Награда за риск

Глава 20

Карлос подвел «роллс-ройс» к ее дому в самом начале седьмого. Увидев с балкона знакомую машину, Эмма подхватила сумку и поспешила вниз.

— Хороший сегодня вечер, Карлос. Последние дни стало совсем тепло, — говорила она непринужденно, а между тем ее нервы вибрировали как натянутые струны. Что ж, она знала, как трудно ей будет снова посетить виллу Кеведо.

Как только автомобиль тронулся, она откинула голову на кожаную спинку сиденья и закрыла глаза: надо было успокоиться. Но тут же, как назло, стали мерещиться перепуганные лошади, зажатые в кольце огня. Хотя салон «роллс-ройса» очень просторен, она чувствовала себя словно в гробу. Она нащупала кнопку, открывающую окно, и облегченно вздохнула, когда струя воздуха ударила ей в лицо. У нее перехватило дыхание, но потом дышать стало легче.

Карлос, увидев в зеркальце ее искаженное лицо, наверное, подумал, что она психопатка. В прошлый раз удирала, как ненормальная, от Луиса, а теперь чуть ли не до пояса высунулась из кабины. Он попросил Эмму вести себя осторожнее.

Она говорила Луису, что доберется до виллы самостоятельно, но он не согласился, сославшись на то, что Мария не хотела, чтобы Эмма ехала автобусом. Наверное, заботливая толстуха права: из автобуса она наверняка вышла бы на первой же остановке.

Через сорок минут они были на месте. Чугунные ворота были гостеприимно распахнуты. Все вокруг было ей знакомо! Даже странно, что Эмма смогла запомнить так много, ведь она была тут всего неделю. Но какие это были семь дней!

Непонятно, каких перемен она ожидала, но ведь все-таки старый хозяин, дон Рафаэль, умер, должны же были появиться хоть какие-нибудь новшества. Но нет. Те же цветы на клумбах, так же изящно острижены кусты… Конюшни! Но, к счастью, она увидела их лишь краем глаза — машина повернула к главному входу.

— Пожалуйте к себе домой, сеньорита! — Карлос радостно улыбался, открывая ей двери.

У Эммы дрожали руки уже тогда, когда он помогал ей выйти из машины, но эта его шутка была уже совсем ни на что не похожа. Почему все ко мне так жестоки!

В холле Мария разговаривала с какой-то женщиной, такой же дородной и степенной, как она. Увидев справа дверь, Эмма сразу же открыла ее. Войдя в комнату, она прислонилась щекой к резной панели, и в стороне от любопытных взглядов дала волю слезам. Сейчас она соберется с силами и выйдет к другим гостям.

Она оглядела комнату, та была ей незнакома. И вдруг она вспомнила: это рабочий кабинет Луиса, единственное в доме место, которого он не захотел ей тогда показать. Наверно, он стыдился страшного беспорядка, который царил на огромном рабочем столе. Сзади стола стоял такой же огромный книжный шкаф, где тоже без всякого порядка громоздились книги и папки с документами. Поодаль стояли факс, компьютер и прочее оборудование. Диван и стулья тоже были завалены бумагами.

Эмма прошла к столу и села на стул с высокой спинкой. Напротив было окно с наглухо задернутыми красными бархатными портьерами. Она не дотронулась до них: заоконный пейзаж был знаком ей до мельчайших подробностей. Наверно, Луису здесь хорошо работается.

Закрыв глаза, она откинулась на спинку стула. Удачная случайность: она укрылась в той единственной комнате, где ничто не напомнит ей о прошлом. Но и здесь все пропитано ароматом его тела.

Однако пора покинуть этот уютный мир и присоединиться к вечеринке. Она покопалась в сумке, достала зеркальце, глянула на свое отражение. Конечно, ей ничего не стоит сделать два-три штриха, но вряд ли ей удастся скрыть выражение своего измученного лица.

Через пять минут она спрятала зеркальце. И тут заметила полуприкрытые папкой фотографии в серебристых рамках. Он и она. Опять она… Однажды утром, когда они катались на лошадях, Луис брал с собой камеру. Говорил, что хочет иметь снимки Гиерро. Она как-то не подумала, что тоже может попасть в кадр.

