и тросов. И Крисчен, подозвав плотников и боцманов, которые по привычке наблюдали за этим маневром, велел им подсобить. Они беспрекословно подчинились. Вскоре катер закачался на волнах возле борта «Баунти»; на сей раз первым, ко всеобщему удивлению, прыгнул в лодку полуслепой музыкант Бирн.

Спеша поскорее закончить эту неприятную сцену, Крисчен сказал Хейворду, Хеллету и Сэмюэлю, чтобы они живо забирали одежду и провиант и спускались в катер.

— Это почему же, мистер Крисчен? — спросил Хейворд со слезами на глазах. — Что я вам сделал дурного, за что такая жестокость? Неужели вы всерьез!..

— Да, неужели?.. — подхватил Хеллет всхлипывая.

Крисчен быстро втолковал пм, что и не думал шутить, после чего оба гардемарина, тщетно силясь унять дрожь в коленях, пошли вниз собирать свои пожитки.

Большинство команды успело к этому времени хорошенько поразмыслить. Для Крисчена и его сподвижников все было решено с самого начала; даже если бы они теперь раскаялись и сложили оружие, их ожидала за мятеж строгая кара, а именно виселица. Но больше половины людей отказались присоединиться к бунтовщикам. Однако этого было мало, они не могли и впредь оставаться сторонними наблюдателями, если хотел считаться юридически невиновными. Строгие морские законы не допускали нейтралитета во время бунта; кто не подтверждал недвусмысленно свою верность командиру, карался наравне с мятежниками. У Коула и других был один способ доказать свою лояльность — покинуть корабль вместе с Блаем. Они уже поняли это, когда Хейворд, Хеллет и Сэмюэль снова поднялись на палубу, почти все, кто до сих пор держался нейтрально, заявили, что тоже уйдут на катере. Они стали умолять Крисчена, чтобы им дали самую большую лодку — семиметровый баркас, так как катер вмещал только десять человек. Хейворд и Хеллет, понятно, присоединились к этой просьбе, и даже Блай послал ходатаев к Крисчену. Решили дело слова Перселла. Он заявил Крисчену, что посадить всех лоялистов в катер — все равно что убить их, и вызывающе добавил:

— Я не совершил ничего постыдного и хочу вернуться на родину.

Стрела попала в цель: Крисчен уже сожалел о свое скороспелой затее, а тут еще это новое, непредвиденно затруднение. И так как он хотел избежать жертв, ем оставалось только уступить. В третий раз на протяжении одного часа Крисчен пошел на попятный, и Коу с помощниками, заметно повеселев, принялись спускать на воду баркас.

Едва он лег на воду, как лоялисты с разрешения Крисчена отправились собирать свое личное имущество. Только Блаю пришлось остаться — Крисчен предпочитал не спускать с него глаз и велел его слуге Джону Смиту принести хозяину камзол и брюки. Смит мигом исполнил приказ и помог Блаю одеться, а так как у того были связаны руки, камзол накинул на плечи. Тот же Смит ведал личным погребком командира, поэтому Крисчен приказал ему откупорить бутылку рома и налил мятежникам по чарке, чтобы отпраздновать победу. Лоялистам, понятно, рома не досталось, но в общем-то Крисчен был очень покладист и снисходителен и позволил им забрать чуть ли не все, что они хотели. Все предприимчивее оказался писарь Сэмюэль: несмотря на охрану, он заскочил в каюту Блая и взял там его офицерский патент, а также судовой журнал. Правда, личные дневники Блая, таитянский словарик и чертежи карт ему не дали унести; и эти драгоценные документы пропали. Боцман Коул захватил компас, а Перселл не спеша отобрал ведро гвоздей. Вообще лоялисты не торопились со сборами, так что горячие головы Черчилль и Кинтал вслух поругивали Крисчена за снисходительность и подгоняли отбывающих.

Только без четверти восемь Крисчен, явно подавленный и колеблющийся, собрался наконец с духом и велел лоялистам занимать места в баркасе. Первыми, как и следовало ожидать, выдворили с корабля Хейворда, Хеллета и Сэмюэля, которые снискали общую нелюбовь. По той же причине вид у обоих гардемаринов был испуганный и жалкий. Затем настал черед Фраера. Охрана проводила его до самого борта; здесь штурман сказал Крисчену:

— Я останусь с вами, если вы дозволите.

