Набег

3. Монастырь

Сигурд не хотел драться с варгами. Он вообще не понимал, зачем Красный, едва сняв корабль с мели, направил его к острову. В Каупанге Сигурду иногда приходилось брать в руки меч и отстаивать свою усадьбу от таких народников, как Красный. Он не любил вспоминать о тех битвах. Впрочем, и теперь от него не требовали особой отваги, наоборот, спрыгивая с корабля на мелководье, Рагнар крикнул уже перелезающему через борт Сигурду:

— Останься с женщиной, бонд!

Его лицо в обрамлении ярко-рыжих волос, распластавшихся по плечам, с широко распахнутым ртом и узкими злыми глазами показалось Сигурду отвратительным. Он отшатнулся от борта, стараясь не смотреть, как эрулы один за другим сыплются со снеккаров в воду, как, вздымая тучу брызг и на ходу вытаскивая мечи, спешат к берегу, как беззащитными черными мурашами разбегаются по склону холма безоружные варги. Некоторые из них все же приняли бой — зазвенело оружие, запахло горелым.

На корабле, кроме Сигурда, остались только невысокий кормщик и Гюда. Кормщик смотрел на берег и нетерпеливо облизывался, словно собака, почуявшая запах мяса, а княжна стояла подле борта, вцепившись в него обеими руками, и рассматривала что-то в воде. За короткое время пути она похудела и осунулась. Ее рубашка истерлась, а там, где к рукаву была пришита ластица, виднелась прореха. Короткие волосы княжна свернула в узел на затылке. Между волосами и рубашкой по ее шее протянулась длинная серая полоса грязи.

Заслышав шаги Сигурда Гюда обернулась, смерила бонда презрительным взглядом. Ее кожа оставалась бархатистой, отливала молочной белизной, голубые глаза холодно поблескивали.

— Почему ты не пошел грабить вместе со всеми, бонд? — спросила она.

— Рагнар приказал мне остаться. — Сигурд уловил нотки пренебрежения в ее голосе и от этого почувствовал себя неловко, будто вор, пойманный в чужом доме.

— Ты делаешь все, что приказывает чужой конунг? — насмешливо поинтересовалась Гюда. — А если он прикажет тебе прыгнуть в море?

Ее надменность разозлила бонда.

— Во всяком случае, я не стану сталкивать туда кого-нибудь другого, — огрызнулся он. Княжна по мрачнела, пухлые губы сложились в узкую полоску.

— О чем это ты, бонд? — пытаясь сохранить презрительный тон, спросила она.

— О колдунье Бьерна. — Сигурд встал рядом с Гюдой, оперся ладонью о борт снеккара.

Княжна пыталась скрыть испуг, но ее подбородок задрожал, а на лбу появилась глубокая скорбная морщина. Сигурд мысленно улыбнулся — власть над ней оказалась приятной, теплой, как платок, что связала из козьей шерсти его старшая жена Юхти.

— Ты лжешь, — после долгого молчания неуверенно произнесла Гюда.

— Я лгу, Айша лжет. Посмотрим, кому поверит Бьерн, — кутаясь в тепло нежданной власти, откликнулся Сигурд.

— Айша ничего ему не сказала, — не сдавалась княжна.

— Пока — нет, — согласился Сигурд. — Так ведь и я молчу. Пока…

От берега заплескали шаги, послышались ожив ленные голоса. Кормщик подскочил к противоположному от Сигурда борту, завопил, приветствуя возвращающихся приятелей. В ответ те дружно загомонили, вещая что-то о скучной битве и о том, что глупые варги блеяли, как овцы, умоляя о пощаде.

Тонкие пальцы княжны дотронулись до руки бонда. Они были холодными и сухими.

— Что ты хочешь, бонд? — В голубых глазах Гюды плескался вопрос, жег Сигурда, окрашивая его щеки никчемным бабьим румянцем. Зрачки княжны понимающе блеснули, темные ресницы опахалами развеяли тень под глазами.

— Ааа… — протянула она, отстранилась, улыбнулась, показывая ровный рядок зубов. — Тут я тебе не враг.

Поправляя узел волос на затылке, она подняла вверх руки, покосилась на залезающих на снеккар эрулов. Многие вернулись с трофеями — покрытыми кровью полушубками жертв, сапогами, снятыми с мертвецов, поясами, украшенными серебряными узорами варгов. Воины запихивали добычу в сундуки, вытирали потные лица, укладывали на место оружие. Арни Котел перебросил через борт на палубу отороченное золотыми и красными нитями седло, запыхтел, переваливаясь вслед за ним. Глядя, как он пытается засунуть седло в свой походный сундук, Гюда понизила голос:

— Ты жаждешь заполучить девку ярла, а я — самого ярла. Нам нет резона воевать между собой. А помогать — есть.

Настала очередь Сигурда изобразить недоумение. Гюда засмеялась, погрозила тонким пальчиком.

— Не надо притворства, ты все понимаешь, бонд. Мы оба заслужили того, чего жаждем…

Последним на снеккар взобрался Рагнар. Меч в широких ножнах высовывался из-за его плеча обвитой ремнями рукоятью, влажные от пота космы прилипли ко лбу и вискам, на щеке мелкой россыпью засохли кровавые брызги, со штанов на палубу текла вода. Рукава рубашки тоже были мокрыми. Эрул, деловито вытер лицо, размазав кровь от подбородка до лба, заметил настороженный взгляд Сигурда, осклабился:

— Ты многое пропустил, бонд. Мы славно потешились.

Поддерживая хевдинга, эрулы загалдели. Гюда потупилась, скользнула мимо Сигурда на свое привычное место на корме. Проходя, едва заметно коснулась локтем его рукава, прошелестела одними губами:

— Подумай, бонд. Мы оба заслужили награду по душе. Если ты не согласен — можешь все рассказать Бьерну.

Сигурд промолчал.

Молчал он и теперь, внимая перезвону колоколов и оглядывая большой город, о котором не раз слышал в Каупанге. Про Гаммабург часто говорили приходящие на торги в Каупанг ободрить и лютичи, иногдаданы. Многие из рассказчиков носили на шее железные крестики и уверяли Сигурда, что в странах франков и саксов уже давно почитают нового доброго бога и что в капищах, называемых монастырями и церквями, его славят колокольным звоном, песнями и священным огнем, который на маленьких восковых палочках ставят пред рисованным Божьим ликом. Тогда Сигурд удивлялся, а теперь великий город саксов лежал пред его взором, и песнь колоколов плыла над его головой…

Рядом со снеккаром Красного, борт о борт, остановился драккар Бьерна. На носу корабля, рядом с изогнутой шеей деревянного дракона, застыл сам ярл, за его спиной скучились воины, поодаль от них на корме сидела Айша. Болотница шевелила губами, будто шептала беззвучные заклинания, ее руки были прижаты к груди. Перевитые пестрой лентой волосы колдуньи открывали маленькие, слегка заостренные мочки ушей и словенские височные кольца, спускающиеся к плечам. Такие же кольца, сплетаясь в цепочку, рядами опоясывали ее шею, еще один ряд возлежал на бледном лбу. Вкрапления мелких красных камней по ободкам колец поблескивали на свету. Широкий рукав рубашки складками сполз к локтю ведьмы, запястье под ним обнимали три узких браслета и один широкий, с красным камнем посередине. И височные кольца, и браслеты, и другие украшения были сделаны из недорогого железа, мутного и темного. На тонкой, почти прозрачной коже колдуньи они казались слишком тяжелыми и очень уж древними. Если бы Айша была его женщиной, Сигурд дарил бы ей иные украшения, сделанные из чистого золота, изящные, легкие, как она сама. И камни он подобрал бы другие, более подходящие к ее кошачьим глазам — зеленые или желтые, дарящие спокойствие и радость.

Колокола смолкли. От замковых ворот по дороге, ведущей к пристани, проскакали несколько всадников в дорогих одеждах с остроконечными флажками на высоких древках. Затем из ворот показалась длинная процессия. Первым гордо выступал паренек с деревянным ларцом в руках. За ним топали два мужика с горнами и пара воинов, несущих герб правителя Гаммабургаграфа Бернхара. Следом семенили богатые жители города, а за ними на кауром жеребце гарцевал сам граф Бернхар, плотный, коренастый, с большим лицом и мясистым носом. Голову графа венчала обшитая мехом шапка, плечи укрывал короткий плащ. Подражая римскому обычаю, в нескольких шагах за крупом графского скакуна четверо рабов волокли носилки с женой графа — сухой, бледной женщиной, узколицей, остроносой и бесцветной, как старая холстина. Ее не могли освежить даже богатые одежды и украшения, щедро развешанные на ее лбу и плоской груди.

Под торжественный писк горнов граф подъехал к пристани, спешился, сурово глянул на жену. Она кивнула рабам, неохотно слезла с опущенных наземь носилок, встала подле мужа. Бернхар оказался ниже ее почти на голову, зато вдвое толще.

Ожидая приветственных слов правителя, горожане смолкли, над пристанью повисла тишина. Никто не говорил, никто не шевелился. Словно подхваченная ветром, поднялась с колен маленькая колдунья Бьерна. Ухватившись рукой за парусный канат, замер на носу своего драккара рыжий Рагнар. Рядом с желтоглазым берсерком и вертким кормщиком Латьей изваянием застыл Бьерн.

В тишине хлопнул под порывом ветра спущенный парус, кто-то кашлянул. Бернхар неуверенно покосился на жену. Та рассматривала пришлецов, высоко задрав острый подбородок и подслеповато щуря маленькие глазки. Зацепившись взором за колдунью, поморщилась, скривила узкие губы, заметила Гюду, проползла завистливым взглядом по круглому лицу княжны, по ее пухлым плечам, густым пшеничным волосам, увязанным в короткий хвост, и недовольно отвернулась.

Не дождавшись от жены никакой помощи, граф шагнул вперед. Конь двинулся было за хозяином, но один из пажей ухватил его под уздцы, заставив остановиться. К графу подскочил худощавый воин, лицо которого показалось Сигурду знакомым. Склонившись к уху правителя, воин что-то быстро зашептал, мотнул головой на корабль Рагнара.

Под навесом толстых, кустистых бровей глаз Бернхара было почти не видно. Его лицо было обращено к снеккару Рагнара, но на кого смотрел граф — на конунга или на кого-то из его людей, — оставалось загадкой.

— Твой человек предупредил меня о твоем приходе, король эрулов, — на северном языке басисто произнес граф.

Теперь Сигурд признал воина, который нашептывал Бернхару. Бонд видел этого человека на озере, среди хирдманнов Красного. Должно быть, ожидая Бьерна, Рагнар послал гонца, чтобы предупредить правителя Гаммабурга о появлении дружественного войска.

— Также он поведал нам, — граф обвел широким жестом столпившихся за его спиной вельмож, — о цели твоего приезда и о том, что ты пришел в мою вотчину с мирными намерениями. Я — граф Бернхар, потомок славного рода Бернхаров, рад приветствовать тебя и твоих воинов в городе Гаммабурге. Но моя власть не простирается столь далеко, чтоб осуществить твои планы. Лишь наш великодушный король Людовик может, одобрив твою миссию, обеспечить вам безопасный путь по Лабе до островов Фризии. Мой гонец уже поскакал к королю с просьбой помочь тебе в твоих начинаниях, но его путешествие займет не менее двух дней. А пока мы ждем ответа от короля, я прошу твоих людей быть гостями Гаммабурга, а тебя и близких тебе ярлов буду рад видеть в моем замке, где всех вас достойно примут.

Жена Бернхара почесала тощую шею, вздохнула. Тяжелая парча на груди явно мешала ей дышать.

— Ты хорошо говоришь, правитель Гаммабурга, — в отличие от Бернхара голос привыкшего к шуму боя Рагнара был отчетлив и резок. — Но зачем твои лучники целятся в моих хирдманнов из-за камней, а твои воины умело скрываются между мирными торговцами и мастерами?

Эрул вскинул руку с вытянутым указательным пальцем. Стоящий подле графа гонец конунга скользнул в толпу, вытолкал из нее неброско одетого мужчину. Под его широкой рубахой угадывались очертания меча. Бернхар крякнул, запыхтел, ища оправданий. Выручил графа доселе скрывавшийся за спинами вельмож невысокий человек, одетый в длинную, до пят, серую рубаху из грубой шерсти, подпоясанную веревкой. Голова его была обрита, лишь на висках и затылке короткие темные волосы обрамляли лысину ровной каймой. Широкие рукава власяницы скрывали кисти рук, из-под складок подола выглядывали босые ступни. Одежда незнакомца показалась Сигурду гораздо более бедной, чем у большинства жителей Гаммабурга. Зато его лицо внушало почтение, — сурово сжатые губы выдавали сильную волю, а светлые глаза взирали на пришлых снисходительно и мягко, как взрослые иногда смотрят на маленьких детей.

— Ты зорок, Красный Рагнар, — певуче заговорил незнакомец. — Но разве твои воины оставят свое оружие, входя в город?

Над кораблями эрулов загудели недовольные шепотки. Само предположение о возможности лишиться оружия в чужом городе казалось оскорбительным.

— Ты шутишь, Ансгарий [47]? Мои хирдманны не расстаются с оружием даже на дружеских пирах и тингах. Таков наш обычай, — узнав незнакомца, Рагнар смягчил голос.

Сигурд впился глазами в того, о ком по всем северным странам шло множество слухов и рассказов. Когда-то, несколько лет назад, Ансгарий приходил в Свею, в торговый город Бирку. При нем не было оружия или воинов, его сопровождал единственный друг по имени Витгара, в его котомке лежало несколько свитков рун, рассказывающих о новом Боге. В Бирке, рядом с курганами Одина, Ансгарий и Витгар поставили крест, — большой, в три раза выше человеческого роста. Своим творением они восславили нового Бога. Узнав о кресте, Хейригер, херсир Бирки, приказал доставить к нему Ансгария и его друга. Все полагали, что Хейригер казнит нахальных саксов, но после долгой беседы с ними правитель Бирки повелел всем людям, что были в его подчинении, оказывать Ансгарию почет и уважение, а сам принял веру Ансгария и даже помог ему построить в Бирке церковь во имя Бога, погибшего на кресте. В то лето многие свеи приняли новую веру. Они окроплялись водой, одевали длинные белые рубашки и вешали на шею крест — знак Бога. Никто не знал, зачем они это делают. Правда, поговаривали, будто Ансгарий может излечить умирающих или сотворить из одной лепешки сотню.

Читать подсунутый под руку договор Рагнар не стал, макнул перо в кувшинчик, чиркнул им по пергаменту, почти не глядя, — сначала вниз, потом вверх. Отклонившись назад, полюбовался на свое творение, подумал, пририсовал еще черточку, щелкнул языком, оборачиваясь к своим кораблям.

— Отныне эта земля — земля наших друзей! — загремел над пристанью его голос. — Слава Одину!

Он победно вскинул руку. Его большой палец был измазан в чем-то черном.

— Слава Одину! — радостно взревело множество глоток.

С кораблей, будто горошины из стручка, на пристань посыпались эрулы. Мимо Сигурда проскочил толстый Арни, хлопнул его по плечу.

— Пошли, бонд! Поглядим, что это за Гаммабург.

Спрыгивая с борта, Сигурд покосился на корабль Бьерна.

Маленькой колдуньи там уже не было.

Вечером Рагнар отправился на пир в замок Бернхара. С ним ушли братья Юхо, Бьерн, желтоглазый Харек и толстый Арни. Перед уходом Красный конунг подвел к Сигурду княжну, толкнул ее навстречу бонду и приказал:

— Идите в монастырь, к Ансгарию. Там получите новую одежду и пищу. Там и переночуете.

Воины за спиной Красного конунга прятали ухмылки, Бьерн равнодушно глядел куда-то вдаль, его скальд Тортлав, не стесняясь, хохотал.

— Мне достаточно того, что я имею, — попытался возразить Сигурд. — Я не женщина, чтоб искать новую одежду или теплую постель.

— Ты — не женщина, ты — бонд, — согласился Рагнар.

Для пира он принарядился — нацепил поверх рубашки вышитый длинный плащ из синей тафты, надел кожаные сапоги и украшенный золотыми бляхами пояс.

— Когдато я был бондом, но теперь я — воин. — Язвительные взгляды мешали Сигурду говорить.

— Бонд всегда останется бондом, — заявил Рагнар. Протесты Сигурда его раздражали, Красный привык к повиновению. — Отведи женщину к Ансгарию, и хватит попусту трепать языком!

Резко отвернувшись, он мазнул по земле полами плаща и двинулся прочь. За ним поспешили его ярлы и хирдманны.

— Но я… — Сигурд рванулся было следом, но княжна схватила его за локоть, остановила.

— Не спеши, бонд. — Гюда подступила к Сигурду почти вплотную, запрокинула лицо так, что он увидел серые крапины в ее темных зрачках. — Днем в монастырь отнесли старого Кьятви…

— И что?

— С ним пошла ведьма.

Свистящий шепот княжны напоминал змеиное шипение. Бонду хотелось отстраниться от нее и брезгливо отряхнуться. Неожиданно мелькнула мысль, что лучше бы ему не вытаскивать княжну тогда из воды, пусть бы утонула.

— Айша в монастыре? — Сигурд мог поклясться всеми богами, что не хотел об этом спрашивать. Губы сами вытолкнули вопрос, раньше, чем он успел осознать смысл сказанного.

Княжна довольно заулыбалась:

— А я о чем говорю?

Щеки и уши Сигурда налились кровью.

Это было глупо. В Каупанге его ждали три жены, ласковые, послушные, хозяйственные. Он оставил их вовсе не из-за маленькой колдуньи Бьерна. Он вообще давно уже вышел из того возраста, когда из-за ласкового женского взгляда можно утратить разум.

— Она не нужна мне! — Сигурд ощущал себя неловким покупателем, пытающимся сбить цену на товар.

— Ха! — сказала Гюда.

Обеими руками она приподняла длинную юбку и, перескакивая через лужи, принялась взбираться по склону вверх, туда, где виднелась невысокая стена монастыря. Сумерки скрадывали ее фигуру, стирали, превращая в безликую серую тень.

Сигурд оглянулся на пристань. На берегу горели несколько костров, возле них чернели человеческие фигуры, изредка доносился невнятный гомон, смех. От костра к костру сновали дворовые собаки, готовые поживиться всем, что перепадет, махали хвостами, изредка перебрехивались. Сигурду подумалось, что он сам нынче, как эти псы, забыв свой дом, мечется в поисках ласковой руки и сытного куска, живет рядом с чужими людьми, ластится, гавкает, трусит…

— Идешь ты или нет? — услышал он звонкий голос Гюды.

Сигурд встряхнул головой. "Мы заслужили все то, чего жаждем", — вспомнилось вдруг.

— А почему — нет? — негромко сказал он.

— Что? — не расслышав, перепросила княжна.

