На огненной черте

Стихи Ольги БЕРГГОЛЬЦ.

К р ы л о в }

К а з а н ц е в }

Ш у с т о в }

В о е в о д и н }

К о ш к и н }

Д а л ь с к и й } — солдаты.

К о м а н д и р в п о л у ш у б к е.

О л я К о ш к и н а.

М о г и л ь щ и к (человек в шапке).

С т а р у ш к а.

Ш о ф е р.

Ж е н щ и н а - р е г и с т р а т о р.

Ж е н щ и н ы, к р а с н о а р м е й ц ы, а р т и с т ы.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Музыка. В серое небо врезаются два луча прожектора. Они освещают низкие черные тучи. Затем лучи спускаются все ниже и ниже… В темноте на фоне красной кирпичной стены стоит безмолвная г р у п п а ж е н щ и н. Молодые и старые, они, кажется, ничем не отличаются друг от друга.

Наконец луч вырывает из тьмы лицо д е в у ш к и.

Д е в у ш к а.

Луч высвечивает другую группу. Это тоже неподвижно стоящие к р а с н о а р м е й ц ы.

К р а с н о а р м е е ц.

Музыка. Исчезла группа солдат. На сцене у стены лишь скорбная группа женщин. Они по-прежнему неподвижны. И только маленькая, сухонькая с т а р у ш к а движется, пытаясь кого-то разглядеть во тьме.

С т а р у ш к а. Граждане… Да что же это?.. Где же нынче вход-то?

Молчание.

Ведь раньше здесь вход был… Я знаю… А теперь все завалено…

Ей никто не отвечает.

Господи боже мой… Мы же условились… Он же уйдет… (Исчезает.)

Г о л о с п о р а д и о. Повторяю. Граждане, район подвергается артиллерийскому обстрелу. Движение пешеходов и транспорта прекратить. Населению укрыться.

Группа женщин неподвижна. З а т е м н е н и е. Звук метронома.

Луч прожектора нашел кладбище. Небольшой догорающий костер, вокруг которого сидят трое — ч е л о в е к в т е л о г р е й к е и л и н я л о й м е х о в о й ш а п к е и д в о е с о л д а т . Подходит четвертый — ш о ф е р.

Ш о ф е р. Эй, гаврики, чего огонь развели? А патруль нагрянет?

П е р в ы й с о л д а т. Они сюда не ходят.

Ш о ф е р. Ну так немец на кумпол плюнет.

Ч е л о в е к в ш а п к е. На хрена мы ему?.. У тебя нет ли курнуть? Мы тут по крохе собираем-собираем…

Ш о ф е р (достал кисет). На, одну пожертвую. (Положил щепотку махорки в протянутую Первым солдатом ладонь.) Сегодня на Петроградской чистили… Полон кузов — одни ремесленники… (Пауза.) А Костя не приезжал?

Ч е л о в е к в ш а п к е. Еще не было… А и приедет — все равно класть уже некуда…

Ш о ф е р. Завтра я со светом вообще стану. Как так можно… Машине смазка полагается. А где она, смазка?

Ч е л о в е к в ш а п к е. Ну вот. Твою разгрузим, а Костиных не знаю куда и складывать.

Пауза.

Ш о ф е р. Э-э, а все люди… Сколько людей… Везет же мне в этой жизни. Ребята по Ладоге хлеб возят, а я тут… Я их до войны боялся. Если какие похороны по городу, за квартал стороной обходил, а сейчас по полному кузову вожу…

В т о р о й с о л д а т. Ладно… Ты вот там не слыхал ли чего?

Ш о ф е р. Слыхал, что и вы: Федюнинский, кажись, наступает.

П е р в ы й с о л д а т. Может, к весне раздыхаемся?

Ш о ф е р. Народ вон говорит, как блокаду прорвут, всех на особый паек посадят… санаторный… чтобы калорийность пищи была и витамины.

Ч е л о в е к в ш а п к е. Пей хвою, и весь тебе витамин.

Ш о ф е р. А все же для поправки здоровья должна быть особая жратва. Вот до войны в Елисеевском колбаса такая была…

Ч е л о в е к в ш а п к е. Ну, завел… Докуривай да пошли, разгружать надо.

Они тяжело поднимаются.

Г о л о с п о р а д и о. Артиллерийский обстрел района продолжается…

З а т е м н е н и е. Метроном.

И снова луч прожектора осветил г р у п п у ж е н щ и н. Но это уже не безмолвная толпа. Слышится нестройный гул, в котором можно различить то всхлип, то слабый выкрик. Женщин неровным кольцом окружают л ю д и в с о л д а т с к и х ш и н е л я х. Женщины едят. Одни грызут сухари, другие слизывают с ладоней крошки, третьи скребут о дно котелков ложками.

Г о л о с а. Нет, нет, Павлик, достаточно…

— Что вы, мама, кушайте… И мне хватит… Нам ведь много дают…

— Ты вот, Нюра, махорку возьми… Мне ни к чему, а ты, может, на хлеб сменяешь…

— Отправят-то вас скоро?

— Кто его знает?..

— Нас-то не отпускают… А вы, мама, коли сможете, и завтра приходите… и послезавтра… каждый день…

— Николаю Ивановичу привет передай.

— Какому?

— Учителю.

— Помер он… Вчера…

А рядом с толпой стоит молодая женщина, с виду совсем ребенок. Рядом с ней пожилой солдат. В одной руке у него вещевой мешок, а вторую он протянул, подставив ладонь, чтобы женщина, которая стоит рядом и грызет сухарь, не обронила крошек. Это К о ш к и н и его дочь О л я. Она поднимает голову, и Кошкин бережно ссыпает с ладони все, что на нее попало.

Г о л о с. Вторая! Строиться!

К о ш к и н. Вторая… Меня во вторую определили… Надо идти… А ты, дочка, завтра приходи… Слышишь ты меня?.. Слышишь?.. А, доченька?..

О л я. Слышу.

К о ш к и н. Придешь?

О л я. Приду…

Кошкин поцеловал Олю и побежал. В последний момент он оглянулся.

К о ш к и н (издали). Так приходи! Слышишь?! Приходи.

Кошкин скрывается в темноте.

О л я (про себя). Завтра… А будет ли завтра?..

Г о л о с п о р а д и о. Артиллерийский обстрел района продолжается.

З а т е м н е н и е. Метроном.

В классе нет парт, по стенкам двухэтажные нары. В строю ч е т ы р е к р а с н о а р м е й ц а. Перед ними к о м а н д и р в п о л у ш у б к е.

К о м а н д и р. Это вся рота?

К р ы л о в. Так точно. Нас осталось четверо — рядовые Шустов, Казанцев, Воеводин и я — младший сержант Крылов.

К о м а н д и р. М-да… Вот что, младший, пойдите на кухню, получите паек на отделение.

К р ы л о в. На отделение?

К о м а н д и р. На шесть человек. Двоих я сейчас пришлю. Идите.

Крылов хочет идти.

Минуточку. Прошу всех запомнить — соль, перец, горчицу употреблять запрещаю. Поймаем, будем наказывать по военному времени. А то жрут черт знает что, а потом или в госпиталь, или туда, за ограду, на кладбище. Понятно?

К р ы л о в. Понятно.

К о м а н д и р. Идите.

Крылов уходит.

А вы, товарищи, располагайтесь, отдыхайте. (Уходит.)

Пауза. Шустов потянул носом.

Ш у с т о в. Слышите?

В о е в о д и н. Чего «слышите»?

Ш у с т о в (блаженно). Капуста…

К а з а н ц е в. Ведь условились о еде не говорить… Условились, кажется…

Ш у с т о в. Не могу молчать, хоть убей. (Снова потянул носом.) Капуста… Могу с любым поспорить на пайку хлеба или на десять папирос… Удивительно вкусная вонь… (Опять потянул носом.) И с кем угодно могу поспорить — это квашеная капуста… Она года три пролежала в бочке, и сейчас из нее варят щи… Самые вкусные щи на белом свете…

К а з а н ц е в. Шустов, мы же договорились…

В о е в о д и н. Пусть говорит. Пусть он говорит. Мне, например, уже неважно, что именно мы будем есть, а важно, чтобы это была еда. Кислая ли, сладкая, соленая или горькая, только бы еда… Только бы еда, которой можно набить брюхо. Только бы приглушить это чертово… это змеиное… это сосущее чувство голода… А вкус… запах… Что там вкус… Это давно потеряло для меня значение.

Ш у с т о в. Сейчас поесть бы да выспаться. Больше ничего и не надо… Ничего.

Входит К р ы л о в. Он несет в руках хлеб — ком, похожий на глину, — и на нем несколько кусочков сахару. За ним входят двое пожилых солдат. Это К о ш к и н и Д а л ь с к и й.

К о ш к и н. Это вторая, что ли?

К р ы л о в. Вторая.

К о ш к и н. Принимайте пополнение. Рядовой Кошкин.

Д а л ь с к и й. Моя фамилия, товарищи, Дальский.

Ему никто не отвечает.

Очень приятно…

К р ы л о в. Да-да, капитан сказал, что пришлет вас, располагайтесь. Хлеб я и на вас получил.

В о е в о д и н. Вот это на шестерых?.. Это?..

К р ы л о в. Это все, что нам положено.

Ш у с т о в. Будет трепаться!.. (Ко всем.) Просто у него сохранился запас дешевого юмора…

К р ы л о в. Мы не на фронте, а в тылу. Мы пришли сюда не воевать, а отдыхать. Здесь хорошо топят… Не свистят пули… И даже есть тюфяки… соломенные… Понял? Здесь второй эшелон. Понял? Сто пятьдесят граммов в зубы и по сухарю утром. Понял?

