На ночь глядя

У пруда

Здесь немало жестокости, поэтому предупреждаю — особо чувствительных к физическому насилию прошу пропустить этот рассказ и приступить к основе сборника, которую пронизывает нить общей идеи. Спасибо.

«Виталий. Рейтинг 4.98. Приедет через 10 минут».

Я надел кроссовки и наспех накинул куртку. Портфель висел на одном плече и слегка мешал закрывать квартиру. Пришлось сделать это дважды, я не сразу проверил, везде ли выключен свет. Виталий задерживался, и несколько минут пришлось простоять в подъезде на первом этаже, чтобы не мёрзнуть снаружи в ожидании такси. Сегодня было особенно холодно, и я боялся заболеть. Промозглый ветер зимы в десять часов вечера беспощадно атаковал любой открытый участок тела.

Встал у дороги, машина подъехала почти одновременно с моим выходом. Я закинул портфель и грузно ввалился в салон такси.

— Здравствуйте. — Я всегда здороваюсь первым, даже не успев полностью залезть в машину.

— Добрый вечер, — голос таксиста был уставшим, но бархатно-приятным. Внутри пахло печеньем, хороший аромат. — Дорога займёт примерно двадцать четыре минуты, едем?

— Да.

Под колёсами захрустел снег. Пустые, еле освещённые дворы сменились дорогой, медленно втекающей в шоссе. Жёлтые фонари выглядели совсем понуро под снегопадом, и я не смотрел лишний раз в окно. В телефоне до сих пор ни одного сообщения от неё, хотя ожидание тянулось с самого утра. Зря понадеялся, очень зря.

— Этот район считается частью города, или это отдельный посёлок?

— Что, простите? — я правда не расслышал вопроса Виталия. Только сейчас обратил на него внимание, будто до этого машина ехала сама. Водитель — мужчина лет шестидесяти пяти на вид. Курчавые волосы до плеч, совершенно седые, а на макушке блестит лысина размером с маленькое чайное блюдце.

— Район, куда едем, он считается частью города? — мы остановились на перекрёстке, и таксист обращался ко мне вполоборота. На его горбатом длинном носу сидели очки с толстой чёрной оправой, а кустистые брови торчали над глазами как две гусеницы. Но даже при этом всём внешность водителя не отталкивала.

— Я даже не знаю. Точно не могу сказать.

— А вы не домой направляетесь?

— Нет. Работа.

— Так поздно? — его удивление казалось искренним, несмотря на то, что и сам он не сидел сейчас перед телевизором. — Уже одиннадцатый час, а вы даже не домой едете. Ненормированный график?

— Можно и так сказать.

— Я почему спросил-то, раньше это считалось частью города, а теперь называется отдельным посёлком. А что изменилось? По сути, ничего.

— Ну да, наверное.

Я не горел желанием вести оживлённый диалог, но пребывал в таком настроении, что не прочь хотя бы покивать и соглашаться со всем, что лопочет твой собеседник. Такие поездки в такси — обычное дело для меня, и я привык слушать истории ни о чём. К моему удивлению, Виталий резко замолчал, и следующие минут десять мы ехали в полной тишине, если не считать тихо играющего радио. Звучали совершенно пресные песни, я снова взглянул на экран телефона. От неё — ничего.

Мы ехали по эстакаде, отсюда видны огни домов, торчащих за рекой. Фонари тянулись всё выше и выше, стараясь пролить хоть немного света на пустую дорогу. Кроме нашего такси машин почти не было, и мы ехали, оставляя за собой свежую маленькую колею. Я совсем задумался, и даже музыка медленно пропала с фона. Гадал, что же сделал не так. Всё было слишком хорошо? Да не может быть. От такого не отказываются. Искать ошибку трудно, и сам понимаю, что взгляд замылен, вижу до обидного мало. Может, поэтому всё теперь вот так? Никак.

Поворот на очередном перекрёстке получился резким. Водитель притормозил и посмотрел на навигатор, висящий над приборной панелью. Я не видел, сколько ещё оставалось времени, но стрелка, обозначающая нашу машину, стояла ровно на половине линии пути. Помню, что её дом находится у какого-то пруда, не помню только его названия, давно там не был. Да и приезжал всегда днём, а теперь дорога кажется совершенно новой, чужой. Внутри сидел ещё не оформившийся страх, и он был бы сильнее, если бы я не знал точного адреса. Вот он запомнился просто отлично. Хорошо, что не пришлось показывать пальцем Виталию, куда нужно добраться.

