Надгробие Дэнни Фишеру

Переезд 1 июня 1925 года

А в самом начале был мой день рождения. Мне исполнилось восемь лет. Я сижу в кабине грузовика и взволнованно читаю номера на перекрестках, которые мы проезжаем.

Наконец машина останавливается.

— Этот квартал? — спрашивает водитель негра, сидящего рядом со мной.

Негр оборачивается ко мне:

— Этот квартал, малыш?

— Да, этот, — шепчу я, оглядывая одинаковые коттеджи. Перед каждым, во дворике, посажено молодое деревце. Здесь ничего не изменилось с того дня, когда я приезжал сюда с родителями. Тогда они купили мне дом — подарок на день рождения.

Все улыбались, даже агент по продаже недвижимости. Только папа был серьезен. Он все продумал. Он сказал агенту: «Дом должен быть готов к первому июня, потому что это подарок сыну на день его рождения».

И вот наступило первое июня, мне исполнилось восемь лет, мы переезжаем.

— Вот он! — подпрыгнул я в кабине. — Видите, вот он — мой дом! Тот, который стоит в самом конце, отдельно!

Грузовик остановился возле дома, и я сразу же узнал нашу машину у гаража. Мама с моей сестрой Мириам отправились сюда пораньше, чтобы — по обычаю — первыми внести в дом лист мацы и соль. Меня они тоже хотели взять с собой, но на грузовике ехать было куда интересней, да и добродушный водитель не возражал.

Я попытался открыть дверцу, но негр, улыбаясь, придержал ее.

— Не спеши, малыш, — пробасил он, — тебе еще здесь жить и жить.

Наконец он отпустил дверцу, и я мгновенно сполз на землю, побежал и тут же растянулся, обо что-то споткнувшись.

Сильные руки грузчика подняли меня и поставили на ноги.

— Не ушибся?

Я помотал головой. Даже если бы я хотел что-нибудь сказать, я бы не смог. Ведь я видел свой дом. Первый его этаж был темно-красного кирпича, второй — до самой крыши — был выложен бурым галечником. Он был очень красив, мой дом, похожий на франта в красных штанах, темной рубашке и серебристой шляпе-крыше. А еще было небольшое крыльцо и застекленная веранда. Никогда ничего подобного мне не приходилось видеть.

Я вбежал на крыльцо и гордо оглядел улицу. Но улица была пуста. Мы были первыми жителями нового квартала.

— Тебе повезло, парень, — сказал подошедший негр. — У тебя отличный дом.

Я благодарно улыбнулся ему и, преодолев последние три ступеньки, постучал в дверь и завопил:

— Мама, мама! Я приехал!

Дверь распахнулась, на пороге стояла сияющая мама. Я проскочил мимо нее и остановился посреди комнаты.

В доме приятно пахло свежей краской, смолистым деревом и еще чем-то едва уловимым. И все было новым: обои на стенах, дерево лестниц…

— Мама, где моя комната? — спросил я. Ведь у меня была теперь своя комната! До этого мы жили на квартире, и мне приходилось делить спальню с сестрой, которая старше меня на два года. Однажды мама зашла к нам и увидела, что я сижу на кровати и с интересом наблюдаю за одевающейся Мими. Позже, как-то за завтраком, мама торжественно объявила о том, что мы собираемся купить дом, в котором у каждого будет своя комната. Сейчас же она поймала меня за руку и сказала:

— Твоя комната — первая налево от лестницы, Дэнни. А теперь не мешайся под ногами, у меня еще много дел!

Я мигом взлетел наверх и огляделся. Большая спальня родителей была сразу напротив лестницы, справа — комната Мириам, слева — моя. Открыл дверь и осторожно вошел.

Она была небольшой, но очень уютной, моя комната. Буквально в нескольких метрах от окна виднелся соседний дом, точно такой же, как наш. Прижав нос к стеклу, я заглянул в комнату соседнего коттеджа. Она была такой же, как моя, но не моя, и поэтому ничего интересного не представляла, я пошел вдоль своих стен, потом растянулся на полу посередине и прошептал:

— Я люблю тебя, мой дом! Ты самый красивый дом в мире!

— Чего это ты разлегся на полу, Дэнни?

Я сконфуженно поднялся на ноги и оглянулся на дверь. Пришла Мириам. Голова ее, как у мамы, была повязана шарфом. Она подозрительно сощурила глаза, стараясь угадать, чем это я тут в одиночестве занимался.

— Мама велела тебе спуститься вниз, — важно проговорила она, — сейчас будут заносить мебель.

Я послушно пошел за ней. Новизна дома меркла на глазах: повсюду были следы заносивших мебель грузчиков, а в углу скособочился скатанный в рулон ковер, дожидающийся своей очереди.

— Ма, тебе чем-нибудь помочь? — спросил я.

Мама улыбнулась и ласково взъерошила мои волосы:

— Нет, светлячок, пока твоя помощь не требуется. Ты можешь пойти погулять. Если понадобишься, я тебя позову.

