На линии огня

1. ВЫБОР

Заседание расширенного подпольного райкома партии проводилось на глухом хуторе в полоцких лесах. В просторном строении разместились человек двадцать — кроме членов райкома и командиров партизанских соединений, здесь были вновь принятые коммунисты, гости из соседних областей, бойцы, ведающие в отрядах и бригадах хозяйственной частью. Решались крупные и мелкие вопросы, связанные с партизанскими делами в крае.　

— Расширенное заседание райкома объявляю закрытым, — сказал Новиков. — Прошу остаться товарищей… — Он назвал несколько фамилий, в том числе и мою.　

Теперь за столом осталось восемь человек — четверо командиров и четверо членов подпольного райкома. Я понял, что сейчас речь пойдет о главном: о приказе из Центра.　

— Полученный приказ, товарищи, — начал секретарь, — продиктован положением дел на фронте, Красная Армия все ближе подходит к Полоцку, и командование заинтересовано в передислоцировании партизанских сил на запад, где вы продолжите борьбу с оккупантом. Враг понимает это и принимает все меры, чтобы не допустить перебазирование соединений партизан. Именно поэтому он готовит крупную карательную кампанию. Товарищ Толоквадзе, — секретарь райкома повернулся к одному из командиров бригад, — доложите, пожалуйста, что вам известно по этому вопросу.　

Бригада Толоквадзе сражалась в непосредственном соседстве с «Неуловимыми», и я знал, о чем спрашивает Новиков. Несколько дней назад бойцы этого соединения совместно с одним из наших отрядов разгромили гарнизоны фашистов в Гуте и Ясеневе, в результате чего была получена чрезвычайно важная информация о некоторых действиях противника в контролируемом партизанами районе. У «Неуловимых» старшим группы в указанной операции был начальник разведки отряда Аганес Аганесян, у соседей — комиссар бригады Эрдман.　

Полученные данные говорили о новых, тщательно замаскированных приготовлениях немцев, направленных против нескольких наших бригад. Выслушав комбрига, Новиков заключил:　

— Наши предположения, что враг создает кольцо вокруг всего района, еще раз подтверждаются. Судя по всему, фашисты накапливают значительные силы — настолько значительные, что этих сил, по мнению противника, наверняка хватит для уничтожения партизанского движения в районе в целом. Нашей задачей по-прежнему остается — вывести людей из окружения, полностью сохранив боеспособность соединений.　

Секретарь райкома все чаще поглядывал на меня и вдруг, улыбнувшись, объяснил — почему:　

— Тут люди все проверенные, особых секретов у нас друг от друга нет. Так что, Михаил Сидорович, обращаюсь прямо к тебе. Ты не только партизан, ты работник органов Госбезопасности. Мы рассчитываем на твой опыт, на твой профессионализм. Тем более, что тебе недавно пришлось решать такую задачу в масштабах своей бригады. Что можешь сказать по этому поводу?　

Я поднялся:

— Вывод нескольких тысяч людей через кольцо карателей возможен при условии нашей полной информированности об их планах. Карательная экспедиция против «Неуловимых» разрабатывалась в Полоцке, где мы организовали четко действующую разведку и благодаря этому имели возможность получать необходимые сведения. В частности, нам доставляла их «Машинистка». Она живет в Полоцке, член ВЛКСМ, ведет разведку. Ей помогает сестра, которая работает в полоцком банке бухгалтером. Именно они первыми информировали нас, что, судя по всему, противник в целях конспирации передислоцировал штаб организации карательной кампании в Молодечно.

— «Машинистка» — это Татьяна Максимовна Брусова? — спросил Новиков, показывая свою осведомленность даже в таких, казалось бы, «ведомственных» вопросах.

— Совершенно верно, товарищ секретарь, — подтвердил я. — Боец она надежный. Но мы имеем сведения о перебазировании штаба кампании в Молодечно и из других источников. Сведения «Машинистки» подтверждаются. Но в Молодечно наши возможности, к сожалению, ограничены.

— У райкома к вам просьба, комбриг, — сказал Николай Акимович. — В ближайшее время постараться расширить эти возможности. Есть у вас люди, способные решить такую задачу?

— Товарищ секретарь… — Я позволил себе улыбнуться. — Вы говорили о моем опыте и профессионализме. Грош была бы мне цена, если бы я не имел таких людей. Речь идет лишь о том, что сейчас исчерпывающего ответа на ваш вопрос дать не могу. Каким временем я располагаю?

— Гитлеровцы идут на крайние меры, — издалека начал Новиков. — Они снимают с фронта специальные части для того, чтобы на этот раз действительно расправиться с нами. Эти части вот-вот подтянутся к нашему району. Так что времени в обрез. Максимум — две недели. К этому сроку Центр ждет необходимой информации, поскольку координировать наши действия будет Москва.

На окраине хутора участники совещания попрощались. Толоквадзе, улыбаясь, спросил меня:

— Как воюют мои «земляки»?

«Земляками» он называл бойцов отряда, созданного в числе других ударных групп в нашей бригаде.

Я ответил ему, обещал передать «землякам» приветы, а внутренне отметил одно совпадение — в это время я как раз думал об этом отряде. Думал, естественно, не случайно. Определить маршрут передвижения нескольких тысяч человек, и определить так, чтобы он остался не замеченным противником, было действительно трудным заданием. Успех его выполнения зависел прежде всего от разведки. Расширение наших возможностей в Молодечно означало внедрение в городок людей, и в этом смысле Молодечно не был белым пятном бригадной разведки — там с самого начала оккупации работал прекрасный наш помощник Вальтер Зюнгер, хорошо зарекомендовавший себя немец-антифашист, интернационалист, который в интересах дела скрывал свое великолепное знание немецкого языка и благодаря этому порой получал неожиданную и ценную информацию. Были там и другие бойцы-подпольщики, но для этого задания их сил было явно недостаточно.

Таким образом, возникла острая необходимость специально направить в Молодечно группу разведчиков. Именно об этом я и думал на окраине глухого хутора, когда ко мне подошел Толоквадзе. С интересом глядя на оживленное лицо Толоквадзе, я вспоминал некоторых его людей, которых знал довольно хорошо.

Вот Шалва Циклаури. Решительный, смелый, а главное, опытный и инициативный боец. Природная горячность у него, когда это необходимо, зажата внутри и прорывается лишь после того, как задание выполнено. Тут уж он дает волю своим чувствам и обо всем говорит с азартом, по-юношески радуясь успехам друзей.

Или Григорий Чавлеашвили. Молчаливый, собранный — таким он был недавно на труднейшей операции, где в результате двух диверсий подряд партизаны уничтожили три паровоза, тридцать вагонов и на шестьдесят восемь часов вывели из строя важнейшую для врага коммуникацию Полоцк — Рига.

Или Сергей Лутковский, один из первых местных жителей, пришедших в отряд. По возрасту он старше многих, ему уже «целых» тридцать пять лет. Его смекалка стала в бригаде легендарной. Он изобрел несколько видов ключей нажимного действия, разработал технологию выплавки тола из снарядов, чем значительно пополнил наш арсенал.

А вот Яша Верезко, еще совсем молодой боец, вырванный из-за решетки лагеря военнопленных нашими разведчиками. Застенчив и скромен, но бесстрашен Незаметен в большой компании, но абсолютно надежен в деле.

Других я помнил только по именам или знал только в лицо, но тем не менее был уверен, что все эти люди постоянно готовы на подвиг во имя Родины, ибо они совершают его в условиях партизанской войны ежедневно.

И еще одно обстоятельство определяло выбор бойцов этого отряда для выполнения поставленной перед нами задачи: в нем была Шура Виноградова — надежный и, можно сказать, опытный разведчик.

Она была еще совсем юна, всего-то девятнадцати лет от роду. Родилась в деревне Светча Новокарельского района Калининской области в семье карела, с детства хорошо знала немецкий язык. После переезда семьи в город Калинин окончила семь классов и устроилась работать на ткацкую фабрику «Пролетарка».

В свое время Шуру романтика позвала на новостройки Родины, и в апреле 1941 года она уехала на строительство аэродрома в Брестскую область. Здесь ее и застала война.

С толпой беженцев Шура оказалась уже в оккупированном Минске. Захваченная врасплох бурными событиями войны в незнакомом городе, девушка была растеряна, не знала, что делать, как жить дальше.

С детства Шура знала, что свет не без добрых людей, и не однажды убеждалась в этом. Но когда в кишащем фашистами Минске девушку вдруг окликнула совершенно незнакомая пожилая женщина и сразу приняла горячее участие в ее судьбе, она на всю оставшуюся жизнь поверила в истинно доброе сердце нашего народа.

Оказавшись в семье Кашпир — такой была фамилия окликнувшей Шуру женщины и ее мужа, — она понемногу успокоилась, оттаяла, согретая их заботой и лаской, а затем постепенно стала сама разбираться в обстановке, прикидывая, что ей делать дальше.

Тут она узнала о страшной судьбе дочери приютивших ее людей. Эту девушку пьяные немцы изнасиловали и расстреляли на глазах родителей.

Слушая рассказ старого Кашпира о семейной трагедии, Шура поняла, что ненависть может быть сильнее страха, и, пожалуй, впервые сознательно ощутила беспредельную ненависть к фашистам. До сего дня они были для нее некими пугающими чудовищами; теперь же навсегда стали врагами. Врага не бояться надо, с ним, чтобы побеждать, надо бороться, поняла Шура. Уже более решительно девушка отправилась в минскую комендатуру и там, используя знание немецкого языка, довольно быстро получила удостоверение, разрешавшее проживание ее в пределах Белоруссии.

Случай с Шурой не был исключением для Кашпиров, в их доме то и дело появлялись какие-то люди, нуждавшиеся в помощи. Получив ее, они так же тихо и исчезали. К Шуре Кашпиры относились как к дочери, но все же, чтобы не быть в тягость им, девушка решила устроиться на работу.

Старик Кашпир без одобрения отнесся к этому ее намерению:

— Есть другие дела, которыми стоило бы заняться.

— Какие? — спросила Шура.

Старик доверительно рассказал ей, что из лагеря военнопленных можно спасти одного, а с хитростью и двух, а то и трех красноармейцев. Это был повсеместно применявшийся советскими людьми на оккупированной земле способ «узнавания» родственников. Таким образом Шуре удалось освободить в разные дни Яшу Березко, Ивана, Юрия, Петра и еще нескольких товарищей, чьи фамилии, к сожалению, Шура не запомнила.

Это и стало первым приобщением Шуры к будущей подпольной работе.

Кашпиры помогли освобожденным получить виды на жительство, и когда все удачно обошлось, они поселились все вместе в одной из пустовавших квартир. Шура заходила к ним в гости и вскоре поняла, что ребята не хотят мириться с оккупацией, вынашивают какие-то секретные планы. А потом у них появилось оружие, и тогда они стали пропадать где-то по ночам, тщательно скрывая от посторонних глаз эти свои отлучки.

Видимо, какая-то ошибка в организации дела или нарушение конспирации привели их к беде. Стараясь расширить свои ряды, ребята привлекали в свою группу все новых и новых людей, и вот один из них — некто Федор, оказавшийся отпрыском белоэмигранта, — заподозрил в ребятах подпольщиков и однажды, явившись на квартиру, выстрелил Петру в живот со словами:

— Подохнешь, как собака, медленной смертью!

Не мешкая, Шура побежала в немецкий госпиталь: Петр истекал кровью. И опять знание языка сыграло свою роль — ей удалось уговорить врача принять «родственника». Постепенно Петр выздоравливал. И тут до него дошел слух, что из госпиталя он будет отправлен в лагерь. Кашпиры помогли ему избежать фашистской неволи, организовали побег из больничной палаты.

В это же время были арестованы Яша Березко и другие его товарищи, а еще день спустя полицаи пришли за Шурой.

Впрочем, на допросе в полицейском участке девушке удалось убедить начальника городской полиции в том, что ее отношения к Яше были чисто личными.

Шуру выпустили, но оставаться у Кашпиров ей было опасно, как и вообще в городе, особенно после нескольких случайных встреч с начальником полиции Петровским — Шура носила в тюрьму передачи для Яши Березко и его товарищей и попадалась на глаза часто бывавшему там фашистскому прихвостню.

На семейном совете Кашпиры решили, что Шуре надо покинуть Минск, и однажды утром она ушла из гостеприимного дома не то что не имея определенного адреса, но даже не зная, куда податься, чтобы можно было вновь продолжить борьбу с оккупантами.

Хорошо еще, что своевременно оформленные документы давали Шуре возможность перемешаться по Белоруссии, и она то тут, то там останавливалась на несколько дней в надежде найти новых друзей. Однако пока что ее преследовали лишь одни неприятности: районные власти с подозрением относились к заезжей девушке. Однажды Шуру едва не включили в список отправляемых в Германию. Бургомистр требовал взятку, но деньги, которые дали Шуре Кашпиры, уже кончились и откупиться было нечем.

Вce же от бургомистра удалось отделаться согласием пойти в прислуги к начальнику районной полиции Юзефовичу, вся семья которого ревностно, самозабвенно служила фашистам. Партизаны потом говорили, что Шура помогла им рассчитаться с Юзефовичами за все их кровавые злодейства.

У Юзефовича был хутор, на котором работала Шура и другие подневольные девушки. Вот на него-то в отсутствие старшего Юзефовича и нагрянули наши бойцы. Воздав по заслугам родственникам предателя, партизаны решили разгромить полицейский участок, в котором в это время находился главным палач со свитой полицаев. Ввязываться в открытый бой смысла не имело, и они решили применить хитрость — попросили Шуру отправиться туда и сообщить, что на хутор напали неизвестные.

Юзефович поддался на приманку, бросился на хутор со значительными силами полицаев, а наши бойцы в это время разгромили гнездо гитлеровских холуев. Впоследствии районный начальник полиции, которого, что называется, провели на мякине, имел большие неприятности от начальства.

Шуре же не оставалось ничего другого, как уйти с партизанами, где она поначалу занималась хозяйственными работами — стирала белье, готовила пищу, ухаживала за ранеными. Но разведчики горячо доказывали руководству отряда, что место Шуры Виноградовой — среди них, что она прирожденный боец невидимого фронта и к тому же прекрасно знает язык врага.

После некоторых размышлений начальник разведки бригады предложил Шуре первое задание — отправиться в Минск за медикаментами, необходимыми для лечения раненых. Девушка с радостью согласилась и успешно выполнила поручение. Тогда последовали другие, уже разведывательные, связанные с немалым риском. Шура собирала сведения о расположении вражеских частей, узнавала адреса предателей, была связной с минским подпольем.

Фашисты уже не на шутку боялись партизан, и проникать в город становилось все труднее.

Однажды Шура оказалась в Минске с очередным заданием и была остановлена патрулем в центре города. Документы у нее были в полном порядке, но полицейский почему-то не удовлетворился ими, приказал следовать Шуре в участок, и там она лицом к лицу столкнулась с Петровским, который с порога заорал:

— Твоя карта бита, карелка! Когда кончишь водить меня за нос? Что делаешь в Минске? Кто посылает тебя? Отвечай, подлая тварь!

Шура поняла, что арестовали ее не случайно, что за ней наверняка наблюдали и бесполезно было и нa этот раз пытаться провести Петровского.

Предатель вызвал двух холуев и приказал дать Шуре пятьдесят плетей. Сначала она считала удары, но после пятнадцати сбилась, потеряла сознание. Хрупкая, юная, как она тогда выдержала?.. Когда пришла в себя, услышала:

— Смотри-ка! Полсотни вытерпела!

Соседки по камере как могли выхаживали девушку, но Петровский не давал ей отдыха — через несколько дней Шуру вновь вызвали на допрос, и она получила еще двадцать пять плетей за то, что молчала.

Избивали не только на допросах, но и в самой камере. На очередном истязании палач разбил Шуре голову, и девушка получила сотрясение мозга. Она решила использовать это обстоятельство и прикинулась потерявшей рассудок. Игра удалась, и палачи перевели Шуру в изолятор для душевнобольных.

Петровский махнул на нее рукой, а потом и вовсе распорядился вышвырнуть ненормальную узницу вон. Однако немка-надзирательница, не торопясь исполнить приказ, неожиданно стала проявлять к девушке странную заботу. Начала приносить по добавочной миске баланды.

Такое необычное поведение немки объяснилось довольно просто. Отправляя Шуру на задание, мы вырядили ее под зажиточную карелку — раздобыли для этого котиковую шубку, привлекшую, как оказалось, внимание алчной надзирательницы. Она намекнула девушке, что ценой за освобождение может стать эта самая шубка. Конечно, Шура согласилась и без сожаления рассталась с меховой шубой.

Оказавшись за воротами тюрьмы, девушка долго не могла поверить, что все это — не провокация, что ее не схватят в ближайшие дни и не вернут в тюрьму. Однако, видимо, полицейские абсолютно поверили ее «сумасшествию», и никакой слежки за собой Шура не обнаружила.

Беда заключалась в другом — состояние девушки было тяжелым: кружилась голова, не слушались ноги. Она не помнила, как выбралась из города. К счастью, вышедшим на поиски Шуры партизанам удалось случайно наткнуться на нее на одной из дорог района. С тех пор мы не посылали больше Шуру в Минск и перевели ее в другой отряд. Так разведка отряда, руководимого в то время Иваном Васильевичем Якимовым, получила нового талантливого товарища — Шуру Виноградову. И не случайно сейчас выбор пал именно на нее: Шура Виноградова отвечала всем требованиям еще не полностью отработанного, но вчерне «проигранного» плана. Этим же требованиям в неменьшей степени отвечали и другие бойцы отряда, которым по праву гордился Толоквадзе.

В том, что боевая готовность этого подразделения всегда была на должной высоте, несомненная заслуга партийной организации отряда и его командного состава, который возглавлял Иван Васильевич Якимов.

Иван Васильевич был, по сравнению с другими, уже немолод, многие бойцы годились ему в младшие братья. Он родился в 1912 году, трудовую деятельность начал в тридцатом, а с тридцать четвертого его судьба была накрепко связана с армией.

Якимов закончил школу младших лейтенантов, в январе сорок первого вступил в Коммунистическую партию. Затем прошел курсы и стал специалистом шифровально-штабной службы, получив диплом по этой специальности уже тогда, когда враг перешел границы Родины.

На фронт младший лейтенант Якимов попал в составе 33-й армии в должности помощника начальника 8-го отдела ее штаба. Ведя упорные бои с устремившимся к Москве противником, ударная группа этой армии оказалась в окружении и оборонялась в районе города Вязьма.

Трагически началась боевая работа лейтенанта Якимова, но судьба готовила ему еще более тяжкие испытания.

Вражеское кольцо вокруг ударной группы сузилось до винтовочного выстрела. Оно было настолько плотным, что положение следовало признать безвыходным. И все же после ультимативного предложения фашистов сдаться в течение суток командование группы направило шифровку в Ставку Верховного Главнокомандования с просьбой разбомбить пункт, в котором фашисты ждали парламентеров. Ставка одобрила решение генерала Ефремова и его штаба — самолеты со звездами на крыльях появились над указанным в шифровке пунктом вовремя.

Конечно, бойцы и командиры ударной группы готовы были стоять насмерть, но истощенные длительными боями, обескровленные и лишенные связи со своим тылом дивизии уже не могли оказать достаточно серьезного сопротивления врагу. Поэтому, когда немцы перешли в наступление сразу в нескольких направлениях, предварительно обработав позиции группы усиленной бомбардировкой и артподготовкой, части 33-й армии оказались расчленены, а ее штаб отрезанным от боеспособных подразделений.

