На линии огня

Вместо предисловия

В конце 1941 года, вступив в командование одним из батальонов Отдельной мотострелковой бригады особого назначении (ОМСБОМ), я, естественно, не мог даже предположить, как вскоре распорядится мною судьба, какие испытании выпадут на мою долю на нескончаемо долгих верстах войны… Но уже к тому времени в дневнике, который и взял себе за правило вести пусть кратко, но, по возможности, регулярно, копились записи. Я держал дневник в полевой сумке заминированным — на тот крайний случай, если он попадет в чужие руки. К счастью, этого не произошло… Что могли поведать скупые его строки непосвященному? Практически, ничего. Для меня же за ними открывалась целая жизнь.　

Вот одна из записей, коротко озаглавленная «Повар».

Эта операция имела довольно необычное начало.　

В один из еще предвоенных дней немецкий консул в Москве вынужден был извиняться перед гостями на организованном им приеме, поскольку обещанные деликатесы не были поданы из-за внезапного исчезновения повара, которого-де специально консул привез из Германии. Через некоторое время казус с отсутствием своевольного повара повторился. Незадачливый консул попал на язычок, в определенных кругах родился анекдот о хозяине, строптивый повар которого не готовит потому, что терпеть не может своей профессии.　

Однако наиболее бдительные усмотрели в этом не только повод для шуток. И, как оказалось, не напрасно. Выяснилось, что повар совершает длительные прогулки по пригородным лесам. Он собирал какие-то корешки и травки — вполне кулинарное занятие. Подозрения могли бы показаться ложными, если бы не одна деталь — отлучки повара всегда совпадали по времени с выходом в эфир неизвестной коротковолновой радиостанции. Возникло предположение, что наша контрразведка имеет дело с профессионалом высокого класса.　

Была разработана специальная операция, в ходе которой решено было знакомство с маршрутом прогулки повара начать после ее завершения. Иначе говоря, дождавшись выхода кулинара из леса, сделать обратную проработку следа по уже успевшей выпрямиться траве. После многочисленных поисков чекисты обнаружили таки дерево, на которое забрасывалась антенна — ветка была надломлена закрутившейся вокруг нее проволокой с грузилом. Очевидно, снимали ее подергиванием, и здесь же уронили пепел с папиросы. Начало хорошее. Но еще надо было определить, как долго велась передача. Если закуривали под деревом, то время оказывалось неопределенным, а если на подходе, то, значит, на передачу затрачено не более пяти-семи минут. Опытные агенты окурков, как правило, не оставляют, а вот с обгоревшими спичками — подумаешь, пустяк! — не считаются. Спичку нашли метрах в двадцати от места передачи, на поляне. Двадцать метров нормальным шагом — около десяти секунд, этим временем можно пренебречь. А вот вычисленные таким образом пять-десять минут указывали на то, что чекисты действительно имеют дело не только с опытным шпионом, но и высококвалифицированным радистом. Надо было искать основную улику — рацию. Только вот где?.. И как?　

От прочесывания леса оперативная группа отказалась — оно оставило бы следы, которые шпион непременно увидел бы. Восстановить же весь его путь по лесу — шаг за шагом — не удавалось: в районе тайника он был особенно осторожен. Догадка пришла, как всегда, неожиданно: не в лесу оставлял свое оборудование повар, а каждый раз носил его в кузовке, куда складывал собранные травы и коренья. Кое-кто сомневался: двадцать килограммов — а примерно столько могла весить рация — носить с такой легкостью? Но один обладавший немалой физической силой поисковик поставил своеобразный следственный эксперимент и доказал, что можно нести в руке такой вес, делая при этом вид, что несешь пустую корзинку.　