Я улыбнулся — мне нравилось, когда она называла меня так, хотя Мими это всегда выводило из себя: ведь я единственный в семье был белокур. У всех остальных волосы были темные, и отец часто смеялся над мамой из-за этого. Мама почему-то злилась.

Я скорчил Мими рожу и выбежал на улицу. Весь двор был заставлен мебелью. День был жаркий, и негр-грузчик скинул свою клетчатую, пропитанную потом рубашку. Под его блестящей черной кожей перекатывались бугры мышц. Я вышел со двора и побрел по кварталу, в котором мне предстояло жить. В отличие от нашего прежнего района с тесно прижавшимися друг к другу уродливыми домами, здесь было просторно.

Дойдя до угла, я вдруг услышал испуганный лай и визг собаки. Оглянулся вокруг, но никого не заметил: виднелись только строящиеся дома.

Какой-то шутник из муниципалитета высокопарно назвал наш район Гайд-парком, хотя никаким парком тут и не пахло. Это была восточная окраина Бруклина, дальше шли пустые поля. Испуганный лай собаки слышался все ближе, но все еще нельзя было понять, откуда он доносится. В конце концов я определил, что лай доносится со дна глубокого котлована, на краю которого стояли два мальчика и глядели вниз. Должно быть, собака свалилась в эту яму. Я подошел к ребятам и опасливо заглянул в карьер: там, на дне, бегала маленькая коричневая собачонка с длинными ушами и коротким хвостом. Она отчаянно пыталась выбраться, но каждый раз с визгом срывалась вниз, не добравшись даже до середины стены. Опрокинувшись в очередной раз на спину, она поднялась на свои коротенькие лапки и тоненько затявкала, глядя на нас умными черными глазами.

Стоявшие рядом ребята захохотали, я с удивлением посмотрел на них.

— Это ваша собака?

Оба мальчика разом повернулись ко мне и принялись молча рассматривать. Были они удивительно похожи друг на друга, только один чуть поменьше. Я повторил свой вопрос.

— А твое какое дело? — процедил недружелюбно старший.

— Я просто так спросил, — примирительно ответил я.

— А я спрашиваю, какое твое дело? И вообще, откуда ты такой взялся? — старший шагнул ко мне, резко приблизил свое лицо вплотную к моему. Я мужественно выдержал его взгляд.

— Так откуда же ты? Раньше тебя здесь не было видно.

— Мы с Ист-Сайда… мы только что переехали, в новые дома…

— Как тебя звать? — его лицо оставалось по-прежнему хмурым.

— Дэнни Фишер. А тебя?

— Пол. А это мой брат Эдди.

Мы снова повернулись к яме и некоторое время наблюдали за барахтаньем бедного пса.

Когда тот в очередной раз свалился на дно, Пол сказал:

— Вот потеха! Безмозглый дурак никогда оттуда не выберется.

— Не вижу в этом ничего смешного, — заметил я. — Надо ему помочь.

— С какой стати? Так ему и надо, не будет лезть куда не положено. Сам свалился, сам пусть и выбирается.

Я промолчал, так как спорить с ним было опасно. Кто-то засопел за моей спиной, это был Эдди. Он был меньше меня, и я улыбнулся ему. Он тоже улыбнулся.

Пол обошел меня и встал рядом с братом. На его лице была написана явная угроза, улыбка мигом слетела с лица Эдди.

— А в какую школу ты будешь ходить? — спросил Пол.

— Еще не знаю. Наверное, в ту, которая около Утики по авеню Д.

— В какой класс?

— Четвертый «А».

— Восемь, — гордо ответил я. — Сегодня мой день рождения. Поэтому мы переехали. Отец купил мне дом в подарок.

Пол презрительно хмыкнул, мое сообщение не произвело на него никакого впечатления.

Я добавил:

— Меня из второго класса перевели сразу в четвертый.

Глаза Пола стали еще более холодными.

— Ты будешь ходить в Святое Сердце? — спросил он.

— Что это?

— Церковь Святого Сердца, — пояснил он.

— Нет, — покачал я головой.

— Тогда, может быть, в церковь Святого Креста, около кладбища? — настаивал он.

— Нет, — пробормотал я, хотя мне уже совсем не хотелось отвечать на его вопросы.

С минуту он молчал, что-то напряженно обдумывая. Потом спросил:

— Что же получается, ты не веришь в Бога?

— Верю, — ответил я. — Но в церковь не хожу.

— Но если ты не ходишь в церковь, значит, не веришь в Бога!

— Нет, верю! — воскликнул я, чувствуя, как глаза у меня наполняются слезами. — Я еврей, я хожу в синагогу!

Братья переглянулись с пониманием. Теперь их лица вовсе превратились в злобно-презрительные маски.

Пол придвинулся ко мне, я попятился. Он стоял вплотную и с ненавистью, какой мне не приходилось видеть, спрашивал:

— А зачем, зачем вы убили Христа?

— Я его не убивал, — пролепетал я. — Я даже его никогда не видел.