Пруд, наверное, уже замёрз. Но вряд ли там уже собираются рыбаки. Она говорила, что иногда они появляются, хотя рыбы в озерце нет давным-давно. А она там водилась вообще? Как по мне, пруд слишком маленький, чтобы там что-то ещё жило. Посреди пруда торчал островок со старым деревом, листва которого похожа на лысеющую голову. Жалкие листочки появляются поздней весной и опадают полностью уже в начале сентября. Печальное зрелище.

Вот этот поворот я помню. Ехал здесь на автобусе, тут водители всегда замедляются, чтобы пересечь трамвайные пути, торчащие слишком высоко, чтобы спокойно их преодолеть. Телефон вспыхнул, это сообщение, но в очередной раз не от неё. Смахнул его в сторону и выключил экран. Мы заехали в знакомый двор, и я успокоился. Эти места уже знаю отлично, высокие дома как две скобы окружают длинную детскую площадку и небольшой красивый парк с низкорослыми кустарниками. Летом тут росли цветы, а сейчас аккуратно собранные сугробы похожи на оградку. Мы остановились у третьего подъезда. Он в самом углу, и тут машинам всегда трудно разъезжаться. Я попрощался с водителем и вышел, рукой вытянув за собой портфель. Машина тронулась не сразу, и мне даже удалось дойти до двери подъезда, прежде чем она уехала. Я уже поднёс палец, чтобы набрать номер её квартиры, как из подъезда вышел мужчина. Он очень странно на меня посмотрел, мои глаза машинально опустились. Я сделал вид, что сейчас наберу номер квартиры и меня впустят. Мужчина тихо хмыкнул и придержал для меня дверь, я зашёл внутрь, кивнув ему, но так и не удостоив взгляда. Мне не понравились эти глаза, сидящие над обвисшими щеками.

Тут очень тепло, и очки запотели после мороза снаружи. Я их снял и по мышечной памяти дошёл до лифта. Пятый этаж, её квартира слева на площадке. Знакомая мелодия дверного звонка вызвала во мне трепетную, но неприятную дрожь. Вспомнилось то, о чём не хотелось бы вспоминать. Звуки аккуратных шагов до двери послышались заранее, поэтому я задержал дыхание, боясь непонятно чего.

Она говорила по телефону, сильно удивилась, увидев меня на пороге. Ждала кого-то, что так быстро открыла дверь? До этой секунды она смеялась, шутила, но телефон выпал из её рук на кафельный пол прихожей, женский звонкий хохот стих вместе с пластиковым ударом телефона об пол. Она набрала воздуха в лёгкие, но я ударил прежде, чем прозвучал её крик. Она упала спиной на пол, кажется, ударилась затылком. Я быстро зашёл и закрыл за собой дверь. Помню, однажды к нам постучались соседи, когда мы громко трахались. Слышимость тут и так слишком высокая, и необходимо сделать всё быстро, чтобы никто ничего не услышал. Тем более в такой поздний час, когда шум с улицы пропал совершенно, и можно различить чужое дыхание за стеной.

Я достал из портфеля скотч и быстро обмотал её рот, обернув несколько раз ленту за затылком и оставив лишь нос торчать поверх. Она замычала, но даже без скотча сделала бы это тихо. Когда я поднял её с пола за плечи, внизу уже растеклось небольшое кровавое пятно. Мелкие капли сползали по белокурым коротким волосам, быстро превращаясь в коричневую корку. Пришлось оттащить её в большую комнату. Здесь стояли картины её авторства. Никогда мне не нравились. Слишком претенциозно. Эти портреты чересчур простые. Две линии и глупый чёрно-белый градиент. Такая безвкусица. Надо было ей сказать об этом раньше. Кровать как всегда не заправила, хотя я говорил, что это некультурно и некрасиво, даже если никто не ждёт гостей.

Положил её на пол лицом вниз и замотал руки за спиной тем же скотчем. Её кулачки сложились в замо́к, она немного согнулась, чтобы выворот плеч был не таким сильным. Стоны стали чуть громче. Я пнул её в бок, надеясь, что поможет, но скулёж стал лишь протяжнее, никак не тише.

— Помолчи, пожалуйста, а то они услышат, — шепнул я ей на ухо, пока переворачивал лицом к потолку, — не хочу, чтобы к нам опять стучались.