По приказу генерала Ефремова Якимов сжег все штабные документы. Сам генерал, будучи тяжело раненным, рекомендовал подчиненным не оставлять попыток прорваться к своим. Выполняя это завещание генерала, Якимов был ранен.

Он полз по глубокому снегу, удаляясь от места последнего боя. Преодолев в рассветной полутьме около пятисот метров, лейтенант обнаружил на опушке леса купол парашюта, ставшего ему и перевязочным материалом, и спальным мешком, когда Якимов углубился в лес. Там он решил провести день и дождаться ночи.

С наступлением темноты Якимов соорудил себе костыль и побрел к линии фронта, ориентируясь по артиллерийской стрельбе. В то время это был путь многих — полуживых, истерзанных ранами, голодом, холодом, державшихся лишь на сознании, что другой дороги для них нет и быть не может.

Иногда им удавалось объединиться в группы по три-четыре человека и, не успев даже узнать друг друга по имени, вступать в короткие, почти всегда трагически заканчивавшиеся схватки с засадами и патрулями врага, терять только что обретенных друзей, вновь отрываться от преследования.

Якимову долгое время везло. Но незаживающая рана давала о себе знать все ощутимее. До обидного ясно он понимал, что силы его на исходе, а западня вот-вот захлопнется… Однако смириться с этой мыслью Якимов не мог и уж совсем не принимал в расчет вероятность плена. Он даже не считал нужным прятать партбилет, который лежал у него вместе с другими документами и фотографиями семьи в кармане гимнастерки.

Якимов старательно гнал от себя сон, но время от времени природа все же брала верх, сознание его мутилось, и Якимов впадал в короткое, глубокое забытье.

Однажды лейтенант очнулся от ударов сапога в бок. Над ним стояли два гитлеровских солдата. Третий, ухмыляющийся, уже среза́л полевую сумку и револьвер Якимова. В первые мгновения он плохо соображал, что с ним происходит, куда его ведут. Сил идти самостоятельно не хватало, и немцы, чертыхаясь, потащили его к располагавшемуся неподалеку блиндажу.

По какой-то случайности, а может, в спешке фашисты не изъяли из кармана документов, но лейтенант понимал, что это случится в самое ближайшее время и тогда плен обернется смертью — коммунистов фашисты расстреливали на месте. К счастью, слабость не отняла жажды жить, и Якимов мучительно пытался отыскать выход из создавшегося положения.

В блиндаже конвоиры загнали Якимова на холодную, давно нетопленную печь. Двое остались сторожить лейтенанта, а один отправился за командиром.

Якимов осторожно расшатал в кладе кирпич и положил в этот тайник свой партбилет.

Начался его многомесячный путь скитаний по гитлеровским лагерям. Плен — это политическая смерть, это все возможные на земле муки. Но есть муки смирившегося раба, а есть муки борца. И здесь — даже если не говорить о таких святых понятиях, как высота духа, чувство долга, как верность своим идеалам, — все равно испытания, выпавшие на долю борца, предпочтительнее. И конечно, тяготы плена переносят значительно легче те, кто ставит перед собой конечной целью освобождение, у кого есть верные, надежные друзья.

Таким другом в лагере неподалеку от Полоцка стал для Якимова Трофим Михайлович Шинкарев. Им не раз доводилось спасать друг другу жизнь, но главное, друзей объединило общее желание поскорее вырваться из гитлеровских застенков и продолжить борьбу.

В самом полоцком лагере сделать это было невозможно: два ряда колючей проволоки, по которой пропускался электрический ток, пулеметные вышки через каждые сто метров и наружное патрулирование мгновенно пресекли бы любую попытку побега. Однако подготовку к нему Якимов и Шинкарев начали давно, чтобы в нужный момент не упустить никакую, пусть самую малую возможность.

Вскоре к ним примкнул майор Борзых, и друзья по несчастью совместно решили, что побег надо планировать на первый же переезд из лагеря на новое место. План заключался в том, что каждый должен был подобрать наиболее надежных людей, а те, в свою очередь, обзавестись соратниками, и при всяком построении новый товарищ должен был стать рядом с тем, кому он доверился. Таким образом, фактически не зная друг друга, в колонне подбирались единомышленники, а это уже была не разрозненная толпа, не единицы, а сила, коллективный разум и воля.

Когда в лагере стало определенно известно об отправке пленных в другой район, договорились, что постараются попасть в один вагон.

Чудом удалось выменять завалящий садовый нож у полицая. В обмен пошли брюки Шинкарева, поскольку они выглядели лучше якимовских или майора Борзых и имели вполне «товарный» вид. Не ахти каким приобретением оказался этот кусок непрочной стали, и все-таки это было оружие. Стеречь его поручили Якимову…

И вот наступил день отправки. При обыске Якимов широко распахнул шинель, крепко сжав обеими руками лацканы, в одном из которых хранился нож. Все обошлось благополучно.

Пленных грузили в вагоны так, что можно было только стоять, тесно прижавшись друг к другу. Потом двери задвинулись, заскрежетала проволока, которой закручивали щеколду.

Еще до посадки в вагон лейтенант на глазок определил доску, которую можно резать, чтобы точно попасть на щеколду, и едва состав тронулся, Якимов принялся за работу. Ее время от времени прерывали частые остановки медленно ползущего состава и патрульные проверки, во время которых лейтенант тщательно маскировал следы своей работы, благо время было ночное.

Наконец, щель получилась достаточной для того, чтобы просунуть руку и размотать проволоку на засове. Вдвоем с Шинкаревым им удалось открыть ее. Пахнуло холодом, мрак расстилался перед глазами. Но раздумывать было некогда, и лейтенант Якимов на полном ходу прыгнул в ночь, сразу после приземления потеряв сознание.

Уже потом им стало известно, что следующий прыжок — майора Борзых — оказался роковым. Он выскочил из вагона прямо перед мостом через реку Дрисса, абсолютно невидимым в ночи, и сразу стал мишенью для охраны моста. Остальные прыгали уже за Дриссой и, к счастью, удачно.

Лишь на рассвете Якимов пришел в себя. Всего в двухстах метрах от него ясно вырисовывались фермы моста и часовые на нем. Под высокой насыпью, с которой лейтенант скатился ночью, метров на тридцать тянулось болото, которое отделяло его от леса. Разламывалась голова, но сквозь боль и ломоту пробивалось радостное сознание свободы. Теперь главным было уйти через болото и лес и там попытаться отыскать партизан… Так мы узнали о появлении в районе бежавшего из плена советского офицера, который назвался Якимовым. Разумеется, в целях профилактики, сохранения подполья и он не избежал пристрастного расследования, прошел, как и остальные члены бригады, первую проверку.

Вторую проверку вновь поступившие обычно проходили в бою. После нескольких операций, в которых участвовал Иван Васильевич Якимов, и я, и мои помощники пришли к выводу, что ему можно доверить руководство партизанским отрядом, и 4 августа 1942 года моим приказом по бригаде он был объявлен командиром отряда. Политическое же руководство в нем осуществлял Василий Демидович Клементенко.

2. ГРУППА ПОЛУЧАЕТ ЗАДАНИЕ

К месту расположения отряда Якимова мы с начальником разведки бригады Корабельниковым верхом на лошадях подъехали в сумерках летнего дня. Нас сопровождали четверо бойцов, тоже в седлах. Тишину теплого вечера нарушали только соловьи, пробовавшие голоса далеко в лощине. Природа в эти минуты была столь мирной, успокоенной, что партизанские автоматы казались неуместными среди этих спокойных, величавых деревьев и мягкого мха, пружинящего под копытами лошадей.

На этот раз вместо обычного порядка разработки планов задания, при котором командир, комиссар и начальник разведки отряда вызывались в штаб бригады, мы отправились в отряд сами. Хотелось посмотреть на отобранных бойцов на месте, побеседовать с ними, выслушать их предложения, нередко оказывавшиеся дельными.

Уже в темноте, назвав пароль, мы миновали часовых отряда и вскоре подъехали к командирской землянке. Каким-то образом часовые ухитрились предупредить Якимова, и он встретил нас на пороге, выбритый, подтянутый, отрапортовал как истинный кадровый офицер.

Потом мы сидели за свежевыструганным столом над картой района, и Якимов слушал нас, уясняя смысл задания.

Через две назначенных нам недели Центр ждал от нас планы противника по уничтожению партизан, месторасположение прибывающих карательных частей, их мобильность и готовность к перемещению — словом, все, что дало бы возможность и нам, и соседним партизанским соединениям избрать безопасный маршрут передислокации. Тогда врагу пришлось бы в очередной раз атаковать пустые землянки, а мы же, напротив, могли ударить по нему с тыла, превратив его надежды на успех в новое поражение.

Обсуждение затянулось надолго. Уже и утренние соловьи замолчали, и другие хористы запели в лесу, а в землянке Якимова лампа все не гасла, слегка потрескивая и разливая вокруг желто-оранжевый свет.

По некоторым признакам можно было понять, что в лагере не спим не только мы.

— Что это у тебя полуночничают? — спросил Корабельников Якимова.

Командир отряда улыбнулся:

— Понимают, что вы не просто так приехали. Беспокоятся — вдруг на задание добровольцы потребуются, и они не успеют первыми вызваться.

— Не тот случай, когда только добровольцы потребуются, — сказал я, — ты сам выбирай. Самых опытных, самых надежных.

Количественный состав группы был определен, и старшим группы Якимов предложил назначить Шалву Циклаури. Кроме него, в списке значились Григорий Чавлеашвили, Шура Виноградова, Сергей Лутковский, Яша Березко, а также Михаил Мдивани, еще не знакомый нам с Корабельниковым, но хорошо характеризовавшийся Якимовым. Уже в Молодечно группа должна была пополниться местными подпольщиками.

С особой тщательностью изготовлялись документы. Мы надеялись, что самый пристальный глаз не обнаружит в них ювелирных поправок партизанского художника. Однако в дороге даже такие надежные «аусвайсы» вряд ли могли пригодиться бойцам, поскольку рюкзаки с толом и оружие не оправдали бы никакие документы. Поэтому на пути следования группе было приказано до последней возможности избегать столкновений с противником.

Пока что партизаны были одеты одинаково, и даже Шура в брюках и сапогах издали мало отличалась от них. Но в ее облегченном рюкзаке в резиновом мешке — для защиты от воды — лежало аккуратно сложенное красивое платье, в котором на примерке она выглядела так, что мы с трудом сдержали возгласы восторженного удивления.

Старший группы Шалва Циклаури получил последние инструкции и пароли, и я спросил его на прощанье:

— Вопросы есть?

— Никак нет, товарищ комбриг, — молодцевато ответил он и, улыбнувшись, не удержался от шутки. — Как я понял, главное, чтобы все случайности были запланированы.

У нас у всех было хорошее настроение, но командирский авторитет — прежде всего, и я строго остановил бойца:

— Самое главное — выполнить задание.

Он перестал улыбаться, хотя в глазах у него еще бегали веселые искорки, вытянулся:

— Слушаюсь, товарищ комбриг!

Вскоре группа скрылась в лесу. По заведенной кем-то традиции никаких особенных прощаний не было. Бойцы словно хотели подчеркнуть, что расстаются ненадолго и вскоре увидят друг друга живыми и здоровыми.

Партизанская тропа — совершенно особое, своеобразное понятие. Она может быть и торной дорогой, и просветом в диких зарослях, может вести по высохшему ручью, когда трескаются от жажды губы, а может — по болоту, когда приходится нести оружие в вытянутых кверху руках, чтобы не намочить его или, чего доброго, не утопить. Но всегда она выстелена опасностью, окружена риском и полна неожиданностей.

Поначалу группа шла свободно — в окрестностях лагеря опасность была небольшой, а порой и исключалась вовсе, и Чавлеашвили позволял себе напевать какую-то грузинскую песню, а Михаил Мдивани о чем-то шутил с Шурой, что, казалось, не очень нравилось Яше Березко, отчего он уходил на несколько десятков метров в сторону. Также отдельно шел Лутковский, ухитряясь на ходу мастерить что-то из проволочек. Шалва шагал впереди, время от времени встряхивал довольно тяжелый, трущий спину рюкзак, поправлял лямки. Он всегда брал себе самую тяжелую ношу и на первых километрах старался поудобнее устроить ее на спине, утверждая, что от этого она становилась легче.

Собственно, на партизанскую тропу они вышли лишь к вечеру, а перед тем провели петли маскировок и сделали привал. Смолкли песня Григория, шутки Михаила, спрятал Лутковский свое заделье. Циклаури отправил Яшу на разведку. Тот без рюкзака и теперь совершенно бесшумно — двинулся в сторону реки, которая, по их предположению, находилась метрах в семистах.

Вернулся Яша нескоро. Огорчение читалось на его лице.

— Лодка пропала, — сообщил он.

— Как — пропала? — Шалва не хотел верить этому. Без лодки переправить рюкзаки с немалым запасом тола через речку было сложно, практически невозможно — в этом месте берега были заболочены, и плот, чтобы не привлечь внимания врага, пришлось бы делать на значительном удалении от реки, а потом тащить его на воду, и это, несомненно, увеличивало риск быть обнаруженными.

Лодку держали потопленной в потайном месте, крепко привязанную, так, чтобы ее случайно не унесло. При необходимости ее вытаскивали, выливали воду — и переправа готова. Немцы регулярно прочесывали берег, но обнаружить хорошо спрятанную лодку ни разу не смогли. И вдруг — кто-то отвязал и увел ее.

Конечно, существовал и запасной вариант переправы. Но Шалва досадовал на пропажу, потому что было обидно начинать с неудачи. Кроме того, запасной вариант был сложнее.

— Ни цепи, ни лодки, — подробнее объяснял Яша. — Кто-то увел ее.

— Кто ж, как не немцы? — Лутковский сплюнул. — Погань! В воде не щупал? След от днища есть? — спросил он Яшу.

— След есть.

— Значит, наверняка сегодня увели, иначе бы вода след смыла, — решил Лутковский. — А если сегодня они ее нашли, то дня два у них переполох будет. Не повременить ли нам с переправой?

— Нету времени временить, — возразил Шалва. — Если с самого начала временить начнем, то только опоздать успеем.

— Погоди! — Мдивани, до этого сидевший, привалясь спиной к сосне, вскочил на корточки. — Ничего не пойму! Если они сегодня лодку нашли, почему там засады нет? Почему они не ждут, когда мы за лодкой придем? Не такие они дураки, чтобы случай упустить!

— Миша прав, — высказался Циклаури. — Видимо, они ее совсем недавно нашли. Еще не успели засаду выставить.

— Однако так, — усмехнулся Лутковский. — А если так, то нам бы до начала переполоха-то в аккурат и проскользнуть. А что? Успеем! Теперь уже раньше утра они ни забегают.

— Подъем! — решительно скомандовал Шалва, сразу оценив предложение Лутковского.

Теперь они шли к реке, ступая след в след. Григорий замыкал цепочку, чтобы огромные его следы примяли все остальные и выглядели единственными. Темнело все быстрее, тишину пронизывал только комариный писк. Шуру заставили завязать лицо платком и надеть на руки перчатки. Нелишняя предосторожность: она не должна была являться в Молодечно покусанной комарами, чтобы не выдать себя такой заметной, бросающейся в глаза деталью.

Миша Мдивани любил говорить, что после немцев и отсутствия табака комары — третий враг партизана. Но сейчас было не до разговоров: река хорошо разносила звуки, даже тихий шепот.

Группу вел Лутковский. Сам из местных жителей, он хорошо знал окрестности и прекрасно ориентировался в темноте. Они все более удалялись от первоначально запланированного места переправы — в сторону, казалось бы, невыгодную группе. Правда, там лес подходил вплотную к берегу, и можно было сделать плот, но в том направлении находился мост, усиленно охранявшийся гитлеровцами. Звук не то что пилы или топора, но даже саперной лопатки при расчистке кустов был бы мгновенно услышан. Впрочем, ни пилы, ни топора у партизан не было. Однако, когда Лутковский дал знак остановиться, группа находилась уже в редколесье, и при свете луны можно было рассмотреть видневшийся меж деревьев мост, откуда доносилась отрывистая перекличка часовых.

Этот мост партизаны отряда взрывали дважды. Теперь, заново отстроенный, он поблескивал под луной свежими перилами.

Остановив группу, Лутковский по молчаливому кивку Циклаури снял с плеч рюкзак и отправился вперед. Через какое-то время в лесу неприятно, пугая жутью, ухнула сова, и стоящий на мосту часовой длинно выругал ее.

На крик «совы» следующими ушли вперед Григорий Чавлеашвили и Яша Березко, прихватив с собой рюкзак Лутковского.

Через полчаса «сова» крикнула вновь. Шура, Шалва и Миша стали спускаться к реке. Они с удивлением рассматривали уже спущенный на воду деревянный кузов — остатки когда-то подорванной на мосту автомашины, которым гитлеровцы пренебрегли, а партизаны давно держали на заметке. Погрузив в кузов вещи и усадив в него Шуру, бойцы оттолкнули этот необычный плот от берега и стали транспортировать его через реку. Маскировочный цвет досок, щели меж которыми Лутковский пробил заранее приготовленной просмоленной паклей, обеспечил незаметность переправы, а умелые и осторожные гребки пловцов — ее бесшумность. Лишь раз Яша неудачно «булькнул» ногами, но плеск воды под маячившим неподалеку мостом скрыл эту оплошность.

На другом берегу, благополучно причалив, оделись, не обсыхая, «впряглись» в рюкзаки и только тогда извлекли из щелей паклю и толкнули кузов по течению. Сыгравший свою роль, он вскоре должен был потонуть, так что даже обнаруженный при свете дня немцами на дне он не вызовет никаких подозрений.

Следующий привал группа сделала на рассвете. Поначалу экономно закусили взятыми в дорогу продуктами, затем, выставив в охранение Григория Чавлеашвили, легли спать. Но уснули не сразу. Лутковский ворчал что-то о пакле, которую вытаскивали неосторожно, комкали, и теперь она не «вещь», годная в дело, а «одна обуза». Однако он по своей крестьянской бережливости не спешил выбрасывать «обузу», а скручивал ее (вдруг пригодится!) в большие жгуты.

Миша Мдивани прилег рядом с Яшей:

— Зачем сердишься? Ты назад будешь идти с Шурой — сколько хочешь будешь говорить с ней. Я там останусь. Позволь, я на этом пути поговорю с ней.

— Спать давай, — все-таки еще тая обиду, пробурчал Яша.

— Ты знаешь, о чем я говорю с ней? — не унимался Миша. — О том, какой ты смелый. Какой ты сильный. Какой ты красивый.

— Отстань! — Яша добрел, но не показывал виду. — Так я тебе и поверил.

— Плохо ты знаешь Мишу Мдивани. Миша Мдивани для друга все сделает. Даже любовь из сердца вынет. Не веришь?

Проходя мимо лих, Чавлеашвили легонько наступил Мише на руку.

— Бай! Ты что делаешь? — притворно испугался Миша.

— Патефон выключаю. — Григорий подмигнул Яше. — Пластинка кончилась.

И снова они шли ночью. Теперь партизанская тропа вела их сначала мелколесьем, потом по дну глубокого оврага, но вот впереди оказалось большое голое пространство с хутором на краю. Обогнуть его было невозможно: справа проходила шоссейная дорога, слева — километрах в шести — железная. И ту, и другую пересекать было рискованно. По пустырю же с невспаханными полями шел проселок. Посовещавшись, партизаны отправили на хутор Яшу Березко.

