Накануне

Глава 7

Мексика, Койоакан,

пригород Мехико, дом Троцкого.

22 декабря 1937 года, 07:00.

– Как же здесь хорошо, Лёвушка! – С наслаждением вдыхает носом прохладный воздух пожилая худенькая седая женщина с повисшей на щеках морщинистой кожей и двойным подбородком. Наталья Седова, гражданская жена Троцкого, совершенно не замечает сильного запаха куриного помёта и кроличьих экскрементов, исходящего из клеток, установленных во внутреннем саду небольшого Т-образного дома с плоской крышей.

– Наконец-то мы вырвались из этого вертепа…. – испытующе смотрит на задумчивого мужа и, не заметив никакой его реакции на свои слова, продолжает более уверенно. – Фрида, эта самовлюблённая бездарность, ты видел Лёвушка её картины, одни автопортреты… лубок. Если бы её мужем не был великий Диего Ривера, на её мазню никто бы и не взглянул… мало этого, так эта подстилка, вдвое его младше, о-о, мне об её изменах мужу такого понарассказали…

Седова всхлипывает, а Троцкий с отсутствующим видом подходит к клетке, достаёт из кармана морковку и просовывает её в ячейку деревянной решётки: изнутри послышалась возня и громкое хрумканье.

– Дороговато, конечно, – продолжает бубнить женщина, высморкавшись. – семнадцать тысяч песо, но ничего, справимся, скоро ты закончишь книгу про Сталина, глядишь дадут визу в Америку, будешь читать лекции… Ничего, проживём.

Зелёная ботва исчезает в клетке.

– И Лёва поможет! – Радостно взмахивает руками Седова, но почти сразу на её лице возникает тревога. – Эта женщина… как она вцепилась в Лёву, не пропустила ни одного свидания, а ведь это из-за её брата мой сын оказался в тюрьме! Гольдманы, я помню эту семью… она мне тогда в 1917-ом не очень понравилась: отец – солидный мужчина, отличный адвокат, хорошо нам помог, мать не помню, так мышь серая, её старший брат был как уголовник, в глаза не смотрел, а эта Мири, помнится, уже тогда вскружила голову нашим мальчикам.

– Наташа, не надо фантазировать, – Троцкий поворачивается к жене. – я не думаю что они даже встречались тогда в Нью-Йорке. Если хочешь, я дам Гансену (секретарь – охранник Троцкого) задание проверить её, но Буденец (главный редактор еэжедневной марксистской газеты САСШ "Дейли Уоркер") утверждает, что она была в Испании, воевала в отряде ПОУМ в Барселоне.

– Обязательно нужно её проверить…

– Послушай, – взрывается муж. – вот ты говоришь о книге, но чтобы работа сдвинулась с мёртвой точки мне нужны помощники. Лёва круглосуточно занят подготовкой когресса, Рут застряла в Нью-Йорке надолго – перелом бедра, где я найду секретаря?

– А чем плоха сестра Рут Сильвия?! – Жена срывается на крик, но тут же, испугавшись, понижает тон. – Милая, умная, грамотная, аккуратная…

– Так я не против Сильвии, – муж тоже отвечает спокойно. – пусть обе начнут, я посмотрю как они и потом решу кого оставить.

Женщина открывает рот чтобы возразить.

– Всё-всё, – Троцкий примирительно обнимает её за плечи. – ты лучше послушай какой шикарное название я придумал для главы, где говорится об отравление Ильича Сталиным: "Сверхборджия в Кремле".

Нью-Джерси, г. Патерсон,

Завод компании "Кёртис-Райт".

22 декабря 1937 года, 10:00.

После согласования последней запятой в контракте на закупку пяти образцов новейших двигателей "Циклон-14" мы с финансовым директором "Амторга" ставим подписи на последнем листе документа, удовлетворённый коммерческий директор "Райта" – свою и я с примкнувшим ко мне Швецовым отправляемся на автобусную экскурсию по заводу, любезно предложенную руководством. Первая остановка у одноэтажного здания из белого кирпича со стеклянным фонарём тянущемся вдоль всей крыши длиной метров сто.

– Первое здание нашего завода, – гордо провозглашает экскурсовод, толкая полупрозрачную дверь. – сейчас полностью занято инженерной службой. Огромное жарко натопленное производственное помещение, разделённое двумя бесконечными рядами колонн, заставлено кульманами, за которыми трудятся в основном молодые люди в белых рубашках (пиджаки на спинках стульев), перечёркнутых на спине резиновыми подтяжками, с одинаково засученными выше локтя рукавами.

– Конструктора… – Швецов подавляет тяжёлый вдох.

Идём по узкому проходу, тишина, никто на нас не обращает внимания.

"Сколько же их тут? Сто? Двести"?

За высокой перегородкой сидят технологи: вместо кульманов ряды письменных столов, заваленных ворохом бумаг, мужчины все в пиджаках, довольно много молодых женщин, стоит непрерывный гул от множества голосов.

– Наш авиадвигатель состоит из более чем десяти тысяч частей, которые участвуют в нескольких сотен тысяч технологических операциях…

"Здесь куётся их превосходство в воздухе"…

После долгой поездки в фордовском автобусе попадаем в литейный цех, здесь льют блоки цилиндров из алюминиевого сплава. Вначале попадаем на участок, где десятки высоких мускулистых рабочих готовят литейные формы: в большие деревянные ящики с жёлтым мелким песком на дне устанавливаются металлические формы, в точности повторяющие ребристые обводы охладителей. Их сильные руки энергичными, резкими движениями начинают забивать липкий песок во все извивы рогатой формы, затем засыпают ящик песком доверху и, взяв в руки деревянные колотушки, начинают его утрамбовывать под неусыпным взором прохаживающегося позади мастера.