В о е в о д и н. М-да… Нечем, извиняюсь, и на двор сходить будет…

К р ы л о в. Все! Будем делить…

Крылов наклонился к хлебу, натянул нитку, разрезал кусок пополам, а потом каждую половину еще на три части. Все внимательно следят за каждым его движением.

Казанцев!

К а з а н ц е в. Я!

К р ы л о в. Садись.

Крылов на каждую пайку положил по кусочку сахару. Казанцев садится к нему спиной. Крылов показывает пальцем на первую пайку.

Кому?

К а з а н ц е в. Шустову.

Шустов берет свою пайку, взвешивает на ладони, но не ест.

К р ы л о в. Кому?

К а з а н ц е в. Воеводину.

Воеводин берет пайку, оглядывается, будто ищет кого-то.

В о е в о д и н (Шустову). Махнем?

Ш у с т о в. Не пойдет. У тебя корки меньше.

К р ы л о в. Кому?

К а з а н ц е в. Вот этому товарищу, извините… фамилию не запомнил… в общем, который в шарфе…

Крылов протянул пайку Дальскому, тот взял ее и неожиданно, не жуя, проглотил.

К р ы л о в. Кому?

К а з а н ц е в. Мне.

Крылов отложил его пайку в сторону.

К р ы л о в. Кому?

К а з а н ц е в. Тебе.

Крылов берет свою пайку и кивает Кошкину на оставшуюся.

К р ы л о в (Кошкину). Ваша. Все…

Кошкин взял пайку, сгреб крошки, ссыпал их себе в рот, а пайку завернул в тряпочку и спрятал в вещевой мешок. Все расходятся по нарам.

К о ш к и н (Крылову). Разрешите… Я ненадолго…

Крылов кивает. Кошкин уходит. К расположившимся на нарах Шустову, Воеводину и Казанцеву подсаживается Крылов.

К а з а н ц е в (Крылову). Помнишь, когда мы сюда шли, солдат кормил девушку?

К р ы л о в. Ну?

К а з а н ц е в. Это был вот этот самый Кошкин.

К р ы л о в. Ну и что?

К а з а н ц е в. Мне лицо ее запомнилось… Лицо… Какое у нее удивительное лицо…

В о е в о д и н. Ты чего? Лицо как лицо…

К а з а н ц е в. Нет, нет… (Крылову.) Ты помнишь Афродиту?

Ш у с т о в. Вот дурак…

К а з а н ц е в (не обращая внимания, Крылову). Понимаешь, она вроде бы замороженная.

В о е в о д и н. А кто они?.. Ну, которые там стояли?..

К р ы л о в. Жены, дочери, матери… Своих, ленинградских, навещают… У солдата паек побольше. Вот и приходят… подкормиться…

В о е в о д и н. Они какие-то… Ну… даже и слова не подберу…

К а з а н ц е в. Замороженные… Они все… Все замороженные… Это называется дистрофия. Оледенение это. Все медленно-медленно остывает: кровь, потом клетки — и полное безразличие. Сначала от человека остается только оболочка, будто его заморозили и сделали ходячий манекен из него. А потом смерть… Ты меня слушай, я знаю, я ведь на историческом был…

К р ы л о в. Плевать я хотел, где ты был. Понял? И твой шепот действует мне на нервы.

Ш у с т о в. И мне.

К р ы л о в. Ты можешь сказать хоть одно толковое слово: о чем твой бред?

К а з а н ц е в. Неужели тебе не понятно?

К р ы л о в. Ну и что? Что? Я и сам все время вспоминаю ее лицо. Других не запомнил, а ее запомнил… А что делать-то?..

К а з а н ц е в. Ее надо разморозить.

К р ы л о в. Ну тебя к черту! Хочешь устроить благотворительное общество?

К а з а н ц е в. Да нет же… Нет… Просто если каждый даст по крошке… Ну хоть вот столько…

К р ы л о в. Если каждый от этой занюханной пайки будет отрывать по крошке, то отсюда некому будет идти на передовую. Ясно? А нам еще надо будет жить на морозе, ползать на брюхе, стрелять и бросать гранаты! Ясно? За нас никто другой пойти не может. Это тебе ясно?

К а з а н ц е в. Я думал, что ты поймешь…

К р ы л о в. Я тебя отлично понял.

К а з а н ц е в. Ну хорошо… Ну хорошо…

Ш у с т о в. Чего вы там?.. Ну?.. Чего?.. Дайте покоя…

В о е в о д и н. Они все про женщин толкуют. Женщина…

Ш у с т о в. Интересно… Сто лет не видел женщин…

В о е в о д и н. А ты их никогда не видел.

Ш у с т о в (обиженно). А ты видел?

В о е в о д и н. Я видел…

Шустов хочет что-то сказать, но Крылов перебивает его.

К р ы л о в. Успокойся, он видел. До войны у него была женщина… Замужняя… Она его любила… А у тебя никого не было…

Ш у с т о в (с иронией). Да?.. А у тебя?

К р ы л о в. И у меня не было. И вот у Казанцева тоже не было.

К а з а н ц е в. А я ничего и не говорю.

Ш у с т о в (Крылову). И откуда ты все это знаешь?

К р ы л о в (усмехаясь). Из анкетных данных…

В о е в о д и н (Казанцеву). А ты тоже псих — нашел время с девчонкой хороводиться!

К а з а н ц е в. Ну при чем тут хороводиться… Я просто хочу… Слушай, ты поверь…

В о е в о д и н. Кому верить? Тебе?.. Тебе я, может, и верю… А бабам — ни одной не верю… Вот у моей… был муж… Ясно? Значит, врала обоим… Вот и все. И хватит об этом…

К а з а н ц е в. Ну при чем тут это? Разве я об этом?.. Как вы не понимаете?.. Неужели вы не понимаете?..

Ему никто не отвечает, и только Дальский поднимается с нар, подходит к нему и как маленького гладит по голове.

Д а л ь с к и й. Я понимаю…

З а т е м н е н и е. Метроном.

И на следующий день солдаты делились последним куском хлеба со своими матерями, женами, сестрами.

Та же т о л п а ж е н щ и н, некоторые пришли с малыми ребятишками. Все — и женщины и солдаты — будто застыли. А луч прожектора выхватил из темноты лицо ж е н щ и н ы.

Ж е н щ и н а.

Толпа оживает. Голоса, всхлипывания. Скрежет ложек о днище котелков.

У края стены О л я. Рядом с ней — Д а л ь с к и й. Оля грызет сухарь.

Д а л ь с к и й. Его и еще одного гражданина — их обоих до завтра в караул назначили. Вот папа ваш и просил меня передать вам… Кушайте… Кушайте на здоровье… Не правда ли, эти сухари очень вкусные?..

О л я (тихо). Как довоенные…

Д а л ь с к и й. Откровенно говоря, не знаю, поскольку до войны я их не ел. И знаете, теперь я думаю, что это была большая глупость с моей стороны…

Оля грызет сухарь. Подходит К а з а н ц е в.

К а з а н ц е в (Оле). Вы дочь Кошкина?

Оля молчит.

Извините, пожалуйста, у меня к вам поручение.

О л я (взволнованно). Отец?.. Что… Он…

К а з а н ц е в. Нет, нет! С ним все в порядке!.. Он просил… Вот!.. Он просил передать…

Казанцев вытащил из кармана сухарь и протянул его Оле. Она посмотрела на сухарь, потом подняла руку в варежке. В ней был зажат точно такой же. Казанцев только теперь увидел Дальского. Тот стоит невозмутимо, потом поворачивается и уходит. Оля берет у Казанцева сухарь и быстро прячет его в карман.

Вы ешьте… Ешьте…

Оля молчит.

Хотите погреться?.. Вот… там… костер развели… шагов десять всего отсюда… Пойдемте…

Оля покорно идет за ним. Они присаживаются к костру, который, как и вчера, чуть-чуть горит.

Почему ты все время молчишь?

Оля молчит.

Ну не молчи, пожалуйста… Расскажи мне что-нибудь…

Оля словно не слышит его.

Ну хорошо, хочешь, тогда я расскажу тебе про этот костер… Вернее, не про костер, а про огонь? Знаешь, откуда появился огонь?

Оля молчит.

Понятно, не знаешь. Так вот, огонь похитил некий Прометей на Олимпе из горна Гефеста, чтобы отдать людям. Гефест был единственным на земле кузнецом… Понимаешь, единственным!.. И потому его сделали богом. Тебе это понятно?

Оля молчит.

Ага, про богов тебе неинтересно… хорошо… Тогда, знаешь что, я расскажу тебе о своей маме… Ну, во-первых, она у нас почему-то рыженькая. Вот и я тоже, понимаешь, позолоченный. Во-вторых, она у нас веселая и ужасная хохотушка. У нее есть любимая присказка, которую она очень часто повторяет: «Горе не беда!..» Ты даже не представляешь, как это у нее смешно получается…

Оля молчит.

В общем, о своих близких никогда интересно не расскажешь. Вот про богов можно интересно, а про близких — нет. Хотя они, может быть, получше этих богов… М-да… Что-то не получился у меня рассказ…

О л я (тихо). Ты кто?

К а з а н ц е в (обрадованно). Боец.

О л я (устало). А-а…

К а з а н ц е в. Казанцев я… Алексей Казанцев…

Оля вынула из кармана сухарь, протянула его Казанцеву.

О л я. На.

К а з а н ц е в. Ты что?

О л я. Отцу отдай…

К а з а н ц е в. Нет, это тебе… А он… Утром нам еще дадут… Нам каждое утро дают, понимаешь?..

О л я. Нет…

К а з а н ц е в. Да… Да, да… В армии, понимаешь ли, легче…

О л я. Он слабый… У него сердце…

К а з а н ц е в. Что ты!.. Забирай и не сомневайся!.. У нас мировые ребята, последним поделятся… Понимаешь?..

Оля медленно кладет сухарь в карман.