Рассвет уже занимался, и подойти к хутору незамеченным возможности не представлялось. Яша наблюдал за строениями из кустов на опушке. Сначала они казались безлюдными, но вот над трубой появился дымок — затопили печь, а вскоре на крыльцо вышел пожилой однорукий мужчина. Он довольно ловко подцепил на ворот колодца ведро, достал воды, понес ее в дом. Еще через некоторое время он появился во дворе с женщиной, а следом за ними показался подросток. Казалось, что они единственные обитатели хутора. Однако Яша не торопился, выжидал, не покажется ли кто еще. И действительно, из соседнего дома вышли старик и молодая женщина. Четверо взрослых, сойдясь, о чем-то заговорили, а мальчишка занялся какой-то своей игрой, не обращая ни на что внимания.

Яша вышел из кустов и направился к хутору. Его заметили, ждали, когда подойдет, без тревоги, но с некоторым удивлением.

— Здравствуйте, добрые люди! — сердечно поздоровался Березко.

— Здравствуй и ты! — за всех ответил однорукий, внимательно рассматривая Яшу. — С чем пожаловал?

— Воды бы напиться да дальше дорогу расспросить.

Молодая женщина подала Яше ковш, а однорукий опять поинтересовался:

— Какая же тебе дорога нужна?

— Да вот такая же. Чтоб добрых людей встречать, а злых стороной обходить.

— Видно, партизан будешь? — вмешался дед.

— Почему обязательно партизан? — улыбнулся Яша. — Не одним им лес нужен.

— Ты помолчал бы! — прикрикнула на деда молодая женщина. — Мало ли людей по дорогам бродит! Кто их знает — кто они да что!

— Я не по дорогам, я больше но лесу, — Яша постарался успокоить ее. — Работа такая, что поделаешь.

— А мне молчать не к чему! — взъерепенился на молодуху дед. — Путь молчит, кто хочет. Я германца в гражданскую бил? Бил! Так вот — не мне ему в ноги кланяться! Ишшо чего захотел: кланяться!..

— Правильно, дед! — поддержал Яша. — Мы с тобой иначе врага встречать станем.

Дед, очевидно, соскучившийся по постороннему слушателю, разговорился:

— И пусть германец не надеется! Ишь, способ нашел людей грабить: вот тебе, выбирай, хочешь — смерть, а хочешь — ко мне в рабы иди. Я, мол, тебя и кормить, и поить буду, а ты помни, что ты мой раб. А для начала — пожри-ка у меня за решеткой баланды, чтобы понял, что есть жизнь, а что есть смерть, и выбор свой в пользу рабства сделал. — И вдруг, прервав красноречие, спросил Яшу: — Из лагеря небось бежал?

— Из какого лагеря? — проворчала вторая женщина. — Смотри — гладкий какой.

— Партизан он! — неожиданно пискнул мальчишка. — У него наган на заду выпирает.

— А если партизан? — Яша ласково потрепал мальчишку по вихрам. — Пойдешь со мной партизанить?

— Пойду! А то у тятьки одна рука — какой из него партизан.

— Ишь ты! — дробно рассмеялся однорукий. — Отцом брезгует, гляди-ка…

— Я не брезгую, — серьезно возразил мальчик. — А только мне никакого житья нет. Дед — старый, ты — калечный. С кем мне сражаться?

— Ступай, ступай, вояка! — Мать, насупясь, стала загонять его в дом.

— Немцы к вам заглядывают? — спросил Яша однорукого.

— Давно не были, — ответил тот. — Что им тут делать? Все забрали. Вот только кобылу успели в лесу спрятать да харч кое-какой… А так все тащили без разбору — и подушки, и перины, даже старые одеяла отняли, язви их…

— Не немцы — бандиты! — поддержала горячо молодая, но тут же спохватилась: — Ты ему все как есть расскажи, что у нас осталось. Может, он кому передаст либо сам заберет — со своим наганом.

— Эх ты! — улыбнулся Яша. — Совсем веру в людей потеряла! — Он снова повернулся к однорукому — От железки до шоссе какое расстояние?

— Верст шесть, — принялся было объяснять однорукий, но дед задиристо отстранил его, перебил:

— Ты не у него спрашивай. Он в военной науке ни рожна не знает. А я, между прочим, еще у царя до унтер-офицеров дослужился. Что тебя интересует?

— Да вот, если я между тем и этим лесом прогуляться захочу, то где мне безопасней будет?

— Нигде не будет, — понятливо усмехнулся дед. — Заминировано наше поле. Потому и не пашем. Мальчишку вон со двора гулять не пускаем — как бы ненароком не подорвался. Только один проселок свободен, так что ты уж давай проселком двигайся. Да и сейчас, когда уходить будешь, следы не путай, мы все равно никому не донесем, кто здесь был и куда ушел. Так что тем же направлением иди, как и к нам добрался. — И, не удержавшись спросил: — Много ли вас идти-то будет?

— Да мы с братом, — отшутился Яша.

— Ну если вы с братом… — обиделся дед.

— А что? — Яша почуял не просто обиду, а какой-то важный интерес.

— А то! — поддел Яшу дед. — Вы ведь с братом, поди, ночью направитесь. А в темноте с проселка сбиться, как с печи упасть. А я бы проводил. Небось не забыл еще военну-то науку…

Договорились, что дед к ночи придет на опушку.

Яша доложил о своей разведке Шалве, и партизаны сошлись на том, что деду довериться можно.

Вечером раньше условленного свиста Лутковский услышал лошадиное пофыркивание. На всякий случай группа углубилась в лес, оставив в условленном месте лишь Яшу. Свист раздался почти тут же, и Яша из укрытия увидел, что на опушку выезжает запряженная в телегу лошадь, а рядом с телегой, держа в руках вожжи, шествует дед.

— Я так подумал, — сказал Яше дед, — что у вас с братом, может, поклажа какая имеется. Ее на телеге-то скорей перевезти. А, мил-человек?

— Вы, отец, наверное, унтером в обозе служили, — потом, при расставании, шутил Миша Мдивани, довольный, что все обернулось так удачно.

— B обозе я сейчас послужу, — улыбался дед. — А раньше в штыковую из окопов бегал. И над стариками не шутил.

— Я — любя! — оправдывался Миша. — Честное слово, любя! Отец, зачем обижаешься?

Простились с дедом по-родственному и к рассвету были почти на месте.

3. ПОПОЛНЕНИЕ

По свежим зарубкам на деревьях, по отдернутой занавеске на окне стоявшего в лесной глуши дома, окруженного богатым тесовым двором, стало понятно, что к Николаю Васильевичу в гости зайти можно.

Правда, не знавший никого из группы в лицо, Николай Васильевич поначалу встретил гостей хмуро. Он появился на крыльце, удивительно крепкий и моложавый для своих пятидесяти с лишним лет, смотрел тяжелым взглядом темных глаз из-под нависших густых бровей — внешне настоящий доверенный лесничим новых властей. Однако, когда Шалва достал из кармана табакерку и сказал, протянув ее хозяину:

— Угощайтесь дюбеком из Нового Афона. Сам растил, — тот вдруг заулыбался, превратился в человека с добрейшим лицом и веселыми глазами, ответил радостно:

— Давно не курю, только нюхаю. Однако дюбека попробую. — И стал по очереди обнимать пришедших. Дойдя до Шуры, он поколебался несколько мгновений и легонько похлопал ее двумя огромными ладонями по плечам.

Принесенный с собой груз поместили в тайнике в сарае. Правда, Лутковский засомневался:

— Не близко ли кладем? Близко положим — далеко брать придется.

— Не волнуйся! — успокоил его Николай Васильевич. — У меня от немцев доверие полное. Я же — главный их соглядатай в лесу. Каждый раз им верную наводку даю, только они чуть-чуть не успевают. Да я им до того баки забил, что убедил их сюда не показываться. Чтобы, дескать, меня не скомпрометировать. А в Молодечно езжу по пропуску, подписанному самим военным комендантом. Ну, хватит вас баснями кормить. Давайте-ка за стол, а о делах после поговорим.

Угощал Николай Васильевич щедро. На столе было все, чем богат лес и большой огород лесничего. Мдивани старательно ухаживал за Шурой, чем опять не на шутку расстраивал Яшу. Ради торжественного случая была открыта бутылка наливки. Шалва Циклаури встал со стаканчиком в руке, сказал:

— На Кавказе принято произносить длинные тосты. Но сегодня у нас одни тост — за скорую победу, товарищи!

Николай Васильевич улыбнулся, увидев, что все лишь едва пригубили спиртное, спросил:

— Что ж так слабо?

— После победы допьем! — пообещал Григорий Чавлеашвили.

Лутковский время от времени обеспокоенно посматривал за окно, отчего-то нервничал.

— Да не волнуйся же! — снова сказал ему Николай Васильевич. — У меня охрана надежная и загодя предупреждает.

— Что же это за охрана такая? — недоверчиво спросил Лутковский.

— Лес, — объяснил Николай Васильевич. — Вы еще за пять верст отсюда были, а я уже знал, что гости идут. Теперь и сам лес, и все живое в нем человеком здорово напугано. Все по-иному поет, как только появляется человек.

— Значит, нет худа без добра, — сказала Шура.

— Никакого бы добра не надо, не будь этого худа, — вздохнул Николай Васильевич, повернулся к Шалве: — Ну что, старшой? Пора побеседовать? — И предложил остальным: — А вы располагайтесь, товарищи, кому где любо. Лес-то он лесом, а у меня на обеих дорогах сюда по человеку дежурит. Так что отдыхайте спокойно.

Потом они сидели с Шалвой на скамейке возле дома. Шалва расспрашивал:

— Говорите, много офицеров скопилось в Молодечно?

— Много: и военных, и жандармских, и высокие чины. Город окружен гарнизонами. И все-таки офицерья побольше будет, чем на эти гарнизоны требуется.

— А может, где-нибудь втайне части формируются?

— Отрицать не стану, но и сказать ничего не могу. Не знаю. Судя по всему, молчать им накрепко приказано. Несомненно, к чему-то серьезному готовятся.

— Пробраться в Молодечно трудно? — спросил Шалва.

— С документом можно. Но только не группой. Даже двое у них подозрение вызывают. Скажем, одного я бы мог провезти. Но уже вторая моя поездка подряд будет сомнительной.

— Понятно. — Шалва раздумывал. — Там с людьми связаться надо. Вас на связь посылать не велели. Для Шуры это — лишнее, только осложнит ее работу. Так что еще кому-то нужно. Приказано Шуру прикрыть там.

— Уж не сам ли ты идти собираешься? — забеспокоился Николай Васильевич.

— А что? — улыбнулся Шалва. — Или не гожусь для такого дела?

— Так ты же грузин. Тебя немцы в момент опознают.

— А вот Григорий, скажем, может пойти?

— Почему — нет? — простодушно отозвался Николай Васильевич, не ожидая подвоха. — Григорий — рыжий. Рыжих в Молодечно хватает.

— А ведь он тоже грузин.

— Да ну! — не поверил лесничий.

— Вот так, Николай Васильевич. Кого послать, мы разберемся. А вот как это сделать? Кстати, приличный костюм у вас найдется?

— Графом не одену, а за богатого мужика сойдет. Это если ты о Григории. Остальным-то мои пиджаки как пальто будут.

— Готовьте костюм, — Шалва поднялся. — А я немножко с ребятами посоветуюсь.

Вечером от дома лесничего отошли две темные фигуры, в одной из них можно было узнать Шалву, в другой — с трудом — Григория. На Чавлеашвили был дорогой добротный, почти новый черный костюм. По лесу шли молча и наконец добрались до железнодорожной ветки. Направились вдоль нее и остановились у крутого подъема. Из кустов долго слушали, как прошел патруль с фонарем, проверяя рельсы. Вскоре вдали застучали колеса эшелона.

Шалва ободряюще похлопал товарища по плечу, и Григорий скользнул к насыпи. Мимо, по подъему, уже шли товарные вагоны состава, который значительно уменьшил скорость. Григорий всматривался в проскакивающие тамбуры и, наконец, выждав момент для прыжка, оказался в одном из них. Как и предсказывал Николай Васильевич, тамбуры средних вагонов действительно оказались пустыми, а выбранная Григорием платформа была гружена тесом, накрытым брезентом. Под этот же брезент забрался и Григорий.

В Молодечно, как только состав остановился, Григорий спрыгнул на противоположную от здания вокзала сторону, быстро пробежал вдоль забора к строениям складов и нырнул в проем между ними. Почти тут же он услышал шаги часовых. Сдерживая дыхание, переждал их, потом осмотревшись, с удовлетворением убедился, что находится именно там, где нужно. Тогда он подтянулся на руках и оказался на крыше склада с окном чердака, смотрящим за забор, которым был обнесен вокзал

На чердаке он дождался рассвета и, пропустив очередных часовых, прыгнул из окна за забор.

Вскоре по улицам Молодечно шел человек в дорогом, но довольно помятом костюме. Он привлек к себе внимание и тем, что, судя по всему, был изрядно навеселе. Полицейские и немцы смотрели на него с удивлением, но не останавливали — слишком уверенно шагал по городу этот человек.

И все же очередной патруль остановил Григория, потребовал:

— Документы!

— О! Документы! В порядке документы! — Григорий играл подвыпившего счастливца, вытащил и протянул полицейскому какую-то бумагу. — Купил! Погрузил! Вагон на вокзал. Пожалуйста — документы.

— Что это? — спросил полицай, недоуменно вертя бумагу.

— Это — купчая, это — страховка, это — проездной литер. Купил, везу в Минск, хороший барыш будет.

— Ваши личные документы? — уже как-то растерянно потребовал полицай.

— А-a! Мои документы? — рассмеялся Григорий. — Вот мои документы. — Он забрал бумаги и вручил полицаю аусвайс.

Полицай, обнаружив на документе подпись достаточно большого начальника, вернул Григорию аусвайс, откозырял и пошел восвояси.

Григорий направлялся к рынку. Его остановил еще один патруль, оказавшийся более требовательным и даже пригрозивший после вновь разыгранной сцены радости оптового спекулянта:

— Смотри, как бы твой груз партизаны на воздух не пустили!

— Зачем партизаны? — изумлялся «спекулянт». — Какие партизаны? Пойдем лучше выпьем!

На рынке он действительно прежде всего купил бутылку водки, сунул ее в карман пиджака — так, чтобы торчало горлышко, а потом стал прицениваться к велюровой шляпе в лавке торговца подержанными вещами.

— Господин купит шляпу? — нетерпеливо спросил продавец, которому надоела долгая примерка.

— Нет, эту шляпу я не куплю, — сказал Григорий и добавил, подчеркивая слова: — Я хотел бы иметь шляпу нового фасона из бежевого фетра.

Продавец по-иному, уже внимательно посмотрел на покупателя и тем же тоном ответил:

— Может быть, я смогу что-нибудь предложить вам на днях. Я ожидаю партию нового товара.

— Опять ждать! — Григорий снова был «навеселе». — Пойдем лучше выпьем. Я хорошо заработал. Угощаю!

Продавец не заставил себя долго уговаривать, тотчас закрыл лавку, сказав только:

— Выпить можно и здесь. Закуска у меня найдется.

Вдвоем они быстро накрыли стол, вылили полбутылки водки в ведро, остальную разлили по стаканам, сели друг против друга.

— Ну, здравствуй, Вальтер! — Григорий пожал подпольщику руку. — Впрочем, здесь я должен называть тебя Алексеем.

— Можно Алексеем, можно Алешей, а при твоей роли можно просто Лешкой. — Вальтер улыбнулся.

4. ВОСКРЕСНОЕ ГУЛЯНИЕ

Шуру в Молодечно вез Николай Васильевич. Правда, до въезда в город она сидела в стареньком платье на задке телеги и при въезде объяснила полицаям, что служит в прислугах у бургомистра Юзефовича, пославшего ее в Молодечно за лекарством. Зато в самом городе с ней произошла удивительная перемена. Николай Васильевич ненадолго остановился, чтобы напоить лошадей, а Шура тем временем скользнула за калитку окраинного домика, где ее встретила уже поджидавшая гостью молодая девушка. Она тут же стала помогать Шуре переодеться в совершенно другое платье то самое, которое с такой тщательностью гладилось еще в партизанском лагере. Девушка ловко скрутила старое Шурино платье, забрала у нее старый документ и шепнула:

— Улица Нагорная, восемь.

По городу Шура ехала, удобно устроившись на телеге, а Николай Васильевич из уважения к пассажирке шел рядом.

В центре города Шура демонстративно щедро расплатилась с лесничим и направилась к Нагорной улице, к дому номер восемь. Внешне он выглядел жилищем явно зажиточных людей, и Шура решительно ступила на крыльцо, смело постучала. Ей открыла девушка в переднике — очевидно, служанка:

— Вам кого?

— Хозяев, — повелительным тоном ответила Шура и вошла в коридор.

Однако при появлении хозяйки она ласково заулыбалась, заговорила извиняющимся тоном:

— Извините, пожалуйста. Увидела приличный дом и решила обратиться к вам за помощью. Я — дочь барона, ищу здесь свою сестру. Мне надо привести себя в порядок с дороги. Не окажете ли вы любезность? Не разрешите ли умыться и причесаться с дороги? Сегодня воскресенье, в городе гулянье, все такие нарядные. А я — как чудовище.

Хозяйка с удивлением глядела на девушку, которая выглядела далеко не как чудовище, но в поведении девушки было столько настоящего, неподдельного баронского блеска, аристократической грации, что она не решилась отказать ей. Более того, через несколько минут они уже нашли общий язык, и хозяйка, помогая Шуре сделать укладку на голове, говорила доверительно:

— Конечно, настоящие мужчины — только немецкие офицеры. Не знаю, найдете ли свою сестру, но, советую вам, не упускайте случая. Сейчас в городе очень много галантных молодых людей из хороших семей. При вашей внешности вам должно повезти. К сожалению, возраст уже не позволяет мне соперничать с вами. Иначе я непременно составила бы вам компанию. Впрочем, я не унываю. Мой муж преданно служит немцам, и они позволяют нам иметь свои удовольствия. Сама я держу пансион для приезжих коммерсантов, это дает неплохой заработок. Но должна сказать, что это совсем не те люди. Славяне не идут ни в какое сравнение с арийцами. Если вы остановитесь у меня, а я вас приглашаю… за самую умеренную плату, конечно… то не советую иметь с ними знакомства. У нас сейчас живут четверо в задних комнатах. Вам я предоставлю переднюю, и вы будете встречаться с ними только за обедом.

— Большое спасибо! — Шуре, наконец, удалось вставить слово. — Если поиски сестры затянутся, то я с благодарностью приму ваше приглашение.

— Уверяю, у меня вы будете как у родной матери, — без умолку щебетала хозяйка. — Я докажу вам это сейчас же. Я думаю, вам очень пойдет мой шелковый шарф. Правда, он будет вам к лицу. Вы можете надеть его на гулянье… за мизерную плату, конечно…

— Благодарю вас, — только и успевала повторять Шура.

Сам городок, куда вскоре вышла Шура, оставлял впечатление, что педантичные немцы отдыхают и веселятся по приказу. Поводов для искреннего веселья у них было мало — фашистская Германия уже потерпела сокрушительное поражение под Москвой, уже испытала катастрофы поспешного бегства на юге, да и здесь, на оккупированной территории, ее солдаты чувствовали себя далеко не безмятежно. Партизанская не утихающая ни на минуту война приучила их к мысли о постоянной опасности, а наиболее дальновидные уже предвидели, чувствовали неизбежность скорого возмездия.

