На службе у олигарха

Глава 8 В лагере Истопника

Подземный бункер располагался в живописном месте, на островке посреди непроходимых Коровьих болот. Название своё они получили после того, как здесь утопилось последнее стадо раздольских коров, заражённое экзотическим вирусом долголетия. Вирус привёз в пробирке тщедушный американец в модных роговых очках, закрывавших половину лица, как маска аквалангиста. Сперва он опробовал вирус на раздольских старухах, под видом лечения от ревматизма. Вместо того, чтобы молодеть, старухи поумирали одна за другой, и огорчённый специалист, чтобы не пропала сыворотка, вкатил остаток для пробы быку Григорию. Эффект был поразительный. Уже на другое утро коровы, сбившись в кучу, предводительствуемые Григорием, мыча и подвывая, устремились в леса, достигли глухих болот (тогда они назывались Лебедиными) и попрыгали в трясину одна за другой, все десять штук. С тех пор молоко в Раздольск завозили только по большим праздникам — на День Валентина и 4 июля.

Бункер на островке был построен ещё в 80-е годы прошлого века и предназначался для военных манёвров, точнее, для испытания крылатых ракет «воздух — земля». В ту пору Россия располагала второй по мощи армией в мире, что сегодня, конечно, звучало фантастикой. Бункер находился на глубине двадцати метров в специальной шахте, заблокированной водяными подушками, и был снабжён всем необходимым, начиная с запасов консервов и питьевой воды и кончая системой генераторов, для того, чтобы вполне комфортно, не поднимаясь на поверхность, укрываться в нём не меньше полугода. Попадали в бункер через лифтовой отсек, который, в свою очередь, был оснащён тройной электронной защитой. Дверь в отсек, надёжно упрятанная в ствол столетнего дуба, могла выдержать прямое попадание реактивного снаряда. Разумеется, это не означало, что, укрывшись в бункере, Истопник со своей дружиной был в полной безопасности. В двадцать первом веке на земле не осталось укромного уголка, куда не могли бы дотянуться щупальца Пентагона. Рядовое подразделение спецназа, вооружённое плазменной техникой, управилось бы с бункером элементарно: либо выкурило бы его обитателей, либо замуровало их в братскую могилу. Однако командование миротворческого корпуса об этом и не помышляло. На территории покорённой страны то тут, то там возникали очаги сопротивления, и обычно они подавлялись жестоко, но в некоторых случаях, как с Истопником, их держали как бы в законсервированном виде, не вступая в открытое соприкосновение, и сам Димыч понимал, что в этом был резон. Точно так же в недавние времена в крупных городах, Москве и Петербурге, продолжали выходить небольшим тиражом некоторые коммунячьи газетёнки типа «Советской России» — этакие отстойники, незарастающие свищи, через которые вытекала, выплёскивалась дурная энергия умерщвляемой нации. Позже, когда надобность в них отпала, произошло их автоматическое усекновение вместе с так называемыми журналистскими коллективами.

Вокруг бункера, прямо на болотах, живописно раскинулись хижины туземцев, большей частью обыкновенные шалаши, сплетённые из еловых лап, и трудно было представить, как люди, пусть и обросшие звериной шерстью, перемогались в них долгой зимой. Время от времени Истопник делал слабые попытки очистить болота от незваных гостей, но проще было их всех утопить, чем прогнать. Несчастные существа, лишённые всякого понятия о смысле своего существования, тянулись к нему из последних сил, ища то ли защиты, то ли лёгкой смерти. Среди них были молодые и старые, мужчины и женщины, а то, бывало, и заполошный ребёнок начинал вдруг верещать, точно лягушка из трясины. Смирившись с неизбежным, Истопник поставил над стихийным поселением старосту из своего окружения, Леху Смурного, бывшего профессора-социолога из Центра Карнеги, для которого на берегу поставили сруб из нетёсаных брёвен. Главной и единственной его задачей было следить за тем, чтобы доведённые до отчаяния болотные жители не переколотили друг дружку. Ссоры и драки вспыхивали между ними постоянно, но азарта на настоящую бойню у них не хватало. С прокормом люди-звери справлялись сами: охотились в окрестных лесах со старинными дробовиками, ставили проволочные силки на мелкую живность, ловили в болоте змей и синюшных тритонов.

Ещё не пришедший в себя от потрясений ночи, Митя Климов сидел в одном из отсеков бункера, оборудованном под лабораторию, с компьютером и телевизором, и с аппетитом уплетал из деревянной миски брюквенный суп, который принёс Цюба Малохольный.

— Покушаешь — отдохни маленько, — посоветовал Цюба. — Димыч попозже к тебе заглянет.

— Не знаешь, — робко спросил Митя, — учитель очень на меня сердится?

— За что ему сердиться? — успокоил Цюба. — Видно же, что ты чокнутый и за свои поступки не отвечаешь.

— Сразу видно?

— Со ста метров, — уверил дружинник и оставил его одного.