— Нет, сэр, — строго ответил Крисчен, — спускайтесь тотчас в лодку.

Фраер сделал еще одну попытку:

— Лучше оставьте меня, мистер Крисчен, ведь вам самим не справиться с кораблем.

— Мы отлично обойдемся без вас, мистер Фраер, — прозвучал холодный ответ.

Вполне возможно, что Фраер, как он потом утверждал, хотел остаться лишь для того, чтобы попробовать отбить корабль, но, если часом раньше этот план еще был осуществим, теперь он потерял всякий смысл: ведь все лоялисты, которые могли поддержать штурмана, решили покинуть «Баунти». Видимо, Блай тоже этого не учел, а может быть, ему просто не хотелось брать с собой штурмана; так или иначе, он вдруг повернулся к Фраеру и приказал ему оставаться на корабле. Крисчен вспылил, снова схватился за саблю и рявкнул:

— Богом заклинаю, сэр, спускайтесь в лодку, пока я вас не заколол.

И Фраер наконец покорился, но сперва он добился от удивительно терпеливого Крисчена, чтобы тот отпустил с ним юного Тинклера и разрешил взять кое-какие предметы личного обихода.

Обитатели нижних кормовых кают — канонир Пековер, ботаник Нелсон и лекарь Ледуорд — были выведены на палубу одновременно с Фраером, но их не выпроваживали силой на баркас, им предложили самим сделать выбор. Крисчен не ошибался, когда предполагал, что они останутся верны Блаю. Пока они раздумывали, человек пять-шесть уже спустились в баркас, и в том числе, всем на удивление, матрос Лемб и Айзек Мартин, который тоже поначалу был заодно с бунтовщиками и даже вооружился мушкетом. Заметив Мартина, Черчилль пришел в ярость и, угрожая «предателю» оружием, велел ему возвращаться на «Баунти». Лемба он почему-то оставил в покое. Одновременно Кинтал с его недремлющим оком обнаружил, что Перселл нахально тащит с собой весь свой инструмент, и предостерегающе крикнул:

— Черт возьми, если мы им позволим взять все это, они за месяц построят себе новый корабль!

Крисчен не стал вмешиваться, а Перселл, как всегда, упрямо стоял на своем. После долгой перепалки с Черчиллем он нехотя кое-что вернул, но в конечном счете взял-таки противника измором и спустил в баркас свой драгоценный ящик.

Баркас глубоко сидел в воде, а лоялисты все шли и шли; наконец Блай, все еще ожидавший своей очереди, озабоченно воззвал к ним:

— Всем места не хватит, ребята, не перегружайте баркас. Кому-то придется остаться, но вы не бойтесь, я оправдаю вас, если только доберусь до Англии.

Тут Крисчен забеспокоился, как бы его не бросили все специалисты. В итоге плотника Нормана и оружейника Коулмена не пустили на баркас. Проверяя, не улизнул ли еще какой-нибудь нужный человек, Крисчен остановил взгляд на плотнике Макинтоше и приказал ему вернуться на судно. А более квалифицированного Перселла он не тронул; не иначе, решил отомстить Блаю — пусть сам возится с этим скандалистом. Люди Крисчена настояли на том, чтобы был задержан полуслепой скрипач Бирн, — это было тем проще сделать, что бедняга все еще сидел в катере, не подозревая, что остальные погрузились на баркас.

Среди задержанных против своей волн оказались также гардемарины Джордж Стюарт и Питер Хейвуд. Как ни дружил Стюарт с Крисченом, дом, родители и карьера были ему дороже, и он решил остаться верным командиру. Что до его семнадцатилетнего товарища Хейвуда, то с ним дело обстояло и проще и сложнее. Он откровенно боялся погибнуть, очутившись среди океана в открытой лодке, а потому до последней минуты не мог ни на что решиться. Когда Крисчен начал отбирать для себя людей, неугомонный Черчилль подошел к стоявшему у фальшборта гардемарину и насмешливо спросил:

— Ну, а вы что надумали, мистер Хейвуд?

