На огненной черте

Р у с а к о в П е т р И в а н о в и ч — генерал армии, командующий фронтом, 48 лет.

Ш е в ч е н к о Г р и г о р и й О с т а п о в и ч — генерал-майор, командир стрелковой дивизии, 33 лет.

Г р о м о в А н д р е й М и х а й л о в и ч — капитан, командир стрелкового батальона, 25 лет.

К р у п и н В а с и л и й П е т р о в и ч — капитан, заместитель командира батальона по политической части, 30 лет.

К о в а л е в а М а ш а — санинструктор, 20 лет.

П е т р е в и ч Л ю с я — телефонистка, 22 лет.

Б ы с т р о в — старший лейтенант, адъютант Русакова, 28 лет.

Л е т ч и к — младший лейтенант, 19 лет.

Д у б о в о й — старшина роты, 25 лет.

Ш а п к и н П е т р Е г о р о в и ч — сержант, 38 лет.

С у б б о т и н Р у с л а н — ефрейтор, ординарец Громова, 20 лет.

Г у л а й М и х а и л — пулеметчик, 25 лет.

С к р и п к а М а к с и м — стрелок, 26 лет.

В а л и е в М у с а — стрелок, 24 лет.

С а п е р, 48 лет.

А р т и л л е р и с т, 26 лет.

К р а ф т — генерал, командующий немецкой группировкой, 53 лет.

А д л е р — офицер разведки, гауптман, 40 лет.

Ш м и д т — штурмфюрер СС, 25 лет.

Я н — солдат немецкой армии, поляк по национальности, 30 лет.

Действие происходит зимой 1944 года.

ПРОЛОГ

В левой половине сцены освещается кабинет генерала армии Русакова — комната в простой крестьянской хате. Рабочий стол, солдатская койка, под ней — два чемодана. Около стола — сейф. У стола на стене — большая карта фронта, на которой виден глубокий выступ, выдающийся на восток и пронзенный у основания двумя жирными красными стрелами, сходящимися своими остриями. У карты в раздумье стоит Р у с а к о в, высокий, плотный, в очках. Входит Ш е в ч е н к о.

Ш е в ч е н к о. Товарищ командующий, генерал-майор Шевченко прибыл из госпиталя для прохождения дальнейшей службы.

Р у с а к о в (снимает очки и идет к нему навстречу). Вольно! Рад тебя видеть, Григорий Остапович. (Пожимает ему руку.) Что-то быстро вылечился. Сбежал, что ли?

Ш е в ч е н к о (смеясь). Врачи отпустили, товарищ командующий. Невмоготу уже. Да еще чуть от вас не забрали.

Р у с а к о в. Как так?

Ш е в ч е н к о. Кадровики метили на соседний фронт к генералу Чижову. Еле упросил.

Р у с а к о в. Ну это дудки! Не дам! Четвертый год вместе воюем, как можно?.. Вовремя успел, Григорий Остапович. Послезавтра операцию начинаем. (Показывает на карту.) Вот.

Ш е в ч е н к о. Операция на окружение?

Р у с а к о в. Да. Видишь, какой мешок. А в мешке лакомый кусочек — десять дивизий. И знаешь, кто ими командует? Старый знакомый. Господин Крафт. Тот, что в сорок первом нам с тобой бока намял. Вот есть возможность свести с ним счеты.

Ш е в ч е н к о. Серьезный противник. А сил достаточно?

Р у с а к о в. Как считать. Если по арифметике, то недостаточно. И войск, и танков, и артиллерии у нас тут меньше.

Ш е в ч е н к о. Как же окружать с такими силами?

Р у с а к о в. А ты не по арифметике считай. Другой счет забываешь — суворовский! Не по числу, а по умению. Маневр решает!

Ш е в ч е н к о. Зима-то гиблая. По такой грязи маневрировать. Как бы погода не помешала, товарищ командующий.

Р у с а к о в. Мешать будет, а помешать не должна. Пора нам наступать во всякую погоду. Словом, принимай свою дивизию, она по-прежнему в армии Трофимова. Наступать вот где будешь. (Показывает на карте.) Видишь, тут село — Яновка. А за ним в десяти километрах Писаревка — Крафт со своим штабом сидит. Ну, в Писаревку они тебя не пустят, пока мы кольцо не сожмем, а Яновкой с ходу овладеть надо. Возьмешь ее, закрепись и стой, как скала. Врасти в землю! Ключевая позиция. Поезжай сейчас к командарму, он тебя с задачей познакомит. Да, я забыл тебя с орденом Ленина поздравить. За Днепр.

Ш е в ч е н к о. Служу Советскому Союзу!.. А как мои люди, товарищ командующий?

Р у с а к о в. Все, кого представлял, награждены. Одного задержал… (Достает из сейфа бумаги.) Вот. Капитан Громов. На Героя.

Ш е в ч е н к о. Вполне заслуживает, товарищ командующий. Исключительно храбрый, талантливый офицер. Командир лучшего батальона.

Р у с а к о в. Знаю его, помню. Парень-то геройский, да вот, говорят, зарываться стал. Цирковые номера откалывает. В атаку в первой цепи ходит, танки гранатами подбивает. Чего доброго, еще в разведку уйдет. В легендарные герои рвется.

Ш е в ч е н к о (смеясь). Уже доложили! Такая натура, товарищ командующий. Любит поиграть со смертью. Русский характер.

Р у с а к о в. Русский характер-то посложнее, Григорий Остапович. Нет, для нашего народа война вовсе не спорт, не игра со смертью, а прежде всего работа. Тяжелая, кровавая, неприятная, но, к сожалению, необходимая работа. И воюют наши люди, как работают, — истово, основательно воюют и, главное, просто, не рисуясь. Вот ты в госпитале повидал, наверно, как наши солдаты раны переносят, как помирать умеют — спокойно, душевно, без паники, без злобы на живых. Вот оно, настоящее геройство, скромное, будничное. А Громов твой уже с рисовочкой. Чапая из себя разыгрывает.

Ш е в ч е н к о. Значит, вы против, товарищ командующий?

Р у с а к о в. Поглядим, как он в этой операции действовать будет. Документы у меня полежат. (Прячет бумаги в сейф.) Не бойся, не забуду. У меня все. Иди.

Входит Б ы с т р о в.

Б ы с т р о в. Генерал армии Чижов на проводе.

Русаков берет трубку. Шевченко и Быстров уходят.

Р у с а к о в. Сосед?.. Здравствуй, Иван Андреевич… Да… Послезавтра. А что?.. Напирает сильно?.. Понятно. Ну вот, мы кашу заварим, и тебе полегче станет. Поможем по-соседски… Так… Так… Это можно… Хорошо, завтра на Военном Совете обсудим…

Свет гаснет. Справа освещается кабинет Крафта. Ковры, мягкие кресла, дубовый письменный стол как-то не вяжутся с маленькими окнами и неуклюжей печью крестьянской хаты. У стола — К р а ф т. За его спиной на стене — карта фронта. Перед Крафтом — А д л е р.

А д л е р (докладывает). За последние дни передвижение русских усилилось, господин генерал. Вчера у села Рыжковка замечены танки. Возможно, Русаков перебрасывает к основанию нашего выступа танковую армию генерала Гусарова.

К р а ф т. Я не верю этому, Адлер. Просто разведчики засекли несколько русских танков и выдают их за целую армию. С разведчиками это случается.

А д л е р. Это не единственный сигнал, господин генерал. Все данные говорят о том, что русские готовятся…

К р а ф т. Готовятся отрезать нас?

А д л е р. Я не поручусь, но… Признаться, мысль об окружении является при одном взгляде на карту фронта. Этот выступ висит, как балкон на фасаде дома. Стоит подрубить его у основания — и он рухнет.

К р а ф т. Не так просто, Адлер. На этом балконе — десять дивизий. Не сбрасывайте их со счета.

А д л е р. Но, господин генерал…

К р а ф т. Мой дорогой Адлер, вспомните, что говорил великий Фридрих: «Бог помогает большим батальонам». У Русакова здесь меньше сил, чем у нас, и он не решится на опасную игру. А со мной тем более. Еще в сорок первом он почувствовал, что у меня тяжелая рука. Он помнит это и не станет рисковать. А если рискнет, я дам ему последний урок. Смотрите, что произойдет, если он попытается окружить нас. (Показывая на карте.) Южнее нашего выступа, совсем близко, стоят наши танковые корпуса. Если Русаков отрежет выступ, фельдмаршал Манштейн бросит эти корпуса сюда, на выручку к нам. Мы рванемся навстречу танкам, и… (соединяет руки) Русаков сам оказывается отрезанным. Я захлопну его в мышеловке.

А д л е р. О, это была бы блестящая операция, господин генерал!

К р а ф т. Да. Но Русаков не решится шутить со мной. Он не посмеет, Адлер.

Свет гаснет. В темноте слышится голос диктора: «Таким образом, окружены десять немецких дивизий. За пять дней наступления наши войска освободили более трехсот населенных пунктов. Операции по уничтожению окруженных гитлеровских войск продолжаются. Мы передавали сводку Советского Информбюро».

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Склон и вершина небольшого холма, поросшего желтой прошлогодней травой и жидкими голыми кустами. Вокруг — черные поля в пятнах снега. Вдали громыхает бой, доносятся пулеметные очереди и треск автоматов.

На пеньке, торчащем из склона холма, сидит с а п е р и ножом стругает палку, на которой набита дощечка с надписью: «Мины». Около него на земле — две разряженные немецкие мины.

Слева слышится шум машины. Сапер встревоженно встает, но тут же успокаивается — машина остановилась где-то рядом. По склону холма поднимаются Ш а п к и н, Г у л а й, С к р и п к а и В а л и е в.

Ш а п к и н. Пошли, славяне, глянем. С высотки видно будет. Другой-то дороги вроде нету.

С к р и п к а. Вот дядько скажет. (Саперу.) Куда дорога, дядько?

С а п е р. Прямо на небо, племяш.

С к р и п к а. Как — на небо?

С а п е р. А вот так… (Показывает надпись на дощечке.)

Ш а п к и н. Эх, елки-метелки! Как же нам на Яновку-то проехать?

С а п е р. Не могу знать, товарищ сержант. По леву руку дорога есть, километра три отседова, — так все одно машина не пройдет: мосток там на речке сорванный. Да вы обождите. Скоро наши ребята подойдут, мины поснимаем, и поедете.

Ш а п к и н. Пожалуй, обождем. Капитан подъедет — скомандует, чего делать. Отдыхай пока, славяне!

В а л и е в. Один татарин, два шеренга стройся! Закуривать будем.

С а п е р. Из какого полка-то, ребята?

Г у л а й. Папа, не будьте любопытны. Саперу это вредно. Он через любопытство подорваться может.

Сапер презрительно оглядывает Гулая и не отвечает.

Ш а п к и н (смотрит вдаль). Вон Яновку видно. Бой идет, славяне!

С а п е р. Ваши, что ль, дерутся?

Ш а п к и н. Наши. Полсела отбили, а дальше не пускает.

С к р и п к а. Сильно стреляют. То, похоже, немец атакует. А?

Г у л а й. Ситуация! А комбат генералу обещал до вечера всю Яновку забрать.

Ш а п к и н. Обещал — заберет. У него слово — камень. Вот приедет туда — наведет порядок. Сразу рванем! Дорогу бы только очистили — боеприпасы возить надо.

С а п е р. Очистим.

С к р и п к а. А вот, хлопцы, когда я служил адъютантом у полковника Булкина, мы с ним одного разу не заметили, что написано, и на минное поле поехали…

Г у л а й. Встать! Смирно! Музыка играет чушь. Герой, Европы и Азии Максим Скрипка выступает с мемуарами за свои героические подвиги. Концерт идет под заглавием «Восемьдесят тысяч километров по минам, или Фантазия для скрипки с оркестром». Прошу, маэстро! Заливайте!

С к р и п к а. Дурень ты! Еще того не было, чтоб Скрипка сбрехал. Сказал — ехал, значит, ехал. На машине…

Г у л а й. Точно, моя балалаечка. На машине. На швейной.

С к р и п к а. Иди ты… (Обиженно.) Могу и не рассказывать. Пожалуйста. Просто факт был интересный…

С а п е р. Вологжан промеж вас нету, ребята? Земляков ищу.

Ш а п к и н. Вологодских? В нашей роте нету. Зато калининских много.

С а п е р. Тверяки — соседи. А вы сами, извиняюсь, откудова будете?

Г у л а й. Вы, папа, часом не женского пола? Исключительно любопытны.

С а п е р. Женского пола — это который языком зазря много чешет. С тобой разговора нету — ты и не обзывайся. (Шапкину.) Я так полагаю, что всякий человек к человеку обязательно интерес должон иметь. Животные и те сойдутся — обнюхаются, познакомятся.

Гулай принюхивается к саперу.

А человеку и подавно надо знать, как другие люди живут. У меня дед был, сто два года прожил, в севастопольскую еще воевал. Бывало, говорит мне: «Ты у людей жить учись. Встретишь какого человека — приглядывайся, расспроси, как и что. Человек, говорит, только на деньги бедный бывает, а на жизнь всякий человек богат». Оно и точно. Какой ни худой человечишко, а поглядишь — живет по-своему. Другому интересно. Вот я, к примеру, человек самый что ни на есть простой — плотник вологодский, и все тут. А уже третью войну воюю.

С к р и п к а. Ого! Три войны? И не убило.

С а п е р. Убить не убило, а ранения имею. И что, ребята, интересно. Воюю, воюю — все ничего, а как до границы дошел — хлоп, ранило! Хоть лопни — не пущает нечистая сила за границу. В четырнадцатом году мы в Восточную Пруссию пошли, генералу Самсонову на помощь. До границы доходим — речушка там плохонькая. Пошел я вброд. Только на берег подымаюсь — дозор немецкий наскакал. И делов-то всего три выстрела, а меня одного в руку ранило. Ну, теперича ладно, подлечился я в лазарете. Революция прошла, пошел я на гражданскую воевать Колчака били — ничего мне. Деникина били — живой, здоровый остался. В двадцатом году погнали мы белополяков. Так погнали — куды там. Киев забрали, Житомир, а у Шепетовки меня опять покалечило, да тяжело — осколком в бок. Гляжу, после войны в том самом месте границу поставили. Вот мать честная!

Ш а п к и н (смеясь). Чудеса, елки-метелки!

С а п е р. Вот думаю — как оно нынче будет? Неужто только до границы дойду? Больно мне охота по Германии пройти — поглядеть, как они живут, немцы эти. Почему второй раз воевать полезли? Разобраться хочу в этом вопросе.

С к р и п к а. Вы, дядько, всю войну за минера служите?

С а п е р. Нет, племяш. Я, ежели хочешь знать, сапер на все руки. И минное, и подрывное, и понтонное дело понимаю. В Сталинграде дивизию генерала Родимцева через Волгу переправлял. Днепр второй лодкой переехал. А особый мастер я мосты ставить. Мостов навел — без счету. У нас вся деревня плотники первостатейные. Карандаш топором зачинить можем. В общем сказать, по саперному делу я все могу. Одного, ребята, не могу. Командовать. Ты мне приказывай — все как положено сделаю, а сам командовать не могу. Характер не позволяет. Разов пять меня за старшого ставили — не идет дело, да и только. Комбат говорит: «Быть тебе во веки веков простым солдатом». И в колхозе вот так. Простым плотником работаю — хорошо. Ну, теперича ладно, как бригадиром поставят — все вразвал пошло Вот мать честная!

Ш а п к и н. Бывает. Вот у нас в Ерофей Палыче один слесарь был…

С а п е р. Это в каком смысле, в Ерофей Палыче?..

Ш а п к и н. Станция такая есть — Ерофей Палыч. У нас в Приамурье. Работал я там в депо.

С а п е р. С Амура? Сибиряк, стало быть?

Ш а п к и н. Коренной. Таежное племя!

С а п е р. Ишь откудова! Полный переворот война народу делает. Со всех краев людей соберет. Вот, ребята, сколько воюю, а как попаду опять на фронт, погляжу на людей, поспрошаю, кто да откудова, — и такое у меня в душе волнение происходит… ну… просто шапку снять охота. Какая она огромадная, Россия наша, сколько в ней силы человечьей! Скажем, я, к примеру, вологодский, они вот сибиряк… (Валиеву.) А ты небось из Крыма.

В а л и е в. Зачем Крым? Мы сын казанского народа. Один татарин, два шеренга стройся.

С а п е р. Хороший город Казань. Приходилось. (Скрипке.) А ты, видать, отседова? С Украины?

С к р и п к а. Мы с-под Харькова.

С а п е р. Колхозник?

С к р и п к а. Та нет. На сахарном заводе работал.

С а п е р. Небось сладко. Кем был-то?

С к р и п к а. Та так… Вроде и директором.

Ш а п к и н. Ну чего опять загибаешь, Максим? Я-то знаю. Бригадиром ты был, а не директором.

С к р и п к а. Товарищ сержант, еще того не было, чтоб Скрипка сбрехал. Я же не сказал, что директором. Вроде директором — то ж совсем другое дело.

С а п е р. Это как же — другое?

С к р и п к а. Та вы обождите, я ж скажу. Я ж начальника цеха завсегда заменял. Как до курорту поедет — я его заменяю. Одного разу, в сороковом году, в маю месяце поехал вот так, а главного инженера в той час до Киева вызвали, а назавтра директор заболел. Зовет он меня до телефону. Товарищ Скрипка, говорит, Максим Петрович, вы на заводе теперь за главного будете. Ну то правда, не сезон был, на ремонте стояли, а все ж таки то ж завод. Пять суток за директора, за главного инженера та за начальника цеха был. Где ж тут брехня? Я еще мало сказал.