У Мити тоска помягчела, но он по-прежнему оставался в человеческом воплощении, потому мысли накатывали грустные. Он не радовался спасению, хотя совсем недавно всеми силами сопротивлялся погружению в растительный мир. Он действовал, подчиняясь естественному инстинкту, хотя разум, пробуждённый, как хотелось надеяться, на короткое время, подсказывал другое. Двадцать два, двадцать три года — прекрасный возраст для мужчины, чтобы уйти. Он уже испытал всё, что предназначено руссиянину в этом мире, но ещё не так стар, чтобы пускать слюни у порога богатых домов. Уходить надо красиво. Что ждёт его дальше, кроме скучных повторений? Поиски добычи, маленькие радости от спиртного и наркоты и постоянные, с утра до ночи, пинки и унижения. И в конце всё равно «Уникум». Тем более он уже объявлен в розыск. Ужас просветления как раз в том, что оно ясно прорисовывает контуры завтрашнего дня.

Хлебной корочкой Митя подобрал остатки супа, потом, как положено, досуха вылизал миску. Собрался вздремнуть, надеясь, что во сне сама собой произойдёт обратная мутация. Но только расположился под тёплой батареей, как вошёл Истопник. Махнул Мите рукой, чтобы не вставал, и уселся напротив на железный табурет. Под его испытующе-приветливым взглядом Митя почувствовал себя лучше, как будто зудящую душевную рану полили марганцовкой.

— Помнишь ли, Митя, наш школьный хор? — мечтательно спросил Истопник.

Митя кивнул, глаза его увлажнились, и он тихонечко напел:

— То берёзка, то рябина, куст ракиты над рекой, край родной, навек любимый, где найдёшь ещё такой… Детство наше золотое…

— Хватит! — прикрикнул Истопник. — Чересчур не расслабляйся. Объясни, как влип в передрягу?

Митя рассказал коротко: нарвался на шептуна в парке, наговорил лишнего — вот и всё.

— Давно в обратной стадии?

— Со вчерашнего дня, учитель.

— Как это случилось?

— Не знаю. Скорее всего, результат психошока. Дашка Семёнова меня слила. Вы её, наверное, помните, рыженькая такая. Сейчас в «Харизме» пашет.

— Она не сливала. Наоборот, если бы не она, ты бы сейчас торчал на грядке…

Истопник задал ещё несколько вопросов, которые касались Митиного преображения, неожиданного возврата в человеческую сущность, а также его пребывания в Москве. Митя отвечал как на духу, понимая, что понадобился учителю для какого-то поручения, сознавая при этом, что мало на что пока способен. И всё же от сердца отлегло: спокойная речь Димыча действовала лучше всякого лекарства. Пожалуй, он впервые так охотно поддавался гипнозу более сильной личности.

— Похоже, дружок, — улыбнулся Истопник, — ты из категории неусмирённых. Я на это надеялся. Это очень важно.

— Чего тут хорошего? — возразил Митя. — Я теперь для них как мишень. И для вас только обуза.

— Ошибаешься, Митя. Как раз такой ты мне нужен. Мутантов пруд пруди, сам знаешь, а раскодированных единицы.

— Зачем нужен?

Учитель смотрел с сомнением: говорить или нет?

— Куда хотел бежать? На Кубань?

— Ну да. Оттуда морем в Турцию. Маршрут известный.

— А придётся пойти на севера. Конечно, отдохнёшь, подучишься кое-чему. Но времени мало. Боюсь, Анупряк-оглы направит петицию в Евросовет, получит разрешение и возьмётся за меня всерьёз. Против коалиции мне не устоять. Придётся мигрировать в глубину, в дикие места… А ты, Митя, наперёд смотаешься порученцем к одной важной персоне.

— К какой ещё персоне?

— Так сразу всё хочешь узнать… Про кудесницу Марфу что-нибудь слышал?

— Нет. Кто такая?

— Говорят, замечательная личность. В печорской тайге обитает. Там у неё скит. Вернее, раньше был скит, а теперь, по слухам, целый таёжный городок. Ополчение она собирает. Газет не читаешь, дружок, телик не смотришь, а зря. За её голову Евросовет объявил награду — десять миллионов.

Митя был поражён.

— Разве такое бывает, учитель?

— Что именно?

— Десять миллионов за какую-то лесную бабу?

— Не какую-то, Митя, не какую-то. — Истопник загадочно улыбался. — Хранительница она. Говорю же, ополчение собирает.

— Какое ещё ополчение?

— Вооружённое, Митя, а ты как думал! На Печору второй год тайными тропами караваны идут. Не строй рожу, будто у тебя запор. Я сам к ней в том месяце пару «стингеров» забросил.

— Не верю, — сказал Митя. — В сказки не верю.