— Говорю, почему нет? — Сигурд решительно переступил через мутную лужицу посреди дороги, в несколько шагов догнал Гюду. — Пошли. Поглядим, как живет этот Ансгарий.

Ансгарий жил небогато. Как и замок, монастырь еще возводился — вокруг главного здания лепились разные пристройки, вдоль стен стояли леса, — но, в отличие от замка, он был почти весь сложен из камня, только колокольня и крыша оставались деревянными.

Протиснувшись мимо служки-привратника в узкую и низкую арочную дверь ограды, Сигурд с княжной очутились на дворе монастыря, мощенном круглыми булыжниками. Справа от входа между булыжниками чернела проплешина земли, на ней возвышался куст, покрытый набухшими почками. Слева женщина в низко повязанном платке сыпала квохчущим курам зерно из подола. Ноги ее были отекшими, на придерживающей подол руке не хватало двух пальцев.

Служка вытащил из крепления в стене горящий факел, шлепая по булыжникам босыми ступнями, повел гостей к двери, одна створка которой была распахнута настежь.

— Это Ингия, — заметив, что Сигурд не сводит глаз с согнувшейся в поклоне женщины, пояснил он. — Брат Ансгарий недавно выкупил ее у фризов, дал ей свободу и истинную веру. С тех пор Ингия посвящает себя трудам и молитвам.

От двери вниз, в сырое и полутемное помещение, вели пять каменных ступеней. Потолок нависал так низко, что Сигурду пришлось пригнуться, чтоб не удариться о притолоку. Когда он выпрямился, то увидел большую залу с длинным столом и скамьями подле стола. В дальнем конце помещения горел огонь, вдоль скамей стояли треноги с горячими углями, от которых по стенам тянулись следы копоти. Не достигая округлых сводов потолка, они сужались и таяли, сливаясь с серой каменной кладкой. Пол в зале тоже был серый, глиняный, тщательно выметенный. Вместо окон в двух углах залы под арками виднелись прорехи в стенах, сквозь них сочился холодный воздух со двора. В левой стене Сигурд разглядел коридор, уводящий в крыло монастыря. В самом его начале в слабом блеске факела желтели деревянные ступени винтовой лестницы, поднимающиеся к колокольне.

— Подождите тут. — Служка подвел гостей к столу, указал на истертые до блеска людскими задами лавки. — Я позову брата Ансгария.

Он воткнул факел в настенное крепление и поспешил скрыться в темноте коридора.

Гости сели. Сигурд положил руки на стол, замолчал, вслушиваясь в удаляющиеся шаги. Гюда тоже молчала. На миг шаги стихли, зала наполнилась гнетущей тишиной. Даже потрескивание углей в треногах не могло разрушить душной, сырой тяжести. Скосив глаза на княжну, Сигурд увидел проступившую на ее лбу испарину. Женщина торопливо утерла лоб маленькой пухлой ладошкой, вопросительно поглядела на бонда. Тот пожал плечами.

В глубине коридора послышался скрип открываемой двери, затем зашелестели чьи-то тихие голоса. Опять заскрипела дверь, и вновь зашлепали шаги. Сигурд потупился, принялся рассматривать свои лежащие на столе ладони. За долгое время работы на земле кожа на них потемнела, в трещины въелась грязь, которую не смогла вымыть морская вода или стереть шероховатая рукоять весла. Сигурд поковырял одну из трещин ногтем.

— Господь милостив к нам, если посылает добрых гостей в столь поздний час, — сказал кто-то. Сигурд оторвался от созерцания ладоней, уставился на пришедшего со служкой монаха. Тот был невысок, тонок в кости. Широкий ворот черной рясы подчеркивал чрезмерную худобу его шеи и лица. Из-за впалых щек нос казался слишком острым, глаза утопали в ямах глазниц. Казалось, что монах давно ничего не ел. По его жесту служка резво подскочил к очагу, покопался длинной ложкой в стоящем близ огня котле, загремел глиняными мисками, выуживая их из ящика в углу. Вскоре перед Сигурдом на столе истекала сладким запахом густая пшенная каша, а в простом кубке плескалась нечто, напоминающее пряный мед. Такое же угощение стояло перед Гюдой. Служка положил рядом с мисками деревянные ложки и, поклонившись, удалился в глубину коридора. Тощий монах присел на лавку по другую сторону стола, оперся об него локтями, устремил на гостей испытующий взгляд. Глаза у него были маленькие, темные и живые, как у лесного хорька.

Сигурд взял ложку, опустил ее в варево.

— Рагнар приказал мне найти Ансгария, — начал он.

— Брат Ансгарий читает молитвы во славу нашего Господа, сейчас его нельзя тревожить, — быстро, будто предугадав его вопрос, ответил монах. — Я готов заменить его в меру своих скудных сил. Меня называют братом Симоном, в честь апостола Симона, хотя в миру меня звали Гаутбертом.

Для Сигурда такое смешение имен оказалось слишком сложным. Он сунул в рот ложку каши, принялся жевать, одновременно стараясь разобраться, как правильно величать нового знакомца.

— Рагнар сказал, что здесь я смогу взять новую одежду, — так и не притронувшись к угощению, заговорила Гюда. Монах кивнул.

— Ингия даст ее тебе, после того как ты совершишь омовение.

В наступившей тишине ложка чересчур громко стучала о края миски. Сигурд отложил ее, утер рукавом губы.

— Я слышал, что Ансгарий бывал в северных странах, — решил продолжить разговор он.

— Брат Ансгарий — святой человек. Он отмечен Божьей благодатью, — охотно откликнулся монах. — Он побывал в разных землях, и везде, где ступала его нога, многие заблудшие души принимали Господа.

— И Хейригер из Бирки [48]?

— Хейригер и многие другие. Возможно, ты видел тех, кто последовал советам брата Ансгария и обрел веру?

— Нет, не видел. — Сигурду было приятно, что беседа становится более легкой. — Но о некоторых слышал. Они бывали у нас в Каупанге, говорили, что Ансгарий умеет совершать чудеса.

Несмотря на изможденный вид, улыбка Симона была открытой и добродушной.

— Господь дает ему силу, — сказал он. — Еще юношей, будучи учителем и проповедником в Корвейском монастыре, брат Ансгарий умел видеть то, что еще не свершилось [49]. Господь являлся ему и наставлял на путь, достойный его духа.

— То есть он видел своего Бога? — отпив из стоявшего подле плошки кубка, спросил Сигурд. В кубке оказался вовсе не мед, а нечто кислое, источающее пряный запах. — Когда видел? Во сне?

— Откровения настигали брата Ансгария во сне и во время бодрствования, — возразил монах. Он поднялся, мазнул по столу кисточками веревочного пояса, стал собирать опустевшие плошки.

— Благодарю тебя, Господи, за щедрую пищу. — Шурша одеянием, он понес плошки в угол, принялся споласкивать их в бадье с водой. Под плеск воды, не оборачиваясь к Сигурду, произнес: — Я провожу тебя в свою келью и уступлю свое ложе, а сам проведу ночь в молениях. А за тобой, женщина, придет Ингия. Она отведет тебя туда, где ты сможешь умыться и отдохнуть после долгого пути.

Ночь прошла спокойно, Пока Сигурд обустраивался на низкой деревянной лавке, брат Симон, стоя на коленях в дальнем углу кельи, шептал молитвы и воздевал руки к небу. Под его монотонный шепот Сигурд уснул. Ему снился Каупанг — зеленые летние луга за усадьбами, белые, как облака, стада овец в сочной зелени, солнце, ласкающее его щеки, стрекот кузнечиков. Он лежал в траве на спине, закинув руки за голову, как часто делал в детстве, и смотрел в чистое синее небо, где высоко-высоко черной точкой кружил ястреб. Ему было хорошо и покойно.

Разбудил его звон колоколов. Колокольня была прямо над кельями, звуки оглушали. Зажав ладонями уши, Сигурд сел на лавке, покосился в окошко, больше похожее на бойницу. Сочащийся из него свет делал келью не такой унылой. Натянув сапоги, Сигурд подошел к оконцу, привстал на цыпочки.

Ингия подметала монастырский двор. На ней была юбка из серой шерсти и белая простая рубашка. Голову закрывал островерхий чепец, губы шевелились — Ингия что-то напевала. Метла шваркала по сухой глине, поднимала пыль. Испуганные курицы шарахались от пыльных клубов, квохтали, распуская крылья, метались вдоль стены. У запертых ворот на низком чурбаке дремал служка-привратник. Он прислонился затылком к стене, в углу приоткрытого рта набухал и опадал пузырь слюны. Руки служки лежали на коленях, у безвольно вытянутых ног топтался петух — красно-черный, с синим отливом и загнутым набок гребешком.

Ингия перестала мести, зевнула, окинула петуха равнодушным взглядом, махнула метлой в его сторону. "Хозяин двора" захлопал крыльями и, высоко задирая когтистые лапы, отбежал к своим курочкам.

Сигурд потянулся, посмотрел на изображение, пред которым вчера вечером столь усердно бил поклоны брат Симон, провел пальцем по нарисованной щеке, ощутив приятную шероховатость. Глаза Бога взирали на бонда с грустью и пониманием.

— Доброго утра, господин Ансгарий, — долетел до Сигурда женский голос со двора. Бонд вернулся к оконцу.

Беспалая Ингия стояла, опершись на метлу, улыбалась кому-то. Ночью Сигурд не видел ее лица, но при свете дня она показалась ему хорошенькой. Ингия не была молода, она приходилась где-то ровесницей Юхти, старшей жене бонда. Тонкие темно-русые пряди выбивались из-под ее чепца, завитком прикрывали розовое ухо.

Будто почуяв на себе чужой взгляд, она обернулась, открыв взгляду вторую половину лица. Ахнув, Сигурд отступил от окна. Щеку и глаз Ингии уродовал кривой багровый шрам, уходящий под чепец.

— И тебе здравствовать, Ингия. — Ансгарий подошел к ней, остановился. Вид у монаха был свежий и бодрый, глаза блестели, на щеках проступил румянец. — Как спалось тебе и нашей гостье?

— Вашими молитвами — хорошо, — откликнулась Ингия. — Ей не понравилось платье, которое я ей дала, но у меня не было другого.

Она виновато склонила голову. Утешая, монах прикоснулся к ее плечу:

— Не одежда красит человека, Ингия. Когда-нибудь она поймет это.

— Я знаю, господин. Я буду молиться за нее.

— Я не господин тебе, Ингия. Мы все равны пред Господом. А другая гостья?

— Она ночевала на конюшне. Сказала, что там ей будет лучше.

— С лошадьми лучше, чем с людьми? — Монах недовольно нахмурился, двинулся к воротам, где сонно потягивался служка. Ингия вновь принялась подметать. Ровные шаркающие звуки внесли в сырую келью тепло и спокойствие. Сигурд направился к двери, толкнув ее плечом, осторожно приоткрыл, выглянул наружу.

В полутьме коридора раскачивались две тени в длинных одеяниях — монахи спешили на заутреню. Подождав, пока они скроются из виду, Сигурд выскользнул из кельи.

Колокола перестали звонить, когда он пересек общую залу. Четверо одинаково серых и худых слуг убирали со стола остатки трапезы. Один из них заметил Сигурда, черпнул из котла что-то вроде жидкой похлебки, наполнил одну из плошек. Сигурд отрицательно взмахнул рукой. Слуга пожал плечами и, ничуть не расстроившись, слил варево обратно в котел.

Пересекая двор, Сигурд постарался не замечать Ингию — ему не хотелось видеть ее уродство. Будто почувствовав это, Ингия поспешила куда-то к деревянным пристройкам — то ли за дровами, то ли кормить скотину. Какое-то время бонд стоял, глядя на ее согнутую спину. Ему подумалось, что монастырь похож на обычную усадьбу — здесь тоже есть слуги, скотина, хозяйство, земли, даже управляющий. Только в усадьбе всех связывало кровное родство, а тут — вера. Кровная связь казалась Сигурду надежнее. Но все-таки тут, на земле, пусть и среди монахов, он ощущал себя гораздо лучше, чем в море с эрулами. Может, родичи были правы, уверяя, что он не годится для походов и войн?

Справа от него громыхнули ворота небольшой постройки, распахнулись, послышалось конское ржание. Из постройки на двор, взбрыкивая передними копытами и мотая головой, вылетел ярко-каурый, почти красный жеребец. Шкура коня лоснилась, гладкая грива шелковым водопадом струилась по шее, ноздри раздувались. Наметанным глазом Сигурд оценил стать и благородство коня — маленькую голову, крупные копыта, тонкие ноги при широких боках и крутом крупе. Жеребец прогарцевал круг по двору, остановился перед оторопевшим бондом, встряхнул гривой. У него было короткое светлое пятнышко под ухом — след старого шрама.

— Фрррр, — выдохнул жеребец, прижал уши и потянулся к бонду. Сигурд отступил.

— Не бойся. Он зол не на тебя.

Бонд повернулся на голос. Айша стояла в дверях конюшни. Ей дали свежую одежду, такую же серую и простую, как у всех в монастыре. Рубашка была слишком большой, и руки колдуньи прятались в широких, подвернутых в несколько слоев рукавах. Волосы она увязала каким-то необычным способом, так что, поднимаясь к затылку, они спадали за плечи вьющимися черными прядями. Из-за этого ее глаза казались еще более завораживающими, а губы — мягкими.

Во рту у Сигурда пересохло. Он попытался было сказать что-то вроде приветствия, но слова путались под тяжестью гулко бухающего сердца.

— Красавец, — глядя на коня, певуче произнесла колдунья.

Сигурд украдкой вытер вспотевшие ладони о штаны, кивнул. Айша не смотрела на него, улыбалась, наблюдая за конем. Бонд вдруг подумал, что иногда она почти так же восхищенно глядит на Бьерна — не видя, не слыша ничего вокруг, радуясь лишь могучей красоте своего избранника.

Колдунья выпростала руку из рукава, протянула кулачок к жеребцу, разжала пальцы. На ее ладони лежал кусочек соли. Губы колдуньи зашевелились, изо рта потекла напевная, непонятная Сигурду речь. Конь запрядал ушами, повернулся на звук, послушно направился к колдунье. Склонив голову, мягкими губами коснулся угощения. Айша потрепала его по шее, взъерошила мягкую гриву. Жеребец хрустел лакомством, кивал.

— Пойдем, — сказала колдунья и, повернувшись, скрылась в темноте конюшни.

Сигурд разбирался в лошадях. Жеребчик был холеный, с норовом, и ему явно нравилась свобода. Трое мужчин и ведро лучшего пойла навряд ли смогли бы загнать его в душный сумрак конюшни. А одно слово колдуньи — смогло. Опустив голову и понуро переставляя ноги, коняга поплелся внутрь. Его копыта ровно застучали о глиняный пол, перемежаясь со странными всхлипывающими звуками. Затем топот затих, и остались лишь всхлипы. Но доносились они не из конюшни — всхлипывала Ингия. Не добравшись до дальней пристройки, она застыла подле нее, привалилась плечом к стене и тряслась, прижимая к лицу дрожащие руки. Чепец сполз ей на ухо, ворот перекосился, обнажая след ожога на плече.

Изредка Ингия отрывала руку от лица, поспешно крестилась, всхлипывала и шептала одну и ту же фразу.

— Спаси нас, Господи, — прислушавшись, разобрал Сигурд. — Огради от дщери адовой, ведьмы, сатанинской прислужницы… Спаси, Господи!

Днем за Сигурдом прислали толстого Арни. Почесываясь и приглаживая взлохмаченные после ночной пирушки волосы, он принес в монастырскую тишину запах медовухи, пота и вольности. Потрепав вышедшего к нему Сигурда по плечу, толстяк сообщил:

— Рагнар велел привести тебя. — Полез под рубаху, пятерней поскоблил бок. — Лучше бы я спал на земле, чем на их блохастых постелях! А эти, "серые", тоже спят на ворохе набитого перьями тряпья?

"Серыми" он называл монахов. Сигурд покачал головой:

— Нет. Они спят на голых досках.

— Фи! — презрительно сообщил Арни.

— Зачем я нужен Рагнару? — Теперь, когда Арни оказался слишком близко, к запаху медовухи примешался и крепкий луковый дух. Сигурд поморщился.

— Не переживай, — хихикнул эрул. — Просто графу нужна грамота, в которой будет сказано, что мы не станем тревожить его людей, если они не потревожат нас. Ну и еще, что мы заплатим за обиду. А взамен граф даст нам еду и другие вещи. Ты должен написать это рунами.

— Я должен написать закон или договор?

Арни фыркнул, скривился:

— Почем мне знать? Ночью Герд, Льот и Ори Бык слегка потрясли здешних торгашей, те побежали с жалобами к графу. Вот Бернхар и пристал к конунгу с этой грамотой.

— Почему Рагнар сам не напишет? — поинтересовался Сигурд.

— Он — воин, — объяснил толстяк.

Сигурд не сомневался, что почетное звание воина заменяло эрулам умение вести счет и чертить руны.

— А Бернхар?

— Его люди не умеют писать северные руны. А Бернхар хочет, чтоб все было написано. Как будто какая-то грамота может помешать нашему конунгу вершить свое право!

Арни насмехался, а Сигурд не понимал происходящего. Судя по всему, Рагнар намеревался дать графу письменное обещание не нападать на крепость. Но ведь еще на пристани они подписали мирную грамоту. Зачем тогда второй договор, да еще на северном языке? И почему для составления столь важного обещания позвали именно Сигурда? Скальд Бьерна, как и сам ярл, наверняка мог начертать нужную бумагу. Может, Рагнар просто не доверял своим нежданным соратникам? Или правитель Гаммабурга полагал, что рука руку моет? Но почему тогда он не пригласил Ансгария? Настоятель Гаммабургского монастыря знал северные руны, он не раз бывал в Датской земле и в Свее.

Мысли Сигурда завертелись, как на больших торгах в Каупанге, когда для выгодной сделки приходилось что-то высчитывать, в чем-то разбираться, а где-то и додумывать. Сигурд любил пору торгов, его сделки всегда были удачными, многие даже считали, что к нему благоволит Фрейя или Локи. Воз можно, к его успехам имели отношение и богиня плодородия, и бог хитрости, однако в основном Сигурду помогала собственная башковитость.

— Ух ты! — довольный голос Арни вывел Сигурда из раздумий.

Проследив за указательным пальцем толстяка, бонд увидел Гюду. В чистой одежде, умытая и посвежевшая после сна, княжна лучилась теплой женской красотой. Ее округлое лицо, розовые щеки, пухлые губы и большие голубые глаза удивительно хорошо сочетались с ладной полненькой фигурой, покатыми плечами и крутыми бедрами. Склонившись над деревянной бадьей, Гюда принялась плескать на лицо пригоршни воды. Сверкающие капли сбегали по ее шее, мочили ворот голубой нарядной рубашки. Стоящая подле нее Ингия держала рушник, терпелив дожидалась, пока княжна умоется. После утренней истории с конем Ингия никак не могла прийти в себя — вздрагивала, испуганно оглядывалась и то и дело крестилась.

