На острие луча

Глава тринадцатая

Возвращались мы другим путем. Поле пересекли под углом и, спустившись в лощину, оглянулись. За нами бесшумно шел тот самый юноша, который нес меня в лагерь. Мы остановились. Встал и он.

— Смелый парень, а нас боится, — сказал Квит и поманил его к себе.

Юноша робко направился к нам. Вдруг он остановился. Лицо его исказилось, он воздел руки к небу и пронзительно завопил.

— Что с малым? — встревожился Квинт и, оглянувшись, ткнул меня в бок. — Фил, смотри!

На склоне горой возвышалось сорокаметровое чудовище, напоминавшее исполинского двуногого хищного ящера мезозойской эры — тиранозавра. Наклонив продолговатую с панцирной гривой голову, ящер холодно смотрел на нас. Шея, очень короткая, переходила в серое бесформенное туловище, оканчивающееся массивным хвостом. Задние ноги напоминали конические колонны. На груди располагалась пара маленьких лапок, длиной всего по четыре метра каждая.

Нас будто пригвоздило к земле.

Ящер перешагнул через речку. Бежать или замереть неподвижно? Да какой смысл бежать, когда его бугристая голова была уже в шести метрах от нас. Все произошло мгновенно. Сверкающий бриллиант Ригеля описал в небе дугу и, еще не поняв, что произошло, я очутился в челюстях чудовища. Конечно, нужно иметь железные нервы, чтобы молча отправиться туда. Я закричал и заклинился между метровым зубом и двухметровым клыком. Только тут я покрепче завинтил шлем и обрел хладнокровие. Я же в скафандре неуязвим. Челюсти ящера пришли в движение. Зубы лязгали и скрежетали как гусеницы трактора: ящер «ковырялся» в зубах. Наконец, нижний клык задел за верхний кривой зуб, он выгнулся, ящер тряхнул головой, и я вылетел на середину красноватого пузырьчатого языка. Ящер начал меня жевать, но орешек оказался крепким. Разгрызть меня он не мог, но и мои попытки пробраться к выходу ни к чему не привели. И вдруг я заскользил вниз, в глотку. Еще мгновение — и я в желудке. Я был ошеломлен. Шутка ли — оказаться в утробе допотопного ящера. Но и паниковать не было оснований: дышу чистым земным воздухом, раздавить меня не раздавишь, переварить не переваришь. Вместе с перевариваемой пищей я пойду по лабиринту кишок и в конце концов окажусь на свободе. Только вот где ящеру вздумается освободиться от меня, как потом найти Квинта и, главное, сколько времени продолжается процесс пищеварения. Не погибнуть бы от жажды.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я надумал обследовать желудок и включил фонарик, однако ничего, кроме желто-серого месива, не увидел: луч света упирался перед самыми глазами в вязкую массу. Вокруг что-то клокотало и булькало. Ах, да у меня же есть лучемет! Я схватился за карман, но лучемета не было. Выпал, значит. Что ж, остается ждать.

Вдруг я услышал голос Квинта:

— Будем знакомы. Квинт.

— Фил, Фил! Где ты?

— Сюда, Квинт! И ты здесь? И тебя ящер съел?

Стыдно сказать, но я обрадовался.

— Нет, я специально съелся, — ответил Квинт. — Когда он тебя подцепил когтем передней лапы за карман и поднес к пасти, лучемет у тебя выпал. На меня аппетита у него почему-то не было. Я сразу догадался, что ты цел и невредим, и хотел изрезать ящера, но побоялся, что луч может задеть тебя. Ну почему мы сразу не изрезали его?

— Растерялись от неожиданности.

— Не будем больше теряться. Так вот, лучемет я поднял и решил добровольно съесться, а он не ест. Видно, невкусные мы. Тогда я его «покусал» лучом по лапам. Он рассвирепел, и вот я здесь. Сейчас мы живо с ним разделаемся.

Повернувшись спиной друг к другу, мы взмахнули лучеметами. Раздалось шипенье, потрескивание, нас порядочно взболтнуло, показалось голубое небо и вместе с половиной желудка мы полетели вниз.

Выбравшись из пульсирующих внутренностей — благо к скафандрам ничего не приставало, они остались чистенькими — мы бросились искать великана.