— Эмма! — Голос прозвучал мягко и нежно, но он заставил Эмму вздрогнуть и с виноватым видом отодвинуть фото. — Они скрашивали мне столько пустых дней! — проговорил он так же нежно.

— Как только тебе удается здесь что-нибудь находить? — Эмма пошла в наступление. — Тут всегда все выглядит как после ограбления… Хотела прибрать, но ты вошел, и я не успела осуществить своего замысла.

— Прекрати, Эмма. Ты спряталась здесь, потому что не хочешь показать гостям своего огорчения. А ты явно чем-то огорчена. Карлос уже клянет себя на чем свет стоит — думает, что ты из-за него…

— Карлос мне всегда был симпатичен. Я думала, что и он питает ко мне добрые чувства. Почему ему захотелось меня уязвить? Знаешь, что он мне сказал? «Сеньорита, добро пожаловать к себе домой!» Да, я была здесь счастлива, пока был жив дон Рафаэль. Твой дедушка верил, что этот дом и вправду станет моим.

Луис взял какие-то бумаги, просмотрел их, бросил обратно на стол и пошел к двери. Потом, передумав, вернулся.

— Это моя вина. Между тобой и мной было что-то очень большое. Когда умер дедушка, а ты уехала, я подумал, что начинаю сходить с ума. Мне надо было кому-то излить свои чувства. С Карлосом мы старые друзья, я крестный отец его детей, и ему первому я доверяю свои заботы. И вот я как-то ему сказал о своей надежде на то, что когда-нибудь ты снова переступишь порог виллы — уже как моя жена.

— Ты в самом деле сумасшедший!

Луис отвернулся от нее и наклонил голову.

— Почему ты так ненавидишь меня, Эмма?

— Ты знаешь почему.

— Пожар?

— Думай так, если тебе от этого легче.

— Прости меня, Эмма. Я многое бы отдал, чтобы это не случилось и ты не пострадала. Но это случилось. Что я могу тут изменить? Хотя, конечно, я несу полную ответственность за те, что привез тебя в Севилью и вверг в этот кошмар.

— Почему ты все время говоришь только о пожаре? Почему не можешь быть честен хотя бы с самим собой? Согласись, ты повел себя как последняя свинья уже после пожара. Может быть, тогда у нас появилась бы надежда. Но ты никак не хочешь поступиться своей гордостью. Вот и убедил себя, что пребывал в те дни в беспамятстве. Я давно уже не испытываю к тебе ненависти, Луис, но в то же время не могу тебя простить. Ты хотел все загладить с помощью денег, даже не смог понять, что я не хочу их от тебя принять.

— Да об одном ли и том же мы говорим с тобой, Эмма? Я предлагал деньги потому, что по моей вине ты получила травму. Врачи говорили, что, возможно, потребуется пластическая операция.

— Нет, мне сказали, что через несколько месяцев шрам почти не будет заметен, и от операции я отказалась. Но, честно говоря, долго не могла глядеть на себя в зеркало.

— Мария говорила мне, что ты больше не винишь меня за пожар…

— Опять о пожаре! — истерически крикнула Эмма. — Я будто говорю с автоответчиком.

— Ради Бога, Эмма, ты должна мне объяснить! — Луис попытался обнять ее, но она вырвалась.

— Хорошо, я все объясню на простом, понятном тебе языке. Когда я встретила тебя в Лондоне, мне все в тебе было ненавистно: твои деньги, твой стиль жизни, твои поступки. Здесь тебе все ясно?

Луис кивнул. Горечь в его глазах внушала жалость, но она принудила себя продолжить свою обвинительную речь. — Но время от времени начинал просвечивать образ другого, лучшего Луиса, и я уже поверила, что ты на самом деле не тот, чем кажешься. Я поверила, что, не останься сиротой, ты был бы другим. Я начинала уже тебя любить. И если бы ты со мной не «экспериментировал», я в любой из дней той недели могла бы стать твоей. — Луис застонал от этих слов. — Пеняй на себя… Так на чем я остановилась? Да, пожар. Я убила твоего дедушку, потом я убила твоего любимца Гиерро.

— Господи, Эмма, зачем ты говоришь такие вещи?