Арни пихнул Сигурда кулаком в бок:

— Ты ведь недаром тогда в море не отпускал дочку конунга Гарды, а, бонд?

— Она тебе нравится? — усмехнулся Сигурд, ответно подтолкнул Арни. — Так забирай!

Толстяк ошалело захлопал белесыми ресницами, в его глазах мелькнул испуг, смешанный с удивлением.

— Ты что?! — оторопело произнес он. — Она же обещана Рагнаром твоему хевдингу.

— А у меня есть хевдинг? — окончательно сбивая эрула с толку, спросил Сигурд.

К подобным сложностям Арни не привык. Какое-то время он соображал, хмуро взирая на бонда, а потом сделал то, что всегда помогало решить проблему: не размахиваясь, врезал Сигурду кулаком в живот. Перед глазами бонда замельтешили разноцветные точки, дыхание перехватило. Согнувшись, он хватанул ртом воздух, коекак сглотнул набежавшую слюну.

— Язык твой — враг твой, — безмятежно заметил Арни, подцепил бонда пятерней под локоть, хохотнул и потащил прочь с монастырского двора.

— Пошли. Рагнар ждать не любит. Да не кряхти ты, отхаркаешься по дороге.

Он оказался прав — по дороге Сигурд отхаркался и даже отдышался.

Бернхар и Рагнар ждали его в крепости, в просторной зале, где на выложенном каменными плитами полу стоял стол с гнутыми ножками и две скамьи, гораздо короче обычных гостевых. Составление нужного договора не заняло много времени.

Делая вид, что проверяет написанное, Рагнар лениво осведомился о княжне и кивнул, услышав, что она жива и здорова. Убирая договор в принесенный слугой сундучок, граф посетовал на скаредность монахов, и особенно отца Ансгария, "который, имея богатства несметные, поскольку приходится родственником аббату Эбо, а тот, в свою очередь, не кто иной, как двоюродный брат короля Людовика, и все перечисленные жертвуют на богоугодные дела деньги и земли немалые, не хочет делить доходы с городом".

"А главное, не делится с ним, графом Бернхаром", — про себя добавил Сигурд.

Рагнар же сетования графа истолковал по-своему.

— Да чего его спрашивать? Давай поделим сами, — коротко предложил он Бернхару.

Правитель Гаммабурга побледнел, махнул рукой, спешно отсылая слугу, испуганно зыркнул на Сигурда, засуетился:

— Нет-нет! Не надо! Он ведь не себе берет, тратит во славу Господа нашего. Нищим раздает, на монастырские нужды…

— Не надо, так не надо, — пожал плечами Рагнар.

Ночью конунг хорошо повеселился, теперь ему досаждала головная боль и сухость во рту. Причитания графа вызывали раздражение. А еще надо было проверить снеккары, угомонить бойких до чужого добра хирдманнов, глянуть, чем занимаются люди Бьерна, — ярл мог попытаться забрать княжну и втихаря покинуть город. Хотя без разрешения короля саксов по Лабе ему не пройти. А если повернет обратном Шверинерзе его будут поджидать разъяренные варги. Теперь они хорошо подготовятся. Рагнар нарочно напал на их крепость, чтобы Бьерну не было дороги назад. Если ярл догадался об истинной причине нападения, то эрулам следует ждать ответной подлости — Бьерн никому и никогда не спускал обид. Нынче за ярлом нужен глаз да глаз. Избавиться бы от него, да нельзя — он родич Хорика Датчанина, не раз ходил по Лабе, знает все мели вдоль Фризских островов, и его люди слывут лучшими на севере воинами. Пока дочь конунга Гарды в руках Рагнара, самый сильный из морских ярлов будет на его стороне.

Сопение бонда оборвало думы Красного конунга. Сигурд пристально глядел ему в лицо, словно догадывался о чем-то. Рагнар поморщился, велел:

— Иди. Приглядывай за женщиной. Этой, как ее…

— Гюда, — сказал Сигурд. — Ее зовут Гюда.

Он почти бесшумно выскользнул за дверь, оставив Бернхара наедине с эрулом. Теперь он кое-что начинал понимать. Вернее, не понимать — лишь ощущать, предчувствовать.

Сигурд не знал, пригодятся ли ему эти предчувствия, но, как любой рачительный бонд, уже заготовил для них полочки в своей памяти. Кто знает, когда и как переплетутся нити норн.

Сигурд вернулся в монастырь к середине дня. Монахи уже отслужили обедню и разбрелись по кельям. На дворе Сигурд застал только двух слуг. Один, молодой, рыжеволосый, прыщавый, сидел на чурбаке у входа в хлев. У него меж ног стояла высокая бадья, подле чурбака лежала горкой гнилая репа. Рыжий вытаскивал ее, одну за другой, ловко рубил ножом, сбрасывая в бадью кожуру и гнилые куски. Мякоть он откладывал на постеленную рядышком тряпицу. Второй слуга возился около пристройки, что-то там перекладывал с места на место. Покосившись на Сигурда, он приветливо кивнул.

Идти в сырую пустую келью бонду не хотелось, тем более что на дворе распогодилось, сквозь завесу облаков проглянуло солнце, а теплый ветер дышал весной. Сигурд уселся на оставленную возле ворот скамеечку, где обычно сидел служка, запрокинул голову, зажмурился, подставляя лицо солнечным лучам.

— А правда, что у тебя на севере остались три жены? — потревожил его молодой голос.

Бонд открыл глаза. Спрашивал прыщавый слуга, тот, что резал репу. Он не останавливал работу и даже не смотрел на Сигурда. Сворачиваясь змеей, желтая кожура репы тянулась из его рук к бадье. Пальцы слуги были влажными и красными.

— Правда, — сказал Сигурд.

— И все с тобой живут? В одном доме?

— Со мной. А дом у них свой — женский.

Парнишка покачал головой:

— Не по-людски это как-то — три жены.

— Почему не по-людски?

Парень встряхнул рукой, кожура свернувшись клубком, сорвалась с его пальцев, плюхнулась в бадью. Поковыряв острым концом ножа репную мякоть, слуга пожал плечами:

— Не знаю. Просто неправильно это.

Сигурд усмехнулся:

— Правильно или нет — не тебе судить.

— Оно верно, — покорно согласился слуга. Вытащил еще одну репу из кучки. — А не ссорятся они? Ведь как-никак три бабы.

— Мои — не ссорятся, — сказал Сигурд. Солнце пробило в облаках основательную брешь, стало приятно согревать спину. — Живут дружно, как сестры.

— Забавно, — улыбнулся парень.

Какое-то время они молчали. Обрезки репы падали в бадью, Сигурд наслаждался тишиной и редким ранним теплом. Заметив на штанах застывшую грязь, бонд попытался отколупнуть ее ногтем.

— Водой затри. — Слуга выразительно указал подбородком на бадью у своих ног. Сигруд отмахнулся:

— Само сойдет.

— Оно верно, — вновь сказал парень, а Сигурд подумал, что, должно быть, это его любимое выражение.

— А то отнеси Ингии. Она почистит, — продолжил слуга.

— Откуда она? — спросил Сигурд.

— Кто? Ингия? — Нож соскользнул с гладкого бока репки, мазнул острием по пальцу слуги. Тот охнул, сунул палец в рот, принялся высасывать кровь. Его речь стала невнятной, Сигурд с трудом разбирал слова.

— Говорят, она родом из варгов. Два года назад даны взяли ее в плен, хотели надругаться. А она была гордая — выхватила факел и подпалила на себе одежду. Сгореть не сгорела, но красоту свою извела. Даны бросили ее умирать. Она уверяет, что тогда ей впервые явилась посланница ада. Та шла к ней вся в белом, хотела забрать ее в подземное царство сатаны. Ингия взмолилась о спасении, и Господь снизошел к ее мольбам, заговорив с ней. Его глас спугнул адскую дщерь. А потом Господь сказал Ингии, что скоро мимо того места, где ее оставили, пройдут корабли фризов. Они подберут ее, и если она будет терпеливо сносить унижения и боль, уповая на Господа, то однажды святой человек вернет ей свободу. Все так и вышло — ее подобрали фризы, а спустя еще год выкупил отец Ансгарий. Он крестил ее и дал ей свободу. Но Ингия не захотела возвращаться к язычникам варгам, она предпочла служение Богу.

В Каупанге от заезжих торговцев, особенно западных и южных, Сигурду доводилось слышать подобные истории. Он не очень-то верил в их истинность — одинокому и больному человеку нередко может привидеться то, чего на самом деле вовсе нет. Потом они избавляются от боли и одиночества и начинают все валить на высшие силы.

— Ты в это веришь? — поинтересовался Сигурд у парня. Тот уже вынул палец изо рта и теперь рассматривал его, надеясь обнаружить следы пореза. Долго искать не пришлось — на подушечке пальца снова проступила кровь. Ругнувшись, слуга слизнул ее, вытер палец о штанину и огорченно поглядел на недочищенную гору репы:

— Не знаю. Отец Ансгарий будет ругаться.

Последнее относилось к репе.

— Суровый он? — спросил Сигурд.

— Когда как. Бывает — добрее человека не сыщешь, а бывает — озлится, аж страшно становится.

— Кричит?

— Наоборот. Говорить начинает тихо, внятно, каждое слово будто молоточком выстукивает. От этих молоточков на душе так жутко становится, что хочется бежать, куда глаза глядят. Вот и нынче осерчал на вашу девку, ту, что лицом на кошку похожа.

"На Айшу?" — про себя удивился Сигурд. Не замечая его озабоченности, парень продолжал:

— Она, глупая, сдуру из конюшни Ветра выпустила. А Ветер — не просто конь, его монастырю в подарок сам Людовик, король наш, преподнес. Для него Ветра здесь и берегут — холят, лелеют. Из конюшни его могут только сам Ансгарий да Симон выпускать. А тут — пришлая девка распорядилась.

Парень замолчал, затем решительно оторвал клок от подола рубашки и принялся обматывать палец.

— А дальше что? — Сигурд смотрел, как он пытается затянуть тряпичный узел на порезе, сопит, от старания высовывает кончик языка.

— Ингия видела, как она Ветра выпускала, рассказала о том отцу Ансгарию. Тот осерчал, отыскал девку, принялся ее ругать. Так сердито говорил, что у меня кровь в жилах стыла. А девка ваша стояла перед ним, рысьими зенками по сторонам зеркала, и хоть бы хны ей. А потом мягко так, певуче ответила: "Прости, если кого обидела, только коню этому в стойле не место. Имя у него верное, так и жить ему надо по имени! А иначе потеряешь коня". Сказала и пошла прочь. Отец Ансгарий к такому не привык. Стоял, в спину ей глядел, лишь губами жевал. Ингия к нему подскочила, принялась шептать что-то про адское отродье, про ведьму. Болтала, что девка ваша с той, адской, что ей привиделась, статью и лицом схожа, как две капли воды. Отец-настоятель ей не поверил. Отмахнулся да ушел к себе в келью. Так там уже почти полдня и сидит безвылазно. Должно быть, откровения ждет. Как же, дождется, коли сам впустил ведьму в святое место.

В голосе слуги послышалось злорадство. Похоже, в монастыре не все любили отца Ансгария, защитника бедных и убогих. А в крепости, средь графских родичей, его не любили еще больше.

Ночью Симон вновь молился. Иногда сквозь его монотонный шепот Сигурду в полусне чудился топот конских копыт и ржание, доносящееся со двора. Он просыпался, отрывал голову от лавки, вслушивался.

В углу бил поклоны брат Симон, пред изображением Бога потрескивала свеча, в маленьком оконце упивалась тишиной ночь. Никаких других звуков не было. Успокоившись, Сигурд ложился, закрывал глаза и опять слышал стук копыт.

Он промаялся всю ночь, а к рассвету слез с лавки и, переступив через заснувшего прямо на полу монаха, направился к конюшне.

На дворе было сыро и туманно. Утро еще не пробудило крикливого петуха, будоражащего криками весь монастырь, не выгнало из келий монахов, не распахнуло рукой смиренного служки наглухо запертые ворота. Проходя мимо пристройки, где спали Ингия с княжной, Сигурд остановился. Дверь в пристройку была приоткрыта, внутри раздавались женские голоса. Одна женщина что-то рассказывала, другая то ли хихикала, то ли всхлипывала. Сигурд попытался разобрать слова, однако женщины разговаривали слишком тихо.

Проскользнув мимо щели, из которой лилось ласковое тепло, бонд пересек двор, толкнул плечом дверь конюшни. В ноздри ему ударил пряный, жаркий аромат сена и лошадиного пота. В темноте, почуяв чужака, всхрапывали лошади, переминались, гулко стуча копытами. Привыкая к сумраку, Сигурд вытянул руку и нащупал балку стойла. Перебирая по ней руками, бонд медленно двинулся вперед. В темноте он различал очертания загонов, светлые пучки сена па полу, что-то белое справа от выстроившихся в ряд загородок.

— Айша! — Сигурд остановился в ожидании. Сердце у него в груди гулко отсчитывало удары, капля пота соскользнула на шею. Здесь, в духоте и темени, среди шорохов и шепотков невидимых глазу духов, имя колдуньи звучало зловеще.

Ответа не было.

Желание уйти настойчиво погнало бонда назад к дверям.

— Айша! — вновь позвал он.

Что-то легкое и прохладное коснулось его обнаженной до локтя руки.

Вздрогнув, бонд обернулся. Колдунья стояла прямо перед ним — худая, бледная, с распущенными черными волосами. Огромные кошачьи глаза испытующе взирали на бонда. Сигурд вдруг забыл, зачем пожаловал к ней. Слова, которые еще недавно так ловко укладывались у него в голове, не шли на язык. Словно кто-то перепутал их, превратив в мешанину никчемных звуков.

— Не бойся. — Голос колдуньи наполнил конюшню прохладой, сбросил с Сигурда невидимые путы.

— Я не боюсь, — прошептал он.

Ведьма повернулась к нему спиной. Длинные волосы взметнулись, одна из прядей скользнула по плечу Сигурда.

— Идем, — позвала она, и Сигурд пошел, так же послушно, как недавно шел за ней рыжий жеребец.

Тонкая фигурка проскользнула между двух длинных загонов, миновала третий и остановилась перед распахнутой дверью четвертого.

— Смотри. — Ведьма вытянула к двери худую руку.

Сигурд заглянул в пустое стойло. В кормушке лежала свежая охапка сена, на полу дымилась куча навоза. Совсем недавно в этом стойле была лошадь. Догадка, пришедшая на ум бонду, окончательно развеяла его страхи.

— Ты его выпустила?! — воскликнул он.

Айша молча склонила голову набок, повернулась, показывая Сигурду левую щеку. Она была в чем-то измазана. Бонд потянулся к грязному пятну, осторожно провел по нему пальцем. Страх вернулся новым, непонятным ему чувством. Теперь он больше всего боялся разрушить понимание, молчанием связывающее его с маленькой белокожей женщиной Бьерна. Но Айша не отшатнулась, лишь закусила нижнюю губу, словно от боли. Сигурд почувствовал шероховатость неглубокой, но широкой ссадины, быстро убрал руку.

— Конь? — никогда еще в его голосе не было столько гнева. Останься рыжий жеребец в своем стойле, Сигурд, не задумываясь, ударил бы его.

— Нет, — колдунья печально улыбнулась. — На меня напал тот, кто его увел. Я даже не успела проснуться. А когда очнулась, коня уже не было. Ты видел, кто его увел?

— Нет.

Улыбка, на миг осветившая ее лицо, исчезла, глаза стали печальными.

— А ведь скажут, что это сделала я.

— Но… — попытался возразить Сигурд. Ему вдруг пришло в голову, что Айша вполне могла обвинить его в нападении и воровстве. Захотелось оправдаться, но он не знал как…

— Ты же подумал, что это я его выпустила? Так подумают и другие. А тем, кто не захочет так думать, помогут те, кто увел коня. Тише!.. — Она внезапно замолчала, приложила палец к губам, попятилась. Невольно Сигурд пригнулся, прячась за загородкой опустевшего стойла. Снаружи, за воротами конюшни, зашаркали чьи-то шаги.

— Хоть бы раз заперли, как положено, мать твою! — выругался кто-то. И тут же покаянно выдохнул — Прости меня, Господи.

В дверной щели промелькнул свет факела, скрипнули затворяемые чьей-то рукой створки. Стало совсем темно. Сквозь прелые тяжелые запахи до Сигурда долетел свежий травный аромат. Айша была совсем рядом, он чуял ее дыхание, биение ее сердца. Кровь ударила бонду в голову, зашумела в ушах.

— А что ты делал здесь, на конюшне? Зачем пришел? — Вопрос отрезвил Сигурда. Сдерживая стон разочарования, он впился ногтями в деревянную балку.

Все-таки Айша подозревала его…

— Хотел предупредить, — глухо пробормотал он. — Проверить…

Объяснения давались с трудом. Он шел к маленькой колдунье сказать, что здесь у нее слишком много врагов, что его томит неясное предчувствие беды и что история с рыжим конем не окончится просто так. Он хотел предупредить, что отец Ансгарий наверняка затаил обиду на осмелившуюся возражать ему гостью, что Ингия называет ее посланницей ада, Гюда ненавидит, а монахи считают ведьмой.

— Поздно, — коротко сказала колдунья, и Сигурду стало нечего объяснять.

Он тяжело сполз по стене, сел на корточки, сжал ладонями виски.

— Тебя обвинят в краже. Этот конь — подарок их короля. Монахи изгонят тебя, а люди графа поймают и накажут.

— Как в этих землях наказывают воров? — Она присела рядом, по-детски обхватила руками острые коленки. Теперь в ней совсем ничего не осталось от той ведьмы, которой боялись глупые бабы Каупанга.

— Не знаю. Отрубят руку. Убьют. Не знаю. — Мысли Сигурда метались пойманными в ловушку мышами, путались.

Кто мог выпустить проклятого жеребца? И куда он исчез, если его выпустили?

— Я погляжу на дворе. — Бонд стал подниматься.

Колдунья взглянула на него снизу вверх.

— Его там нет.

— Но куда еще он мог деться? Ворота монастыря заперты, их сторожит служка.

Она развела руки в стороны.

— Коня зовут Ветер. Смешно спрашивать, куда мог деться ветер.

Не понимая, шутит она или говорит серьезно, Сигурд нахмурился.

— Скоро сюда придут. — Ведьма поднялась, отряхнула юбку, принялась увязывать в пучок длинные волосы. Сигурду показалось, что она хочет остаться одна.

— Я останусь с тобой, расскажу людям, что случилось на самом деле, — возразил он.