— Напрасно, — огорчился Истопник. — Без веры жить нельзя, особенно в подлое время. Марфа существует на самом деле, и ты установишь с ней контакт. Он мне нужен позарез. Ладно, на сегодня хватит с тебя. Отдыхай, поспи. Детали обсудим в другой раз…

Следующие несколько дней Митя прожил как в горячке. Бесконечные тренировки, чтение древних книг, долгие беседы со старцем Егорием. Не хватало ни времени, ни сил, чтобы задуматься о том, что происходит. Опытные спецы натаскивали его, как охотничьего пса. Разминали, укрепляли мышцы, обостряли до предела интуицию, зрение, слух. Старец Егорий внушал мысли, которые вступали в вопиющее противоречие со всем опытом его предыдущей жизни. Алик Петерсон (это большая часть) обучал хитрым рукопашным приёмам. Димыча в эти дни Митя не видел, тот куда-то отъехал на неделю. Как намекнул Алик, заручиться поддержкой казанской группировки. Митя не знал, где правда, где ложь.

Старец Егорий повторил слова учителя, повернув их на свой лад.

— Человек до той поры живёт, Митяй, покамест верует, а коли усомнится, тут и погибель.

— Во что верует, дедушка?

Они сидели на двух кочках посреди трясины, но старец всё равно цепко огляделся по сторонам. Неподалёку двое поселенцев выуживали из зелёной воды тритонов нитяной сеткой. Больше никого не видно. Старец изрёк кощунственные слова:

— В Святую Троицу, Митяй, и в Господа нашего Иисуса Христа. В кого же ещё?

Прежний Митя, закодированный, услышав такое, ломанул бы через лес куда глаза глядят, а нынешний, вочеловеченный, лишь передёрнулся, как от укола.

— Аннигиляция, дедушка. Сектантство в особо опасных размерах.

— Не дури, Митяй. Не так ты глуп, как кажешься. Или очко сыграло? Аещё к Марфе собираешься. Марфа трясунов не любит, на деревьях их вешает.

Может, играло у Мити очко, когда слышал от старца провокационные откровения, но вместе с тем опускалась на душу тишина, как при вечернем закате.

Алик Петерсон показал удар открытой ладонью, оглушающий противника, и два способа перекрытия кислорода — «шланг» и «тихую пристань». При этом добавил, что дело не в приёмах. Главное — эмоциональная насыщенность. В каждом ударе боец должен выкладываться целиком, умирать в нём, превращая во вспышку всю свою энергетику. Пока этого не постигнешь, все рукопашные приёмчики, даже проведённые искусно, не сильнее комариных укусов.

— Запомни, Митя, в каждом ударе умираешь. Алгоритм взрыва. Вот, смотри…

Алик Петерсон подобрался, сощурил глаза, уставясь в какую-то точку в бетонной кладке, и, коротко выдохнув, шарахнул в стену кулаком. Мите показалось, рука Алика хрустнула сразу в нескольких местах, но это был обман слуха. Петерсон показал неповреждённую кисть, зато в бетоне образовалась вмятина с неровными краями, какая могла быть следствием разве что попадания фугаса. Митя глазам своим не верил. Подошёл, понюхал кладку, с горечью сказал:

— Так я не смогу никогда.

— Сможешь, если поймаешь пружину. Представь себя заряженной базукой и нажми на спуск. Только и всего. Не такая хитрая штука.

— Димыч тоже умеет?

— О том, что умеет Димыч, нам лучше не думать. Чтобы спать спокойно.

Старец Егорий внушал то же самое — как не пропасть задаром, но заходил с другого бока.

— Вон те людишки в хижинах. Видишь их сколько, сынок? И все живут после смерти. Они и не похожи на живых, приглядись получше. Каждый прошёл через ад, поднимался к небесам, потом вернулся на землю. Теперь собрались здесь все вместе и ждут знака Господня. Многие даже не подозревают, что они бессмертны. Ловят тритонов, жуют кору и молча благодарят Его за лишний прожитый денёчек. Учись терпению, Митяй. Через великие муки лежит путь к Престолу. Другого пути нет.

Поучения старца пропадали втуне, Митя не понимал, о чём он говорит, но мягкие, сочувственные слова действовали умиротворяюще.

