На службе у олигарха

Глава 1Год 2024. Поиски преступника

На центральной площади Раздольска народу тьма: человек сорок-пятьдесят набежало. Можно сказать, всё трудовое население: женщины преклонных лет, инвалиды да и кое-какой молодняк. Две ярко накрашенные девчушки, Света и Зина, покуривали травку под навесом, к ним прибился Сашка Прохоров, двадцатилетний бездельник, недавно вернувшийся с лесоповала. В городке Сашку побаивались, он был бритоголовый, фашист. Вот и сейчас, средь бела дня, никого не стесняясь, сосал из горлышка «Клинское» и, матерясь на всю площадь, заманивал девушек в лесок. Света и Зина шутливо отнекивались. Обе были профессионалками, работали на трассе Раздольск — Москва, им бесплатные утехи западло, хотя бы и с Сашкой.

Народ третий час топтался на площади — ждали гуманитарную помощь, но фургон, как всегда, запаздывал. Мог и совсем не приехать. Последний раз продукты подвозили месяц назад, да и то выдали на рыло по пакету ячневой крупы, по пачке чёрных галет и по упаковке корма «Педигри» — смех и слёзы. Однако уже стало доброй традицией по вторникам, в день выдачи, всем, кто ещё вставал с постели, собираться на площади. Всё ж таки какое-никакое общение, соборность. Да и где ещё было встречаться? Школы позакрывали в связи с окончательным падением рождаемости, церковь оборудовали под приют для наркоманов, а в ночной клуб «Харизма» аборигенов не пускали. Там на дверях висела табличка: «Вход — 100 долларов». Шутка, конечно. С тех пор как перестали выдавать пенсию (пенсионная реформа!), деньги в городе превратились в фантом.

Далеко за поддень, когда разочарованный народец уже собрался было расходиться, на площадь, чихая простуженным движком, влетел знакомый фургон, опоясанный по бортам рекламными плакатами. Но не успели люди выстроиться в гомонящую цепочку, как следом выкатился автобус «мицубиси» с миротворцами. Толпа обречённо замерла.

Высыпавшие из автобуса вооружённые бойцы споро взяли в каре гранитное возвышение, где в незапамятные времена стоял батюшка Владимир Ильич с воздетой к небесам рукой. На постамент поднялся Зиновий Германович Зашибалов, бессменный в течение двадцати лет мэр Раздольска. Правда, в последние годы горожане видели его редко, разве что в день всенародных выборов, когда Зиновий Германович обращался к ним по местному телевидению с пламенной речью. Поговаривали, будто Зашибалов давно перебрался на постоянное место жительства в Ниццу, что, впрочем, только усиливало к нему народную любовь. Разумеется, все сразу поняли: произошло что-то чрезвычайное, если посреди мёртвого сезона мэр бросил все свои дела и примчался в город вместе с миротворцами.

Перед самым выступлением Зиновия Германовича случился неприятный инцидент. Среди миротворцев выделялся красивый могучий негр, на две головы выше своих товарищей. Со своей верхотуры он разглядел девчушек и парня, распивающих пиво под навесом, сделал знак другому миротворцу, из тех, кого не так давно пресса именовала не иначе как «лицами кавказской национальности», и вдвоём они ринулись через толпу, пинками расшвыривая не успевших посторониться старух и инвалидов. Приблизившись к молодняку, негр грозно потребовал:

— Аусвайс!

Забалдевший Сашка Прохоров не понял, чего от него хотят, и вместо того, чтобы предъявить справку о временном освобождении, протянул с улыбкой недопитую бутылку.

— Выпить хочешь, земеля? На, держи.

Негр забрал бутылку и ею же хрястнул Сашку по башке, кавказец добавил прикладом автомата. Следующие несколько минут упавшую на площадь тишину нарушали лишь хруст ломающихся костей да утробные повизгивания девчат. Окончив экзекуцию, негр по-отечески их пожурил:

— Ай-яй-яй, такой симпатичный девочка связался с террористом.

— Маму, папу не слушал — и вот результат, — поддержал кавказец.

— Мы не знали, не знали, — взволнованно оправдывались Света и Зина. — Он сам подвалил.

Никого из горожан сценка не удивила. В Раздольске, как и по всему региону, второй год действовал комендантский час, но на мужчин моложе пятидесяти лет он не распространялся. С ними расправлялись на месте, если не оказывалось положенного допуска на передвижение. Меры суровые, но оправданные. Ничего беззаконного в них не было. Волны терроризма и фашизма, захлестнувшие цивилизованные страны, докатились наконец-то и до России, только-только укрепившейся на рыночных рельсах. Чтобы справиться с этой бедой, потребовались адекватные средства. После долгих дебатов и консультаций с Евросоюзом Дума приняла закон о так называемой идентификации личности, по которому каждый гражданин, независимо от национальности и социального положения, не сумевший по первому требованию подтвердить свою лояльность, приравнивался к преступнику первой категории и подлежал уничтожению. Дабы новый закон не вступал в противоречие с незыблемыми основами демократии, Дума одновременно продлила на пятьдесят лет мораторий на смертную казнь.

