Набат

Глава четвертая

На подмосковном аэродроме Быково Куницкого и Ядзю встречал сотрудник органов государственной безопасности Зеленин. Он отвез их в гостиницу "Гранд-отель", расположенную в самом центре столицы, напротив входа в Музей В. И. Ленина, вручил им ключи от комнат, талоны на питание, деньги, а также пачку чистой писчей бумаги, попросил к завтрашнему дню изложить все, что произошло с группой Гурьяна с момента высадки с самолета и до момента прибытия в отряд "Пуля" после их бегства из фашистского плена. Ядзя же должна описать лишь вторую часть этой эпопеи, то есть начиная с прихода в Беловир, - ареста, допросов в СД и кончая побегом. Зеленин оставил номер своего телефона и уехал.

На другой день утром он зашел в гостиницу, забрал у Куницкого и Ядзи написанные объяснения, поблагодарил их и просил завтра с утра позвонить ему.

- А сегодня отдыхайте, сходите в музеи, в театр.

Зеленин был любезен и внимателен, и это несколько успокаивало Куницкого. Он предложил Ядзе свои услуги гида по Москве, и они весь день знакомились со столицей: побывали в Музее Ленина и в Третьяковской галерее, вечером собирались пойти в театр, но не достали билетов, и тогда Ядзя предложила просто погулять по вечерней столице.

Они пошли вверх по улице Горького пешком, не спеша, постояли у памятника Пушкину и так, не замечая времени, дошли до Белорусского вокзала. Сели в метро и вернулись снова в центр, к своей гостинице. Еще днем Куницкий водил Ядзю к университету, сказал, между прочим, что он хотел бы с нового учебного года продолжить занятия, если обстоятельства позволят ему, и советовал Ядзе последовать его примеру, остаться в Москве и поступить в университет. При этом обещал познакомить ее с интересными и влиятельными людьми, на помощь и покровительство которых она может рассчитывать.

Для Ядзи все это было слишком неожиданным, свалившимся на нее как волшебство, нежданно-негаданно - Москва, ошеломившая ее Третьяковская галерея, мраморные подземные дворцы, университет… Нет, все это похоже на сон. Она лишь улыбалась счастливой и рассеянной улыбкой на слова Куницкого. Только б затянулся этот приятный сон.

У Куницкого было достаточно времени на размышления, перед тем как попасть в кабинет подполковника Бойченкова. Усилием воли и холодного расчета он привел в порядок свои слишком путаные-перепутаные мысли и теперь был готов твердо и непреклонно держаться одной версии, сложившейся в силу разных обстоятельств. Держаться, чего бы это ни стоило. Коротко эту версию он изложил в своей записке, которую отдал Зеленину. Однажды - это было на аэродроме, когда их самолет сделал посадку на подмосковной земле, - его посетила робкая, несмелая мысль: а что, если прийти с повинной, рассказать Бойченкову не сочиненную легенду, а подлинную правду? Но он так испугался подобной идеи, что мысленно обозвал себя кретином: ведь расстреляют же, и только, ни за что не простят. Нет, надо действовать по инструкции Шлегеля, не проявляя при этом особого усердия. А вдруг Кудрявцев жив, каким-то чудом уцелел. Ведь Шлегель мог врать, говоря, что коллега их, по имени Аркадий, найден в подвале костела мертвым. А может, и не найден, может, кто-то помог раненому скрыться, и Шлегель наврал. Теоретически такой вариант вполне допустим, но практически у Кудрявцева почти не оставалось шансов. И все же, если он жив, тогда о предательстве Куницкого станет известно партизанам и, конечно, Бойченкову. Но поскольку такое предположение маловероятно, то и смущать им себя ни к чему. Главное - держаться одной версии, не спешить с ответами на вопросы, не сорить словами и не терять хладнокровия.

Бойченков внимательно прочитал объяснение Адама Куницкого, краткое, сдержанное, отмеченное немногословной деловитостью. Сомнений не было: группу кто-то предал. Объяснение Ядвиги Борецкой подтверждало такое предположение. Нужно было установить простое и основное. Кто предал? Кто-нибудь из состава группы Гурьяна или из партизан? Софонов, Кудрявцев или Куницкий? Но как установишь, когда нет никаких конкретных доказательств. Интуиции же, подозрениям Бойченков не доверял. Он верил лишь фактам, убедительным, неопровержимым. Он рассчитывал, что личная встреча с Куницким и Ядзей прольет свет или хотя бы немного прояснит причину провала группы Гурьяна. Он решил разговаривать с Куницким и Ядзей с каждым в отдельности, с глазу на глаз. Впрочем, с Ядзей беседовал через переводчика. Сначала пригласил Куницкого.