Обхватив голову руками, он лежал ничком на земле метрах в двадцати от нас. Квинт окликнул его. Юноша приподнялся, что-то прошептал, потом протер глаза и быстро-быстро закачал головой. Квинт позвал его пальцем. Он глубоко вздохнул и подошел к нам. Мы ему дружески улыбнулись и, будто ничего не случилось, продолжали шествие. Юноша медленно, стараясь не забегать вперед, вышагивал рядом. Так втроем мы и добрались до кабины.

Опускаясь за горные хребты, Ригель последними лучами обласкал облака и сделал их перламутровыми.

Нащупав невидимый люк, мы нырнули в кабину. Юноша растерялся и испуганно заметался. На его глазах мы растворились в воздухе: нуль-пространственная прослойка не пропускала свет.

— А большого-то забыли, — спохватился Квинт. — Расстроится малый.

Я высунул голову. Увидев меня без туловища, великан упал на колени. Мы были бы рады впустить его, да в люк не влезет. Пришлось нам выйти.

Великан все еще стоял на коленях. Мы были как раз ему до пояса. Квинт похлопал себя по груди:

— Квинт!

— Фил, — сказал я.

Юноша улыбнулся и, повторив наши имена, тоже ударил себя в грудь:

— Фара!

— Отлично, Фара! Располагайся на ночлег.

Я сделал попытку как-нибудь объясниться с ним. Тщетно! Язык его был беден и примитивен. А память оказалась феноменальная. Я сказал длинную фразу. Он слово в слово, соблюдая интонации, повторил ее. Тогда я специально наизусть прочитал большой отрывок из поэмы Лукреция Кара «О природе вещей». Он и с этим справился.

Мы обрадовались. С этим парнем наверняка найдем общий язык.

Почти до утра мы разрабатывали план действий. Фара тоже не спал. Он добровольно взял на себя обязанность следить за костром. Уже забрезжил рассвет. Небо синее-синее.

— Все, — сказал я. — Часа три нужно отдохнуть. Спать!

— Ложись, Фара, вздремни. Утомился, поди, — сочувственно сказал Квинт, положил ладонь под щеку, закрыл глаза и тут же засопел.

Проснулись в полдень. Фара, раскинув руки и ноги в стороны, еще спал. Квинт толкнул его, разбудил и полез в кабину. Фара опять растерялся. Ноздри его то расширялись, то сужались. Скоро из воздуха показалась рука с консервами. Я принимал продукты, основная часть которых предназначалась для великана. От еды он не отказался и уничтожил девять килограммов хлеба и консервов и выпил одиннадцать литров воды, как раз то, что предназначалось Тонику.

— Ну и обжора же, — заметил Квинт.

— Такой же как и мы. Он выше нас в три раза. Значит, объем его в двадцать семь раз больше нашего. Вот он и съел во столько же раз больше. Ну, Квинт, приступим.

— А выдержит его мозг такую нагрузку?

— Возможности мозга не ограничены, но на всякий случай будем следить.

— Да, перегрузок не должно быть. Ну, Фара, надо за ум браться. Смотри и учись.

С помощью лучеметов мы быстро очистили небольшую площадку, вынесли бруски фотонита с резонаторами, раздвижной стол и всевозможные инструменты.

В наших условиях было трудно в короткий срок дать образование дикарю. Надеясь на его исключительную память, любознательность и большой мозг, мы мастерили мыслеизлучатель. Затаив дыхание, боясь кашлянуть, Фара следил за нашей работой.

Через два дня аппарат был готов. Для проверки годности его к действию, я мысленно обрисовал Фаре устройство колесного трактора. И вот первобытный человек взял в руки палочку и нарисовал на земле трактор, хотя и не знал, что такое сталь и для чего служит гайка.

Программа обучения была рассчитана на пять сеансов, каждый продолжительностью с перерывами по двенадцать часов.

После первого сеанса в мозгу у Фары произошла, как в свое время и у Квинта, революция. Я дал ему общее представление об окружающем его мире. Второй сеанс был целиком посвящен изучению нашего языка, так как нам не было никакого смысла изучать бедный язык великанов. Я давал только самые необходимые слова и обороты, и он осмысливал их значение. Меньше всего я уделял внимания общественным вопросам: великаны решат их сами, это их дело. В основном я упирал на технику, на металлургию, геологию, ну а о математике и физике говорить не приходится.

И ничего страшного не случилось, его мозг впитал эту массу знаний. Выдержал. В общем он знал то, что в свое время знал наиобразованнейший человек начала двадцатого века. В ядерную физику я не лез: пусть сами докапываются.