О л я (вздохнув). Ты скажи ему: я завтра не приду.

К а з а н ц е в. Хорошо. Я передам.

О л я. Ты скажи, я не смогу.

К а з а н ц е в. Обязательно, я же обещал.

Неподалеку зашумел мотор грузовика. Кто-то издали кричит.

Г о л о с ш о ф е р а. Эй, бабоньки, здесь?

Ему ответил нестройный гул.

Все, что ли, тут?

Г о л о с а. Все! Все!

Г о л о с ш о ф е р а. Ну тогда давай, бабоньки, давай! Садись — довезу, только побыстрей! С гостей ехать веселей, шевелись!..

Казанцев помогает Оле встать.

К а з а н ц е в (кричит). Эй!

Г о л о с ш о ф е р а. Ну, все сели?!

Г о л о с. А Оли нет!.. Кошкиной Оли!.. О-оля!..

К а з а н ц е в (кричит). Здесь она!.. Здесь!.. (Оле.) Идем, а то еще уедут. Идем!..

Казанцев взял Олю под локоть и, поддерживая, повел ее вперед. Навстречу им идет С т а р у ш к а, та самая, что не могла вчера найти вход на кладбище.

С т а р у ш к а. Вот беда, абсолютно ничего не вижу… Неужели его опять нет… (Казанцеву.) Молодой человек, не вы ли, простите, здесь директор?..

К а з а н ц е в. Нет, нет.

С т а р у ш к а. Как жаль… А я вот уже второй день ничего не могу добиться…

К а з а н ц е в. Обождите, я сейчас вернусь и постараюсь помочь вам.

Казанцев и Оля уходят.

С т а р у ш к а. Да, да, придете вы, как же…

Старушка подходит к костру, навстречу ей выходит Ч е л о в е к в ш а п к е.

Господи, ну вот и вы наконец… Мы же с вами вчера договорились встретиться, а вы… Это неблагородно…

Ч е л о в е к в ш а п к е. А, это вы, мамаша… Вы уж извините, но не могу. Отдельную копать при такой мерзлости грунта, силы надо как у Ивана Поддубного иметь. А у нас, сами знаете, паек как у всех. По норме.

С т а р у ш к а. Что вы, голубчик, миленький, я же не задаром… Вот же, посмотрите, колье… с бриллиантом… Тут и отец его, и братья похоронены… Как же ему в общей, голубчик вы мой… У него книг одних поболе сорока вышло… Вот одолеем немца, потом люди на могилку-то приходить будут…

Ч е л о в е к в ш а п к е. Это мы понимаем…

С т а р у ш к а. Ну вот… Ну и хорошо… Берите, пожалуйста, колье… бог уж с ним… и сделайте милость… Вот там, где семейный участок наш… Я покажу…

Входит К а з а н ц е в. Его не замечают.

Ч е л о в е к в ш а п к е. Да нет, мамаша, нам эти камушки ваши ни к чему. Не понимаем мы в них. Да и нет им сейчас никакой цены. Если копать, так и поесть надо. Хлеба… Вот…

С т а р у ш к а. Сколько же хлебца-то, голубчик?

Ч е л о в е к в ш а п к е. Пятьсот граммов. Норма…

С т а р у ш к а. Господи, да где ж я возьму столько?.. Я и сама-то… Ведь я не рабочую получаю… Да ведь это же бриллиант настоящий, чистой воды, вы за него…

Человек в шапке поворачивается, хочет уйти.

Ну вот, господи, куда же вы, не уходите… Вот тут есть у меня… Это все, до корочки…

Казанцев видит, как к хлебу тянется ладонь Человека в шапке.

Ч е л о в е к в ш а п к е (взвесив на ладони хлеб). Да что вы, мамаша, тут и двухсот граммов не будет…

С т а р у ш к а. Что же делать-то… Ведь это я и за завтра получила… Берите и колье, берите и хлеб этот, но только…

Казанцев одним прыжком очутился рядом с Человеком в шапке.

К а з а н ц е в. Отдай!!!

Человек в шапке отскочил от Казанцева, в его руке блеснул клинок лопаты.

Ч е л о в е к в ш а п к е. Фу ты!.. Ну чего ты кидаешься? Смажу ведь по башке!..

К а з а н ц е в (вырвал у него лопату). Отдай!!!

Человек в шапке возвращает Старушке хлеб.

Ч е л о в е к в ш а п к е. Вот сами видите, как связываться… (Обиженно вздыхая.) Тут еще и жизни решишься…

К а з а н ц е в. Сволочь!

Ч е л о в е к в ш а п к е. Ну-ну, тише… Сам небось к хлебу кинулся… А у нас тут свой был разговор, и все… А вы, мамаша, сами кушайте свои корочки. А я не могу… Не положено.

С т а р у ш к а (Казанцеву). Что же вы, молодой человек, как же нехорошо вы поступили… Что же мне теперь…

Старушка поплелась прочь.

К а з а н ц е в (вскинув лопату, как винтовку). Ну, подлец, сейчас я тебя убью.

Ч е л о в е к в ш а п к е. За что?

К а з а н ц е в. За то, что ты сволочь и мародер.

Ч е л о в е к в ш а п к е. За старуху, что ли?

К а з а н ц е в. За хлеб.

Ч е л о в е к в ш а п к е (устало). Ну и дурак.

К а з а н ц е в. Пусть… А тебя я все равно убью… Повернись… Некогда мне с тобой…

Человек в шапке садится у костра.

Ч е л о в е к в ш а п к е. Мне-то что, убивай… Лучше уж сидя помереть, не так ноги ломит… У тебя-то небось не пухнут… Ну убивай, чего же ты…

К а з а н ц е в. Кто ты такой?

Ч е л о в е к в ш а п к е. А хрен его знает… Тебе что, автобиография моя нужна?..

К а з а н ц е в. Ну?!

Ч е л о в е к в ш а п к е (покачал головой). Интересное у нас нынче собрание… Лекальщик я… С оптико-механического… Слыхал?

К а з а н ц е в. Нет.

Ч е л о в е к в ш а п к е. Это понятно. Потому что эвакуировались они все… А меня, вот видишь, на эту должность мобилизовали…

К а з а н ц е в. Зачем у старухи хлеб требовал?

Ч е л о в е к в ш а п к е. А жрать я что должен? Ты покопай отдельную, я на тебя погляжу.

К а з а н ц е в. Не лекальщик ты. Ты — червь могильный! Ублюдок — вот ты кто!

Ч е л о в е к в ш а п к е. Ты убивай! А не лайся!.. Убивай!.. А то как двину!.. Пришел тут мне мозги вправлять!.. Ты троих прокорми, как я, а потом уж нотации читай… Я твоего хлеба суток трое не видел. На одной дуранде сижу… Ну чего смотришь, рыжий? Бей!.. Только вот адресок мой возьми… Там баба и пацанов двое, и каждому в рот положи…

Человек в шапке внезапно замолк, охнул и прижал рукавицу к глазам. Казанцев вынул из кармана пачку папирос, достал оттуда одну, протянул мужчине.

К а з а н ц е в. На, закури…

Ч е л о в е к в ш а п к е. Чего?

К а з а н ц е в. Закури, говорю…

Человек в шапке взял папироску, закурил от костра, затянулся.

Ч е л о в е к в ш а п к е. Хорош табак… На Урицкого всегда табак хорош был…

К а з а н ц е в. Ладно… Я тебя, понимаешь, сегодня убивать не буду… Но если ты, сволочь, еще хоть раз…

Ч е л о в е к в ш а п к е. До чего же табак хорош…

К а з а н ц е в. Ты понял?!

Ч е л о в е к в ш а п к е. Приходи… Куда я денусь?.. Если не помру, тут буду… А и помру — тоже тут буду…

З а т е м н е н и е. Метроном.

На авансцене, в луче, пожилая Ж е н щ и н а и С о л д а т.

Ж е н щ и н а.

С о л д а т.

Исчезают Женщина и Солдат. На сцене опять казарма. Ночь. На нарах спят красноармейцы, и лишь лежащие по соседству К а з а н ц е в и Д а л ь с к и й тихо разговаривают. Дальский что-то не то шьет, не то штопает.

К а з а н ц е в. Нет-нет, он очень плохой человек, раз решил обобрать старуху. И я… Я хотел его за это убить…

Д а л ь с к и й. Понятно… И теперь жалеете, что не убили?

К а з а н ц е в. Нет, просто думаю…

Д а л ь с к и й. Думайте, мой дорогой, больше думайте… Все ничто перед живым.

К а з а н ц е в. Но ведь он, могильщик этот… Он же скот…

Д а л ь с к и й. Конечно, скот… Но с другой стороны, что ему делать, дорогой мой? Что?.. Человек в отчаянии всякую подкормку ищет. Вы же сами говорите — и у него трое ртов и каждому дай…

К а з а н ц е в. За то и пожалел…

Д а л ь с к и й. А вот вы мне скажите, почему наш город… Наш прекрасный город… Город, в котором лично я люблю каждый, простите, булыжник… почему он должен сам себя жевать?..

К а з а н ц е в. Это ясно — война…

Д а л ь с к и й. Спасибо. Большое вам спасибо. А я вот и не знал… Вы мне еще про Бадаевские склады расскажите — сгорели, мол, потому и пухнем… Слушайте, ну почему мы так врать друг другу любим?.. Вот вы говорите: «война»… Но ведь о войне до войны нужно думать… И вот что я вам еще скажу: что бы ни было, хоть война, хоть мир — думать о живом нужно, а не про то, как его шлепнуть… Пока в нем живое — он человек, а как в землю ляжет, — ничто. Ни он вам, ни вы ему. Уж вы мне поверьте, дорогой.