Хейвуд осторожно ответил, что Черчилль ошибается, если причисляет его к сторонникам мятежа. И тут же с простодушной откровенностью добавил, что предпочел бы остаться на «Баунти». Стюарт, который шел в кубрик за своим имуществом, случайно услышал слова Хейвуда и обратился к нему:

— Брось, Питер! Если ты останешься, тебя будут считать мятежником, хоть ты и непричастен к бунту. Пошли-ка со мной, заберем самое необходимое и спустимся в баркас.

Видимо, Черчилль ожидал, что Стюарт и Хейвуд станут на сторону своего друга Крисчена.

— Что это вы, мистер Стюарт, — сказал он с укором, — я вас считал храбрым человеком!

Стюарт язвительно ответил, что отлично понимает намек Черчилля, но вовсе не намерен рисковать головой ради того, чтобы взять реванш над Блаем. С этими словами он зашагал к люку. Твердость Стюарта произвела впечатление на Хейвуда, и он пошел за товарищем. Отпустить их значило бы потерять еще двух человек, разбирающихся в мореходном деле, и Черчилль по собственному почину крикнул своему приятелю Томпсону, который все еще охранял ящик с оружием, чтобы он задержал гардемаринов.

Они все-таки попытались подняться на палубу, по Томпсон направил на них пистолет и рявкнул:

— Вы что, не слышали приказа? Советую вам не двигаться.

Стюарт, в отличие от Хейвуда понимавший, чем все это грозит, прокричал наверх Черчиллю:

— Если вы нас не отпускаете, передайте капитану, что мы задержаны силой!

— Ладно, передам, не беспокойтесь, — иронически ответил Черчилль. Конечно, он этого не сделал.

Еще один член команды — младший боцман Джемс Моррисон считал, как и Питер Хейвуд, что плыть в открытой лодке слишком рискованно. Его укрепили в этой мысли слова штурмана Фраера, который посоветовал ему остаться и помочь отбить корабль. Все-таки Моррисона мучила совесть, поэтому он обратился к своему непосредственному начальнику, боцману Коулу, чтобы проверить, как тот отнесется к его намерению остаться на корабле. Коул только пожал ему руку и пожелал успеха, из чего Моррисон заключил, что поступает правильно: ведь он не собирался присоединяться к бунтовщикам!

Итак, овцы были наконец отделены от козлищ — причем для многих все дело решил случай. Семнадцать лоялистов ждали в перегруженном баркасе, когда можно будет отчалить. Настала пора Блаю покинуть сцену, на которой он с бесспорным талантом сыграл главную роль во многих комедиях и драмах.

— Теперь вы, капитан Блай, — заметно волнуясь, произнес Крисчен и подвел своего пленника к фальшборту. — Ваши люди и офицеры уже в лодке, следуйте за ними. Малейшая попытка сопротивляться грозит вам смертью.

Прощальная реплика Блая, к сожалению, выпадает из стиля — он вдруг проявил слабость и попробовал разжалобить Крисчена:

— Клянусь честью и даю вам слово, мистер Крисчен, я забуду об этой истории, если вы бросите свою затею. Подумайте о том, что у меня в Англии жена и четверо детей и мои дети не раз сидели у вас на коленях.

Но Крисчен был непреклонен:

— Будь у вас честь, капитан Блай, всего этого не случилось бы. Если бы вы дорожили женой и детьми, вы бы раньше подумали о них, вместо того чтобы вести себя так злодейски.

Блай явно хотел продолжить бессмысленную дискуссию, но Крисчен его оборвал. Вмешался боцман Коул и попытался смягчить Флетчера Крисчена. Потом Крисчен признавался Стюарту, что он к этому времени уже раскаялся в содеянном, но хорошо понимал, что отступать поздно. И он печально ответил Коулу:

— Поздно. Последние две недели были для меня подлинным адом, больше я терпеть не хочу. Вам известно, мистер Коул, что капитан Блай все время обращался со мной, как с собакой.

— Знаю, мистер Крисчен, мы все это знаем, и все-таки, богом вас заклинаю, забудьте об этом, — просил Коул.

И Блай еще раз пожертвовал своим самолюбием:

— Неужели нельзя найти иное решение?

Очевидно, замешательство Крисчена встревожило Черчилля, и он решительно вмешался:

— Нет, это лучшее и единственное решение!