На следующем участке идёт разливка жидкого металла по формам, дальше чистка и шлифовка. После каждой операции специальные контроллёры делают десятки измерений. Огромные печи, одномоментно принимающие в своё чрево десятки заготовок, гигантские станки растачивающие, сверлящие, нарезающие зубья и ещё много чего. На наших глазах из алминиевых чушек и стальных заготовок рождалась мощная машина, заключающая в себе силу почти двух тысяч лощадей. На это можно смотреть бесконечно…

– А здесь мы тестируем наши двигатели. – Хрипит уставший экскурсовод.

С десяток одинаковых боксов: двое рабочих цепляют крюками крана двигатель прямо со сборочной линии и тянут его в такой отсек на стенд, подсоединяют линии с топливом, маслом, сжатым воздухом и электрическим кабелем, затем крепят винт и докладывают технику о готовности, сидящему за пультом управления.

"Что тут у нас"?

Множество стрелочных циферблатов, кнопок и рычажков, но, по сути, это всего лишь тахометр и ручка газа, выведенные от каждого стенда. Как-то большого ожидал… От рёва мотора закладывает уши поэтому спешу за нашим гидом прочь на воздух, несмотря на мощные вентиляторы в боксе ощутимо запахло гарью.

– Скажите, Аркадий Дмитриевич, – вскоре к нам с экскурсоводом присоединяется Швецов. – а разве никаких температурных измерений не требуется? Ведь кратковременное включение мотора может и не выявить всех дефектов в таком сложном устройстве. Или они надеются на свой контроль после каждой операции?

– И на это тоже, – Швецов видит неподалёку место для курения, но гид уже зовёт в автобус. – но, думаю, что это просто невозможно сделать. Например, температура воздушной внутри двигателя кое-где может достигать двух тысяч градусов: никакая термопара такого не вынесет, расплавится. Да и если б могла, то не всюду её можно установить, это ж не опытное изделие, а серийное. Хотя мы и на опытных такого не делаем, нет у нас оборудования, специалистов, даже в ЦАГИ нет, а американцы нас в свои лаборатории не пускают…

– Температуру можно измерять и без проводов.

– Слыхал об этом, – Швецов чиркает спичкой. – но подобных приборов не доводилось видеть. Любой конструктор за них бы душу дьяволу продал: знать точно где есть прегрев, да на разных режимах работы, где нужно ребро охладителя удлинить, а где наоборот подрезать… это дорогого стоит. А вы почему, товарищ Чаганов, разговор об этом завели? Узнали что-то у американцев?

– Нет, у них ничего, – автобус неторпливо движется к проходной по дороге на берегу небольшой речки, на другом берегу дымит магниевый завод. – а вот у нас в Москве в ВЭИ кое – какие работы в этом направлении ведутся.

"Кое-какие, но совсем не те… Архангельский работает над прибором ночного видения, а это ближний инфракрасный диапазон: один-полтора микрометра. Чтобы следить за факелом реактивной струи, надо пререходить в диапазон 3–8 мкм, а к температурам меньше ста градусов – от 8 до 15 мкм. Знаю это точно, пробовал я сделать как-то в страшно-далёком будущем тепловизор из материалов с радиосвалки. На свалке правда можно было легко найти инфракрасные фотодиоды и плату с "Ардуино". Хорошо, ПЗС у меня нет, но одноэлементный германиевый датчик легированный медью – вполне реально. Правда его нужно охлаждать жидким гелием, но и это для современной науки не проблема (возьму в ФИАНе, видел там в лаборатории у Капицы специальный сосуд Дьюра, как раз для гелия), электронную развёртку заменю опто-механической (стеклянное зеркало с алюминиевым напылением вращается электромоторчиками в двух плоскостях) или, что ещё проще – "диском Нипкова", ну и 10–20 кадров в секунду получить можно. Или нельзя"?

Немного напрягаюсь и вытаскиваю из памяти таблицу с параметрами инфракрасных материалов из какого-то учебника: тогда не пригодилась, а сейчас – бесценный документ.

"Нельзя…. из-за большой инерционности германиевого датчика: при разрешении экрана сто на сто пикселей получится один кадр за две секунды. Ладно, буду легировать германий ртутью: чувствительность почти та же, а охлаждать датчик можно уже жидким азотом, его сейчас производят в огромных количествах и он дёшев. Две большие разницы. С быстродействием тоже не ахти, примерно как с легированием медью, но, в конце концов, хочешь смотреть кино – уменьшай разрешение или смотри картину по частям. Теперь оптика – тоже из германия или боросиликатного стекла, из которого делают всю посуду для химических лабораторий. Можно сделать тепловизор! Нет и сейчас к этого особых технологических препятствий"…

– Так с кем конкретно там можно поговорить по этому делу, товарищ Чаганов? – Кажется в третий раз задаёт вопрос Швецов.

– Ни с кем не надо говорить, – прихожу в себя я. – все вопросы только через меня. Когда вернётесь в Союз, позвоните.

Нью-Йорк, 150 Вест стрит,

Ресторан "Русская чайная".

22 декабря 1937 года, 19:00.