Бойченков, как всегда свежий, подтянутый, безукоризненно опрятный, встретил Куницкого приветливо, даже ласково, усадил в кресло за маленький круглый столик, сам сел напротив, спросил о самочувствии, на что у Куницкого вырвался вздох досады:

- Самочувствие у нас у всех невеселое, Дмитрий Иванович, все еще не можем опомниться…

Бойченков внимательно смотрел на Куницкого. Что-то глубокое, изучающее было в его терпеливом, сосредоточенном взгляде. Взгляд этот не понравился Куницкому, настораживал. Подумалось с тревогой: "Не доверяет? Или уже что-то знает?" Взял себя в руки, замолчал, с напряжением ожидая вопросов, тщательно избегая глядеть в глаза Бойченкову. Образовалась какая-то странная, неловкая и, возможно, рискованная пауза. Осторожный, не теряющий хладнокровия Куницкий боялся первым нарушить ее. И выдержал. Грубое широкое лицо его выражало деревянное упрямство.

- Расскажите, пожалуйста, все по порядку, начиная с приземления. - Голос у подполковника мягкий, полный искреннего сочувствия и дружелюбия. А взгляд прежний, неторопливый и сосредоточенный.

Такая просьба несколько озадачила Куницкого, он спросил с учтивой робостью:

- А вы не читали моего объяснения?

- Смотрел. Но у вас почерк не очень разборчивый. Я как-то лучше воспринимаю устный рассказ.

"Хочет поймать на слове, - подумал Куницкий, гася наступавшую на него тревогу. - Думает сбить меня и запутать вопросами. Надо быть осторожным". Куницкий начал спокойно, обстоятельно, с того момента, как зацепился парашютом за дерево и как был захвачен бандой Мариана Кочубинского. Речь его лилась легко и плавно, без усилий, потому что он говорил правду, ничего не убавлял и не прибавлял. И Бойченков не перебивал его попутными вопросами, а синие внимательные глаза его постепенно темнели, наливаясь горестной тоской и глубокой задумчивостью. Обратил внимание на маленькую деталь: у Куницкого дрожали пальцы. "Волнуется, - подумал Бойченков. - А прошлый раз, в нашу первую встречу был спокоен и самонадеян". Впрочем, этой детали Дмитрий Иванович не придал особого значения, хотя на всякий случай и запомнил ее, но Куницкий, поймав взгляд Бойченкова на своих пальцах, смутился и спрятал руки под стол. Бойченков не шелохнулся, ни один мускул не дрогнул на его спокойно-задумчивом лице. И только когда Куницкий начал рассказывать о роковом дне в Беловире, о том дне, когда они пошли на улицу его дяди Марка Куницкого передавать радиограмму в Москву, Бойченков как-то весь напрягся, что-то шевельнулось в нем, и он не выдержал, первый раз перебил вопросом:

- А почему вы с Кудрявцевым разошлись в разные стороны, почему не вместе пошли?

Вопрос не сложный и совсем не каверзный, но Куницкий не ожидал его и мысленно со странным удивлением повторил про себя: "А действительно, почему?" А вслух ответил:

- Получилось это в суматохе. Я знаю город, и поэтому Кудрявцев должен был следовать за мной, держаться возле меня. Когда появились немцы, уже после моих выстрелов, я быстро бросился за угол, в укрытие. Я был уверен, что Кудрявцев идет за мной. Остановился за домом, смотрю - его нет. Уже стемнело. Прислушался, жду. Слышу шаги. Ну, думаю, он. Я негромко окликнул его. В ответ - слабый свист, - на ходу сочинял Куницкий. - Я ответил тоже слабым свистом. И в это время сзади меня схватили двое эсэсовцев. Усадили в коляску мотоцикла и сразу в гестапо.

Куницкий умолк, словно выложил все и можно было на этом ставить точку. Плоское серое лицо его и бесцветные навыкате глаза выражали теперь усталость и глубокое уныние. Бойченков слушал его внимательно, не выражая, однако, ни малейшего волнения. Ему виделась на последней фразе Куницкого не точка, а всего лишь многоточие. Он спросил:

- А дальше?