Все смеются.

Ш а п к и н. Ну и ну. Подвел базу.

С а п е р. Такое набуровил, что не проглотишь. (Кивает в сторону Гулая.) А этот шалтай-болтай откудова?

Ш а п к и н. Николаевский. А работал в Одессе.

Г у л а й (напевает).

С а п е р. Тоже небось «вроде директор» какой был?

Ш а п к и н. Шоферня. Баранку крутил.

Г у л а й (обиженно). «Шоферня»! Разбираться надо, товарищ сержант. Баранки тоже ассортимент имеют — где бублик, а где сахарная сушка Вот, папа, могут тебе сфантазировать, что я картошку на трехтонке возил. А я был личный, персональный водитель первого класса у товарища Пиньковского, директора Одесской государственной консерватории. Лимузин эм один. Это ж интеллигентный труд. Заслуженные, народные! Людвиг ван Бетховен! Симфония! Виолончель! Пятьдесят червонцев ежемесячно! Это ж средства были на тот отрезок времени. В выходной наденешь костюмчик бостон, рубашечку зефир, галстук — бабочка «фантазия», возьмешь тросточку, выйдешь на бульвар — так люди ж думают, мастер вокала идет. Это ж консерватория! А вы — «шоферня»!

С а п е р. Ишь ты, консерватория! Один, значит, сахар делал, а другой консервы. Сытно, видать, жили. Тот «вроде директор», а этот возитель директора. Вот мать честная! А я, ребята, так полагаю — всяк сверчок знай свой шесток и выше носа не подпрыгивай.

Г у л а й. Вы, папа, как я вас понимаю, — крупный философ. Вы прямо-таки малый саперный Спиноза.

С а п е р. Сопляк ты вонючий! Ты кому такие слова говоришь?! Ты еще без порток бегал, а я уж две войны отвоевал. Видать, мало тебя отец ремнем учил. «Спиноза»! Я б тебе всыпал пониже спинозы, чтоб языком не чесал.

Ш а п к и н. Ты, Гулай, как смола. Человек постарше тебя.

Г у л а й. Да чего вы, папа, на меня взъелись? Спиноза — это ж такой мудрец был. В древнеримской Греции.

С а п е р. Пущай был. Все одно не имеешь права. Интеллигенция сопливая!

Г у л а й. Темнота и дикость! Твердокаменный век!

Ш а п к и н (прислушиваясь). Вроде сильней стреляют в Яновке. А? Как бы ребята из села не подались. Что ж комбат-то не едет? (Смотрит.) Не видно. Девки его, верно, задержали.

С а п е р. Это что ж он, с девками спутался?

Ш а п к и н. Да нет. Наши — санинструктор и телефонистка — с ним едут. Он у нас насчет женского пола строгий, даром что молодой. Вот жалко, запивать стал. С женой у него история вышла — переживает. А вообще геройский комбат. Скрипка наш про него даже стих написал. А ну прочитай, Максим.

С к р и п к а. Та не стоит…

Все, пересмеиваясь, упрашивают Скрипку.

Ну добре, прочитаю.

С а п е р. А ну, а ну!

С к р и п к а.

С а п е р. Постой, постой! Это как же выходит? Одна рота и весь мир завоюет?

С к р и п к а. Та то ж стихи, а не вправду. Вы, дядько, не цепляйтесь, а дослухайте до конца.

С а п е р. Ну давай, давай!

С к р и п к а.

Вот теперь уже все!

Все смеются.

С а п е р. Да-а. Складно-то оно складно, да вроде не очень ладно. Смыслу-то мало. А? Про керосин чего-то наплел.

С к р и п к а. Так то ж рифма. Максим — керосин. Рифма у меня замечательно выходит. Прошлого месяца до нас капитан, корреспондент с дивизионки, приезжал, слухал мои стихи. Понравилось. Рифма, говорит, у вас, товарищ Скрипка, богатая. Если б, говорит, до нее смыслу добавить, то вы б были как настоящий поэт.

В а л и е в. Который поэт — про большой любовь стих писать надо.

Г у л а й. А ты, потомок Чингисхана, не вякай. Я твой «болшой любов» знаю. (Растопырив широко руки.) Люса! Люса!

В а л и е в. Люса — хороший девушка. Пойдет за татарин — татарин жениться будет. Ты, Михаил, не знаешь — не понимаешь. Толстый женщина — добрый женщина. Хороший хозяйка будет, в дом сидит, с другой мужик совсем не гуляет. Бери. Михаил, толстый жена — хорошо будет.

Ш а п к и н. Вон едут.

Слышится шум машин. Шапкин уходит и тут же возвращается с Г р о м о в ы м. За ним — С у б б о т и н, в кожаных шоферских перчатках, М а ш а и Л ю с я.

Г р о м о в. Черт! Что же делать?! Вон она, Яновка.

С а п е р. Саперы наши подойти должны, товарищ капитан. Очистим.

Г р о м о в (с сердцем). Не могу я ждать, старик. У меня две роты в Яновке бой ведут. Немец жмет. Слышишь?.. Сейчас надо.

С а п е р. Что ж поделаешь, коли он мин понаставил?

Г р о м о в. Слышь, старик, какие тут мины?

С а п е р. Известно… немецкие, товарищ капитан.

Г р о м о в. Да нет. Противотанковые или противопехотные?

С а п е р. Да вот тут недалече я две снял — пехотные. А как оно там подале — кто его знает. Всяко бывает. Он ведь хитрый.

Г р о м о в (подумав). А ну, Суббота, Курскую дугу помнишь? Повторим? А?

С у б б о т и н. Как прикажете.

М а ш а. Товарищ капитан, что вы хотите делать?

Г р о м о в (резко). Что надо! Шапкин, остаетесь за старшего. Ждать здесь. Как разминируют — жмите в Яновку. Девчат заберите.

Ш а п к и н (взывая). Товарищ капитан!..

Г р о м о в. Еще ты меня воспитывать будешь? Мне и замполита хватит. Не может того быть, сержант, чтоб Андрей Громов на поганом минном поле голову сложил. Давай жми, Суббота! (Сбегает с холма, Субботин — за ним.)

С а п е р. Куды, товарищ капитан? Нельзя! Подорветесь!

Г о л о с Г р о м о в а. С дороги, старик! Суббота, четвертую! Жми!

Звук мотора удаляется. Все бегут на вершину холма — смотреть. Маша остается на месте, закрыв лицо руками. Последним бежит наверх сапер. Один за другим следуют четыре взрыва. Маша всякий раз вздрагивает и сжимается. Но после каждого взрыва вновь слышится удаляющийся звук мотора.

С а п е р. Видать, проскочили. Фу ты, сатана! Аж взмок. Ну, ребята… Ну, я вам скажу. Сколько воюю, впервые такого отчаянного вижу. Две головы у него, что ли?

Ш а п к и н. Одна, да буйная. Пропадет ни за грош.

Маша обессиленно садится на пенек.

Л ю с я (подходит к ней). Маша, ну перестань. Разве можно так? Живой ведь. Машка, как не стыдно! Ребята догадаются. Идем в машину. (Уводит Машу.)

Ш а п к и н (смотрит). Уже в Яновке.

С к р и п к а. То он назло, хлопцы. Факт! Вчера в атаку пошел, а сегодня на мины… За смертью ходит. То все через жену. Точно!

Ш а п к и н. Жена женой, а он всегда такой был. Под Курском тоже по минам гонял. Весь задок у машины побило. И сейчас небось покорежил. А машину майор Салтыков дал.

Г у л а й (хохочет). Ситуация получается. Вагон смеху. У меня, братцы, научный интерес поглядеть на майора, когда он свой драндулет увидит. Это ж будет картина художника Репина «Иван Грозный убивает своего сына».

С к р и п к а. То не обязательно, чтоб побило. Сейчас подморозило, можно быстро ехать. Раз — и проскочил. А мина назади рвется.

С а п е р. Его счастье — на противотанковую не попал. А то б отвоевался. Ну отчаянный мужик!

Издали доносится крик: «Эге-ей!»

Вон и ребята поспешают. Эге-ей! Давай сюды!

Землянка ротного командного пункта. Сколоченный из досок стол, топчан с постелью командира роты. Топится небольшая печка, около которой свалены дрова. На столе горит коптилка, сделанная из снарядной гильзы. В углу на полке — телефон. У телефона, прижав к уху трубку, сидит на низенькой скамейке Л ю с я — дежурный телефонист. Входит М а ш а, снимает санитарную сумку и шинель и вешает их на гвоздь.

Л ю с я (прикрывая рукой микрофон). Матом кто-то ругается. Сильно! Майор Салтыков, кажется… Ой, слушать невозможно!

М а ш а. А чего ж ты слушаешь?

Л ю с я (кладет трубку). Да я уже привыкла. Тут еще ничего, а у нас на Волховском был один капитан, вот ругался… Просто ужас!

Маша озабоченно прислушивается.

Ты чего? Что-нибудь случилось?

М а ш а. А ты ничего не знаешь? Ой, Люська, какая обстановка опасная! Там капитан Громов пришел. Я слышала, они с нашим лейтенантом говорили. Понимаешь, разведчики «языка» взяли, а он сказал, что у немцев приказ есть — сегодня ночью Яновку во что бы то ни стало у нас забрать. Ночное наступление будет.

Л ю с я. Ну и пускай. Отобьют их.

М а ш а. Ты ничего не понимаешь. Главное, у нас патронов нет. Обещали и до сих пор не подвезли. Громов так переживает, мне его жалко.

Л ю с я. Да это не он, а ты за него переживаешь. Ничего, подвезут. (Переносит скамейку к печке и садится, подбрасывая в огонь дрова.) Сырые. Вот у нас в Белоруссии дрова хорошие, березовые. Горят весело так. Бывало, сидим в избе вечером с мамой, прядем, а печка гудит. Песню поем. (Напевает.)

М а ш а. Какая-то ты безразличная стала, Люська. Ни до чего тебе дела нет. Ты понимаешь, что значит атаку отбивать, если патронов не хватает? Вот ты представь себе: вдруг фашисты сюда, в эту землянку, ворвутся.

Л ю с я. Ну и что? Я, может, хочу, чтоб меня убили.

М а ш а. Сумасшедшая!

Люся, согнувшись, морщится от боли.

Что с тобой? Живот болит? Я тебе салол дам. Съела чего-нибудь?

Л ю с я. Не знаю. Вчера Муса моченое яблоко дал. Вкусное.

М а ш а. У меня мама моченые яблоки хорошо делает. Я любила. А теперь как-то ничего из еды не люблю. И есть не хочется.

Л ю с я. Дурочка ты моя, Машка. Только зря себя мучишь. Худая стала. Я бы так не могла любить.

М а ш а. А я могу.

Л ю с я. Без надежды можешь?

М а ш а. Могу.

Л ю с я. Ох, врешь, Мария. Без надежды — это не любовь. Ты ж надеешься. А сейчас и подавно, раз у него с женой так вышло.

М а ш а. Нет. Может, и надеялась, да перестала. Все равно смотрит, как сквозь окно. Ну и пускай. Я его все равно люблю. Мне лишь бы он живой был. Люська, он такой отчаянный. Помнишь, как он по минам поехал? Я его тогда четыре раза подряд схоронила. Как взрыв услышу, что-то вот тут оборвется и сразу так пусто, страшно на сердце. Тоска какая-то черная, как ночь. Нет, Люська, ты этого не можешь понять.

Л ю с я (укоризненно). Я-то не могу понять?

М а ш а (обнимает ее). Ой, прости, Люсенька. Я сама не знаю, что говорю.

Люся морщится от боли.

Я про салол-то и забыла. (Берет санитарную сумку и достает таблетки.) На, прими две.

Люся берет таблетки, но, пока Маша относит сумку, незаметно кидает их в печку.

Ну чего не глотаешь? Воды дать?

Л ю с я. Уже проглотила. Я и без воды могу.

Входит Г у л а й.

Г у л а й. Дамочки, привет! (Люсе.) Крути шарманку, Люська! Вызывай начальника штаба. Комбат велел позвонить.

Л ю с я (подходит к телефону и крутит ручку). Орел, Орел!.. Я Ласточка!.. Орел!.. Заснул он, что ли?..

Г у л а й. Тоже мне ласточка! Ты моя Курочка-Ряба, а не ласточка. (Пытается обнять Люсю, но она ударяет его по руке.)

Л ю с я. А ну!.. А то звонить не буду. Орел!.. Орел!..

Г у л а й. Бледные у тебя позывные, Люська. Тоже мне позывной «Орел». Надоело. Вот я в седьмом полку у радиста позывные слышал! «Могила, могила, я гроб, я гроб!.. Как слышите?.. Прием».

Л ю с я (смеясь). Ну тебя, Гулай!.. Орел!.. Орел!.. Тришкин, ты что, спишь, что ли?.. Да это я… Ласточка. Позови седьмого… К нам? Ага! (Гулаю.) Он как раз к нам пошел.

Г у л а й. Порядок! (Уходит.)

Л ю с я (продолжая разговор). Тришкин, тебе еще долго дежурить?.. И мне час. А потом пойдем с Машей домой, в село. Ох, у нас хозяйка в этот раз хорошая попалась. Сегодня пироги нам печет… С капустой… А я люблю… Ну не спи… (Кладет трубку, снова садится у печки и напевает.)

Почему я такая несчастливая? У тебя еще надежда есть, ну хоть чуть-чуть. А у меня? Лучше б уж убило, в самом деле.

М а ш а. Вот дуреха, вот дуреха! Ну что ты говоришь?

Л ю с я. Правда, Маша, я несчастливая. Тринадцатого числа родилась, да еще в понедельник — несчастливый день. И на фронте вот в тринадцатый полк попала. Мне и цыганка на Курской дуге нагадала, что я несчастливая.

М а ш а. Что с тобой, Люська? То ревешь без причины, то какие-то мысли мрачные. Раньше ты не такая была.

Л ю с я. «Раньше»… Эх, ничего ты не понимаешь.

М а ш а. Ну вот опять! «Не знаешь», «не понимаешь»! Раньше ты со мной всем делилась, а теперь какая-то скрытная, как чужая… Подруга называется.

Л ю с я. Ну чего ты обижаешься? Ты ведь знаешь — тяжело мне. Уж того не будет, что было.

М а ш а. Да что ты, старуха, что ли? Человека себе не встретишь?

Л ю с я. А кому я нужна буду?

М а ш а. Почему? Вот дуреха! Смотри, как Муса за тобой ухаживает. То конфетку, то яблочко принесет. Всем говорит, что жениться хочет.

Л ю с я. А ну его, твоего Мусу! Заладил свое — «один татарин, два шеренга стройся».

М а ш а. Ну ты прямо как маленькая, Люська. Это же лучше, что веселый. А главное — душа у него хорошая. Я людей чувствую. Он очень хороший, Муса. Вот смотри: Гулай тоже все с шуточками, но он злой, что ли, все над другими смеется. А Муса никогда другого человека не заденет, только сам над собой шутит. Значит, добрый.

Л ю с я. Ну, добрый. Мне-то что?

М а ш а. Вот выходи замуж за Мусу. Любить тебя будет.

Л ю с я. Как же! Нужна я ему буду. Я другой раз с ним поговорю, посмеюсь, а потом думаю: зачем это? Все равно… (Морщится.)

М а ш а. Что — все равно?

Л ю с я. Так… Ничего.

Входит Г р о м о в и К р у п и н в мокрых плащ-палатках.

Маша и Люся встают.

Г р о м о в (расстилает на столе карту). Вот смотри. Один пулемет сюда, в лощину, поставим, два — на высотку, и еще вот тут, у мельницы.

К р у п и н. Верно. Так все прикрыто будет.

Г р о м о в. Да! На полчаса прикрыто. А потом камнями воевать будем. Если патронов не подвезут, это не поможет. Эх, я бы этих снабженцев!.. (Присаживается.) Устал что-то.

М а ш а. Товарищ капитан, каша с мясом есть. Покушаете?

Г р о м о в (мрачно). Спасибо, не хочу. (Люсе.) Вызывай командира полка.

Л ю с я. Орел!.. Дай Голубя… (Громову.) Товарищ капитан, порыв на линии с Голубем. Пошли устранять.

Г р о м о в. Вот черт!.. (Крупину.) Ты, Василий Петрович, дежурь тут, пока связь не восстановят, а я пойду к пулеметчикам. Скажешь Салтыкову: если боеприпасов не будет, можем Яновку не удержать. Пусть генералу доложит — патронов на полчаса боя.

К р у п и н. Ясно.

Громов уходит.

(Присаживается к печке.) Эх, хорошо! Тепло у вас, девушки. (Нюхает воздух.) Что такое? В другие землянки зайдешь — махоркой и портянками пахнет. А у вас тут ароматы благородные. Духи, что ли?

М а ш а. «Красная Москва». Это мне командующий фронтом подарил, когда орден вручали.

К р у п и н. Смотри, пожалуйста, а я уж и забыл, как «Красная Москва» пахнет. А ведь жена душилась. (Закуривает.)

М а ш а. Василий Петрович, почему другие наступают, а мы больше в обороне сидим?

К р у п и н. Такое место, Машенька. Тут немцы сильно упираются. Вот смотрите. (Достает блокнот и рисует.) Противник окружен. Другие дивизии на него со всех сторон наступают — и с севера, и с юга, и с востока кольцо сжимают. А мы с вами на западном участке. Тут самое тонкое место кольца — ближе всего к немецкому фронту. Вот окруженные и цепляются здесь за каждый метр — надеются отсюда к своим прорваться. Ничего, не пустим!

Л ю с я (прислушиваясь). Кто-то идет, что ли? Захлюпало.

К р у п и н (смеясь). Это у меня в сапогах хлюпает. Все лужи собрал.