— А как же иначе объяснить, что в день похорон дона Рафаэля ты решил вышвырнуть меня из больницы и поручил эту «черновую работу», как всегда, Рамону? — Луис стоял с раскрытым ртом. Эмма вздохнула и пошла к двери. — Тебе нужен психиатр. Ты не держишь в памяти темных страниц жизни, это болезнь.

Луис схватил ее за руку.

— Ну-ка объясни все по-человечески!

— Так я уже все объяснила, и теперь ты должен понять, почему я не отвечала на твои письма, не подходила к телефону. Я любила тебя, Луис, и возможно, осталась бы с тобой в Севилье, если бы ты меня об этом попросил… К счастью, мне вовремя открылось, каков ты на самом деле. Все рухнуло. Поздно. Я уже не могу тебе довериться.

— Господи! Значит, все твое поведение проистекает из уверенности, что я поручил Рамону выдворить тебя из Испании?

— Я же это не сочинила.

— Давай разбираться. Значит, ты поверила, что я способен на такой поступок?

Эмма кивнула.

— Я не знаю, что сказать, Эмма. Наверное, у нас в самом деле не остается надежды. Я бессилен разрушить тот образ, который ты создала. — Он отвернулся к стене, плечи у него дрожали.

— Я звонила тебе, выродок, я тебе звонила! — Она уже не владела собой. Как он может отрицать случившееся?

— Да, и какой у нас был разговор?

Луис нахмурился: может быть, ему и вправду следует усомниться в собственной вменяемости? Эмма покачала головой.

— Та женщина, которая взяла трубку, пошла тебя разыскивать и вернулась с твоим ответом.

— Что же я ответил? — Разговор принимал для Луиса какой-то совсем сюрреалистический характер.

— Что ты не хочешь со мной разговаривать и все, что желаешь мне сказать, передал с Рамоном!

— Понимаю. — Он скрежетнул зубами, но на лице его появилось подобие улыбки. — Это моя вина. Я его недооценил… Понятно теперь, почему он сбежал за границу, ему пришлось бы ответить мне за все! Когда ты поступила в «Герреро», Рамон понял, что правда рано или поздно выйдет наружу.

— Все-таки кто из нас сумасшедший?

— Слава Богу, мы оба в своем уме. — Он сжал ее руки, и горестная улыбка промелькнула у него на лице. — Каждый из нас знал лишь половину истины, вот в чем драма. Послушай, я попытаюсь составить всю картину.

— Да, слушаю.

Он стряхнул с дивана бумаги и посадил ее рядом с собой.

— На похороны дедушки приехало очень много народу. Со всех концов Испании. Рамон сообразил, что в таком столпотворении я могу не заметить его присутствия или отсутствия. Прислугу тоже позвали на отпевание в церкви и на кладбище. Только тех, кто недавно был взят на службу и плохо знал дедушку, мы попросили побыть на вилле. И вот Рамон отправился делать свое черное дело, а свою любовницу научил, как отвечать в случае твоего звонка.

— Любовницу? Кто же это?

— Одна из горничных. — Луис заскрежетал зубами от гнева. — Именно она мне сказала про твой звонок… Якобы ты просила уложить твои вещи и доставить их в больницу, а она это выполнила.

Луис взял ее за руку, и в глазах у него была такая боль, что Эмма уже не знала, как ей его успокоить. Она стиснула ему руку, нетерпеливо ожидая продолжения.

— У меня было какое-то затемнение, я ведь только что похоронил дедушку… Я сразу помчался в больницу. Рамон предложил меня подвезти, говоря, что сам я не доберусь, и я был благодарен ему за помощь. — Он горестно усмехнулся и затряс головой, как бы укоряя себя за глупость. — Ты, разумеется, давно уехала, а этот мерзавец самым искренним тоном заверял меня, что ты, возможно, еще в аэропорту. Я туда позвонил — самолет, понятно, отбыл. Нашли твоего лечащего врача, он обратился к сестре… Все были уверены, что ты убежала из больницы. А потом обнаружилась твоя записка.

— Какая записка?

Луис закусил губу.

— Из нее следовало, что ты ненавидишь меня за то, что пострадала твоя наружность.

— Ты же знал мой почерк.

— У тебя была повреждена рука, ну, и написано было соответственно — как курица лапой.

— Рамон, конечно, понимал, что я его не люблю, и платил мне тем же. Но сделать такое!