И все-таки это было гулянье. По привычке все получившие увольнения солдаты тянулись к стадиону — к танцам, к прогулкам вокруг трибун, к возможным знакомствам с девушками.

Шура присела на скамейку у входа. К ней обращались с шутками проходившие мимо солдаты, некоторые пытались познакомиться поближе, но девушка вела себя столь неприступно, что незадачливые ухажеры отступали сразу.

Когда же на нее обратил внимание жандармский офицер, Шура буквально преобразилась — ответила ему скромной, очень приветливой улыбкой, и было похоже, что она не прочь заговорить с ним.

— Кого ждет фройляйн? — поинтересовался офицер на сносном русском языке.

— Я никого не жду, — ответила Шура на чистом немецком. — Я ищу свою сестру.

— О! Вы говорите по-немецки! Офицер пришел в восторг. Я прошу у вас разрешения познакомиться с вами.

— Пожалуйста, — согласилась Шура. — К сожалению, тут у меня почти нет знакомых.

— Меня зовут Гердт Блекер.

— Анна, — скромно представилась Шура.

— Куда пропала ваша сестра? Почему вы ее ищете?

— Она уехала сюда к своему жениху. А тут мы получили наследство, и нужно срочно заняться оформлением документов. Но пока что мои попытки найти сестру безуспешны.

— Вы уверены, что ваша сестра в этом районе? — напористо спросил Блекер.

— В последнем письме она написала, что Роберта на какое-то время посылают сюда. Сестра же была с Робертом неразлучна, ни на шаг не отходила от него.

— Как фамилия Роберта?

— К сожалению, не знаю. — Шура обезоруживающе улыбнулась. — Мой отец — барон, и мы в своем кругу привыкли к именам, а не к фамилиям. Сестра всегда называла своего жениха просто Роберт.

— Вы обращались в комендатуру?

— Нет. Я не люблю официальных учреждений, там такие чинуши… Я рассчитывала встретить сестру на улице. Сегодня, кажется, весь город вышел на гулянье. К тому же, как вы изволили заметить, я не знаю фамилии Роберта. — Шура открыла сумочку, якобы в поисках письма, а вместе с тем достала документы, положила их рядом с собой на скамейку, как бы нечаянно приоткрыв.

Блекер внимательно наблюдал за действиями девушки, и, кажется, его подозрительность понемногу пропадала, уступая место любопытству и сочувствию.

— Чем же помочь вам? — озабоченно сказал он. — Что

еще знаете вы о женихе своей сестры?

— Она пишет. — Шура развернула письмо, и Блекер

сел рядом, заглядывая в него через плечо девушки, — что Роберт поедет со своим начальником

— Хм… Блекер задумался. — Сегодня воскресенье, и мне негде навести справки. Может быть, удастся что-нибудь узнать завтра… А сегодня нам придется вместе скоротать время. — Он улыбнулся. — Если вы не откажетесь разделить со мной компанию…

— Мне бы только найти Роберта… — с надеждой, пропуская мимо ушей слова офицера, сказала Шура.

— Завтра мы непременно займемся этим, — твердо ответил Блекер. — А сейчас я приглашаю вас в кафе, где можно неплохо перекусить и потанцевать.

Шура не торопилась соглашаться, и Блекер проявил настойчивость:

— Здесь больше нечем заняться, уверяю вас. К тому же такой молодой и красивой девушке нельзя быть одинокой в городе. Это небезопасно, уверяю. Она непременно должна завести себе друзей, чтобы не быть даже случайно обиженной.

— Не знаю, как на это посмотрит моя хозяйка. Я остановилась в пансионе на Нагорной, восемь, — сомневалась Шура. — К ужину меня будут ждать там.

— Я знаю вашу хозяйку, — сказал Блекер. — Можете не сомневаться, что у нее не будет претензий к вам. Этот ужин она просто поставит в счет. Или у вас там уже появились привязанности?

— Какие привязанности? О чем вы? — искренне изумилась Шура.

— Простите, я не хотел вас обидеть, — стал оправдываться Блекер. — Но от красивых девушек, особенно если они беззащитны, всего можно ожидать. Итак? Ваше последнее слово? Вы можете или осчастливить, или огорчить меня. Прошу вас, пойдемте. Вам не будет скучно, слово офицера.

— Но перед этим мне надо побывать в пансионе, вяло соглашаясь, все еще в сомнении сказала Шура. — Я ведь приехала лишь на один день и не взяла с собой теплых вещей, а вечер может оказаться прохладным. Придется попросить у хозяйки кофточку, она охотно дает в аренду.

— Как прикажете! — обрадовался Блекер. — Буду ждать вас здесь же. Сколько вам потребуется времени, чтобы переодеться? Час? Полтора?

— Через полтора часа я буду здесь, — решила Шура.

В пансионе первым, кого она увидела, был сидевший в гостиной Григорий.

— Вас познакомить? — шепотом спросила Шуру вышедшая навстречу хозяйка.

— Не надо, потом, — небрежно отказалась Шура. — У меня сегодня свидание.

— Вот как? — хозяйка провела Шуру в предоставленную ей комнату и теперь не собиралась уходить, не обсудив во всех подробностях эту новость.

— Мне нужна кофточка, — попросила Шура. — Естественно, она тоже пойдет в счет. На сегодняшний вечер. И еще я хочу отдохнуть. Завтра я непременно все-все расскажу вам.

Хозяйка, заговорщицки улыбаясь, оставила Шуру одну.

Девушка ждала. Она была уверена, что Григорий уже нашел способ связываться с ней в этом пансионе. И действительно, через некоторое время она услышала в дальнем углу комнаты легкое постукивание и негромкий голое Григория:

— Шура.

Девушка тут же подошла к стене, спросила:

— Нас не могут подслушать?

— Нет, — ответил Чавлеашвили. — Здесь душевая, и я сейчас включу воду. Говори тихо, но внятно. Подожди только, я выну еще один кирпич.

Шура рассказала о знакомстве с Блокером:

— Подозрителен, но не очень умен.

— И ты валяй перед ним дурочку, — посоветовал Григорий. — Веди себя скромно, с достоинством, но и не отстраняй его. Поняла?

— Надо ли? — усомнилась Шура. — А если он окажется бесполезен и придется переключиться на кого-то другого более нужного? Нельзя же будет самой поумнеть так быстро. В общем-то, я пока что держусь неопределенно.

— Молодец, правильно, — похвалил Григорий. — Так и действуй.

— Он пригласил меня в кафе. Это неподалеку.

— Хорошо, — сказал Григорий. — В случае чего, мы будем рядом.

По едва слышному шороху девушка поняла, что он ставит кирпичи на место. Потом она спросила хозяйку, принесшую кофточку:

У меня за стеной душевая?

— Она мешает вам? — обеспокоилась хозяйка.

— Не очень. Я надеюсь, ею не пользуются ночью?

— Конечно, нет, — заверила хозяйка и объяснила: — Все никак не починим отсыревшие стены. Очень трудно найти материалы. Сами понимаете, время трудное…

Кафе, куда Блекер привел Шуру, оказалось большим и довольно неуютным, но другого в городе не было. Вернее, еще недавно оно было, но взлетело на воздух, подорванное партизанской миной. Теперь в кафе даже у кранов с водой стояли часовые. Шура видела, что посетители не доверяют здесь никому и ничему. Казалось, будь у них возможности, они и поданные блюда, прежде чем есть, проверяли бы миноискателем. Какой-то полковник придумал своеобразный способ: возле его ног сидела громадная овчарка, и первый кусок новой порции предназначался ей. Лишь убедившись, что с собакой все в порядке, полковник принимался за еду сам.

Какая-то пьяная компания вела себя шумно, и Блекер выбрал столик подальше от них.

— Здесь нам будет удобно, — сказал он, пододвигая Шуре стул. Потом Блекер делал заказ, то и дело рассыпал перед Шурой комплименты, вновь обещал найти загадочного Роберта, но внезапно, будто с ним что-то случалось, опять проявлял свою подозрительность. Шура слушала рассеянно, больше осматривало кафе и тут неожиданно увидела Григория, который шел по залу в сопровождении хозяина лавки,

— Разве кафе не только для немецких офицеров? — спросила Шура, имея в виду нового посетителя.

Блекер поморщился, ответил, словно оправдываясь:

— Это временная мера. Мы разрешили бывать здесь людям, у которых есть деньги. Деньги оживляют торговлю. — И тут же спросил: — Вы знаете этих людей?

— Высокий живет в пансионе. Я не знакома с ним, — безразлично сказала Шура, тем самым закрывая тему.

Принесли заказ. Блекер ел жадно, правда, пил немного и Шуре после ее отказа не наливал. С ним здоровались проходившие мимо столика, но он отвечал сухо, очевидно, не желая привечать компанию за своим столом.

— Потанцуем? — наконец предложил он, явно насытившись.

— Я устала сегодня. Как-нибудь в другой раз.

— Да, да, не буду наставать. — Блекер старался быть галантным.

Вечер тянулся довольно томительно, и Шура почувствовала большое облегчение, когда подали кофе и официант положил на стол счет.

Блекер вызвался провожать депушку до пансиона. У дверей он остановился, явно не торопясь возвращаться. Появление «подвыпившего» Григория было для него некстати, тем более что тот не пошел и дом, а остановился неподалеку выкурить перед сном папиросу. Блекер попрощался, договорившись встретиться с Шурой завтра в полдень.

В комнате Шура сразу подошла к дальнему углу, надеясь, что Григорий тут же проследует в душевую. Но за стеной ничего не было слышно. Она прождала около получаса, уже хотела ложиться, когда услышала шорох выдвигаемого кирпича.

— Шура?

— Я здесь, давно жду тебя.

— Немножко проводил его. Хотел посмотреть, не насторожился ли он чем-нибудь. Похоже нет.

— Я сказала ему, что ты живешь у нас в пансионе, но я незнакома с тобой.

— Понятно Есть что-нибудь интересное?

— Пока ничего.

— У нас мало времени, Шура.

— Я знаю.

— И все же ты не торопись, береги себя. — Голос Григория стал мягким.

На другой день Гердт Блекер похвастался знакомством с очаровательной дочерью прибалтийских баронов перед своим приятелем и коллегой Кауфманом. Тот, выслушав Блекера и поздравив его, все же спросил:

— Ты не навел о ней справок?

— Не учи меня, Кауфман, — небрежно, с ленцой в голосе ответил Блекер. Я не вчера начал работать в жандармерии. Во-первых, у нее чистые документы. Во-вторых, она вышла из офицерской машины на шоссе, что подтверждает лесничий. Он же привез ее в город. В-третьих, хозяйка пансиона подтверждает ее баронское происхождение, а у нее известный нюх на аристократию.

— В таком случае, я от души завидую тебе, — напыщенно изрек Кауфман. — Кстати, ты не познакомишь меня с ней?

Блекер будто не расслышал вопроса, продолжил:

— Она разыскивает некоего Роберта, который будто бы прибыл сюда недавно.

— В твоих интересах не найти его, — улыбнулся Кауфман.

— Ты, как всегда, излишне остроумен. Роберт — жених ее сестры, и в моих интересах найти его. Это как нельзя лучше скрепит наше знакомство с Анной.

— Как ты предполагаешь искать своего неизвестного Роберта?

— Есть маленькие детали. Он прибыл сюда с начальником. Прибыл недавно. Ты не поможешь мне в этих поисках?

— В благодарность за то, что ты не хочешь познакомить меня с твоей очаровательной пассией? — усмехнулся Кауфман. — Нет уж, уволь.

— Ты знаешь, пожалуй, я познакомлю тебя с ней, — раздраженно сказал Блекер. — В надежде, конечно, что ты останешься хорошим другом.

Шура увидела Блекера издали. Он шагал быстро и, кажется, чем-то был недоволен.

— Добрый день. — Девушка мило улыбнулась офицеру, стремясь приветливым тоном разогнать его хмурость.

— Дай бог, чтобы добрый, — ответил Блекер, поцеловав ей руку. — Но я должен огорчить вас. Пока что ничего о Роберте и вашей сестре узнать не удалось. Правда, у меня есть несколько предположений. И самое вероятное то, что ваш Роберт…

— Он не мой, — сочла нужным напомнить Шура.

— Что Роберт, — улыбнувшись, продолжил Блекер, — находится в свите генерала Полдига. Генерал сейчас отбыл в экспедиционную поездку, и я даже не знаю, когда он вернется. Но вернуться в Молодечно он должен обязательно. Так что, скорее всего, вам придется ждать. Есть и другие предположения, ими занимается мой большой приятель Кауфман. Сегодня мы пообедаем вместе, и он доложит нам о результатах.

— Похоже, вы так и не дадите мне попробовать «изысканных» пансионских блюд? — пошутила Шура. — А ведь вы правы — хозяйка все равно ставит их мне в счет, оправдываясь тем, что платят не за то, что съедено, а за то, что приготовлено.

— Я бы предпочел платить вашей хозяйке за то, чтобы не обедать у нее, — неожиданно раздался голос позади Шуры. Она обернулась, увидела человека в штатском, но с четко различимой военной выправкой, а Блекер тем временем представил говорившего:

— Мой друг и коллега Кауфман. Прошу любить и жаловать.

Кауфман сделал попытку щелкнуть каблуками, но, вовремя вспомнив, что он не в военной форме, мягко улыбнулся и церемонно поклонился.

— Как дела, Кауфман? — спросил Блекер. — Удалось что-нибудь узнать?

— О делах не на улице, а за столом, — ответил Кауфман, приглашая всех к трапезе.

Обедали они все в том же кафе и примерно в той же обстановке, даже полковник со своей собакой сидел, как и вчера, у окна, брезгливо оглядывая подаваемые яства.

— Так вот, о делах, — начал Кауфман, ловко орудуя вилкой и ножом. — Робертов оказалось не так уж много, и за малым исключением я связался с ними со всеми. Они либо давно женаты, либо… Словом, ничего похожего на нужного нам Роберта нет.

— А исключения? — спросила Шура. — О них что-нибудь известно?

— Я непременно проверю их, — пообещал Кауфман. — Ни о чем не беспокойтесь.

— Гердт говорил, что Роберт мог уехать с генералом… — начала было Шура, и тут за столом наступила неловкая пауза: Кауфман смотрел на Блекера, потом медленно повернулся к Шуре:

— С каким генералом?

— Я не помню фамилии. — Девушка словно не видела напряженности, возникшей между офицерами. — У меня ужасно плохая память, особенно на фамилии. — Она пыталась вспомнить, затем обратилась за помощью к Блекеру. — Гердт?

Тот сидел, опустив взгляд, но стал отвечать не Шуре, а Кауфману:

— Я сказал Анне, что Роберт может быть в свите одного из генералов. Одного из генералов! — повторил он сердито и вдруг поднялся. — Прошу прощения, я сейчас вернусь.

Блекер еще шел по залу, когда Кауфман довольно бесцеремонно спросил Анну:

— Вы действительно не помните фамилии генерала?

— Нет, не помню, — Шура растерянно улыбнулась. — Если Гердт вообще называл ее.

— Защищаете Гердта.

— Я не понимаю, что произошло. — Она продолжала растерянно улыбаться. — Я что-то не так сказала? Почему Гердт ушел? Это я его обидела?

— Ему надо немного прийти в себя, — ответил Кауфман, внимательно рассматривая Шуру. — Немецкие офицеры должны знать, о чем они могут и о чем не могут разговаривать с девушками. Есть вещи, о которых говорить с девушками не принято.

— Вы пугаете меня. — Шура положила вилку. — Правда, я не на шутку встревожена.

— Разве вам есть чего бояться? — Кауфман улыбнулся. — Успокойтесь, милая фройляйн, просто у Гердта немножко сдали нервы. Это бывает. Кстати, не могу одобрить ваш выбор. В этом городе есть офицеры, более достойные внимания такой милой, очаровательной девушки.

— Блекер назвал вас своим другом, — напомнила Шура. — Он не ошибся?

— А вы сейчас назвали его уже не Гердтом, а Блекером. Это мне нравится. — Кауфман промакнул салфеткой губы и вновь положил ее на колени. — Среди моих друзей есть даже законченные болваны.

— Давайте сменим тему, — попросила Шура. — Мне это слышать неприятно.

— О! — похвалил Кауфман. — Вы не только красивы, но и благородны. Я постараюсь сделать все, чтобы найти этого загадочного Роберта.

— К сожалению, я не могу долго находиться здесь, — сказала Шура. — Меня ждут дома дела о наследстве, и я непременно должна вернуться, причем как можно скорее.

— Ну что ж, — улыбнулся Кауфман, — я сам укорочу себе удовольствие видеть вас и потороплюсь с розысками.

В этот момент вернулся Блекер. Подойдя к столу, он попытался пошутить:

— Меня уже ждут здесь?

— Конечно, Гердт! — покровительственно отвечал Кауфман. — Наша дама откровенно скучала без тебя. Верно, фройляйн Анна?

Несколькими часами позже, вновь за столом лавки, где была беспорядочно разбросана холостяцкая закуска и стояла початая бутылка, Григорий докладывал Вальтеру:

— Генерал Полдиг. Находится в экспедиционной поездке по неизвестному маршруту. Время возвращения также неизвестно. Новый контакт с неким Кауфманом.

Выйдя из лавки, он направился в пансионат, в свою комнату, где взял полотенце, намереваясь принять душ. В душевой уже привычными движениями Григорий вынул два кирпича и позвал:

— Шура?

— Слушаю, — с готовностью ответила девушка из-за стены.

— Тебя благодарят за информацию. Но предупреждают: Кауфман — человек очень опасный.

— И все же играть надо с ним, — сказала Шура. — Именно с ним, а не с Блекером.

— Ты уверена?

— Да. После того, как я «проговорилась» за обедом, Блекер стал крайне осторожен. Он боится Кауфмана. К тому же, как я поняла, Кауфман знает гораздо больше Блекера.

— Он говорит по-русски?

— Да. И неплохо. С официантом он объяснялся на чистом русском языке.

— Ты сказала ему, что тебе нужна прислуга?

— Мимоходом, но он обратил на это внимание.

— Ну что же, Шура, начнем?

— Да, начнем. Время не терпит.

5. КВАРТИРАНТКА

На следующий день утром к помещению жандармерии Григорий подъехал на извозчике. Расплатившись и улыбаясь чему-то, он поднялся по ступеням крыльца, небрежно бросил часовому:

— Я к господину Кауфману.

Потом в коридоре он спросил у проходившего фельдфебеля:

— Как мне найти господина Кауфмана?

Тот не понял вопроса, и Григорий несколько раз повторил:

— Герр Кауфман? Герр Кауфман?

Немец показал рукой на второй этаж и с трудом назвал номер комнаты по-русски:

— Тфатцат тфа.

Григорий не торопясь пошел к лестнице. На втором этаже дверь в двадцать вторую комнату была открыта, но кабинету предшествовала приемная, в которой за секретарским столом сидела женщина средних лет.

— Я к господину Кауфману, — снова сказал Григорий.

— По какому вопросу?

— Э-э… как сказать? По важному.

— Как прикажете доложить о вас?

— Коммерсант из Минска.

— Фамилия?

— Зачем фамилия? Пожалуйста — фамилия: Индикт.

Через минуту, вернувшись из кабинета, секретарша разрешила:

— Пройдите.

Кауфман встретил Григория, не поднимаясь из-за стола, смотрел на него выжидающе.

— Здравствуйте, господин Кауфман, — поздоровался Григорий. — Я к вам… э-э… по странному делу.

— Откуда вы знаете, что я говорю по-русски? — незамедлительно спросил Кауфман.