Теперь перед нами стоял застенчивый и смущенный пятиметровый человек. Он знал, что он первобытный, что он дикарь, и от этого чувствовал себя неловко.

— Ну, вот, — сказал Квинт. — Наконец-то можно с тобой по-человечески поговорить. Не знаешь ли ты примерно численность населения вашей планеты?

Фара стыдливо потупил взор. Про родную планету он ничего не знал. Даже названия.

— Назвать ее должен ты, — сказал я.

— Хорошо. Я назову ее вашими именами. Филоквинт.

Мы пробовали возразить, но Фара был непреклонен, у него даже хватило смелости обидеться на нас.

Нагрузив Фару необходимыми материалами, приборами и инструментами, мы тронулись в путь. Я говорил великану:

— Ваше племя станет очагом культуры и цивилизации. Многое будет зависеть от тебя. На первых порах мы поможем, но потом ты останешься один. Подбирай наиболее смышленых, обучай их. Пусть они учат других. Все свободное время заполняйте учебой.

— Мы тебе присваиваем звание академика, — совсем некстати выпалил Квинт.

— Босоногий академик в шкуре, — усмехнулся он.

— Сегодня в шкуре, а завтра, глядишь, в ядроните.

Шли мы не как путешественники, а как геологическая партия. Квинт вычерчивал маршрут и составлял карту, я брал образцы горных пород и минералов, искал месторождения полезных ископаемых. Фара пока использовался, как тягловая рабочая сила. Он был нагружен до предела, когда мы вошли в лес.

Великаны встретили нас приветливо. Пригласили к столу, понатащили плодов. Мы вежливо отказались и без промедления приступили к делу. Нашли глину, да не простую, а шамотную, сделали формы и слепили несколько кирпичей. Фара последовал нашему примеру и заразил остальных. Работали все, никто не сидел, не исключая и ребятишек. Одни таскали, другие месили, третьи лепили, четвертые обжигали. По всему лагерю росли штабеля кирпичей.

Из отобранных, лучших мы соорудили печь и загрузили ее железной рудой. А руда-то! Никакого обогащения не нужно. Земные металлурги от зависти позеленели бы. Руду расплавили и получили сталь. Откованный блестящий нож пустили по рукам. Восхищению не было границ.

— Наступил железный век, — глубокомысленно изрек Квинт. — Надо отметить. Какое сегодня число? Ах, у них же нет календаря. Фара-а!

— Я здесь.

— Не думаете ли вы жить без календаря? Так какой у них, Фил, год? — он хитро посмотрел на меня.

— М-м. Первый.

— Во! Слышал? Первый год новой эры. Сделайте как у нас, разбейте его на месяцы или на другие отрезки времени. В общем, как захочется вашим будущим астрономам. Могу посоветовать: не делите минуту на шестьдесят секунд, сутки на двадцать четыре часа, а круг на триста шестьдесят градусов. Используйте лучше десятичную систему счисления. Гораздо удобнее. Пока у вас своих часов нет, будете жить по нашему, по земному времени. А потому возьми мои часы. Ремешок сделаешь сам. Периоды вращения наших планет примерно совпадают. В дальнейшем учтете разницу, внесете поправочки.

Работа продвигалась хорошо. Увлеклись все, и старые и малые, мужчины и женщины. Взрослые на ребятишек покрикивали: они извели вагоны глины и песка. Сидит какой-нибудь четырехметровый подросток и лепит, лепит, лепит. Целый день.

Это была великая эпидемия труда!

Были уже получены всевозможные сплавы и стекло, построен первый, пока, правда, примитивный токарный станок, приводимый в движение мускульной силой. Дело принимало широкий размах. Организация труда усложнялась. Язык филоквинтцев развивался и обогащался с каждым днем. Отрадно было слышать из их уст такие слова, как «латунь», «шестерня», «коэффициент». Появились свои специалисты: кузнецы, столяры, литейщики. Лагерь бурлил. Трудились самозабвенно, увлеченно, суть дела схватывали на лету. Лоботрясов и бездельников и в помине не было.

Кто бы мне об этой эпидемии труда рассказал, я бы не поверил. Уж больно, кажется, быстро и просто. А оно было не так-то просто. И учтите: это не Земля и эти люди не земляне.