М а ш а. А вы снимите, подсушитесь. А то простудитесь.

К р у п и н. Нет, уж это дома. Пустяки, привык. Вот если бы моя женушка это хлюпанье услышала! Ой, девушки, хлебнул бы я тогда горя! На спину — банки, на грудь — горчичники, на горло — компресс. Пол-литра водки в ноги втерла бы, да таблеток грамм двести пришлось бы съесть.

М а ш а (смеясь). Врач?

К р у п и н. Нет. Экономист по образованию и медик по призванию. Детей у нас нет, вот она на мне свою любовь к медицине и упражняла. Да я, по правде сказать, тогда гнилье порядочное был. Математик, ученый червяк. То в аудитории, то в кабинете. Чуть сквозняк — бронхит, чуть ноги промочил — ангина.

М а ш а. Да что вы! Я и не помню, чтобы вы болели.

К р у п и н. Война, Машенька! Она ведь такая — кого калечит, а кого и лечит. Вот попал на войну, и оказалось, что я вовсе не склад болезней, как раньше думал, а нормальный, здоровый человек. Я без смеха сейчас вспомнить не могу, каким я на фронт приехал.

М а ш а. Расскажите, Василий Петрович.

К р у п и н. Я ведь, девушки, на фронт строевым командиром попал. Это потом уже меня на политработу взяли. Зимой сорок третьего окончил я зенитное училище и оказался на Северо-западном, под Старой Руссой. Был я тогда лейтенантом. Только лейтенант из меня, признаться, невзрачный был. Теперь уж я военную форму носить научился, а тогда выглядела она на мне приблизительно как седло на собаке. Пистолет, бывало, все на живот съезжает, поясной ремень как-то по диагонали располагается, гимнастерка пузырем топырится, погоны — один вперед сползет, второй назад завалится. Помню, однажды приезжает из штаба армии поверяющий — генерал-майор. Выскакиваю я к нему из землянки, только хотел Доложить, а он мне сразу: «Это что за вид?!» И знаете, что я ему ответил? «Пардон, говорю, товарищ генерал».

Маша и Люся хохочут.

М а ш а. Это генералу-то «пардон»?

К р у п и н. Ну да. А генерал — строевик заядлый. Смотрю — побагровел, того и гляди, удар его хватит. «Что?! — кричит. — «Пардон»! Я тебе покажу «пардон»!» Как пошел, как пошел меня чистить. В общем, я теперь этого слова слышать не могу — душа в пятки уходит. А вот в другой раз провожу я занятия с солдатами…

Гудит телефон.

Л ю с я (берет трубку). Я Ласточка… Ага, сейчас… (Крупину.) Майор на проводе.

К р у п и н (берет трубку). Алло!.. Товарищ третий, докладывает капитан Крупин. Шестой приказал доложить, что груз до сих пор не прибыл… Через час?.. Ясно!.. Пока спокойно… Да мы-то готовы, лишь бы было чем… Слушаюсь. (Кладет трубку.) Пойду. Где тут у вас пулеметчики?

М а ш а. Я вас провожу. (Уходит с Крупиным.)

Л ю с я (напевает).

Входит В а л и е в.

В а л и е в. Это мы. Салям алейкум, Люса. Здравствуй.

Л ю с я. Здравствуй, Муса. Чего пришел?

В а л и е в. Маша Ковалева лекарство брать будем. Сержант Шапкин мало-мало больной стал. Сказал: один татарин, два шеренга стройся — айда, лекарство бери. Мы подумал: Люса давно не видал. Айда, пошел.

Л ю с я. Как же — давно? Вчера только виделись. Чудак ты, Муса. Ну зачем я тебе нужна?

В а л и е в. Мы, Люса, тебе жениться хотим.

Л ю с я (усмехаясь). У вас, у татар, говорят, закон есть — на татарке жениться.

В а л и е в. Ай, глупый человек сказал. Старый закон был, худой закон. Советский власть новый закон давал. Русский, белорусский, татарин — все равно. Всякий девушка жениться можно.

Л ю с я. А правду говорят, что у татар женщина плохо живет? Нельзя никуда ходить. С другим мужчиной слова не скажи.

В а л и е в. Ай, зачем ты глупый человек слушал? Глупый человек татарский закон не знает, не понимает. Везде ходить будем — клуб, кино, гости ходить будем. Другой мужик говори, пожалуйста. Другой мужик гулять нельзя, говорить можно.

Л ю с я. Вот видишь. А если я с другим гулять захочу?

В а л и е в. Муж есть, зачем другой мужик надо? Который жена другой мужик гуляет — шибко худо будет. Татарский закон — строгий закон. Старый время худой человек такой жена убивал, резал.

Л ю с я. Муса… а что, если девушка другого человека любила?.. Ну, в общем, гуляла с ним. Как же замуж выходить?

В а л и е в. Какой человек любишь, такой человек замуж ходи… Зачем другой человек любить?

Входит М а ш а.

М а ш а. Тишина какая-то зловещая стоит. Даже жутко. Сейчас, Муса, я тебе дам таблетки. (Снимает шинель и берет сумку.) Вот хорошо, что ты пришел. А то Люся совсем загрустила, тоскует. Даже плакала.

Л ю с я. Ну зачем ты?

В а л и е в. Ай-ай, Люса. Зачем плакал? Какой беда есть?

Л ю с я. Никакой беды. Просто так.

В а л и е в. Просто так худо плакать, когда война есть. Война пошел — веселый надо быть. Война сам худой — много кровь есть, много слезы. Зачем другой слезы надо? Сам себе трудно делай.

М а ш а. Правильно, Муса. Вот ты никогда грустный не бываешь.

В а л и е в. Зачем грустный? Мы всегда веселый. Другой человек глядит — тоже веселый станет. Шутка делаем, песня поем. Люса, хочешь, смешной песня будем петь? Веселый будешь.

Л ю с я. Я же по-татарски не знаю.

В а л и е в. Русский песня, все понимать будешь. Старый время купец на Казань пел. Богатый человек, деньга много, ходил-гулял, вино пил, безобразия всякий делал. Потом песня пел.

М а ш а. Тише! Стреляют!.. (Прислушивается.) Нет, показалось. Ой, скорей бы уж они атаковали, а то хуже измучаешься — все думаешь: вот-вот начнется.

Л ю с я. А ты не думай. Все равно!

В а л и е в. Зачем бояться? Немец полезет — крепко бить будем. Давай смешной песня петь. (Поет.)

Слышны вой снарядов и близкие взрывы.

М а ш а. Вот! Начинается…

Снова близкие взрывы. Крики за сценой: «Ковалева!», «Маша!» «Санинструктор!»

Ой, кого-то ранило! (Набрасывает шинель, хватает сумку.)

В а л и е в. Айда, окоп бежал! (Убегает с Машей.)

Гремят взрывы.

Л ю с я (присев на топчан, сгибается и морщится от боли). Хоть бы убило! Хоть бы убило! Не могу я больше… (Горько плачет.)

Комната в крестьянской хате, где поместился Громов. Дощатый стол, застеленный газетами, скамьи у стен, кровать и под ней чемодан. В стене против зрителей — два окна. Справа — дверь в сени.

С у б б о т и н возится у печи. За столом — Г р о м о в. Около него — наполовину выпитая бутылка, миски с капустой и огурцами, колбаса и хлеб.

Г р о м о в. Нет, ты мне доложи, Суббота, почему ты Руслан?

С у б б о т и н. Откуда я знаю, товарищ капитан. Назвали так.

Г р о м о в. Должен знать. Солдат все должен знать. Суворов Александр Васильевич требовал. И я тоже требую. Нет, ты мне доложи — почему Руслан? У нас собака была Руслан. А ты человек.

С у б б о т и н. Ну и что ж. Вон котов всех Васьками зовут. Выходит, человеку и Василием называться нельзя?

Г р о м о в. Вот… Правильный ответ. Люблю солдатскую смекалку. Суворов Александр Васильевич любил, и я люблю. Молодец, Суббота! Вот тебе за это… (Наливает в стаканы.) Выпьем во славу русского оружия.

С у б б о т и н. Не могу я пить, товарищ капитан. Душа у меня этого самогону не принимает.

Г р о м о в. Ну и черт с тобой. Сам выпью. Во славу русского оружия. (Чокает стаканы друг о друга и выпивает один за другим.) Суббота, давай еще самогону!

С у б б о т и н. Нету уже, товарищ капитан. Вы уже все выпили.

Г р о м о в. Врешь, Суббота! Врешь! Там две бутылки было… Я одну выпил… одна осталась. Давай сюда! Я приказываю!

С у б б о т и н (умоляюще). Хватит, товарищ капитан. Захмелели.

Г р о м о в. Ты кого учишь? Ты командира учишь? Выполняй!

С у б б о т и н (достав из-за печи бутылку и ставя ее на стол). Ну ее, такую службу! Отпустите меня в роту, товарищ капитан. Не могу я глядеть, как вы сами над собой такое делаете.

Г р о м о в (наливая в стакан). Не твое дело! Когда захочу, пошлю в роту. Во славу русского оружия! (Пьет.) Ты думаешь — ты Руслан, значит, ты меня учить можешь? Ты думаешь — ты тот Руслан, про которого Пушкин писал? Врешь, Суббота. Тот Руслан богатырь был, а ты нет. И у того Людмила была, а у тебя нету Людмилы. Суббота, почему у тебя нету Людмилы? Я тебе найду Людмилу… Найду и женю. Вот… в третьей роте телефонистка Люська. Люська — это Людмила… Я тебя на ней женю.

С у б б о т и н (смеясь). А я на ней не хочу жениться, товарищ капитан. Она мне не нравится. На ней татарин женится.

Г р о м о в. Все равно. Прикажу — и женишься.

С у б б о т и н. Это не по службе приказ. Могу не выполнять.

Г р о м о в. Приказ командира — закон. Значит, все! (Задумывается.) Нет, Суббота, не женись. Правильно говоришь. Ни за что не женись. Расстреливать будут — все равно не женись. Все бабы — потаскухи и сволочи!.. Вот… Смотри. (Расстегивает карман гимнастерки и достает письмо.)

С у б б о т и н. Не надо, не надо, товарищ капитан. Я уже знаю.

Г р о м о в. Не твое дело! На, читай! Громко!

С у б б о т и н (умоляюще). Сколько можно читать, товарищ капитан? Ну зачем вы себя нарочно мучите?

Г р о м о в. Не твое дело! Читай еще раз. Я приказываю.

С у б б о т и н (читает). «Здравствуй, Андрюша. Андрюша, мне очень тяжело писать это письмо, но лучше сказать тебе прямо, чем скрывать и обманывать. Андрюша, я встретила одного человека, и я уже не могу быть твоей женой. Андрюша, я знаю — тебе будет тяжело читать это письмо, и у тебя будет против меня зло. Андрюша, пойми, я еще молодая, и мне трудно одной, и я очень полюбила этого человека…»

Громов сидит, опустив голову на руки. Субботин останавливается, думая, что он уснул.

Г р о м о в (стукнув кулаком по столу). Читай! Чего замолчал?

С у б б о т и н (читает). «…Завтра мы уезжаем с ним, где он работает. Андрюша, я очень тебя прошу — не надо нас искать. Андрюша, так будет лучше для Светланочки. Она еще ребенок, и ей не надо знать, что у нее другой отец. Андрюша, ты не беспокойся за Светланочку. Этот человек очень хороший, и он будет ей как родной отец. Андрюша, твой аттестат я посылаю тебе обратно, вчера дала заявление в военкомат. На Светланочку ничего присылать не надо — этот человек имеет хорошую зарплату, и мы будем хорошо обеспечены. Андрюша, прости меня и прощай навсегда. Я тебе желаю всего наилучшего в твоей боевой жизни. Клава». Все.

Г р о м о в. Светланочка… дочка… Волосики беленькие… как шелк… Сволочь! Потаскуха!.. Все равно найду. Увезу ребенка… (Наливает и пьет.) Дай письмо! (Прячет письмо в карман.) Пусть лежит. Чтоб огнем жгло.

Входит К р у п и н.

К р у п и н. Андрей! Опять! Как тебе не стыдно?

С у б б о т и н. Они обратно письмо мне приказывали читать.

Г р о м о в. Ты что? На меня жаловаться? Марш отсюда!

Субботин уходит.

(Наливает в два стакана самогону.) Вася, ты мой политический заместитель… Выпьем во славу русского оружия.

К р у п и н (берет стакан и выплескивает в печь). Довольно, Андрей! В тряпку превратился. И так я, наверно, выговор получу за то, что молчал столько. Хватит нянчиться! Сегодня пишу докладную. Пойдешь на дивизионную парткомиссию.

Г р о м о в. Ты меня не пугай! Политик! Андрей Громов ничего не боится. Хочу и пью. А чей батальон в полку лучший? Андрея Громова. Первый батальон. Кто в Яновку немцев не пустил? Первый батальон! Лучший батальон!

К р у п и н. Был лучший, пока командир был хороший. А теперь командир пьянствует, а в батальоне безобразия творятся.

Г р о м о в. Какие безобразия? Доложи.

К р у п и н. Пока ты самогон глушишь, у нас рота пропала. Вторая рота не прибыла на место. Утром из Мироновки вышла и исчезла.

Г р о м о в. Накажу. Петрова накажу. Сниму к чертовой матери с роты. Другого поставлю.

К р у п и н. Петров — новый человек. Только из запасного. Ориентируется еще неважно на фронте. Заблудиться мог. Лишь бы они на немцев не нарвались.

Г р о м о в. Все равно накажу. И начальника штаба накажу. Почему допустил? Где начальник штаба? Приказываю искать роту.

К р у п и н. Ишь ты! «Приказываю»! Думаешь, он ждет, пока ты проспишься? Уже час, как уехал.

Г р о м о в. Молодец! Проявил солдатскую смекалку. Тогда выпьем во славу русского оружия. (Тянется к бутылке, но Крупин отодвигает ее.)

К р у п и н. Ты-то когда проявишь смекалку, Андрей? Всю добрую славу свою в бутылке утопил. Смотреть противно.

Г р о м о в. Врешь!.. Моя слава в бутылку не влезет. Дай!

К р у п и н. Не дам.

Входит С у б б о т и н.

С у б б о т и н. Товарищ капитан, там старшина с третьей роты пришел. Чепе у них.

К р у п и н. Здрасте! Не хватало еще чепе! Вот, Андрей…

Г р о м о в. Зови старшину!

Субботин уходит. Входит Д у б о в о й.

Д у б о в о й. Старшина Дубовой. Разрешите обратиться, товарищ капитан.

Г р о м о в. Разрешаю.

К р у п и н. Что у вас там случилось?

Д у б о в о й. Чепе произошло, товарищ капитан. Красноармеец Петревич родил.

Г р о м о в. Что, что?

К р у п и н. Чего родил?

Д у б о в о й. Дите, товарищ капитан.

К р у п и н. Ты что, старшина, под банкой, что ли? Чего говоришь-то? Красноармеец родил.

Д у б о в о й. Так он же ж девка, товарищ капитан.

К р у п и н. Кто девка?

Д у б о в о й. Красноармеец Петревич. Люська, телефонистка наша. Девка же.

Г р о м о в. Неправильно, старшина! Родила — значит, не девка.

Д у б о в о й. Так точно, товарищ капитан. Была девка, стала баба.

К р у п и н. Когда же она родила? Где? В медсанбате?

Д у б о в о й. Никак нет. В хате тут. В расположении роты. Полчаса, как родила.

К р у п и н. Без врача?

Д у б о в о й. Так точно. Не ждали ведь такого случая, товарищ капитан. Санинструктор наша, Ковалева Маша, с ней там. И хозяйка в хате есть, она в этом деле понимает — помогала.

К р у п и н. Ну и ну! Порадовал, старшина! (Хватается за голову.) На всю дивизию прославимся. В штабе полка прохода не дадут — скажут: не батальон, а родильный дом капитана Громова.

Г р о м о в. Не скажут… У меня лучший батальон… Первый.

К р у п и н. Вон он, лучший! Как же это вы прозевали, старшина? Ее же в тыл надо было, там бы родила. Что ж, не замечали, что она того… в интересном положении, как говорится?

Д у б о в о й. Так она ж сама справная, толстая, незаметно было. Правда, последнее время вроде еще потолстела. Думаем, расхарчилась, а оно вон как… Ковалева подружка ей и то не знала. Такая секретная девка, виноват, товарищ капитан, — баба.

К р у п и н. А отец-то кто?

Д у б о в о й. Оно, конечно, точно не известно, товарищ капитан. А ребята так догадываются, что Песков, помкомвзвода.

К р у п и н. Это какой же Песков? Что-то я такой фамилии не знаю.

Д у б о в о й. Так мы ж его еще летом под Ахтыркой схоронили, товарищ капитан. Ногу ему миной оторвало. Он вот с Люськой и гулял весной. Пожениться с ней думал.

К р у п и н. Вот оно что. Значит, сироту родила?

Д у б о в о й. Так точно. Сироту.

К р у п и н. Куда ж она теперь поедет? Где ее дом-то?

Д у б о в о й. Белорусская она. Деревня-то в оккупации. Она потому и скрывала, говорит: ехать-то все одно некуда. Да ее сейчас Маша на Урал, к своим, зовет. Должно, туда и поедет.

Г р о м о в. Слышь, старшина! Кого она родила?

Д у б о в о й. Дите, товарищ капитан.

Г р о м о в. Да нет… Пол! Пол!

Д у б о в о й (недоуменно). Целого, товарищ капитан.

К р у п и н (смеется). Капитан спрашивает — дочку или сына.

Д у б о в о й. А-а! Виноват, товарищ капитан. Дочку, дочку. Девку родила.