Много времени Митя проводил, восстанавливая в памяти способы ненавязчивого контакта, подзабытые в городских скитаниях, но необходимые для предстоящего путешествия по зонам смерти. В их основе лежал сложный приём психологического саморастворения. У новых поколений руссиян, если в семье случайно рождался ребёнок, этому приёму начинали обучать с детства… Однажды Митя углубился в лес, покинув болотный посёлок, уселся на поваленное дерево и замер. Примерно через час сосредоточенных волевых усилий почувствовал, как его тело, от макушки до пяток, окутала прозрачная серо-голубая аура, похожая на сигаретный дымок, с рваными краями, но достаточно устойчивая. Значит, получилось, не забыл. Отступили все мелкие мысли и страхи. Лишь приятно покалывало в кончиках пальцев, под ногтями. Постепенно аура приобрела более насыщенный, синий цвет, на котором изредка вспыхивали огненные крапинки. Аура словно сигналила лесным обитателям, что существо, окутанное ею, не несёт в себе опасности: подойди и потрогай. Убедись самолично. Первыми решились на это шустрые жёлтые ящерки с нежными кристаллическими головками, затеявшие у его ног весёлый хоровод, просеивающиеся между пальцами босых ног. Затем из чащи выглянул молодой волчонок, подкатился боком и смело ткнулся влажной чёрной пуговкой носа в живот. Митя сидел неподвижно, следя, чтобы в защитной ауре не возникло прорех. Толстая чёрная гадюка с золотой каймой на спине важно поднялась из травы, нырнула под штанину, щекоча, проскользила по туловищу и ласково обвила шею, будто хотела что-то нашептать на ухо. Лосёнок-двухлетка с острыми рожками тяжело сопел за спиной, не решаясь на соприкосновение, пугливый, как весенний ветерок. Сверху, с сосновых ветвей чёрный старый ворон, истошно заорав, прицельно сбросил ему на макушку липкие шарики помёта. Митя укоризненно покосился на него. От долгого неподвижного сидения затекла спина… Наконец на поляну осторожно высунулась взрослая волчица, крупная, со вздыбленной холкой, возможно, мамаша малыша, который давно покусывал Митю за ноги, приглашая поиграть. Волчица не спеша пересекла открытое пространство, вытягивая морду, принюхиваясь. Подойдя, присела на задние лапы, задрала морду, открыв в оскале желтоватые клыки, способные раздробить бедренные кости. При этом издала звук, похожий на скрип дверных петель. Митя медленно опустил руку и почесал ее за ухом, как собаку.

— Благодарю за доверие. — Митя заговорил с характерным подсвистыванием: так зверю легче понимать человеческую речь. — Надеюсь, ты не собираешься напасть?

Волчица хрипловато прокашлялась. «Кто ты? — вкатилось Мите прямо в мозг. — Зачем пришёл в мой лес?»

— Мне предстоит большая дорога, — объяснил Митя. — Хочу, чтобы лес помог мне.

В жёлтых волчьих глазах блеснула усмешка. «Лес не верит людям, — ответила она. — Они всегда несут с собой зло».

— Это не про меня, — возразил Митя. — Я даже не помню, когда последний раз ел мясо.

«Вижу, — согласилась волчица. — И всё-таки ты человек и поэтому способен на любое коварство».

— Почти человек, — поправил Митя. — Ты ведь тоже не овечка. Твои братья никого не жалеют.

«Волки убивают, когда голодные. Не для забавы, как люди».

Митя не собирался спорить, его пальцы добрались до нежной мякоти её подвздошной артерии.

«Что ж, мне приятно, — проурчала волчица, валясь на спину. — Поостерегись, так можно далеко зайти».

— У тебя славный малыш, — польстил Митя. — Из него выйдет могучий охотник. Только он чересчур кусачий.

Волчица дотянулась и отпихнула волчонка лапой. Из её пасти вырвался хрип: она смеялась. Это был полноценный Контакт, чище не бывает. Митя остался доволен собой.

Чуть позже, когда звери заполнили всю поляну — белки, зайцы, какой-то перевозбуждённый рысёнок, видимо, раздумывавший, присоединиться ли к общей игре или немедленно начать охоту, — появились две старухи-отщепенки из болотного посёлка. Обе предельно измождённого вида, с берестяными туесками, наполненными клюквой. Митю они не заметили — благодаря защитной ауре, скрывавшей его сущность, он был неразличим для их подслеповатых глаз, — зато с вожделением разглядывали живность, собравшуюся на поляне.

— Была бы у нас хорошая палка, Настёна, — прошамкала одна, — можно бы настегать зайчат на ужин. Вона их скоко, и все ручные.

— Хорошо бы, — согласилась Настёна. — Токо у нас силёнок не хватит палку поднять. Может, сбегать за Потапом? Он где сейчас?

— Кака ты бегунья, известно, — отозвалась первая отщепенка. — Вчера с кочки соскользнула, едва не утопла. Куда тебе.

— Жить тяжельше, чем бегать, — возразила Настёна. — Давай, говорю, Потапа звать.

— Ага, пока обернёмся, пока то да сё, пока его раскачаем, отседа все разбегутся. Тумаки нам достанутся. Потап с утра злобится, ему Химера отказала.

— Иди ты?! Дак он разве способный ещё?

— А то! Химерушка не жаловалась, пока с Игнашкой-деревянным не спуталась…

Переговариваясь, старухи исчезли в кустах.

«Вот твои люди, — презрительно проронила волчица. — Жалкие, бессмысленные твари, думают только об одном».

— Голодные, — заступился Митя за отщепенок. — Что с них взять.