Мы с Квинтом сделали мощный динамик и установили его на вкопанном столбе. Фара вечерами надрывался в микрофон перед обширной аудиторией, объяснял свойства материалов и начинял своих соплеменников всевозможными сведениями, причем лекции он читал почти на нашем земном языке. И его понимали. Позже мы организовали три группы обучающихся и каждый из нас троих взял по группе. Преподавали ранним утром перед началом работ. Имея отличную память, в тетрадях филоквинтцы не нуждались. Пока, конечно. Таблицу умножения знали даже «дошкольники». Случайно оброненное нами новое слово немедленно подхватывалось, и великаны не успокаивались, пока не узнавали, что оно означает.

Нельзя сказать, что все шло гладко. Были срывы и неудачи, но на общем ходе работ это ничуть не отражалось.

Скоро у филоквинтцев возник клуб выдумщиков, изобретателей и первооткрывателей. С разными проектами и расчетами обращались они ко мне или Квинту. Частенько приходилось их разочаровывать, иногда исправлять, подсказывать. Они еще многого не знали, многого не учитывали. Но были среди них светлые головы.

— Интересно, изобретут ли они деньги? — спросил Квинт.

— Думаю, что нет, — ответил я. — Они им не нужны. Деревья плодоносят круглый год. Строить всякие мель-, мол— и мясокомбинаты, кондитерские фабрики и хлебозаводы не придется, армию держать не надо, вся сельхозтехника ни к чему. Бери, что хочешь, ешь, что хочешь. Зачем им деньги, зачем торговля?

Последнюю фразу услышал подошедший Фара.

— Что такое деньги? И торговля?

Не хотелось мне объяснять, но отмалчиваться не в моих привычках и я полез в дебри экономики.

— Понял, — сказал Фара. — Значит, только за бумажку могут дать нужную мне вещь… А если у меня нет бумажки, не дадут?

— Нет, — вздохнул Квинт. — Не дадут. Умри — не дадут.

— И что же, это обязательно нужно?

— Совсем не обязательно. Вы хозяева, сами и решайте.

— Ну тогда одной заботой меньше, — успокоился Фара. — Без денег лучше.

— Поддерживаю тебя, — сказал Квинт.

— Я забыл сказать: вчера мне разнос был. Еле вырвался.

— Что?! — всполошился Квинт. — Бунт! Восстание!

— Женщины одолели. Даешь, кричат, текстильную промышленность. Не нравится им в пятнистых шкурах ходить. Эти наряды устарели, говорят, и не совсем приличны. А я думаю, рановато еще думать о моде.

— Да-а, — протянул Квинт. — Женщины на всех планетах и во всех галактиках одинаковы. И они правы. А как же! Платье украшает человека. У нас в Египте тоже модницы были. Да еще какие!

— Я им говорю, потерпите немножко, — продолжал Фара. — Дайте создать базу тяжелой индустрии. Ведь тысячелетиями ходили в шкурах, а год подождать не можете. А они кричат, вы, мужчины, совсем заиндустриализовались, подумайте хоть немножко о нас. Мы помогаем вам, помогите и вы нам.

— Нужно помочь, — решил Квинт. — Это не прихоть, а необходимость. Жаль, что у вас овцы не водятся. Была бы отменная шерсть. Ну ничего, что-нибудь придумаем. С развитием химии переходите на синтетику.

— Непременно. А одна девушка, — Фара смущенно улыбнулся, — задала мне в упор вопрос: когда начнется эпоха великих географических открытий? Не знаем, говорит, где живем, на материке или на острове. Стыдно.

— Вопрос дельный, — сказал я. — Но снаряжать сейчас дальние экспедиции без средств передвижения (даже лошадей нет) опасно и рискованно. Нужно оружие для защиты от нападения ящеров и прочих хищников. Экспедиция будет затяжной. Но в окрестности лагеря вылазки можно делать. К озерам, к горам. Попытаться найти нефть. Топливо нужно. И вот что, Фара, мы давно хотели спросить: не было ли в вашей жизни чего-нибудь необычного? Может, слышали грохот или видели вспышку, может, находили предметы непонятного назначения?

— Наша жизнь до вашего появления текла тихо и мирно. Ничего мы не находили. А вот в озере откуда-то взялось страшилище и уничтожило всю рыбу. И большую и маленькую.

— Давно?

Фара замялся, покосился на Квинта и развел руками.

— Тогда ход времени мы еще не измеряли. Ну… год назад, а может, два.