- Сразу допрос. Отпираться было глупо - у них мой пистолет и граната. Я назвался Давидонисом из отряда НСЗ. Спросили имя командира отряда. Я сказал: Ярослав Ковальчик. Мне не поверили. Избили и бросили в одиночку, посоветовав подумать до утра. А утром на допросе мне сказали, кто я и что: Адам Куницкий из группы Алексея Гурьяна и все прочее, как и было в действительности. Даже назвали ваше имя. Сказали, где дислоцируется ОМСБОН. Я понял, что нас кто-то предал. Но продолжал все отрицать. Мол, не знаю никакого Гурьяна, никаких Ядвиги Борецкой и Веслава Качмарека - это хозяин нашей конспиративки. Твердил свое: я Давидонис из отряда Ковальчика.

- И тогда вам сделали очную ставку? - перебил Бойченков.

- Нет. Никаких очных ставок не было. Просто били. Мы встретились со своими уже во дворе тюрьмы, в ту последнюю ночь, когда нас сажали в автобус.

- В автобусе вам не удалось переговорить друг с другом?

- Пытались, но охранники заставили нас замолчать.

- Кто пытался?

- Радист. Он сказал, что уверен, что нас предал Кудрявцев. У него на этот счет были какие-то основания. Но договорить ему не дали.

Это была существенная деталь. Почему Куницкий не указал на нее в своей записке? Но Бойченков не стал заострять на этом внимания, спросил о другом:

- А вы как думаете?.. В отношении предательства? Куницкий скособочился, пожал угловатыми плечами, ответил с вдумчивой осторожностью:

- Думать можно и так и этак. Нужны улики, а их у меня нет.

- Но вы говорите, у радиста были улики?

- Возможно. Иначе не стал бы он зря оговаривать своего товарища. Я не допускаю, чтоб можно было бросить такое тяжкое обвинение без доказательств.

- А скажите, товарищ Куницкий, когда произошел взрыв, началась стрельба и остановилась машина, почему вы потащили за собой Борецкую?

- Не знаю… Возможно, потому, что мы сидели рядом, и потому, что она женщина. - Он сделал благообразное лицо и потупил скорбный взгляд.

- А другие товарищи бросились вслед за вами из машины?

- Не знаю: было темно. И потом, в такой суматохе все решали секунды. Раздумывать и осматриваться было некогда.

- В лесу вы ждали товарищей?

- Да, ждали. Но потом решили, что ждать бессмысленно. Да и рискованно: по нашим следам могли идти овчарки. Надо было уходить в глубь леса.

- А кто, по-вашему, напал на машину и помог вам бежать?

Вопрос этот для Бойченкова был одним из главных, беспокоящих его. Иногда казалось ему, что именно в этом вопросе кроется ключ к разгадке всех неизвестных.

- Сначала мы решили, что наши, партизаны. Потом выяснилось, что не наши.

Куницкий отвечал медленно, с какой-то вялостью, переходящей в безразличие.

- Тогда кто же? - Бойченков схватил его настороженным острым взглядом. Куницкий не выдержал этого взгляда, отвел глаза в сторону и снова пожал угловатым плечом:

- Трудно сказать. Было предположение, что на нашу машину напал отряд "аковцев". Но потом выяснилось, что в том районе "аковцев" нет. Не исключено, что это были люди Мариана Кочубинского.

- Вы думаете? - В голосе Бойченкова прозвучала ирония.

- Трудно сказать, - повторился Куницкий.

- А что из себя представляет Ядвига Борецкая? Вы раньше с ней не были знакомы?

- Нет, не был. Знаю ее немного. Больше по отзывам партизан. Очень храбрая. Коммунистка. Родителей ее немцы казнили. В отряде пользуется большим авторитетом. Вести нашу группу сама напросилась. И даже настояла.

- Вот как? Сама напросилась. А разве не Слугарев ее назначил? - Это была неожиданная для Бойченкова новость.

- Слугарев возражал. Во всяком случае, он не хотел, чтоб она шла.

- Откуда вам это известно?

- Гурьян говорил. Да и сама Борецкая рассказывала.