— А ты знаешь, что случилось на самом деле? — Айша вытащила из-за пояса ленту, зажала ее в зубах, принялась собирать волосы на затылке. Затем, удерживая их одной рукой, другой потянула конец ленты, ловко завела его за ухо, обмотала волосы у корней, продолжила:

— Ты хороший человек, бонд. Я поняла это еще в Каупанге, когда ты помогал мне хоронить Финна. Но ты зря ушел из своего дома.

Затянув ленту узлом, она опустила руки, взглянула бонду в глаза.

— Я вижу ту, что стоит за твоим левым плечом. Она еще дремлет [50]. В Каупанге ты мог бы сделать еще очень много добрых дел.

Она вновь стала Белой колдуньей, которую Бьерн нашел в страшной вьюге, где не было ничего живого, лишь снег и ветер. От ее взгляда — пустого, словно пронизанного холодом, по спине Сигурда побежали мурашки.

— Я могу увезти тебя отсюда, — пристально глядя куда-то ей в переносицу, произнес бонд.

Он на самом деле был готов увезти ее. Утащить куда угодно, спрятать от людей, от завистливой княжны, от монахов, от графа, от Бьерна. "Мы заслужили то, что желаем! Подумай об этом, бонд", — прозвенели в голове слова Гюды.

— Вряд ли, — Айша вздохнула, отвернулась. — Ты же сам сказал, что у ворот сидит служка.

— Он не выглядит сильным.

— Нет. — Она распахнула створку загона, приглашая Сигурда выйти. — Уходи, бонд. Моя жизнь — это моя жизнь. Я привыкла. А помогать мне опасно. Из тех, кто отваживался на это, уцелели немногие. Иди, бонд. Иди.

Она потихоньку дотолкала Сигурда до выхода, плечом подпихнула дверь. В конюшню брызнул свет, и тут же снаружи, взлетая на ограду, захлопал крыльями, завопил горластый петух.

— Иди! — Айша выпихнула Сигурда на двор. — Прощай, бонд.

Ладонью прикрывая глаза от света, он обернулся. В темной дыре щели лицо маленькой колдуньи белело неясным пятном.

— Я больше не бонд, — отчетливо сказал он пятну. — Меня зовут Сигурд!

Дверь захлопнулась.

Сигурд не вернулся в келью. Отойдя от конюшни на пару шагов, он остановился.

Петух разбудил монастырь, из пристроек выбирались заспанные слуги и рабы, спешили по нужде за сарай, на ходу развязывая пояса на штанах. Некоторые, уже справив нужду, косились на серое, предвещающее дождь небо, морщились, недовольно кряхтя, направлялись к стоящему у стены корыту с водой, плескали на мятые лица пригоршни холодной влаги. Рыжий слуга, тот, что недавно чистил репу, заметив Сигурда, вразвалочку подошел к нему, ухмыльнулся.

— Кто рано встает, тому Бог подает? Так, викинги?

От парня пахло дымом очага и еще чем-то неприятно кислым.

— Не спалось, — коротко ответил Сигурд.

Он думал о ведьме, о том, что спустя совсем немного времени кто-нибудь откроет дверь конюшни, войдет внутрь и обнаружит пропажу. Он думал о словах Айши, похожих одновременно на предупреждение и угрозу, о слухах, ходящих о ней в Каупанге, о пропавшем жеребце. Айша сказала, что ее ударили, а потом увели коня, но никто никого не уводил, — конь просто исчез, обратился в пыль, в воздух, в ветер. Будь все иначе, служка у ворот непременно поднял бы шум.

— Оно и верно, — словно отвечая на невысказанные мысли бонда, произнес парень. Потянулся, зевнул. — Самому нынче худо спалось. Сперва раненый ваш, Кьятви, все в бреду что-то шептал. Пока брат Матфей ему настоя не дал, заснуть не мог. А как он заснул, так мне не по себе стало, все звуки всякие мерещились, шорохи. Однажды, где-то в полночь, даже привиделось, будто женщина голая мимо двери прошла. Красивая такая — волосы длинные, грудь девичья, бедра гладкие. Да не просто прошла, а в щель заглянула, как бы проверить хотела, пусто ль в доме. Я дыхание затаил, глаза закрыл. Потом открыл и уразумел — видение это было, не более. Дьявольское искушение.

Парень явно был доволен тем, что не поддался на козни дьявола. Сигурд покосился на запертую дверь конюшни. Двор уже пробудился, даже Ингия вылезла из своей пристройки, но к конюшне никто не подходил, словно она была заколдована.

Ингия сняла висевший на распорке передник, встряхнула, принялась повязывать его поверх серой рубашки.

Грохнула щеколда на главных воротах — служка-привратник с трудом снял ее, прислонил к ограде. Из дверей монастыря вышел монах в длинном сером одеянии, подпоясанном веревкой, с корзинкой в руке. Шаркая ногами по сухой глине, он пересек двор, нырнул в курятник. Оттуда послышалось хлопанье крыльев, недовольное кудахтанье. Рябая курочка выскочила наружу, испуганно растопырив перья и пуша короткий хвост. Следом за ней вылез монах. К его плечу прилип клочок светлого пуха, из корзины выглядывали круглые бока яиц.

Сигурд вновь взглянул на конюшню. Там было тихо. Люди сновали мимо закрытых дверей, не обращая на них внимания.

— Ну, пора мне. Дел невпроворот, — донесся до Сигурда голос рыжего слуги.

Двое монахов не спеша подошли к дверям конюшни. Один, повыше, ухватился рукой за створку, потянул на себя. Второй что-то сказал ему, оба заулыбались. Дверь отворилась, монахи, один за другим, вошли внутрь. Сигурд запомнил лицо высокого — гладкое, улыбающееся, с прямым носом и большим ртом. Он казался добрым человеком.

Пола его одеяния скрылась последней. Сигурд закусил губу, закрыл глаза. Звуки двора исчезли, растаяли, только сердце продолжало гулко биться о ребра.

— Раз, два, три… — Сигурд шевелил губами, отсчитывая удары.

Сквозь кокон тишины медленными, тягучими, будто сочащимися сквозь воду, звуками долетели чьи-то голоса. Кричали про пропажу коня, про козни дьявола, звали отца Ансгария, шептались о скором гневе короля. Какая-то женщина рыдала и исступленно молилась, кто-то говорил о Божьем провидении. Потом вспомнили о колдовстве.

Сигурд различал чужие речи глухо, как во сне. А затем звуки вернулись, рухнули на него оглушительным женским криком:

— Ведьма! Исчадье ада! Это она! Она виновата! Она всех нас изведет! Всех!!!

Бонд вздрогнул, оглянулся на крик.

Вопила Ингия. Она тискала передник на своем животе, корчилась, будто в коликах. За ее спиной неподвижным изваянием стояла княжна. Почуяв на себе чужой взгляд, Гюда вскинула голову, столкнулась глазами с Сигурдом, провела пальцами по щеке, будто убирая невидимую паутину.

Он вспомнил о шепотках, которые утром слышал подле пристройки, где она жила вместе с Ингией, о ненависти, которую княжна питала к болотной колдунье, о страхах Ингии и о красивой обнаженной женщине, примерещившейся рыжему слуге.

— Ты? — уставившись на княжну, тихо прошептал он. — Извести ее хочешь?

Над головами собравшихся зазвонили колокола. Запели, перекликаясь меж собой, заполняя звоном небо и глуша людские речи.

Княжна улыбнулась.

— Ты! — надеясь пересилить колокольный призыв к Богу, выкрикнул Сигурд. Не успевший далеко отойти рыжий слуга удивленно воззрился на него.

— Она! — Сигурд вытянул руку, указывая на княжну, подскочил к парню, затряс его за рукав, пытаясь объяснить:

— Это она увела коня! Ее ты видел ночью!

Парень вырвал руку, испуганно отстранился.

— Нет, — отрицательно покачав головой, громко произнес он. — Я видел не ее.

Ансгарий не пожелал судить ведьму. Он даже не вышел из своей кельи. Посланный за ним монах застал отца Ансгария на полу, на коленях. Он читал молитвы.

— Прости, брат Ансгарий… — начал было монах, но Ансгарий оторвал от пола худую жилистую руку и сказал:

— Я все знаю. Исчез подарок Людовика. Нам грозит гнев короля.

Монах был наслышан о божественных видениях брата Ансгария. Помнил, что, будучи воспитателем в монастырской школе, много лет назад отец Ансгарий во сне увидел смерть одного из своих воспитанников. Ансгарий не выходил из кельи, когда мальчик поссорился со своим другом и, получив удар грифельной доской по голове, скончался. Когда весть принесли Ансгарию, он уже молился за усопшего [51]. Поэтому нынешнему прозрению отца-настоятеля монах не удивился. Осенил себя крестным знамением, поклонился, спросил:

— Что делать с колдуньей? Люди винят ее.

— Кто винит, тот пусть и судит, — Ансгарий возвел глаза к потолку. — Божий суд настигнет каждого в свое время.

Монах все понял правильно: ведьму даже не стали связывать, просто окружили и нестройной толпой повели к городской площади. Напрасно Сигурд пытался обвинить Гюду, напрасно говорил о своей ночной вылазке — его не слушали. Симон, возглавивший шествие, отмахнулся от него, посетовав: "Козни нечистого смутили твой разум!" Гюда открыто расхохоталась: "Ты спятил, бонд!" Раненый Кьятви, которого бонд отыскал лежащим в одной из келий, молча выслушал его путаный рассказ, пожевал сухими губами и угрюмо произнес: "Нет, Гюда не стала бы этого делать". Все остальные попросту шарахались от бонда, как от умалишенного. Смирившись, Сигурд поплелся вместе со всеми на площадь. Пока шел, сомнения, роем кружившие в его голове, становились лишь сильнее. В самом деле, куда Гюда могла деть украденного коня, ведь его искали полдня и в монастыре, и в городе, и в деревнях вокруг города.

По пути толпа разрасталась — к монахам присоединялись любопытствующие бабы, ребятня и даже кое-кто из мастеровых, не занятых серьезной работой.

На площадь многократно возросшая толпа выплеснулась шарканьем множества ног и громким гулом. Узнавшие что к чему из слухов и сплетен, горожане окружили помост с позорным столбом посередине, к которому обычно привязывали преступников. Опираясь на руку одного из монахов, ведьма сама взобралась на помост, отряхнула испачканную по пути юбку, выпрямилась, обвела толпу спокойным взором. Бабы недовольно зашумели — колдунья им не нравилась:

— Наглая какая!

— И бледная, будто покойница.

— А зенки, зенки-то, как у кошки!

— Чертова девка, не иначе.

Женские голоса кружили над площадью, тянулись тонкими нитями к графской крепости, ползли к пристани, где стояли корабли.

Первыми на площади появились люди графа. Удивляться здесь было нечему — у правителя Гаммабурга в городе было много глаз и ушей. Конный отряд въехал в середину толпы, хлесткими ударами плетей разгоняя народ. Рядом с Бернхаром на гнедой кобыле гордо восседал его двоюродный брат в красной накидке и такой же красной шапке. Подле него на сером жеребце гарцевал рыжий Рагнар. Конунг эрулов заплел бороду в две косицы, забрал волосы под шапку, накинул на плечи короткий атласный плащ. Сам граф принарядиться не успел — на нем была та же рубаха, которую видел Сигурд во время подписания договора. Поверх рубахи Бернхар нацепил черную с желтым шитьем безрукавку, что совсем не подходило к его озабоченному лицу, серому от нежданно свалившихся хлопот. Красные пятна на щеках Бернхара говорили об избыточных возлияниях, припухшие глаза — об отсутствии сна.

Не успели конники окружить ведьму, как с пристани, с противоположной от крепости стороны, послышались гортанные выкрики. Горожане поспешно прыснули в стороны. Сигурд вытянул шею.

— Прочь, вши заморские!

Свистнул боевой бич, кто-то завопил от боли. Толпа хлынула в разные стороны, освобождая проход для воинов Бьерна. Первым шел сам ярл, по правую руку от него поигрывал рукоятью бича желтоглазый Харек, по левую, кутаясь в длинный плащ, шагал мальчишка Рюрик.

Неторопливо, словно исполняя некий обряд, урмане окружили возвышение, на котором стояла ведьма. Желтоглазый берсерк встал напротив конников, перебросил бич в левую руку, правой взялся за рукоять боевого топора. Бьерн подступил к коню Рагнара, взглянул на эрула снизу вверх, мотнул головой в сторону Айши:

— Это — моя женщина. Я забираю ее.

— Ее обвиняют те, кто дал нам кров и пищу, — возразил Рагнар. — Ее будут судить.

— Она принадлежит мне, как принадлежит мне мой меч, — сказал Бьерн.

— Не спеши обнажать оружие, ярл. — Рагнар понял намек, склонился, дружески похлопал Бьерна по плечу. — Верное слово часто решает дело лучше верного меча. Дай мне сказать, а потом делай то, что велит тебе честь рода.

Бьерн отступил, однако ладонь с рукояти любимого клевца не убрал. Ни один из его людей не двинулся с места.

Гул смолк. Какое-то время урмане и люди графа молча глазели друг на друга. Рядом с Сигурдом какой-то крестьянин в серой телогрее кашлянул и, зажав рот ладонью, испуганно смолк. Похоже, никто не знал, что следует сказать. Толстые пальцы правителя Гаммабурга перебирали поводья, кончик языка елозил по пухлой нижней губе, серые глаза бегали по сторонам, спотыкались о неподвижное лицо Красного Рагнара. Брат подпихнул графа в бок, тот слегка подал коня вперед.

— Что привело на площадь монахов и людей из города? — спросил он.

Симон выступил ему навстречу:

— Этой ночью из монастыря исчез жеребец, подарок короля Людовика.

— Ветер? — нахмурился граф.

Симон кивнул, продолжил:

— Мы искали его везде — в самом монастыре и за его воротами, в городе и за городом. Но конь пропал. Многие винят в его пропаже эту женщину.

Монах указал на стоящую у столба Айшу. Она единственная не смотрела на него. Большие рысьи глаза колдуньи озирали нечто за головами собравшихся — то ли реку, прильнувшую к городу серой лентой, то ли поля за рекой, то ли дождливую муть неба над полями.

— И куда же она его дела? — насмешливо поинтересовался Рагнар. Голос эрула прозвучал громко и грубо. — Не съела же?

Айша бросила на него быстрый взгляд, края ее рта дрогнули в улыбке.

— Точно — ведьма, — толкая Сигурда в поясницу, прошептал стоящий рядом с ним крестьянин. Во рту крестьянина не хватало двух передних зубов, вытянутое лицо походило на крысиную мордочку. — Видишь, ничего не боится. Это потому, что надеется на помощь дьявола.

— А может, потому что не виновата? — оборвал его Сигурд.

— Пхи! — пренебрежительно то ли чихнул, то ли фыркнул мужичок. — Знаешь, скольких невиновных здесь колесовали, пожгли да перевешали? Если посчитать — пальцев на руках не хватило бы!

— Грешно гостю глумиться над тем, чем дорожили хозяева, — между тем обратился к Рагнару Симон. Покорно сложил руки на животе, там, где виднелся узел веревочного пояса. — Сей конь дорог Гаммабургу как милость короля. Сей конь дорог королю как верность жителей Гаммабурга. Его пропажа оскорбит его величество.

— Кого оскорбит? — не поняв, шепотом поинтересовался у мужика Сигурд.

— Короля Людовика, — пояснил тот, сплюнул под ноги, тихо добавил: — Чтоб ему пусто было.

— Ведьма! — из толпы вырвалась Ингия, метнулась к постаменту. Ее схватили у самого возвышения оттащили от колдуньи.

— Ты лишила нас милости короля! — продолжала вопить Ингия. Пытаясь вырваться из рук державших, она извивалась всем телом. Обезображенная огнем щека дергалась, вторую щеку закрывали выбившиеся из под платка спутанные волосы, на губах пузырями лопалась слюна.

Сигурда замутило.

— А вот эта-то уж наверняка — ведьма. — Крестьянин вновь сплюнул. Плевок угодил Сигурду на сапог, бонда стало подташнивать еще сильнее. Кто-то из стражей ударил Ингию по лицу, она заткнулась, обвисла на чужих руках всклокоченной куклой.

— Тот, кто украл коня, лишил нас королевской милости, — глупо повторил за припадочной Бернхар. — Он достоин самого жестокого наказания.

Брат графа закивал, одобряя его слова. Конунг эрулов хмыкнул, перебросил поводья в одну руку, соскочил на землю, вразвалочку подошел к возвышению. Харек заступил ему путь. Рагнар хмуро покосился на Бьерна. Тот кивнул, и берсерк пододвипулся, освобождая эрулу дорогу.

Рагнар оперся рукой о доски, одним прыжком очутился подле ведьмы.

— Верни им лошадь, и все закончится, — сказал, подцепив пальцами ее подбородок. — Тебя отпустят.

— Но я не могу, — не пытаясь отвернуться, она дотронулась до ссадины на щеке. — Коня украл тот, кто ударил меня. Я не видела вора.

Рагнар отпустил ее, повернулся к графу, поковырялся ногтем меж зубов.

— Слышали, что она сказала?

На помощь растерявшемуся Бернхару пришел брат.

— Нельзя верить словам той, которую винят в колдовстве! — пискнул он. Кобыла под его тощим задом заплясала, он чуть не упал, вцепился в поводья. — Вчера она угрожала брату Ансгарию, говорила, что конь пропадет. Теперь он пропал.

Стоявший неподалеку Симон отступил от пританцовывающей лошади, забормотал:

— Это правда — конь исчез. И лишь эта женщина ночевала в конюшне. Человек, охранявший ворота, не видел, чтобы кто-то другой входил туда.

— А что он видел? — спросил Рагнар.

Эрул не жаждал ссоры или обвинения в том, что привез на святую землю Гаммабурга колдунью. Не для того он поставил свой знак под мирным договором, не для того исполосовал плетью рожу обидевшего горожан Ори Быка, самого преданного из своих хирдманнов.

— Ничего, — ответил монах. — Ведьма дьявольским заклинанием сделала коня невидимым. Или навела чары на стража, чтоб он не смог различить сатанинские деяния.

Толпа затаила дыхание, вслушиваясь в напевную речь монаха. Люди ощущали, как где-то рядом гуляло незримое зло. Холодком страха оно заползало под простые крестьянские рубахи, будоражило страшными видениями мысли горожан, проникало похотливыми желаниями в мечты засидевшихся без мужской ласки, перезрелых девок.

— Это как? — оборвав напряженную тишину, удивился эрул.

— Как истинная вера созидает добро, невозможное для неверующего, так козни сатаны могут вершить зло, недоступное добрым людям, — сообщил монах.

— Какие там козни! Дрых этот страж, как хорь на заморозке, — шепотом съязвил стоявший подле Сигурда крестьянин.