— Мне сказала об этом девушка, которая меня послала к вам. Я — коммерсант из Минска. Жду вагон из Риги. У меня все время вагоны. Скучно. Нет развлечений. Нашел торговых приятелей, немножко веселимся. Сегодня утром в нашем пансионе скандал. У нашей хозяйки три дня живет какая-то девушка. Вдруг сегодня она заявляет, что хозяйка украла у нее деньги. Я говорю: зачем шуметь в таком приличном заведении, зачем скандал? Какие это деньги? Две тысячи марок! Говорю: не надо скандала, я дам тебе эти деньги. Она — гордая, не хочет.

— Вы знакомы с этой девушкой?

— Почему знаком? Просто живу в этом пансионе. Видел ее два раза. Я коммерсант, а не нахал, я не лезу к девушкам знакомиться. Но я не люблю скандалы. Я говорю ей: возьми деньги, для меня две тысячи — тьфу. Только не шуми. А она не берет.

— Вы считаете, что благородная девушка может взять деньги у незнакомого мужчины? — спросил Кауфман. — Странные, право, у вас представления…

— Я ничего не считаю. Но зачем мне шум? Хозяйка кричит, как зарезанная курица, уши режет. Я даже пьяный тихий.

— Итак, вы пришли ко мне, — напомнил Кауфман. — Чем обязан?

— Конечно! Она говорит: не возьму денег, иди к господину Кауфману, он мой друг. Я бы куда угодно пошел, чтобы не слушать, как кричит хозяйка. Если девушка просит, почему мне не пойти?

— Предъявите ваши документы, — запоздало и подозрительно попросил жандарм.

— Пожалуйста! — Григорий вытащил пачку бумаг. — Здесь все. Здесь мои документы, здесь документы на товар, здесь документы на аренду вагона. Я знаю порядки.

Кауфман дотошно перебирал бумаги, затем вернул их Григорию, звонком вызвал секретаршу:

— Попросите господина Блекера… — Но тут же, спохватившись, поправился: — Впрочем, нет. Вызовите-ка лучше фельдфебеля Граббе.

Тот самый фельдфебель, с которым Григорий разговаривал в коридоре, щелкнув каблуками, остановился на пороге.

— Возьмите трех солдат, поедете со мной, — приказал ему Кауфман по-немецки.

К пансиону они подъехали в легковой машине в сопровождении трех мотоциклистов, которые сразу же с автоматами на изготовку заняли посты у здания, а Григорий, Кауфман и Граббе вошли в дом.

В передней голосила хозяйка. Увидев прибывших, она и вовсе зашлась в истерике:

— В моем доме!.. Меня обвиняют! Я честная женщина!.. Это неслыханно!..

— Прекратите! — грубо прикрикнул на нее Кауфман, и хозяйка тут же замолчала, утирая платочком слезы.

— Займитесь ею! — приказал Кауфман фельдфебелю, а сам с Григорием прошел в комнату Шуры.

— Вы звали меня, и я здесь, — с порога сказал он девушке, потом медленно повернулся к Григорию: — Оставьте нас.

— Все, все, я пошел. — Несколько обиженный «коммерсант» покинул комнату. — Я свое дело сделал, и я сказал, что я не люблю скандалов…

— Я знала, что вы придете, спасибо. — Шура благодарно смотрела на Кауфмана, но глаза ее оставались грустными.

— Что случилось? — спросил Кауфман. — Этот коммерсант меня заговорил, совсем сбил с толку.

— Меня обокрали. Сегодня ночью я несколько раз слышала шорох вот в этом углу, он мешал мне заснуть. Но потом я все же заснула. Утром просыпаюсь, а моя сумочка пуста.

— Дверь была заперта? — осведомился Кауфман.

— Да, — ответила Шура. — Я всегда запираюсь. Нe представляю, кто мог проникнуть ночью через запертую дверь?

— Почему вы решили, что к этому причастна хозяйка? У вас есть подозрения, факты?

— Ничего я не решила, и никаких фактов у меня нет! — волнуясь, возразила Шура. — Просто со мной случилась беда, и я послала за вами.

— Почему именно за мной, а не за Гердтом? — явно довольный, поинтересовался Кауфман.

— Я… я не знаю. — Шура смутилась. — Право, мне трудно объяснить.

— Вы хотите, чтобы я нашел вора и вернул вам деньги? Ведь так?

— Я не знаю, — повторила Шура. — И что мне теперь делать, тоже не знаю. Домой я написать не могу: маме негде взять такую сумму до оформления наследства, и для нее это будет ударом. Вернуться мне не на что. Жить не на что и негде. Одна надежда на то, что вы найдете мою сестру и они с Робертом помогут мне. Но пока это произойдет…

— Боюсь, что офицерская гостиница не для вас, — сказал Кауфман. — Так что могу предложить вам только свою квартиру. — Он смотрел выжидающе, но хищный блеск глаз выдавал его намерения с головой.

— Право, не знаю, удобно ли это? Вы так любезны, герр Кауфман. Я знала, что вы не оставите меня в беде. — Шура вытерла платочком слезу.

— Но… я надеюсь, вас не смутит мое постоянное соседство? Или вы девушка с предрассудками?

Шура подняла удивленные глаза:

— Я буду жить у вас со служанкой. Я нашла себе служанку. Она должна скоро прийти сюда.

Кауфман был явно разочарован. Он попытался скрыть это, заговорил по-деловому:

— Будем считать, что этот вопрос мы решили. Теперь я хотел бы посмотреть, что у вас за стеной.

Он прошел в душевую, без труда обнаружил легко вынимаемые кирпичи, приказал позвать хозяйку, спросил:

— Что это?

— Это от сырости, господин офицер, — униженно залепетала хозяйка. — Все никак не соберемся сделать ремонт. Но я обещаю…

Кауфман вынул кирпичи, позвал:

— Анна?

— Да, господин Кауфман? — совсем близко раздалось из-за стены.

— Вы хорошо слышите меня?

— Как у себя в комнате.

Жандарм поставил кирпичи на место, покинул душевую. Проходя мимо хозяйки, он сказал фельдфебелю:

— Арестуйте ее.

Команда была отдана по-немецки, и хозяйка не поняла, о чем идет речь, поэтому когда фельдфебель взял ее под локоть, она пошла с ним безропотно.

В комнате Кауфман улыбнулся Шуре:

— Ну, что же? Давайте перебираться. Это место явно не для вас.

— Мне надо дождаться служанку, — смущенно напомнила Шура. — Она придет в двенадцать.

Кауфман посмотрел на часы:

— Через десять минут. Впрочем, русские не всегда точны. Подождем. — Он прошелся по комнате. — Представляю, как расстроится бедняга Блекер, узнав о вашем переселении. Признайтесь, вам не жаль его?

— Почему я должна жалеть его? — В грустном голосе Шуры все же промелькнуло кокетство. — И разве он так слаб, что нуждается в женской жалости?

— Я думаю, мы непременно отыщем ваши деньги, — перевел разговор на другую тему Кауфман. — Может статься, мы найдем их быстрее, чем Роберта.

— Вы занимались Робертом сегодня?

— Да, но, наверное, наш друг Гердт прав — Роберт в командировке со своим начальством. Это — единственный вариант на ближайшее время. Правда, о времени тут говорить трудно, однако думаю, что они вернутся не позже, чем через три дня.

— Это было бы прекрасно! Шура выглядела вполне успокоенной после недавних утренних волнений.

В дверь постучали.

— Вот и ваша служанка, — сказал Кауфман, но ошибся. В комнату вошел Григорий.

— Э-э… Прошу прошения, начал он с заговорщицким видом, — по мне, извините, кажется, что сегодняшние волнения необходимо скрасить. Я приглашаю вас вечером в кафе на маленький ужин. За мой счет, разумеется. Деликатесы мне уже пообещали. Что, согласны?

Кауфман, начавший слушать едва ли не брезгливо, к концу тирады значительно изменился в лице, подобрел и ответил за себя и за Шуру:

— Спасибо. Возможно, мы примем ваше приглашение.

Вскоре явилась служанка — та самая девушка, которая помогала Шуре переодеваться в окраинном дворе, и они отправились с Кауфманом на квартиру. У жандарма были дела на службе, и, едва показав Шуре комнату, он тут же отбыл.

— Как тебя зовут? — спросила Шура подругу.

— Ольга.

— Ты извини, Оленька, мне придется кричать на тебя. Выказывать свое недовольство. Я же из баронской семьи. — Шура обняла подругу. — Сумеешь быть безропотной и не обижаться?

— Мне не привыкать, — ответила Оля. — С детских лет панам служила. Не успели подышать свободой, как немец пришел. Так что валяйте, кричите, стерплю.

— А немца, который пришел, мы с тобой и прогоним, — ласково сказала Шура.

— Так уж мы с тобой?

— А кто же? Мы с тобой и такие, как мы. Разве тебя победить можно?

— Меня нельзя, — уверенно ответила Оля. — Я за себя постоять умею.

— И никого из нас нельзя. Правда?

— Пожалуй, правда. — Оля задумалась, потом вдруг переменилась в лице, как-то выгнулась и заговорила подобострастным тоном: — Слушаюсь, госпожа. Непременно, госпожа. Виновата, госпожа.

— Прекрасно! — похвалила Шура. — Ни к чему не придерешься. Молодец.

— Если бы эти господа знали, — сказала Оля, — сколько ненависти кроется под покорством каждого слуги, они ужаснулись бы!

Вечером за столом, который по заказу Григория был обставлен особенно изысканно, сидели трое — коммерсант, Шура и Кауфман. Блекера не пригласили.

Кауфман не скрывал удовольствия. Он не был ни пьяницей, ни чревоугодником, но, скуповатый гурман, радовался возможности насладиться за чужой счет. Тонкие коньяки и редкие блюда вызывали у него истинное наслаждение. Можно было подумать, что за столом он забыл и о войне, и о том, что рядом с ним сидят люди чужой крови, которую он убежденно и искренно презирал, потому что Кауфман хоть и вел себя как генерал на свадьбе, однако и лицо, и тон его выражали довольно дружеское расположение к Григорию и Шуре. Но было бы непростительной ошибкой полностью поверить его настроению. Некоторые делали говорили о том, что документы Григория и Шуры еще не убедили его окончательно в лояльности новых знакомых. Надо было убеждать ситуацией, общением и… запланированными случайностями.

Одна из таких случайностей была продумана особенно тщательно. «Абсолютно неожиданно» о вечеринке узнал Блекер, и «абсолютно неожиданным» для Кауфмана было его появление в кафе. В каком-то смысле столь же «случайно» к столику все время был придвинут четвертый, до поры свободный стул. Поэтому взволнованный и напряженный Блекер, увидав оживленно беседующую компанию, не только подошел к столу, но и имел возможность сразу же сесть за него.

— Рад приветствовать вас, — с плохо скрытым раздражением сказал он.

— О! Гердт! — Кауфман, казалось, ничуть не смутился. — Можешь позавидовать: мой славянский друг угощает меня прекрасным ужином.

— Вижу. — Блекер неотрывно смотрел на Шуру, которая выглядела смущенной.

— Надеюсь, — продолжал Кауфман, — ты пришел не для того, чтобы испортить нам настроение. — Последнее прозвучало как скрытая угроза, и Блекер поспешно отвел от Шуры взгляд, коротко глянул на Кауфмана, сказал почти покорно:

— Я бы не хотел мешать вам. Однако…

— Зачем мешать? — перебивая, воскликнул Григорий, и знаками стал звать официанта. — Сейчас подадут еще один прибор. Стол богат гостями, а не закусками.

— Однако я принес вам хорошие новости, — вставил словечко Блекер и повернулся к Шуре. — Хозяйка пансиона согласилась компенсировать вашу потерю, а в качестве извинения обязуется не брать с вас никакой платы. Так что, фройляйн Анна, вы можете вернуться в пансион. Если, конечно, пожелаете.

— Ты именно этим занимался сегодня? — с тонкой издевкой улыбнулся Кауфман. — Спасибо. Я думал, что ты перепоручишь расследование кому-нибудь из фельдфебелей и оттого, признаться, беспокоился за его результат. Теперь я спокоен. Но нашей прекрасной Анне незачем возвращаться в пансион. Она великодушно согласилась жить у меня и, как мне кажется, великолепно устроилась. Не правда ли? — обратился он к девушке.

— Я очень благодарна вам, — ответно улыбнулась Шура. Комната удобная и… даже есть диван для моей служанки. Огромное вам спасибо, вы так заботились обо мне…

— Пустяки.

Упоминание о служанке несколько успокоило Блекера. Он все же залпом, не ожидая, когда присоединятся остальные, выпил большую рюмку коньяку, и постепенно раздражение, с которым он появился за столом, начало пропадать.

— Из каких погребов это благосостояние? — поинтересовался он, с любопытством оглядев стол. — Моего годового жалования не хватило бы расплатиться за него.

— Нет, нет! — возразил Григорий. — Совсем недорого. Чуть больше тысячи марок.

— Тысячи?! — недоуменно переспросил Блекер.

— Зачем говорить о деньгах? — поморщился Кауфман. — Стол сближает людей, а деньги их разделяют.

— Прекрасно сказано! — восхитился Григорий. — За это стоит выпить.

Но Блекер настаивал на своем, очевидно, решив хоть здесь отыграться за унижение:

— Я думаю, что за соседними столами такой заказ могут понять неправильно.

— Да? — забеспокоился Григорий. — А у меня заказана еще дюжина шампанского с настоящим кофе. Как же нам быть?

— Шампанское и кофе в этой дыре? — не поверил Блекер. — Помилуйте, как вам это удалось?

— Достать можно все и везде, — деловым тоном, с этакой небрежностью ответил Григорий и опять забеспокоился: — Так как же быть?

Лицо Кауфмана ничего не выражало, но, судя по напрягшимся на лице мускулам, он тоже задумался над ситуацией, потому что именно он предложил выход:

— Мы можем продолжить вечер у меня.

Григорий тут же поднялся и пошел договариваться с официантом.

На квартире у Кауфмана гостям прислуживала Оля.

Григорий «пьянел» больше других. Он уже позволял себе не очень осторожные выражения. Например, говорил:

— Вы, немцы, напрасно надеетесь, что можете обойтись без нас. Без нас вы никогда и ничего не организуете… ну, скажем, торговлю, ибо она и только она движет прогресс. Настоящий бизнес.

— Позвольте уточнить: без кого — без вас? — поинтересовался Блекер.

— Без людей неарийской крови, почти развязно отвечал Григорий. — Без нашей извечной склонности к риску, к готовности или потерять миллион, или нажить десять…

— А что у вас за кровь? — тихо и, как показалось, зловеще спросил Кауфман.

— Э-э! — Григорий обреченно махнул рукой и ответил словно бы с сожалением: — Славянская! — Но тут же добавил с гордостью: — Но мой папа был нэпманом. Он оставил мне свою способность увеличивать деньги и не жалеть их.

— Каким же образом вы этого достигаете? — вновь поинтересовался Блекер.

— Хорошими знакомствами! — Григорий расхохотался. — Ну и, конечно, везением.

— Кто же вам покровительствует здесь? — столь же тихо, но настойчиво спросил Кауфман.

— Э… э, вот этого я не скажу! — пьяно заартачился Григорий. — Это слишком большой человек. Если я назову его имя, за столом станет скучно, а я не люблю скуку.

— А если я все же потребую назвать его имя? — уже твердо, решительно спросил Кауфман, и все заметили, как внутренне он напрягся.

— Хм! — Григорий несколько протрезвел. — Вам придется подождать с ответом. Он скоро будет здесь, и при необходимости мы поговорим втроем.

Кауфман понял, что проигрывает эту словесную дуэль, и, открыв еще одну бутылку шампанского, стал наливать Григорию, а сам повернулся к Шуре:

— Вы уверены, что ваша служанка хорошо приготовит кофе?

— Я не думаю, чтобы она хотела потерять благорасположение хозяйки, — надменно ответила Шура.

— А я могу назвать вашего покровителя, — вдруг, возвращаясь к прежней теме, сказал Блекер Григорию. — Но берегитесь, если я ошибусь.

— Не хочу беречься! — Григорий шутливо поднял руки. — Не надо называть! Не надо имя господнее произносить всуе.

— Вы рассчитываете встретиться с ним в городе? — возобновляя прежний интерес, спросил Кауфман.

— Не знаю, — отвечал Григорий. — Не уверен. Я, может быть, уеду на днях. Может быть, не встречусь. Впрочем, это ничего не меняет.

— Когда вы собираетесь уехать? — Похоже, Кауфман уже допрашивал.

— Как только подадут вагон. Возможно, и раньше, как только почта доставит мне на него документы.

— А вы не согласились бы подождать три дня? — Кауфман смотрел уже пристально, не скрывая своего интереса.

— Три? Конечно, согласился бы! Если в этом будет нужда.

— Будет! — заверил Кауфман

— Тогда — согласен! — не стал артачиться и Григорий.

Оля принесла кофе, ловко, не пролив ни капли, разлила его по чашкам. Напиток искрился густой коричневой пеной, приятно дымился. Блекер отхлебнул глоток, похвалил:

— Недурно. Весьма недурно!

Кауфман не сказал ничего, а Шура, отпив из чашки, недовольно крикнула:

— Ольга!

— Да, пани. — Девушка выжидательно остановилась на пороге комнаты.

— Это не так плохо, чтобы наказывать тебя, но в следующей порции удвой. Кофе должен быть кофе, а не подкрашенной водичкой.

— Слушаюсь, пани.

— Хорошая школа, — отметил Кауфман, хваля то ли служанку, то ли госпожу.

Григорий неожиданно поднялся:

— Я прошу меня извинить: кажется, я не очень трезв. Позвольте мне уйти.

Никто не возразил ему, и Григорий, поцеловав руку Шуре, а потом с чувством пожав руки Кауфману и Блекеру, удалился.

Оля еще принесла кофе, но на этот раз пили его равнодушно, без каких-либо оценок. Отставив чашку, Шура с извиняющейся улыбкой сказала:

— Господа, я очень устала сегодня. Прошу разрешения покинуть вас.

Кауфман и Блекер учтиво поднялись, проводили девушку поклонами.

Оля убирала со стола.

— Не трогайте мою чашку, — сказал Кауфман по-немецки.

Оля остановилась в растерянности:

— Извините, господин, я не знаю немецкого языка.

Кауфман не стал повторять распоряжения по-русски, в раздражении отвернулся, потеряв к служанке всяческий интерес.

— Он человек Полдига, — сказал Блекер. — Такие деньги могут быть только у человека Полдига.

— Мы узнаем об этом через три дня, — лениво ответил Кауфман, потирая покрасневшие глаза. — И история с Робертом, надеюсь, к этому времени прояснится.

— Только не убеждай меня, — Блекер усмехнулся, — что ты лишь из недоверия поселил ее у себя. Я не ревную Но в общем-то это свинство.

— Инициатива была не моя, — отрезал Кауфман. — За кого ты меня принимаешь?

— Неужели — ее? — не поверил Блекер.

— Так сложились обстоятельства. Уберите сахар, — между тем спокойно добавил Кауфман, не обращаясь прямо к Оле, но пристально следя за ней. Однако Оля не отреагировала.

— Ты подозреваешь служанку? — спросил Блекер.

— На всякий случай. По привычке.

Ночью Оля рассказала Шуре:

— Полдиг действительно должен приехать через три дня. Кауфман до конца не верит ни тебе, ни Григорию. Блекеру сейчас ни до чего, он просто ревнует.

Услышав какой-то шорох в другой комнате, девушка тут же прошла за ширму, где стоял ее диван.