Возвращаясь в бункер, сигая с кочки на кочку, Митя издали заметил диковинный жёлтый шар, распустившийся среди пожухлой травы, и сердце у него заколотилось. Так и есть. Дашка Семёнова сидела на корточках рядом с большой пластиковой сумкой, из которой что-то доставала, разглядывала и раскладывала вокруг себя. Митя неслышно подкрался к ней. Вокруг никого не было, дверь лифтового отсека в стволе дуба подмигивала фиолетовыми электронными глазками. У Мити возникло странное желание напасть на девушку, повалить и изнасиловать. Трудно предугадать, как Дашка это воспримет. Возможно, как месть за предательство, возможно, как вспышку любовного чувства. Она наводила порядок в своём девичьем хозяйстве: на траве лежали упаковки прокладок, флакончики и баночки с косметикой, пачки сигарет «Манхэттен» (одна доза травки на пачку), мобильная трубка из самых дешёвых (радиус охвата — сто метров, больше руссиянам не положено), какая-то мелочь непонятного предназначения. Пластиковая сумка ещё битком набита.

— Эй, — окликнул Митя. — Ты как сюда попала?

Девушка среагировала адекватно: подпрыгнула, перекувырнулась через голову и, обернувшись к нему, заняла боевую стойку. Что ж, неплохо их натаскивают в «Харизме». Возможно, тесное общение с миротворцами само по себе повышает боевой дух «матрёшек». Увидев, кто её напугал, Дашка опустила худенькие кулачки и рассмеялась. О, Митя хорошо помнил, как в оные годы его умиляли эти звонкие, беззаботные колокольчики.

— Митька! Негодяй! Скотина! Так можно заикой сделать.

Никакого смущения в голосе, отчаянные ясные глаза со знакомой оранжевой искрой, без следов марафета. Ах, бестия рыжая!

— Как сюда попала? — повторил Митя. — Шпионишь?

— Ты что, пошатнулся, Митя? Я еле ноги унесла. У нас такой шмон был. Всех девчонок на детектор таскали.

— Почему?

— Как почему? Из-за тебя. Догадались, что кто-то из своих стукнул. Я на газон с третьего этажа сиганула. Коленки до сих пор не разогнуть.

Смотрела жалобно и честно. Митя не верил ни одному её слову. Она могла провести Димыча, который, несмотря на свою грозную репутацию, по-старинному чувствителен, но не его. Подлая красотка, конечно, нарушила священное табу. Непонятно только, как посмела явиться сюда.

— Ты что, Мить, правда думаешь, я тебя сдала?

— Кто же ещё? Дядька незнакомый?

— Тебя робот засёк. Они там повсюду и маскируются подо что угодно. На тебя напала холодильная установка, я сама видела.

— Ага. И как она догадалась, что я преступник?

— Говорят, у этих роботов какие-то особые датчики, улавливают импульсы… Точно не знаю.

— Ты не ответила, зачем сюда припёрлась. Анупряк послал?

— Димыч пригласил. — Горделивость в голосе Даши тут же сменилась растерянностью: — Я уже часа три здесь торчу. Из двери никто не выходит, а как открыть или позвонить… Помоги, Митя.

— Бесов обслуживаешь, а врать так и не научилась. Как Димыч мог тебя пригласить? У него на «матрёшек» аллергия, всем известно.

Даша обиделась.

— Спроси у него сам, раз мне всё равно не веришь.

— Спрошу, конечно…

Митя подошёл к дубу, нащёлкал на панели цифровой код. Девушка поспешно побросала своё барахло в сумку, подбежала к нему. Из динамика донёсся строгий голос:

— Пароль или пуля, пришелец.

— Курица не птица, — ответил Митя и добавил: — Видишь, кто со мной?

— Вижу… Ничего, ей можно. Входите.

— Но как же… (это может быть? — хотел спросить Митя, но вовремя осёкся.)

Щёлкнули замки, Митя нажал потайной рычажок, и дверь вобралась внутрь. Вдвоём они вошли в лифтовую кабину, дверь сама собой задвинулась, и лифт медленно, поскрипывая металлическими суставами, поплыл вниз. В кабине было тесно, они стояли почти прижавшись друг к другу. В смятении Митя вдыхал аромат женского тела. Припомнил, когда в последний раз занимался сексом: три месяца назад, и его партнёршей была одноразовая проститутка с площади Макдоналдса, которая отдавалась с энтузиазмом резиновой куклы, зато высосала из горлышка сразу полбутылки сивухи.

В бункере укрывалось много людей, по Митиным прикидкам, не меньше сорока, но мало с кем он успел познакомиться. Так здесь заведено. Ему отвели клетушку рядом с радиорубкой — железный столик, стул и деревянный лежак, — показали дорогу к лифту и проинструктировали: больше ни в какие помещения не соваться. Митя и не совался, даже плохо представлял истинные размеры бункера, понимая, чем грозит непослушание. Будь он на месте Димыча, наверное, принимал бы ещё более жёсткие меры предосторожности. В бункер возвращался ночью, чтобы покемарить в безопасности часок-другой; кормёжка, занятия и собеседования проводились на природе.