Из её глаз потекли скупые слёзы, смазывая тушь, нанесённую безобразно толстым слоем. Помада с губ стёрлась под скотчем. Она что, куда-то собиралась уходить? Куда можно уезжать так поздно? Неужели к нему?

Я старался не думать об этом, но с каждой секундой получалось всё хуже. Эта ревность не покидала ни днём, ни ночью. Я слишком поверил ей, чтобы сейчас не размышлять о том, как низко она со мной поступила. Да, я сильно обиделся, и мне хочется, чтобы она знала. Её взгляд был устремлён ровно на меня, зрачки тряслись, блики бегали туда-сюда по её глазным яблокам. Как же сильно я любил эти глаза.

Достал из портфеля нож и наклонился над ней. Снег таял на плечах моей куртки, и вода капала на её побелевшее лицо, когда лезвие приблизилось к тонкому женскому горлу. Она могла лишь мотать головой, и мысленно я поблагодарил её за то, что она не стала опять мычать. Терпеть не могу, когда она так делала. Во время секса тот же звук, и он противен. Хоть и просил так не стонать, но она продолжала. Делала всё, чтобы мне было неприятно. Никогда не встречал такой девушки, и это чистая правда. Я ненавидел её так же сильно, как и любил. Грязная сучья блядь!

Нож в её плечо вошёл легко и плавно. Кожа смялась, как полиэтиленовый пакет, когда провернул лезвие вокруг оси. Она выгнула шею и зарычала. Зажав ей нос, чтобы убавить громкость, я достал нож и воткнул его в живот. Он проскользнул так гладко, что и поверилось бы с трудом, если бы не красное пятно, быстро разрастающееся на белой майке, сквозь которую видно набухшие соски. Я посмотрел вниз, её шортики, еле закрывающие ягодицы, немного сползли. Она без трусиков. Небритый лобок показался на свет, и я, достав лезвие, ударил прямо туда. По моим зубам и дёснам прошла странная дрожь, словно сам ощутил чужую боль. Что-то под пупком сократилось и снова расслабилось. Она извивалась и пыталась освободиться, но быстро ослабевала, теряя кровь.

Наступила тишина, лишь трение её одежды об пол звучало в комнате. Только поэтому стало слышно, как в прихожей что-то вибрирует. Я отпустил связанное тело и подошёл к двери. На её телефон кто-то звонил. Экран высветил мужское имя, и рядом с ним сердечко. С моим именем она никогда не ставила сердечко, а это было чёрным. Знаю, что она любит чёрный цвет. Я выключил телефон и положил на тумбочку в прихожей.

Она лежала на полу и извивалась, как гусеница. Из живота обильно вытекала кровь, а я не хотел, чтобы всё прошло слишком быстро. Тихо — да, но не быстро. Перевернул её на спину, коленом прижав к полу в районе живота. Навис над ней и смотрел прямо в лицо. Скотч был так крепко намотан, что вокруг него на бледной коже щёк образовались красные набухшие пятна. Я ткнул в них ножом, вставляя лезвие всё глубже, водя кончиком по скулам. Она закрыла глаза и обмякла. Неужели упала в обморок? Кажется, да. Я приложил два пальца к её вене на шее и ощутил еле уловимый пульс. Отложил нож и похлопал по щекам. Никакого результата. Что ж, это было ожидаемо.

Я встал и посмотрел на неё ещё раз. Она так сексуальна, резко нагрянувшая эрекция упёрлась во внутреннюю сторону штанин. В рюкзаке лежала маленькая пила, купил сегодня утром. Её лезвие было белым и блестящим, а ручка такая жёлтая, что резала глаза. Мда, забавно звучит. Я начал с ног. Первые движения давались трудно, лезвие соскальзывало и постоянно норовило выскочить из вспотевших ладоней. Она открыла глаза, когда зубцы добрались до кости. Подняв голову, опять громко замычала, и я кулаком с размаху ударил прямо в лоб. Опять бахнула затылком об пол. Сраные соседи снизу, небось, это услышали. Странно, до сих пор не стали стучать. Я сделал рывок посерьёзнее, и пила начала справляться с костью. Хочется, чтобы эта мразь всё чувствовала. Моя боль не буквальна, но и легче она не кажется от этого. Мне было обидно, а теперь будет обидно ей.