К а з а н ц е в. Странно, но я раньше никогда не думал о смерти. Сколько раз видел ее, а не думал…

Д а л ь с к и й. Раньше и я не думал. А зачем о ней было думать? До войны-то?.. Я, например, о ней не думал. Я работал. Работал, вы только не смейтесь, в кукольном театре. Играл для детей. Я очень люблю детей. И куклы сам делал. Не таких, конечно, как эти — получше.

Дальский показывает Казанцеву свое шитье — это небольшие куклы — девушка и юноша.

А теперь… Как теперь не думать о ней, о костлявой… Когда она тут, рядом… Мне один старый приятель рассказывал: звонит какой-то генерал с фронта в Смольный — не могу-де линию держать, потери большие, давайте подмогу. А Смольный и отвечает: знаете, генерал, зачем мы саперов у вас взяли?

К а з а н ц е в. Зачем?

Д а л ь с к и й. А затем, что они на Пискаревке могилы роют. Приезжайте, посмотрите, у кого потерь больше, у вас или у населения… А ведь оно в атаки не ходит.

К а з а н ц е в. Сволочь же этот немец! Эх и сволочь!.. Вы знаете, я нынче впервые подумал о смерти, когда дочку Кошкина увидел… Там все они, те женщины, очень плохи были… Но она, мне показалось, умирает совсем… И глаза… Правда… Одни только глаза… И она сказала, что завтра не придет… Вы слышали?

Д а л ь с к и й. Не слышал.

К а з а н ц е в. Она сказала… Она совсем ведь еще молодая, лет восемнадцать-девятнадцать… Как наши ребята… Из нашей роты… Мы вот четверо остались, а они погибли под Нарвой… И там, у Невы, на переправе… Нет, вот этого я никак не могу понять — не могут же люди уходить бесследно и навечно… Люди же!.. Люди!.. Не может же быть такой несправедливости в природе… И дочка Кошкина… Я все время вижу ее глаза… Как у богинь… У мраморных, у греческих богинь… Правда?

Д а л ь с к и й. М-м-м… Да, вероятно, вы правы…

К а з а н ц е в (обиженно). Ну вот, я говорю, а вы, оказывается, и не слушаете — занялись своими куклами…

Д а л ь с к и й. Нет, почему же, вот уже закончил. Взгляните, не правда ли, Ромео и Джульетта?..

Дальский бережно поставил куклы на полку над нарами, на которой в обычное время стоят вещевые мешки. Казанцев надулся.

Ну-ну, не обижайтесь на меня, дорогой мой. Я сейчас попробую искупить свою вину.

Дальский вынул из кармана бумажник, вытащил оттуда два розовых билета и протянул их Казанцеву.

Это на завтра. Вернее, уже на сегодня. Начало в шестнадцать ноль-ноль.

К а з а н ц е в (взял билеты, читает). «Театр музыкальной комедии». Здесь работает театр?.. В Ленинграде?.. Сейчас?..

Д а л ь с к и й. Представьте себе…

К а з а н ц е в. Да, но…

Д а л ь с к и й. Вас не устраивают места?.. Простите, но это кресла бенуар.

К а з а н ц е в. Ах что вы… Какие там места… Совсем другое… Как же я… Как же мне туда…

Д а л ь с к и й. А это, дорогой мой, уже, так сказать, вопрос природной смекалки.

К а з а н ц е в. И все равно — вам спасибо. (Читает.) Кресло бенуар. (Почти поет.) Место номер один и место номер два!

Д а л ь с к и й. Тише, сумасшедший! А то вместо театра пойдете на гауптвахту.

Но было уже поздно. Рядом с Казанцевым поднял голову разбуженный Крылов.

К р ы л о в. Который час?

К а з а н ц е в. Кто его знает.

К р ы л о в. А чего шумите? Чего спать не даете?.. (Командует.) Спать!

К а з а н ц е в (шепотом). Разрешите обратиться?

К р ы л о в (удивленно). Ну? Чего тебе?

К а з а н ц е в. Увольнительную в город.

К р ы л о в. Нашел время увольнительную просить. Спи.

К а з а н ц е в (протянул билеты). Имею билеты в театр…

К р ы л о в. Что? Откуда еще билеты?!

Пауза.

Д а л ь с к и й. Это я их, так сказать, презентовал… Сам-то я вряд ли смогу дойти…

К а з а н ц е в (Крылову). Я вас… я тебя очень прошу…

К р ы л о в (зло, шепотом). А адрес Кошкина тебе не нужен?

К а з а н ц е в (спокойно). Нужен.

К р ы л о в (после паузы). Ну ты же и гад!.. Ну и гад! Ты даже сам не понимаешь, какой ты гад!.. (Устало.) Ладно. Завтра получишь сухой паек…

К а з а н ц е в. Ну вот за это… За это…

К р ы л о в. Все!.. Мы который уже день здесь?

Д а л ь с к и й. Третий. И произвела земля зелень, траву, сеющую семя, и древо, приносящее плоды…

З а т е м н е н и е. Метроном.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

В луче света Ж е н щ и н а.

Ж е н щ и н а.

Женщина исчезает.

Комната Кошкиных в старом ленинградском доме. Около «буржуйки» стоит железная кровать, на которой лежит О л я, укрытая двумя одеялами и пальто. Непонятно, спит она или не спит. Стук в дверь. Оля не отвечает. Снова стук. Дверь открывается, входит К а з а н ц е в. Он оглядывается, видит кровать, подходит, Оля открывает глаза.

К а з а н ц е в. Добрый день. Если бы вы знали, как я рад, что застал вас дома.

Оля не отвечает.

Извините, пожалуйста… Если можно, оденьтесь, а я пока выйду на минуточку…

Казанцев пошел к двери, по дороге поднял с пола старую куклу, отряхнул пыль, посадил в угол. Вышел. Оля как лежала, так и лежит. Пауза. Снова стук в дверь. Оля не отвечает. Входит К а з а н ц е в. Подходит к кровати, смотрит на Олю. Вдруг испуганно гладит ее по лицу.

Вы больны?

Оля опять не отвечает.

А я за тобой пришел… У меня билеты в театр… Настоящих два билета…

О л я (еле слышно). Я сегодня умру. Ты уйди…

К а з а н ц е в. Чепуха! Так не умирают!.. И никуда я не пойду… К чертям тогда театр… Не хочешь вставать? Ну и ладно. И не надо. Тогда я чего-нибудь сейчас соображу. Вот чаю… Ну конечно, чаю. Ты пока лежи, а я все сам соображу.

Казанцев поставил свой карабин к стенке, взял с подоконника чайник, присел к печурке, растопил ее, она быстро загудела.

Мировые дровишки эти книжки!

Перед тем как бросить в печку очередную книжку, он раскрыл ее и прочитал наугад.

«Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, — век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, зима отчаяния, у нас было все впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподню…» Хорошо! Правда? Пусть же нас согреет товарищ Чарльз Диккенс! (Бросает книжку в печку.) Варварство, конечно… Но что поделаешь… Все чудесно… Все будет отлично… Ты знаешь, какая хорошая штука чай?.. Сейчас… Сейчас закипит, миленький…

Казанцев нашел в углу тряпку, расстелил ее на полу возле печурки, как скатерть, поставил чашки, достал из рюкзака свой паек — сухарь, пайку хлеба, два кусочка сахару — и все это разложил на тряпке.

Ну вот. Как в «Метрополе». Может быть, все-таки поднимемся?.. Давай-ка попробуем…

Казанцев сначала нерешительно приподнял пальто, помедлил, потом быстро снял его, потом одеяло, затем другое. Оля лежит в синем кашемировом платье. С помощью Казанцева она садится.

Вот так и сиди… И будем пить чай…

Он налил в чашки кипяток, взял с тряпки сухарь.

Мы сейчас его съедим, а хлеб оставим на потом. Вот, держи чашку. Пей.

Оля взяла чашку, зажала ее между ладонями, потом поднесла ее ко рту.

Замечательный чай, правда? У меня мама почему-то такой чай, без заварки, называла «генеральским». Правда, смешно?.. Ну давай я тебе еще налью, тут осталось. Ты можешь взять и этот кусочек сахару. Я не люблю сладкого…

Оля допила кипяток, вздохнула, как после тяжелой работы, посмотрела на Казанцева.

О л я. А ты зачем пришел?

К а з а н ц е в. Вот те раз!.. Я же сказал… У нас есть один чудак, ты его знаешь — длинный такой. Я не знаю толком, чем он занимается. Говорит, что артист. Но он здорово делает куклы. Я сам сегодня видел. Совершенно великолепные куклы. Так вот, этот чудак дал мне два билета в театр, на оперетту. Это очень смешная оперетта… Хотя я ее не видел. Я до войны терпеть не мог оперетту. Я больше драму любил. А сейчас я бы с удовольствием даже оперетту посмотрел… И я подумал, что ты тоже со мной пойдешь… И из-за этого… И ради этого через весь город прочапал… Ну да ладно!..

О л я. Куда билеты?..

К а з а н ц е в (терпеливо). Я же тебе сказал, в театр.

О л я. «В театр»… «В театр»… А я смогу?.. Я же не смогу…

К а з а н ц е в (уверенно). Сможешь. Ты только встань и увидишь, что сможешь.

Оля поднимается с постели, прикрывает ее одеялом, приглаживает волосы и поворачивается к Казанцеву.

Ну! Вот видишь?!

Казанцев смотрит на часы, берет с кровати пальто, подает его Оле.

Мы еще успеем. До начала целый час. А тут ведь близко?.. Правда, близко ведь?..

Он протянул Оле алюминиевую расческу, но она уже взяла платок, и Казанцев помог ей завязать концы на спине.

О л я (тихо). Нет… Не дойти мне…

Казанцев взял ее под руку, на ходу прихватил карабин.

К а з а н ц е в. Дойдешь… Дойдешь… Дойдешь…

З а т е м н е н и е. Метроном.