Выйдя из лифта, Митя оказался в затруднении. Никто их не встретил. От лифта коридор, экономно освещенный ультрафиолетом, тянулся в обе стороны; в одну — к радиорубке и оружейному складу, Митин маршрут, в другую — по всей видимости, к жилым помещениям, пищеблоку и апартаментам Истопника. Митя поднял голову к видеотрубе, ожидая какого-нибудь распоряжения, — тщетно. За ними, разумеется, наблюдали, но молча. Выходит, ему позволяли, вернее, его вынуждали принять самостоктельное решение, но какое? Придушить, что ли, рыжую лазутчицу прямо здесь, на бетонном пятачке?

— Иди за мной, — распорядился Митя и свернул к радиорубке. По пути никто не встретился.

В его кубрике они уселись на лежак, но на расстоянии друг от друга, и Даша с облегчением вздохнула: «У-у-уф». Потом попросила разрешения закурить.

— Нет, — сказал Митя. — В бункере не курят. Здесь забудь свои б… привычки. Давай, рассказывай.

— О чём, Митенька?

Её лукавый взгляд и давно не слышанное «Митенька» размягчили его мозги, но он не позволил себе никакой глупости. Был суров, насторожен.

— Чего будешь плести Димычу, меня не касается. Я хочу знать правду.

Даша забавно склонила набок огненную головку. Все её движения были изящны, двусмысленны и преследовали лишь одну цель — возбудить желание в партнёре. Для этого девочек натаскивали ещё в школе, и Даша Семёнова в совершенстве овладела этой наукой. Среди «матрёшек» вообще дурочек не водилось. Можно сказать, сексуальная элита, обслуживающая в основном капризных миротворцев, вынужденных жить среди дикарей. Изредка, естественно, обламывалось и соотечественникам, прислуживавшим забугорным хозяевам. Таким, как, допустим, мэр Зашибалов.

— Я не вру, Митенька. Ни словечка не соврала. Помнишь, просила взять с собой? Почему не захотел?.. С меня дурь слетела, Митенька. Так бывает у некоторых девочек, не я первая. Рано или поздно их вычисляют и ставят на правило. О-о, это страшная смерть, муки ада. Мне тоже недолго оставалось, бригадир начал подозревать. Чудо, что удалось сбежать… Можно теперь мне спросить?

— Ну?

— Почему ты мне не веришь? Ведь ты знал меня такусенькую. — Она опустила руку ниже лежака. — Мы были парой когда-то. Почему, Митенька?

Митя вдруг осознал, что не может ответить на этот вопрос. Действительно, почему? Всё, что она говорила, могло быть правдой. С него тоже слетела дурь и никак, увы, не возвращается. Да вокруг полно перевертышей и в ту и в другую сторону. Мир текуч, как прохудившееся корыто. Если она сообщила о нём Истопнику… Но точно так же вся эта история могла быть всего лишь ловким внедрением агента под бочок Димычу. Как угадаешь?

— Хорошо, — сказал он миролюбиво, — а ты сама веришь кому-нибудь, кроме себя?

Даша поёрзала, устраиваясь поудобнее, и, как-то так вышло, придвинулась вплотную к Мите.

— Пожалуй, нет. Не верю.

— Правильно делаешь. Поверить кому-нибудь — всё равно что грудь себе прострелить навылет. Закон выживания. Не нами придумано.

— Митя.

— Чего?

— Я тебе верю.

— Ты же только что сказала?..

— Только что не верила, а сейчас верю. Не пойму, что со мной творится. Может, солнышко напекло.

Она подставила пухлые губы, соблазнительно сверкнул алый язычок, Митя не смог отвертеться. Впился в её рот, как кровосос. Оторвался не скоро, чувствуя себя на грани обморока. Её сладостная энергия хлестнула по жилам покруче, чем спирт. Он забыл, а может, и не знал никогда, что такое бывает. Сдавил податливые бока так сильно, что «матрёшка» запищала.

— Больно? — спросил он, подслеповато моргая.

— Подожди, миленький, я сейчас, — пробормотала Даша и поползла с кровати вниз головой. Оказывается, ей понадобилась сумка, откуда она, покопавшись, вытащила упаковку резинок с лейблом «Сделано в США», с пляшущей негритянкой на картинке. Самые модные, по доллару за штуку.

— Нет, — сказал Митя с обидой.

— Как же нет, Митенька? Без этого нельзя, запрещено. Статья восемьдесят первая. Размножение без санкции прокурора. Публичное распыление.

— Со мной будешь без этого.

— С тобой буду без этого, — эхом откликнулась Даша, улыбаясь одними глазами. Потом движением, от которого у Мити кольнуло в затылке, расстегнула молнию на джинсах.

… Вечером Митю отвели к Димычу. После секса с «матрешкой»-одноклассницей он натурально потерял сознание, а когда очнулся, в комнате не было ни Даши, ни её сумки и чувствовал он себя так, будто рыл котлован двое суток подряд. Голова ещё кружилась от терпкого, одуряющего запаха её кожи, пропитанной специальными эротическими добавками. О, теперь он знал, что такое настоящая, дорогая любовь, а не за бутылку сивухи или фальшивый стольник. Но не успел погрезить, как явился вестовой.