Г р о м о в. Девочка… дочка… (Кричит.) Суббота! Дай чемодан! Сюда!

Входит С у б б о т и н и ставит чемодан на кровать.

(Подходит, открывает чемодан и вынимает вещи для ребенка лет трех — платье, пальто, туфельки.) Возьми старшина. Передай ей… Хорошие вещи… Сам в Киеве покупал.

Д у б о в о й. Зачем, товарищ капитан? Дите еще малое. Я ей бязи портяночной на пеленки дам.

Г р о м о в. Не твое дело! Я приказываю! Бери!.. Вырастет девочка… А мне уже не надо… Все!

Д у б о в о й (берет вещи). Слушаюсь, товарищ капитан.

К р у п и н. Надо врача ей вызвать. В медсанбат отвезти. (Громову.) Я пойду организую.

Д у б о в о й. Разрешите идти, товарищ капитан?

Г р о м о в. Разрешаю.

Крупин и Дубовой уходят.

(Берет бутылку и наливает себе.)

Субботин убирает чемодан.

Во славу русского оружия! (Пьет, закусывает.) Вот, Суббота, какие дела… Война идет, людей убивают… а тут человек родился… Солдатская дочь родилась… Сирота… (Помолчав.) А я тебя женить хотел на этой Люське. Выходит, ты Руслан, а остался без Людмилы.

С у б б о т и н. А мне ее и не надо.

Шум подъехавшей машины. Субботин выбегает посмотреть, кто приехал. Слышен голос Русакова: «Где комбат?» Входят Р у с а к о в и Ш е в ч е н к о. Громов, пошатнувшись, встает.

Р у с а к о в. Это что такое?

Г р о м о в. Товарищ генерал армии, первый батальон выполняет задачу. Командир батальона капитан Громов.

Р у с а к о в. Выполняет задачу? Вижу, какую ты задачу выполняешь. (Шевченко.) Полюбуйся, Григорий Остапович, что в твоем «лучшем» батальоне делается. И ты мне его на Героя представлял? Комбат пьянствует, а рота блуждает по передовой, попадает в засаду и теряет пять человек ни за что. И это командир?!

Г р о м о в. Виноват, товарищ генерал армии.

Р у с а к о в. Виноват? Ты преступник! Ты солдат своих пропил! Негодяй! Командир батальона? Капитан? Нет! Ты опозорил свои погоны. Под арест! В трибунал сегодня же! Разжаловать в рядовые — и в штрафной. Вон отсюда!

Громов, понурив голову и пошатываясь, уходит. Запыхавшись, вбегает К р у п и н.

К р у п и н. Товарищ генерал армии, заместитель командира первого батальона по политической части капитан Крупин.

Р у с а к о в. Хорош заместитель по политической части. А ты где был? Почему допустил до этого?

К р у п и н. Виноват, товарищ генерал армии.

Р у с а к о в. «Лучший батальон»! «Первый батальон»! Разгильдяи! Где заместитель по строевой?

К р у п и н. Позавчера тяжело ранен. Эвакуирован в тыл.

Р у с а к о в. Где адъютант старший?

К р у п и н. Адъютант старший Кошкин уехал искать вторую роту.

Р у с а к о в. Раньше надо было думать о роте. (Успокаиваясь.) До возвращения старшего адъютанта будете командовать батальоном. Громова арестовать — и в трибунал.

К р у п и н. Слушаюсь.

Входит М а ш а, бледная, взволнованная.

М а ш а. Разрешите, товарищ генерал? Рядовой Ковалева.

Р у с а к о в (присматриваясь). А-а! Никак, старая знакомая? Это я тебе, стрекоза, орден Красного Знамени за Днепр вручал?

М а ш а. Мне, товарищ генерал.

Р у с а к о в. Помню, помню. Заслужила. Вот хоть один человек здесь есть, который свое дело хорошо делает. Ну чего тебе, стрекоза? Обращайся.

М а ш а. Товарищ генерал, у капитана Громова личная трагедия. Его бросила жена и увезла… неизвестно куда дочку увезла. Он любит дочку… Товарищ генерал, он не пил раньше.

Р у с а к о в. Это еще что? Откуда эта заступница явилась? Черт знает что тут творится! Выходит, этот Громов еще бабник?

М а ш а. Товарищ генерал…

Р у с а к о в. Молчать! Ты, стрекоза, прыгай, да не запрыгивай куда не надо — в тыл попадешь! Кругом! Марш!

Маша убегает, закрыв лицо руками.

Милую завел? За любовника пришла просить?

К р у п и н (твердо). Никак нет, товарищ генерал. Санинструктор Ковалева — серьезная, строгая девушка, хорошая комсомолка. И у капитана Громова нет никакой милой.

Ш е в ч е н к о. Это правда. Ковалева ведет себя очень скромно.

Р у с а к о в. А что ж это за выходка?

К р у п и н. Разрешите объяснить, товарищ генерал… Ковалева любит капитана Громова. Любит серьезно, по-настоящему… Кстати, без взаимности. Громов не обращает на Ковалеву внимания, даже обижает ее… Она переживает, конечно. Это глубокая любовь, товарищ генерал. Она заслуживает уважения.

Р у с а к о в. Ох, беда мне с этим женским полом. Обязательно любовь разведут. Кто мелкую, кто глубокую. Выходит, я ее зря обидел, эту стрекозу?

К р у п и н (твердо). Зря, товарищ генерал.

Р у с а к о в. А ты, капитан, на передовой такой же смелый, как с начальством?

К р у п и н. Об этом не мне судить, товарищ генерал.

Ш е в ч е н к о. Капитан Крупин — исключительно смелый офицер.

Р у с а к о в. Ну тогда еще ничего. А со стрекозой этой уладим. Найдем случай. Можете идти, капитан.

Крупин уходит.

И твоя вина тут есть, Григорий Остапович. Сам знаешь — прозевал. На первый раз взыскивать не буду — вижу, что тебе и так тяжело.

Ш е в ч е н к о. Тяжело, товарищ командующий. Жалко Громова. В первый раз сорвался — и сразу в штрафной. Я бы ходатайствовал…

Р у с а к о в. Решения отменять не буду. Не проси. Не прощу я Громову этих пяти человек. Если мы, Григорий Остапович, безобразия прощать будем, нам с тобой народ не простит.

Ш е в ч е н к о. Понимаю, товарищ командующий. И все-таки жалко. Такой командир… Яновку его батальон отстоял.

Р у с а к о в. Что ж, из штрафного тоже возвращаются. Если настоящий человек — делом оправдается, а дерьмо — туда и дорога! На этом кончили! Едем! (Уходит с Шевченко.)

Шум отъезжающей машины. Медленно входит Г р о м о в и останавливается у стола.

Г р о м о в. Все!.. Андрей Громов — штрафник… (Наливает из бутылки в стакан, берет его и вдруг бросает об пол.)

В дверь заглядывает С у б б о т и н.

Нет… Не будет этого… (Достает пистолет и подносит к виску.)

С у б б о т и н (кидается и хватает его за руку). Что вы делаете, товарищ капитан? Нельзя!

Г р о м о в (борется). Пусти, Суббота!

Вбегает К р у п и н и вместе с Субботиным отнимает пистолет. Громов садится.

К р у п и н (пряча пистолет в карман). Ты с ума сошел?

С у б б о т и н. Стреляться хотели.

К р у п и н. Ладно, иди.

Субботин уходит.

Баба! Тряпка!

Г р о м о в. Вася, друг боевой! Все! Жизнь кончена!

К р у п и н. Стыдно, Андрей! Не ждал я от тебя. В атаки ходишь, а тут скис, как баба. Знаю — трудно. Но ведь заслужил?

Г р о м о в. Заслужил.

К р у п и н. Значит, терпи.

Вбегает М а ш а.

М а ш а. Товарищ капитан… Андрей Михайлович… Я хочу…

Г р о м о в. Пожалеть хотите? Бедный Громов?.. Кто вас просил лезть? «Личная трагедия»!.. Идите вы с вашей жалостью…

К р у п и н. Андрей!

Маша растерянно стоит, потом поворачивается и, опустив голову, медленно уходит.

Зачем обидел? Ведь любит она тебя. Ради тебя на все идет. А ты в лицо ей плюешь.

Г р о м о в. Теперь все равно, Вася.

К р у п и н. Не будь тряпкой! Теперь-то и не все равно. В атаку многие ходят. И у виска спусковой крючок нажать не так уж трудно. Твое испытание потяжелее. Вот сейчас будет ясно, чего ты стоишь. Человек ты или так… хлам. Возьми себя в руки, Андрей. Не верю, что пропадешь. Вернешься! Ждать тебя будем.

Г р о м о в. Спасибо, Вася. (Встает и обнимает его.) Прощай, мой друг боевой. Не поминай лихом…

К р у п и н. Не прощай, а до свиданья. До свиданья, Андрей. А теперь… прости, но я должен… (Подходит к двери и делает знак.)

Входят д в а с о л д а т а с винтовками.

Капитан Громов, вы арестованы. (Солдатам.) Ведите.

Громов, опустив голову, идет к двери. Солдаты выходят за ним. Крупин с отчаянием машет рукой. Входит С у б б о т и н.

С у б б о т и н. Товарищ капитан, разрешите обратиться.

К р у п и н. Да.

С у б б о т и н. Отпустите меня в роту, товарищ капитан. Не могу я больше здесь… Душа болит. Такой человек зазря пропал.

К р у п и н. Такие люди не пропадают, Субботин. Мы с тобой еще услышим об Андрее Громове. А в роту… Что ж, иди, если хочешь.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Тот же холм, что в первой картине. На гребне в окопе — пулемет, около которого — Ш а п к и н и Г у л а й. Здесь же с винтовками — В а л и е в, С к р и п к а, С у б б о т и н. На склоне холма на прямой наводке установлена пушка, замаскированная голым кустарником. Около нее — а р т и л л е р и с т и д в а б о й ц а его расчета. Один возится у пушки, другой перетирает снаряды.

Ш а п к и н (вглядываясь в даль). Смотри, полсела горит. Спалит Яновку, сволочь!

Слышна стрельба.

Видать, людей стреляют. Эх, сейчас бы в атаку! На пулеметы полез бы.

С у б б о т и н. Если б капитан Громов был, не отдали бы Яновку.

С к р и п к а. Что оно получается? Люди кругом наступают, а мы как те раки — назад ползем.

Г у л а й. Шестая непромокаемая раковая дивизия. Уря, уря! Вперед — назад!

Ш а п к и н. Чудак! Нашей дивизии такой участок достался. Немец через нас к своим прорваться метит. На него наши со всех сторон жмут, а он на нас напирает. Это как молот и наковальня.

С к р и п к а. То мы, значит, наковальня! Все по нас достается?

Ш а п к и н. Точно. Наше дело сейчас — стоять и ни шагу назад.

Г у л а й. Понял, маэстро Скрипка? Ни шагу назад! А ты шагов тысяч пять намотал на спидометр, когда из Яновки драпал.

С к р и п к а. Я не драпал, а организованно отступал согласно приказу командования. Еще того не было, чтоб Скрипка от немцев драпал.

Г у л а й. Факт! На войне всегда так. Враг бежит, а мы отступаем.

С к р и п к а. Та это бой не такой сильный. А вот одного разу, когда я служил адъютантом у полковника Булкина…

Г у л а й. А ну, а ну давай!.. Это когда вы на танках плыли через Черное море в Москву. На Курской дуге, недалеко от Ташкента.

С к р и п к а. Ох и трепло ты, Гулай. Не дает поговорить, цепляется, как той репей. Я про тебя стих написал, ну точно! Вот послухайте, хлопцы. (Читает.)

Все смеются.

Ш а п к и н. Здорово он тебя, Гулай. Один-ноль в его пользу.

Г у л а й. Да нет. Аут! (Скрипке.) Ты ж не скрипка, ты — балалайка. Надо ж разбираться в зоотехнике. Бугай — это ж бык, а не Жучка! Как же он брешет? Тоже мне Эдуард Багрицкий!

С к р и п к а. То неважно. Ты ж брешешь — значит, правда.

Г у л а й. Темнота и варварство! (Шапкину.) Табачком не угостите, товарищ сержант?

Ш а п к и н. Нет, не угощу. Пока ты свой табак на сахар меняешь, можешь не стрелять — никто не даст.

Г у л а й. Может, у меня такой организм — требует сахара. Медицина рекомендует. Для мозговой деятельности.

С к р и п к а. Тебе — мозговая деятельность, а нам — табачок.

Г у л а й. Волки! (Артиллеристам.) Вот кто мне протянет руку братской помощи. Артиллерия! Как бога войны прошу — дайте бумажки закурить вашего табачку, а то у меня спичек нету.

А р т и л л е р и с т. Держи, пехота! (Достает кисет.)

Ш а п к и н (артиллеристу). А ну стой, друг! Спрячь кисет! Спрячь, говорю.

Артиллерист прячет кисет.

Ты нам уговора не порти. Не давай даром. Пускай заработает табачок.

Г у л а й. Это как же ж зарабатывать?

Ш а п к и н. А вот как. Давай развлечение нам сделай. Станцуй или спой чего-нибудь.

Г у л а й. Будьте любезны! Споем. Какую обожаете?

Ш а п к и н. Давай заводи свою николаевскую. (Артиллеристу.) Ох и песня! Без начала, без конца. Четыре месяца с ним в одном расчете воюю — никак допеть не может.

Г у л а й. Так эта же ж песня, если вы хотите знать, сорок восемь километров в длину.

С к р и п к а. Тю, обратно забрехался.

Г у л а й. Дура! Лично проверял. Сядешь за баранку, на шестьдесят в час газанешь, как запел — точно на сорок восемь километров хватит.

Ш а п к и н. Ну давай, давай! А мы припев подтянем.

Г у л а й (поет).

Все подхватывают припев:

Слышится гул самолетов. Все смотрят в сторону немцев.

С к р и п к а (обеспокоенно). Что то за самолеты, хлопцы? То, похоже, немцы. А?

Г у л а й. Наши, наши. Где моя каска?

Ш а п к и н. «Юнкерсы»… Глядите, а это наш «ястребок» их атакует… Зажег одного…

С у б б о т и н. Еще один горит… Третьего, третьего сбил!.. Ура!

Все подхватывают «ура!».

Ш а п к и н. Падает!.. Падает!.. Сбили парня!.. Смотри, парашют раскрыл… К немцам попадет…

Все ложатся и выглядывают из-за холма.

Нет, на ничейную садится… (Кричит.) Ложись, ложись, парень! А ну, славяне, давай летчика выручать! Чтоб такой парень пропал… да я лучше сам в землю лягу… Гулай, к пулемету… Бей!.. Только с навесом, чтоб пули поверху шли. А мы навстречу поползем. Валиев, Субботин, за мной!

Шапкин, Валиев и Субботин уползают. Гулай бьет из пулемета.

С к р и п к а (кричит). Ползи до нас, хлопец! Сюды давай! Сюды! За пригорок, за пригорок заползай!..

А р т и л л е р и с т. Наши «ястребки» прилетели! Вот бой идет!

Пулемет замолкает.

Г у л а й. Дай ленту, Скрипка! (Артиллеристу.) Слушай, бог войны. Вон там, на высотке, у фрица пулемет сильно галдит. Ты б туда одним снарядиком плюнул. А?

Скрипка подносит ленту. Гулай заправляет.

А р т и л л е р и с т. Не могу, друг. Мы на прямой наводке, зря плеваться не можем. Будь спокоен: наша цель появится — не смолчим. А то дадим туда один снаряд, а они нам десять.

Г у л а й (устраиваясь за пулеметом). Это ж у вас работка — не бей лежачего. Курорт Сочи — Мацеста. Месяц цели не будет — значит, сиди и читай роман Александра Дюма «Три мушкетера»?

А р т и л л е р и с т. Бывает. Ты сам-то их прикрывай. Вон они встретились. Назад ползут.

Гулай стреляет. Ползком возвращаются С у б б о т и н, В а л и е в, Ш а п к и н и л е т ч и к — молодой парень в комбинезоне.

Л е т ч и к (еще охваченный жаром недавнего боя, вскакивает на ноги и смотрит на небо). Вот дают прикурить! Вот дают наши!.. Гриша!.. Гриша! «Мессер» на хвосте! Давай в пике!.. Так! Правильно!.. Теперь свечку… Хорошо!.. Ого, Крылов-то, Крылов!.. Есть. Гробанулся один! Вот дает дедушка Крылов!

С к р и п к а. Та какой же ж тут дедушка? Они ж отсюда как те комары. Не узнаешь.

Л е т ч и к. Мура, браток! По почерку видно. Вон гляди, над селом разворачивается. Это и есть дедушка Крылов. Герой Советского Союза капитан Крылов Иван Иванович! Гляди, походочка какая! Король воздуха! Властелин неба!

Ш а п к и н. А ты чего хромаешь? Раненый?

Л е т ч и к. Мура, браток! Ногу ушиб. Заживет, как на собаке. А я им дал прикурить, братки? Верно? Видели? Три «юнкерса»! За Колю Пяткина. Ведущий мой был Коля Пяткин. Ас первейший. Король неба! Сегодня утром гробанулся. Пять «фоккеров», три «мессера» и мы вдвоем. Я, понимаешь, сцепился с двумя… Захожу «фоккеру» в хвост, а второй сверху… (Показывает на руках.) Раз очередь!.. Гроб! Сам — в пике… Второй висит. Свечу дал… Все! Гляжу, Коли нет. А он уже у самой земли. Костром горел… Сволочи!.. Пока восемь штук за Колю не гробану, спать не буду. Гляди, гляди! Крылов дерется… Давай, давай, капитан!.. Так… Эх, в хвост ему «мессер» заходит… Черта лысого его возьмешь!.. Вот он сейчас…

Никто не слышит шума подъехавшей машины и не замечает появившегося Ш е в ч е н к о.