Рацию и впрямь обнаружили не в лесу, а в полуразрушенной станционной уборной. Теперь дело оставалось за малым — организовать наблюдение из двух точек: от леса, на случай, если шпион опять повторит свой прежний трюк, и из пригородного поезда, если шпион почему-либо проедет дальше… Тот же поисковик-силач занял место в поезде, и все дальнейшее произошло уже просто. Двенадцать километров нес поисковик на своей спине спеленутого, как дитя, агента. Нес в кармане и закодированный текст последней, уже не вышедшей в эфир передачи, и шифр, который он заполучил от врага в момент задержания, и другие улики, целиком изобличавшие агента.　

Другой эпизод озаглавлен в моем дневнике: «41-й. Июль. Старший лейтенант НКВД».　

Я хорошо помню этот не по-летнему прохладный, только-только после дождя, день и наше патрулирование неподалеку от расположения одного из армейских штабов. Надо признаться, что ни я, ни мои подчиненные не испытывали особой тяги к этой, вроде бы тихой, вполне мирной работе, требовавшей, тем не менее, пристальнейшего внимания и изнуряющей напряженности. Монотонная и скрупулезная проверка документов каждого подозрительного, от которой через несколько часов рябило в глазах, подрагивали пальцы, листавшие многочисленные удостоверения и справки, расчетные книжки и аттестаты на продовольствие, изматывала нас совершенно и оттого поначалу казалась чуть ли не каторгой. При этом остановленный тобой человек переминается с ноги на ногу, проклинает тебя за задержку — хорошо хоть не вслух. Но ты должен проверить и фактуру обложки, и шрифты наименований, и совмещение оттисков и подписи — словом, канцелярское, нудное дело.　

Уже под вечер мы остановили на дороге, ведущей от расположения штаба, старшего лейтенанта НКВД. Он держался внешне спокойно и, что скрывать, вызывал симпатию. Если бы можно было ограничиться первым впечатлением о человеке, надо было отпустить его без проверки документов. Но на военной службе необходимо точно выполнять приказы и инструкции — этого требует дисциплина.　

Документы у старшего лейтенанта оказались безупречными — хорошо знакомая нам подпись старшего начальника на удостоверении, достоверные цифры серии и номера, своевременные отметки о произведенной выплате в расчетной книжке, соответствующие суммы взносов в партийном документе, печати, выписки из приказов о награждении… Но при этом я вдруг почувствовал у проверяемого непонятное возбуждение. С чего бы такое? Стал вновь и вновь, теперь уже неторопливо, умышленно затягивая время, листать документы, чтобы понять причину волнения, и заметил, что старший лейтенант не просто проявил признаки беспокойства, но и старался тщательно скрыть их.　

Подписи, суммы, печати, шрифты — я уже знал, что дело не в них самих. В чем же? — торопил я себя. И тут понял. Все документы были оформлены одинаковыми чернилами, и печати на них имели одинаковую яркость.　

Вскоре же выяснилось, что истинная фамилия «старшего лейтенанта НКВД» иная, что он прошел фундаментальную подготовку в гитлеровской школе абвера в Штеттине, удостоился как «особо одаренный» инструктажа в Берлине и два дня назад был переброшен в наш тыл со специальным заданием.　

В показаниях разоблаченных агентов открывалось немало намерений гитлеровских специальных и тайных сил, в частности абвера и гестапо.　

Я остановился на операциях «Повар» и «Старший лейтенант НКВД» еще и по той причине, что с некоторыми из участников этих операций довелось вскоре вместе сражаться в битве за Москву и дальше наш путь стал общим.　

Еще в 1941 году, в самом начале войны, в Москве была создана Особая группа войск при НКВД СССР, где велась интенсивная подготовка и комплектование оперативно-чекистских отрядов, которые вскоре были объединены в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения (ОМСБОМ).　

Батальон, которым я командовал, принимал участие в боевых действиях на северо-западном направлении. Это были чрезвычайно трудные, насыщенные огромным напряжением дни.　