- Кстати, скажите, пожалуйста, партизанам были известны подлинные фамилии участников группы?

- Нет, конечно, мы строго придерживались инструкции и называли друг друга по именам.

"Это важно, - отметил про себя Бойченков, но решил не заострять на такой детали внимание Куницкого. Если этот факт достоверный, значит, группу предал кто-то из наших, московских".

На письменном столе у подполковника среди бумаг Куницкий увидел экземпляр "Беловирер цайтунг", в котором были напечатаны портреты сбежавших "преступников", "агентов НКВД" Адама Куницкого и Ядвиги Борецкой. Дмитрий Иванович взял газету и подал ее Куницкому, спросив:

- Видели?

Куницкий смиренно кивнул. Худощавый, шустрый Бойченков подошел к окну, задумался. Потом снова вернулся к столу, сел в кресло. Сказал с острым чувством огорчения:

- Жалко ребят… - и потом, после продолжительной паузы: - Ну, а вы, товарищ Куницкий, чем намерены теперь заниматься? Как вы понимаете, после этих фотографий ваше появление в оккупированной Польше нежелательно. Мы думаем откомандировать вас и Борецкую в распоряжение Союза польских патриотов.

- Я над этим еще не думал… Может, есть смысл вернуться в университет? - Он смотрел на Бойченкова доверчиво, вопросительным взглядом, осторожный, исполненный холодной логики, спрашивая совета.

- Пожалуй, - Дмитрий Иванович неопределенно повел тонкой бровью, прибавил: - Новой, освобожденной от фашизма Польше потребуются кадры ученых, специалистов, преданных интересам народа. Этот вопрос вам придется решать в Союзе польских патриотов. Я думаю, они положительно отнесутся к вашему желанию.

Эта фраза окрылила Куницкого, вывела из состояния тревоги и предельного напряжения. Глаза его вспыхнули светлой надеждой, в голосе прозвучали нотки откровенного облегчения:

- Борецкая тоже мечтает остаться на учебу в Советском Союзе. Она окончила в Польше гимназию.

- Я думаю, что она заслуживает того, чтоб мечта ее осуществилась, - ответил Бойченков, вставая. Куницкий понял, что беседа их подошла к концу, и тоже поднялся.

Выйдя на площадь Дзержинского, Куницкий облегченно вздохнул. Он испытывал удовлетворение от встречи с этим представительным симпатичным душевным подполковником. Гнетущее чувство тревоги прошло, теперь можно спокойно проанализировать весь ход их беседы и подвести предварительные итоги. Кажется, всего два момента вызвали подозрение подполковника: во-первых, как и почему разошлись в разные стороны с Кудрявцевым, и, во-вторых, почему только Куницкому и Ядзе удалось бежать, а конкретней, почему он буквально силой увлек из машины Ядзю? Моменты очень важные, именно в них кроется ключ к разгадке причины провала группы Гурьяна, тот самый ключ, который так настойчиво ищут органы государственной безопасности. Куницкий остался доволен собой: кажется, ему удалось убедительно ответить на эти два подозрительных вопроса и отвести подозрение от себя, направив его в другую сторону - на Кудрявцева и на Ядзю. Он-то понимает, что сказанная им как бы невзначай фраза "сама напросилась" вести группу Гурьяна в Беловир заинтриговала Бойченкова, заставила его подумать: за этим фактом что-то кроется.

Куницкий не ошибся: именно так и думал Бойченков накануне встречи с Ядзей. Сейчас его волновал вопрос достоверности трех фактов: говорил ли Софонов о предательстве Кудрявцева - раз, действительно ли, что сама Борецкая, вопреки желанию Слугарева, настояла на своей кандидатуре быть связной в группе Гурьяна - два, и знала ли Ядзя фамилии разведчиков - три.

Ядзя появилась в кабинете Бойченкова в белых туфельках-босоножках и пестром крепдешиновом платьице с короткими рукавами, обнажавшими ее тонкие, кофейные от загара руки. Платье это она купила в Москве в комиссионном магазине, оно хорошо сидело на ней, придавало ее фигуре что-то воздушное, легкое. И белые туфельки подчеркивали эту легкость. В бюро пропусков ее встретил капитан Зеленин - теперь он был одет в военную форму, - на нем же лежала обязанность переводчика. Веселая, улыбающаяся, она вошла свободно и независимо, без стеснительной робости, как входят в дом к старым и добрым друзьям. Бойченков поднялся навстречу, задержал в своей руке ее узкую, но крепкую руку и пристально посмотрел в глаза. Он представлял ее по фотографии в беловирской газете. Там она выглядела гораздо старше. Здесь же перед ним стояла прелестная девчонка и улыбалась родниковыми глазами.