— Что же это за страшилище?

— Черное, незнакомое. Плавает, как неживое. Одна голова с торчащими ушами.

— А раньше его точно не было?

— Не было. Наши деды и прадеды о нем не слышали. Оно появилось внезапно. Сразу.

— Собирайся, Фара. Пойдем к озеру. Возьми несколько человек. Ты, Квинт, останешься. Поручаю тебе наладить выпуск ткани, где, как и что соображай сам. Прояви свои организаторские способности. Фара, пошевеливайся, выходим немедленно, чтобы до наступления темноты успеть добраться до озера.

Путь лежал через пестрое поле. Отряд состоял из десяти человек. Самостоятельно продираться сквозь густые заросли цветов я не мог, и поэтому разрешил великанам нести себя на руках.

Перед заходом Ригеля мы вышли к берегу озера. Водная гладь приятно радовала глаз. Я попробовал воду. Соленая. Возможно, озеро сообщается с морем.

Великаны стали деловито разбивать бивуак и рубить для костра упругие стебли цветов.

— Где ваше страшилище? — спросил я.

— В любом месте может быть, — ответил Фара. — Но пока не видно. Я зайду за этот обрыв, посмотрю.

Сминая заросли папоротниковидных растений, он вошел в воду. Вода доходила ему уже до груди, когда он обогнул обрыв и крикнул:

— Вижу страшилище! Плавает!

— Далеко от берега?

— Метров двести.

Я вернул Фару и приказал великанам соорудить небольшой плот с острым носом и два широколопастных весла.

— Ты хочешь плыть к страшилищу? — встревожился Фара.

— Хочу. Не бойся, — я подкинул на руке лучемет. — И ты со мной поплывешь и других возьмем. Гребцами будете.

Плот сделали быстро. Бревна связывали мягкими воздушными корнями кустарников. Великаны неумело, но в такт гребли в сторону обрыва. Я стоял на носу и командовал. За поворотом Фара поднял руку.

— Вон оно!

Сначала я увидел просто черное продолговатое пятнышко, но чем ближе мы подплывали, тем яснее вырисовывались контуры неподвижной головы страшилища, настоящей конской головы, не обращающей на нас никакого внимания. Оставшиеся на берегу великаны взобрались на обрыв и оттуда молча наблюдали за нами. Ригель уже опустился за горы. Сгущались сумерки. Я торопил гребцов. Мы уже были настолько близко от страшилища, что я мог внимательно разглядеть его. Да, это была конская голова, но голова не живой лошади, а будто вытесанная или грубо вырезанная из дерева. Скоро я убедился, что она действительно не была живой. И все же на всякий случай я лучемет держал наготове. После команды «стоп» плот по инерции проплыл несколько метров и тихо стукнулся о голову. Звук был глухой, отрывистый. Голова заколыхалась.

— Вот вам и страшилище, — сказал я, нагнулся и костяшками пальцев постучал по деревянному уху. — Ручная обработка дерева. Скульптура.

Фара выкатил глаза.

— Мы такое животное, лошадь, не вырезали и не делали. Мы вообще про лошадь не знали.

— Цепляйте ее, отбуксируем для выяснения.

Когда «страшилище», поблескивая черным лаком при свете разведенного костра, было вытащено на берег, я все понял. Это был шахматный конь, высотой около двух метров. На Филоквинте его сделать, разумеется, никто не мог. Значит, это Бейгер. Нет, не сделал, конечно, а в виде опыта передал с Земли на Филоквинт информацию об атомарном устройстве шахматной фигуры. Из местных атомов создалась такая же фигура. У профессора в 6-ой лаборатории шахматы были, я знаю. Новые. Вот он и взял для опыта первый попавшийся под руку предмет — коня. Но каким образом без всякой аппаратуры на основе лишь одной информации создается физическое тело, мне не понятно. Значит, Бейгер нашел способ. Жаль, жаль, что я с ним не сработался. А то, что фигура получилась такой большой, так это же дело новое, неизвестное, ошибки могут быть. Чуть переборщил с энергией и все. В момент создания коня, очевидно, был сильный взрыв, а может, и не было, не знаю. Радиация же, несомненно, была. Она-то и погубила всю рыбу.

Великаны осмотрели фигуру, ощупали ее и закидали меня вопросами, что это такое и откуда взялось?