Ш е в ч е н к о (кладет руку на плечо летчику). Здравствуй, сокол ясный!

Все оборачиваются.

Ш а п к и н. Смирно!

Ш е в ч е н к о. Вольно, вольно!

Л е т ч и к. Виноват, товарищ генерал, не заметил.

Ш е в ч е н к о. Ничего. Зато ты там наверху все, что надо, заметил. Это ведь ты сейчас три самолета сбил?

Л е т ч и к. Так точно, товарищ генерал. Только меня тоже сбили.

Ш е в ч е н к о. На то и драка. Без синяков не бывает. А дрался ты замечательно, вся пехота тебе «ура!» кричала. Молодец! Какое звание носишь?

Л е т ч и к. Младший лейтенант, товарищ генерал.

Ш е в ч е н к о. Так вот, младший лейтенант. Видите, где моя машина стоит? Идите в машину. Я тут с пехотой побеседую, и поедем к командующему фронтом. Сам тебя ему представлю. Выполняйте!

Летчик уходит. Шевченко присаживается на пенек. Солдаты окружают его.

Ну, орлы, как обстановка?

Ш а п к и н. Вроде спокойно, товарищ генерал. Яновку забрал и не лезет.

Ш е в ч е н к о. Имейте в виду, орлы: спокойствие это предательское. У немцев времени нет. Для них сейчас вопрос жизни и смерти — скорее наше кольцо прорвать. А тоньше всего это кольцо как раз тут, где наша дивизия стоит. Поняли? Нам с вами врасти в землю надо. Учтите, противник в Яновку танки подтянул. Ждите гостей, артиллеристы. Хоть под гусеницами погибай, но танки пройти не должны. Ясно?

А р т и л л е р и с т. Ясно, товарищ генерал. Не пропустим.

Ш е в ч е н к о. И ночью, ночью не зевать, орлы. Кто у тебя ночью на посту стоять будет, сержант?

Ш а п к и н. Вот… рядовой Скрипка. И Субботин.

Ш е в ч е н к о. Глядите, орлы, чтоб ушки на макушке были. Не дремать, а то мигом у немца очутитесь. Ясно, товарищ Скрипка?

С к р и п к а. Товарищ генерал, когда Скрипка стоит на посту, уся Европа может спать спокойно.

Ш е в ч е н к о (смеясь). А Европа и не знает, кто у нее ночной сторож.

Слышится вой снаряда. Все ложатся. Субботин, столкнув с пня Шевченко, падает на него. Взрыв. Пауза. Все встают.

Ш а п к и н. Целы, товарищ генерал?

Ш е в ч е н к о (Субботину). Ты что ж это, орел, пихаешься? Разве так с генералами обращаются? Навалился как медведь.

С у б б о т и н. Виноват, товарищ генерал. Испугался за вас.

Ш е в ч е н к о. То-то, что виноват. Напрасно испугался. Уши есть, слышу, куда снаряд летит. Ничего бы со мной не случилось.

С к р и п к а. Ой! Гляньте, товарищ генерал! (Показывает на пень, в середине которого теперь торчит большой осколок снаряда.)

Ш а п к и н. Вот угадал! Точно где вы сидели, товарищ генерал. (Пробует вытащить осколок.) Черт, горячий еще. И засел глубоко.

Ш е в ч е н к о. Гм… Действительно… (смеясь). Как раз бы в живот. Приколол бы к этому пеньку, и сидел бы ваш генерал, как жук на булавке. (Субботину.) Выходит, я перед тобой виноват, орел. Спас ты комдива. А это что за кровь у тебя на руке? Задело?

С у б б о т и н (ощупывая руку). Я и не заметил. Поцарапало.

Ш е в ч е н к о. Выходит, побратимы мы с тобой стали. А ну давай на перевязку. Не возражать, живо. До свиданья, орлы! Осколок сберегите, потом заберу на память. (Уходит с Субботиным.)

Скрипка и Валиев разговаривают о чем-то с артиллеристами.

Г у л а й. Везет же ж людям!

Ш а п к и н. Генералу-то? Повезло.

Г у л а й. Да нет, Субботе везет. Теперь ему очень просто орден повесят за генерала. А у него уже «Слава» третьей степени.

Ш а п к и н. А тебе все завидно? Чужие ордена считаешь?

Г у л а й. Факт. У одного два ордена, а у другого значок «Первое мая». Игра природы! И чего я сам генерала не пихнул? Дикость!

Ш а п к и н. Скажи, Михаил, чего ты все орденами бредишь?

Г у л а й (оглянувшись). Товарищ сержант, как боевому другу и командиру, могу приоткрыть завесу. При условии — ша!

Ш а п к и н. Будь спокоен. Могила!

Г у л а й. Понимаете, есть одна… Ну, в общем, Катенька Пономаренко. Диспетчер такси была. Сейчас на Урале, в эвакуации. Это ж, я вам скажу, не девушка, а ноктюрн Шопена. Колоссальная наружность. В кино брали толпу играть. Так все же дело в том, что перед войной вокруг нее один бухгалтер свое сальдо-бульдо разводил. Вы же понимаете: что мне бухгалтер?! Детский лепет! Абсолютно неопасная профессия. Так вы ж представьте себе, что она мне теперь за этого бухгалтера пишет. Гвардии лейтенант, на Ленинградском. И заметьте — «Красное Знамя» имеет. Так этого ж еще мало. Вы, может, думаете — он в пехотной части или там танкист. Ничего подобного! «Катюши»! Вы ж понимаете: Катенька-Катюша. От двух бортов дуплетом в угол.

Ш а п к и н (смеясь). Да, брат, плохо дело. Гвардии лейтенант да еще «Красное Знамя». Это тебе на Золотую Звезду стараться надо.

Г у л а й. На Золотую не вытяну. Риску много — убить могут. А посмертно мне не хочется. Нет, товарищ сержант, мне бы небольшой подвиг, так… на «Отечественную» любой степени. Даже «Красная Звезда» пойдет. Остальное добьемся через личное обаяние. Так не везет же ж. Вот я имею надежду на это окружение — будем фрицев доколачивать, может, генерала какого заарканю. Это ж красота была бы. Хенде хох, и будьте любезны — орден!

Гремят взрывы, то близкие, то далекие.

Ш а п к и н. Подготовочку он, что ли, делает? А ну, славяне, по местам!

Все занимают места в окопах. В наступившей тишине издали слышится рокот моторов.

С к р и п к а. Танки! Чтоб я пропал, танки!

А р т и л л е р и с т (негромко). Расчет, к бою! Бронебойным заряжай!

Бойцы заряжают орудие.

Ш а п к и н. Справа два идут. И вон подальше еще… А вон… Черт! Прямо на нас. Противотанковые гранаты приготовить!

С к р и п к а (нервно). С пушки, с пушки его надо вдарить… (Артиллеристам.) Давай, хлопцы, стреляй!

А р т и л л е р и с т. Тихо, пехота! (Стоя в окопе и не сводя глаз с приближающегося танка, лезет, в карман; достав кисет, старательно сворачивает самокрутку и закуривает.)

С к р и п к а. Гляньте, та он сдурел. Танка идет, а он закуривает. Та ты что? До кумы на вареники пришел? Стреляй!

А р т и л л е р и с т. Тихо, пехота! (Курит и неотрывно смотрит на танк.)

Рев мотора и лязг гусениц приближаются.

С к р и п к а. Та что ж то такое, хлопцы? Чего он не стреляет?

Г у л а й. Слушай, артиллерия, я с детства не переношу, когда меня гусеницами давят. Они ж железные.

А р т и л л е р и с т. Тихо, пехота!

Гул и лязг нарастают.

Ш а п к и н. Эй, парень! Чего не стреляешь? Ведь близко уже. Метров сто пятьдесят осталось. Давай огонь!

А р т и л л е р и с т. Тихо, пехота!

Гул и лязг становятся оглушительными. Люди вжимаются в окопы. Гулай убирает пулемет. Шапкин и Валиев берут гранаты. Артиллерист затаптывает самокрутку и склоняется к пушке. Выстрел — и сильный взрыв. Грохот и лязг обрываются, наступает тишина.

Затем все разом, крича «ура!», бросаются к артиллеристу.

Ш а п к и н. Вот работа! Один снаряд — и нету танка. Ну силен парень!

В а л и е в. Ай шибко рвался — земля дрожал.

А р т и л л е р и с т. В боеукладку попал. Так целил.

С к р и п к а. Глянь, башню как откинуло. (Артиллеристу.) А я уж думал, ты того… помешался… Курит и не стреляет.

А р т и л л е р и с т. Чудак-рыбак, у меня привычка такая: танки идут — закуриваю. Нервное, видать. Я ж его нарочно подпускал, чтоб верняк был. Промажешь, так он и из меня и из вас блин сделает. А тут уж точно… Расчет нужен. Зря ты боялся.

С к р и п к а. Я? Еще того не было, чтоб Скрипка танка боялся.

Гулай снова устанавливает пулемет.

Ш а п к и н. Вон там еще подожгли. И вон подбили… Ага, назад повернули… Уходят. Ну, славяне, теперь часок и отдохнуть можно, пока немец очухается.

Хата в Писаревке. В комнате, имеющей нежилой вид, стоят кровать, стол, лавка. В углу — охапка соломы. Слева — окно. В стене против зрителей — входная дверь.

На соломе лежит с а п е р, в нижней рубашке, прикрытый своей шинелью. Открывается дверь. Д в а н е м е ц к и х с о л д а т а вносят раненого Громова. За ними входит А д л е р. Солдаты кладут Громова на кровать и уходят. Громов в своей командирской гимнастерке, но с солдатскими погонами. На выцветшей гимнастерке заметны следы нескольких орденов. Ворот расстегнут, и видна перевязка на левом плече.

А д л е р (Громову). Тебе следует подумать. Будет плохо. Ты молодой. Ты имеешь впереди жизнь. Надо жалеть свою жизнь.

Г р о м о в. Напрасно беспокоитесь.

А д л е р. Подумай. Я скоро вернусь. Ты будешь иметь пока маленькую компанию. Этот русский солдат тоже ранен и взят в плен. Но его рана смертельна, он умрет, а ты ранен легко, ты скоро будешь опять здоров… если ответишь на вопросы. (Уходит.)

С а п е р. Где они тебя забрали-то, сынок?

Громов молчит.

Где, спрашиваю, в плен взяли? Глухой, что ли?

Г р о м о в. Слышь, старик, зря они тебя ко мне подложили. Все равно и тебе ничего не скажу. Стреляйте меня, и все.

С а п е р (приподнимаясь). Постой-постой… Будто знакомы… Это не ты под Яновкой через минное поле на машине гонял? Да нет… помнится, тот капитан был.

Г р о м о в (присматриваясь). Сапер?

С а п е р. Товарищ капитан!..

Г р о м о в. Тсс! Не капитан я уже, старик. Видишь — солдат.

С а п е р. Это понятно. Разведка — такое дело…

Г р о м о в. Да нет же, отец, не в разведке я. Был капитан, стал солдат. Неделю назад разжаловали.

С а п е р. Вон оно что! Провинился, значит?

Г р о м о в. В штрафной попал. А сегодня на рассвете высотку пошли отбивать. Рвануло около меня, очнулся у немцев. Обидно, отец, рана-то вроде пустяковая, и не чувствую, а вот оглушило — до сих пор голова трещит. А ты когда попал?

С а п е р. Тоже сегодня в ночь. Проходы в ихнем минном поле делали — для пехоты на утро. Я вперед пополз, а ребята отстали. Ну, он ракет понавесил и из пулемета дал. Меня и угадало, почитай, в самый пуп. Стал отползать, да из памяти вышел. Опомнился, когда меня немцы крючком в свои окопы волокли.

Г р о м о в. Допрашивали тебя?

С а п е р. Пробовали. Да я прикинулся, будто ослаб, говорить не могу. Рана-то смертельная, и впрямь помалу слабею. Скорей бы отмучаться.

Г р о м о в. Я, по правде сказать, тоже симулирую, будто контузия не прошла — мол, ходить не могу. Видел — принесли. Пусть сволочи хоть перед смертью на себе потаскают. А так вроде пошел бы… Ну-ка попробую, пока никого нет. (Встает и ходит.) Больно, черт… (Ходит и останавливается у окна.) Эх, высадить бы окошко!

С а п е р. Днем куды побежишь? Кабы ночью. Да ведь коли до ночи доживем, небось охрана будет.

Г р о м о в. Эх, отец! Смерти я не боюсь, хоть пытать будут. Одно меня мучает — а вдруг подумают, что сбежал я к немцам. Дескать, разжаловали, а он со зла переметнулся. Мои ребята меня знают, те не поверят. А вот комдив — подвел я его, неизвестно, что он теперь обо мне думает. Эх, как придет эта мысль — кровь кипит. Пусть живьем сожгут — все вытерплю, только б знали, что погиб честно.

С а п е р. Верно, сынок. Последний тот подлец, кто за свою обиду Родину продает. От Родины все вытерпеть должон — хоть в тюрьму тебя, хоть под расстрел. Разве ж на Родину зло держать можно? Это как мать. Я вот мальчонком баловной был, все от матери попадало. Бывало, отвесит подзатыльник — а у ней кольцо на пальце медное, обручальное, — так шишка и вскочит. Да еще сгоряча набежит, не разберется, кто правый, кто виноватый, зря влепит. Ну, ясное дело — больно, обидно, заревешь в голос. А потом поплачешь, потоскуешь — опять к ней идешь ласкаться. Малец, а понимаешь, что мать-то одна.

Г р о м о в. Идут!.. (Быстро ложится на кровать.)

Появляется А д л е р и, распахнув дверь, вытягивается. Входит К р а ф т.

А д л е р (кивая в сторону Громова). Вот этот, господин генерал. Вы сами желаете говорить с ним?

К р а ф т. Да. Мне нужна практика. Без нее мой русский язык заржавеет. (Подходит к Громову и пристально смотрит ему в лицо.)

Громов, не мигая, встречает этот взгляд.

(Показывая на гимнастерку, где заметны следы орденов.) Где есть твои э-э…

А д л е р. Ордена, господин генерал.

К р а ф т. Да-да! Ордена! Где есть твои ордена?

Г р о м о в. Дома остались.

К р а ф т. Ты есть солдат или офицер?

Г р о м о в. Солдат.

К р а ф т. О, солдат имеет много орденов! За что ты имеешь ордена?

Г р о м о в. За то, что хорошо бил фашистов.

К р а ф т. Ты есть храбрый солдат. Как много фашистов ты убил?

Г р о м о в. Да так, штук тридцать, сорок.

К р а ф т. О, ты есть храбрый солдат. Я имею интерес немного знать один э-э…

А д л е р. Участок, господин генерал.

К р а ф т. Да! Участок. Я желаю знать маленький участок русского фронта. Это есть участок, где ты имел быть взятым в плен. Тебе будут делать вопрос, ты будешь отвечать.

Г р о м о в. Не буду. Расстреливайте.

К р а ф т. Мне очень жалко расстреливать храброго русского солдата. Я не хочу это делать. Я буду давать тебе время думать. Ты имеешь… (смотрит на часы) шесть часов.

Г р о м о в. Не надо. Время потеряете.

К р а ф т. Шесть часов. Ответ есть жизнь, молчание есть расстрел. (Уходит вместе с Адлером.)

Сцена поворачивается, открывая двор. Смеркается, дует ветер со снегом. У ворот на часах Я н.

К р а ф т. Погода меняется. Метеослужба радировала, что с севера идет снежная буря.

А д л е р. Тем лучше, не правда ли, господин генерал?

К р а ф т. Да, нам легче будет прорваться. Однако вернемся к пленному, Адлер. Я согласен — он похож на переодетого офицера. Но ведь это не была разведка?

А д л е р. Нет, господин генерал. Это была атака, и он действовал, как простой солдат.

К р а ф т. Странно. Но он кое-что знает. Как упорно он отказывается отвечать.

А д л е р. Может быть, применить особые методы?

К р а ф т. Нет, Адлер. Особые методы хороши, когда вы видите страх смерти в глазах пленного. Хотя бы мгновенный проблеск страха, только щель — этого достаточно. Действуя физической болью, как рычагом, вы раздвигаете эту щель. Но есть иные люди. С ними пытка может дать обратный результат. Она мобилизует их волю, разжигает фанатизм. Это именно такой человек, Адлер.

А д л е р. Да, пожалуй, это так.

К р а ф т. С ним надо действовать тоньше, умнее, Адлер. Я намеренно дал ему шесть часов. Как бы он ни готовил себя к смерти, жажда жизни берет свое. В нем надо разбудить жизнь. Вот что, Адлер. Сделаем психологический опыт. Пошлите ему офицерский обед, лучшие сигареты и моего рома. Пусть он ест, пьет, курит, и пусть в нем заиграет жизнь. Посмотрим, окажусь ли я прав. Если это не развяжет ему язык, можете расстрелять его на рассвете. Кстати, его следует разлучить со вторым пленным. Надо заставить его думать наедине.

А д л е р. О, этому солдату осталось жить час-два.

К р а ф т. Во всяком случае, поместите часового внутри. Пусть не позволяет им разговаривать.

А д л е р. Слушаюсь.

К р а ф т. Я пойду к себе ужинать. Предупредите полковника. (Уходит за ворота.)

Адлер подходит к Яну, что-то говорит, показывая на дом, и тоже уходит. Ян входит в дом. Сцена поворачивается, снова открывая комнату. Ян, поставив у стены автомат, зажигает керосиновую лампу на столе, потом завешивает шторой окно и начинает возиться у печки, растапливая ее. Входит с о л д а т с подносом, передает его Яну, что-то тихо говорит и уходит. Ян молча ставит поднос на табуретку у изголовья Громова. На подносе — еда, сигареты, фляга.