Когда нас отозвали с передовой и в Управлении Госбезопасности сообщили, что мне во главе специального отряда предстоит готовиться к заброске в глубокий тыл противника на длительное время, то, должен признаться, первым моим чувством было удивление. Командование максимально использовало подразделения ОМСБОНа в непосредственных боевых действиях. Мы были полны решимости гнать фашистов и дальше на запад именно на фронте, а тут — глубокий вражеский тыл. Я не сразу осмыслил необходимость и важность решения, не сразу понял, что отныне для меня и моих бойцов это и есть главная линия фронта, ЛИНИЯ ОГНЯ. Оставалось одно — действовать.　

Мне были приданы опытные помощники — комиссар отряда Борис Львович Глезин, тридцатилетний политработник, обладавший недюжинной энергией, умением убеждать не только словами и делом, но и взглядом — на редкость твердым, настойчивым, и начальник разведки отряда Павел Алексеевич Корабельников. Павел Алексеевич по натуре был человеком вспыльчивым и, не в пример многим из нас, педантичным. Порой нам досаждала его постоянная пунктуальность, но мы оценивали ее позднее, когда при подготовке к операциям именно это его качество оказывалось нужнее всего, потому что Корабельников всегда «программировал» любую случайность и тщательно продумывал все возможные и даже невозможные варианты поворота событий.　

На подготовку отряда были отпущены предельно сжатые сроки, на счету оказались часы и минуты.　

Комиссар отряда Б. Л. Глезин энергично, вдохновенно готовил парторганизацию. Своей малозаметной, но такой нужной работой от зари до зари был занят начальник разведки отряда П. А. Корабельников. Оба они за эти дни подготовки заметно похудели, осунулись. Да это и понятно: там, куда мы шли, на временно оккупированной гитлеровцами территории, в непосредственной близости от линии фронта, еще не окрепло партизанское движение, а в некоторых местах оно не существовало и вовсе. И потому — мог ли спокойно спать комиссар, заботившийся прежде всего о высоком идейном настрое бойцов, и мог ли попусту тратить оставшееся время неутомимый начальник разведки?..　

Мои задачи несколько облегчались тем, что руководство позволило мне самому отбирать людей в отряд, и я, не колеблясь, занес в предварительный список многих бойцов батальона ОМСБОНа, которым командовал. Вместе с Глезиным и Корабельниковым мы старались учесть каждую мелочь, потому что там, за линией фронта, возможности исправить ошибки не будет. Вот уходит отряд в лес, и мы пристально наблюдаем, чтобы люди в цепочке шли след в след — только так при переходах можно скрыть численность группы. Строго следим, чтобы не ломались по пути ветки, не сбивался с них снег — требуем от бойцов «партизанской» аккуратности. Или, наоборот, даем задание: по сломанному сучку узнать, в каком направлении шел человек. Или тренируемся определять расстояние на глаз, учимся быть незаметными внешне, вырабатываем такую походку, при которой ты не привлекаешь к себе и излишнего внимания, но если даже и попал в чье либо поле зрения, оказался вблизи, чтобы мог не произвести на него запоминающегося впечатления и встречный тут же забыл тебя. Я наблюдал, как бойцы подавляли в себе возбужденное нетерпение перед отправкой, тем более что и в себе ощущал точно такое же состояние. И наконец, настал момент, когда и я мог доложить руководству, что отряд к выполнению важного правительственного задания готов. Впереди лежал долгий и опасный путь　

5 марта 1942 года неподалеку от старого русского города Торопца наш московский специальный отряд перешел линию фронта. По приказу Центра мы направлялись и глубокий тыл противника, к коммуникациям фашистских групп армий «Центр» и «Север». На востоке от них проходила железнодорожная ветка Витебск — Пепель, ведущая к Новосокольникам и Великим Лукам и являвшаяся одним из важнейших участков рокады Ленинград — Харьков.　

Потвердевший перед близкой весной настовый снег мерзло скрипел под полозьями лыж, унылым этим звуком нарушая тишину стылой и темной ночи.　

По разработанному до мелочей плану броска и углубления во вражеский тыл я шел, выверяя азимут, впереди отряда, прокладывал лыжню, Борис Львович Глезин замыкал колонну, а в середине ее занял место Павел Алексеевич Корабельников.