— Он отомстил.

— За что? Разве я что-то ему сделала? Я, правда, придумывала ему разные прозвища, но ведь он этого не мог знать…

— Ты чудо, guapa. — Вместо ответа он поцеловал обе ее руки. — Я люблю тебя.

Эмма чувствовала себя так, будто проглотила раскаленный уголь.

— Все-таки за что он мстил? — Ей надо было знать все до конца. Больше она не должна пребывать в заблуждении.

— Наверно, надо начать издалека. — Луис вздохнул. — Мы пережили общую трагедию — ты знаешь о крушении вертолета. Мама и папа очень дружили с родителями Рамона. Они вчетвером летели вертолетом на праздник виноделов. У летчика случился удар, и вертолет рухнул на Сьерру-Морену. Погибли все. — Помолчав, он продолжил: — Дедушка приютил у себя Рамона и его сестру. Но Рамон так и не простил нашей семье своего сиротства. Я только теперь начал это понимать. И, наверное, случившееся с Кармелитой переполнило чашу.

Эмма глянула на него вопросительно. Он вздохнул, постучал пальцами по подлокотнику дивана.

— Да, здесь я был не на высоте… Перед нашей с тобой встречей у меня уже были с Рамоном натянутые отношения. Сотрудники моей фирмы все время жаловались на него, и я не однажды устраивал ему выволочки. Возможно, я был недостаточно строг, но пойми — общее горе нас сблизило. Однако ему хотелось еще более упрочить эту близость.

— Кармелита?

— Кармелита, — подтвердил Луис. — Я имел дерзость рассмеяться ему в лицо, когда он мне об этом сказал. — Луис встал и принялся ходить взад и вперед по комнате, временами останавливаясь возле стола. Одной рукой он оперся на угол, другой взъерошил волосы. — Я был увлечен, выполнял все ее желания… Но думать, что она останется со мной до конца моих дней, что у меня будут от нее дети… Самая мысль об этом казалась мне нелепой.

— Понятно, что они оба были уязвлены! — вырвалось у Эммы. Ей совсем не нравилась Кармелита, но сейчас стало ее жаль. — Ты развратил ее, а потом — обычная твоя уверенность, что можно откупиться…

— Я тебе уже сказал, что это не делает мне чести. Но я все же надеюсь, что ты меня простишь.

— Надо рассмотреть все сначала… Ты привык требовать, чтобы тебе все прощалось наперед. Расскажи мне про Кармелиту!

Эмма понимала, что превышает свои права, вникая в его интимную жизнь. Но чтобы возродилось ее чувство, она должна была узнать все.

— Мы росли с Кармелитой бок о бок. Росли как двое дикарей. Родительской узды не было, прислуге тоже было не до нас. Дедушка про нас вспоминал только тогда, когда мы наносили имению какой-нибудь вещественный урон… Часто мы крали еду на кухне, потом выводили с конюшни лошадей и уезжали на Гвадалквивир. Там была у нас маленькая хижина. Нам казалось, что мы все делаем втайне от старших, но, конечно, за нами наблюдали. Мария потом мне рассказала, что дедушка нанял полицейского и тот следил за каждым нашим шагом. Всю ночь этот парень просиживал в зарослях, не отрывая глаз от хижины, и потом следил, чтобы мы в безопасности вернулись на виллу.

— Я уверена, что дон Рафаэль тебя любил.

Луис покачал головой.

— Никогда не допущу, чтобы мои дети росли так, как мы с Кармелитой. Прошло время, мы выросли и стали развлекаться иначе… И Кармелите это очень нравилось. Но потом ей пришлось покинуть виллу. Однако она часто сюда заезжала. Мальчик с девочкой поиграют, а потом девочка уезжает с ожерельями, кольцами и всем тем, что она облюбовала в ювелирном магазине.

— Короче говоря, ты использовал ее как проститутку.

— Нет. Во всяком случае, я никогда так не думал. Она любила украшения и их получала. Почему же ей отказывать? Она ведь дарила мне счастье. До нашего с тобой бурного разговора — помнишь? — я не осознавал, как огорчаю дедушку. Он состарился, но сохранил ясный ум. И прекрасно понимал, что происходит.