Обиталище Димыча доказывало, что он ни в чём себя не ограничивал, хотя по молве слыл аскетом и бессребреником, как Иосиф Виссарионович. Просторное помещение, метров пятнадцать, сплошь застеленное коврами, с мягкой мебелью, с электрообогревом. Но главное, с пофыркивающим кондиционером, насыщающим воздух ароматами цветущего луга. Не всякий руссиянский олигарх мог себе такое позволить. Не без удовольствия Митя вдохнул глоток чужой красивой жизни. Он не завидовал Димычу. С какой стати? В этом мире каждый получает по заслугам.

Истопник усадил его в плюшевое кресло, поставил на подлокотник чашку, которую собственноручно наполнил чёрным кофе из серебряного кофейника. Спросил неопределённо:

— Нравится?

— Пример для подражания, — сказал Климов. — Как и вся ваша жизнь, Дмитрий Захарович.

— Однако, ты льстец… Ответь-ка лучше на несколько вопросов. Давно ли соскочил с иглы?

— Да я по-настоящему и не торчал никогда. Выше травки не поднимался. Конечно, когда заметали, на пунктах прививки впрыскивали гуманитарную дозу, как положено. Но меня как-то не брало, не знаю почему. Сейчас уже около месяца чистый.

— Ломки не было?

— Тоска. Не больше того.

— Любопытно, да… — Истопник налил себе в чашку красного вина, Мите не предложил. — Что думаешь про Дарью Семёнову?

— Чего тут думать? Она вам, наверное, то же самое рассказала, что и мне. Дурь слетела, чудом оторвалась из «Харизмы» и всё такое… Я ей не верю. По-моему, засланная.

— Переспал с ней?

— Сегодня. Раньше — нет.

— И ни в чём не убедился?

— «Матрёшки» — запрограммированные, Дмитрий Захарович. У них своего сознания нет и двойная защита… Не пойму, зачем она вам?

— Тут такое дело, дружок, — засланная или нет, а на севера пойдёте вместе.

Митя поперхнулся кофе, Димыч заботливо похлопал его между лопаток. Старинный жест.

— Да-да, не удивляйся. Дорога дальняя, опасная. Цепочки все оборваны. Парой легче одолеть. Ну, и второе: коли с одним что случится, второй доковыляет. Даша не знает цели путешествия. Информацию загоним в подкорку.

— Дмитрий Захарович, да с ней нас повяжут на первом перекрёстке. Она же неуправляемая, как все они.

— Ошибаешься, Митя. По уровню выживаемости «матрёшки» дадут фору даже каликам перехожим. Статистика. Не волнуйся, проверим её на детекторе. Подчистим, если что. Но пойдёте вдвоём.

Митя догадывался: учитель недоговаривает, что-то скрывает, но иначе быть не может. Молча склонил голову, а Димыч подлил ему из кофейника.

— Причём обстановка такая, завтра надо отправляться. Как твои успехи? Алик тобой доволен, и старец хорошо отзывается.

— Я тоже всем доволен. Завтра так завтра.

— Но ты готов или нет?

— Сами сказали, обстановка. Чего тут обсуждать?

— Вот и умница.

Истопник пересел за стол, поманил Митю. Разложил несколько компьютерных карт, из тех, которые выпустили уже завоеватели — с новыми границами, названиями городов и посёлков, с указанием опасных по тем или иным причинам зон. За час детально изучили маршрут, по которому Мите предстояло двигаться.

— Память у тебя не исчерпана?

— Сберёг процентов на восемьдесят, — похвалился Митя.

На крайний случай Истопник дал две явки, одну в Петербурге, другую в Архангельске, переименованном в Агарай-сити, по имени знаменитого военачальника-албанца, много сделавшего для внедрения прогресса на гнилую руссиянскую почву. Потом проинструктировал, как вести себя с Марфой-кудесницей, если доберётся до неё.

— По всему, что о ней известно, должна принять хорошо, но не вздумай ни в чем супротивничать. Дня не проживёшь. Если хочешь о чём спросить, спрашивай сейчас, другого времени не будет.

Митя с наслаждением проглотил кофейную гущу.

— Не о чем спрашивать, Дмитрий Захарович. Всё понятно без слов. Разве что… По телику день и ночь талдычат, для руссиян, мол, обратного хода нет. Это правда? Кончилась Русь?

— Нет ответа, — скупо усмехнулся Истопник. — Когда, даст Бог, свидимся, тебя об этом спрошу.

Он взял его с собой в лабораторию, где приготовили для допроса «матрёшку» Дарью. Опутанная проводами, подключённая к аппарату, Даша мирно посапывала на клеёнчатом лежаке. Возле неё стоял пожилой человек в стерильно-белом медицинском халате, следил за показаниями приборов.

— Ну что, Данилыч? — окликнул Истопник. — Как она?

Увидев главаря, человек в халате просиял, словно глотнул веселящего газа.