— Нет, убивал, убивал! — пропищал сбоку Эдди. — Нам отец рассказывал. Он говорит, что евреи убили его и прибили гвоздями к кресту. Он еще сказал, что жиды захватят все дома в округе.

— Может быть, какие-нибудь евреи и убили его, — попытался я помириться с ними, — но ведь не я?! И вообще, мама мне говорила, что Иисус был царем евреев.

— Все равно, вы распяли его, — упрямо повторил Пол.

Не зная, что возразить ему, я попытался снова вернуть их к собаке:

— Давайте достанем ее из ямы!

Братья в ответ мрачно промолчали. Ничего сейчас не хотелось мне — только убежать от них. Неожиданно лицо Пола расплылось в презрительной ухмылке. Он отступил на шаг назад и спросил:

— Ты хочешь вытащить ее?

— Д-да, — тихо прошептал я, размазывая слезы.

— Ну хорошо, еврейский выродок, иди, доставай собаку! — Он прыгнул ко мне и обеими руками толкнул в грудь.

Я рухнул в яму, несколько раз перевернулся через голову и растянулся на дне. Видимо, от испуга я на мгновение потерял сознание, потому что пришел в себя только тогда, когда рыжий щенок принялся вылизывать мое лицо. Я открыл глаза, щенок усердно закрутил хвостом. Надо было вставать. Мне было очень стыдно, что я расплакался, как последняя девчонка. Надо мной виднелись рожи Пола и Эдди.

— Вонючие подонки! — выкрикнул я самое страшное ругательство, которое знал. — Я с вами еще посчитаюсь!

Сверху посыпались камни и песок, я подхватил на руки щенка и отбежал на другой край ямы. Наверху рассмеялись:

— Помогай, помогай ему, еврейский сукин сын!

Они еще долго гоняли нас с одного края ямы на другой, потом это им надоело, и они ушли.

Обессиленный, я уселся на землю и прижал к себе щенка:

— Ничего, маленький, сейчас мы с тобой выберемся отсюда.

Подождал немного, убедился, что наверху все тихо, и начал карабкаться по отвесной стене. Но оказалось, что, держа собаку на руках, мне высоко не подняться. Но когда я полез один, щенок так жалобно заскулил внизу, что я не выдержал и вернулся. Не мог, не мог я теперь бросить своего друга.

Голубой квадрат над нашей головой сначала посерел, потом потемнел. Мы беспомощно сидели на дне и смотрели вверх. Вдруг что-то прошуршало прямо над моей головой. Это была большая крыса. Потом пробежала еще одна, задев меня своим противным длинным хвостом. У меня сердце ушло в пятки, я невольно разжал руки, и щенок вырвался. На лету он ухватил крысу за спину и переломил ей хребет. Гордый собой, он вернулся ко мне, и мы снова замерли.

Не знаю, сколько прошло времени, пока я не заметил мелькание света фонарика.

— Мама, мама! Я здесь! — изо всех сил заорал я тогда.

Свет фонарика приблизился, и я услышал голос отца:

— Ты здесь, сынок? Сейчас я тебе помогу!

В яму сбросили веревку, и по ней спустился папа. Как только он ступил на дно, я обнял его.

— Будет, сынок, будет… Ты как? Все с тобой в порядке?

— Да, папа, да! — сквозь рыдания проговорил я. — Только мама будет ругаться, я штаны порвал.

— Это не страшно, — с облегчением рассмеялся отец, — думаю, она не будет очень сильно сердиться. — Он поднял голову вверх и крикнул: — С ним все в порядке, ребята! Помогите выбраться!

— Не забудь щенка, папа.

— Как можно, малыш? Это ты из-за него сюда попал?

— Нет, это Пол и Эдди столкнули меня сюда, потому что я еврей.

Папа странно поглядел на меня и сокрушенно покачал головой:

— Соседи новые, а люди те же.

Я не понял, что он этим хотел сказать; он же обвязался веревкой, взял под одну руку собаку, под другую — меня, и крикнул, чтобы поднимали.

— Ты сердишься на меня, папа? — спросил я, как только мы оказались наверху.

— Нет, сынок, ты тут ни при чем…

— Тогда ты разрешишь мне оставить у себя собаку?

Песик, словно понимая, что речь идет о нем, радостно завилял хвостиком.

— Мы назовем его Кароп.

Папа взглянул на щенка, потом на меня и рассмеялся:

— Ну, тогда уж не Кароп, а Карра, — ты спас собачью дочь.

В комнате было тепло и уютно. Я лежал под одеялом после горячей ванны и стакана горячего молока с медом.

Снаружи доносились новые ночные звуки, — к ним мне еще предстояло привыкнуть. Я лежал в моей кровати, в моей комнате, в моем доме. Чувство безмятежного покоя овладело мной. Повернувшись к стене, погладил ее.

— Я люблю тебя, мой дом, — прошептал я, уже засыпая.

Под кроватью завозилась Карра, и я опустил руку. Она немедленно ткнулась в ладонь мокрым носом и лизнула. Я погладил ее.

— Я люблю тебя, Карра, — прошептал я, проваливаясь в сон.