— Верно, зло, искушение.

Услышав знакомый голос, Сигурд вздрогнул, вытянул шею. Он не ожидал, что рыжий слуга вмешается в разговор властителей, однако тот уже стоял перед Рагнаром, мял в руках шапку, переминался с ноги на ногу.

— Видел я ее ночью. Голая шла по двору… Вернее, не шла — кралась, будто тать. А я, как только взглянул на нее, так мигом уснул.

Те, что стояли ближе и расслышали слова рыжего слуги, заохали, зашумели. Кто-то принялся креститься.

Понимая, что пропускают нечто важное, люди из задних рядов навалились на впереди стоящих. В давке кто-то громко выругался, запищал ребенок. Речь слуги полетела, передаваясь из уст в уста и обрастая новыми подробностями. Площадь забурлила, толпа надвинулась на окруживших помост урман. Харек потянул бич, Бьерн перехватил удобнее клевец, Рагнар зло зыркнул на графа. Опомнившись, правитель поднял руку, заверещал:

— Стойте, жители города Гаммабурга!

Стоять никто не собирался. За спиной Сигурда выкрикнули:

— Сучка дьявола! Бей ее!

Вслед за словами в колдунью полетел ком земли, шлепнулся на помост, рассыпался. В ответ свистнул бич берсерка, располосовал надвигающуюся толпу надвое. Толстая грудастая баба схватилась за плечо, у нее из-под пальцев брызнула кровь. Чернобородый мужик в кожаном переднике кузнеца подхватил ее, заметил кровь, побагровел:

— Ах ты, выродок!

Шагнул к Хареку. Тот жахнул бичом ему по роже. Кузнец закрыл ладонями лицо, упал. Забыв про собственную боль, грудастая баба рухнула подле него на колени, завыла. Теперь всем стало безразлично, куда и как исчез рыжий жеребец. Толпа почуяла кровь, закипела, задвигалась, выталкивая назад тех, кто слабее и трусливее.

Сигурд принялся пропихиваться к людям Бьерна. У него не было оружия, но он даже не подумал об этом. Бонд подчинялся древней силе, толкающей его навстречу драке.

На помост полетели камни. Маленькая колдунья присела на корточки, съежилась, закрыла голову руками. К ней одновременно запрыгнули Рюрик и Тортлав. Оба тонкие, юные, светловолосые, больше похожие на ангелов, что были нарисованы на картинках в монастыре, чем на воинов. Встали по обе стороны от колдуньи, защищая от камней, набросили на нее плащ, вытащили мечи. О чем-то требовательно загудел голос Рагнара, но был заглушен ржанием лошадей. Брат графа, дергая поводья и сминая конем горожан, выбрался из толпы, поскакал к крепости. Ему навстречу уже бежали воины Бернхара, на ходу натягивая кольчуги, надевая шлемы. Лучники лезли на уступы в стене, брали на прицел оставшиеся у пристани корабли северян. Заполыхали огни — факельщики готовились поджигать стрелы. Что-то повелительно выкрикнул Бьерн.

Услышав его, ведьма выпрямилась, прислонилась спиной к столбу, закрыла глаза. Ее губы зашевелились, выплескивая незнакомые Сигурду слова. Она говорила совсем негромко, однако непонятные, не имеющие никакого смысла, загадочные фразы тягучей патокой плыли над площадью, вливались в уши, глушили прочие звуки. Певучая речь набирала силу, нарастала, заставляла людей замирать на месте, застывать, словно изваяния, а ведьма уже шла по помосту навстречу толпе, широко разведя руки и шурша длинной юбкой. Сползший плащ волочился за ней тяжелым шлейфом. Первые ряды попятились.

— Господи, спаси нас! — всхлипнул кто-то.

— Господи! — вторя ему, зашелестели голоса.

— Господи!

Словно отзываясь на их мольбы, сминая колдовскую песню Айши, в монастыре зазвонили колокола. Звон был необычный — гулкий, грозный.

Подле Сигурда очутился прежний крестьянин. Протиснулся, распихивая людей локтями, сорвал с башки шапку, принялся креститься. Люди вдруг замолчали, стали толкать Сигурда, сбиваясь в сторону. Бонд поднялся на носки, вытянул шею.

Рассекая толпу, как корабль послушную воду залива, к помосту шел настоятель Ансгарий. Рядом с ним ковылял Кьятви. Лицо у старого урманина было бледным, с горячечными пятнами на щеках, мокрые от пота волосы прилипли ко лбу. Одной рукой Кьятви придерживал на плечах дорожный корзень, а другой вел под уздцы недавнюю пропажу — рыжего жеребца, подарок короля Людовика Гаммабургу. Конь горделиво переступал точеными ногами, гнул шею, косился на людей хитрым черным глазом. Ветер взбивал гриву, мохнатые губы подергивались. Хотя на нем не было всадника, спину жеребца украшало грубое седло, совсем не подходящее под конскую стать. Справа от него покачивался колчан со стрелами, слева — пустой бурдюк. Под бурдюком на боку коня виднелся неглубокий порез, на шкуре вокруг него засохла кровяная корка.

Бернхар оторопело взирал на шествие. Люди, пропустив Ансгария и его спутников, молча смыкались за конским крупом. Рагнар что-то быстро шепнул на ухо Бьерну, ярл убрал клевец за пояс. Следуя примеру хевдинга желтоглазый берсерк спрятал бич.

Ведьма распахнула потемневшие глаза и, словно вмиг утратив силы, рухнула на колени. Рюрик присел возле нее на корточки, Тортлав продолжал стоять.

Ансгарий подошел к помосту, повернулся лицом к толпе. Сигурда вновь удивил его величественный вид. Несмотря на бедное одеяние и неброскую внешность, Ансгарий казался самым могущественным из всех собравшихся. Кьятви подвел к нему жеребца, похлопал по холке. Ансгарий выпростал из рукава правую руку, простер ее вперед, словно желая благословить толпу.

— Господь вернул нам пропажу, — гулко проговорил он.

Народ зашумел. Несколько горожан из тех, что оказались ближе к коню, принялись громко перекликаться, тыкать пальцами на колчан.

— Варги, — услышал Сигурд. — Это оружие варгов.

Коренастый грузный мужик, предводитель отряда лучников, которые охраняли крепостную стену, очутился перед настоятелем, указал на жеребца.

— Откуда ты его привел?

Вместо Ансгария ответил Кьятви:

— Я встретил его у ограды монастыря. На нем уже не было седока. Должно быть, потеряв всадника, конь сам вернулся домой.

Лучник недоверчиво прищурился, обошел жеребца, заглянул ему под брюхо, подергал упряжь, словно проверяя ее на прочность, просунул палец в разрез на бурдюке.

— След боя?

— След убийства, — возразил Кьятви. Провел рукой сверху вниз, показывая, как пеший рубит мечом сидящего на лошади всадника. — Тот, кто украл коня, был убит.

— Выходит, коня украл варг… Или варг убил того, кто украл коня, — лучник почесал подбородок, воззрился на Бернхара. — Как бы там ни было, варги давно не появлялись на нашей земле. Что их привело?

Ища помощи, правитель Гаммабурга обернулся к брату, но тот растерянно смотрел на коня.

— Ты знаешь, что их привело, Бернхар! — неожиданно громко и внятно сказал Ансгарий. — Варги идут за теми, кому мы дали пристанище. Беда идет в город.

Подтверждая его слова, в монастыре, а затем и в церкви за стенами крепости вновь заговорили колокола. Завыли предвестием скорой смерти.

— Смотрите!

Головы дружно повернулись на крик. Высокий парень в лисьей шапке, вытянув длинную руку, указывал куда-то за крышу крепости, откуда медленно текли в небо черные клубы дыма.

— Варги, — обреченно прошептал мужичок подле Сигурда. Кто-то из женщин всхлипнул.

Мгновение над головами людей висела прозрачная до боли тишина, нарушаемая лишь тревожным гулом колоколов.

— Близко! Они уже близко! — Визг прорезал ее, подобно ножу, и люди заголосили, заметались, в панике давя друг друга. Боязнь скорого нападения погнала горожан к своим домам, к семьям. Им было уже все равно, кто украл коня из монастыря и зачем, страх лишал их рассудка. Сигурда пихали со всех сторон, мелькали перекошенные лица, раззявленные в крике рты, выпученные глаза.

— Господи всемогущий, спаси и сохрани мя, грешного, — шелестел у плеча бонда голос крестьянина.

Из шевелящейся орущей толпы выскочила Ингия, упала на колени перед Ансгарием, принялась целовать полу его одеяния.

— Покаяния прошу! Покаяния! — беснуясь вопила она. Темные волосы бывшей рабыни елозили по земле, спутывались колтунами у нее на плечах. Сигурда толкнули в спину, и он едва не наступил на распростертую в поклоне Ингию. Один из воинов графа заступил ему путь, прошипел:

— Куда прешь, нехристь?!

Сигурд отшатнулся.

Воины графа, отсекая толпу, окружали своего правителя плотным кольцом. Распоряжался ими все тот же коренастый лучник. Напуганный суматохой и криком, конь Бернхара пританцовывал, хлестал коротким хвостом по плечам воинов.

Ансгарий наклонился, поднял Ингию, перекрестил:

— Господь с нами, сестра моя.

Она зарыдала, уткнулась ему в грудь, принялась что-то бормотать, то и дело тыча пальцем в сторону помоста. О сидящей на нем ведьме и урманах все как-то забыли. Тем временем Тортлав уже помог колдунье подняться и под шумок тянул ее прочь. За ними, держась за меч, пятился Рюрик. Обступившие помост урмане, тесня обезумевших горожан, стягивались в тесную ватагу. Красный Рагнар оказался как раз между ними, людьми графа и серой стайкой монахов, скучившихся близ своего настоятеля. Огляделся, прикинул что к чему, запрыгнул в седло, дернул поводья, разворачивая коня. Опомнившийся наконец правитель Гаммабурга схватил его коня под уздцы:

— Варгам не нужен город, они идут за твоим войском.

— И что? — в ответ рявкнул эрул.

Ответ графа заглушило конское ржание — подарок короля взбрыкнул холеным крупом и, высоко задирая голову, готов был понестись прямо сквозь толпу, прочь от невыносимого для него шума.

— Уйди из города! Я сумею договориться с варгами! — долетел до Сигурда голос графа.

Рагнар засмеялся:

— Мы — твои гости, ты сам так нас называл. Разве достойно правителю гнать гостей?

— Христом Богом молю, уведи свое войско.

— Я не верю в твоего Бога! — Эрул вырвал поводья из рук графа, стукнул по лошадиным бокам пятками. — Лучше подумай, что еще ты можешь мне предложить.

Кто-то из стражников закричал, угодив под конские копыта. Мимо Сигурда проскользнул Кьятви, направился к урманам. Сигурд стал проталкиваться туда же.

Пока он выбирался из толчеи, Ансгарий влез на помост, подоткнул длинное одеяние, молитвенно сложил руки перед грудью. Монахи окружили настоятеля. Они возвышались над обезумевшими людьми, неподвижные и бесстрастные, как каменные изваяния. Потом Ансгарий заговорил:

— Господи наш, Иисус, Сын Божий, да святится имя Твое и да приидет царствие Твое…

Будто круги по воде, излучаемое монахами спокойствие расходилось по толпе, унимало страхи, затыкало рты, смиряло души.

— Аминь.

— Аминь, — выдохнуло множество голосов.

Идти стало легче. Сигурд миновал толстую бабу, на плече которой кровила оставленная бичом Харека рана, ее чернобородого мужа, все еще державшегося за глаз. Другим глазом он умиленно взирал на Ансгария.

Бонд нагнал урман недалеко от пристани. Рюрик первым заметил его, сурово глянул в лицо.

— А тебе что тут надо?

— Я с вами, — выдохнул Сигурд.

Рюрик открыл было рот, собираясь сказать что то резкое, однако обернувшийся Тортлав остановил мальчишку:

— Не трогай его. Пусть идет с нами, если хочет.

И Сигурд пошел с людьми Бьерна.

Остаток дня бонд провел на драккаре Бьерна. Поначалу на пристани было тесно от спешащих уйти по реке трусоватых рыбаков и торговцев, но к вечеру почти все разбрелись по домам. Пристань опустела, только несколько стражей прохаживались подле кораблей — блюли порядок. На закате за Бьерном явился гонец от графа. Передал, что Бернхар решился поддержать урман в предстоящей битве и что Рагнар зовет на совет всех своих ярлов. С ярлом отправились Рюрик и Харек. Прочие остались на корабле, подле своего оружия и своего скарба. На Сигурда не обращали внимания. Он приткнулся на корме, подложил под зад телогрею, сел на нее, оглядывая хирдманнов Бьерна.

После бури ярлу пришлось взять на корабль много лишних воинов, драккар был перегружен. Вещи и походные сундуки теснились один к другому, люди толкались между ними, задевая друг друга. Из-за тесноты тут и там вспыхивали мелкие стычки. Ссорились больше по мелочи — кто-то наступил кому-то на ногу, перебил в разговоре или помешал спать. Никто не говорил о варгах и возможном нападении на город, каждый занимался своим делом, не желая, чтоб его отвлекали. Тортлав сидел, скрестив ноги, около распахнутого походного сундука и неуклюже латал порванную рубаху. Костяная игла не слушалась, нить ложилась неровно, заплата норовила сползти наискось. Тортлав поругивался, однако работу не прекращал. Рядом с ним устроились еще несколько хирдманнов, бонд узнал средь них Хемминга Сакса. На носу драккара дремал под толстой медвежьей шкурой Кьятви.

За время болезни старик осунулся, из-под шкуры торчала его тощая рука с полусогнутыми пальцами. Иногда во сне пальцы подергивались, словно Кьятви пытался схватить воздух. Айша гладила его запястье, убирала со лба спутанные волосы, смачивала губы влажной тряпицей.

Продолжая латать рубашку, Тортлав негромко запел. Голос у скальда был глубокий, слова цеплялись одно за другое, сплетались в цепь. Слушая его рассказ о далеких временах и о жестоком конунге Ингьяльде Коварном, который убил двенадцать своих сородичей Ингилингов, Сигурд задремал.

Из серого тумана дремы его выдернул женский голос. Сигурд распахнул глаза, поспешно схватил доставшийся в подарок от Хемминга нож.

— Ты можешь сходить в монастырь, Сигурд? — спросила Айша. — Отвести туда Кьятви?

Его имя на ее губах звучало непривычно.

— Да. — Бонд спрятал нож, встал, стараясь не глядеть ей в глаза, поднял с палубы полушубок, встряхнул, накинул на плечи.

Ночью похолодало, реку затянуло туманом, в темном небе проблескивали редкие звезды. Люди спали, для тепла приткнувшись друг к другу и накрывшись полотнищем паруса. Кто-то громко храпел, нарушая призрачную тишину ночи. На корме, возле двух зажатых в гнездах факелов дежурил Латья. Прохаживался вперед-назад, насвистывал сквозь зубы.

— Кьятви очень слаб. — Айша доверчиво смотрела на него снизу вверх. — Береги его.

В ожидании провожатого старик привалился спиной к борту, кутался в шкуру. Поймав взгляд Сигурда, поковылял к нему, остановился за спиной Айши, настороженно вытянул тощую морщинистую шею.

— Ты быстро вернешься, — прошелестел он. — Очень быстро. Так отведешь меня?

Сигурду нравилось тут, в тесноте, рядом с людьми, которые говорили и делали простые вещи, а не били ночами поклоны пред деревянной расписной картиной. Но Айша просила.

— Да.

Колдунья обрадованно улыбнулась, сунула что-то мягкое в ладонь бонду, сжала его пальцы.

— Возьми. Это тебе.

— Мне? — Сигурд поднял руку к глазам. На ладони лежал маленький полотняный мешочек. Его горловину стягивал кожаный ремешок. Сквозь ткань сочился мягкий хвойный аромат.

— Это оберег, — сказала Айша. — Если ночью положишь его под голову, то к утру уйдут все печали, а если повяжешь на шею или проглотишь из него хоть немного, то даже самая сильная порча обойдет тебя стороной.

— Бери, — посоветовал Кьятви. — Айша не каждому делает подарки.

— Бери, — повторила за ним колдунья.

Сигурд поднес мешочек к носу, потянул ноздрями хвойный запах. К нему примешивался легкий аромат мяты и еще каких-то цветов, знакомых, но неузнаваемых.

Что там? — потерев мешочек в пальцах, поинтересовался Сигурд.

— Моя благодарность, — сказала Айша.

Он не понял, кинул на колдунью удивленный взгляд:

— За что?

— Ты верил мне. Ты помог мне.

Стыд плеснул на щеки Сигурда красными пятнами. Бонд понадеялся, что в темноте их трудно увидеть, но все-таки потупился, принялся рассматривать палубу у себя под ногами.

— Я не помогал, — стискивая тряпичный подарок в ладони, вымолвил он.

Кьятви то ли засмеялся, то ли закашлялся, Айша отвернулась.

Сигурду не нравилось, когда над ним смеялись. Особенно женщины. И еще он не любил недомолвок. А в этой истории с жеребцом и нежданным нападением варгов их было очень много. Но мешочек грел его пальцы, запах хвои и мяты напоминал о домашнем тепле, цветочный аромат дарил надежду.

— Идем! — Сигурд оборвал никчемные мечты, повязал на шею ремешок с ароматным подарком, засунул его под ворот рубашки. Перебравшись через борт, съехал на заду по гладкому веслу в воду, стоя по колено в реке, подхватил сползающего следом Кьятви. Оглядываться не стал — он знал, что маленькая колдунья не будет провожать их, замерев у борта, как обычно провожала Бьерна.

На берегу, недалеко от пристани, около костров и походных шатров бродили тени, слышались голоса. Сигурд с Кьятви миновали стражу, затем — молчаливый, настороженный лагерь эрулов, пересекли площадь и вошли в сам город.

Ожидая нападения, Гаммабург опустел. Почти все жители ушли под защиту крепостных стен. Улицы были тихи, ночных путников сопровождало лишь редкое гавканье особо чутких дворовых собак. Изза облаков выполз ущербный месяц, осветил ограды, покатые крыши крестьянских мазанок, черные силуэты больших домин и далекую громаду крепости. Вдоль крепостной стены огоньками мелькали факелы, в их всполохах поблескивали шлемы воинов, наконечники копий. На сторожевой башне полыхал костер, в отблесках света виднелась фигура стражника.

Улица изогнулась, пропуская путников меж двух огороженных частоколом дворов, вывела на изрезанное клочьями мансов [52] поле. Через него к монастырю протянулась утоптанная тропа.

Издали казалось, что монастырь распластался на вершине холма, как большой ленивый кот, поджидающий свою добычу. В проеме под крышей тяжелым языком висел черный в лунном свете колокол. От него тянулись вниз нити канатов.