— Вы не спите? — раздался приглушенный голос Кауфмана из-за двери.

Шура не ответила. За дверью покашляли, и все смолкло.

6. ПО ТОНКОМУ ЛЬДУ

Утром Кауфмана разбудила служанка. Он разрешил ей войти и выслушал ее в постели. Девушка была взволнована, протянула жандарму конверт, рассказывала:

— Я выносила мусор… Вдруг ко мне подбежал какой-то солдат, протянул вот это письмо. Сказал: «Для пани Анны». И тут же убежал. Я подумала… я решила сперва показать письмо вам. Надеюсь, господин меня не осудит?

Кауфман взял конверт, но не спешил заняться им, рассматривал Олю, усмехнулся:

— Ты далеко пойдешь. Но учти: можешь сколько угодно предавать свою госпожу, однако не дай тебе бог когда-нибудь предать немецкого офицера.

Служанка потупила взгляд, потеребила фартук.

— Успокойся, — милостиво добавил Кауфман. — Ты поступила правильно. Только запомни: об этом не должен знать никто, кроме нас с тобой. Никто! Поняла?

Девушка кивнула согласно.

— Пани Анна еще спит? — поинтересовался Кауфман.

— Да.

— Не торопись будить ее. Можешь идти.

Когда Оля вышла, Кауфман вскрыл конверт, достал из него сложенный вчетверо лист бумаги, на котором было написано по-немецки:

«Вы еще молоды, Анна. Вы не застрахованы от ошибок, особенно в такое время. Вы гонитесь за внешним, но оно может обмануть Вас. Кауфман прикидывается другом, а сам послал запрос в Прибалтику, чтобы убедиться в Вашей подлинности. Неужели Вы сможете после этого продолжать симпатизировать ему? Уверяю Вас, на белом свете есть более расположенные к Вам сердца, которые могут принести гораздо больше пользы Вашей будущей жизни».

Подпись отсутствовала.

«Это, несомненно, Блекер! — подумал Кауфман. — Какая же скотина этот Блекер! И он будет сегодня, как ни в чем не бывало, смотреть мне в глаза! Ладно, Блекер. Когда-нибудь я расквитаюсь с тобой. Я покажу тебе это письмо, и ты ответишь мне на несколько пристрастных вопросов!»

За завтраком Кауфман словно невзначай спросил свою гостью:

— Как вы относитесь к Блекеру?

— Вчера он вел себя как настоящий мужчина.

«Настоящий мужчина! — зло подумал Кауфман. — Вся его жизнь состоит из подметных писем, и даже здесь он остался верен себе. Скотина! Хочет испортить мне милое приключение, которого так не хватало в этой дыре. Но Анна не получит ни этого твоего письма, ни последующих. Если они будут».

Вслух же Кауфман сказал, усмехнувшись:

— Когда-нибудь вы пересмотрите свои представления о настоящих мужчинах. Уверяю, у вас еще будет такая возможность.

— Вы считаете, что я ошибаюсь в Блекере? — кокетливо и наивно спросила Шура. — В чем же, скажите?

— Вам выгодно не ошибиться во мне, — холодно ответил Кауфман. Советую не забывать об этом. Учтите, в ваших же интересах.

— Вы в чем-то упрекаете меня? — Шура чуть закусила нижнюю губку так она была особенно мила.

— Отнюдь нет! — поспешил заверить Кауфман, вновь ставший галантным кавалером. — Не обращайте внимания, просто у меня плохое настроение с утра. Еще раз простите меня.

— Настроение — после вчерашнего шампанского? — понимающе улыбнулась Шура, и Кауфман тоже, как мог, ответил ей улыбкой.

В это же время на городской улице Блекер совершенно «случайно» столкнулся с Григорием.

— Как вы закончили вечер? — поинтересовался Григорий после довольно равнодушного приветствия Блекера.

— Хуже, чем вы его начали, — съязвил тот.

— Э-э… — Григорий сочувственно покивал головой. — Мне кажется, эта девушка достойна большего, чем случайный роман. Жаль, что она скоро уедет. Впрочем… долгие дружбы завязываются быстро… конечно, если никто не мешает им.

— Что вы хотите этим сказать? — Блекер старался не показывать своего интереса к этой теме, но скрывал его плохо.

— Простите за откровенность… — Григорий сделал вид, что смутился. — У меня такое впечатление, что вас пытаются обыграть с нарушением правил. — Если это заметили даже вы, — усмехнулся Блекер, — то не стану возражать.

— По рюмке коньяку? — предложил Григорий.

— Утром не пью, — отказался жандарм.

Они в это время проходили мимо кафе, где заканчивали завтрак офицеры.

— Я хочу, чтобы вы поняли меня правильно, — говорил Григорий. — Назваться вашим союзником было бы неэтично во всех смыслах, но… мне кажется, что Кауфман что-то замышляет и в мой адрес. Это, конечно, никак не связано с Анной… Однако я чувствую, что мне придется дождаться здесь моего хорошего знакомого, который посоветует господину Кауфману оставить меня в покое.

— Вы не назовете мне вашего знакомого? — с откровенным интересом спросил Блекер.　

— Отчего же? Не вижу повода быть с вами неоткровенным, — сказал Григорий. — Я говорю о генерале Полдиге.　

— Откуда вам известно, что он недалеко отсюда?　

— От него самого.　

— Да? — Блекер смотрел недоверчиво, и в то же время что-то невольно заставило его проявлять уважение к такому собеседнику — Вы понимаете, что речь идет о военной тайне?　

— Нет, — спокойно, как о несущественном, ответил Григорий. — Правда, генерал сказал мне, чтобы я не болтал об этом, но разрешил в крайнем случае сослаться на него.　

Блекер задумался, потом немного погодя сказал:　

— Кауфман может напакостить вам до приезда генерала.　

— Я тоже опасаюсь этого, — согласился Григорий. — И очень сожалею, что обстоятельства вынудили меня встретиться с ним. Если бы не очаровательная Анна… Впрочем, тут не мои заботы, а ваши. А мне остается надеяться, что бог не оставит меня своей милостью и в эти два дня.　

— Два? — Блекер что-то торопливо, не очень таясь, подсчитывал.　

— Мне сейчас пришло в голову, — улыбнулся Григорий, — что нам с вами обоим было бы выгодно, если бы Кауфман на эти дни отправился в какую-нибудь срочную командировку. Я угадал?　

— Распоряжение генерала распространяется на ваших друзей? — не отвечая на вопрос, спросил Блекер.　

— Обещаю вам это твердо. — Григорий мгновенно стал серьезен.　

— Может быть, я придумаю что-то, — сказал Блекер, прощаясь.　

На обед Кауфман явился в ужасном, просто отвратительном настроении.　

— К моему большому сожалению, — сказал он Шуре, — нам придется расстаться на несколько дней, а это скорее всего означает — навсегда.　

— Что-то случилось? — тоже выказав тревогу, участливо поинтересовалась Шура.　

— «Настоящий мужчина» Блекер создал ситуацию необходимости моего отъезда. Подробности вам неинтересны, но я должен выехать в Полоцк.　

— Что будет со мной? — обеспокоилась Шура.　

— Думаю, что «настоящим мужчина» Блекер не оставит вас своей заботой, — усмехнулся Кауфман. — На деньги спекулянта вы проведете несколько веселых вечеров.　

— Мне кажется, вы хотите оскорбить меня, — сказала Шура, поджимая губы,　

— Извините, это вырвалось невольно — Кауфман ел без аппетита, мрачнел все более, но внезапно какая-то счастливая мысль осенила его, он отложил ложку, заговорил энергично: — Послушайте… ведь мы сейчас занимаемся вариантом поиска Роберта в свите генерала… одного генерала… Так вот… генерал поедет сюда через Борисов, и вы могли бы встретиться с Робертом там. Это ускорит события. Я мог бы отвезти вас до Борисова. Прекрасная идея! Вы не возражаете?　

— Когда надо ехать? — ни секунды не размышляя, спросила Шура.　

— Через час. Большего мне не отпущено.　

— Все это так неожиданно. — Девушка колебалась. — Право, не знаю.　

— Выбирайте. — Кауфман смотрел жестко. — Моя помощь или попечительство Блекера.　

— Надо послать Ольгу на рынок. — Было похоже, что Шура приняла решение.　

— Продуктов у меня достаточно, — сказал Кауфман.　

— Нет, — возразила Шура, — мне необходимо кое-что из мелких вещей. Впрочем… у меня ведь нет ни копейки денег. Хозяйка еще не вернула мне долг.　

Кауфман отреагировал тотчас:　

— Здесь мне трудно помочь вам… О какой сумме идет речь?　

— Что вы! Что вы! — стала отказываться Шура. — С моей стороны это было бы слишком! Я одолжу у Григория. Он много разъезжает, бывает в наших местах, и я наверняка смогу возвратить ему, едва оформлю наследство. Вы знаете! — добавила она возбужденно. — У меня тоже есть идея! Давайте пригласим его с нами!　

— С нами? — Кауфман немало удивился, но, прикинув все «за» и «против», согласился. Мысль Анны ему понравилась. — Вы думаете, он согласится? Впрочем…　

Ольге дали массу поручений. Во-первых, она должна была разыскать Григория, взять у него денег и попросить его срочно явиться к Кауфману. Самой же ей надлежало отправиться в лавку на рынок и купить там кое-какие туалетные принадлежности. Времени оставалось в обрез, но девушке везло — она нашла Григория на месте, перебросилась с ним лишь двумя словами, тут же получила от него несколько сот марок, а на рынке сверток с необходимыми покупками уже ждал ее в лавке, и Вальтер удовлетворился лишь утвердительным кивком головы спешащей покупательницы и ее странными для непосвященных, окажись таковые поблизости, фразами:　

— Борисов. Выезжают сейчас же. Кауфман проследует дальше, а мы с Шурой и Григорием остановимся в Борисове. Маршрут генерала еще не выяснен.　

Григорий уже стучался в дверь квартиры Кауфмана.　

— Вы звали меня? Готов служить, чем могу.　

— Мы хотим пригласить вас на загородную прогулку. — Кауфман улыбался. — Мне кажется, это предложение должно понравиться вам. Вчера шла речь о некоем вашем покровителе. Так вот — не исключено, что вы встретитесь с ним там, куда мы едем.　

— Это действительно предложение? — спросил Григорий. — Или требование, которому я должен подчиниться?　

— Хм! — усмехнулся Кауфман. — Вы догадливы. А впрочем, решайте сами, как вам будет удобнее, но, пожалуйста, ответьте утвердительно.　

— Я должен собраться, — в растерянности сказал Григорий. — Это возможно?　

— Мы заедем за вашими вещами по дороге. — Кауфман смотрел иронично. — К сожалению, у вас не остается времени повидаться с Блекером.　

Григорий «смутился» и поспешил перевести разговор:　

— Мы поедем вдвоем?　

— Наше общество украсит пани Анна. — Кауфман церемонно поклонился Шуре. — А вам придется взять на себя расходы, которые очаровательная Анна обещает компенсировать при первом удобном случае.　

— Сочту за честь. — В голосе Григория прозвучали холодные нотки.　

— Если вы беспокоитесь… — начала было Шура, но Григорий перебил ее:　

— Нет, нет! Я беспокоюсь совершенно о другом. — Он посмотрел на Кауфмана, словно хотел сказать: «Ты недооцениваешь моих отношений с покровителем».　

Кауфман тоже ответил ему немым, красноречивым взглядом: «Ладно, там разберемся».　

Вернулась Оля, и ровно через час легковая машина, сопровождаемая грузовиком с солдатами, выехала из　Молодечно. Возле шофера сидел Кауфман, сзади расположились Григорий и Шура. Оле доли место в кабине грузовика.　

Долго ехали молча. Потом все более мрачневший Григорий сказал Кауфману:　

— Вы недооцениваете Блекера.　

— Почему вы так считаете? — быстро, с усмешкой спросил Кауфман　

— Я назвал ему имя моего знакомого. Он наверняка знает, куда поехали вы. Уверен, что он догонит нас.　

— Логично, — согласился Кауфман. — Все было бы именно так, если бы я не застраховался от этого. Мы продолжим эту тему, но сначала два вопроса к вам. Зачем вы сообщили Блекеру имя вашего знакомого?　

— Я понял, что должен опасаться вашего предвзятого отношения ко мне, — откровенно отвечал Григорий. — И решил, что Блекер сможет при случае защитить меня. В ответ я пообещал ему поделиться покровительством моего знакомого.　

— Логично. — Кауфман кивнул, обдумывая ответ. — А с чего вы решили, что Блекер станет догонять нас?　

— Э-э… — Григорий вдруг стал прежним веселым человеком. — Конечно, он сделает это не только ради меня. Мне кажется, у него есть личные причины для этого.　

— Так, так, — Кауфман пришел к какому-то выводу. — Что ж, резонно. Тогда позвольте, и я отвечу вам откровенностью на откровенность. Информации Блекера хватит лишь на то, чтобы искать вас в Борисове. А я отвезу несколько в сторону. Куда — знаю только я. Блекер не найдет нас. Если он действительно оправится вдогонку, этот «настоящий мужчина»! — Последнее замечание было явно адресовано Шуре. Затем Кауфман снова повернулся к Григорию. — Не продолжить ли нам откровенничать? Вы не назовете и мне имя вашего знакомого?　

— Вы можете узнать его у Блекера, — в свою очередь съязвил Григорий.　

— Вообще-то у меня есть иные способы узнать у вас, — отчеканил Кауфман, и в голосе его просквозила угроза.　

— Перестаньте! — небрежно отмахнулся Григорий. — Вы не станете рисковать из-за двух-трех дней. Но учтите: охрану, которую вы поставите возле меня, вскоре снимут… И. уж поверьте, я не стану скрывать, по чьей милости терпел неудобства в эти дни.　

— Надеюсь, что распоряжение человека, на которого вы намекаете, уже ждет нас там, куда мы едем, — не　отступал Кауфман. — Я послал предварительный запрос.　

— Это было бы прекрасно, — весело сказал Григорий, — но это не так.　

— Почему? — Кауфман заметно смутился.　

— Потому что… если бы вы имели возможность… или право… на такой запрос… то ответ на него вы получили бы еще в Молодечно. Я рассуждаю логично?　

Кауфман не ответил, отвернулся к окну.　

В Борисов приехали засветло, и пока Кауфман заходил в местную комендатуру, Шура и Григорий вышли из машины поразмяться. Переброситься даже несколькими фразами долго не удавалось — возле них постоянно маячил высокорослый молодой жандарм. А поговорить было необходимо. События развивались столь стремительно, что ни о какой поддержке в самом Борисове речи быть не могло — информация просто еще не успела поступить к местным подпольщикам, и создавалась ситуация, при которой группа, явившись сюда завтра утром, потеряла бы след своих разведчиков. И Шура, и Григорий понимали, что надо как можно скорее найти выход и оставить в Борисове какие-то метки для Шалвы и товарищей — иначе, даже выясни они до утра маршрут Полдига, никто бы не смог воспользоваться столь ценными данными.　

Внешне безразлично поглядывая друг на друга, Шура и Григорий искали возможности поговорить. Они прошли вдоль улицы и остановились возле маленького кафе, за стойкой которого виднелись дорогие напитки. Григорий толкнул дверь, приглашая Шуру. Заказал себе коньяк и сухое вино для девушки, повел ее к столику в углу. Молодой жандарм тоже вошел было в кафе, но, потоптавшись, смущенный вопросительным взглядом хозяина, ретировался к порогу.　

На лице Григория светилась широкая улыбка застольного собеседника, издали можно было подумать, что он говорит какие-то пустяки, а на самом деле их разговор протекал так. Григорий спросил:　

— Что будем делать?　

Теперь улыбалась Шура — издали казалось, что она невинно кокетничает.　

— Кто-то из нас должен остаться здесь.　

— Кауфман не допустит этого, — сказал Григорий. — Надо остаться всем. Сыграй недомогание. Мигрень или еще что-нибудь…　

— А если он станет настаивать?　

— Устрой истерику.　

Кауфман уже стоил у дверей кафе и что-то сердито выговаривал молодому жандарму. Затем он быстро подошел к столику:　

— Развлекаетесь?　

— Пытаюсь вылечить пани Анну, — ответил Григорий.　

— В чем дело? — спросил Кауфман.　

Шура болезненно поморщилась:　

— Совершенно не переношу езду в машинах, укачивает до обморока. В Молодечно я предпочла нанять какую-то грязную телегу, лишь бы не пользоваться машиной. Смертельно болит голова. Мне очень плохо.　

— Вы думаете, вино поможет вам? — криво усмехнулся Кауфман.　

— А что же делать! — В голосе Шуры прозвучали истерические ноты. — Я ничего не хочу больше! Я хочу домой! Мне ничего не надо! Мне очень плохо!　

— Успокойтесь, пожалуйста. — Кауфману не хотелось скандала. — Мы заедем в госпиталь, и вам помогут там.　

— Как угодно, только не «заедем»! — капризничала Шура. — Пешком — хоть на край света. Только не на машине. Мне нужно полежать.　

— Сказывается баронское происхождение, — грустно заметил Григорий. — Кажется, Блекер все-таки догонит нас.　

— Не надейтесь, — ответил Кауфман. — Этот «настоящий мужчина» будет здесь не раньше завтрашнего обеда. В ночь он не поедет — панически боится партизан.　

— А вы не боитесь их? — спросил Григорий, стремясь задеть заносчивого вояку.　

— Меру надо знать во всем, даже в страхе. — Кауфман вновь обернулся к Шуре. — Вам не лучше? Пойдемте к врачу, это недалеко.　

Поднявшись, Шура попросила:　

— Позовите Ольгу.　

Кауфман взглядом переадресовал эту просьбу Григорию, и Григорий заспешил к машинам.　

— Вас просит пани, — сказал он Оле, а возвращаясь рядом с ней, продолжал: — Останемся здесь до утра. Шалва и ребята за ночь доберутся. Дай Шуре повод устроить истерику. Какой-нибудь неловкостью… ну, словом, придумай что-нибудь.　

Они догнали Кауфмана и Шуру у госпиталя, прошли в приемный покой, где Шура попросила:

— Оставьте меня, бога ради, на минуту с Ольгой.　

Кауфман пошел за врачом, а Григорий сел в коридоре.　

Вскоре из приемного покоя послышались истеричные　крики:　

— Дура! Дура! — и вслед за этим раздались звуки пощечин.　

Врач прильнул к двери, постоял, вслушиваясь, и　сказал:　

— По-моему, не следует торопиться заходить туда. Женская истерика не управляема. Побить служанку — едва ли не лучшее средство от нее.　

— Я очень тороплюсь, — жестко напомнил Кауфман. — У меня нет времени пережидать женские капризы.　

Врач пожал плечами, вошел в приемный покой. Теперь оттуда слышались рыдания двух женщин и мягкий голос врача. Эскулап вскоре вышел:　

— Если вы торопитесь, советую вам ехать без нее. Она неконтактна. На ноги ее поставят два-три часа сна. — Врач вопросительно посмотрел на Кауфмана. — Либо — не медицинские, ваши методы.　

— К сожалению, в данном случае это исключено, — цинично бросил Кауфман, кивком подозвал Григория и энергично зашагал к выходным дверям.　

— Она должна быть готова к рассвету, — добавил он уже на ходу,　

— В кафе? — спросил Григорий на улице.　

— Не откажусь, — сухо согласился Кауфман. — Но сначала надо распорядиться о номере в гостинице.　

— О номере? А я буду спать на улице?　

— Мы будем спать в одном номере! — Казалось, что Кауфман сам недалек от истерики.　