– Сэр, ресторан закрыт, – высокий швейцар, стоящий у входа по навесом в шитой серебром ливрее преграждает нам с Олей путь в ресторан. – частная вечеринка.

Молча протягиваю ему приглашение и перед нами открывается тяжёлая дверь. Генеральное консульство устраивает сегодня в популярном русском ресторане неофициальный приём в честь советской делегации деятелей науки и культуры. По этому поводу даже Оля приехала в Нью-Йорк из Мексики.

"Шапито… низкий крашеный золотой краской потолок, черные дубовые панели на стенах, инкрустации в виде жар-птиц, красные кожаные диваны, короткие люстры с красными абажурами, цыганский хор. Почему Эйтингон решил провести приём здесь, а не в генконсульстве? Наверное некоторые из приглашённых опасались появляться на советской территории"…

– Товарищ Чаганов, э-э… – из-за ближайшего столика поднимается, широко улыбаясь, доктор Шмелёв.

– Ольга Михеева. – Протягивает руку Оля.

– Да-да, я помню… – бормочет он, но увидев строгие глаза подруги поспещно добавляет. – Николай Андреевич Шмелёв, кандидат медицинских наук.

"Блин, а вроде трезвый"…

Пожимаю руку врачу и мы проходим дальше в поисках столика номер пять: каждый солдат здесь знает свою позицию. Наш столик на шесть человек полуокружён диваном, занимаем места с краю, заказываем красное вино у тут же подскочившего к нам официанта и оглядываемся: ресторан почти пуст, хотя мы пришли вовремя. Неожиданно со стороны гардеробной в зал влетает красивая молодая женщина в чёрном платье с декольте, жемчужными бусами на груди и белой облегающей шапочке, из под которой выглядывает завиток белокурых волос и начинает драматично крутить головой по сторонам в поисках кого-то.

"Актриса"?

– Ольга Бакланова, – наклоняется к моему уху Оля. – знаменитая актриса театра и кино… не вернулась в страну в 1926-ом.

– Глеб?! – Вскрикивает женщина, увидев поднявшегося из-за стола по стойке смирно молодого человека и бросается к нему.

"Какая красавица"…

– Брат… какой красавчик. Десять лет не виделись. – Шепчет подруга, затем подозрительно скашивает на меня глаза. – Чаганов, она тебе в матери годится, ей сорок один.

– Не может быть! Я бы больше тридцати не дал.

– Представь себе. – хмыкает она.

Бакланова плача обнимает брата, а тот опустив руки стыдливо оглядывается по сторонам. Ресторан начинает потихоньку заполняться, хорошо одетые люди с бокалами в руках образуют группки на маленьком пятачке перед небольшой эстрадой, мы с подругой направляемся к ним.

– Оленька! – Любовь Орлова чуть заметно заговорщически подмигивает ей и увлекает в сторону. – Надо пошептаться…

Рядом с ней Григорий Александров, подтянутый и добродушный в смокинге с поблёскивающими в свете электрических огней шёлковыми лацканами. Интересуюсь планами, оказывается показывая "Волга-Волгу" они с женой собираются проехать по всему восточному побережью, а через месяц будут в Голливуде.

– Ни в коем случае… – слышу краем уха голос Оли. – выброси сейчас же. Ну и что, что "Кэмел". Тебе (Орлова настояла чтобы подруга называла её на ты и по имени) надо бросать курить. Ты погубишь свою кожу.

– Люба?! Орлова! А это твоя дочка? – Улыбки одновременно пропадают с лиц актрисс: фасоны и цвет их платьев оказываются похожими.

– Здравствуй, Оля, это моя сестра… двоюродная, тоже Ольга, – хмуро цедит Орлова. – мой муж, Григорий Александров, Алексей Чаганов.

Сзади меня за рукав дёргает Зворыкин, представляю всем его, Владимир Козьмич несколько раз удачно шутит, взрывоопасная ситуация разряжается, но Орлова твёрдой рукой вскоре уводит мужа в сторону. Через минуту Бакланову зовут к телефону, Оля отходит с Глебом и мы с расстроенным Зворыкиным остаёмся вдвоём.

– Сарнов (глава RCA) просил тебе передать, – мой собеседник провожает взлядом звезду Голливуда. – что ты можешь взять лицензию на танковую радиостанцию. Армия от неё отказалась.

– Отлично! А как насчёт авиационной?

– Работаем над этим, – отвечает Зворыкин не поворачивая головы. – думаю решится положительно, но уже после нового года. Флотскую радиостанцию вы точно не получите, но не думаю, что она вам так уж нужна: саме сумеете собрать – основные блоки те же самые, что и для пехотной.

"Похоже, придётся просить Берию о продлении командировки"…

– Владимир Козьмич, помните, мы говорили об оборудование для производства ферритовых сердечников?…

– У нас нет, но обратитесь в "Сильванию", там точно есть.

Бакланова возвращается в зал, ищет кого-то глазами и решительно идёт к нашему столику, за которым уже сидит советская звёздная пара.

– Гриша, в самом деле сам ЛБ звонит, хочет тебе что-то предложить… – горячо убеждает она Александрова стоя перед столом. – такой шанс даётся раз в жизни…

"Берия что ли"?

– Какой ещё ЛБ? – Злится Орлова.

– Майер! Слышала о "Метро-Голдвин-Майер"? – Язвит соперница.

– Пойду поговорю, пожалуй. – Поднимается Александров, Орлова следом. Вижу что и Оля, бросив Глеба, спешит за ними.