— И ты в самом деле дал ей отставку, ты не обманул меня?

— Я сначала говорил намеками, потом стал откровеннее… Но Кармелита думала, что я шучу. А когда все поняла, то, судя по словам Рамона, была глубоко оскорблена. Наверное, тогда и возник план мести, причем Рамон и Кармелита, похоже, действовали сообща.

— Не понимаю людей, — сказала Эмма, — которые злыми кознями надеются вернуть потерянную любовь.

— Подлость берет верх как раз над теми, guapa, кто не понимает подлости.

— Значит, ты до сих пор не задумывался о причинах, по которым я покинула Испанию?

Луис отрицательно покачал головой.

— Я ведь не усомнился, что письмо писала ты. И оставался при убеждении, что ты возненавидела меня из-за пожара. В конце концов, я стал думать, что полученная тобой травма повлекла за собой своего рода психоз. Но иногда я замечал, что в тебе просыпалось прежнее отношение ко мне. А когда мы сблизились, я поверил: твоя ненависть отступила. Пусть на время… Знаешь, наверно, мы оба виноваты в том, что, прибавив к двум два, получили девять.

— Девять? А почему не пять? — прошептала Эмма.

— Мне кажется, что мы тот тип людей, у которых ошибки получаются крупнее, чем у других. У кого-то два плюс два дают в сумме пять, а у нас с тобой — девять.

Лицо Эммы светилось счастьем. Вот теперь она могла верить Луису. Она должна была раньше прислушаться к своему сердцу, это спасло бы ее от стольких огорчений! А как ужасно она себя с ним вела! Но все это вдруг забылось, когда он поцеловал ее.

— Я хочу удержать тебя здесь. Мне страшно, что может вернуться кошмар. Вдруг ты опять заговоришь о своей ненависти?

— Прости меня, Луис. Не знаю, как ты еще можешь любить меня…

— Ты единственная, кого жаждала моя душа и все мое существо. И в ту первую нашу неделю не ты одна страдала от любви!

Эмма нахмурилась.

— Но ведь если бы не умер дон Рафаэль, ты отправил бы меня в Мадрид, расплатился со мной — и все…

Луис вздрогнул, потом улыбнулся.

— Видишь ли, ты не похожа на всех тех женщин, которых я встречал прежде. Общаясь с тобой, я не мог не перемениться. У вас в английском языке есть выражение, очень подходящее для моего состояния: ты сдула мой ум, как ветер, guapa!

— В нашем языке нет слова guapa.

— Значит, я обогатил английский язык. — Он наклонился к ней и нежно поцеловал в губы. — Это было совсем новое для меня состояние, ничего подобного с Амандой я не переживал, но первое время она все же незримо между нами присутствовала. Мне надо было какое-то время побыть без тебя, чтобы разобраться в своих чувствах.

— Я могу это понять. Но как же мне было больно от того, что ты так легко от меня отделался! И потом эти твои рассудочные разговоры об экспериментах!

Луис мучительно застонал.

— Как тебе объяснить… Знаешь ли ты, что это значит для любого мужчины, когда в его постели лежит женщина, прекрасная, желанная женщина? Просыпаться по утрам и обнаруживать, что их руки и ноги переплетены? Я терял рассудок от желания… Но ты была так чиста, так невинна! Я обнаружил, что в самых потаенных недрах моей души еще жив образ чистоты. И потом — я ведь обещал не домогаться твоей близости. Наверное, это было бы восхитительно, ни с чем не сравнимо. Но я уже никакими силами не смог бы вернуть твое доверие.

— Ты сделал это в день моего рождения, потому что уже не думал, что я сохранила невинность?

Луис покачал головой.

— Мысль о твоей близости с Брэдом разрывала меня на части, но… Почти год мы были врозь, я не сомневался, что твоя невинность потеряна. И я сделал то, чему настало время. Мы сблизились, и мне показалось, что ты больше не ненавидишь меня и не винишь. Конечно, мне было безумно тяжело думать о твоем романе с Брэдом. Но я должен был вычеркнуть это из моего сознания. Я мечтал придать нашим отношениям новую глубину, и вот тогда, в день твоего рождения, для этого подвернулся подходящий случай.

— Это, наверное, очень дурно, что я вела себя на манер искушенных любовниц?