Но в кафе он помягчел, заговорил почти дружески:　

— Дернул же меня черт ввязаться в эту историю! Захотелось оживить душу нежными чувствами. Признаться, она зачерствела у меня от этого моря крови. Ну и нечего было клевать на эту приманку! Мое дело сейчас — убивать, убивать и убивать! Какие тут, к черту, нежные чувства! Убивать без разбору! Я бы и вас убил. И, может быть, еще убью. А перед смертью вы мне скажете, где зарыли свой мешок с золотом, и я раскопаю его. У вас только один шанс остаться в живых — доказать, что вы действительно знакомы с Полдигом. Видите, я сам называю человека, на которого вы намекали. Но я спокоен сейчас. Я могу говорить вам все, что угодно. Эту ночь мы будем спать в одной комнате, и если к утру вы не подтвердите факта своего знакомства с Полдигом, то я убью вас. А Полдиг, даже если он ваш покровитель, никогда не узнает, кто и где вас убил.　

«Дружеским» тон таких откровений мог бы напугать многих, но не Григория. Григорий, поднимая рюмку, улыбался:　

— Э-э… Бросьте! Не убьете вы меня до приезда Полдига. Потому что прекрасно знаете, что Блекер расскажет, где и кто от меня избавился. Кстати, обращаю ваше внимание на то, что я не называл имени своего знакомого и не подтверждал, что его зовут Полдиг.　

— Вы подозрительно логичны. — Кауфман поморщился. — Именно поэтому я почти уверен, что вы все время лжете. Но никак не могу поймать вас.　

— И не поймаете, — улыбнулся Григорий. — Так что до моего мешка с золотом вам не добраться.　

— А мешок все-таки существует?　

— Как вам сказать? Я действительно очень богатый человек. Но не терзайтесь этим. Мое богатство не по зубам вам. Вы бы никогда не сумели им воспользоваться.　

— Это уже загадки, — сказал Кауфман. — Мистика, туман…　

— Вот в этом мое преимущество, — улыбнулся Григорий. — В том, что вы совершенно ясны мне, а я вам совершенно не ясен.　

— Интересно, — Кауфман повертел в руках рюмку. — Чем же я вам ясен?　

— Вашим «убивать, убивать и убивать».　

— Презираете? Моими руками получаете возможность набивать свой мешок и презираете?! Благодаря покровителям ушли от черной работы и презираете тех, кто занят ей?!　

— Перестаньте, — спокойно возразил Григорий, — вы ничего не поняли и вряд ли когда-нибудь поймете.　

— Послушайте, вы! — У Кауфмана взбухли желваки на скулах. — Вы понимаете, что идете сейчас по лезвию ножа?　

— В моей профессии к этому не привыкать, — с достоинством ответил Григорий.　

— Чем вы кичитесь? Спекуляцией? Умением подбирать деньги, когда мы убьем?! — Кауфман почти кричал.　

— Еще по рюмке? — мягко улыбнувшись, чтобы остудить пыл фашиста, предложил Григорий.　

— Вы знаете, — внезапно переменившись, опять спокойно, по-дружески, заговорил Кауфман. — Я бы бросил　эту бабу здесь. Пусть она достается Блекеру! Но вас я не могу бросить. Мы слишком далеко зашли с вами, наш спор надо разрешить. Пусть я проиграю его, но я дойду в нем до конца, и я узнаю истину, чего бы мне это ни стоило. Мне кажется, что хоть и мизерный, но какой-то шанс у меня есть.　

— Давайте так и поступим, — предложил Григорий. — Оставим Анну здесь, а сами поедем навстречу… ну, допустим, этому Полдигу.　

— Прекрасно, мой смелый противник! — усмехнулся Кауфман. — Я сворачиваю в сторону от своей цели, привожу вас к Полдигу, а там вы заявляете, что вашего знакомого зовут… например, Геринг… и я лечу в тартарары по всем статьям. Неплохо придумано. За что вы так безжалостны ко мне?　

— Просто я устал, — вздохнул Григорий. — От вас устал. Я хочу поскорее закончить эту дурацкую историю. Или давайте дождемся здесь Блекера, и он ответит на интересующие вас вопросы.　

— Почему вы не хотите отвечать на них сами?　

— Потому что вы не верите мне, — снова вздохнул Григорий. — Зачем бессмысленно тратить слова? Бессмысленно можно тратить только деньги.　

— Если они есть, — стремясь попасть в тон, усмехнулся Кауфман.　

— А знаете! — Григорий оживился. — Хотите, я куплю у вас ваше доверие ко мне. Триста тысяч марок устроили бы вас?　

— Вы возите с собой такие деньги?　

— Я не какой-то там купец, а коммерсант. Вы понимаете, что это такое?　

— Не продолжайте, — перебил Кауфман. — Дальше я уже не верю. Кстати, не надейтесь на Блекера. Во-первых, вряд ли он влюблен и потерял голову настолько, что приедет даже сюда. А во-вторых, дальнейшего маршрута он не знает.　

Из гостиницы Кауфман позвонил в госпиталь и получил неутешительные сведения от врача.　

— Дело обстоит гораздо серьезнее, — сказал тот. — Сильное переутомление. Нервное перевозбуждение. Если вы хорошо относитесь к этой девушке, ей следует полежать несколько дней под моим наблюдением.　

— Новые неприятности? — встретил Григорий помрачневшего Кауфмана.　

— Да, я и виноват в них сам, — ответил жандарм.　

— Что-то с Анной?　

— С ней, побери ее черт!　

— Не следует ли нам самим посмотреть на нее? — предложил Григорий. — Врачи порой преувеличивают опасность.　

— Пожалуй, — согласился Кауфман.　

К госпиталю они шли уже в темноте. Улицы были пусты, только редкие патрули попадались навстречу, вышагивая вдоль ветхих домов городка, побелка на которых давно не обновлялась, отчего на каждом из них лежал какой-то грустный узор, по-особенному проявлявшийся в лунном свете.　

В госпитале визитеров встретила прикорнувшая в коридоре Оля.　

— Пани Анна спит.　

— Я хочу взглянуть на нее, — сказал Кауфман и решительно открыл дверь приемного покоя.　

Именно в это мгновение Григорий передал Оле скомканный листок бумаги.　

Шура спала, вздрагивая во сне. Кауфман несколько секунд вглядывался в ее лицо, потом круто повернулся и пошел из комнаты. На улице он сказал Григорию:　

— Думаете, меня не хватило бы отправить ее сейчас же в гестапо? Знаете, почему я не делаю этого? Вовсе не потому, что уверен в ее полной лояльности. В гестапо могут и святого превратить в грешника. Но у меня есть некоторые счеты с Блекером, и эта девушка еще понадобится мне. А что касается моего минутного увлечения и прочих нежных чувств, то, уверяю вас, от них и следа уже не осталось. Мы выедем на рассвете, — вяло добавил он. — Как бы плохо она себя ни чувствовала. Плакать ей придется перед одним из моих солдат.　

— Вы пересадите ее в грузовую машину? — обеспокоенно спросил Григорий.　

— Скорее всего. А остатки чувств удовлетворю со служанкой. — Кауфман коротко посмеялся.　

Ночью Григорий несколько раз убеждался, что его странный охранник не спит. Тот ворочался, бормотал проклятия, тяжело вздыхал. Однако, как только забрезжил рассвет, Григорий предпочел «проснуться» первым.　

— Герр Кауфман! Герр Кауфман! — стал звать он.　

— Что вы кричите? — Кауфман сел на своей кровати. — Который час?　

— Шестой.　

— Черт побери! — выругался жандарм. — Совершенно　не выспался. Такое впечатление, что на мне всю ночь возили воду. Вы уже умывались?　

— Нет.

— Пятнадцать минут на сборы. — Кауфман стал одеваться. Он становился все бодрее и энергичнее, даже повеселел, объяснял свое вчерашнее настроение лишней рюмкой коньяка, посматривал на Григория довольно добродушно. Однако в госпитале, куда они подъехали уже на машине, его поджидал сюрприз.　

Растерянный врач сообщил:　

— Ваша знакомая исчезла. Вместе со служанкой.　

Усилием воли Кауфман постарался остаться спокойным, лишь слышно было, как хрустнули пальцы, сжатые в кулак.　

— Вы понимаете, что вы говорите?　

— Вполне. Насколько я помню, приказа об охране не было, — уточнил врач.　

— Вот так, — сказал Кауфман Григорию. — Наша ситуация осложняется. Особенно ваша.　

Григорий стоял, казалось, удивленный не меньше гестаповца.　

— Что все это значит?　

— Это значит, что нам с вами придется провести короткое совещание. — Кауфман жестом пригласил Григория выйти из госпиталя. Уже на крыльце спросил: — У вас есть какие-нибудь предположения?　

— Блекер приехал ночью и ночью же увез ее.　

— Вчера вы назвали меня умным человеком, — Кауфман усмехнулся. — Сегодня я говорю, что вы — дурак. Других предположений нет?　

— Нет, — растерянно ответил Григорий.　

— А что это вы волнуетесь? — подозрительно спросил Кауфман. — Есть причина?　

— Вы сами говорите, что моя ситуация осложнилась. — Григорий пожевал губами. — Черт вас знает, что вам теперь придет в голову.　

— Уже пришло, — сказал Кауфман. — Местная жандармерия займется поиском Анны. А вы останетесь здесь.　

— В тюрьме? — испуганно спросил Григорий.　

— Ладно уж, — усмехнулся Кауфман. — Останетесь в номере, но с моим человеком. На улицу вы сможете выйти… либо дождавшись моего возвращения, либо дождавшись Полдига… Или — Блекера, который, как я думаю, вряд ли рискнет догонять свою улетевшую птичку.　

— Когда должен прибыть Полдиг? — Григорий был　немало «возбужден».　

— Завтра к вечеру. Я вернусь через два дня. К этому времени многое прояснится, и мы сможем поговорить о цене моего доверия к вам.　

— Где Полдиг сейчас? — Григорий никак не мог справиться с «волнением».　

— Не сходите с ума, приятель! — Кауфман криво улыбнулся.　

— Я умоляю вас! — Григорий схватил Кауфмана за рукав. — Мои нервы не выдержат. Где Полдиг сейчас?　

Кауфман освободил руку, манерно откозырял Григорию:　

— Надеюсь, без меня вы не будете скучать. Все, что захотите, вам подадут в номер.　

После отъезда Кауфмана конвоиром Григория остался тот же высокорослый молодой жандарм. Он, не раздеваясь, разлегся на кровати, молчал, лишь изредка взглядывал на Григория, но всем своим видом показывал, что любые попытки отклониться от предписанного регламента будут пресечены.　

Григорий смотрел за окно, из которого были видны здания комендатуры и жандармерии. Когда из подъехавшей машины выскочил Блекер, он удивился: одно дело было дразнить этим Кауфмана, другое — убедиться в том, что Гердт действительно отправился вдогонку. Было понятно, что Блекера гнало нечто большее, чем ревность. Но — что?　

— Вы знаете господина Блекера? — обратился Григорий к молодому жандарму.　

Тот, услышав знакомое имя «Блекер», но не понимая русского языка, смотрел на Григория с подозрением.　

— Там Блекер! Там! — Григорий показывал пальцем в окно.　

Жандарм нехотя поднялся, подошел к окну, но Блекер уже скрылся в здании жандармерии, и подозрение увеличилось во взгляде жандарма.　

— Блекер! — толмачил ему Григорий. — Комендатура! Жандармерия!　

На счастье, Блекер уже вышел на крыльцо, и жандарм увидел его. Григорий стал открывать окно и, как только створки отворились, крикнул:　

— Господин Блекер!　

Через минуту Блекер был в номере. Он тут же властно выгнал конвоира, спросил:　

— В чем дело?　

— Господин Кауфман оставил меня дожидаться его возвращения, — ответил Григорий. — Ои угрозами заставил меня поехать с ним и с Анной…　

— Где Анна? — перебил Блекер. — Когда и как она сбежала?　

— Никуда она не сбежала. — Григорий устало опустился на стул, вытер со лба пот.　

— Как — не сбежала?!　

— Так. Не сбежала. Я не знаю, зачем Кауфману понадобилась эта инсценировка. — Григорий вздохнул. — Он вместе с Анной поехал навстречу Полдигу.　

— Бог мой! — Блекер на мгновение закрыл глаза. — Она никакая не баронесса! Она неизвестно кто! Пришел ответ на запрос Кауфмана. Она — партизанка!　

Похоже было, что у Григория отнялся язык. Он смотрел на Блекера, бессмысленно выпучив глаза и не произнося ни слова.　

— Что вы на меня смотрите? — не выдержал Блекер. — 　Какого дьявола?　

— Зачем мне знакомства с партизанами? — глупо улыбаясь, спросил Григорий. — Генерал не похвалит меня за это. Я думаю, ему это не придется по вкусу.　

Блекера занимало другое.　

— Когда они выехали? Можете вы отвечать? Или от страха у вас отнялся язык?　

— В семь утра. Но маршрут знает только Кауфман.　

— Глупости! — сказал Блекер. — Местная жандармерия тоже знает маршрут. Мы попробуем догнать их. И вы, кстати, поедете со мной! Ясно?　

— Делайте, что хотите. — Григорий качал головой. — Мне все равно. — Вдруг он забеспокоился: — Я не могу показаться генералу в таком виде.　

— Что это значит? — не понял Блекер. — В каком таком виде?　

— Не знаю, как объяснить вам… Я должен быть в хорошей форме. Этого требуют наши отношения.　

— Короче! Конкретнее! — потребовал Блекер, заметно теряя терпение.　

— Я должен быть выбрит, выглажен. Я не могу заставить его недоумевать. Иначе мне придется жаловаться… А тут вы…　

— Ваш туалет отнимет слишком много дорогого времени. Мы наверняка не догоним Кауфмана. — Блекер не знал, как себя вести, как поступить.　

— Хорошо, — согласился Григорий. — Давайте сперва догоним. Но… где и когда мы встретим генерала? Может быть, я смогу привести себя в порядок по дороге?　

Блекер задумался. Потом позвал:　

— Пошли!　

На улице он распорядился:　

— Подождите меня в машине, — а сам снова направился в жандармерию. Выйдя оттуда, он сел рядом с Григорием на шоферское место, некоторое время молчал.　

— Что вы решили? — спросил Григорий.　

— Генерал завтра утром выедет из Лепеля. Мы можем дождаться его в Бегомле. Там к вашим услугам будут парикмахерская, баня и прачечная. Устраивает?　

— Вполне.　

— Но до Бегомля мы должны догнать Кауфмана. То есть, скорее всего, мы застанем его там. Я не думаю, что он решится двигаться дальше. — Блекер снова помолчал и вдруг спросил: — Зачем ему понадобился Полдиг? Что он опять задумал?　

— Простите, Гердт, — ответил Григорий, — я только теперь начинаю сопоставлять некоторые факты. По-моему, он давно знает, кто такая Анна. И вот везет личный подарок генералу. Вчера он сам поместил Анну в госпиталь, потом вечером вывез ее оттуда, а утром, как ни в чем не бывало, удивлялся ее «побегу». Постарался избавиться от меня, когда убедился, что я действительно знаком с Полдигом.　

— Логика? — спросил Блекер. — В чем здесь логика?　

— Ну как же! — объяснил Григорий. — В моем присутствии часть благодарности Полдига досталась бы мне. А так он один и герой и… Я только не понимаю, зачем вам-то понадобилось догонять его?　

Блекер усмехнулся:　

— Сами ведь беспокоитесь своим знакомством с партизанкой. А вам не приходит в голову, что я был первым, кто оказал ей помощь? Я, и никто другой, черт побери.　

— Понятно, — кивнул Григорий.　

Блекер позвал в машину двух солдат-автоматчиков и уже вставил ключ зажигания, когда Григорий попросил:　

— Еще полминуты. Они не задержат нас. Я возьму что-нибудь в кафе, вдруг по дороге захочется перекусить. Я мигом.　

Блекер поморщился, но не возразил, смертельно уставший от бурно развивающихся событий.　

Григорий сначала шел к кафе быстрым шагом, потом несколько замедлил его, осмотрелся по сторонам. Его внимание привлек человек с ящиком стекольщика, присевший отдохнуть. Вблизи Григорий узнал в нем Сергея Лутковского и поскорее прошел мимо. В кафе он выбрал несколько бутылок и, пока хозяин упаковывал их, быстро написал что-то на обрывке салфетки. В это время Лутковский вошел в кафе.　

— Чего надо? — тут же заорал на него хозяин, брезгливо косясь на потрепанную одежду стекольщика.　

— Битых стекол нет? — просяще отвечал Лутковский. — Могу заменить.　

— Пошел, пошел! Нету!　

— Эй! — крикнул стекольщика Григорий. — Нож не продашь?　

— Почему не продать? — засуетился Сергей. — Это можно. Вам какой угодно? Для чего?　

— Да вот бутылки открывать.　

— Это значит со штопорчиком? — Лутковский торопливо шарил по карманам. — Найдем.　

Уже выходя, Григорий принял из рук Лутковского какой-то твердый предмет, а ему сунул несколько марок, среди которых лежал и обрывок салфетки. На улице он мельком глянул на предмет, оказавшийся обломком точильного камня, и, осторожно сунув его в карман, направился к машине.　

Черный «оппель» мчался по проселочным дорогам. За рулем сидел Блекер, рядом с ним— Григорий, а сзади с автоматами в руках расположились солдаты. По обеим сторонам дороги навстречу машине бежал редкий лес, и Григорий подумал, что группе будет трудно добраться до Бегомля. Он сейчас все время думал о товарищах и, хотя был уверен в них, просчитывал в уме километры, делил их на ночные часы — хотел убедить себя, что группа не опоздает к нужному времени. Свои ближайшие действия он уже не обдумывал, они были в основном решены еще утром, в Борисове.　

На некоторое время Григория отвлек Кауфман — опять возникло опасение, что по какой-нибудь причине он вернется в Борисов раньше срока и двинется вслед за ними, но это тоже было заботой группы прикрытия, и Григорий вновь стал думать о товарищах.　

В Бегомле после короткого визита в жандармерию Блекер вышел с тем же выражением на лице, какое было у него, когда он появился в номере гостиницы.　

— Их здесь не было, — почти шепотом сообщил он　

— Как?! — Григорий «не верил». — Не может быть! Куда же они делись?　

— Тише! — зашептал Блекер. — Не кричите. Здесь никто не должен знать о цели нашего визита.　

— Они не могли поехать другой дорогой? — поинтересовался Григорий.　

— Я думаю как раз об этом, — отвечал Блекер, — у него дела в Полоцке, и он мог проехать сначала туда.　

— Когда ожидается генерал? — Григорий «волновался».　

— Завтра к двум часам.　

— Кауфман не успеет сделать такой крюк, — сказал Григорий, а сам уже делил утренние часы на километры, прикидывая, где и когда будет кортеж Полдига.　

— Может успеть, у него хорошая машина, — возразил Блекер и тут же спросил: — Вы уверены, что генерал будет рад вам?　

— Конечно, не так, как родному сыну, — усмехнулся Григорий. — Но у меня есть что сообщить ему. И это поднимет настроение генерала.　

Блекер смотрел на Григория одновременно с завистью, неприязнью и… подозрением.　

— Только не ведите себя, как Кауфман, — добавил Григорий. — Мне надоело оправдываться. Это не так весело, как утомительно.　

— От процента моей веры вам, — сказал Блекер, — зависят наши с вами дальнейшие действия. Кстати, вы хотели привести себя в порядок. Можете воспользоваться.　