Остальные бунтовщики поддержали его одобрительными возгласами. Такая сплоченность подействовала на Блая, и, как только ему развязали руки, он без дальнейших споров спустился по трапу в баркас. Терзаемый угрызениями совести, Крисчен поспешил принести свой собственный секстант и мореходные таблицы и вручил их Блаю со словами:

— Вот все, что вам нужно, капитан Блай. Вы сами знаете, секстант надежный.

Одновременно к фальшборту, держа в руке клубок парусиновых ниток, подбежал слуга Блая Смит и, прежде чем кто-либо успел помешать ему, прыгнул в лодку к своему господину и начальнику.

Борт баркаса возвышался над водой всего на двадцать сантиметров, поэтому часто (и на первый взгляд с полным на то основанием) утверждали, что Крисчен сознательно послал девятнадцать человек на верную смерть. Это не отвечает истине. Во-первых, совсем рядом находился остров Коту, его даже можно было разглядеть с мачты «Баунти». Во-вторых, царило почти полное безветрие, море было как зеркало. В-третьих, Крисчен вызвался, как ни невероятно это покажется, отбуксировать баркас к острову. Уж если в чем-нибудь упрекать Крисчена, так скорее в добродушии и мягкосердечии, а не в жестокости и бесцеремонности.

Блай с благодарностью принял предложение Крисчена, и баркас пошел к корме «Баунти». Крисчен еще велел сбросить в лодку свинину, хлеб и бочонки с водой на первое время пребывания на берегу. Освобождая место для этого ценного груза, Блай решительно приказал выбросить за борт гамаки, которые его спутники захватили с собой, хотя на баркасе и сидеть-то было негде. Ободренный щедростью Крисчена, он попросил у того несколько мушкетов. Один из мятежников крикнул в ответ:

— Зачем тебе оружие на островах Дружбы, у тебя же там столько друзей!

Но Крисчен и тут в конце концов смягчился; правда, мушкетов Блай не получил, но ему дали четыре сабли.

Такая уступчивость вызвала настоящую бурю на корабле. Сквозь хор возмущенных голосов было слышно, как оружейник Коулмен крикнул лоялистам, что будет очень благодарен, если кто-нибудь из них навестит мистера Грина в Гринвиче, когда они вернутся в Лондон, и расскажет о случившемся. Лоялист Пековер очень переживал, что забыл захватить рубашку; один из мятежников любезно сбегал в его каюту и принес ему одежду. Тем временем Черчилль вспомнил, что Фраер не вернул одолженные им у Хейвуда часы, и, как штурман ни упирался, пришлось ему расстаться с сокровищем. Кто-то из мятежников кричал: «Да здравствует Таити!» Плотники Норман и Макинтош, всхлипывая, продолжали твердить Блаю, что они невиновны, что их задержали силой. Ревел белугой Бирн, до которого наконец дошло, что он сидит не в той лодке.

Тут мятежники принялись честить Блая, соревнуясь, кто хлеще обзовет и оскорбит его. Кончилось тем, что кто-то завопил:

— Застрелить его надо, этого мерзавца!

И вот уже на беззащитных людей в баркасе «в шутку» направлен чей-то мушкет. Лоялисты разумно заключили, что буксир не стоит того, чтобы из-за него рисковать жизнью, и Блай приказал рубить чалку. Было восемь утра — всего три часа прошло с тех пор, как мысль о бунте родилась в разгоряченном мозгу Крисчена, — все еще царило безветрие. Поэтому лоялисты разобрали весла (это было не так-то просто в тесноте, царившей в баркасе) и поспешно пошли прочь от корабля. Опасаясь, как бы мятежники не начали стрелять из пушек, они держались за кормой «Баунти», так сказать, в мертвой зоне, ведь пушки были расставлены вдоль бортов корабля.

Флетчер Крисчен стоял неподвижно у фальшборта, провожая взглядом удаляющийся баркас. Для потомства сохранены две реплики, которые он произнес в эти минуты. Стоявшему поблизости мятежнику он печально сказал, что «рад бы жизнь отдать, чтобы все было по-старому и чтобы эти люди находились в безопасности на судне». Другому из своих товарищей но несчастью он признался, что его сердце едва не смягчилось, когда Блай заговорил о жене и детях. С театральным пафосом, который отличал все его действия и поступки, Крисчен добавил, что охотно прыгнул бы за борт, если бы это могло изменить ход событий.

