На узкой тропе

ВИДЕНИЕ

Явилось оно ночью. Роман в это время спал в убогой землянке, куда его затащил Саидка. Сперва он ощутил глухую дрожь земли под собой, будто на эту землю вступило стадо диких слонов. Именно слонов — он где-то читал, что так дрожит земля только там, в саванне, когда по ней бегут слоны. Потом раздался крик, пронзительный, страшный, как в джунглях, его подхватили чьи-то голоса и понеслось дружное: о-ох-о-о-ох… О-о-ох… Роман открыл глаза. У порога землянки стояла ночь. Саидка сидел точно так же, как и днем, обхватив руками коленки и чуть откинув назад голову. Казалось, он застыл в этой позе. Окаменел. На полу — банка с водой, накрытая куском лепешки: ужин. Но Роман, облизнув губы, отвернулся от него.

— Это джар называется, — тихо сказал Саидка, когда Роман поднял голову. — Гляди хорошенько. Такое мало кто видит.

И только тут Роман увидел зрелище, которое и испугало, и поразило его. Несколько косматых, полуголых людей, сбившихся в тесный круг, прыгали, пугая ночь утробным, глухим вздохом: о-ох-ох…

— Джар называется, — повторил Саидка, глядя на пляску с холодным равнодушием, как на что-то привычное, уже переставшее интересовать.

— Целый час так будут, — продолжал он все тем же, нагонявшим тоску, голосом. — Устанут — падать будут. Потом дыню кушать будут. Чай пить. Потом спать.

Роман силился понять, что происходит. Откуда взялись эти странные люди? Было трое: косматый силач, сидевший днем у шатра, Саидка и он — Роман. А теперь… Неужели все, что он видит, происходит недалеко от его кишлака, где живут и трудятся настоящие, хорошие люди, такие, как Джура Насырович, у которого три боевых ордена и шесть медалей, такие, как его отец, водитель хлопкоуборочной машины, Герой Социалистического Труда Алексей Пак… А быть может, это какой-нибудь фокус, каким обманывают зрение? Среди полуголых прыгунов особенно выделялся высокий старик, яростно размахивающий руками. Он подавал какие-то команды, вроде: «асса, асса!» — и тогда все кричали так, что хоть затыкай уши. Затем старик подал другой сигнал, и круг раздался. На середину вышел Гузархан-хальфа и стал прыгать. А остальные ухали, как сычи. Гузархан-хальфа так кривлялся, точно хотел вывернуть себя наизнанку, тряс головой, кружился, и волосы, разлетаясь, образовывали вокруг головы черный круг. Высоко подпрыгнув, он вдруг кинулся грудью на землю, но тотчас же вскочил и опять завертелся волчком. И, наконец, обессилев, он упал и распростер руки, как мертвый.

— Это джар называется, — опять пробормотал Саидка.

— Джар, джар, а что оно обозначает? — прошептал напуганный Роман.

— Художественную самодеятельность немножко показывает, — усмехнувшись, ответил Саидка. — Молится. Хочет скорее в рай попасть. Жить там хорошо хочет.

— Вот дураки! — удивился Роман. — А ты… Ты тоже так прыгаешь?

— Они святые, а я нет.

— Ты предатель, вот кто! — зло выпалил Роман. — Не думай, что твое предательство пройдет даром. За тебя никто не заступится, а за меня есть кому. Друзья есть, они и… — Роман потряс кулаком.

— Зачем ругаешься? Я тебя не ругаю, — проворчал Саидка. — Плохо делаешь, Ромка.

— А ты ругай, думаешь испугаюсь? Нет! Может, зла больше прибавится и тогда наподдаю тебе — будь здоров. Понял?

— Я тебя трогал? Зачем драться стал? Зачем? — горячо заговорил Саидка. Он шел своей дорогой и никого не задевал. И если бы Роман не кинулся на него, он благополучно дошел бы до кишлака Павульган и сказал рябому старику, что задание его выполнил: все, что было уложено в мешок, донес в сохранности. Но теперь ему не надо докладывать, старик сам приехал сюда. Это он командует косматыми плясунами и заставляет их так убиваться.

— Не знаешь, что сказать. Да? — не отступал Саидка.

— Отстань! Надоел, ну тебя, — отмахнулся Роман, но уже без прежнего раздражения.

— Почему «отстань»? — совсем разошелся Саидка. — Сам себе плохо сделал, а я предатель? Совсем не знаешь, как попал сюда, и ругаешься, кричишь. Почему так делаешь?

— Ты много знаешь! Ну скажи, придумай что-нибудь такое, заковыристое!

— Придумывать ничего не надо. Сам пришел, — сказал Саидка. — Гузархан-хальфа немножко помял тебя и бросил. Я тоже ушел. Чего сидеть? Сильно обиделся: зачем напал на меня? Гляжу, ты тоже сюда идешь. Заплутал. Идешь, туда-сюда шатаешься. Я скорее схватил тебя за руку и увел на бархан. Хорошо, Гузархан-хальфа не видел.

Роман лежал и не шевелился. Ему почему-то стало стыдно глядеть на Саидку. А тот уже опять застыл в привычной позе. Неужели все это было так, как говорит Саидка? Можно ему поверить или нет? Нет, сперва надо проверить, хорошо проверить. Мало ли что он наболтает теперь…

— Гузархан! Эй, Гузархан, вставай! — Старик тормошил за руку хальфу и слегка толкал его в бок остроносым ичигом. — Вставай, ты хорошо просил аллаха. Он не забудет твоей молитвы. Ты будешь очень близко от бога. Святым будешь!..