— Не до этого, — досадливо отмахнулся Григорий. — Успею завтра. О каких таких действиях вы говорите? Поясните, пожалуйста.　

— Ждать здесь… Возвращаться в Борисов… Принять　какое-то другое решение…　

— Ничего не стану вам советовать, — сказал Григорий, — чтобы не увеличивать вашу подозрительность. Но я могу дать вам некоторые гарантии, что встреча с Полдигом в моем присутствии пройдет для вас благополучно.　

— Какие гарантии? — быстро, с надеждой спросил Блекер, увидев для себя выгодный шанс.　

— Посмотрите внимательно мои документы. — Григорий протянул жандарму бумаги. Тот долго листал их и, судя по всему, не понял, что в них может служить гарантией.　

— Странно, что мне приходится объяснять вам это, — продолжал Григорий. — Вы только что видели, что эти документы дают мне право перемещения по всему району. Выданы в Минске. И если учесть, что в этом районе происходит нечто секретное, то… То, конечно же, документы выданы мне не без вмешательства Полдига. Логично? Логично, как любит говорить ваш друг Кауфман.　

Блекер вновь, теперь уже более внимательно, стал рассматривать бумаги. Всего лишь одно мгновение могло резко изменить дальнейшие действия Григория, и он уже косился на захваченные из кафе и валявшиеся на полу машины бутылки, прикидывая — успеет ли дотянуться до одной из них раньше, чем автоматчики по приказу Блекера выскочат из кабины и откроют огонь.　

Сейчас они с Блекером стояли возле «оппеля», но шансов уйти у Григория не было, так что он нацеливал себя только на одно — постараться при необходимости убрать Блекера как источник информации.　

Но Блекер удовлетворился осмотром бумаг, вернул их Григорию, смущенно улыбнулся:　

— Похоже, вы правы. В таком случае мы остаемся и ждем генерала. В комендатуре я скажу, что у нас особые полномочия. А генерала вы предупредите, что сами попросили меня сопровождать вас. Согласны?　

— С удовольствием! — облегченно вздохнув и быстро приходя в прекрасное расположение духа, ответил Григорий.

7. НЕОБЫЧНЫЙ РЕКВИЗИТ

Двое суток почти непрерывно группа находилась в пути. После первого известия, полученного в Молодечно от Оли, Шалва Циклаури, Миша Мдивани, Яша Березко, Сергей Лутковский и Николай Васильевич оседлали добытых лесничим лошадей и где рысью, где шагом, а где с поводом в руках пробирались в Борисов. Здесь к ним присоединились Шура и Оля, а Лутковский получил очередную информацию от Григория. Практически не отдохнув, группа двинулась на Бегомль. Лошадей пришлось оставить — местность требовала тщательной маскировки.　

Во время переходов бойцы отмечали оживленное движение на дорогах. Сбывалось предположение руководства бригады — для борьбы с партизанами гитлеровцы пошли на крайние меры и сняли с фронта несколько своих частей. При таком сосредоточении войск в районе генерал, конечно же, мог позволить себе экспедиционную поездку, полагая, что его безопасность гарантирована, что партизаны не решатся появиться в радиусе десятков, а то и сотен километров.　

Само по себе это соображение еще не давало надежд на успех операции — ведь генерал не поедет без охраны, которая по силам, несомненно, будет превосходить силы группы. Однако решение этих и других вопросов было еще впереди, а пока что на исходе ночи группа подошла к Бегомлю.　

В поселке стоял сильный гитлеровский гарнизон, и появляться там — значило необоснованно рисковать. В то же время группе необходимо было по возможности скорее установить связь с Григорием. С самого рассвета в ближайшем к поселку лесу куковала кукушка. Шалва был уверен, что Григории слышит «кукушку» и ищет возможность ответить ей. Но дефицит времени требовал более решительных действии. И тогда на дороге к поселку появилась оборванная нищенка. Даже Шалва ахнул, увидев Шуру, переодевшуюся перед тем, как отправить ее в очередной опасный путь.　

Нищенка, бессвязно напевая что-то, вошла в поселок, побрела по улицам. Немцы брезгливо отворачивались от нее. Но один полицай, грубо окрикнув, потребовал документы. Нищенка долго рылась в складках одежды, достала засаленный аусвайс и еще какую-то бумажку, оказавшуюся справкой из полоцкого госпиталя, которая удостоверяла умственную неполноценность девушки.　

— Бродяжничать нельзя! — внятно, словно ребенка, стал наставлять нищенку полицай. — Понятно тебе? Будешь бродяжничать, буду паф-паф! Понятно?　

Нищенка жалко закивала, заулыбалась сквозь слезы. Полицай сплюнул, спросил:　

— Тебе чего здесь надо?　

— Тетеньку ищу… тетеньку родненькую, — запричитала нищенка. — Дяденьки сказали — в Бегомлю пошла… тетенька родная…　

Полицай еще раз сплюнул, кажется, уже не чая, как отвязаться от убогой.　

Григорий случайно видел эту сцену из окна парикмахерской. Он несколько раз отворачивался, но что-то все время заставляло его возвращаться к нищенке. Потом, уже выйдя из парикмахерской, он вновь увидел ее сидящей на бревне у забора, которым была обнесена столовая.　

Кукушка уже не куковала, но интуиция подсказывала Григорию, что нищенка и кукушка звенья одной цепи. Он медленно пошел вдоль забора, зажав в руке бумажку с заготовленным донесением. И только в шагах в трех, внимательно посмотрев в глаза нищенке, Григорий с изумлением узнал Шуру.　

Так Шалва получил очередную информацию от Григория, в которой сообщалось, что до появления кортежа Полдига в окрестностях Бегомля оставалось чуть больше шести часов. Группа тут же стала удаляться от поселка в направлении Лепеля.　

Сейчас Шалву беспокоило несколько вопросов одновременно, в том числе и то — сумеет ли присоединиться к ним Григорий. Группа уже выбрала место на дороге и принялась подготавливать еще одну «запланированную случайность». Прямая засада и неизбежный открытый бой с охраной генерала были бы безумным риском, связанным с гибелью людей и верным провалом операции. Рассчитывать на успех можно было лишь при одном условии — остановка кортежа и хотя бы минимальное рассредоточение охраны. Было решено запланировать случайную остановку машин, и для этого по плану требовался необычный «реквизит» — корова.　

Николай Васильевич знал окрестные леса, знал также, что у местного лесничего, продавшегося врагам, имеется небольшое стадо. Он знал, где нужно искать это стадо, и отправился на задание один. Вернулся он вскоре, ведя за собой на веревке хорошо упитанную бурую корову. Лутковский уже вынул наган с глушителем, намереваясь привести в исполнение начальный план, но Николай Васильевич остановил его:　

— У меня есть кое-какая поправка к плану. Зачем губить животину? Я тут по дороге додумался… Трава у нас растет… вроде белены. Дурной травой ее называют. Нарвал я ее по дороге. Сейчас мы буренку накормим, она у нас пьяней вина будет.　

Корова жевала траву — охапка за охапкой. Неожиданно передние ноги ее подломились, она упала сначала на колени, потом на бок.　

— Ну вот, — сказал Николай Васильевич. — Теперь сутки будет, что твоя колода.　

Партизаны улыбнулись, а Миша Мдивани, повернувшись к Шуре, пошутил, указывая на животное:　

— Смотри, какая актриса. Не иначе, захотела на сцену.　

До появления генерала с его кортежем оставалось　около трех часов. Шалва думал о Григории, все время посматривая в сторону Бегомля.　

Григорий же в это время решал одну из последних задач своей операции. Блекер предоставил ему полную свободу, но Григорий, прекрасно зная, что все время находится в поле зрения людей Блекера, так что мнимая эта свобода ограничивалась центром поселка, не мог поступать опрометчиво, как бы ни торопился. Дело было даже не в том, что времени на побег оставалось все меньше. Бежать можно и нужно было только так, чтобы Блекер не успел спохватиться. Попытка напоить жандарма ни к чему не привела, а иных возможностей Григорий пока что не видел.　

Он бесцельно шатался по центру, приставал к людям с вопросами, где можно достать приличный костюм. И наконец, ему повезло. Какая-то женщина охотно подсказала:　

— А ты на Белый хутор сходи. Там недавно хозяин помер, богатющий мужик был! После него, поди, много костюмов осталось. А вы с ним вроде одного росточку.　

Григорий тут же нашел Блекера:　

— Помоги мне съездить на Белый хутор, там мне обещали костюм.　

— Вы собираетесь на свидание с генералом или с девушкой? — усмехнулся Блекер.　

— Не до шуток! — обиделся Григорий. — Я придаю большое значение внешнему виду. Насколько мне известно, генерал — тоже.　

— Мотоцикл вас устроит? — с подозрительностью спросил Блекер.　

— Если вы сядете за руль. Я не умею водить машин.　

— Ну что ж… время есть, пожалуй, съездим. — Блекер пошел к мотоциклу, приказал солдату сесть в коляску, а Григорию кивнул на заднее место, сам же взялся за руль.　

Они выехали из поселка. Дорога была неровная, и Григорий вскоре постучал Блекера по спине.　

— В чем дело? — спросил жандарм, останавливаясь.　

— Вы, кажется, решили угробить меня. Пусть солдат отдаст мне свою каску.　

Блекер усмехнулся, ни слова не говоря, стащил каску с головы солдата, протянул ее Григорию и снова, едва тронулись, до отказа повернул ручку газа.　

Григорий сжимал в руке обломок точильного камня. Когда поселок скрылся за лесом, боец точным ударом по темени оглушил сначала солдата, а затем намертво вцепился в глотку Блекеру.　

Мотоцикл, завиляв, завалился набок, его колеса какое-то время еще продолжали вращаться. Григорий держал Блекера мертвой хваткой, пока тело врага не обмякло.　

Боец оттащил вражеские трупы в лесок, поспешно забросал их хворостом и вернулся к мотоциклу. Подняв машину, он тотчас дал полный газ, стремясь поскорее покинуть место происшествия.　

Шум мотоцикла, идущего со стороны Бегомля, группа　услышала издалека.　

— Вот тебе новости! сказал Николай Васильевич — Встречать, что ли, едут?　

— Нет, — возразил Яша Березко. — Всего один мотоцикл. Так не встречают. Сейчас узнаем, что там за лихач.　

Многоопытный, но излишне горячий Лутковский вынул наган с глушителем.　

— Не торопись, — предупредил его Шалва. — Убери свою хлопушку. Еще успеется.　

Из-за поворота на бешеной скорости выскочила тяжелая машина с Григорием за рулем. Услышав кукушку, он нажал на тормоза и через мгновение попал в объятия товарищей.　

— Машину — в болото, — распорядился Шалва. — Быстро освободить дорогу.　

Лутковский с сожалением повел мотоцикл от опушки, приговаривая:　

— Такую технику губить, такую технику… Может, спрятать? Вдруг еще пригодится?　

Шалва вводил Григория в курс дела:　

— Шура, Оля, ты, Яша поведете добычу в бригаду. Я, Миша, Лутковский и Николай Васильевич остаемся для завершения операции. Поначалу прикроем ваш отход и постараемся увести преследование, если оно будет, в болото. Вы пойдете прямо, на десятом километре вас встретят.　

Кортеж с генералом состоял из двух машин — черного «вандерера», на переднем сиденье которого восседал сам высокий чин, а на заднем сиденье — еще три офицера, и грузовика, шедшего следом с полутора десятками солдат в кузове.　

Как только послышался приближающийся шум, шесть　пар сильных рук выволокли корову на середину дороги.　

Легковая машина затормозила метрах в тридцати от туши. Грузовик же подъехал к туше вплотную, и солдаты стали выпрыгивать из кузова, чтобы убрать неожиданное препятствие.　

Это и был тот самый момент, когда следовало действовать без промедления. По плану партизаны должны были в считанные секунды воспользоваться занятостью охраны и атаковать легковой автомобиль. Однако Шалва Циклаури не подавал сигнала к атаке. Бойцы напряженно следили за ним, а Шалва всматривался во что-то, несомненно заставившее его переменить решение.　

Шалва в бинокль видел, как генерал вылезает из машины и направляется в лес без провожатых. Намерения генерала были понятны — он уже на ходу приспускал ремень.　

Углубившись в лес достаточно, чтобы его не видели с дороги, высокий чин присел под деревом и был схвачен партизанами в самый неподходящий для него момент. Это было уже истинным везением, и бойцы воспользовались им для того, чтобы как можно дальше уйти от дороги.　

Беспорядочные выстрелы со стороны немцев раздались лишь через десять-двенадцать минут, а преследование было организовано и того позже, да и при всем желании не смогло бы оно сориентироваться по направлению, потому что противник был отвлечен сильным взрывом в лесу. Все есть на войне — и запланированные случайности, и везение, но, к сожалению, и без нелепых неожиданностей не обходится.　

Уже на подходе к заветному десятому километру группа нарвалась на трех пьяных полицаев, которых уничтожила почти мгновенно, но одним из ответных выстрелов был ранен Николай Васильевич. Оля перевязала ему плечо, а Григорий сказал Шалве:　

— Он пойдет в бригаду, а я останусь.　

— Нет, — вдруг возразил Яша Березко. — С тебя в этом деле уже хватит. Вместо него останусь я. — Он посмотрел на Мдивани и грустно улыбнулся.　

— Останется Яша, — решил Шалва.

8. ГАРАНТИИ К ИНФОРМАЦИИ

Перед Николаем Акимовичем Новиковым лежала карта района, на которой мы с Корабельниковым обозначили коридоры для передислокации партизанских соединений.

Члены райкома и командиры бригад напряженно ждали реакции секретаря. Новиков заговорил не сразу:　

— Михаил Сидорович, вы, конечно, прекрасно понимаете и ценность этих данных, и ту ответственность, которую мы принимаем на себя, считая, что они достоверны.　

— Естественно, — согласился я. — Данные абсолютно достоверны.　

— В любом другом случае, — продолжал секретарь, — я не стал бы задавать вам никаких дополнительных вопросов. Но сегодня речь идет не просто о выполнении приказа Центра. Речь идет о судьбе тысяч людей.　

— Если я правильно вас понял, — сказал я, — все-таки нужны гарантии достоверности полученной информации.　

— Гарантии? — Новиков задумался. — Ну что ж, пожалуй, это слово наиболее точно определяет то, что я хотел сказать вам. Эти гарантии нужны и мне, и сидящим здесь товарищам, отвечающим за судьбу бригад, и вам самому как одному из комбригов.　

— Это не так просто, — вслух сказал я, а сам тем временем написал на клочке бумаги: «Некоторые гарантии могу предоставить, но только вам».　

Новиков, скосив взгляд, прочел написанное и понял меня правильно:　

— Разумеется, это не просто. И не требую их немедленно… Словом, на сегодня все, товарищи. Все свободны. А вы, — добавил он мне, — задержитесь, пожалуйста.　

Однако, когда мы остались вдвоем, секретарь первым делом спросил:　

— Не доверяете соратникам?　

— Дело не в доверии, — возразил я. — Николай Акимович, вы слышали, как немцы трубили везде о героической гибели генерала Полдига, который подорвался на мине?　

— Кое-что слышал, — ответил Новиков.　

— Крайне необходимо, чтобы у них не появилось сомнения в этой версии. Поэтому кое-какие подробности должны знать лишь очень немногие люди.　

Новиков опять посмотрел на меня вопросительно.　

— Вы говорили о гарантиях, — продолжал я. — Со мной приехали бойцы с интересным грузом. Сейчас они доставят его в эту комнату.　

Через несколько минут Корабельников и Григорий ввели человека в странном одеянии — внизу были видны　щегольские сапоги, а до колен, полностью скрывая голову, на него был напялен рогожный мешок.　

Нелепое одеяние сняли, и перед секретарем райкома предстал собственной персоной генерал Полдиг.　

— Прошу знакомиться, — сказал я. — Начальник карательной экспедиции генерал Полдиг. Дал нам полную и исчерпывающую информацию о дислокации и оперативных планах скопившихся в районе войск.　

— Разве откровенность так уж свойственна гитлеровским офицерам? — Новиков обращался к генералу.　

— Вы правы, — отвечал Полдиг на чистом русском языке. — Откровенность перед противником не украшает офицера. Но я не только генерал, я профессиональный разведчик и понял, что проиграл профессионалам более высокого класса. Я понял, что молчать и бесполезно, и не в моих интересах.　

— Генерала особенно радует то обстоятельство, — добавил я, — что рейх считает его героически погибшим. И, значит, семья генерала может не опасаться нежелательных последствий или третирования со стороны гестапо.　

Полдиг согласно кивал.　

— Генерал отдает себе отчет, — продолжал я, — что в случае его неоткровенности ситуация резко изменится. К тому же генерал прекрасно ориентируется в обстановке и уже пришел к выводу, что поражение Германии неизбежно. Он знает цену нашим успехам на фронтах и понимает, что уже с первой победы Красной Армии под Москвой звезда вермахта закатилась.　

Продолжавший согласно кивать Полдиг вдруг неожиданно закачал головой отрицательно и улыбнулся.　

— Извините, — сказал он мне. — До этого я все время соглашался с вами, но теперь вынужден возразить. Первую победу Красная Армия одержала не под Москвой. Она одержала ее в самой Москве — во время парада на Красной площади 7 ноября 1941 года. В этот день парадом по Москве собирались пройти мы. Но Гитлер тогда принимал оправдания своего генералитета. А парад… парад принимал Сталин. Это было страшным ударом по сознанию немецкого офицера и солдата. Мы поняли, что прогулка по Европе закончилась и что только теперь начинается настоящая война. А к подобным высотам духа у противника мы не были готовы. Перед нами замаячила катастрофа и расплата за все содеянное. Извините, если я что-то понял и изложил по-своему.　

Мы с Новиковым переглянулись.　

— Неплохое понимание исторических событий, — довольным голосом сказал Николай Акимович.　

Генерала увели, и Новиков стал подводить итоги.　

— Кроме ближайших соединений, — сказал он, — полученными вами данными должны располагать отряды и бригады Марченко, Фалалеева, Машерова, Герасимова. Связных к ним отправим немедленно. В одной из бригад сейчас находится представитель ЦК КП(б) Белоруссии Александр Федорович Бордадын. Его также следует проинформировать незамедлительно. Ну и… доложить Центру.　

— Центру доложено, — ответил я, втайне гордясь этой предусмотрительностью.　

— Что ж, — Новиков улыбнулся, — тогда на новые квартиры.　

Передислокация партизанских соединений нашего района прошла без осложнений.　

«Неуловимые» по приказу Центра перебазировались в Налибожскую пущу.　

Новый лагерь и его филиалы, как мы иногда называли месторасположения отдельных отрядов, выгодно отличались от старых. Был учтен прошлый накопленный опыт, помещения строились не второпях, а по заранее разработанному плану.　

Теперь даже сторожевые укрепления на подходах к лагерю были оборудованы местами для отдыха, где караульная смена могла отогреться, выспаться и насладиться липовым чаем.　

На достаточном удалении от лагеря штабного отряда, хорошо замаскированные лаже от случайного глаза, располагались наши мастерские — механическая, кузнечная, сапожная. В восторге от нового госпиталя была наш военфельдшер Шура Павлюченкова.　

Конечно, до курорта нам было далеко, но безукоризненно налаженный быт мы давно привыкли считать обязательным для партизанских отрядов. И вскоре в нашем социалистическом соревновании стали учитываться не только боевые показатели, но и внутренний распорядок, вернее сказать — порядок, который был одним из звеньев морально-политического состояния подразделений.