На эстраду поднимается Эйтингон и и взяв у в оркестре колокольчик призывно звонит в него, Зворыкин галантно предлагает руку звезде, та благосклонно её принимает…

– Дорогие друзья, – начинает вице-консул, когда публика собирается вокруг эстрады. – спасибо, что пришли…

Вижу как Оля призывно машет мне и спешу к ней.

– Майер предложил мне снять фильм, – шепчет Александров побелевшими губами. – по книге Троцкого "Моя жизнь"… просил подумать. Сейчас сам Троцкий будет сюда звонить. Я просто не успел отказаться, всё произошло так быстро…

Режиссёр и актриса испуганно смотрят на меня, но сомневаюсь что выражение на моём лице добавит им оптимизма.

– Всё хорошо! Вы всё сделали правильно! – Приходит на помощь Оля. – А теперь, Люба, идите вместе с Григорием Васильевичем в зал, пейте, веселитесь и забудьте об этом звонке раз и навсегда. Если кто-нибудь будет вас о нём спрашивать, всё отрицайте. Правильно я говорю, товарищ майор государственной безопасности?

– Да. – Глупо киваю головой и, заметив страшные глаза подруги, добавляю. – Никому не слова.

Оля отодвигает тяжёлую бархатную штору и выпроваживает смятенную пару из телефонной комнаты.

– … Советское правительство положительно откликнулось на многочисленные просьбы людей, живущих за границей, о помощи в поиске родных… – Разливается соловьём Эйтингон.

– Будешь изображать Александрова, – рубит слова подруга. – выясни побольше… Пронзительно зазвонил телефон, стоящий на небольшом столике.

– Алло, с кем я разговариваю? – В трубке раздался властный голос.

– Кхм-кх, здесь Григорий Александров… – хриплю я и проваливаюсь в мягкое кресло, наигрывать волнение не было нужды. – а вы…

– Я – Троцкий. – Оля приникает ухом ко мне. – Поскольку вы, Григорий Васильевич, не сбежали от телефона как чёрт от ладана, то делаю вывод, что вас, по крайней мере, заинтересовало предложение Майера.

– Простите, а в чём собственно состоит… – начинаю довольно похоже подражать голосу Александрова (с детсва имею такой талант), подруга поднимает большой палец вверх.

– Как, этот старый мошенник не назвал сумму вашего гонорара? – Из трубки слышится раскатистый смех "демона революции". – Надеется сэкономить на режиссёре. Просите пятьсот тысяч долларов как я сам. Это я поставил условие Майеру, что фильму должен снимать русский режиссёр, иначе выйдет история как с тем французом и его развесистой клюквой. Меня не смущает, что вы известны в кинематографических кругах как человек снимающий комедии, я ведь знаю что в успехе "Броненосца Потёмкина" ваша заслуга никак не меньше, чем Эйзенштейна. Я встречался с ним в начале двадцатых: человек не без способностей, но трус отменный, поэтому при здравом размышлении решил остановить свой выбор на вас…

– Э-э…

– Понимаю вы, Григорий Васильевич, – не даёт мне вставить слово Троцкий. – можете задать мне резонный вопрос: "Почему капиталисты предлагают снимать картину о вожде революцию, да ещё и платят его создателям сумасшедшие деньги? Не является ли это ловушкой для создателей фильмы"? Нет, нет и нет. Всё просто. Майеру интересна история успеха, рассказ о том, как маленький человек из наиболее угнетаемой части разноплемённого народа тёмной империи встает на путь борьбы, выносит ужасные страдания, преодолевает их, побеждает всех врагов и становится руководителем огромной страны…

"Боюсь, что вот только "хэпиэнда" не получится".

– … там будет и любовная история, кстати, роль моей жены может исполнить Орлова…. в финале… нет, пока промолчу. Так что, хотите взглянуть на сценарий? Я понимаю, что вы захотите там что-то поменять и я полностью открыт к такого рода обсуждениям.

– Сотрудничество с вами ставит под угрозу мою жизнь и жизнь моей семьи… – Вхожу в роль, понижаю голос и с трудом выдавливаю из себя слова.

– В Америке вам ничего не угрожает, – быстро перебивает меня "демон". – живите, творите…

– Я всё же хотел бы увидеть вначале договор и получить финансовые гарантии. – Осторожно замечаю я.

– Да, неплохо бы было встретиться нам втроём: я, вы и Майер, сразу бы и контракт подписали. Правда меня не пускают в САСШ, вас – в Мексику. Послушайте, Григорий Васильевич, а почему бы нам не собраться на Кубе? Что скажете?

Сильные олины руки больно сдавливают мне плечо.

– Ну я не знаю… – Морщусь я.

– У вас когда показ во Флориде? Через две недели, так?

– Откуда вы…

– У меня всюду есть глаза и уши, – Троцкий и заразительно смеётся. – как раз это время из форта Лодердэйл на Кубу отходит пароход "Объединённой фруктовой компании", поездка для вас с женой бесплатная, будете сидеть за одним столом с капитаном, больших почестей на море не воздают.

– От поездки по морю мы, пожалуй, не откажемся…

– Вот и отлично! Мой человек свяжется с вами в Майами. – "Демон" бросает трубку.

По шее за шиворот пробежала струйка холодного пота.

– Молодец. – Оля отпускает моё плечо.

– Что это вообще было? – Вопросительно гляжу на подругу.