- Так вот вы какая, панна Борецкая, - произнес Бойченков первую фразу. Потом, усадив ее в кресло и сев напротив, начал расспрашивать о здоровье, о том, как устроилась в гостинице, понравилась ли Москва. Ядзя отвечала весело, непринужденно, с присущей ее характеру искренней непосредственностью. Он слушал ее звонкий щебечущий голос, смотрел в глаза и убеждал себя: "Такие глаза не способны на предательство. Нет, только не она…" Сказал:

- Я хотел, товарищ Борецкая, познакомиться с вами, поблагодарить вас за помощь, которую вы оказываете советским людям, и попутно задать вам несколько вопросов… Прежде всего меня интересует, знал ли командир отряда "Пуля" фамилии Алексея и его товарищей?

- Это мне неизвестно, - ответила Ядзя, и в искренности ее ответа Бойченков не сомневался.

- А вы? Знали фамилии?

Ядзя покраснела, смутилась, улыбка исчезла с ее лица. Она вдруг почувствовала, что ее в чем-то подозревают. Ответила негромко, со сдержанным спокойствием:

- Я узнала от гестаповцев, на допросе. Гауптман называл имя и фамилию и требовал подтвердить.

Бойченков миролюбиво закивал головой, давая понять, что он удовлетворен ответом, и снова спросил:

- В машине, когда вас везли в Беловир, вы разговаривали друг с другом?

- Нам не разрешала охрана. Только Николай заговорил, и ему не позволили.

- О чем Николай заговорил? Что он успел сказать?

- Что он подозревает предателя в Аркадии.

- На каком основании, не сказал?

- Нет. Наверно, потому, что Аркадия не было среди нас.

- Доказательство весьма неубедительное.

- Я с вами согласна.

Потом Бойченков попросил Ядзю рассказать, хотя бы коротко, об отряде "Пуля", о наиболее интересных операциях, о людях отряда, о Яне Русском. Ядзя опять оживилась, заговорила с вдохновением. Вспомнила первую встречу с Иваном Слугаревым и Ермаком Михеевым, первые шаги отряда, бои с карателями, подвиги партизан, смерть боевых товарищей. Ей казалось, что она торопливо листает страницы толстой, объемной, но увлекательной книги. Она видела, что слушают ее внимательно, с неподдельным интересом, это воодушевляло ее, и она старалась не упустить ни одного значительного события из истории отряда. Она спешила, боялась, что ее прервут, не дослушав до конца. А это было так важно, так интересно. Это было главное в ее жизни. Ее не прервали ни единым словом, она выговорилась до конца. А когда кончила, Бойченков сказал:

- Вот бы застенографировать ваш рассказ да издать книгой. А? Думаю, что миллионы патриотов читали бы с удовольствием и наслаждением. Скажите, товарищ Борецкая, почему Ян Русский именно вас прикомандировал к группе Алексея, а не кого-нибудь другого? Разве в отряде нет мужчин, знающих Беловир?

Вот так, невзначай, Бойченков подбросил свой третий, важный для выяснения дела вопрос.

Ядзя не заметила в вопросе Дмитрия Ивановича никакой нарочитости, скрытого подтекста. Ответила чистосердечно:

- Откровенно говоря, Янек не хотел меня посылать Я сама напросилась.

- А он что, не доверял вам? Что за причина?

Ядзя смутилась, лицо ее покрылось румянцем, потупленные глаза ее выражали глухую тревогу. Потом, ни на кого не глядя, заговорила:

- Причина? Причина личного характера.

- Это что, ваша тайна?

- Да нет, тайна эта известна всей бригаде. Мы с Янеком - ну как вам сказать? - он мой жених, я его невеста… А если точней, то муж и жена. У нас будет ребенок. - Это признание вырвалось как-то непроизвольно. - Правда, брак свой мы не оформили официально. Но для нас это не имеет значения, - быстро и смущенно поправилась она.