Сигурд напряженно всматривался в ночь, прислушивался к каждому шороху. Однако, кроме клубов дыма вдали за холмом и полями, ничто не предвещало вражеского нападения.

Взбираясь по тропе на холм, Кьятви замедлил шаг, тяжело запыхтел. Бонд остановился, поддержал старика. Тот благодарно кивнул.

Раньше, в море, Кьятви казался Сигурду более молодым, но болезнь изъела его, стерла с лица краски, покрыла его морщинами, истончила руки. Старик поправил сползшую с плеч шкуру, нагнулся, опираясь ладонями о колени.

— Ты заберешь княжну и уведешь ее на драккар, — устало произнес он. Усмехнулся, угадывая мысли Сигурда. — Удивлен, что Айша беспокоится о княжне? Нет, Айша боится не за нее… Она думает, что если Гюда вернется на драккар Бьерна, то ярл уйдет из Гаммабурга до начала битвы. Она чует большую беду и хочет уберечь своего ярла…

— А ты?

— Что — я?

Ты не пойдешь с нами? — Сигурд не понимал.

— Нет. Я слаб и буду обузой — как в бою, так и в пути. Я останусь в монастыре.

— Но…

— Айша знает, что я не вернусь. — Заметив на лице Сигурда смятение, старый воин покачал головой. — Нет, бонд, она вовсе не так жестока, как ты подумал. Она просто другая, не такая как мы.

— Значит, она на самом деле колдунья?

Кьятви выпрямился, его дыхание стало реже и спокойнее.

— Она — хвити. Так называл ее Финн. А Бьерн говорил, что она вышла из ворот Нифльхейма. Она увела в страну Асов берсерка Хаки и моего воспитанника — ярла Орма Белоголового. Я и сам был бы не против такой проводницы, но она сама выбирает, провожает лишь тех, кто достоин ее. Желтоглазый уверяет, что однажды она показала ему путь в иной мир, он шагнул за край и даже видел сияние Бельверста, но дойти до него не смог. Вернулся…

Приглашая Сигурда двигаться дальше, старик кивнул, поковылял вперед по тропе.

Махина монастыря вырастала из ночного неба, наползала на путников. На запертой калитке ограды висело круглое железное кольцо. Кьятви взялся за него, несколько раз громко постучал о гладкие доски. Никто не отозвался.

— Спят, наверное, — сказал Сигурд.

Старик постучал еще раз.

Собак в монастыре не держали, поэтому в ответ не раздалось ни звука. Кьятви нахмурился, покосился на Сигурда. Тот сбросил с плеча суму, которую Кьятви прихватил с собой с драккара, поискал в каменной ограде щели понадежнее. Нашел одну, сунул в нее ногу, подпрыгнул, подтянулся. В детстве он любил с мальчишками лазать по скалам у берега — искать гнездовья чаек и гагар. Навык остался — бонд легко вскарабкался на стену, перевалился через нее, спрыгнул в монастырский двор.

Скамья, на которой обычно сидел привратник, пустовала. Оставленный на ней полушубок еще хранил тепло человеческого тела — сторож ушел совсем недавно.

Сигурд сбил с двери засов, толкнул створу.

— Должно быть, отлучился по нужде, — указывая на осиротевшую скамью, пояснил он Кьятви.

Старик помог ему вновь запереть ворота, огляделся.

Монастырь хранил молчание. Над маленьким двором нависали мрачные стены. На высоту человеческого роста они были выложены большими валунами, а еще выше — светлыми досками с резьбой. Дверь зияла чернотой, будто беззубый рот мертвеца. Справа к монастырю лепился сеновал, слева — пристройки для слуг и утвари. Хлев и конюшня стояли чуть на отшибе.

— Пошли, что ли? — Сигурд поглядел на Кьятви.

Старик задумчиво рассматривал полушубок привратника, беззвучно шевелил губами.

— Пошли! — вновь позвал Сигурд.

Глаза старика блеснули влажными каплями, рассеянно скользнули по лицу бонда.

— Ступай, найди княжну, — склоняясь к уху Сигурда, прошептал Кьятви и подтолкнул его к дверям.

Со стороны сеновала послышались какие-то шорохи, негромкий смех. Смеялась женщина.

Бонд уперся, вывернулся из-под руки старика.

— Иди-иди, — продолжал подпихивать его тот.

Торговля научила Сигурда думать очень быстро.

— Я не спешу, — он опустился на скамью, похлопал ладонью рядом с собой. — Садись. Ночь нынче теплая.

Подчиняясь его жесту, старик присел подле бонда, принялся всматриваться в темноту сеновала. Там торчала рукоять воткнутых в крутой бок снопа вил, белели на земле клочья сена.

В сене что-то зашевелилось. Вновь хихикнула женщина, в луче лунного света мелькнула голая нога, локоть, плечо.

Жар окатил Сигурда, разлился в паху — выскользнувшая из сенных завалов женщина была невероятно соблазнительной. Ее стройное, тонкое, с высокой грудью и круглыми бедрами тело казалось юным, почти девичьим. Распущенные волосы доставали до ягодиц, покрывали их шелковой завесой. Теперь Сигурд верил словам рыжего слуги — обнаженная женщина никак не могла быть Гюдой, у которой волосы были намного короче. Но и Айшей она не могла быть — ее они оставили на драккаре. Разве что ведьма умела летать.

Продолжая хихикать, женщина повернулась, протянула руку, помогая выбраться из сена кому-то еще. Наклонясь вперед, она что-то горячо зашептала, потом вытянула руки, обвила ими шею вылезшего из снопа мужчины. Не обращая внимания на ее ласки, тот подтягивал штаны, пытался завязать узел на поясе. Она ластилась к нему, мешала.

— Пошла прочь!

Не ожидая толчка, женщина упала на землю, ее лицо высветило голубым лунным сиянием.

— Ингия? — узнал Сигурд.

Сухая ладонь старика зажала рот бонда. Другой рукой, неожиданно сильной, Кьятви сбросил Сигурда на землю:

— Тихо!

Упав, Сигурд угодил локтем в теплую липкую лужу. Перед ним промелькнула скамья, свесившийся с нее рукав полушубка, а под ним…

Круглое, плоское, как у дохлой камбалы, лицо толстенького привратника взирало на Сигурда широко открытыми мертвыми глазами. Рот был искривлен в невысказанной боли, горло рассекала длинная глубокая рана. Бедный служка был таким маленьким, что скамья скрывала его от чужих взглядов, поэтому Сигурд и не заметил его раньше.

— Приведи ту, вторую, — негромко приказал Ингии мужчина.

— Зачем? — Ингия подползла к нему, обняла руками его колени, запрокинула голову, словно ожидая поцелуя. — Я так долго ждала тебя! Вы послали к нам Стига, и я предала своего Бога. Я помогла Стигу, дала ему самую быструю лошадь, чтоб он быстрее привел тебя ко мне. Не моя вина, что по пути он не справился с простыми крестьянами и погиб. Но ты здесь, ты вернулся ко мне через столько лет. Помни, я помогла вам!

— Ты?! Да при чем тут ты, дура! — Мужчина склонился, накрутил волосы Ингии на кулак, оторвал ее от своих колен. — Приведи мне ту, другую женщину. Слышишь?

— Но зачем? Она плохая, некрасивая, — заныла Ингия. — Зачем она тебе?

— Я сказал, при…

Он осекся. В темном проеме монастырской двери появился худой высокий воин с факелом в руке. Отблески пламени прыгали по его обнаженной груди, высвечивали узор на плече — змея обвивала когти какой-то птицы с распластанными крыльями и острым изогнутым клювом. Воин вытянул руку с факелом перед собой, шагнул на двор. Ингия тонко пискнула и метнулась к своей пристройке. Скрывая ее, дверь глухо хлопнула, закачалась на старых петлях.

Кьятви отвел руку от лица бонда, прошелестел:

— Так вот кто к нам заявился…

— Кто? — не выдержал Сигурд.

Он уже понял, что варги заняли монастырь, даже догадывался как. "Она родом из варгов", — рассказывал про Ингию рыжий служка. Кровь оказалась сильнее Бога — сначала Ингия соблазнила привратника и отдала наворопнику [53] варгов Ветра, а потом, поняв, что сородичи уже близко, убила соблазненного парня и открыла ворота. Монахи не стали сражаться с находниками — ведь их Бог учил смирению, а не войне. Если варги не убили их, то, должно быть, теперь они, как и ранее, сидели в кельях и молились своему Богу.

Воин с факелом подошел к растерянно переминающемуся любовнику Ингии, осветил его лицо.

— Я приказал тебе охранять ворота.

Тот потупился, тихо произнес:

— Кто придет сюда ночью?

— Мы же пришли, — спокойно возразил его собеседник.

— Но Ингия раньше была моей женщиной. Очень давно. Она помогла нам, открыла ворота монастыря. Она хотела меня, как раньше. Пойми, Коракша…

— Ты шел сюда за ней?

— Нет, — голос незадачливого сторожа окреп. — Но я не давал обета избегать женщин, как монахи, живущие здесь.

— В капище на Шверинерзе ты плакал, обнимая труп своего брата. Ты хотел только одного — найти убийц и забрать у них его чистую душу. А теперь тебе нужны женщины? — Коракша укоризненно покачал головой, замолчал.

— Я не забыл брата! — выкрикнул его собеседник.

Коракша отвел в сторону факел, сгреб бедолагу за грудки. Они были почти одного роста, но, несмотря на худобу и возраст, Коракша выглядел сильнее.

— Это хорошо, Посвет, — прошипел он. — Утром мы двинемся на город. Мои слуги призовут твоего брата из мира тьмы, и он плечом к плечу встанет с тобой в битве. Ты должен быть сильным, чтоб помочь ему, а женщины отбирают у мужчин воинскую силу. Или ты хочешь подвести брата и вновь оставить его один на один с врагами?

Улыбка сползла с лица Посвета, губы скривились.

— Я буду готов.

Коракша оттолкнул его, вытер ладонь о покрывающую плечи шкуру.

— Вымойся. На тебе остался ее запах.

— Я буду готов, — повторил Посвет.

Коракша фыркнул, пошел к черной пасти монастырских дверей. Незадачливый любовник Ингии немного постоял, затем заторопился к бадье с водой, стянул с себя рубаху, спустил штаны, принялся пригоршнями плескать воду на голое тело. Даже издали Сигурд хорошо видел бугры мышц на его спине и изогнутый шрам под правой лопаткой.

Кьятви зашевелился. Медвежья шкура сползла с его плеч на землю, прикрыла застывшую лужу крови под ладонью Сигурда.

— Ты куда? — едва слышно прошептал бонд.

— Тшш. — Старик выудил из-за пояса широкий боевой нож, зажал его в зубах, встал на четвереньки.

Решение пришло само, без всякого усилия. Сигурд просто протянул руку и вынул нож изо рта старика, потом бережно отстранил Кьятви, примерился.

От скамьи до бадьи с водой было шагов десять, не более.

Сигурд подобрался, приготовился.

Посвет нагнулся над бадьей, опустил в ее башку.

— Давай! — острый кулачок Кьятви толкнул бонда меж лопаток. Сигурд метнулся к белой в ночном свете спине варга.

Десять шагов показались ему одним. Замахиваясь, бонд увидел две родинки под шрамом на спине Посвета и волоски на его шее. Нож вошел точно меж родинок. Сигурд не ожидал, что он пойдет так тяжело, поэтому налег на оружие всем телом, прижал всхлипнувшего варга к бадье. Словно во сне он заметил сухую стариковскую руку, выныривающую из-за его плеча. В руке блестел еще один нож — поуже, с тонким лезвием.

— Вот дурак! Горло… Горло режь, — прошипел Кьятви. Ловко заведя нож сзади под подбородок Посвета, он рванул оружие на себя и в сторону. Посвет захрипел, забулькал, задергался.

Кьятви вытер нож о край его рубахи, поглядел на агонизирующего врага, потом на Сигурда, привалившегося к варгу животом, посоветовал:

— Да отпусти ты его — не убежит.

Сигурд отступил. Продолжая биться в агонии, Посвет сполз по краю бадьи к его ногам. На его шее зиял огромный кровавый разрез, плескал брызгами на покрытую редкими кучерявыми волосами грудь. Борода и рот тоже были в крови. Бонд отвернулся.

— В другой раз глотку режь, иначе всех на ноги поднимет, — безмятежно взирая на умирающего варга, Кьятви сунул нож за пояс, огляделся. — О княжне забудь. Беги на пристань, скажи нашим, что варги в монастыре. Пусть идут за Бьерном.

— А ты? — растерянно выдохнул Сигурд.

Кьятви улыбнулся:

— Я тут подожду. — Протянул руку, требовательно раскрыл ладонь. — А нож верни. Без него тебе и бежать будет легче.

Сигурда перехватили сразу за воротами. Два рослых воина в кольчугах и островерхих шапках, отороченных мехом, столкнулись с бондом грудь в грудь, едва он вышел на тропу, ведущую с холма в город. Сперва Сигурд не понял, кто они и зачем пришли в монастырь в столь поздний и опасный час. Затем, признав стражей Бернхара, прижал палец к губам, выразительно оглянулся на темные стены монастыря и заторопился с объяснениями:

— Тише! Там варги… Варги в монастыре!

Один из стражей, бородатый, крепкий, с большими руками и круглым лицом, схватил бонда за плечо:

— Откуда знаешь?

— Я был там, внутри…

Воины переглянулись. Бородатый кивнул своему молодому, еще безусому дружку. Тот обошел Сигурда, встал со спины.

— Много их? — поинтересовался бородатый.

— Не знаю. Я видел двоих. Одного Кьятви убил, а другой, главный, ушел в дом.

— Кьятви?..

— Это урман из хирда Бьерна. Монахи выхаживали его.

Бородатый недовольно отмахнулся:

— Я знаю, кто он! Я спрашиваю — куда он делся?

— Там, — Сигурд указал на ворота. — Он остался там.

— Хорошо.

Бородатый мотнул головой, обращаясь к своему приятелю. Сигурд не успел обернуться, чтобы посмотреть, о чем безмолвно договариваются саксы — бородатый прыгнул на него, обхватил, как дровосек колоду. Сзади через голову бонда перелетела веревочная петля, оцарапала подбородок, оплела шею, стиснула горло. Дышать стало нечем, голова закружилась. Сигурд захрипел, попытался вырваться, но бородач усмехнулся, обдавая запахом рыбы.

— Куда?! Слаб ты с воинами тягаться. — Презрительно сплюнул. — Бонд!

За спиной Сигурда, затягивая узел, завозился его молодой дружок, громко, ничуть не таясь, поинтересовался:

— Может, прибить его? Чего зазря валандаться?

— Зачем? — Бородатый пощупал петлю на шее Сигурда, попытался просунуть под нее палец. Тот влезал, полностью перекрывая бонду дыхание. Бородатый довольно причмокнул, вытащил палец, похвалил напарника: — Хорошо затянул.

— Как ты учил, — откликнулся тот. — И куда его теперь?

— Как куда? В монастырь. Пусть варги сами разбираются, что с ним делать. И с этим Кьятви.

Молодой дернул веревку на себя. Захрипев, Сигурд рухнул на колени. Бородач пнул его под ребра, заставил подняться:

— Не дури, бонд. Топай!

Младший страж дернул петлю еще раз, и Сигурд покорно поплелся за ним к воротам, из которых только что выбрался. В боку, куда пришелся удар сапога, при каждом движении что-то щелкало, отзывалось болью в груди, отдавало в спину. Веревочный обруч натирал кожу на шее. От бессилья и обиды бонду хотелось плакать. Сигурд не раз встречался с предательством, в торговые дни в Каупанге заезжие купцы то и дело норовили надуть друг друга или хозяев. Дружба или благодарность в это время становились просто словами, голыми и одинокими, как клик цапли в болоте. Но столь откровенно Сигурда не предавали ни разу.

Кьтяви не стал запирать за ним ворота, лишь прикрыл створки. Бородач толкнул одну, протиснулся в узкую щель. За ним молодой воин впихнул на монастырский двор Сигурда. Тычком кулака в поясницу он бросил бонда на землю, наступил на край веревки, придавливая шею пленника к земле.

— Хорошо, — одобрил его действия бородач. Огляделся, присел на корточки перед Сигурдом. Бонд хотел плюнуть в наглые заплывшие жиром глазки, но мог видеть лишь обтянутые шерстяными штанами колени да сапоги из мятой кожи.

— Ну и где твой Кьятви? — спросил бородач.

Бонд фыркнул. Он почему-то совсем не боялся — обида и злость были столь велики, что попросту вытеснили все остальное.

Бородач звучно вздохнул, замахнулся. Его огромная пятерня легла на щеку Сигурда, вдавила бонда лицом в грязь. Задыхаясь от боли и пыли, бонд принялся извиваться, как червяк. Злость стала сильнее, а страх просочился сквозь ненависть, потек в душу, громадными каплями размывая обиду.

— Не найдем его — отдадим варгам тебя! — Ладонь бородача соскользнула со щеки бонда. Сигурд оторвал лицо от земли, закашлялся.

— Эй, — окликнул бородача молодой воин. — Гляди, вон от бочонка идет след.

Сигурд уже давно увидел этот след и прекрасно понимал, куда делся старый урманин. Он оттаскивал тело в укромный уголок, чтоб случайно вышедший по нужде варг не поднял шум при виде мертвяка. Наверное, Кьятви надеялся, что люди Бьерна придут и помогут ему. Надеялся на Сигурда.

Бородач прошелся до бадейки, где ранее лежал убитый варг, согнулся, рассматривая след, приказал молодому:

— Стой тут. Если что — зови. — Затем мельком взглянул на пленника. — Этому землерою пикнуть не давай, чтоб не упредил своего дружка. Тот, дурак, думает, что спрятался до подмоги. Пусть думает…

— Сделаю, — пообещал молодой, пнул носком сапога плечо бонда. — Слышал, урод? Пикнешь — задавлю.

Сигурд попытался закричать, но звук застрял где-то между ноющими от удара ребрами и веревочной петлей на горле. Вместо крика из груди вырвался лишь вялый всхлип.

Бородач поправил вылезший из-под короткой кольчуги пояс, огладил бороду, бодро зашагал к дверям монастыря, исчез в черном провале.

Сигурд замер, надеясь на чудо. Он ждал звона мечей, предсмертного крика, но, казалось, тишина никогда не кончится.

Охраннику Сигурда надоело стоять столбом, он уселся на спину бонда, намотал конец веревки на руку, подергал, проверяя натяжение.