– Думаю, – шепчет она мне на ухо. – что Троцкому таким образом деньги переводят американские капиталисты: состряпают дешёвую поделку за две копейки и положат на полку, а сами предъявят в налоговую убытков на миллион. Если тупо перевести крупную сумму вождю Четвёртого Интернационала, то это плохо для репутации дарителя и налоги сполна платить в казну, а так – просто неудачный коммерческий проект, ну с кем не бывает, и налоговые льготы полагаются.

– А Александров с Орловой здесь причём?

– Идеалогическая диверсия, представь заголовки: "Секс-символ Советов и придворный режиссёр сбежали на Запад"! – Близость подруги и её горячее дыхание вместо ужаса вызывают у меня другие чувства.

– Вот вы где прячетесь! – В двери появляется злое лицо Эйтингона. – Делом надо заниматься! Быстро в зал, Северский с женой пришёл!

Сижу в Генконсульстве, в своей узкой комнатке под крышей (Эйтингон перевёл меня с недавних пор на казарменное положение) и рассматриваю фотографии японской шифровальной машинки "Красная". Оля с шефом на переговорах по Бебо с Москвой, судя по всему, сегодняшний звонок Троцкого спутал им все планы.

"Серьёзный аппарат: на металлическом поддоне две печатные машинки… Стоп, те же самые, IBM Model 1, что я прикупил здесь два года назад. Выходит не один я на них глаз положил. Две наборные панели с перемычками, три блока шаговых искателей с аккуратно распаянными разноцветными проводами. Чёрт, не видно шильдиков"…

Быстро перелистываю толстенный "талмуд".

"Так и есть, "бил ов матириалз" составлен со всем тщанием, кроме того многостраничная принципиальная схема и ещё вдобавок таблица распайки проводов (рядом с иероглифами перевод на английском). Спасибо, конечно господин Фридман, но думаю мы бы справились и без неё. "Красную" японцы будут юзать до 1941 года, так что сгодится. "Фиолетовая" уже на подходе, с начала 1938-го начнёт постепенно вытеснять "Красную" на самых ответственных направлениях, а у меня в голове из будущего кроме блок-схемы и нескольких небесполезных подсказок – ничего".

– Тук-тук-тук-ту-ук…

– Войдите. – Быстро накрываю документы газетой.

– Товарищ Чаганов, – дежурный секретчик плотно закрывает за собой дверь. – вам шифровка.

Расписываюсь в формуляре и вскрываю конверт: Москва поздравляет меня с добычей документов по японской шифровальной машинке (понятно что не прямым текстом). "Всё по Покровскому – поощрение непричастных. А вообще, так бы и продолжал с Берией общаться по переписке – приятный во всех отношениях человек, не то что лично и наедине – тут он выражений не выбирает и за матом в карман не полезет… Что дальше?… А-а-а, вот в конце – немедленно выехать в Париж, там в посольстве меня ждут дальнейшие указания. Что так срочно-то? Столько всего незакончено в Нью-Йорке. Хотя если сдругой стороне посмотреть, то особо и дел не осталось: добавить только в текст договора с RCA несколько лицензий. Это можно сделать и без меня… тем более что контракт заключается между "Радиокорпорэйшн" и "Амторгом", это же касается и компании "Остро", которую Амторг просто купил".

Собираю документы со стола, надо сдать их в секретный отдел. Не спеша спускаюсь по лестнице, внизу на лестничной клетке стоит доктор Шмелёв.

– Дорогие коллеги, – его шёпот хорошо слышен вокруг. – разрешите мне… ой!

– Да что вы так волнуетесь, Николай Андреевич, – с трудом прячу улыбку. – ваши коллеги завтра будут вам в рот заглядывать и каждое слово ловить когда поймут какое лекарство создано в вашем институте…

– Думаете?

– Уверен, вот только добавлять сейчас не надо… – Спускаюсь на один пролёт, навстречу несётся Оля.

– Уезжаешь? – С трудом переводит дух. – Эйтингон сказал… Я тоже. (Смотрит на часики). Сегодня… через шесть часов.

Круто поворачиваюсь: "Подождут документы, у меня поруга уезжает".

Прага, аэропорт "Рузине".

5 января 1938 года, 17:00.

Бледные до синевы от страшной болтанки в пути пассажиры рейса Париж-Страсбург-Прага с поклажей в руках понуро потянулись к зданию аэровокзала. Юнкерс-52 чехословацкой авикомпании CSA преодолел расстояние в 700 километров между двумя столицами (с одной короткой посадкой для дозаправки в Страсбурге) за шесть часов, опоздав на час. Всему виной была сильная облачность на маршруте. На полпути, уже над Германией один из пилотов пытался связаться с аэропортом Штутгарта (дверь в кокпит отсутствовала как класс, поэтому все шестнадцать пассажиров самолёта получали всю информацию о рейсе в реальном времени), но диспетчер разрешения на посадку не дал – туман накрыл лётное поле. Услышав тогда о возможной посадке на фашистской территории два моих телохранителя, сидящих спереди и сзади от меня по правому борту, встревоженно заёрзали на своих креслах, до и у меня что-то ёкнуло в груди, а рука непроизвольно потянулась к внутреннему карману пиджака, где лежал американский паспорт на имя Дональда Трампа. Но обошлось…

"И за это Чехо-Словакия получила золотую медаль на Всемирной выставке в Париже в прошлом году"?