— Спасибо за все, что было, но я вижу в тебе жену, а не любовницу.

— Я не уверена… — начала было Эмма и замолкла.

— В чем? Скажи мне, guapa. — Он приподнял ее подбородок и заглянул в самую глубину глаз. Ей больно было видеть в его взгляде уныние. — Ты говоришь, что не уверена — в чем? В том, что тебе нужен этот брак?

Он прочитал в ее глазах ответ и убрал руки, потом откинулся на диване, закрыл глаза, сжал кулаки.

— Должна была случиться самая важная перемена в моей жизни, а я на каждом шагу мешал ей осуществиться.

— Но и на мне немалая доля вины.

Эмма смущенно взяла его за руку. Луис открыл глаза и спросил:

— Ты не думаешь, что со временем могла бы полюбить меня чуть больше?

— Нет, Луис, — она сжала его руку, — я уже сейчас люблю тебя так, что сильнее некуда.

— Тогда в чем дело?

Он выглядел совершенно растерянным. Эмма вздохнула. Это было так тяжело, так болезненно, но она должна слушаться своего разума.

— Я не могу за тебя выйти, Луис.

— Почему? — Боль застыла у него в глазах. — Ведь того, прежнего Луиса больше нет. Поверь мне!

— Иногда, Луис, и мне так кажется, но этого не может быть.

— Очень даже может! — Он взял ее руку и успокаивающе постучал пальцами по ней. — Что во мне по-твоему осталось прежним?

Эмма закрыла глаза. Сила сопротивления убывала. Но ей во что бы то ни стало надо быть сильной. Она вырвала руку.

— Как мне оправдаться, если ты не желаешь мне ответить? — спросил Луис.

— Я не могу избавиться от мысли, что ты не будешь мне верен. Кто-то мог бы через это перешагнуть, а я нет. Измена меня убьет, я слишком тебя люблю. — Она посмотрела на Луиса и с удивлением увидела на его лице веселую улыбку… — Не улыбайся! Я ведь не только сама была бы убита, а и тебя потащила бы за собой! — почти истерически закричала она. — И это ничуть не смешно.

— Совсем не смешно, — согласился он.

— Тогда над чем ты засмеялся?

— Я думал, что у тебя и вправду есть серьезные причины мне отказать. А когда узнал, в чем дело, вздохнул с облегчением.

— Для меня, Луис, это самое серьезное препятствие. — Ей хотелось кричать, но она произнесла эти слова спокойным голосом. А потом все-таки замахнулась на него, и он, перехватив ее руки, завел их ей за спину.

— Поверь, Эмма, с тех пор, как во мне шевельнулось чувство к тебе, любовные приключения стали мне не нужны. Я настроен на верность тебе. Поначалу мне думалось, что воздерживаться будет трудно, а оказалось — легче легкого.

— Я тебе не верю. Наш преподаватель часто приносил нам испанские журналы, мы их читали на занятиях. Ты там упоминаешься без конца. И это ужасно.

— Прости. Очень жаль, что тебе приходилось читать эту стряпню. Пойми, что они все лжецы!

— И фотографы?

Он вздохнул.

— Разве ты не видишь, сколько времени я провожу на людях? Вот и случается, что предлагаю старой знакомой проводить ее домой. И сюда нередко наведываются друзья… Но вот стоит мне поприветствовать женщину поцелуем, как появляется десяток публикаций о моем новом романе.

— Но почему? В конце концов, ты же не наследный принц?

Он негромко засмеялся.

— Спасибо, что ты опять ставишь меня на место, guapa. Это для меня как прохладный душ после жары. — Он прошел к окну, раздернул шторы и вперился в полутьму. — Когда мне исполнилось восемнадцать, я смог распоряжаться большими деньгами, но не осознавал ни размеров моего состояния, ни ответственности за него. Я мог отправиться по своей прихоти в Лондон, Париж или на юг Франции. Около года я жил как дикарь и расточитель, и за это время такой стиль жизни успел мне смертельно наскучить. Я возжаждал серьезной деятельности. К счастью, был жив дедушка, и с его помощью я изучил все стороны нашего семейного бизнеса. — Он повернулся к Эмме. — Ты ничего мне не скажешь?

— Я слушаю, продолжай.