Вторая нога пошла легче, и получилось справиться за меньшее время. Стирая рукавом пот со лба, заливший очки, я увидел, как она смотрит в потолок. Её грудь не поднимается, скорее всего, уже умерла, жаль. Она мне нравилась. Помню, как листал её фото в приложении. Анкета была на английском. Я не знал английского, и какое-то время провёл в переводчике. Она искала какого-то друга «для души, соулмейта», а я не был религиозен и считал подобные россказни полным бредом. Сказки, слишком глупые, чтобы в них позволительно было верить в наше время. Снял с неё майку, небольшие груди разъехались в стороны. Такие себе, если честно. На фото она красовалась в лифчике, и сиськи смотрелись намного лучше. Кажется, именно на них и повёлся. Не было интересно, чем занимается, но она всё время говорила про свои картины. Зря я делал вид, что внимательно слушаю и хотел бы послушать ещё. Надо было сразу сказать, что это всё глупости. Нашла бы лучше нормальную работу.

Шортики сползли ещё ниже, и я вспомнил, как впервые к ней приехал. Купил шоколад, сначала потрахались, а потом пошли выпить. У неё оставалось немного шампанского, мы в тот вечер сильно охмелели. Пришлось оттащить её на кровать и лечь рядом. Я не мог уснуть всю ночь, лишь под утро задремал. Её будильник прозвенел самой надоедливой мелодией, и это первый раз, когда мне захотелось ударить. Я уже привстал и замахнулся, как она открыла глаза, потянулась и сказала «доброе утро». Я поцеловал её в лоб и пошёл умываться. Самому смешно, как вспомню. И немного стыдно за то, что позволил себе влюбиться. Глупо слегка, и даже друзьям не рассказал о ней, да и правильно сделал. Она того не стоила.

Кровь заливала пол, следовало немного поспешить. Уже хочется спать, а ещё домой ехать. Я достал из портфеля во много раз сложенную сумку, сложил туда тело по частям и вытащил к балкону. Стоило больших усилий перевалить сумку через перила и скинуть вниз. Надо было сначала посмотреть, не ходит ли там кто-нибудь. Хотя вряд ли. Под её окнами даже тропинок как таковых не было, и всего метрах в двадцати от дома начинался пруд. Я умылся в ванной, спрятав кровавые разводы и капли с небритых щёк, немного заляпав очки. Вытерся её полотенцем и вывалился из квартиры, просто прикрыв дверь так, чтобы она выглядела запертой. Чуть не забыл портфель внутри, схватил в последний момент. Опять.

На улице стало холоднее, или я так вспотел, что спина моментально покрылась холодной плёнкой. Сумка лежала в сугробе, зарытая почти полностью свежевыпавшим снегом. Сегодня он валил щедро, и увидеть что-то в метрах трёх от себя получалось немалым испытанием. Я оттащил сумку к пруду и встал у берега, боясь сделать первые шаги по льду. Он казался тонким, но морозы держались уже почти неделю, слой должен быть достаточным, чтобы я смог пройти по нему. Оставлю сумку на островке посреди пруда. Думаю, там никто не появится в ближайшее время. Может, даже до весны она пробудет там. Лёд потрескивал, но ногами я ощущал уверенность и тащил за собой сумку. И даже легче, чем думал. Благо, она была невысокой и достаточно худосочной, чтобы спокойно тащить её в сумке к середине пруда. Оставил у дерева и слегка припорошил снегом. Выглядит как сугроб, отлично.

Теперь спокойно выдохнул и огляделся. В домах почти не горели огни. Люди, должно быть, давно легли спать. Звук проезжающих машин звучал где-то далеко, а двор стих, совсем обезлюдел. Стало немного одиноко, даже тогда, когда физически она ещё рядом. Если быть честным с собой, то мне всегда было с ней скучно, и я думал, что это просто такой период, потом к ней привыкну и всё станет хорошо, как у всех, но не стало. Она мне написала, больше не можем видеться, но не сказала почему. Я ведь спрашивал! Она поступила некрасиво, очень некультурно, а подобное прощать не привык. Я вернулся на берег и подошёл к дороге со внутренней стороны двора. Там гулял мужчина с собакой, та залаяла, увидев меня. В детстве я боялся собак, теперь же просто прошёл мимо, доставая из кармана телефон.

«Андрей. Рейтинг 4.67» Интересно, за что снизили?