Полицейским свистком Зиновий Германович успокоил загомонившую толпу и объяснил цель своего прибытия в Раздольск. Оказывалось следующее. В городе, по сведениям Интерпола, скрывается некий Митька Климов, местный уроженец, подозреваемый в связях с экстремистской организацией «Крестоносцы». Организация известна тем, что не признаёт свободу слова и частную собственность. Митьку надлежит немедленно сдать в комендатуру. Только после этого начнётся раздача продуктов.

— Сограждане! Братья и сестры! — торжественно возвестил Зашибалов. — Чем скорее мы покончим с этим маленьким дельцем, тем скорее разойдёмся по домам с чистой совестью. Кстати, дорогие мои руссияне, хочу сообщить радостное известие. Сегодня в каждом пайке, кроме ячневой крупицы, банка тушёнки и — внимание, мужики! — бутылка спирта. Ну!.. Кто знает про Митьку? Шаг вперёд.

Сперва никто не откликнулся, толпа шушукалась, по ней пробегали круги, как от камешка по воде, наконец к возвышению, опираясь на суковатую палку, выдвинулся старец Иосиф. На вид ему было далеко за сотню, но многие из здешних помнили его молодым шустрым секретарём райкома партии, а позже одним из учредителей офшорной компании «Монако», сгоревшей синим пламенем при правлении Кириенки.

— Отец родной, Зиновий Германович, мы бы со всей душой, — прошелестел старец в динамик, который держала у его губ старуха Матрёнушка, — кабы мы знали, кто таков этот самый Митька и что он есть на самом деле. Климовых в городе было много, цельных десять семей, но ото всех осталась одна братская могила. Последнего из Климовых, деда Пашу, в прошлом году туберкулёз скосил. У нас тут есть к тебе встречное предложение.

— Какое? — заскучав, спросил сверху мэр.

— Мы твоего Митьку разыщем, ежели он где прячется. Но дай хотя бы пару деньков. А пока выдели покушать авансом, под наше верное стариковское слово.

Зашибалов хохотнул, и по взводу миротворцев тоже пробежал снисходительный смешок.

— Рад бы помочь, дедуля, да не в моей компетенции. Я ведь, как и вы, родимые, не вольный человек. Чуть оступлюсь — пожалуйте в международный трибунал. Но это справедливо. Только сообща можно одолеть эту заразу. Если бы не Америка, нам всем кранты. Разве не так, господа руссияне?

Толпа ответила одобрительным гулом, но старец Иосиф покачал головой:

— Побойся Бога, Зиновий Германович. Людишек осталось всего ничего, подкормить бы последний разок. На выборах голосовать за тебя некому будет.

Зашибалов оценил хитрость парламентёра.

— Умён ты, дедуля, но за меня не переживай. Об земляках подумай. Говорю же, задеты международные интересы. Не сдадим Митьку — вообще получим шиш с маслом вместо жратвы. Ну да ладно, даю час времени, посовещайтесь, а я пока навещу кое-кого в городе.

На площади не было ни одного человека, который не знал бы, кого собрался проведать Зашибалов.

Митька Климов, недоучившийся студент двадцати двух лет от роду, уже сутки скрывался в подвале заброшенного дома на окраине. С этим домом у него были связаны приятные воспоминания. Семь лет назад тут располагалось общежитие ткацкой фабрики, где Митька провёл много счастливых ночей. О благословенные времена! В ту пору весь пятиэтажный дом неумолчно звенел весёлыми девичьими голосами и во множестве потаённых уголков желанного гостя ожидали головокружительные приключения. Как сказано поэтом: «Будь смелым, мой милый, и будешь со мной…» Всё кануло в Лету. Ткацкую фабрику приватизировали и закрыли, чудесные обитательницы общежития разлетелись в разные края, большинство, кто пошустрее, — на панель; в доме на первых порах несколько фирм устроили свои офисы, потом кавказцы забрали его под перевалочную базу, а уж после того, как дом взорвали, снеся большую часть несущих конструкций, определили его на слом.

Прокололся Митя по-глупому. Последнее время в Москве он вёл рассеянную жизнь мелкого добытчика. Подрабатывал то тут, то там, в основном на рынках и вокзалах — подай, принеси, толкни — на побегушках у хачиков, но не жаловался, на пиво и на плату за комнату хватало. Жил в полупьяной одури с утра до ночи, как и большинство его сверстников, не прибившихся толком ни к одной солидной группировке. Особенно и не жаждал прибиться, высоко ценя личную свободу. В тот день ему повезло: раскатал двух залётных пожилых бизнесменов на малолеток, подсунул им прыщавую тамбовскую Нюрку с подружкой и слупил стольник чистоганом. «Зеленью», разумеется. Видно, у мужиков свербило, раз клюнули, ведь такие, как шалопутная четырнадцатилетняя Нюрка, на вокзале шли по двести-триста рублей за сеанс. Тем более что спидоносицы.