— К сожалению, в те недоброй памяти дни газеты успели меня «засечь». Тогда репортерские преувеличения тешили мое тщеславие, и я не посылал в редакции опровержений. Так из меня сделали плейбоя. И для читающей публики я, наверно, и в восемьдесят лет буду плейбоем.

— А в девятнадцать ты уже был примерным юношей?

И опять этот ласковый смех, который всегда заставлял ее сердце биться сильнее.

— Нет конечно. Я много работал, однако не избегал и развлечений. Но когда я встретил тебя, моя жизнь в самом деле совершенно изменилась… Да, в первые тридцать лет моей жизни было немало кутерьмы. Если следующие тридцать лет рядом со мной будешь ты, это будет совсем другая жизнь.

Эмма изучала его темные глаза, которые, в свою очередь, всматривались в ее лицо. Для нее было полной неожиданностью, что этот человек, богатый, уверенный в себе, ни в чем не знавший ни нужды, ни узды, на самом деле так нуждается в ней и готов ради нее себя обуздать.

— Ты можешь поклясться, что сказал мне всю правду о твоих отношениях с женщинами?

— Я поклянусь тебе в этом, Эмма, на могилах матери и отца. С тех пор как я люблю тебя, я не прикасался к женщинам. Даже в мыслях. — Слишком серьезны были его интонации, чтобы она посмела ему не поверить. Он взял и крепко обнял ее. — Ты будешь моей женой, Эмма? Прошу тебя, скажи мне «да»!

— Может быть. Я еще не уверена в себе…

Она прижалась к его груди, чтобы слышать убеждающий и успокаивающий неторопливый ритм его сердца. Все препятствия на пути к их счастью упали, но как раз это оказалось непривычно и ввергло ее в уныние.

— Эмма, моя единственная, ненаглядная!..

— Слушай, Луис, а как же Мария? — Эмма вспомнила, ради чего она оказалась на вилле.

— Мария уже знает, что ты здесь, и, поверь, ее куда больше обрадует твое появление за завтраком, чем твое участие в вечеринке.

Луис нагнулся, поцеловал Эмму в губы. И в ответном поцелуе прочитал однозначный ответ. Как наозорничавшие школьники они то и дело приоткрывали дверь кабинета и, дождавшись момента, когда парадная лестница обезлюдела, ринулись наверх. Конечно, на вечеринке ее окружили бы вниманием. Но стоит ли теперь об этом жалеть? Он ввел ее в спальню, и огромная, над всем главенствующая кровать напомнила ей прошлое.

— Она каждую ночь напоминает мне о твоем отсутствии!

В душе Эммы не осталось и следа той растерянности, с какой она входила в парадный подъезд. Она чувствовала себя спокойной и счастливой. Она здесь вдвоем с любимым.

Он целовал ее лоб, глаза, щеки, прежде чем захватить ее губы. Эмма восторгалась его сдержанностью: первый же поцелуй вполне дал представление о том, как она ему желанна, однако раздевал он ее очень осторожно и нежно. С самим собой он не церемонился: за долю секунды сбросил все, что на нем было.

И вот они предстали друг другу нагими. Она видела его мужскую мощь, и от жажды поддаться ей трепетала как былинка.

Он уложил ее на кровать и опустил голову ей на грудь.

— Не будет дня, чтобы я не повторял тебе слов любви! — шептал он ей, поверженной, лаская нежную кожу ее живота и гладя золотистые волосы перед входом туда, где сосредоточилась вся ее женственность. — Расслабься, прошу тебя! — Пальцы его спускались все ниже, пока не нащупали пестик ее чувственности и не принялись ласкать его — большие, сильные и нежные, понаторевшие в любовных играх.

— Прости меня! — прошептала она.

— За что?

— Я такая эгоистка: взяла и кончила раньше тебя.

— Это не называется эгоизмом. — Он поцеловал ее в кончик носа. — Ты должна научиться принимать любовь, guapa. Мне еще стольким вещам предстоит тебя учить. Одной ночи на все не хватит. — Его поцелуй таил в себе тысячу обещаний.

— А это не какая-то странность, что я так дрожу? Наверняка ведь у других женщин не было так!