Музыка из оперетты «Марица». Яркие лучи освещают два кресла, в которых сидят и смотрят на сцену театра О л я и К а з а н ц е в. Кроме них, никого не видно, но кажется, будто театр битком набит людьми. Между колен у Казанцева зажат карабин.

Со сцены слышны голоса артистов, которых мы не видим.

П е р в ы й а р т и с т (стучит). Что это, замок или сумасшедший дом? Приехал я, граф Токки Балладья! А где музыка? Прислуга! Эй! Долго я буду ждать?!

В т о р о й а р т и с т. Извините, ваше сиятельство, звонок испортился.

П е р в ы й а р т и с т (ворчит). «Испортился, испортился»…

В т о р о й а р т и с т. Баронесса сейчас выйдет, а пока угощайтесь, ваше сиятельство, — виноград, апельсины, шоколад, шампанское…

П е р в ы й а р т и с т. Друг мой, мне все это ужасно надоело! Нет ли у тебя дуранды?!

Невидимый зал взрывается от хохота, аплодисменты. Смеется и аплодирует Казанцев.

К а з а н ц е в (Оле). Здорово. Правда, здорово?!

Оля не отвечает. На сцене продолжается спектакль.

П е р в ы й а р т и с т. А вот и вы! Дорогая баронесса, нельзя же бегать от человека, который вас так любит!!! Ха-ха-ха!..

А р т и с т к а. Но, дорогой граф, вы забываете, что я вас не люблю! Ха-ха-ха!..

П е р в ы й а р т и с т. Конечно, забываю! Какой же дурак будет об этом помнить?! Ха-ха-ха! И кроме того, вы меня полюбите! Ха-ха-ха!

А р т и с т к а. Не понимаю!

П е р в ы й а р т и с т. Она не понимает!.. (Интимно.) Не понимает, а дополнительный паек получает!

И опять зал взрывается смехом и аплодисментами. Кто-то кричит: «Во дает!» Казанцев аплодирует и нечаянно плечом подталкивает Олю. Испуганно поворачивается к ней и замечает, что и она чуть улыбается. Тогда Казанцев еще яростнее аплодирует. Оля улыбается.

К а з а н ц е в. Ну нравится?

Оля кивает.

Нет, ты скажи, нравится?

О л я. Нравится.

А на сцене звучат куплеты.

П е р в ы й а р т и с т (поет).

А р т и с т к а (поет).

З а т е м н е н и е. Метроном.

В луче молодая Д е в у ш к а.

Д е в у ш к а.

Снова комната Кошкиных. Входят О л я и К а з а н ц е в. Слабо голубеет в черноте окно. Казанцев опускает штору и зажигает коптилку, сделанную из консервной банки.

К а з а н ц е в. А дров у нас больше нет.

О л я. Ничего. Я привыкла.

Оля садится на кровать, Алексей растирает ей замерзшие руки.

К а з а н ц е в (вдруг спохватился). Ох, какой же я дурак! У нас же есть водка. Почти триста граммов. Мы сейчас ее выпьем, и сразу будет тепло. Замечательная водка! Вот увидишь, как будет здорово. И еще у нас осталась целая пайка на закуску. Можно устроить шикарную пирушку. (Снимает с подоконника коптилку, ставит ее на печку, достает из-под шинели флягу, аккуратно разливает водку по чашкам. Потом поболтал флягу, убедился, что в ней еще осталось, закрывает пробку, делит хлеб, берет себе маленький кусочек.) Ну вот. Мы даже можем чокнуться… Только ты пей сразу. Это неважно, что она так плохо пахнет… Это настоящая водка. Зато увидишь, как сразу станет тепло… Ну, за что мы выпьем?

Оля молчит.

Давай за чудака Дальского, который дал нам билеты. Хорошо?

Они чокнулись. Оля пьет и быстро ест хлеб. Алексей тоже пьет и заедает своим крохотным ломтиком.

Отлично!..

О л я. Верно… Теплее стало…

К а з а н ц е в. Я же говорил… (После паузы.) Вот покурю еще здесь и тогда уж пойду.

О л я. Куда?

К а з а н ц е в. К своим. В казарму.

Оля быстро схватила его за рукав шинели.

О л я. Нет!

К а з а н ц е в (смущенно). Но мне надо… Понимаешь, там они ждут меня…

О л я. А я?.. Тут хватит места… И будет тепло, если хорошо укрыться… А места тут хватит, вот посмотри…

К а з а н ц е в. Да… Ладно… Чего уж, действительно… Тогда я пойду завтра утром.

О л я. Ну вот… Ну вот… Утром у нас дают кипяток. Горячий. По пол-литра на человека… Мы поедим, а потом пойдем.

К а з а н ц е в (весело). Ох и врежут же мне в батальоне по первое число! Еще, чего доброго, искать начнут. Ну да черт с ним…

О л я. Тогда давай ложиться, а то, если мы будем долго вот так сидеть, замерзнем.

Она встала быстрее, чем обычно, взбила подушку, сложила два одеяла, сняла платок, положила его поверх одеял и пальто свое кинула наверх. Казанцев тоже снял шинель, положил ее сверху, стягивает с себя сапоги, расстилает на голенищах портянки. Оля, съежившись, глядит на Казанцева.

К а з а н ц е в. Ты ложись. Быстрее…

Он задувает коптилку, поднимает штору. В комнату проникает свет луны. Казанцев ложится под одеяло.

О л я. Ты закутай ноги. Подоткнись, тогда будет совсем тепло.

Казанцев покорно подоткнул одеяло со всех сторон.

К а з а н ц е в (после паузы). Понимаешь… У меня никогда не было девушки… То есть они были, еще в седьмом классе я с одной поцеловался… А потом увидел, как она целуется с другим парнем… Просто ей нравилось целоваться со всеми… А так у меня не было девушки… Даже сам не знаю почему… Может, оттого, что я рыжий. Хотя это форменная чепуха. Как ты считаешь?

О л я. Чепуха.

К а з а н ц е в (обрадованно). Ну вот видишь! Я знал, что ты так скажешь… Ты — красивая и добрая.

Оля поворачивается к нему лицом.

Ты что? Может, неудобно?

Оля всхлипывает, плачет.

Ну что… Что?.. Я ведь тебя не обидел… Ну скажи, что?..

О л я. Ничего… нельзя… Я сейчас совсем как старуха… От голода это…

К а з а н ц е в. Это все неважно. Я тебя полюбил — это самое важное. Я тебя даже очень полюбил…

О л я (всхлипывая). Нет… Я сама знаю… Чувствую… Совсем я как старуха.

К а з а н ц е в. Говорю тебе, все это полная ерунда… Ты такая хорошая, что все это ерунда… Если бы я показал тебя моей маме, она бы очень обрадовалась.

О л я. У тебя есть мама?

К а з а н ц е в. Я тебе о ней говорил. Она далеко, на Урале… Я ей напишу про тебя.

О л я. Зачем?

К а з а н ц е в. Я ей напишу, что после войны мы с тобой поженимся.

О л я. После войны — это долго… Мы можем умереть…

К а з а н ц е в. Тогда сейчас…

О л я. Что?

К а з а н ц е в. Ну конечно, мы можем это сделать сейчас. Так даже лучше. Мы пойдем утром в загс, и нам дадут свидетельство… И очень даже просто. Какой же я обалдуй, что не подумал об этом сразу. Ты будешь моей женой. Будешь меня ждать. Все очень просто!..

Оля провела рукой по лицу Алексея, и он чуть не задохнулся.

Ты устала… Ты спи… А утром мы пойдем…

З а т е м н е н и е. Метроном. Музыка. А в окно уже пробивается белый луч рассвета, он, дымясь, разрезает комнату и освещает спящих Олю и Казанцева. Хлопает дверь. На пороге с винтовкой наперевес стоит синий от злости К о ш к и н.

К о ш к и н (щелкнув затвором). Одевайся!

К а з а н ц е в (просыпаясь). Что?.. Тревога?..

К о ш к и н (орет). Встать! Я т-тебе покажу тревогу! Одевайсь!

К а з а н ц е в. Сию минуту… Только вы…

К о ш к и н. Последний раз говорю!..

Оля, скованная ужасом, смотрит на отца. Казанцев, подергивая плечами от холода, наматывает портянки. Кошкин берет карабин Казанцева за ремень, закидывет его за плечо. Казанцев натягивает сапоги, надевает шинель, шапку, подходит к Оле.

К а з а н ц е в. Ты не бойся… Вообще… И за меня не бойся… Я приду… Вот увидишь… Самое главное — не бойся…

К о ш к и н. Ремень!

К а з а н ц е в. Извините… Не понял…

К о ш к и н (зло). Ремень сюда!

К а з а н ц е в. Почему это?..

К о ш к и н. Потому что дезертир ты, сука!

К а з а н ц е в. Но-но… Вот уж никогда так не смеялся… Какой же я дезертир?..

К о ш к и н. Молчать! Ремень!

Казанцев, пожав плечами, протянул ему ремень.

Кошкин сунул его в карман.

Вперед!

О л я. Папа…

К о ш к и н. Молчи!.. С тобой разговор впереди…

К а з а н ц е в (Оле). Ты сухарь съешь… До свиданья… (Улыбается Оле.) И ты только, пожалуйста, не волнуйся… Все будет в порядке… (Подмигнул ей.) Помнишь: горе не беда!..

Кошкин ткнул его стволом в бок. Казанцев направляется к двери.

З а т е м н е н и е. Метроном.

В казарме готовились ко сну. Все были на месте, пустовало лишь место Казанцева. На полке над местом Дальского стоят уже не две, а четыре куклы, он мастерит пятую. К р ы л о в шумно вздыхает. В о е в о д и н смотрит на него, закуривает.