С деньгами Митя позволил себе плотный обедец в любимой харчевне близ Даниловского рынка, а ближе к вечеру заторчал в скверике с незнакомым, прилично одетым господином лет тридцати. Ему сперва померещилось, что опять попёрла халява. Господин, назвавшийся Семёном, угостил его натуральным «Мартелем» и туманно намекнул на приятное для них обоих дальнейшее времяпрепровождение. По правде говоря, Митя был уверен, что наткнулся на бродячего педика, и уже прикидывал, как половчее вытянуть аванс, а потом крутануть динамо. Тут у Мити был богатый опыт. Обвести вокруг пальца распалившегося педика намного проще, чем стибрить подгнившую грушу у кавказца. Похоже, эта уверенность его и подвела. Он расслабился, дымил травкой, попивал сладкий коньячок, а когда педик завёл речь о политике, охотно ему поддакивал и сам не заметил, как приблизился к опасной черте. Семён, яростно сверкая глазами, нещадно крыл и глобализацию, и поганых американцев, и весь миротворческий корпус, который распоясался и ведёт себя в столице как в борделе. «Надеюсь, Митя, ты патриот?» — сурово поинтересовался обличитель, и в ответ Митя обиженно ударил себя в грудь кулаком. Педик долил в пластиковый стаканчик остатки коньяка, подождал, пока Митя выпьет, и, оглянувшись по сторонам (уже темнело), тихо спросил:

— Про крестоносцев случайно ничего не знаешь?

Тут бы Мите спохватиться, уразуметь, что к чему, но в нём играл коньяк, вот он и нагородил с три короба. Ни про каких крестоносцев он, естественно, слыхом не слыхивал, решил, что речь идёт о какой то религиозной секте, но торжественно заявил, что эти самые крестоносцы ему как родные братья и если Семёну требуется рекомендация…

После этого заявления педик Семён изменился в лице, посмурнел, достал из кейса, где до этого у него был коньяк, штатовские браслеты и нормальным, не педерастическим голосом объявил:

— Всё, парень, спёкся… А ну, давай лапки.

Митя не сопротивлялся, сознавая, что слишком пьян и выйдет только хуже. Новый знакомый, оказавшийся сексотом, отвёл его в ближайший полицейский участок, где с него сняли показания, установили личность, адрес и слегка отволтузили для профилактики, выбив два передних зуба. После чего заперли в клетке до утра.

Среди ночи он почувствовал, что у него разрывается мочевой пузырь, и кое-как уговорил дежурного полицейского отвести его в сортир. И тут ему повезло: дюжий детина с медной американской бляхой на груди оказался ещё пьянее, чем Митя был несколько часов назад, и, выйдя из сортира, Митя увидел, что тот уснул на табурете мёртвым сном, свесив буйную голову на грудь. Поборов соблазн освободить мента от автомата, висевшего на боку, Митя на цыпочках прокрался к входной двери и без препятствий вышел на улицу.

К полудню следующего дня он уже был на малой родине и вот теперь сидел в подвале заброшенного дома. Прокрался задами, кажется, его никто не заметил. Домой заходить не собирался, там его никто не ждал. Отца три года назад забрали на торфоразработки, откуда он так и не вернулся, пропал без вести, что было чрезвычайно распространённым явлением. Матушка Мити после исчезновения единственного кормильца запила горькую и в пьяном кураже завербовалась на два года на рисовые плантации в Китай. Изредка Митя получал от неё короткие весточки на Московский главпочтамт до востребования. В последнем письме мать сообщала, что у неё всё хорошо, не голодает, и, хотя работа круглосуточная, братья китайцы относятся к русским рабам милосердно, почти как к людям… Ключ от квартиры в Раздольске Митя однажды потерял вместе с паспортом, так что, можно считать, у него не было и родного дома, и всё же, когда пятки прижгло, примчался именно сюда.

Он прекрасно понимал, какая ему угрожает опасность. Одно дело влететь на мокрухе или, скажем, на наркоте, и совсем другое, если потянут за политику. В лучшем случае, коли не станет финтить и запираться, получит от десяти до пятнадцати, в худшем грозило пожизненное.

Митя пока не отчаивался, у него был план спасения, который вчерне созрел ещё в участке. Он собирался уйти на Кубань, оттуда в Европу, но для этого надо было сначала разыскать Димыча, Диму Истопника, единственного человека, который, если захочет, сможет помочь.

… Только днём казалось, что Раздольск вымер. С приближением ночи в городе начиналось утробное копошение, словно в туше зверя, оккупированной червями. Подтягивались людишки из окрестных лесов, оживали подвалы и чердаки, фантастическим цветком, разбрасывая неоновые радуги, распускался ночной клуб «Харизма», обосновавшийся в восьмиэтажном здании бывшего горсовета…