Г р о м о в. Это еще что?

С а п е р. Видать, генерал… Обхаживает. А ты поешь, сынок.

Г р о м о в. Давай вместе, отец.

С а п е р. Да я и глядеть на это не могу. Какая еда, коли пуля в животе? Пуля досыта накормила, до смерти хватит. А вон, похоже, сигареты лежат. Сигаретку дай, потяну малость.

Г р о м о в. Да ведь нельзя тебе, наверно, с такой раной.

С а п е р. Это кабы я в нашем госпитале лежал, тогда б нельзя было. А тут, сынок, все навыворот получается. Тут то лекарство хорошо, через какое на тот свет скорее попадешь. Дай одну. Хоть и не поравнять с нашей махорочкой, а все дымком побалуюсь напоследок. На душе полегчает.

Громов, распечатав пачку, достает сигарету и знаком просит Яна передать саперу. Ян передает и зажигает спичку. Сапер закуривает.

Г р о м о в. А что же во фляге? Чай, что ли? (Нюхает.) Ого! (Пробует.) Ром! Честное слово, ром!

С а п е р. Гляди. Ублаготворяют тебя.

Г р о м о в. Что ж, они думают — выпью рому, да и расскажу все?

С а п е р. А пускай думают. Ром, конечно, дело, надо выпить. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок. И я глоточек сделаю, коли дашь.

Г р о м о в. Пей все, отец. Я не буду.

С а п е р. Почему такое?

Г р о м о в. Зарок дал не пить. Дело одно было… В общем, зарок на всю жизнь.

С а п е р. На всю жизнь? Тогда этот зарок уже не годится.

Г р о м о в. Почему?

С а п е р. Потому для нас с тобой жизнь уже окончилась. Ежели рассудить, то мы с тобой уже на том свете. И зарок твой кончился.

Г р о м о в (смеясь). Ловко рассудил. Эх, выпить, что ли, в самом деле? Уговорил, отец! Во славу русского оружия! (Пьет и делает знак Яну.)

Ян передает флягу саперу.

С а п е р (отпивая). Хорош! Хотя водочка-матушка, та, пожалуй, повкуснее будет.

Г р о м о в (закусывая). Огонь по жилам пошел. Эх, отец, даже умирать жалко стало.

С а п е р. Кому не жалко.

Г р о м о в. Я тебе скажу… (Оглядываясь на Яна.) Слышь, отец, а этот вонючий фриц, видно, всю ночь торчать будет.

Я н. Я не фриц. Я есть поляк. Я хорошо разумею по-русски.

Громов и сапер оторопело смотрят на Яна, потом друг на друга.

Г р о м о в. Приставили слушать, что мы с тобой говорить будем.

Я н. То неправда. Гауптман Адлер не ведает, что я разумею по-русски. Я имею приказ сторожить и не позволить вам говорить.

Г р о м о в. А чего ж позволяешь?

Я н. А, вшиско едно смерть. Вам смерть, мне смерть, немцам смерть. Всем смерть. Вшиско едно.

С а п е р. Как звать-то тебя?

Я н. Ян.

С а п е р. С Варшавы?

Я н. Лодзь.

С а п е р. Тоже хороший город. Служил я в Лодзи до той войны. Мануфактура там знаменитая.

Я н. О да. Я есть ткач.

С а п е р. Рабочий класс, стало быть? А как же это у тебя, парень, получилось: Гитлер твою Польшу себе заграбил, людей ваших сколько поубивал, а ты ему служить пошел?

Я н. Что можно делать? Мобилизация. Не пойдешь — расстрел.

Г р о м о в. В плен бы давно сдался.

Я н. Надо иметь случай. Я не имел. Я был в штабе. Фронт — далеко. Пан товажиш, что мне сделают, коли я пойду в плен?

С а п е р. А ничего не сделают. Пошлют в лагерь для пленных. Ты не бойся — лагеря у нас не то что у Гитлера. Харч дают как положено, папиросы тоже. Ну, конечное дело, работать там надо, не без этого… (Морщится от боли.)

Г р о м о в. Он же поляк. Могут и в лагерь не послать. У нас на фронте польская дивизия есть. Имени Костюшко. Иди да воюй. Польшу освобождать будешь.

Я н. То правда, пан товажиш?

Г р о м о в. Что я тебе, врать буду?

Я н. Пан товажиш, есть приказ генерала Крафта — завтра утром вшиско войско иде на прорыв.

Г р о м о в. Завтра утром?

Я н. Да. Коли я останусь живой, я не пойду до немцев, я пойду завтра в плен до русских.

С а п е р. Это коли живой будешь Думаешь, наши-то ушами хлопают? Сунетесь… жару дадут… употеете красным потом… Генерал Русаков поймал… не выпустит. (Говорит сквозь стиснутые зубы — донимает боль.)

Я н. То так. Немцы говорят: завтра пойдем на страшный суд.

С а п е р. Правду говорят… Учти, можно не успеть… в плен-то. Бой — дело такое… сгоряча хлопнут. Чего тебе, парень, до завтра ждать, коли сегодня удобный случай подвернулся?

Я н. Какой случай?

С а п е р. Да вот, бери этого человека и беги с ним вдвоем. Он ходить-то может, не то что я. Сейчас, ночью, и бегите.

Я н. О, то не можно. Бардзо войска. Охрана.

С а п е р. Да ты глянь за окно — погода какая. Вон вьюга как зверь воет. В такую ночь только из плена бегать. За два шага от часового пройдешь — не приметит.

Я н. Не можно. Поймают — расстрел.

С а п е р. Боишься? Ну смотри. Вспомнишь ты меня завтра, когда наши вас добивать будут. Вспомнишь, да поздно. Ты подумай — нам-то помирать не так обидно: знаем, за что помрем. За Россию, за Советскую власть! А ты за что помирать будешь? А?

Я н (молча смотрит на сапера, потом подходит к окну и приподнимает штору). Ночь темна, снежна. То правда.

С а п е р. Верное дело. Ты тут его проведешь, а когда к передовой подойдете, он дорогу покажет. То не простой солдат. Грамотный человек. Офицер.

Г р о м о в. Брось, отец!

С а п е р. Не бойся, сынок. Я людей понимаю, знаю, когда можно сказать. (Яну.) С ним придешь — тебя как своего встретят. Помог офицеру бежать. Понял?

Я н. Не можно, пан товажиш. Расстрел.

С а п е р (приподнимаясь). Ну и подыхай как пес! За Гитлера подыхай! Вот тебе мое предсмертное слово: сложишь ты завтра свои кости на нашей земле. В одной могиле погниешь с теми, кто твою Польшу разорил. Ожидай свою собачью смерть! (С искаженным от боли лицом падает на солому.)

Я н (с ужасом смотрит на него и невольно вытирает рукой пот, выступивший на лбу). То правда. Вшиско едно смерть. Так — смерть, так — смерть. Я достану пану офицеру немецкую шинель, автомат. Я ведаю пароль — можно пройти. Почекайте, я пойду взять шинель.

Г р о м о в. Стой! Слышь, ты в штабе работаешь? У генерала?

Я н. Так.

Г р о м о в. Можешь сейчас в штаб пройти?

Я н. Так. То можно. Але зачем?

Г р о м о в. Вот что… Может, удастся тебе в штабе какие-нибудь документы взять? Попробуй стащить… И бежим с ними.

С а п е р. Толково. Попробуй, Ян. Документы доставишь — большую помощь нашим сделаешь. Отблагодарят.

Я н. То трудно… А, вшиско едно! Можно спробовать. А ну, чекайте. Я скоро. (Уходит.)

С а п е р. Ходить-то можешь?

Г р о м о в (встает и ходит). Порядок. Дойду. Даже голова перестала болеть. Ром помогает. Спасибо генералу!

С а п е р. Еще хлебни… Флягу с собой… тоже…

Г р о м о в. Отец, ты-то остаешься!

С а п е р. Ненадолго остаюсь, сынок… Видать, к концу… Боль… в глазах темно… Так что мы с тобой, почитай, вместе отправимся… только в разные стороны!

Г р о м о в (прислушиваясь). Тихо. Вроде самолет гудит.

С а п е р. Ты что?!. Чудится. Метель воет.

Г р о м о в. Да нет же, ты послушай! И не один самолет.

Прислушиваются. Гул самолетов.

С а п е р. И то правда… Оказия! Похоже, «кукурузники» наши.

Взрывы бомб. Звенят стекла.

Г р о м о в. Наши! Бомбят!

С а п е р. Ну отчаянные ребята!

Вбегает Я н с шинелью и автоматом.

Я н. Пан товажиш, скорее! Русские самолеты. В штабе никого — все до убежища. Заберем документы. Вот шинель… (Помогает Громову надеть шинель.)

Г р о м о в (берет автомат, сует в карман флягу и подходит к саперу). Отец, прощай! Спасибо тебе. (Нагибается и целует его.)

С а п е р. Прощай, сынок! Долгой тебе жизни… большой, светлой жизни… Добрый путь, ребята! Бегите!

Г р о м о в. Адрес хоть дай — кому написать про тебя. Фамилия как твоя? Из какой части?

С а п е р. Не до того сейчас. Беги, сынок… время не ждет. Это и неважно… Скажи там — солдат помер. Русский солдат…

Я н. Пан офицер, скорее, скорее. Будет поздно.

Г р о м о в (махнув рукой). Эх!.. Прощай, отец! (Вместе с Яном убегает.)

С а п е р. Уйдут! Побомбили бы подольше… Постой! Я ведь еще не помер. Помогу самую малость… (С трудом встает, придерживая рукой рану на животе, сдирает с окна штору и ставит лампу на окно, прибавляя фитиль.) Свети, родная, свети сильней! Сам бы загорелся, чтоб посветить… да огня уже нету. Догорел… (Падает на пол.) Беги, сынок, беги. Это неважно, как фамилия… Нас всех не упомнишь, которые погибли… Скажи — солдат помер… Русский солдат…

Взрывы приближаются.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Комната в хате — временный командный пункт батальона. Слева — дверь, в стене против зрителей — два окна. Печь, кровать, застланная плащ-палаткой, широкая лавка у стены под окнами, стол с коптилкой и телефоном. За окнами воет вьюга. У стола что-то пишет К р у п и н. Входит Ш е в ч е н к о. Крупин вскакивает.

К р у п и н. Товарищ генерал…

Ш е в ч е н к о. Вольно… Где Кошкин?

К р у п и н. Сдает участок соседу. Командир полка приказал вывести батальон в село. На новое место идем, товарищ генерал?

Ш е в ч е н к о (снимая папаху и присаживаясь к столу). Дивизию в резерв командующему фронтом вывели.

К р у п и н (разочарованно). Как?

Ш е в ч е н к о. Вот так. Что? Не нравится?

К р у п и н. Приятного мало, товарищ генерал. То впереди были, а сейчас, когда дело к концу, в хатах отдыхать будем. Мы, откровенно говоря, уже на Писаревку нацелились. На Крафта.

Ш е в ч е н к о. Мало ли что. Может, я тоже нацелился. Наше дело солдатское, начальство лучше знает, на что нацеливать. Только отдыхать не придется. Выходим на рубеж у Яновки, где мы неделю назад стояли. Там будем оборону занимать.

К р у п и н. Да от кого же там сейчас обороняться, товарищ генерал? Разве что от вьюги? За десять километров от передовой.

Ш е в ч е н к о. Это еще неизвестно, как обернется. Есть предположение, что немцы ночью на прорыв пойдут.

К р у п и н. Неужели они туда смогут прорваться, товарищ генерал? Впереди столько войск.

Ш е в ч е н к о. Раз командующий фронтом нас туда посылает, значит, предвидит эту возможность. В общем, учтите, капитан: самый последний рубеж держать придется. За спиной у вас уж никого не будет. Если немцы к вам прорвутся — костьми лечь, но не пропустить. Так и передайте Кошкину.

К р у п и н. Слушаюсь.

Ш е в ч е н к о (встает). Надо ехать. О Громове слышали?

К р у п и н. Слышал, товарищ генерал. Лучшего друга я потерял.

Ш е в ч е н к о. Да… жалко… Ковалева знает?

К р у п и н. Знает.

Ш е в ч е н к о. Плакала?

К р у п и н. Представьте, нет, товарищ генерал. Только какая-то странная ходит. Как потерянная. Я уж ее отвлечь стараюсь — поручения разные придумываю. Вот сейчас послал из медсанбата Петревич привезти, телефонистку, которая родила.

Ш е в ч е н к о. Да-да, надо ее сегодня же отправить в тыл, а то завтра тут горячо будет. До свиданья, капитан. (Пожимает руку Крупину и идет к двери.)

Навстречу Шевченко сходят Маша и Люся с ребенком.

М а ш а. Ой! Извините, товарищ генерал.

Ш е в ч е н к о. А-а! Вот они, подружки. А ну-ка, давайте поглядим на новое пополнение.

М а ш а. Вот на кровать положим.

Люся кладет ребенка на кровать и развертывает одеяло.

Ш е в ч е н к о. Спит фронтовичка. Спокойная, видно. А ведь под взрывы снарядов, под пулеметную дробь родилась. Вот, капитан, дочь русского солдата. И мать солдат. (Люсе.) Куда же вы решили ехать?

М а ш а. К моим родителям в Свердловск она едет, товарищ генерал. У меня отец — мастер на Уралмаше. Живут только вдвоем с мамой — братья на фронте. Квартира у нас хорошая. Я уже написала им, что фронтовая подруга с дочкой приедет. Они рады будут.

Ш е в ч е н к о. Правильно, девушки. Наша фронтовая дружба — самая крепкая. Столько вместе пережили… Через много лет, как родные, встречаться будем. (Маше.) Вы тут проследите. Машину Салтыков даст — я приказал. До Петровска ее довезут и в санитарный поезд устроят. (Люсе.) Там в машине пару чемоданов найдете — это от дивизии подарки вам и дочке.

Л ю с я. Спасибо… Только зачем? Не надо…

Ш е в ч е н к о. Как это — не надо? Что мы, такие бедные? Двух фронтовичек в тыл провожаем, и чтоб без подарков? Не выйдет. Ну, счастливого вам пути. (Пожимает руку Люсе.) Растите хорошую дочку. Что нужно будет — не стесняйтесь, пишите. (Крупину.) Проводите меня, капитан.

К р у п и н (Маше и Люсе). Если по телефону позвонят, скажите, что через полчаса буду. Я в хозвзвод зайду.

М а ш а (подходит к Шевченко). Разрешите спросить, товарищ генерал. Это правда, что Громов?..

Ш е в ч е н к о. Правда, Маша. Что поделаешь — война… (Помолчав.) До свиданья, девушки. (Уходит с Крупиным.)

Маша стоит, опустив голову, потом, вздохнув, подходит к кровати и смотрит на ребенка.

Л ю с я. Жалко мне уезжать, Маша. Как из родного дома.

М а ш а. Ничего, тебе у моих тоже понравится… Как же все-таки малышку назвать?

Л ю с я. Может, Таня? Или Светлана… Тоже хорошее имя.

М а ш а. Вот ты, Люська, говорила, что несчастливая. У тебя хоть малышка есть. А что у меня? Одно воспоминание. Да и то… Как он мне сказал… «Идите вы с вашей жалостью…» (Отходит к окну и стоит спиной к зрителям, понурив голову.)

Л ю с я (подходит и обнимает ее) Обе мы несчастливые… Ну не надо, Маша, не надо…

М а ш а (поворачиваясь). Да я не плачу. Ты понимаешь, Люська, вот почему-то не могу плакать. А мне бы легче стало, если б плакала. И вообще… как-то непонятно на душе у меня. Вот подумаю, что он к немцам попал, и понимаю — нет его в живых. Ведь он такой… Ты же сама знаешь, Люська. Разве он в плену может живым остаться? Конечно, нет. Умом это понимаю, а представить его мертвым не могу.

Л ю с я. А может, и правда живой.

М а ш а. Нет… Это просто я воображаю… Ой, Люська, как мне тяжело будет. И ты уезжаешь. Я ведь уйду отсюда.

Л ю с я. Из роты? Куда уйдешь?

М а ш а. В госпиталь фронтовой. Меня давно зовут. Подполковник Семенов, помнишь? Ну, полковым врачом у нас был. Хирургической сестрой к нему пойду. Они со штабом фронта вместе стоят. Я уж и с майором Салтыковым договорилась, он отпускает. (Смотрит на часы.) Ой, уже времени много. Я побегу за машиной, а то и так в Петровск ночью приедем. (Уходит.)

Люся присаживается около ребенка. Входит В а л и е в.

В а л и е в. Салям алейкум. Здравствуй, Люса.

Л ю с я. Здравствуй, Муса.

Наступает неловкое молчание.

В а л и е в (показывая на ребенка). Дочка?

Л ю с я. Дочка.

В а л и е в. Можно глядеть дочку?

Л ю с я. Гляди.

В а л и е в (подходит на цыпочках и смотрит; шепотом). Спит.

Л ю с я. Ты громко говори. Она крепко спит, не проснется.

В а л и е в. Хороший дочка. Красивый. На тебя, Люса, похож.

Л ю с я. Как же похожа? Я белая, а у нее волосики темные.

В а л и е в. Все равно Глаза похож.

Л ю с я (смеясь). Да у нее глаза закрыты. Как же ты видишь?

В а л и е в (смущенно). Все равно похож… Люса, ты скоро ехать будешь?

Л ю с я. Сейчас поеду. Маша за машиной пошла.

В а л и е в. Почему не сказал — татарин замуж пойдешь?