— Что, бонд, не предполагал такого, да? — Стражник не ждал ответа, говорил сам с собой, упиваясь собственной значимостью и силой. — Все вы, северные воры, одинаковы — сила есть, а ума и не надо. Ваши ярлы да конунги нынче пируют с нашим графом, уговариваются, как будут вести бой с варгами, а того не знают, что Бернхар сам позвал варгов. Как услышал, что вы разорили их крепость на острове, так и отослал к ним гонца. А ваш рыжий вожак поверил, будто тот за грамотой от короля поехал. Ха!.. Ты там не помер еще?

Молодой страж поелозил тощим задом, устраиваясь поудобнее на спине Сигурда, пихнул его кулаком между лопаток. От боли Сигурд застонал.

— Не помер, — довольно заметил стражник. — Бернхар варгов еще день тому назад ждал. Рыжему вашему мозги заливал, будто надо уговор подписать да все такое. А плевать он хотел на уговоры! Нам урмане тут не нужны, от вас одно разорение, хуже чумы. Варги — иное дело, они с нами по соседству миром уже который десяток лет живут. Мы их не трогаем, и они нас не трогают. Правда, Ансгарий о чем-то стал догадываться, приходил недавно к Бернхару, говорил, что нельзя гостей, вас то есть, лишать обещанного крова. Говорил, что будет за то всем нам Божья кара. Только Бернхару монахи не указ. Бог потом всех рассудит.

В глубине провала монастырских дверей забряцало железо, по двору заплясали неяркие всполохи. Первым наружу вышел уже знакомый Сигурду Коракша, за ним — два варга в перетянутых поясами коротких шкурах и с факелами в руках. Последним из монастыря выскользнул бородатый воин Бернхара.

Коракша неторопливо прошагал к бадье, от которой за пристройки тянулся темный след, провел рукой по ее краю. Затем поднес ладонь к носу, понюхал. Сев на корточки, осмотрел оставленный мертвяком след, взглянул на своих спутников:

— Найти его!

Как хорошо обученные пастушьи псы, те безмолвно скрылись в мешанине построек. Прежде чем уйти, воткнули факелы в землю подле бадьи. Коракша не спеша направился к пленнику. Снизу он казался Сигурду невероятно громоздким, его необъятная тень закрывала небо. Сапоги варга замерли перед самым носом бонда — он даже умудрился разглядеть трещины на коже, там, где пятка сшивалась с носком.

— Поднимите его, — негромко приказал Коракша воинам Бернхара.

Веревка натянулась, но шея Сигурда уже не ощущала боли — горло одеревенело. Очутившись на ногах перед варгом, Сигурд уставился на знак змеи на его плече и подумал, что, наверное, даже хорошо, что на него надели петлю, — теперь он не скажет ничего лишнего. Он вообще ничего не сможет им сказать…

— Он бонд. — Бородач влез меж Сигурдом и Коракшей. — Он не воин. Вряд ли он мог убить твоего человека.

— Я вижу, — оборвал его Коракша. Заметил следы крови на щеках бонда, криво улыбнулся. — Но он пытался. За это я отправлю его в деревню духов… Потом, когда все закончится…

В темноте пристроек что-то зашуршало, зашевелилось. Один из посланных за Кьятви варгов вышел, держась за руку. Из-под его пальцев толчками плескала кровь, порванные на колене штаны обнажали длинную ссадину, светлые волосы прилипли ко лбу. Второй варг шел за ним следом, с мечом в руке. Другой рукой он тянул за собой нечто, похожее на тряпичный куль. С одной стороны куля вылезала из тряпичного месива и бессильно волочилась по земле человеческая голова.

— Кьятви… — хотел сказать Сигурд, но не смог.

Варги подошли. Один швырнул тело Кьятви под ноги своему хевдингу:

— Мы нашли его.

Раненый присел перед Кьятви, оторвал клок от его рубахи, принялся деловито перетягивать свою разрубленную руку чуть выше раны.

Коракша вгляделся в заплывшее кровью лицо урманина, нахмурился:

— Он стар.

— Он — воин, — возразил тот, который приволок старика.

Кьятви застонал, зашевелился. Притащивший его варг ринулся было к нему, но Коракша поднял руку:

— Подожди.

Старый урманин сел, оперся на руку, поднял к врагам залитое кровью, опухшее лицо. На его шее виднелись порезы, нога была нелепо вывернута, из раны на бедре торчал обломок кости. Ладонью Кьятви коснулся глаз, провел по ним, будто собирался снять незримую пелену. На Сигурда взглянул блеклый затекший глаз. Блеснул живой каплей, устремился на Коракшу.

— Ааа, — хрипло прошелестел старик. — Выходит, это ты послал своих псов…

— Я знаю тебя? — удивился Коракша.

Урман попробовал засмеяться. Затрясся, выплевывая кашель со сгустками крови.

— Змея… — Его дрожащий палец указал на клеймо на плече варга. — Птица… Ты — старший средь друидов… Я долго жил, варг, и мне не надо знать твое имя, чтоб знать твою власть…

Коракша покосился на свое плечо, кивнул:

— Верно. Это ты убил моего воина'?

— Ну не бонд же, — откликнулся Кьятви. Вновь протер правый глаз, левый безнадежно затерялся в наплывшей на лицо огромной опухоли. Внимательно поглядел на бородача, поинтересовался.

— Это Бернхар позвал вас?

— Ты умен. Ты смел. Но ты умрешь.

— Меня трудно напугать смертью, варг. Я же сказал, что Один уже даровал мне слишком долгую жизнь. — Кьятви оторвал вторую руку от земли, принялся потирать бок, рядом с поясом. Должно быть, там была еще одна рана.

Коракша отодвинул в сторону Сигурда, выудил из складок своих широких штанин длинный нож, слегка изогнутый, с ребристым лезвием у рукояти и змеиным извивом острия. Похожие ножи в Каупанг на продажу привозили люди с острова Рэ. Они уверяли, будто такими ножами их жрецы отбирают у людей жизнь, а души отправляют Свентовиту. Только этот нож был длиннее, и рукоять его показалась Сигурду более широкой и тяжелой.

— Друиды ценят сильные души. Твою я заберу себе, — подступая к Кьятви, сказал Коракша.

Ладонь старика быстрее заползала по боку.

— Вряд ли…

Его пальцы на миг застыли, отыскав нечто под одеждой, затем блеснуло лезвие тонкого кинжала. Рука старика взметнулась в воздух, серебристая птица промелькнула мимо лица Сигурда, тонко свистнула, и тут же за его спиной то ли всхлипнул, то ли вскрикнул юный страж. Веревка на горле бонда задергалась и ослабла. Чужие пальцы сдавили его плечо, заскользили вниз по спине, сминая складки рубахи.

— Сынок! — взвыл бородач. Метнулся было к падающему сторожу Сигурда, но, передумал и одним прыжком налетел на Кьятви. Варги не успели удержать его — меч бородача вырвался из ножен, рубанул воздух.

— Сдохни, тварь!

Лезвие сыто хлюпнуло, разрубая человеческую плоть.

— К тебе, Один… иду… — Разрубленное почти пополам тело старика шлепнулось на землю. Бородач, выронив оружие, упал над поверженным врагом на колени, завыл. Затем на четвереньках пополз к неподвижно лежащему под ногами Сигурда сыну. Подполз, подхватил на колени его голову, принялся раскачиваться, бормоча и завывая что-то невнятное. Один из варгов поднял с земли нож старика, помахал, проверяя на легкость, сунул себе за пояс.

Коракша подступил к бородачу сзади, дотронулся до плеча. Сигурд оказался совсем рядом с ним. По спине бонда поползли мурашки, — от друида тянуло холодом, будто из лаза в погребную яму.

— Ты зря убил его, — равнодушно сказал бородачу Коракша.

Глаза бородатого воина были безумными, вряд ли он понимал, что говорит ему варг. Большие ладони все еще удерживали на коленях голову мертвого сына.

— Сапсан [54] не возвращается домой без добычи. — Изогнутый нож Коракши прочертил ровную линию перед глазами бородача. Невольно тот проследил за движением лезвия, затем вновь тупо уставился на варга. "У оружия есть имя. Непонятное имя…" — проскользнуло в голове Сигурда.

— Ты заменишь добычу Сапсана. — Нож опустился на горло бородача, плавно прошел изогнутым острием от уха до уха. Беспомощно взирая на Коракшу, бородач рухнул вниз лицом, прямо на мертвое тело своего сына. Коракша вытер нож о штанину, убрал его. Закрыл глаза, словно принюхиваясь или прислушиваясь к чему-то.

— Уберите со двора падаль. Бонда заприте с монахами, — по-прежнему на открывая глаз, произнес он. — Я чую запах удачи. Завтра утром мы спасем души тех, кто умер в капище Шверина. Одну мы уже вернули…

Монахи были заперты в подвале, рядом с бочонками, пропахшими квашеной капустой и плесенью. Подвал оказался тесным, монахи сидели гурьбой, плотно прижимаясь друг к другу плечами. Голова Ансгария возвышалась над прочими.

Варг, приведший Сигурда, втолкнул его внутрь. Захлопнул дверь, не дожидаясь, пока бонд скатится по склизким ступеням. Наступила темнота, наполненная шорохом одежд, тяжелым дыханием и молитвенными шепотками. Ансгарий первым негромко произносил слова молитвы, нестройный хор голосов вторил ему, провозглашая в конце одно и то же слово:

— Аминь…

Ощупывая пол вокруг себя, Сигурд поднялся на колени, потер ушибленный локоть, покрутил головой, надеясь разобраться кто где. Затем вытянул вперед руку, коснулся чего-то мягкого и теплого. Прошептал:

— Ты кто?

— Брат Матфей, — откликнулся невидимка. — Убери пальцы от моего глаза.

Сигурд послушался. Перевернулся, сел на задницу, обхватил руками согнутые колени. Он ничего не мог поделать, оставалось лишь сидеть и ждать. Вспомнился Кьятви, его сморщенное лицо, блеклые по-стариковски глаза. Кьятви был стар, но разве кто-нибудь осмеливался назвать его стариком? Он был воином и умер как воин — с оружием в руках. Должно быть, теперь он шел по сияющему Бельверсту к жилищу Асов[55], и Хеймдалль отворял пред ним золотые ворота… А Сигурд был бондом и оставался им. Иначе не торчал бы в подвале вместе с покорными, как козы, монахами, ожидая своей участи…

— Бонд!

За собственными мыслями Сигурд не услышал оклика. Монахи попрежнему что-то бормотали, но Ансгарий уже не заводил первые слова. Его заменил Симон — бонд узнал знакомое бормотание.

— Бонд! — снова позвал голос в темноте.

Сигурд пошевелился, откликнулся:

— Я здесь.

Темнота задвигалась, закачалась тенями. Одна из теней приблизилась к бонду, склонилась. Белое пятно лица подплыло совсем близко.

— Ансгарий? — узнал Сигурд.

Настоятель подобрал полы длинного одеяния, присел подле урмана. От него пахло чем-то дымно-мятным. Монахи называли этот запах запахом ладана…

— Тебе нужно вернуться на пристань, — сказал Ансгарий. Предупреждая вопросы Сигурда, положил ладонь ему на колено. — Не говори — слушай. Хорошо?

— Хорошо, — глупо повторил Сигурд.

— Скоро варги успокоятся. Тогда мы уйдем из монастыря… Мы уйдем достаточно далеко, за городской вал, и тебе придется очень быстро бежать, чтоб успеть вернуться к началу боя. Когда ты увидишь своего хевдинга, ты скажешь ему, что Бернхар не выступит и не ударит в тыл варгам. Ты скажешь, что граф нарушил клятву гостеприимства, нарушил законы людские и божеские. Ты скажешь, что подмоги не будет, скажешь, что Господь не оставит мудрых, бегущих от зла, и что вам надо уходить…

— Но Рагнар…

— Рагнар еще не знает о предательстве. Он будет сдерживать напор варгов и ждать, когда из крепости на помощь ему выйдут люди Бернхара. Так было уговорено после схода на площади. Но Бернхар послал человека к варгам и пообещал, что не станет вмешиваться, если они не начнут разорять город. Когда Рагнар узнает, что остался один, он уйдет, и будет спасено много невинных жизней. Ты скажешь ему…

— Рагнар не уйдет, — забыв об обещании не перебивать, вновь возразил Сигурд. — Он нападет на предателя.

— Нет, не нападет. Я слышал, будто он подписал грамоту, в которой давал слово не нападать на крепость, если только люди из крепости не нападут на его людей первыми. Люди графа не выйдут из крепости, не нападут на Рагнара и тем самым не нарушат договор. Если же сам Рагнар нарушит его — во всех северных странах, где есть христиане, он станет ниддингом. Эрул вспыльчив, но умен, он не сделает подобной ошибки.

Бонд закусил губу. Все вставало на свои местах настойчивость графа в подписании договора, и его, Сигурда, в том участие… Бернхар обманул всех, даже Красного конунга. Если б тогда Сигурд мог знать…

— Все равно Рагнар не побежит от варгов, — успокаивая самого себя, сказал он. — Конунг эрулов слишком горд, чтоб бежать от равного войска.

Бонд не лгал, называя войско варгов равным армии Рагнара. Пока его тащили через главную залу монастыря, он видел варгов, расположившихся на ночлег прямо на полу залы. Их было совсем немного, навскидку — около двух-трех сотен. Спали вповалку, накрывшись длинными плащами из шкур, положив друг на друга головы и обнимая свое оружие. Возможно, еще человек сто прятались в кельях или в пристройках, но все равно их было немногим больше, чем эрулов и урман.

— Ты плохо знаешь друидов, — вздохнул Ансгарий. — Они — дети ада. Варги призывают их, когда хотят справить обряд на человеческой крови. У каждого из них есть при себе обрядовый кинжал, забирающий души убитых. Эти души вселяются в тела друидов и живут там, давая им сатанинскую силу. Я слышал, что многие из друидов берут себе не только душу, но и жизнь убиенных врагов, и тогда у них становится много жизней и их почти невозможно убить. Коракшу убивали уже трижды. В последний раз Бернхар казнил его на городской площади шесть лет назад. Его повесили, и он болтался на виселице до полуночи. В полночь его тело исчезло вместе с петлей, а спустя год он пришел в Гаммабург со своими людьми и с петлей на шее. Он смеялся и называл Бернхара глупцом. После его ухода от неизвестной болезни умерло много людей. Аббат Эбо Реймсский, и Гетти из Трира, и Дрого — епископ Меца [56] пришли сюда и поняли, что эта земля не освящена, поэтому Господь не видит страданий живущих на ней. Тогда Людовик, с их согласия, повелел утвердить Гаммабургскую кафедру, епископ Дрого провел мою хитротонию [57], а я решил воздвигнуть большую церковь в городе и монастырь близ города во славу Господа нашего Иисуса, чтоб освятить проклятое место. С тех пор как была построена церковь и заложен первый камень монастыря, варги не появлялись на земле Гаммабурга. Но теперь они здесь, в святых стенах…

История про повешенного Коракшу напоминала детскую страшилку, строительство монастыря Сигурда тоже не волновало, зато история о похищенных друидами душах заинтересовала.

— Они сказали, что должны вернуть души родичей, которых мы убили на Шверинерзе, — вспомнил он.

— Варги верят, что если кто-то был убит в капище Свентовита или в кругу возле капища, то его душа непременно переходит к его убийце. Тот будет пользоваться ею и заставлять ее делать черные дела, оставляя собственную душу чистой. Чтоб вернуть душу убитого в капище человека, надо найти убийцу и предать его смерти. Тогда пойманная им чужая душа вновь станет свободной. Так проповедуют их друиды…

Сигурд кивнул. Стали понятны странные речи Коракши и его желание зарезать Кьятви. Гдето внутри обидой дрогнуло осознание собственной никчемности — Коракша пожелал забрать душу Кьятви, но у него даже мысли не мелькнуло позариться на душу Сигурда…

— Ничего… Я еще им покажу… — прошептал бонд. Представил, как он добирается до кораблей, как рассказывает Бьерну и Рагнару о предательстве Бернхара, как тихо, почти бесшумно, драккары снимаются с якоря и тают в речной рассветной дымке. Перед глазами встало растерянное лицо Коракши, приведшего свое войско на опустевшую пристань…

Кто-то из монахов зашевелился, ненароком зацепил невидимый в темноте бочонок. Тот упал, загрохотал по полу железным ободом. Действительность рухнула на Сигурда удушливым запахом квашеной капусты и молитвенными причитаниями монахов. Справа в плечо упирался каменный выступ стены — сырой и холодный. Холод проникал сквозь тонкую ткань рубахи, щекотал кожу.

— Пора, — сказал Ансгарий и повысил голос — Господь да откроет нам путь!

В животе у бонда зеплескался комок истеричного смеха, пополз вверх — в грудь, ближе к горлу, губы расползлись в бестолковой улыбке. Бонд узнал у настоятеля все — и про предателя Бернхара, и про обычаи варгов, даже нарисовал себе план, как обвести варгов вокруг пальца… Он забыл спросить лишь об одном — как монахи собираются выйти из наглухо запертого подвала. Оказалось — путь им должен был открыть их Бог! Сигурд слышал о всяких чудесах, сам многое повидал. На рынки Каупанга привозили и синих людей, чья кожа не оттиралась ничем, даже песком, и диковинных птиц с огромными яркими перьями на пышных хвостах, и чаши, сделанные из прозрачного, чистого, как родниковая вода, камня, который звенел и рассыпался при ударе на множество мелких, похожих на капли, осколков. Сигурд многое видел и слышал, он верил в могущество богов, создавших удивительные вещи, но ни один бог не имел силы раздвигать камни темницы.

— Да благословит и направит наши стопы Сын Божий, — продолжал Ансгарий.

Сигурд захихикал, зажимая рот ладонью: "Я-то размечтался, поверил… Дурак!" Он не хотел смеяться, на глаза наворачивались слезы, но смех лез наружу, раздирая его рот, выплескивая накопивший за день страх. Лишь теперь Сигурд осознал, что постоянно боялся. Боялся там, во дворе, когда понял, что попал в руки врагов, боялся, когда умирал Кьятви, боялся, пока шел через наполненную спящими телами залу… Даже тут, в темной сырости подвала, он все еще боялся…

— Да не усомнится душа моя, — услышал он голос настоятеля. — Не по своей воле, братья, покидаем святое место, оставляя его язычникам…

Он протянул руку над Сигурдом, коснулся стены:

— Господи Иисусе Христе, Сын Божий, дай мне веру праведную…

Край его широкого рукава зацепил макушку бонда, легко погладил волосы. Сигурд запрокинул лицо, надеясь различить в темноте лик настоятеля, и замер с открытым ртом. Звуки застряли в горле — там, где рука монаха касалась кладки, камни, скрежеща и потрескивая, расползались в стороны, открывая узкую черную дыру.

— Великий Один! — Суетливо перебирая руками и ногами по полу, Сигруд пополз прочь от ожившей стены. Истерика прекратилась, словно ее и не было. Из дыры потянуло холодом, плесенью и затхлой водой.