В о е в о д и н. Вернется. Ты не психуй, младший. Куда он денется? Вернется. Это я тебе точно говорю.

Крылов тоже закуривает.

Я сегодня но городу прошел. Все памятники укрыты. Обидно даже. Первый раз в Ленинграде, а так ничего и не увидел. В библиотеку зашел… В Салтыковку, что ли… Работает… Посидел там, погрелся… Журналы полистал… А женщина, про которую я тебе рассказывал, тоже библиотекарь… В окопах и не вспоминал о ней. А сейчас что-то томит на сердце…

К р ы л о в. Ты же с ней порвал.

В о е в о д и н. Если честно — не смог… Она плакала, когда нас призывали… Сутки целые под окном у казармы стояла…

К р ы л о в. А говорил: не веришь ей.

В о е в о д и н. Это из-за мужа ее. Как так может быть — ей девятнадцать, а уже муж… Сам не знаю почему — два дня только о ней и думаю… По городу ходил, тоже думал…

К р ы л о в. Ты вот что… Ты напиши ей письмо. А то она может решить, что ты уже неживой…

Пауза. Крылов опять смотрит на место, где должен быть Казанцев.

(Воеводину.) Слушай, он ведь никогда не опаздывал… Такой надежный парень…

В о е в о д и н (думая о своем). Придет… Значит, считаешь — написать?..

К р ы л о в (после паузы). Вот ведь выдумщик чертов!.. Дался ему этот театр… А если не придет?.. И потом, ведь мог он попасть под обстрел? Мог. Могли его задержать патрули? Могли. Да мало ли что могло произойти…

Шустов вдруг приподнимается на нарах.

Ш у с т о в (зло). Морду ему, гаду, набить, чтобы других не подводил!

К р ы л о в. Может, я и Кошкина напрасно послал… Может, он и не заходил к ним… Может, я старика зря погнал… Но ведь другому-то нельзя было… Никто из нас не знает города, могли бы и не найти…

Д а л ь с к и й. Вы совершенно напрасно волнуетесь, молодые люди. Как вам известно, извозчиков в Ленинграде нет, такси — тоже… Это значит, что он идет пешком… Придет… Часом раньше, часом позже… Придет…

К р ы л о в. А все вы… Это все из-за вас!.. Дергали вас давать ему билеты в театр… Нашли времечко…

Д а л ь с к и й. Что значит «времечко»?.. Раз театр работает, значит, в зале должны быть зрители… Что же за театр без зрителей? (Устанавливает новую куклу рядом с другими.) «Любите ли вы театр?», — спрашивал один великий критик, в шутку прозванный друзьями неистовым Виссарионом.

К р ы л о в. Ну что вы тут мелете? И что это еще за Виссарион? (Показал на куклы.) И чем это вы, черт вас возьми, занимаетесь? Убрать!

Дальский смотрит на него печальными глазами.

Убрать к ядреной матери! Тут вам казарма, а не балаган! Ясно?!

Д а л ь с к и й (тоскливо). Ясно…

Дальский бережно снимает свои куклы с полки. Все недоуменно смотрят на Крылова. Видно, что и ему самому неловко.

Входит К о м а н д и р в п о л у ш у б к е. Крылов первый замечает его.

К р ы л о в. Встать!

К о м а н д и р. Отставить! Вольно… Пусть отдыхают пока. Но в любое время может быть приказ — выступать. Так что всем быть в боевой готовности.

К р ы л о в. Есть.

Командир в полушубке уходит.

Д а л ь с к и й (невозмутимо). «Да будут светила на тверди небесной для освещения земли и отделения дня от ночи… И был вечер, и было утро… День четвертый…»

Крылов с ненавистью смотрит на Дальского, Воеводин перехватил этот взгляд.

В о е в о д и н. Спокойно, младший… Может, успеют… Спокойно…

З а т е м н е н и е. Метроном.

В луче света — Ж е н щ и н а.

Ж е н щ и н а.

По улице, пробиваясь сквозь вьюгу, с трудом идут К а з а н ц е в и К о ш к и н. Казанцев — чуть впереди. Кошкин шагает с винтовкой наперевес.

К а з а н ц е в. Извините, пожалуйста. Зачем же это вы меня так ведете… как арестанта?

К о ш к и н. Шагай. Ты и есть арестант.

К а з а н ц е в. Почему это арестант?

К о ш к и н. Молчи, гад. Ты лучше молчи. Иди, не оглядывайся. Побежишь — выстрелю.

К а з а н ц е в. Разве был приказ доставить меня живого или мертвого?

К о ш к и н. Только доставить. Но если побежишь — выстрелю. Видел небось, у нас в казарме висит: «Смерть паникерам и дезертирам!»

К а з а н ц е в. Слушайте, вы бы мне хоть ремень вернули, а то под шинель поддувает. Холодно… И вообще, вы вполне могли бы разрядить мою пушку и отдать мне. Вам сразу стало бы легче.

К о ш к и н. Пошел ты!..

К а з а н ц е в. Ну и напрасно… Вам же хуже…

Пауза.

К о ш к и н. Эх ты, Оля, Оленька… Доченька ты моя… Бабы дуры… Это каждый знает… Все бабы — дуры-дурехи… Разве не учил я тебя… А-а! Ничему их не научишь… А какая девчонка!.. И мать ее была красивая. Не просто красивая, а очень красивая. Первая на весь Клин… Куда там нашим, питерским… Ох и тяжелая же у меня жизнь! Ох и тяжелая… Пожрать по-людски за всю эту жизнь и то было некогда…

К а з а н ц е в (Кошкину). Послушайте, давайте мы хоть рядом пойдем. Я ведь все равно никуда не убегу. Ну подумайте сами, куда же это я побегу?..

К о ш к и н. Шагай!

К а з а н ц е в. Но ведь встречные-то что могут подумать?.. Еще подумают, что я ракетчик, что ли… Или, еще хуже, шпион немецкий…

К о ш к и н (угрожающе). Шагай!

Вдруг Кошкин замедляет шаги, останавливается, облокотившись на винтовку. Казанцев оглядывается.

К а з а н ц е в. Вам плохо?

Кошкин молчит.

Вы снега поешьте… Снега…

Кошкин молчит. Казанцев набрал в рукавицу снег, подходит к Кошкину. Когда Кошкин, зевая, открывает рот, Алексей почти насильно набивает туда снег. Кошкин давится и сердито смотрит на Казанцева.

К о ш к и н. Пошли!..

К а з а н ц е в. Ну хватит дурака валять, давайте сюда.

Он почти силой вырывает у Кошкина винтовку, снимает с его плеч карабин.

Прижимайтесь ко мне… Пошли…

Они идут, притулившись друг к другу, съежившись от мороза.

К о ш к и н. Нет… Не могу… Стой… Отдохнуть надо… Отдохнуть.

К а з а н ц е в. Вот это другое дело. Тогда сюда, к стене… Здесь ветра нет… И посидеть можно…

Они садятся. Кошкин никак не может отдышаться.

Пауза.

А у меня водки немного осталось… Граммов сто всего… Давайте поровну разделим. (Достает флягу.)

К о ш к и н. Откуда ж она у тебя?

К а з а н ц е в. А я, знаете ли, когда ее нам выдают, не сразу пью. Только к случаю. Вот и накопилась.

Они выпили.

Хоть немного теплее будет.

К о ш к и н. Понемножку доходит. (Достает папиросы.) На, закури.

Закуривают.

К а з а н ц е в. Мне ваш город очень нравится. Какой же у вас город!.. Вот если бы не война, какой бы город был! Ах и сволочь же немец! Ах и сволочь же… Я Ленинград раньше часто во сне видел… И все, что в библиотеке нашей было про него, — все перечитал…

К о ш к и н. Это ты чего…

К а з а н ц е в. Обождите, пожалуйста…

К о ш к и н. С тобой, ей-богу, с ума сойдешь… Ты что это… молитву, что ли?

К а з а н ц е в. Пушкин это… Александр Сергеевич…

К о ш к и н. Скажи, пожалуйста… А мне показалось, молитва, словно бы за поминовение.

К а з а н ц е в. Я, знаете ли, последнее время все о жизни и смерти думаю… Понимаешь, какая история… Был когда-то такой град Китеж. Вы о нем слыхали, наверно. Ну так вот, чтобы не покориться татарам, ушел он на дно озера…

К о ш к и н. Как так? А люди?

К а з а н ц е в. Вот именно. Я читал — они стали скрытниками.

К о ш к и н. Чего?..

К а з а н ц е в. Скрытниками. Название им такое дали. Выходят они, значит, из невидимого града и бродят среди живых людей… Вот я и думаю, может, и наши ребята, что погибли под Нарвой, тоже станут скрытниками. Пройдет много лет, и они будут бродить среди живых… Может, именно это и есть бессмертие?..

К о ш к и н. Может быть. Ведь говорится: человек родится на смерть, а умирает на живот.

Пауза.

К а з а н ц е в. Послушайте, мне кажется, что мы с вами идем уже целую вечность, а я ведь вам ничего не сказал… Вот маме своей решил написать, а вам еще ничего не сказал. Почему-то совсем забыл, что вы отец Оли…

Кошкин насторожился.

Вы не думайте, все хорошо. Мы ведь с Олей пожениться решили…

Кошкин сплюнул окурок.

К о ш к и н. А ну давай винтовку! Поднимайсь!

Кошкин вырвал винтовку из рук Казанцева. Алексей укоризненно качает головой.

К а з а н ц е в (тихо). Вы что, не верите?

К о ш к и н (рявкает). Поднимайсь, кому говорят!

Казанцев встает. Кошкин вскидывает винтовку на руку.

Вперед! Скрытник… Зараза…

Они снова двинулись в путь, впереди Казанцев, за ним, с винтовкой наперевес Кошкин. З а т е м н е н и е. Метроном.