Благодаря тому что Блай продолжал добросовестно заполнять судовой журнал, нам известно также, что в это время думал и чувствовал он.

«Мы не прошли и восьмой части мили, как я задумался над тем, сколь переменчива человеческая судьба. Но я знал, что действовал достойно, служил верно и честно, и это сознание даровало мне чувство внутреннего удовлетворения, которое поддерживало меня… Можно ли представить себе более лестное положение, чем то, что я занимал еще двенадцать часов назад? У меня был отличный корабль, обеспеченный всем, что необходимо для службы и блага людей… сверх того, мне удалось наладить такой уход за саженцами, что они превосходно принялись и росли. Две трети пути было пройдено, оставшаяся треть не вызывала у меня никаких тревог».

Больше всего Блай, естественно, размышлял над причинами бунта; вот его вывод:

«Единственный ответ, который я нашел, — они уверили себя, что жизнь на Отахеите куда приятнее, чем в Англии. Если вспомнить их связь с женщинами, это скорее всего и есть первейшая причина того, что случилось. Тамошние вожди очень привязались к нашим людям и, конечно, уговаривали их остаться, суля всякие блага… Каким соблазном было для этих негодяев сознание, что в их власти — пусть даже эта власть присвоена незаконно — обосноваться на самых чудесных островах в мире, где вовсе не надо трудиться, а наслаждения и развлечения превосходят все, что можно себе вообразить». Далее Блай считал, что бунт готовился тщательно и долго, и он немало удивлялся тому, как ловко заговорщики сумели скрыть свои черные планы.

Блай до конца жизни отстаивал эту версию. По возвращении в Англию ему удалось убедить своих современников в том, что Крисчен и его сторонники заранее подготовили бунт с одной лишь целью — вернуться на Таити. Это ошибочное воззрение глубоко укоренилось и широко распространено даже в наши дни. Но из подробной реконструкции мятежа, проделанной в этой главе, ясно видно, что Крисчен действовал под влиянием внезапного порыва, и вряд ли будет преувеличением сказать, что мало мятежей в богатой перипетиями истории английского флота было так скверно организовано. Когда знаешь, как обстояло дело, понятно удивление Блая, что приготовления удалось сохранить в тайне. Никто на «Баунти» не мог проговориться по той простой причине, что никто и не помышлял о бунте. Откуда у Блая такая уверенность в том, что мятежники руководствовались продуманным планом? Тут не последнюю роль сыграло то, что этот рассудочный служака, любитель все спланировать и организовать заранее, просто не мог представить себе человека порывов и настроений, каким был Крисчен. Не следует также забывать, что версия о тщательно подготовленном бунте смягчала невыгодное впечатление, какое производило бессилие Блая дать отпор мятежникам.

И чтобы уж быть совсем точным, кроме прямой, непосредственной причины (то есть характера Флетчера Крисчена) была другая, более глубокая, — но не соблазн услад Таити, а недовольство избаловавшихся людей строгой дисциплиной, которую ввел Блай, а также его несдержанным поведением на пути от Таити до островов Тонга. Особенно возмутило матросов несправедливое коллективное наказание 27 апреля, — это видно из повторных жалоб, что Блай морил их голодом. Как известно, в бурные периоды истории человечества незначительные причины подчас приводили к неожиданно серьезным последствиям, вот почему мы вправе приписать ямсу решающую роль в драме, которая разыгралась на борту «Баунти» рано утром 28 апреля 1789 года.

А так как то был год, когда и в других местах происходили перевороты, полезно несколько расширить угол зрения, связать этот бунт с социальными противоречиями эпохи. Мы увидим, что все четырнадцать матросов, на долю которых выпала самая тяжелая и опасная служба, участвовали в мятеже. А среди тех, кто остался верен своему командиру, королю и отечеству, оказались почти все лица комадного состава. (Только два существенных исключения — Крисчен и Янг). Вот почему события на «Баунти» можно назвать классовым конфликтом, восстанием угнетенных, обездоленных, нищих, бездомных моряков против класса состоятельных и привилегированных господ, представленного в первую очередь Блаем. И не будь главарь мятежа одним из господ, скрытая ненависть к командирам, которую безусловно питали тогда английские моряки, конечно, привела бы к кровопролитию. А так все прошло удивительно тихо и мирно.