Л ю с я. Да что ты, Муса! Какое замуж? Видишь, какая я невеста. С приданым. Кому чужая дочка нужна?

В а л и е в. Почему чужой? Худо говоришь, Люса. Замуж пойдешь — наш дочка будет. Родной дочка.

Л ю с я. Ну да! Сам говорил — татарский закон строгий.

В а л и е в. Сердце новый закон дает. Сердце самый сильный закон дает.

Л ю с я. Брось. Муса. Что тебе отец скажет, когда жену с чужой дочкой приведешь? Говоришь не подумавши.

В а л и е в. Ты, Люса, не знаешь — не понимаешь. Ты медсанбат был — мы думал, день думал, ночь думал. Все придумал, какой дело делать надо. Два письмо писал. Вот. (Достает два письма.)

Л ю с я. Чего же ты придумал?

В а л и е в. Люса, Урал ехать не надо. Надо Казань ехать. Казань сестра живет, один письмо сестра давай. Сестра машина берет, тебя деревня везет. Сорок километров деревня отец-мать живет. Отец-мать другой письмо давай. Радый будет. Мы отец-мать писал — наш жена Люса приехал, наш родной дочка привез.

Л ю с я. Какая же родная? Она на тебя и не похожа.

В а л и е в. Как — не похож? Мы волос черный имеем, дочка тоже черный волос. Похож мало-мало, Люса, как дочка знать? Мы не писал — не знал, как звать.

Л ю с я. Еще никак. Может, Таней назову. Или Светланой.

В а л и е в. Хороший имя Дина. Красивый имя. Сестра Казань живет, Дина звать. Поедешь — видать будешь.

Л ю с я. Нет, Муса, я на Урал поеду.

В а л и е в. Зачем Казань не едешь? Татарин замуж не хочешь?

Л ю с я. Нет, Муса, я не потому, ты не обижайся. Ты очень хороший, Муса, и я тебя… в общем, ты мне хороший друг был. Спасибо тебе. Только я на Урал поеду… Не могу я, понимаешь. Сейчас не могу. Может, после войны встретимся… тогда… Я тебе писать буду. Муса. Ты мне будешь отвечать?

В а л и е в (грустно). Русский язык плохо писал. Ошибка много.

Л ю с я. Это ничего. Я пойму. Будешь писать? Да?

В а л и е в. Будем… Война кончай — тебя, Люса, искать будем.

Л ю с я. Зачем искать? Я тебе адрес пришлю.

Шум подъезжающей машины. Входит М а ш а.

М а ш а. Едем. Вещи мы по дороге взяли. Вот документы. Что ж ты маленькую не собрала? Дай, я заверну. (Склоняется над ребенком.) Ух ты, малышка. Как тебя звать будут?

Л ю с я. Дина.

М а ш а (оборачиваясь). Как?

Л ю с я (улыбаясь). Дина. Тебе не нравится?

Маша смотрит на Люсю и Валиева. Валиев радостно улыбается.

М а ш а. Очень нравится. Хорошее имя. (Хлопочет возле ребенка.)

Входит Г у л а й.

Г у л а й. Привет, дамочки! (Отряхивается.) Вот дает метель… Там у машины капитан Крупин вас ожидает. А меня сюда пихнул — на телефоне сидеть. Никто не звонил?

Л ю с я. Никто.

Г у л а й. Значит, едешь, Люська?

Л ю с я. Еду.

Г у л а й. Ну давай, давай! Тыл — тот же фронт и так далее… (Смотрит на ребенка.) Сильна! Дочь войны! Гвардии распашонка! (Лезет в карман, достает сверток и дает Люсе.) Держи!

Л ю с я. Что это?

Г у л а й. Сахар системы рафинад. В порядке охраны фронтового материнства и младенчества. Держи, говорю! Медицина рекомендует. Для мозговой деятельности. (Кивая на ребенка.) Только ей целым куском не давай — зубы сломает.

Л ю с я. Ну что ты, Михаил… Зачем это?

Г у л а й. Ты не вякай, а бери.

Л ю с я. Спасибо.

М а ш а. Ну вот и готова твоя Дина. Поехали.

В а л и е в. Люса, можно мы Дина брать будем? Машина понесем.

Л ю с я. Можно, Муса.

Маша передает Валиеву ребенка.

В а л и е в. Один татарин, два шеренга стройся! Айда пошел, Дина!

Люся вдруг обнимает и целует Гулая. Все, кроме Гулая, уходят.

Г у л а й (подходит к окну и, всматриваясь в темноту, напевает).

Сцена разделена на три части, которые освещаются поочередно. Слева — командный пункт Русакова, справа — Крафта. Обстановка одинаковая — кресло и стол с расстеленной картой и телефонами. В центре сцены — тот же холм, что в первой и четвертой картинах. Он покрыт снегом, и над ним бушует метель. Освещается командный пункт Русакова. Р у с а к о в сидит над картой, глубоко задумавшись. Входит Б ы с т р о в.

Б ы с т р о в. Прилягте, товарищ генерал, вчера тоже не спали.

Р у с а к о в (очнувшись). А? Что? Опять меня в постель укладываешь? Нет, Быстров, сегодня спать не придется. (Встает и ходит по комнате.)

Б ы с т р о в. Да ведь наступление на семь назначено. А сейчас полтретьего. Успеете отдохнуть.

Р у с а к о в. Наше-то на семь, а вот на когда господин Крафт свое назначил — это неизвестно.

Б ы с т р о в. В такую погоду?

Р у с а к о в. Именно в такую погоду. Вьюга на господина Крафта работает, Быстров. И у него как раз сегодня такой момент наступил, когда, как Ленин говорил, промедление смерти подобно. Я вот сейчас сел и представил, что я не Русаков, а господин Крафт. На четверть часа с головой влез в шкуру этого немца. И вижу, что у меня, то есть у него, у господина Крафта, времени уже нет. Надо действовать немедленно. Я бы на его месте нанес удар всеми силами в четыре или в пять утра, чтоб к рассвету прорвать мой последний рубеж. Если он этого не сделает, он пропал. Правда, он все равно пропал, но этого он еще не знает, это пока я один знаю. Танки-то гусаровские на подходе. Господин Крафт и не подозревает, что они так близко.

Звонит телефон. Русаков берет трубку.

Г о л о с С т а л и н а. Здравствуйте, товарищ Русаков. Говорит Сталин.

Р у с а к о в. Здравствуйте, товарищ Сталин.

Быстров уходит, притворив дверь.

Г о л о с С т а л и н а. Доложите обстановку.

Р у с а к о в. Сейчас у меня спокойно, товарищ Сталин. Заканчиваем последние приготовления. В семь ноль-ноль перехожу в наступление по всему фронту кольца с задачей полной ликвидации окруженной группировки. Но вполне вероятно, что сегодня ночью противник предпримет решительную попытку прорыва. Погода ему благоприятствует — у нас сильная вьюга.

Г о л о с С т а л и н а. Какие меры вы приняли на этот случай?

Р у с а к о в. Создал глубокую оборону на вероятных участках прорыва. Усилил артиллерией западный сектор. Пустил в ход свои резервы. Кроме того, я снял с южного участка внешнего фронта армию Гусарова и перебрасываю ее сюда, против окруженных. К утру танки Гусарова будут здесь.

Г о л о с С т а л и н а. Мне не совсем ясно. Что вы оставили там, на юге внешнего фронта?

Р у с а к о в. Только один корпус Гусарова и артиллерию.

Г о л о с С т а л и н а. Тогда я не понимаю вашего решения. Против Гусарова на внешнем фронте — танковые корпуса противника. Крупные силы. Они могут завтра прорвать фронт, если Гусаров ушел оттуда. Это неоправданный риск.

Р у с а к о в. Это не риск, а расчет, товарищ Сталин. Если даже они завтра прорвут фронт и двинутся сюда, они не успеют. К тому времени я разгромлю окруженную группировку и встречу их всеми силами.

Г о л о с С т а л и н а. А если вы не успеете разгромить? Вы понимаете, что произойдет, товарищ Русаков?

Р у с а к о в. Этого не может быть, товарищ Сталин. Я ручаюсь.

Г о л о с С т а л и н а. Вы сознаете всю ответственность вашего решения?

Р у с а к о в. Так точно, товарищ Сталин. Сознаю и беру на себя эту ответственность.

Г о л о с С т а л и н а. Хорошо, я буду ждать результатов. До свиданья, товарищ Русаков. Желаю успеха.

Р у с а к о в. До свиданья, товарищ Сталин. (Кладет трубку.)

Входит Ш е в ч е н к о.

Ш е в ч е н к о. Разрешите, товарищ командующий.

Р у с а к о в. Да, слушаю.

Ш е в ч е н к о. Сорок минут назад, товарищ командующий, перешли к нам через линию фронта двое. Один — наш, бежавший из плена, другой — немецкий солдат, поляк. Они бежали из Писаревки.

Р у с а к о в. Кто наш? Солдат или офицер?

Ш е в ч е н к о. Разжалованный офицер, сейчас солдат штрафного батальона. Это бывший капитан Громов.

Р у с а к о в. Вот как? Он был в плену?

Ш е в ч е н к о. Вчера в бою Громов был ранен и захвачен в плен. В Писаревке его допрашивал сам Крафт. Он отказался отвечать, и ночью его должны были расстрелять. А вечером он уговорил солдата, который его охранял, бежать вместе с ним.

Р у с а к о в. Лихо.

Ш е в ч е н к о. Это не все, товарищ командующий. Когда Писаревку бомбили наши самолеты, Громов с помощью этого солдата пробрался в штаб Крафта и захватил несколько документов. Один весьма важен, товарищ командующий. Это обгоревший листок черновика боевого приказа. Из него ясно, что противник сегодня в четыре ноль-ноль наносит удар всеми силами с целью прорыва из окружения. Вот этот листок и перевод, я приказал срочно сделать.

Р у с а к о в (просматривая листок). «Выполнить долг перед Германией и фюрером… Четыре ноль-ноль… все оставшиеся войска…» Больше ничего?

Ш е в ч е н к о. Только один листок. Другие документы особого интереса не представляют. Вот они.

Р у с а к о в. Ну что ж… И это неплохо. Четыре ноль-ноль… Я ждал этого. (Смотрит на часы и берет трубку.) Шестого… Где сейчас Гусаров?.. Как связь нарушена?.. Да вы что? Я вас спрашиваю не о погоде, а о связи с Гусаровым… Меня интересует, где он сейчас, а не то, где он был час назад. Немедленно принять все меры… Я жду. (Кладет трубку.) Поезжай к себе, Григорий Остапович. Помни, что ты самый последний рубеж держишь. Дальше — никого. Если через тебя прорвутся, значит, все, упустили господина Крафта. Пока Гусаров не окажется за твоей спиной, стой как скала. Все! Иди. Пошли мне Быстрова.

Шевченко уходит. Входит Б ы с т р о в.

Начальника штаба ко мне.

Свет гаснет. Освещается командный пункт Крафта. К р а ф т сидит над картой. Входит А д л е р.

К р а ф т. Их поймали?

А д л е р. Увы, господин генерал! Такая метель.

К р а ф т. Выяснили вы наконец, какие документы они унесли? Не хватало только, чтоб в руки Русакова попал сегодняшний боевой приказ.

А д л е р. Это исключено, господин генерал. Все копии уже были посланы в дивизии, а черновик полковник Бунке сжег лично. Они унесли второстепенные бумаги — разведсводку, донесение о потерях седьмой дивизии и копии радиограмм штаба группы.

К р а ф т. И еще одну вещь, Адлер.

А д л е р. Какую, господин генерал?

К р а ф т. Они захватили с собой рыцарский крест, который вы должны были получить в этом месяце.

А д л е р. Понимаю, господин генерал.

К р а ф т. Кончим с этим. Вы не нашли бригаденфюрера Гиббеля?

А д л е р. Господин генерал, оказывается, бригаденфюрер улетел еще днем.

К р а ф т. Проклятые трусы, они бегут, как крысы с тонущего корабля! Но корабль не потонет, он выплывет.

Вдали возникает гул артиллерии.

Слышите? Сражение началось. Четыре ноль-ноль. К рассвету Яновка снова будет нашей. А затем я брошу вперед остатки полков СС, и они проломят последние рубежи Русакова за селом.

А д л е р. Там сильные рубежи, господин генерал.

К р а ф т. Знаю. И я знаю, что может выставить Русаков на этих рубежах. Его резервы на исходе, а снимать войска с других участков он не станет, он готов к решительному наступлению. Но я учел даже эту возможность. Что бы он ни перебросил к Яновке, я прорвусь. Я собираю в кулак все силы, и это будет мощный таран, поверьте мне, Адлер. У Русакова есть пехота, артиллерия, даже кавалерия, но сегодня его слабое место — отсутствие танков. Правда, будь я Русаковым, я сделал бы одну гениальную дерзость. Это пришло мне в голову вечером, когда я сидел над картой и думал за Русакова.

А д л е р. Что же это, господин генерал?

К р а ф т (показывая на карте). Смотрите. В ста километрах отсюда танковая армия Гусарова держит на юге внешний фронт. Это железный частокол, которым Русаков огородил свои операции против нашего котла. Но сейчас на месте Русакова я снял бы эту ограду и перебросил бы корпуса Гусарова сюда, на север, против нас. Тогда… Но это было бы слишком страшно, Адлер. Об этом не хочется даже думать.

А д л е р. А если Русаков сделает это?

К р а ф т. О нет, Адлер. Русские многому научились в этой войне, но они еще не стали немцами. Они уже усвоили математику войны, но такие решения лежат уже в области чистого искусства. (Смеясь.) И все же, Адлер, когда я подумал об этом, мне захотелось надеть шубу. Я срочно запросил по радио штаб группы, и мне ответили, что корпуса Гусарова на месте. Нет, Адлер, я играю наверняка. Не позже восьми утра кольцо должно быть прорвано. Держите наготове мой самолет. Как только последние рубежи Русакова падут, мы с вами вылетим из котла и встретим наших с той стороны. Берите сигару, Адлер. Она помогает коротать время.

Свет гаснет. Освещается холм за Яновкой. Ш а п к и н и Г у л а й — с пулеметом в окопе. Гул боя.

Ш а п к и н. Гляди, как гудит. Прет немец. А ты говоришь.

Г у л а й. Так прет же ж где! А на этом пупке таки будет парк культуры и отдыха имени меня. Нет, товарищ сержант, я после войны определенно пойду работать лектором на тему «Что такое не везет, и как с ним бороться».

Ш а п к и н. Все об орденах тоскуешь?

Г у л а й. А что ж. Я ж думал, раз мы столько впереди всех с Максим Максимычем шли, значит, первыми и в Писаревку заскочим. А что вышло? Люди вперед пошли, немцу хану делать, а нас обратно на этот пупок посадили сзади всех. Мы ж с вами пока отсюда до Писаревки добежим, ребята всех генералов перехватают. Тут же ж глубокий тыл.

Ш а п к и н. «Глубокий тыл»! Забыл, чего капитан сказал? Последний рубеж! Дальше — чисто поле. Прорвет нас с тобой немец — и пиши пропало. Вон, гляди, какая кутерьма идет. Видать, здорово лезет. Как бы скоро до нас не добрались.

Г у л а й. Будьте спокойны, сегодня мы имеем тут полную безработицу. Как при капитализме.

Свет гаснет. Освещается командный пункт Русакова. Звонит телефон.

Р у с а к о в (берет трубку). Гусаров? Наконец-то! Где твои корпуса, Гусаров?.. Так… Еще два часа? Медленно, Алексей Павлович! Опоздать можешь. Нужно, чтоб уже через час ты стоял за спиной Шевченко. Крафт рвется бешено… Знаю, что трудно… Знаю, что снег… Застрявшие машины бросай, завтра выручишь. Что хочешь делай, но через час хоть один твой корпус на рубеже обязан быть. Не будет — можем Крафта выпустить. Лети, лети, Алексей Павлович. (Кладет трубку и берет другую.) Шевченко мне… Григорий Остапович, как ты?.. Не отдавай Яновку, держи!.. Два часа еще стой! Хоть сам за пулемет ложись, но не пускай.

Свет гаснет. Освещается холм. Светает. Ш а п к и н напряженно вглядывается вперед. Бой гремит близко.

Ш а п к и н. Ну, жди гостей. В Яновку, видать, прорвался. (Насмешливо.) Безработица!

Г у л а й. Мы ж от работы не отлыниваем.

Ш а п к и н. Гляди, гляди, вон они! Обошли Яновку. А ну давай пулемет перекатим.

Они вылезают из окопа и, перетащив пулемет, ложатся.

Г у л а й. До чего ж обнаглели. Идут, как цыгане. Шумною толпой.

Ш а п к и н. Ну поехали! (Дает длинную очередь.)

Г у л а й. Другой разговор. Пусть полежат, отдохнут. (Пригибаясь от пуль.) Сумасшедшие, куда вы стреляете? Здесь же люди!

Ш а п к и н. Хватит языком трепать! Давай сюда ленты.

Гулай отползает к окопу, берет коробки и ползет назад.

(Стреляет и вдруг, вскрикнув, обрывает очередь.) Гулай!.. Скорей!..

Г у л а й (бросаясь к Шапкину). Ранило, сержант?

Ш а п к и н. К пулемету! Бей!.. Прорвут!.. (Падает.)

Гулай стреляет. Вбегает К р у п и н и ложится рядом, строча из автомата.

Г у л а й. Ага! Задний ход… (Обрывает очередь. Крупину.) Хватит с них, товарищ капитан. Антракт. Сержанта бы пока перевязать. Ранило.