Передо мной раскинулось двухэтажное здание с плоской крышей, стены которого "украшены" белой кафельной плиткой (как в туалете) и часто истыканы бойницами прямоугольных окон, отмеренных по линейке.

"Всё? Нет, ещё на краю крыши торчит небольшая башня, ну хорошо, с часами (часовая и минутная стрелка почему-то одной длины)… Что в этом красивого"?

Молчаливый таможенник почтительно приложил печать к моему паспорту и я выхожу в зальчик прилёта… и отлёта, отделанный с той же пышностью как и фасад.

– Ладя! – Мне на шею бросается миловидная женщина лет тридцати в драповом пальто с чернобуркой на плечах.

"Обозналась? Не думаю".

Мои телохранители с выражением видимого облегчения на лице проходят мимо и не оборачиваясь спешат на выход. Женщина что-то говорит по-чешски а я не могу понять ни слова, но непостижимым образом смысл сказанного доходит: "Как хорошо, Ладислав, что ты приехал мы все тебя очень ждали".

– Ну с моей женой Ольгой Антоновной вы, товарищ Чаганов, уже познакомились… – невысокий лысоватый мужчина лет сорока в строгом тёмном костюме поднимается из-за стола и с удивлением смотрит на раскрасневшуюся супругу. – а меня зовут Михаил Михайлович Адамович, я – помощник резидента.

"Даже успели перейти на ты, отпустив такси, кружили по булыжным улицам центра города около часа, проверяясь не ли "хвоста", даже пива выпили в каком-то баре у какого-то костёла".

– Очень приятно, товарищи Адамовичи, спасибо за тёплую встречу.

– Приехал? – В комнату резидентуры, что находится в подвале Консульства врывается высокий плотный мужчина с простым открытым лицом и крепко жмёт мне руку. – Я – Зубов. Миша, дай шифровку в Москву.

– Прошу прощения, Алексей Сергеевич, – резидент порывисто двигает стул, садится напротив и пристально смотрит мне в глаза. – за поспешный вызов в Прагу, но очень нужна ваша помощь…

"Нежели без меня не могут "жучка" поставить?

Собеседник переводит взгляд на шрам чуть выше виска, затем на мои мозолистые руки: последние видимо убеждают его окончательно.

– … Два месяца назад к нам сюда в консульский отдел пришла Елена Перская, – продолжил он. – бывшая советская гражданка 37 лет, которая в 1925-ом году вышла замуж за японца и уехала за кордон. Написала заявление с просьбой восстановить её в гражданстве СССР. Адамович навёл справки, оказалось, что её муж Идзуми Кодзо пятидесяти лет является третьим секретарём японского посольства в Праге. Через неделю из Москвы пришла радиограмма, в которой сообщалось, что Елена – агент Ино, но связь с ней была утрачена два года назад когда её мужа перевели из Харбина. На следующей встрече Перская сообщила, что Идзуми возглавляет в посольстве шифровальный отдел…

"Интересно".

– …, что хочет развестись с мужем и уехать в СССР вместе с сыном семнадцати лет (он у неё не от Идзуми, но он его признал и считал своим). Адамович убедил Елену не торопиться и помочь в вербовке мужа и получении доступа к японским шифрам. Задача оказалась несложной: Идзуми сильно любил жену и сына, испытывал недостаток денег и был не согласен с проводимой Японией политикой. Две недели назад Елена передала нам шесть дешифровок мидовских телеграмм, их ключи и исходные тексты…

"Чего уж лучше".

– … Сложность в том, что Перская эмоционально неуровновешенна: на каждой встрече твердит, что ненавидит мужа, не хочет с ним жить, плачет…

"Я безусловно рад помочь родному главному управлению чем могу, но есть же"…

– … Короче говоря, Москва приказала добыть чертежи японской шифровальной машинки, чтобы иметь возможность самостоятельно проводить дешифровку.

– Жарко тут у вас… – смахиваю пот со лба. – я, конечно, специалист по дешифровке радиограмм, но не кажется ли вам, товарищ Зубов, что для этой задачи нужны совсем другие умения?

– Нет, вы неправильно меня поняли….

– Зовите меня Алексей.

– … Алексей, – кивает головой резидент. – дело в том, что машинка находится под круглосуточной охраной, в комнате обязаны находится как минимум двое операторов. Вскрыть её незаметно не получится к ней подведена электрическая сигализация, а если, всё-таки удастся, то уж механик, приезжающий из Токио раз в три месяца для обслуживания машинки, сразу обнаружит нарушение пломб…

"Получается Зубов не знает, что схема "Красной" уже не представляет для нас секрета, но Берии-то об этом известно, зачем тогда я тут нужен"?

– А месяц назад в японское посольство поступила шифромашинка нового типа Б, которая сильно отличается от предыдущей модели тип А, вот сами взгляните, – резидент достаёт картонную папку из ящика письменного стола. – последняя шифровка из шести, что передал нам Идзуми, отличается ключом. Для старой машинки идёт ключ из пяти букв, а для новой – четырнадцать цифр.

"Вот в чём дело, а "Фиолетовая" вступает в игру раньше, чем я думал"…

– Всё равно не понимаю, товарищ Зубов, зачем вы меня вызвали сюда?

– Это я предложил. – За спиной раздаётся голос Адамовича. – Мы ведь оба с вами, товарищ Чаганов, "испанцы". Встретиться там не удалось, я большую часть времени находился под Мадридом, но в одной совместной операции мы всё же участвовали: в диверсии на аэродроме под Севильей, помогал Берзину и был в курсе всех её деталей, в том числе и того, как вы "Энигму" немецкую раскусили ещё до того как мы её у "Кондора" отбили. Может быть и тут попробуете? Две пары проницательных глаз пытаются заглянуть мне в душу.