Утром. К р ы л о в, как обычно, принес на всех хлеба. И снова ниткой начал резать его на равные части.

К р ы л о в. Дальский!

Д а л ь с к и й. Да-да…

К р ы л о в. Что значит «да-да»?!

Д а л ь с к и й. Это значит — я вас слушаю.

К р ы л о в. Надо отвечать по уставу — «Я».

Д а л ь с к и й. По уставу так по уставу. Пожалуйста, мне ж не трудно… Ну я…

К р ы л о в. И без всяких «ну»!.. Садитесь спиной, будем делить.

Д а л ь с к и й. Позвольте, но ведь всегда товарищ Казанцев…

К р ы л о в. Уж вы бы помолчали… Садитесь!

Д а л ь с к и й (пожав плечами). Пожалуйста…

Входят замерзшие К а з а н ц е в и К о ш к и н с винтовкой наперевес.

Мне бы хотелось, чтобы, когда придет товарищ Казанцев…

К а з а н ц е в (хрипло). Казанцев пришел…

Все повернулись к Казанцеву. Кошкин приставил винтовку к ноге.

К о ш к и н (едва ворочая замерзшими губами). Разрешите доложить, арестанта доставил.

К р ы л о в. Какого еще, к черту, арестанта?! А ну верните ему ремень!

Кошкин замешкался.

Быстрее! И никому ни сполслова. Слышите?! (Казанцеву.) А с тобой… с тобой мы еще поговорим… Ночью пойдешь в наряд. Хватит, отдохнул, а теперь гальюны почисть. Понятно?

К а з а н ц е в. Так точно, понятно.

Шустов фыркнул.

К р ы л о в (тыча пальцем). Кому?

Дальский долго раздумывает, прежде чем ответить, покачивает головой.

Д а л ь с к и й. Кошкину.

Кошкин берет пайку.

К р ы л о в. Кому?

Дальский прикрывает глаза и снова покачивает головой.

Что вы там колдуете?

Д а л ь с к и й. Ответственность. В каждом деле нужна ответственность.

Ш у с т о в. Видели?! Колдует чего-то! Черный маг! Индусский факир!

Д а л ь с к и й. Вы ошиблись, я не факир. Но популярность не меньшая, чем у факира.

К р ы л о в. Хватит! Дальше! Кому?

Д а л ь с к и й. Ну пусть будет Казанцеву. Замерз же человек…

Казанцев берет пайку.

К р ы л о в. Кому?

Д а л ь с к и й. Товарищу Шустову.

К р ы л о в. Кому?

Д а л ь с к и й. Товарищу Воеводину.

К р ы л о в. Кому?

Д а л ь с к и й. Вам. Эта уже вам.

К р ы л о в. А эта — ваша.

Дальский, как обычно, не разжевав, сразу же проглотил свою пайку. Из коридора команда: «Встать! Смирно!»

Построиться! Шевелись!

Все встали, построились. Кто жует свою пайку, кто заворачивает в платок, кто прячет в карман.

Ш у с т о в (хлопнув Казанцева по плечу). Богатырь! Даже жирок завязался. Ишь гладкий какой стал! (Он подмигнул и загоготал.) Ну как она?

К а з а н ц е в. Слушай, мне всегда не нравились такие шуточки.

Ш у с т о в. А подводить других тебе нравится?

В о е в о д и н. Оставь его. Ты свою злость не здесь показывай. Для этого передовая есть.

Ш у с т о в. Да?.. А может, на передовой будет поздно? Может, он на передовой у меня за спиной драпанет? Тогда что?

К а з а н ц е в (возмущенно). Ну это ты…

К р ы л о в (кричит). Смирно!

Входит К о м а н д и р.

К о м а н д и р. Вольно!

К р ы л о в. Вольно!

К о м а н д и р. Вот что. Завтра в семнадцать ноль-ноль выступаем. (Улыбается.) Отдохнули? Отдохнули. И хватит, не правда ли? Отформировались. Так что всем быть готовыми. Все.

Командир ушел. Все расходятся по своим местам.

Дальский удерживает Казанцева.

Д а л ь с к и й. Вы были в театре?

К а з а н ц е в. Да.

Д а л ь с к и й. С ней?..

К а з а н ц е в. Большущее вам спасибо… Большущее.

Вдруг Шустов рычит, именно рычит. На четвереньках он мечется по нарам то в одну, то в другую сторону, подкидывая вещевые мешки, шинели, тюфяки. Он обращается ко всем шепотом.

Ш у с т о в. Пайка… Здесь… Была… (Рычит, потрясая вытянутыми ладонями.) Пай-ка!!

Шустов медленно поворачивает голову в сторону Казанцева. Алексей стоит прямо, словно в карауле. Шустов мягко спрыгивает на пол, сгибает в локтях руки, растопыривает пальцы и идет на Казанцева.

Ты!!! Ты!! (Хрипит.) Суке своей носишь, а сам, а сам… чужое… чужое жрать!.. (Надвигается на Казанцева.) Сволочь… Хлеб… Хлеб — это… Это святыня!!

Когда его от Казанцева отделяет один лишь шаг, между ними встает Кошкин. Он протягивает Шустову ладонь, на которой лежит пайка хлеба.

К о ш к и н. На!.. Искать не умеешь, сопляк!..

Некоторое время Шустов смотрит на хлеб, затем берет его и быстро ест. Дальский около нар нагибается и поднимает с полу пайку хлеба. Все это видят. Мертвая тишина. Дальский с протянутой рукой выходит на середину.

Д а л ь с к и й. Простите, а это чья?..

Пауза.

К р ы л о в. Я спрашиваю, чья это пайка?

Воеводин отворачивается. Шустов подходит к нарам, он плачет. Плачет беспомощно и жалко. Кошкин подходит к Дальскому, берет свою папку хлеба, аккуратно заматывает его в тряпочку и кладет в карман.

Д а л ь с к и й. Вот такие пироги…

Друг на друга никто не смотрит.

К р ы л о в (оглядываясь). Казанцев!

Но Казанцева в комнате уже нет.

Казанцев!.. (Воеводину.) Быстро! Там! В пирамиде! Его карабин!

Воеводин выскакивает из комнаты и тут же возвращается.

В о е в о д и н. Карабина там нет. И его нет.

Крылов выбегает в коридор.

К р ы л о в (кричит). Казанцев!.. Алеша!.. Казанцев!..

Ответа нет.

Все!.. Вот теперь все…

З а т е м н е н и е. Метроном.

В луче — К р а с н о а р м е е ц в шинели.

К р а с н о а р м е е ц.

Комната Кошкиных. О л я что-то пишет. Стук в дверь. Входит К а з а н ц е в.

О л я. Ты?

К а з а н ц е в. Я.

О л я. Здравствуй, А я к тебе собиралась вечером. Я очень волновалась… когда вчера… вы ушли с отцом… Я тоже хотела… Но не смогла… От страха, наверно…

К а з а н ц е в. Я же обещал.

О л я. Ага… Я знала, что ты придешь. Вот видишь, даже записку на дверях хотела повесить. (Читает.) «Я на работе, в сберкассе, Лиговка, 17». Рядом.

К а з а н ц е в. Чего-чего?

О л я. Сегодня я в первый раз вышла на работу. А после работы, если бы хватило сил, пошла бы к вам… к тебе…

К а з а н ц е в. Неужели сейчас сдают деньги?

О л я. Деньги? Не знаю… Я давно не была на работе. Может, кто и приходил. У нас много вкладчиков. У нас всегда было много вкладчиков. И ведь каждый может прийти в любое время.

К а з а н ц е в (весело). Правильно. А я-то, болван! Я совсем забыл, что люди все покупают на деньги, а излишки, у кого они, конечно, есть, кладут в сберкассу. Когда-то я учил: «Товар, деньги, товар», а может, так: «Деньги, товар, деньги».

О л я. Ну вот и я точно так подумала сегодня.

К а з а н ц е в (удивленно). Что?

О л я. Очень просто. Проснулась и вспомнила: надо же составить годовой отчет. Все сберкассы, наверно, давно сдали, а мы нет. У нас никого уже не осталось, только я. Вот и вспомнила: без годового отчета никак нельзя, иначе все запутается, особенно проценты.

К а з а н ц е в (восхищенно). Здорово! Это так здорово! Ты очень правильно подумала!

О л я (вздыхает). Только мне тяжело… Пока… Пока тяжело…

К а з а н ц е в. Ты умница. Ты обязательно справишься. А сейчас мы пойдем не в сберкассу, а в загс. У меня только один час, иначе из меня опять сделают дезертира.

О л я. Наклонись.

Алексей наклонился. Оля провела ладонью по его лицу.

А разве так можно?.. Вот так… сразу… в загс?..

К а з а н ц е в. Только так и можно. Ведь мы еще вчера решили.

О л я. А может, не надо?..

К а з а н ц е в. Надо.

О л я (встав из-за стола). Послушай. У меня перед войной был один случай… Во дворе у нас жил мальчишка. Я его давно знала. Он пошел после школы работать на Кировский завод. Понимаешь, мы даже с ним дрались когда-то. А вот когда он пошел на Кировский, с ним что-то случилось. Однажды шла я вечером домой, а он стоит в подъезде. «Ты, — говорю, — чего тут?» А он мне: «Тебя жду». И стал ко мне приставать, и хотел поцеловать, а я убежала.

К а з а н ц е в. Зачем ты это рассказываешь?