— С Богом, братья, — произнес Ансгарий. Переступил через упершегося спиной в его колени бонда, подобрав полы одеяния, завязал подол вокруг пояса, встал на четвереньки, полез в дыру.

— С Богом. — Через бонда перешагнул еще один монах, судя по всему, тот самый Матфей, на которого Сигурд налетел при входе.

— С Богом…

— С Богом…

— С Богом… — Один за другим монахи опускались на колени и исчезали в провале стены.

Бонда колотила дрожь. Он хотел выйти, хотел вновь очутиться на свободе, но тело отказывалось вползать в ожившее нутро камня.

Живые камни бывали и в Норвегии, во всяком случае, так говорили люди. Внутри живых камней строили свои жилища тролли, внутри камня был великий путь в страну инеистых великанов и Асов и там же лежал путь в сказочную землю Танаксвиль, где жили ваны. Из живого камня была вылеплена Аудумла, и из камня же она вылизала все прочее на земле. Но любой смертный, вошедший в камень, более никогда не возвращался, как конунг Торгсиль из Эгила или конунг Ану из Халдира…[58]

— Иди, бонд. — Чьи-то руки подтолкнули Сигурда к стене.

Сигурд уперся, замотал головой:

— Нет!

Погреб покинули почти все — остался лишь он да еще один монах, теперь возвышающийся над ним тяжелой темной тенью.

— Иди, — повторил монах, присел рядом с Сигурдом на корточки, приблизил лицо. Его губы казались черными, шевелились, извиваясь на белом лице короткими толстыми червями: — Не надо бояться. Господь с нами.

— Нет. — От страха Сигурд едва дышал. — Вам открыл путь ваш Бог, он проведет вас сквозь камень. Но меня — нет… Камень поглотит меня.

— Камень? — переспросил монах, положил ладонь на плечо Сигурда. — Но там — не камень, бонд. Там, за стеной — подземный ход. Мы выкопали его своими руками, по руслу высохшей подземной реки.

Он вновь подтолкнул Сигурда к провалу. Бонд упрямо вывернулся:

— Ты лжешь! Я видел, как строят подземный ход, и видел, как трое мужчин скатывают камни, закрывающие вход в него. А здесь камень расступился от слабого прикосновения!

— Рычаг, — сказал монах.

— Что? — Короткий ответ заставил Сигурда сжаться. Монах собирался исчезнуть вслед за другими, оставив его здесь в одиночестве ждать милости или кары варгов…

— Рычаг, — пояснил монах. — Нажимаешь на него, и камни в кладке расходятся. Они сложены особым образом, поэтому почти не шумят при движении. Так строили еще древние иудеи. Так что тебе нечего пугаться, бонд.

— Но вы призываете на помощь своего Бога, когда входите туда, — возразил Сигурд. Объяснения подействовали — охватившая его дрожь стала утихать. Умом человека, долго прожившего на земле и знающего множество ее секретов, Сигурд понимал, что все рассказанное монахом возможно, но веры не было.

— Мы произносим имя Господа в начале любого дела, — успокоил его монах. — Если ты все еще боишься, то тоже можешь обратиться к нему. Господь никому не отказывает в своей благодати.

Сигурд перевернулся, встал на четвереньки, как раненая собака, и поковылял к провалу в стене. У самой дыры остановился, вслушиваясь в шорохи и кряхтение где-то в глубине лаза.

— Вдохни поглубже, бонд, — услышал он за спиной наставления монаха. — Когда я закрою стену, дышать станет труднее. Тебе придется ползти не торопясь и думать о чем-нибудь хорошем.

— О вашем Боге? — принюхиваясь к истекающим из провала болотным запахам пробормотал Сигурд.

Монах почему-то обиделся.

— Не следует смеяться над чужой верой, — буркнул он. — В трудное время мы думаем о Боге, но ты можешь думать о чем угодно.

— О чем угодно… — повторил Сигурд. Закрыл глаза, на ощупь передвинулся ближе к дыре, ощутил под ладонями скользкую поверхность круглого булыжника. Вспомнил дом, тихую улыбку златовласой Гунны, заносчивый голос Снефрид, умный взгляд Юхти, облака, плывущие высоко над Каупангом, и волны, лижущие камни у берега…

— С Богом, — беззвучно шевельнул губами Сигурд и решительно пополз вперед.

Внутри было темно и душно. Давящая темнота облепила бонда со всех сторон, земля словно окутала его тело коконом. Поясницу ломило от желания выпрямиться, в груди от нехватки воздуха щемило. Однако стоило расправить плечи, как они упирались в земляную преграду, а глубокий вдох высасывал остатки жизни. Руки отекли и болели в локтях, истертые о камень колени сочились кровью.

Сигурд старался не думать о том, что будет, если выход из лаза завалило или если монах все же соврал и лаз — вовсе не лаз, а живое нутро камня. Он напряженно всматривался в темноту перед собой, но видел только слабые белесые пятна чьих-то пяток, то исчезающих, то вновь появляющихся перед самым его носом. Несколько раз подземный лаз поднимался выше, хотя теперь Сигурд не мог точно сказать, где верх, а где низ. Ему казалось, что лаз поднимался, поскольку становилось суше и на голову сыпалась сухая земляная пыль. Он быстрее перебирал руками и ногами, забывая про боль в локтях и ободранные колени, но лаз вновь уходил вниз, под ладонями начинала жалобно чавкать влага, а из стен сочился запах грибной плесени. В такие мгновения страх нарастал, душил, сдавливал грудь. Иногда Сигурду хотелось лечь, сжаться с комок и лежать, тихонько скуля, как глупый потерявшийся щенок. А иногда, наоборот, возникало желание закричать и рвануться вперед, к свету и воздуху, сметая всех на своем пути.

— Боги, боги… — совершенно не понимая, что и зачем бормочет, шептал Сигруд. — Великий Один… Фрея, владычица земли… Помогите…

Боги не помогали, зато помогали мысли о Каупанге. Лишь здесь, под землей, в темноте и смятении, бонд понял, что лучшим в его жизни был этот неказистый кусок земли с ухоженными домиками, работящими, пропахшими навозом и сеном людьми, с отарами овец на зелени лугов и снежными колпаками на старых елях. Никакие воинские доблести, никакие геройские подвиги не могли заменить Сигурду Каупанга. "Шаг вперед сделает тебя искателем счастья, а шаг назад — счастливым", — стоя на берегу перед готовыми к отплытию кораблями сказала ему в Каупанге маленькая ведьма. Теперь Сигурд понимал, что она имела в виду. Слишком поздно понимал…

Досадуя, он потянулся рукой к пояснице, потер затекшее место. Локоть задел потолок, на спину посыпались сухие комья земли. Монах сзади что-то недовольно пробурчал. Почудилось, будто откуда-то пахнуло свежестью. Сигурд вытянул шею, сделал глубокий вдох. Голова закружилась, он привалился плечом к стене. Монах подпихнул его в зад, заставил вновь двигаться вперед. Лаз потихоньку сужался, время от времени Сигурд ударялся головой о выступы потолка. Неожиданно стало немного светлее, лаз расширился, резко пошел вниз. Под руками бонд почувствовал скользкую поверхность камня, уперся в нее ладонями, но, не сумев удержаться, поехал куда-то вниз.

— Бо… — пискнул Сигурд и замолчал, очутившись в большой, наполненной серым свечением пещере.

После долгой темноты пещерный сумрак казался ярким, как дневной свет. Удерживаясь одной рукой за стену, Сигурд встал на ноги. Охнув, разогнул спину, завертел головой, отыскивая источник света. Им оказалась дыра в потолке — небольшая и округлая. Из дыры в пещеру свешивались какие-то корни, к ним по стене вели выдолбленные в камне ступени. Поднимались, кругами опоясывая столпившихся внизу людей. Те растерянно озирались, крестились, отряхивали от земляной пыли рваную одежду, разглядывали истертые в кровь колени и локти.

Монах, который шел следом за Сигурдом, выполз из дыры на четвереньках, не поднимаясь, выдохнул:

— Господи, спасибо… — и рухнул лбом в согнутые руки.

К Сигурду подошел Ансгарий. Вид у настоятеля был сердитый.

— Мы выбирались слишком долго. — Его голос гулом заметался по пещере, заполнил ее, отражаясь от стен. Ансгарий вытянул палец, указывая на дыру — Светает. Варги уже идут в реке…

— Они вряд ли выйдут из монастыря до света, — возразил Сигурд.

Он часто слышал рассказы конунгов и ярлов о своих подвигах. Обычно все битвы в этих рассказах начинались или ночью, или на рассвете. Если варги не напали ночью, значит, они должны были дожидаться рассвета.

— Они уже идут, — вымолвил Ансгарий. Взгляд монаха был устремлен куда-то в стену, словно он видел сквозь земляную толщу нечто такое, от чего не мог отвести взор. — Тебе надо спешить…

Он замолчал. Грудь настоятеля тяжело вздымалась под длинной рубахой.

— Я не знаю, где мы… — Сигурд не был уверен, что Ансгарий слышит его, поэтому повторил громче: — Не знаю, куда идти, когда выберусь наружу…

— Иди вверх по реке, — отстраненно отозвался Ансгарий.

— Ты не дашь мне провожатого?

— Нет. Ты — воин, у тебя быстрые ноги. Без провожатого ты доберешься скорее. А мы будем молиться за тебя.

В чем-то настоятель был прав. Только не в том, что Сигурд ощущал себя воином.

— Иди. — Ансгарий махнул рукой двум монахам, стоящим у начала лестницы.

Те расступились, остальные уставились на Сигурда. Множество глаз словно ощупывали бонда, пытаясь рассмотреть, а что же скрыто внутри у этого толстенького, коренастого урманина? Под их взглядами Сигурду стало неуютно. Он сгорбился, шагнул к ступеням. Отвыкшие ходить ноги подвели: левая подкосилась, он пошатнулся, ударился плечом о стену. Стало стыдно. Закусив губу, Сигурд вызывающе вскинул голову, оглядел монахов. Над его неуклюжестью никто не смеялся, даже не улыбался.

— Поначалу не торопись, почувствуй землю, — негромко посоветовал из-за плеча Сигурда тот монах, что уговаривал его войти в лаз. Коснулся локтя бонда, доверчиво сунулся губами к уху, прошептал: — С Богом. Я буду молиться за тебя…

Не оглядываясь, Сигурд доковылял до лестницы, шагнул на первую ступень. Затем на вторую… Третью…

Он старался не смотреть вниз, поднимался по каменным выступам и думал о том, что не имеет права подвести этих странных людей, которые ни на миг не усомнились в его отваге. Никто из них не предположил, что, выбравшись наружу, Сигурд может попросту сбежать. Они верили в него так же нерушимо, как верили ему жители Каупанга — толстый Даг, трусоватый Магнус, резчик Арни и дряхлеющий безумец Хьяти…

Очутившись на последней ступени, Сигурд несколько раз разогнул и согнул руки, покрутил плечами, разминая мышцы, прикинул на глазок расстояние до дыры. Длинные, на вид прочные корни какого-то дерева раскачивались перед лицом, словно приглашая зацепиться за них. Сигурд поймал один, подергал. Вниз посыпались комья земли, древесная труха. Корень легко сорвался, повис в руке дохлой змеей… Кто-то из монахов ахнул, кто-то забормотал молитву.

Сигурд выпустил корень, взмахнул руками, изо всех сил оттолкнулся от ступеньки. Он ни о чем не думал, просто всем своим существом тянулся к светлому пятну над своей головой. Руки сами нашли опору, пальцы сами скрючились орлиными когтями, впиваясь во влажную, податливую мякоть земли. Сигурд навалился грудью на край ямы, заболтал ногами. Выбравшись, откатился в сторону, выдохнул…

Совсем недолго он лежал, глядя в мутное небо, слушая шелест веток над головой и ловя губами тяжелые дождевые капли. Ветер гулял в кроне старой ольхи, что росла прямо на речном откосе, возле лаза, гнул ее ветви, трепал кусты у ее подножия.

— Будет гроза… — прошептал Сигурд.

Звуки собственной речи вывели бонда из оцепенения. Он поднялся, сгибаясь под ударами ветра, подобрался к краю откоса, глянул вниз. Ветер гнал волны навстречу течению, — вода поднялась, грозя залить луга на далеком противоположном берегу.

— Вверх по реке… — сам себе сказал Сигурд, повернулся и побежал.

Он не успел. Не мог успеть — гроза застала его на полпути, обрушившись на спину грохочущими струями. Потом пошел град, такой сильный, что Сигурду пришлось снять рубашку и намотать ее себе на голову, чтоб град не повредил лицо. А когда вдали показался холм и едва различимая в дожде крепость, могучий бог помчался по небу в своей громадной колеснице, меча молнии, такие яркие и страшные, что Сигурд невольно замедлил шаг.

Город принял бонда молчанием. В дождевом сумраке Сигурда окружили мрачные дома, вылупились на него пустыми провалами ворот. Сигурд бежал, оскальзываясь и задыхаясь, путался в узких улицах, хватался руками за мокрые ограды. Пустота, мертвым кольцом сжавшая город, казалась незыблемой, как вечность, из которой нет выхода. В одной из луж Сигурд поскользнулся и упал. Он лежал, сглатывая залившуюся в рот грязь, сипел пересохшим горлом, слушал грозный хохот Тора и понимал, что опоздал.

Опоздал, потому что отсюда, с земли, сквозь щель в ограде, в блеске молнии он увидел пристань и маленькие смешные фигурки людей на ней. Люди бегали, сталкивались друг с другом, махали мечами, вскидывали руки и падали. Некоторые поднимались вновь, а другие оставались лежать, и чужие ноги наступали на них, как на обычные камни. Несколько кораблей горели, вернее, дымились, выплевывая в дождь черные клубы дыма. Огонь лишь изредка появлялся под этими клубами и тут же исчезал, покоряясь водяным струям. Люди бултыхались в воде, рядом с кораблями. В свете молнии их головы казались черными, как и вода вокруг, зато земля и те, что сражались на ней, отливали синевой.

Сигурд встал, обогнул ограду, держась за нее, поглядел на крепость. Черная каменная громада молчаливо взирала на пристань. Ведущая к тяжелым воротам дорога была пуста, а сами ворота, украшенные железными накладками, посверкивали влажными бликами. Громогласный бог вновь метнул огненную стрелу, красно-синяя вспышка озарила высокую башню, блеснула на шлеме стража…

На пристани гулко запел рог. Брошенный с поля боя призыв заглушил даже раскаты грома, прокатился по пустой дороге, безответно ударился в мертвые ворота.

— Что же я… — Сигурд сорвался с места, побежал вниз с холма. Под ноги ему попадались трупы, бонд не рассматривал, свои это были или варги, перепрыгивал, мчался вперед. Он не слышал ни звона мечей, ни людских криков, просто бежал, зная, что только он может предупредить о предательстве. Он даже наметил себе цель — большой драккар Рагнара, недалеко от которого на берегу было больше всего людей. Один раз на Сигурда выскочил какой-то воин. Взмахнул мечом, искривил лицо в крике…

— Уйди! — Сигурд прыгнул вперед, прямо под острие пихнул нападающего плечом в грудь. Воин поскользнулся и упал, продолжая сжимать в руке ставшее никчемным оружие. Только тогда Сигурд сообразил, что лезет в гущу битвы безоружным. Он наклонился, схватил меч за крестовину рукояти и дернул его на себя. Тот, что бултыхался в грязи под его ногами, выкрикнул что-то непонятное, потянул оружие к себе. Влажная крестовина заскользила из пальцев бонда.

— Пусти! — Сигурд ударил варга ногой в лицо, другой ногой встал ему на грудь и резко рванул оружие к себе. Варг захрипел, глупо задрыгал руками. Его пальцы разжались. Сигурд перехватил добытый меч поудобнее, деловито всадил острие в грудь противника. Оно хлюпнуло от наслаждения, лезвие стало темным от крови. "Совсем как свинью забивать…" — промелькнуло в голове бонда.

В дождевой смуте появился еще один силуэт, шагнул к Сигурду. Бонд приготовился, поднял оружие, целясь в грудь врага. Затем поднял еще выше, метя в голову, — нападающий был мал ростом и худ. Вспышка молнии вырвала из сумрака его лицо — юное, почти детское, с невероятно светлыми глазами.

— А-а, это ты, бонд! — Лицо расползлось в улыбке. Вода смывала с него следы крови, однако не могла стереть рану на лбу, которая сочилась красными струями, сбегающими по переносице.

— Рюрик… — прошептал Сигурд.

Рюрик отмахнулся мечом от вылетевшей на него из дождя тени, крикнул:

— Харека видел?

— Нет. — Озираясь по сторонам и не смахивая струящейся по щекам воды, Сигурд встал ближе к мальчишке. — А где Бьерн?

— В палатах Одина.

— Где? — От неожиданности Сигурд чуть не опустил меч.

— Погиб! — рявкнул Рюрик. Чиркнул лезвием по спине не заметившего его варга, другой рукой всадил в бок оборачивающемуся врагу тонкий, похожий на узкую иглу, нож. Варг рухнул, но тут же закопошился, пытаясь вновь подняться на ноги.

— Не дохнут, суки! — выругался Рюрик. Ударил варга мечом по шее. Та хрустнула, из раны плеснула кровь, но варг все еще продолжал шевелиться. Объяснять мальчишке, почему противники не умирают, времени не было. Сигурд лишь довершил начатое Рюриком: взмах меча, и голова варга отлетела в сторону.

— Ловко, — похвалил мальчишка. Заметив кого-то в дожде, собрался метнуться прочь. Сигурд схватил его за плечо:

— Погоди… Бернхар не придет!

— Не бойся, придет. — Рюрик оглянулся на молчащую крепость, усмехнулся. — Он просто выжидает. Так было сговорено.

— Он не придет!

Мальчишка недоверчиво хмыкнул. Забыв о битве, Сигурд бросил меч, обеими руками схватил парня за грудки, потянул к себе.

— Ты что, глухой?! — завопил он прямо в удивленное мальчишеское лицо. — Он уговорился с варгами! Он не придет! Будет сидеть со своим войском в крепости и трястись над своей шкурой! Понимаешь?! Не придет!

В глазах Рюрика промелькнуло беспокойство, размытые дождем струйки крови зигзагами побежали по сморщившейся переносице:

— Кто сказал?

— Ансгарий. — Имя настоятеля выкатилось легко, освобождая душу Сигурда от давящего груза.

Все-таки он донес то, что должен был донести. Он смог…

Отпуская Рюрика, пальцы бонда разжались, ноги подкосились. Падая, Сигурд оперся на плечо мальчишки.

Урманин подхватил его под локоть, заставил выпрямиться.

— После будем отдыхать, бонд, — резко сказал он. — Нынче надо пробиваться к Рагнару, пусть трубит отступление. Одни мы не справимся. Пора уходить…