А что я им мог ответить? И я не стал затуманивать их мозг четвертым измерением и рассказывать свою историю. Я сказал только «ничего особого», не стоит об этом говорить, и спросил у Фары:

— К востоку от лагеря протекает большая река. Куда она впадает?

— Не знаем. В ней плохая вода. Отравленная. Черная. Пятна маслянистые, полосы цветные.

— Ладно. Давайте ужинать и спать.

Три дня мы провели у озера. В первый же вечер по моим рисункам были вырезаны шахматные фигуры и изготовлена доска. Я научил участников экспедиции играть в шахматы. Игра им понравилась. Каждый с нетерпением ждал своей очереди. Спали совсем мало, играли. Днем работали. Составили первую топографическую карту. Нашли месторождения вольфрамита и кварца. С плота сделали промер глубин озера, выловили несколько подводных обитателей, похожих на моллюсков, но рыбы, действительно, не было.

У берегов в изобилии росли кустарники с твердыми белыми ягодами. Попробовав их, я убедился, что это готовое тесто. Чистейшая пшеница. Хлеб. Поистине благодатная планета! Я велел набрать мешок ягод, и сразу в лагерь. Шахматную фигуру взяли с собой.

Квинт меня порадовал. По его просьбе великаны сходили на реку и принесли бак отравленной воды. Она была покрыта черными маслянистыми пятнами нефти. Кроме того, он показал мне сотканный кусок ткани, правда, грубой, но для начала неплохой. Квинт не очень-то удивился коню и распорядился поставить его на видном месте.

Для защиты от ящеров я приготовил жидкость, запах которой отпугивал хищников. Смазав тело этой жидкостью, можно было смело гулять по полю: ящер ближе, чем на сорок метров не подойдет.

После этого мы решили покинуть Филоквинт, считая, что больше наша помощь не потребуется. Мы и так им дали больше, чем хотели. Пусть у них кроме сырья пока ничего нет, но зато есть какие-то знания, им дан хороший толчок и, главное, — цель. Нет, не встанут они на четвереньки! Они люди, человечество. Я мог гордиться этим. И до сих пор горжусь! И всегда буду гордиться! Это не хвастовство.

Конечно, филоквинтцы сделали попытку уговорить нас остаться. На переговоры прибыла целая делегация во главе с Фарой.

— Как? Уже? Так быстро? Чем мы провинились?

— Дорогие мои филы и квинтцы! — сказал Квинт. — Ничем вы не провинились. Вы славные парни! Но у вас свои задачи, у нас свои. Все! Я так сказал, Фил?

— Так.

Больше настаивать они не посмели. Такого грандиозного шествия планета никогда не видела. Несмотря на наши протесты, все население лагеря, предварительно смазав себя отпугивающим ядом, провожало нас. В лагере не осталось даже грудных детей — женщины несли их на руках.

Еще издали все увидели приближающегося ящера. Такого обилия пищи ему наверно и во сне не снилось. Он торопился и будь у него разум — удивился бы, почему жертвы не разбегаются. Филоквинтцы, особенно женщины и дети, пришли в замешательство. Инстинкт оказался сильнее веры в отпугивающий яд. Но чем ближе приближался ящер, тем больше замедлял он свой бег. И, наконец, остановился, подняв рев. При виде пищи, до которой неведомая сила не давала ему добраться, его охватывала ярость. Дважды он пробовал броситься на нас и дважды с открытой пастью, рыча, как добрая сотня львов, отскакивал в сторону. Видя это, филоквинтцы успокоились. Мужчины посмеивались, ребятишки высовывали языки, а он бесновался, рычал и сопровождал нас до того леса, где мы с Квинтом оставили свою кабину.

Наступила минута прощания. Вдруг из толпы вышла девушка и, нагнувшись, протянула нам поднос с горячими маленькими пирожками, испеченными из теста белых ягод.

— Примите это земное блюдо, ваше любимое кушанье.

— Аппетитное подношение, — растрогался Квинт и взял поднос. — Пахучие они и свежие.

Чтобы не обидеть великанов, мы съели по пирожку. Глаза у наших друзей подозрительно блестели. А у Фары по щекам текли слезы, и он даже не смахивал их.

Трудно расставаться! Я не стал говорить прощальных речей, я просто сказал:

— Будьте счастливы!

Квинт не мог удержаться, чтобы еще раз не напомнить:

— Нажимайте на тяжелую индустрию. Учитесь, открывайте. Ждем в гости.