"А о такой мелочи как полное описание Энигмы, которое я получил в Разведупре до командировки, Берзин не упоминал? Так и рождаются мифы… Всё что я могу – это "читерство", заглядывать в конец книги, где есть правильные ответы. Или всё-таки нет? А если нет, то докажи, что и сам чего-то стоишь, собирай мозги в кучку и думай что можно сделать. "Фиолетовая" – это всё же не "Энигма", она намного проще"…

– Попробую, конечно, куда я денусь, – оглядываюсь по сторонам. – только один нескромный вопрос: когда в вашем номере без окон ужин?

Гавана, Отель "Насьональ де Куба",

5 января 1938 года, 20:00.

– Ну так где же ваш непризнанный гений, мистер Троцкий? – Оля поправила сползшие наушники, откинулась на спинку плетёного кресла и повернула лицо навстречу слабому тёплому ветерку, подувшему с моря.

Рядом на диване уронил голову с кудрявыми чёрными волосами на грудь Иван Сиротин, оперативник из Вашингтонской резидентуры. Перед ним на столике чёрные эбонитовые наушники, подключённые к деревянной шкатулке, такой же, что сейчас на коленях у Оли.

– У него случилась какая-то задержка на показе в Майями, – ответил собеседник по-английски с сильным акцентом. – он прислал телеграмму моей секретарше. Обещает завтра в полдень быть здесь вместе с женой. Если они сбегут из Союза, то будет грандиозный скандал в прессе и бесплатная реклама фильму. Кстати, зря вы иронизируете, мистер Майер, Александров и Орлова пользуются у себя на родине фантастической популярностью…

– Слышал, как же…. жалкое подражание голливудским фильмам с Марлен Дитрих в главной роли. – Ворчливо проскрипел Майер. – Хорошо-хорошо, раз уж я обещал, то выполню своё обещание, встречусь с ними, но и вы, мистер Троцкий, тоже должны пойти мне на встречу: раз ваши протеже не прибыли в срок, то чтобы не терять время поговорите с Карлом Антоном, он – крепкий режиссёр, снимал в Париже, Германии и Голливуде. Его последняя картина "Броненосец "Севастополь"" пользуется определённым успехом.

– Что?! – В наушнике раздались сильные хрипы. – Вы мне предлагаете ничтожество, которое сняло этот мерзкий антикоммунистический пасквиль? Жалкая пародия на "Броненосец "Потёмкин"", на эту великую картину… Лазарь, вы в своём уме?

– Боже ж мой, Лёва! Да какая разница кто будет снимать фильм, который никогда не выйдет на экраны кинотеатров в приличной стране? Чем дешевле он обойдётся в производстве, тем больше достанется тебе и твоим дармоедам. Меня попросили серьёзные люди, чтобы я устроил тебе легальный трансфер денег, я согласился, но я тоже должен иметь свой гешефт: режиссёры из Голливуда и их "звёзды" стоят дорого, поэтому я рад взять на картину иностранцев, которые обойдуться дешевле. Но ты, я смотрю, задумал что то ещё, хочешь подложить свинью Сталину? Твоё дело…. но я платить за это не намерен. Карл Антон согласен снять фильм за десять тысяч долларов. Твои "беженцы" не смогут рассчитывать на большее, поэтому мой тебе совет – заранее поговори с немцем.

– Ваня, подъём! – Хлопает в ладоши Оля. – Узнай не остановился ли у нас в отеле Карл Антон.

– Ну хорошо, мистер Майер, – в нушниках слышится тяжёлый вздох после долгой паузы. – как я понял ваш немец уже здесь. Зовите, посмотрим что он за фрукт.

– Если нет, то жди его у выхода из люкса ЛБ, – добавляет она. – узнай о нём как можно больше: где остановился, с кем встречается. Возьми с собой Васину.

Молодой парень лихо прыгает вперёд из сидячего положения, на ходу срывает со спинки стула свой пиджак и исчезает за дверью.

– Вот и отлично, мистер Троцкий…

– Гутен абен, герр Троцкий, – в наушниках зазвучал новый голос, писклявый и резкий.

– Халё, герр Антон, гуттес ветта, нихт ва? – Не полез в карман за словом "Демон".

– Чёрт! Полиглот, хренов… – Оля с досадой стучит руками по подлокотникам кресла, подскакивает и хватает со столика огрызок карандаша и лист бумаги.

– Это что за абракадабра? – Большие уши Григулевича потянулись вверх вслед за густыми чёрными бровями.

– Разговор Троцкого с немецким режиссёром, записала как смогла… – смущённо разводит руками Оля и мелко потряхивает головой. – Филипе, ты по немецки шпрехаешь?

– Испанский язык знаю, португальский – знаю, литовский с польским – тоже, немецкий язык в школе учил, а этот… – хитро прищуривается он и трясёт в воздухе бумажкой, полученной от девушки. – этот не знаю.

– С Мири своей будешь шутить, – хмурится Оля. – так о чём они говорили? Иосиф с минуту вглядывается в написанное, трёт кончик носа и шевелит губами.

– Если в общих чертах, то… – начинает он.

– Каждое слово. – Отрезает девушка.

– Ну слушай… – Серьёзнеет Григулевич.