К р у п и н. Сейчас. (Достает индивидуальный пакет и подползает к Шапкину.) Убит он…

Г у л а й. Сволочи!.. Ладно, под расчет уплатим и на чай дадим… Товарищ капитан, ушли бы вы с этой пасеки. Тут же ж пчелки летают.

К р у п и н. Чего это ты меня гонишь? Ишь пасечник нашелся!

Г у л а й. Мое дело солдатское. К Максим Максимычу приставлен.

К р у п и н. А я, по-твоему, кто! Пижон с Дерибасовской?

Г у л а й. Вы ж заместитель комбата.

К р у п и н. А ты знаешь, какой я заместитель?

Г у л а й. В курсе дела. Политический. Только что ж вы среди меня одного политбеседу проводить будете? Какая ж тут политическая работа, под пулями?

К р у п и н. Под пулями-то она самая политическая, товарищ Гулай. А беседу мы с тобой вместе среди фашистов проведем. На тему «Крепка ли Советская власть». Понял?

Г у л а й. Соображаю. (Всматривается.) Вон… идут на беседу. Слово имеет Максим Максимыч. Прошу! (Стреляет.)

Крупин бьет из автомата. Крики атакующих немцев. Крупин вдруг приподнимается и, схватившись за грудь, тяжело падает на бок.

(Прерывает огонь.) Товарищ капитан!

К р у п и н. Ничего… Ранило. Стреляй!

Гулай стреляет. Свет гаснет. Освещается командный пункт Крафта.

К р а ф т (в телефонную трубку). Хорошо! Теперь части СС вперед! Одно усилие — и мы у своих. Передайте войскам — я жду известия о прорыве и вылетаю из котла. Я встречу их с той стороны и каждому из первой тысячи сам повешу Железный крест. (Кладет трубку и склоняется над картой.) Нет, господин Русаков, теперь вы меня не удержите!

Гаснет свет. Освещается командный пункт Русакова.

Р у с а к о в (в телефонную трубку). Гусаров? Откуда?.. Стоишь на рубеже? Спасибо, дорогой! И вперед! Дави их, Гусаров! Пусть Шевченко за тобой своих орлов поднимает. Вперед! (Бросает трубку и берет другую.) Третьего… Иван Игнатьевич, давай сигнал. Вперед, по всему кольцу! Кончать их пора! (Кладет трубку и склоняется над картой.) Ну, господин Крафт, будем подводить итоги.

Гаснет свет. Освещается холм. Уже светло. Г у л а й строчит из пулемета.

К р у п и н (очнувшись). Гулай… Держишь?..

Г у л а й. Порядок. Лезут нахально, товарищ капитан. Черные, как тараканы. На тебе, на тебе…

Пулемет умолкает.

Эх, лента кончилась! (Торопливо достает из коробки новую ленту, потом выхватывает из-за пояса две гранаты и кидает.) Ага! Кислые лимончики? (Возится у пулемета, не замечая, как, обогнув холм, сзади подползают немцы.)

Н е м ц ы бросаются на Гулая, схватывают его, и тотчас же на холм со всех сторон сбегаются э с э с о в ц ы в черных мундирах и маскхалатах. Крики: «Рус, капут!», «Рус, плен!» Несколько голосов кричат: «Штурмфюрер Шмидт!» Гулая опрокидывают на землю. Появляется Ш м и д т.

Ш м и д т. Ауф!

Солдаты поднимают Гулая.

Солдат, мы не имеем время. Где пулемет? Где пушка? (Показывает в тыл.) Говори, и я буду отпускать тебя на твой дом, к жене, к матери.

Г у л а й. А может, ты сам пойдешь к матери?

Шмидт ударяет его.

(Повисает на руках солдат, но встает на ноги.) Дура! Кто ж так бьет? Я б тебе показал, как у нас бьют.

Ш м и д т (вынимая из ножен кинжал). Это есть острый кинжал. Ты имеешь десять пальцев, я имею десять минут. Айн минута — айн палец! (Делает знак.)

Солдаты наваливаются на Гулая.

(Заносит кинжал.) Где пушка? Где пулемет?

К р у п и н (очнувшись, приподнимается). Молчи, Гулай!

Г у л а й. Будьте спокойны, товарищ капитан!

Ш м и д т. Ферфлюхте швайн! (Выхватывает пистолет и дважды стреляет в Крупина.)

Крупин падает мертвый.

(Заносит кинжал.) Где пушка? Где пулемет? Айн! (Опускает кинжал.)

Видно, как вздрагивает Гулай.

Где пушка? Где пулемет? Цвай!

Г у л а й. Руби голову, черная сволочь! Быстрей будет!

Ш м и д т. Драй!

Сзади, быстро нарастая, слышится рев танков. Все оборачиваются, вглядываясь. Крики: «Панцерн!», «Рус панцерн!», «Аллес капут!» Эсэсовцы бегут назад.

Ферфлюхте швайн! (Стреляет в Гулая и бежит.)

Г у л а й (падает, но тут же приподнимается). Врешь… Мы живучие… Дави их, ребята… Гусеницами дави… тараканов… (Падает.)

Свет гаснет. Освещается командный пункт Крафта.

К р а ф т (стуча рычагом телефона). Алло! Алло!

Вбегает А д л е р.

А д л е р. Господин генерал!.. Танки! Танки Гусарова!

К р а ф т (вскакивая). Вы сошли с ума! Где танки Гусарова!

А д л е р. Они атаковали наши колонны у Яновки, господин генерал! Войска бегут! Все кончено! Через полчаса они будут здесь!

К р а ф т (молча поднимает глаза к небу, потом, овладев собой, садится в кресло). Вот, Адлер, запомните это на всю жизнь. Нас, немцев, губит самонадеянность. Ведь я понимал эту возможность, и я не поверил, что Русаков сделает это. А он сделал, и я погиб. Мы проиграли, Адлер! И не только здесь. Мы проиграли везде.

А д л е р. Господин генерал, нельзя терять время. Танки приближаются. Ваш самолет наготове, машина у дверей. Едем, едем скорее!

К р а ф т. Мне больше некуда ехать и некуда лететь, Адлер.

А д л е р. Господин генерал…

К р а ф т. Корабль не выплыл. Корабль идет ко дну. Капитан не покидает корабля.

А д л е р. Господин генерал, я умоляю вас.

К р а ф т. Мой добрый Адлер, это уже ни к чему. Я не могу больше воевать за Германию — сегодня я потерял веру в себя. И я не хочу видеть, как эти танки, которые идут сюда, пройдут по Унтер-ден-Линден. А они пройдут там, Адлер. Я не хочу видеть это. Это слишком страшно.

А д л е р. Я остаюсь с вами, генерал.

К р а ф т. Нет, Адлер. Я еще ваш командующий, я еще имею право приказывать. (Берет перо, набрасывает две записки и встает.) Гауптман Адлер! Это вы передадите моему пилоту и отправитесь с ним. А это… перешлете моей жене. Я не желаю возражений! Исполняйте приказ! И прощайте, мой верный, добрый Адлер. (Обнимает его.) А теперь — марш!

Адлер уходит. Став за столом над картой, Крафт вынимает из кобуры парабеллум. Издали слышится шум танков и панические крики. Крафт подносит пистолет к виску. Свет гаснет. Выстрел.

Палисадник перед домом генерала Русакова. Слева — стена дома и крыльцо. У крыльца — а в т о м а т ч и к. Из дома с о л д а т ы выносят вещи — чемоданы, кровать, стулья. Справа через сцену пролегает дорога. Палисадник отделен от нее невысокой оградой. В палисаднике у ограды сидит на скамье Г р о м о в с погонами рядового. По дороге идет М а ш а. Заметив Громова, она резко останавливается, потом быстро входит в палисадник. Громов, задумавшись, не замечает ее.

М а ш а. Андрей Михайлович?! Вы?.. Вы…

Г р о м о в (вскочив). Маша? Здравствуйте.

М а ш а. Значит, это была неправда?

Г р о м о в. К сожалению, правда. Мне просто повезло — я бежал.

М а ш а. Это чудо!.. Как я рада за вас!.. Ведь теперь вас должны восстановить? Правда?

Г р о м о в. Не знаю. Вот вызвал командующий фронтом.

М а ш а. Как хорошо…

Г р о м о в. Что у нас в батальоне, Маша?

М а ш а. Я уже не служу в батальоне, Андрей Михайлович. Я перешла сюда, во фронтовой госпиталь.

Г р о м о в. Как?!

М а ш а. А разве это имеет какое-нибудь значение?

Г р о м о в. Не знаю. Может быть… Маша, я очень виноват перед вами.

М а ш а. Бросьте, Андрей Михайлович, к чему поминать старое?

Г р о м о в. Старое?

С улицы через палисадник торопливо проходит Б ы с т р о в с пакетом в руке. Громов, вытянувшись, козыряет. Быстров, не глядя, отвечает ему, но потом приостанавливается.

Б ы с т р о в. Вы не капитан Громов?

Г р о м о в. Никак нет, товарищ старший лейтенант. Я рядовой Громов.

Б ы с т р о в. Да, конечно… Но… Подождите, товарищ Громов, сейчас я доложу генералу армии.

Г р о м о в. Слушаюсь.

Быстров идет к дому. Сцена поворачивается, открывая кабинет Русакова. За столом, углубившись в карту, сидит Р у с а к о в. Сделав пометки на карте, он прячет ее в планшет, снимает очки и встает. Входит Б ы с т р о в.

Б ы с т р о в. Товарищ генерал армии, самолет генерала Чижова на пути из Москвы сбросил вымпел у нашего штаба. Срочный пакет.

Р у с а к о в. Ну-ка давай! (Берет пакет, вскрывает его, вынимает оттуда две пары маршальских погонов.) Что такое? Погоны.

Б ы с т р о в. Погоны маршала.

Р у с а к о в. Ага, вот письмо. А ну, а ну… (Хлопает себя по карманам.) Куда же я очки положил? А ну, читай, Быстров.

Б ы с т р о в (читает). «Дорогой Петр Иванович! Лечу из Ставки к себе домой и делаю крюк, чтобы принести тебе радостную новость. Утром на заседании Государственного Комитета Обороны товарищ Сталин сообщил мне, что подписан Указ о присвоении тебе звания маршала Союза, и приказал поздравить тебя от его имени. Велел мне захватить из Москвы две пары маршальских погон, чтоб ты не ждал, пока твои интенданты добудут. Передаю все это и присоединяю свои горячие поздравления и с новым званием и с твоей большой победой. Благодарю за соседскую помощь — на моем фронте сразу легче стало после вашей операции. Гусарова поздравь с маршалом бронетанковых войск. Вечером сами услышите по радио все это. До встречи. Чижов». Все, товарищ Маршал Советского Союза. Разрешите поздравить.

Р у с а к о в. Спасибо, спасибо. (Рассматривая погоны.) Тяжелые эти погоны. Плечи болеть будут.

Б ы с т р о в. Почему тяжелые? А-а! В таком смысле… Ваши эти тоже нелегкие были, товарищ маршал. Разрешите мне погоны, я их сейчас на тот китель и на шинель.

Р у с а к о в. Давай. (Передает погоны.)

Быстров приносит из соседней комнаты китель и прилаживает погоны.

(Берет трубку.) Гусарова… Алексей Павлович? Здравия желаю, товарищ маршал бронетанковых войск!.. Не узнаешь? Русаков говорит. Да нет, не шучу. Поздравляю вполне серьезно. Вечером слушай радио — сам убедишься… Да… А вот меня называешь неправильно… Ну вот, теперь верно. Угадал… Спасибо. Ты как, дальше-то в путь готовишься? Ну-ну… Завтра заеду. Будь здоров, танковый маршал. (Кладет трубку.)

Быстров подает китель с маршальскими погонами.

(Переодевается.) Ну как? Идет?

Б ы с т р о в. Так точно, товарищ маршал. Идет.

Р у с а к о в (глядя на часы). Время тоже идет. Пора ехать. Там на новом месте все готово?

Б ы с т р о в. Так точно, товарищ маршал. Утром проверял. Сейф и мелочи следом за вами перебросим.

Р у с а к о в. Громов прибыл?

Б ы с т р о в. Ждет. Прикажете позвать?

Р у с а к о в. Постой! А ну-ка признайся, Быстров, ты-то себе новые погоны приготовил? Капитанские.

Б ы с т р о в (смеясь). Так точно, товарищ маршал. Приготовил.

Р у с а к о в. Ну ясно. Я ведь тебя знаю. Недаром такую фамилию носишь. Тогда вот что. Приказа этого я пока не подписывал, и сегодня ты еще старшим лейтенантом походишь. Давай мне эти погоны, а себе другие успеешь достать. Понял?

Б ы с т р о в. Понял, товарищ маршал. Сейчас. (Выходит и тотчас же возвращается с погонами.)

Р у с а к о в. Зови Громова. Машину — к дому.

Б ы с т р о в. Слушаюсь. (Уходит.)

Входит Г р о м о в.

Г р о м о в. Товарищ генерал армии, рядовой Громов прибыл по вашему приказанию.

Р у с а к о в. Ну вот! Не успел явиться, как две ошибки допустил.

Г р о м о в (недоумевая). Виноват, товарищ генерал армии.

Р у с а к о в. Опять ошибка!

Г р о м о в (молчит, не понимая, потом замечает новые погоны Русакова). Виноват, товарищ Маршал Советского Союза. Не разглядел.

Р у с а к о в (усмехаясь). Ну то-то. А то ты еще и на передовой не разглядишь, что нужно. И вторая ошибка. Не рядовой, а капитан Громов.

Г р о м о в. Есть капитан Громов, товарищ маршал.

Р у с а к о в. Вот тебе от меня капитанские погоны за то, что лихо от немцев сбежал. За документы спасибо — пригодились. Действовал правильно, молодец!

Г р о м о в. Служу Советскому Союзу!

Р у с а к о в. Примешь опять твой батальон. Пятно смыл. А вот… (Подходит к сейфу и достает из него бумаги.) Это документы на представление тебя к званию Героя. Я тогда не уничтожил, подождать решил. Только не думай, что я их сейчас в правительство пошлю. Полежат еще здесь. (Снова запирает бумаги в сейф.) Пить бросил?

Г р о м о в. На всю жизнь, товарищ маршал.

Р у с а к о в (усмехнувшись). Ну вот! «На всю жизнь»! Хоть бы на войну хватило Любите вы, молодежь, пышные обещания. Пить бросил — значит, на всю жизнь. Влюбился — значит, до гроба. Кстати, я слышал, с женой у тебя неприятная история получилась?

Г р о м о в. Так точно.

Р у с а к о в. Тяжело, конечно. Понимаю. Но об стену головой биться нечего. Надо пережить. Чтоб перегорело.

Г р о м о в. Уже перегорело, товарищ маршал.

Р у с а к о в. Тем лучше. Ну попалась плохая женщина, что ж делать. Бывает. Встретишь еще хорошую, преданную. Только вот боюсь, Громов, не разглядишь, как мои погоны не разглядел.

Г р о м о в. Чего не разгляжу, товарищ маршал?

Р у с а к о в. Человека не разглядишь. Наступишь да мимо пройдешь. В жизни так бывает. Оглянешься, да уж поздно. Сам по дороге свою судьбу раздавил. Понял?

Г р о м о в. Понял.

Р у с а к о в. Ну вот и хорошо, если понял. Ехать мне пора. На новое место переезжаю. А ты здесь, в селе, подожди — сюда как раз ваша дивизия на отдых идет. Вот-вот должны быть. Ну, счастливо тебе. Можешь идти.

Громов уходит. Сцена поворачивается, вновь виден палисадник. М а ш а сидит на скамье.

М а ш а (увидев Громова, вскакивает). Ну?.. Что?..

Г р о м о в (показывает погоны). Машенька, я опять наш батальон принимаю.

М а ш а. Как хорошо! (С грустью.) Только он уже не мой. Поздравляю вас, Андрей Михайлович.

Г р о м о в. Машенька, вы простили меня?

М а ш а. Андрей Михайлович, помните, вы мне сказали, что не хотите жалости? Так вот я тоже не хочу жалости. Понимаете?

Г р о м о в. Понимаю.

Из дома выходит Р у с а к о в.

Р у с а к о в. А-а, старая знакомая! Не сердишься на меня?

М а ш а. Что вы, товарищ генерал.

Г р о м о в (быстро). Маршал.

М а ш а. Ой, извините! Я и не знала. Поздравляю вас.

Р у с а к о в. Спасибо. И за то, что не сердишься, спасибо. Ты, я слыхал, на новом месте? Ну что ж, посидела в окопах — хватит.

Вдали возникает песня. Поют «Священную войну».

Ну вот и ваши идут. Встречайте, а я поеду. (Пожимая руку Маше.) Желаю успеха. Будь здоров, капитан Громов. Людей готовь — скоро дальше пойдем.

Г р о м о в. Есть готовить людей, товарищ маршал.

Русаков уходит. Песня приближается.

М а ш а. Хорошо как поют. Русские солдаты, наверно, лучше всех поют. Правда?

Г р о м о в. Русский солдат… Русский солдат помер…

М а ш а. Что вы говорите?

Г р о м о в. Так… Я вспомнил одного человека… Он погиб. Он пожелал мне большой, светлой жизни.

М а ш а. Наверно, она будет. Мне кажется, после войны хорошая, светлая жизнь будет. Только до нее дойти надо. Через войну, через кровь, через горе людское надо пройти.

Г р о м о в. Пройдем! Через все пройдем.

Справа, в глубине, на дороге появляется г о л о в н а я к о л о н н а дивизии. Впереди идет Ш е в ч е н к о. За ним С у б б о т и н несет развевающееся боевое знамя, которое охраняют С к р и п к а и В а л и е в с автоматами. За ними — р я д ы с о л д а т. Гремит песня:

З а н а в е с.