— Я не помню, guapa, и мне это, честное слово, все равно. Разве кто-то еще мог сотворить со мной то, что сделала ты? Ты меня обновила, переделала, понимаешь? Ты дрожала как девочка — это было очаровательно. И мне выпало предпочтительное право повергнуть тебя в этот трепет.

Она уютно прижалась к нему, вся ее поза выражала блаженство. Возможно, он говорил ей не полную правду, но такая ложь была необходима ей, как сама жизнь. Он прильнул губами к ее шее, и новая волна наслаждения захлестнула ее.

Эмма откинулась на подушки, страсть к Луису омывала ее всю, как теплые средиземноморские волны. Она опускала глаза на темную голову, припавшую к ее груди, ерошила его шелковистые волосы. Дикарская ненасытность пробуждалась в ней, когда он проводил пальцами по ее соску, прежде чем захватить его губами. Ей казалось, что от ее рук у него на висках останутся синяки — с такой силой она прижимала к себе его голову.

А он продолжал чувственное дознание, и хотя каждая клеточка ее тела уже болела от напора страсти, она не хотела передышки. Но ей уже было невмоготу путешествовать в одиночку.

— Возьми меня, возьми меня всю! — это была и мольба, и приказ.

— Я сам хочу быть твоим… Я уже весь твой! — шептал он, чувственно подтверждал свои слова.

Тела их синхронно двигались в том первозданном ритме, который опрокидывает понятие о времени. Она видела над собой его ласковый и страстный взгляд. Понял ли он, как любим ею? Пока она еще неопытный, необученный напарник, но это — до поры.

Он увлек ее на самую грань жизни и, нагнетая скорость своих движений, торопил развязку. Самые дальние рубежи познаваемого не казались ему неприступными. Наслаждение, как и боль, может быть нестерпимым…

Ей казалось, что прошел целый век, прежде чем она открыла глаза. Когда сознание стало к ней возвращаться, она попыталась пошевелить рукой. Даже пальцы раздвигались ценой невероятного усилия. Она повернула голову, чтобы посмотреть на того, кто вверг ее в это состояние.

Луис лежал ничком, раскинув руки, и на спине его поблескивала испарина. Ему как будто недостало сил откатиться от нее достаточно далеко, и одной ногой он цеплялся за ее ногу. Судя по тяжести его ноги, Луис тоже полностью расслабился. Эмму переполняло счастье при мысли, что она сумела дать наслаждение, равное тому, которое сама получила.

Как она любила этого человека! Его нагота доставляла ей ни с чем не сравнимое наслаждение. Прекрасно было путешествие по всем частям этого совершенного, точно отлитого в бронзе тела. Но дольше всего взгляд задерживался на его лице. Сердце ее расширялось, давая пристанище новой волне любви, когда она видела Луиса таким, каким немногие могли его видеть, — уязвимым, без необходимой на публике маски, но столь милым без нее.

Эмма нежно провела рукой по его спине. Больше никогда он не причинит ей обиды. Теперь она была убеждена в этом. Она ведь ему необходима. Как и он ей.

— Эмма! Ни у кого и ни над кем не было такой власти, как у тебя — надо мной.

— Обратись ко мне еще раз! — потребовала она.

Он понял, о чем она ведет речь. Их мысли были приведены любовью в почти полное созвучие, они понимали друг друга с полуслова.

— Опять на колени?

— Разумеется!

Положим, это ритуал, тот самый прозаический момент любви, о котором рассказывают маленьким детям и внукам… Но вряд ли дон Луис усладит слух внуков историей о том, как он, совершенно голый, делал их бабушке предложение. Уже после того, как они уже совершили самое фантастическое любовное действо, какое только могло совершиться на земле.

Счастье Эммы граничило с экстазом, но от ее острого ума не ускользнул все же комизм ситуации.

— Эмма, любимая. Выходи за меня. Сделай меня счастливейшим из людей.

Она жаждала этих слов, чтобы окончательно убедиться, что под внешней оболочкой собранности и жесткости бьется воистину романтическое сердце. Надо проникнуть глубоко в толщу земли за этим сокровищем, но кропотливая выемка грунта окупается чистейшим золотом.

— Ну вот, теперь все в порядке. — С этими словами Эмма скользнула обратно в постель. Тень смущения пробежала по лицу Луиса.