— С медицинской, точки зрения вполне здоровенькая, одного, Димыч, не пойму: кровь чистая, не заражённая. Как такое может быть? Она же из «Харизмы», да?

— Всё бывает, — заметил Истопник. — Ладно, начинай, включай свою игрушку… Митя, садись вон туда, на стул.

— Глубина заброса? — уточнил Данилыч.

— Пожалуй, последние пять дней. Думаю, достаточно.

Митя впервые видел, как работает знаменитый дознаватель «Скорцеум», разработка японской фирмы «Акутагава». Данилыч пощёлкал тумблерами, загорелся монитор. Сначала экран был перегружен сверкающими разноцветными спиралями, не несущими никакой информации, потом Данилыч перевёл стрелку на табло, и возникла первая живая картинка — «матрёшка» Даша ублажала негра-миротворца в голубом джакузи. У Мити перехватило дыхание — до того неправдоподобно ярким и чётким было изображение похабной сцены, сопровождаемое утробным рычанием негра и профессиональным постаныванием «матрёшки». Данилыч, морщась, умерил звук.

— Крути побыстрее, — распорядился Истопник. — Мы тут не собираемся всю ночь сидеть. Верно, Митя? — В его взгляде Климов прочитал что-то похожее на сочувствие.

Оператор отрегулировал настройку, и картинки, высасываемые из Дашиной подкорки, замелькали со скоростью перемотки. Некоторые кадры Истопник требовал вернуть, прокрутить помедленнее. Просмотр занял около двух часов, ничего компрометирующего они не обнаружили. Зато многое узнали о жизни «матрёшки» в фешенебельном ночном клубе. В основном она состояла из бесконечной случки, прерываемой для сна и жратвы. Между «матрёшками» иногда возникали драки, кончавшиеся, как правило, покаянными слезами. Нашлось кое-что, подтверждающее Дашину легенду. Несколько раз было отчётливо видно, как она только делала вид, что вкалывает шприц в вену, это была лишь искусная имитация. Один из Дашиных клиентов заинтересовал Истопника. Оператор по его указке зафиксировал и укрупнил кадр. Истопник долго вглядывался в нарумяненное, подгримированное лицо пожилого бодренького сладострастника, наконец уверенно объявил:

— Братцы, да это же Зиновий Германович! Какой день, Данилыч?

— Пятница. Четыре дня назад.

— Точно. Значит, врал, сучонок. Я сам слышал, как он сказал генералу, что накануне вернулся из Штатов. А зачем врал? С какой целью?

Довольно потирая руки, Истопник взглянул на Митю и нахмурился. Хотя Митя пытался делать вид, что процедура его забавляет, но всё равно выглядел утопленником. Распустил нюни, досадный прокол. Кто не способен подавлять эмоции, тот не жилец на белом свете, серьёзные люди никогда не будут иметь с ним дело. Полная блокировка чувств — первейший способ выживания в новые времена. Умные родители учили этому детей с колыбели, мечтая довести их до уровня бизнес-класса.

— Никак ревнуешь, дружок? — осторожно спросил Истопник.

— Вам показалось, Дмитрий Захарович.

Митя взял себя в руки и последние сцены, где сам занимался сексом с «матрёшкой», просмотрел с застывшей на губах беззаботной улыбкой. В этих сценах что-то было не так, чем-то они отличались от предыдущих, но он никак не мог уловить, в чём разница. Внешне всё одинаково: отточенные многолетними тренировками эротические движения, тысячу раз отрепетированные стоны и крики, но было что-то ещё, неуловимое, настораживающее, воздействующее на вторую сигнальную систему. Но что? На мгновение Даша на экране открыла затуманенные глаза, и в них мелькнуло победное, ликующее выражение, совершенно не подходящее техническому акту. Словно девушка вспомнила о солидном авансе за свою работу, на который не рассчитывала.

Просмотр закончился, оператор отключил аппарат и снял датчики с висков спящей «матрёшки». Произнёс извиняющимся тоном:

— Всё, Димыч. Больше ничего не выжмешь. Сухая.

— Уверен?

— Её могли обработать антигравитатором, через него «Скорцеум» не пробьёт. Участки левого полушария покрываются непроницаемой плёнкой. Но это вряд ли. Антигравитатор искрит, на мониторе возникла бы характерная серебристая сыпь. Нет, девочка без подвоха. И какая умелица! Согласны, молодой человек?

Митя не ответил шутнику. Он наконец понял, что его встревожило в последних сценах. Не Даша, а он сам. Он сам занимался сексом с пылом неандертальца. Он сам погружался в её мякоть с блаженством недочеловека, для которого смысл жизни заключается в сексуальной самореализации. Он сам ничем не отличался от насилующего очередную жертву миротворца. Это было чудовищно, невероятно. Истопник угадал его мысли.

— Ты относишься к ней всерьёз, — заметил он успокаивающе. — Это иногда бывает. Редко, но бывает. Не переживай, это всего лишь означает, что ты, дружок, несмотря ни на что, сохранил в генах исторический код.