Ядзя сама удивилась своему нечаянному признанию о ребенке. Об этом она догадалась лишь в прошлую ночь. Янек об этом еще не знает, ее муж, отец того, кто уже заявил о себе, а вот поди же, в пылу откровенности она призналась посторонним людям, хотя ее об этом и не просили.

Ее трогательная непосредственность умиляла, внушала доверие. Бойченков довольно заулыбался: последнее подозрение отпадало. И опять разговор возвращался к Москве.

- Я слышал, вы хотели бы учиться в Москве? ~ спросил Дмитрий Иванович.

- Воздушная фантазия. Несбыточная мечта, - заулыбалась Ядзя. Она трепетала от такой светлой мысли.

- Ну почему же? Чем вы хуже Куницкого? - подбодрил ее Бойченков. А когда прощались, у самого порога спросил: - Что вы думаете по поводу ареста вашей группы?

- Нас предали, - сурово ответила Ядзя, и глаза ее приняли скорбное выражение.

- И кто, по-вашему, предал? - быстро спросил Бойченков.

- Если б я знала кто, я б достала его из-под земли…

Сдерживая ярость, она сжала руки в маленькие кулачки, стиснула зубы, и враз потемневшие большие темно-серые глаза ее ожесточились.

Бойченков протянул ей руку, она уже сказала по-польски "до видзення", но он, прежде чем ответить по-русски "до свидания", задержал ее руку, спросил:

- А все-таки, кто напал на вашу машину в пути? Кто тот благодетель, спасший вам жизнь? Кого надо благодарить? - подсказал: - Мариан Кочубинский?

- Не думаю, - не очень уверенно ответила Ядзя. - Разве что по ошибке… Нет, не он. Скорей всего парни из батальонов хлопских или "строництва людова".

- Мм-да, - Бойченков вздохнул, отпустив ее руку. - Со временем все это выяснится. Со временем.

В гостинице Куницкий подсунул под дверь Ядзиной комнаты записку такого содержания: "Жди меня здесь, никуда не уходи: есть важные новости. Адам".

А ей не хотелось ждать в гостинице. Она в свою очередь оставила для него записку: я, мол, в Александровском саду. Она села на скамейку лицом к университету. Разноречивые мысли мешали сосредоточиться на одном. Она давно мечтала учиться в Варшавском университете. Варшава… Ядзя была там всего один раз. Многострадальная Варшава, превращенная фашистами в огромный концлагерь. А напротив приземистое желтое здание Московского университета. Там учился и, возможно, будет продолжать учебу ее соотечественник - Адам Куницкий. "Чем вы хуже Куницкого?" Это мелодичный голос симпатичного душевного Бойченкова звучал в ее ушах. Но не только эти слова Дмитрия Ивановича застряли в ее памяти. Запомнились и другие, колючие, - его пристальный настороженный взгляд. И вопросы, прямые и острые, как шпага: "И кто, по-вашему, предал?", "Кто тот благодетель, спасший вам жизнь?", "А вы? Знали фамилии?", "Почему Ян Русский именно вас прикомандировал к группе Алексея?" И в каждом вопросе звучали скрытый смысл, подозрение, намек, призыв к серьезному размышлению. Было над чем задуматься… Это были тревожные и тяжелые думы. Сейчас не хотелось на них сосредоточиваться, надо было временно отстранить их, оттолкнуть, заслонить другими, приятными, соответствующими душевному настрою. Она знала, что от тревожных надсадных дум, вызванных вопросами Бойченкова, ей не уклониться. Они все равно настигнут ее потом, в номере гостиницы, когда она ляжет в постель и погасит свет. Ей придется тщательно все проанализировать. А сейчас на нее нахлынули иные воспоминания, - ее мысли убегали в Графский лес, к боевым друзьям и товарищам, и прежде всего к нему, ее Янеку. Как он там? Вчера она опустила его письмо, адресованное родным в далекую Сибирь. Было бы поближе, она обязательно съездила б к ним, рассказала б им, какой замечательный человек и храбрый воин Иван Слугарев. Почему его нет здесь сейчас, с ней рядом? Как все нескладно получается: он там, на ее родине, а она здесь, на родине своего любимого. "Любимый, Янек", - прошептала самозабвенно и смутилась - мимо проходили женщина с военным. Они могли услышать ее слова. Как часто в мыслях, а иногда и вслух она произносила эти два заветных слова.