О л я. Ты слушай… Сидела я на работе. Вдруг он заходит. Увидел меня, сел к столу для вкладчиков и так три часа на меня смотрел… Девчонки наши смеялись, шушукались, а он все сидел. Весь красный — ему стыдно, а он все равно сидит. Дождался, когда у меня смена кончилась, и говорит: «Давай погуляем…» Ну, пошли мы гулять, а он все молчит… Я ему говорю: «Мы ведь с тобой маленькие дрались… Сто лет друг друга знаем, чего же ты сейчас идешь и молчишь, как полено?» И тогда он сказал: «Я, наверно, в тебя влюбился». Мне его стало жалко, понимаешь, очень даже жалко, и я ему сказала: «Если ты такой закостенелый стал, что даже говорить ничего не можешь, то черт с тобой, давай целоваться». И он меня поцеловал… И я его тоже… Вот я тебе все и рассказала…

К а з а н ц е в. Зачем?

О л я. Чтобы ты все знал. И если мы сейчас не пойдем в загс, я совсем не обижусь.

Она устала от разговора и опустилась на стул.

К а з а н ц е в (улыбаясь). Смешная… Ты красивая… Ты такая красивая!.. Но иногда бываешь еще очень смешной…

З а т е м н е н и е.

В луче лицо Д е в у ш к и.

Д е в у ш к а.

Загс. Большая комната. Топится железная печурка, возле которой вместо дров лежат ножки канцелярского стола с жестяной бляхой. За письменным столом сидит худая Ж е н щ и н а с черными усами.

Ж е н щ и н а (говорит по телефону, вернее кричит). Вы уже третий раз звоните, и я третий раз отвечаю: нет у меня галифе с красными генеральскими лампасами. Нет! Это не костюмерная! Нет, это не канал Грибоедова!.. Что? А это уже не ваше дело! А потому что это военная тайна. И все! Кончено! Вам нужны, черт побери, галифе с лампасами, а у меня их нет. Все!

Женщина вешает трубку. Входят О л я и К а з а н ц е в. Они молча стоят. Наконец усатая женщина замечает их.

Ну?!

К а з а н ц е в. Не понял…

Ж е н щ и н а. Ко мне?

О л я. Здравствуйте.

Ж е н щ и н а. Из жилуправления?.. Давайте быстрее!.. Ну чего вы стоите? Где сводка?..

К а з а н ц е в. Вы извините. Мы совсем не из жилуправления… Мы…

Женщину одолевает кашель.

Вам помочь?..

Ж е н щ и н а (машет рукой). Не обращайте внимания. (Постукивает себя по груди.) Астма… Ну садитесь, чего же вы?

Оля и Казанцев садятся.

Только, пожалуйста, не хнычьте и не нойте — все еле ходим, но все работаем… Знаю, что не сладко, но…

К а з а н ц е в. Простите, о чем вы?

Ж е н щ и н а. О чем вы, о том и я… Опять сегодня черт знает какая сводка — почти три с половиной тысячи!.. С ума можно сойти!..

К а з а н ц е в. Мы не за этим… Мы…

Ж е н щ и н а. А, понимаю, понимаю… Извините… (Вдруг кричит.) Но мне некогда, некогда мне, понимаете, некогда выписывать справки! Обращайтесь в «Похоронное бюро». Это их работа. Там целый трест. У меня не сто рук, черт возьми!..

К а з а н ц е в (тихо). Не кричите на нас, пожалуйста…

Ж е н щ и н а. Смотри какой! А может, ты сядешь на мое место работать? Я бы на тебя тогда посмотрела!.. Всем нужны справки. Зачем вам справки?

К а з а н ц е в. Нам не нужны справки.

Ж е н щ и н а. Господи, боже мой, что же вам тогда нужно?

К а з а н ц е в. Нам нужно пожениться.

Ж е н щ и н а. Что?

К а з а н ц е в. По-же-нить-ся…

Женщина вздрагивает, и кашель снова одолевает ее.

Ж е н щ и н а. Вы?

К а з а н ц е в. Да, мы. Мы хотим пожениться.

Ж е н щ и н а (после паузы, приказывает). Паспорт и красноармейскую книжку!

Казанцев и Оля подают документы. Женщина неожиданно морщится, плачет, достает платок, прижимает его к глазам.

К а з а н ц е в. Что с вами?

Ж е н щ и н а (всхлипывая). Ничего… Ничего… (Платком вытирает глаза.) Боже мой… Ничего… Ничего… Когда все время регистрируешь только смерть… Ну вот… Ну что же делать-то теперь… Что же я, дура, сижу-то?.. Я сейчас…

Она суетится, никак не может выдвинуть ящик стола.

Звонит телефон, она снимает трубку.

Алло!.. Алло!.. У телефона!.. (Бросает трубку.) А, чтоб вас!.. (Казанцеву.) А вам это очень нужно? Да?

К а з а н ц е в. Очень.

Ж е н щ и н а. И именно сегодня?

К а з а н ц е в. Да. Через час я ухожу на фронт.

Ж е н щ и н а (Оле). Подождите, пока вернется.

К а з а н ц е в. Нет. Только сегодня. Сейчас. Мы решили.

Ж е н щ и н а (вдруг говорит тихо-тихо, почти шепотом). Что ж, может, вы и правы… Я, представьте, никогда не выходила замуж — все откладывала… Но я не жалею… Зачем?.. (Спохватившись.) Ой, что же я разболталась… Нужно же все привести в порядок!.. Раз люди в такое время еще женятся, боже мой, может быть, кто-нибудь придет и с новорожденным?!

Женщина вынимает из письменного стола две толстые книги, печати, стирает с них пыль, вздыхает, глядя на Олю и Алексея, и говорит совсем обыденным тоном.

Ну так где же ваши документы?

З а т е м н е н и е.

Казарма. Все в шинелях. К р ы л о в беспокойно смотрит на часы. К нему склоняется Д а л ь с к и й.

Д а л ь с к и й (тихо). Вы не спешите. Еще успеете доложить…

К р ы л о в. А если он не вернется?

Д а л ь с к и й (доверительно похлопывая Крылова по руке). Он вернется. Только не спешите докладывать…

Из коридора команда: «Выходи строиться!»

К р ы л о в. Вот вам и «придет»… Пошли… (Замечает куклы под нарами Дальского.) А это?

Д а л ь с к и й (печально). А!.. Не нужно…

Входит К а з а н ц е в.

К а з а н ц е в. Правильно, после себя всегда надо оставлять что-то хорошее.

Д а л ь с к и й (оборачиваясь). Что я говорил?! Пусть я не индусский факир! Но что я говорил!..

Крылов поворачивается, а Казанцев уже собирает на нарах свой вещевой мешок.

К а з а н ц е в. Здравствуйте.

К р ы л о в. Казанцев…

К а з а н ц е в. Я!

К р ы л о в (молитвенно). Сволочь… Какая же ты удивительная сволочь… Ты… Ты можешь объяснить свою отлучку?

Казанцев стоит по стойке «смирно», приставив карабин к ноге.

К а з а н ц е в. Могу.

К р ы л о в. Ну?

К а з а н ц е в. Разрешите доложить, мне полагается отлучка. Вот… Пожалуйста…

Он протягивает Крылову вдвое сложенную бумажку.

К Крылову подходят Ш у с т о в, В о е в о д и н и Д а л ь с к и й.

К р ы л о в (читает). «Свидетельство… о браке…»

Все смотрят на Казанцева, а он все так же стоит по стойке «смирно».

(Читает). «Гражданин Казанцев Алексей Сергеевич, девятнадцати лет, и гражданка Кошкина Ольга Матвеевна, восемнадцати лет, вступили в брак двадцать первого… м-м-м… о чем в книге записей актов гражданского состояния о браке произведена соответствующая запись под номером…»

Ш у с т о в. Дай-ка… (Читает.) «После регистрации брака присвоены фамилии… присвоены фамилии… мужу — Казанцев, жене — Казанцева». (Воеводину.) А?..

В о е в о д и н (берет бумажку у Шустова). Первый раз такую штуку вижу… (Читает вздыхая.) «Жене — Казанцева…»

Кошкин сидит на нарах, ни на кого не глядя.

К р ы л о в (отдавая бумажку Казанцеву). Ладно, потом разберемся. Пошли.

Из коридора опять команда: «Выходи строиться: вторая!»

Ш у с т о в (подходит к Казанцеву, шепчет). Алеша… Слышишь, Алеша…

Казанцев поворачивается к нему, Шустов виновато смотрит на Алексея и неловко протягивает ему сахар.

На-ка… ей…

Казанцев подставляет ладонь, и тут же Воеводин протягивает ему свой сахар. Дальский тоже вынимает из кармана белые комочки, сначала нюхает их, блаженно прикрыв глаза, затем кладет их в ладонь Казанцеву. Тогда и Крылов достает свой сахар.

Входит О л я.

О л я. Здравствуйте.

Г о л о с. Сколько раз подавать команду?!

К р ы л о в. Пошли… А ты догонишь… Я скажу комбату…

Все, оглядываясь, уходят. Кошкин подходит, обнимает Олю и, не оглянувшись, уходит.

К а з а н ц е в (высыпает Оле в карман пальто сахар). На. От наших ребят подарок. Я же тебе говорил — у нас мировые ребята.

О л я. Послушай… Я боюсь… Я никогда не была на войне и боюсь… Страшно там?..

К а з а н ц е в. Страшно. Но ты не бойся. Я к тебе еще приду. Вот увидишь… Обязательно приду…

О л я. Хорошо. Только ты меня поцелуй… Ты ведь меня еще не целовал.

Казанцев подходит к Оле и целует ее.

К а з а н ц е в. Только ты жди… Обязательно жди… Слышишь?!

З а т е м н е н и е.

У красной кирпичной стены стоят ж е н щ и н ы. Их мужья, сыновья, братья уходят снова на фронт. Женщины неподвижны и безмолвны. Стучит в тишине метроном. Слышна команда: «Равняйсь! Смирно! Нале-во! На ре-мень! Шагом марш!» Полк уходит…

На авансцене Ж е н щ и н а.

Ж е н щ и н а.

Музыка.

З а н а в е с.