Гузархан, шатаясь, поднялся, сделал несколько шагов в сторону и снова повалился на землю. Привстал на четвереньки и пополз. И тотчас же Саидка вцепился обеими руками в Ромку и потащил его в угол.

— Не шевелись! — задыхаясь, прошептал Саидка. — Гузархан-хальфа сюда идет…

Саидка свалился возле порога и притворился спящим. А Ромка просто окаменел от страха и врос в землю. Когда Гузархан ввалился в землянку, Роману показалось, что стены ее обрушились и похоронили его под обломками. И только неспокойное сердце где-то очень далеко, под сырой тяжестью земли, еще тихо постукивало. Гузархан был совсем рядом. От него несло потом и прелым тряпьем. Отдышавшись, он сел на корточки, натолкнулся рукой на банку с водой и, кряхтя, стал пить. Напившись, принялся за лепешку. А когда жевать уже было нечего, выбрался из землянки и, охая, уполз к костру.

— Ничего не оставил, все съел, — проворчал Саидка, усаживаясь на свое место. — Знаешь, какой сильный Гузархан-хальфа? Большую лошадь у себя на спине может держать. Подползет под нее и поднимает. Подкову одной рукой ломает. Медную проволоку зубами кусает. Кушает, знаешь, сколько? Целого барана может…

— А куда тратит силу, бессовестный, — все еще дрожа от страха, прошептал Роман.

Едкий дым из лощины несло к болотам. Небо посветлело. Косматые люди сидели тесным кружком у дымного костра и тихо беседовали. Говорил больше всех старик. Что он говорил — Роман, хотя и старательно прислушивался, понять не мог. До него долетали обрывки фраз.

— О чем говорят?

— Зикр-сухбат называется. Беседу про аллаха ведут, — ответил Саидка, прислушиваясь. — По-арабски говорят.

— Ты тоже скоро таким станешь?

— Никогда не стану! Зачем это мне? — убежденно сказал Саидка. — Коран, знаешь, какой? Шестьсот страниц! Все надо знать. Не хочу… Там отец мой, Муслим-дивона, сидит, — печально вздохнул он.

— А зачем тогда это носишь? — спросил Роман, давно приглядываясь к засаленному кожаному шестиугольнику, болтавшемуся на Саидкиной шее.

— Тумар, — ответил Саидка и запрятал его под рубаху. — Молитва в нем есть, чтобы счастье всю жизнь было. Мне его старик дал. Мадарип-ишан… Когда давал, сказал: «Всегда здесь, на шее, держи, это — счастье. И никому не давай. Отдашь — никакого счастья тебе не будет. Всегда печаль и горе будет».

— А ты веришь, эх ты! Счастье никто за так не отдает. За счастье драться надо, как на войне.

— Это другое счастье.

— Другое? Какое другое?

— Э, ты не поймешь. Только один Мадарип-ишан знает.

Они замолчали. Мадарип-ишан?.. Роман однажды уже где-то слышал это имя или похожее на него, но где — забыл. Сейчас он думал о непонятном Саидкином «счастье». Нет, никакого счастья у Саидки не было. Обманули его. Теперь Роману казалось, что Саидка скрытный и непонятный, но не такой уж сильный предатель. Не настоящий. Запутался с «шайтанами» и потерял правильную дорогу в жизни. А порвать с ними… Он боится рябого ишана, Гузархана-хальфу и отца. Он не может бросить отца и уговорить не может, чтобы он перестал бродяжничать. Для такого, видно, силы воли у Саидки не хватает. А помочь ему некому — товарищей нет, в школе не учится, книжки не читает, в пионерах не состоит… В общем, неважнецкая жизнь у Саидки, — так думал Роман.

— Что будем делать? — спросил он у Саидки, имея в виду дальнейшую судьбу одинокого мальчугана.

— Не знаю… Ходить можешь? — по-своему истолковал Саидка его вопрос.

— Болит, — сморщился Роман. — Понимаешь, вот здесь болит, — ощупал он припухшую коленку. — Крови не видно, а болит. Наверно, переломил…

Косматые опять зашумели, о чем-то заспорили. Но теперь и Роман понимал, потому что разговор шел не о боге. Они спорили о деньгах, о халатах, о подаяниях, о том, что составляло их убогую жизнь. Мадарип-ишан почему-то вдруг стал ругать Гузархана — «святого человека, который ближе всех стоит к аллаху». Теперь он называл его глупым ишаком и обзывал грязными нехорошими словами. Оказывается, один только Гузархан-хальфа виноват в том, что от них отбился какой-то Алихан-хальфа. «Где он?» — кричал Мадарип-ишан. Гузархан молчал. Но когда Мадарип-ишан сунул под нос Гузархана кулак, тот зарычал и сказал, что очень жалеет, что не задавил вовремя Алихана, взбесившегося пса. После этого все прочитали какую-то молитву. Замолчали. Мадарип-ишан сказал: «Аминь!» и провел по лицу руками. Больше Роман ничего не слышал. Он уснул, измученный голодом, страхом и неизвестностью. Возле него, свернувшись клубком, примостился Саидка. Укрылись ребята стареньким Саидкиным халатом.