Оля закрывает за Иосифом дверь, идёт в ванную, включает душ и, сбросив платье, встаёт под холодные упругие струи воды.

"Неожиданно. Думала, что Антон и Троцкий сцепятся как кошка с собакой, ну если не так, то допускала, что начнут торговаться за каждый цент, а оно – не так, не эдак, а совсем даже наоборот: пока мы с Майером хлопали ушами, у них шёл очень содержптельный диалог".

Карл Антон сразу же в начале встречи заявил, что является эмиссаром доктора Геббельса, который поручил ему передать господину Троцкому тайное предложение германского правительства наладить радиотрансляцию на европейскую часть России своего канала. Со своей стороны Рейхсминистр обещает принять участие в финансировании его работы и что в текущую деятельность и редакционную политику вмешиваться не станет. Похоже в данный момент у Троцкого в "зобу дыханье спёрло" и режиссер продолжил свою речь: оказывается он ещё готов работать забесплатно ("Не одни мы видно слушаем люкс Майера") или передать свой гонорар в фонд нового радиоканала. Тут Троцкий наконец выпал из прострации и попросил дать ему время до завтра обдумать ситуацию.

"Клюнул, без всякого сомнения клюнул на немецкую наживку… А ведь это может поломать весь наш план… но и открыть новые заманчивые перспективы"…

Оля насухо докрасна растёрлась большим пляжным полотенцем, в этот момент в дверь номера постучали условным стуком.

– Здесь он живёт, – смотрит в сторону Сиротин. – один, номер 506, на пятом этаже, его окна наискосок от ваших.

– Молодец, Ваня. Пойди погуляй пять минут пока я оденусь… и напишу сообщение "для дяди" (резидента). Затем к Надежде, у неё скоро сеанс связи. После – сразу ко мне. Всё.

– Тут ещё, – не поворачиваясь говорит пунцовый Иван. – из Мексики звонил "Жених": "Мать с сыном отплыли ночным пароходом из Веракруза. Прибытие в Гавану ожидается завтра в десять утра".

"Закрутилось всё… как я люблю. Иван только странный в последнее время: то краснеет, то бледнеет. Неопытный, волнуется"…

Скомканное полотенце летит в корзину, Оля придирчиво вглядывается в своё отражение в зеркале и удовлетворённо улыбается.

"Ну что тебе, Чаганов, ещё нужно? Почему мы всегда должны делать первый шаг, а потом всю жизнь дрожать над своим "сокровищем"? Что за злой рок висит над русскими женщинами"? Оля начинает одеваться, тянется к чёрному спортивному костюму.

"Девушке с такими данными не пристало ныть… У немца "окна наискосок"? Отлично, посмотрим кто из нас режиссёр".

Гибкая тёмная тень беззвучно растворилась в черноте тропической ночи. Когда через час Оля снова отодвинула занавеску, то застала в своём номере Ивана, застывшего в нерешительности у двери ванной комнаты и напряжённо вслушивающегося в звуки текущей из душа воды. Закусив губу, Сиротин решительно дёргает дверь на себя.

– Ц-ц-ц! – Насмешливо цокает языком девушка, оседлав родоконник и болтая в воздухе ногами.

– Я это… радиограмма вам, товарищ Михеева "от дяди".

– Давай сюда. – Оля в два прыжка оказывается рядом, Ваня с трудом разжимает потный кулак. – Сам-то не хочешь освежиться?

– Не-е-т… – Пятится назад парень.

"Ну что я, в самом деле, привязалась к парню? Он точно за Чаганова не ответчик".

– Иди-иди, Иван. – Её взгляд уже как собирающая линза сконцентрировался на листе бумаги с ровными колонками цифр.

"Оперативно, Эйтингон успел уже связаться с Москвой. Пароход "Краснодар" ждёт сигнала в нейтральных водах, получен приказ, что операция должна быть проведена до шести вечера шестого января по времени восточного побережья".

Прага, ул. Нерудова 10,

Консульский отдел.

6 января 1938 года, 07: 00.

"А японские криптографы весьма самонадеянны, судя по всему, они так и не заподозрили, что "Красная" была взломана американцами, поэтому и в "Фиолетовой" сохранили главную её уязвимость – принцип "шесть на двадцать"".

Шесть – это гласные латинского алфавита, двадцать – согласные, то есть, гласные и согласные буквы в их машинках шифруются по разному: первые – используя больше пятнадцати тысяч позиций в трёх блоках шаговых искателей (точно таких же как в автоматических телефонных станциях), вторые – только сто пятьдесят в одном блоке. Получается, что криптостойкость согласность в сто раз выше. Спрашивается почему? Ответ кроется в истории: "красная" разрабатывалась в те времена, когда радиосвязь ещё не была хорошо развита и основной поток радиограмм шёл по проводному телеграфу. Телеграфисты же, принимая шифротелеграмму со случайным набором символов брали двойной тариф по сравнению с легко произносимым: неважно что передаваемый текст тоже был бессмысленным, главное чередование гласных и согласных звуков делало его "легко читаемым".

– Стоп! – Подумал я много лет вперёд, когда поневоле пришлось заняться прикладной криптологией и историей вопроса. – Какое отношение латинский алфавит со своими гласными и согласными имеет к японским иероглифам? Япы что, все поголовно говорили на латыни? Ответ оказался прост: свою родную речь они стали записывать используя систему транслитерации "Ромадзи" (точнее её варианта, системы ниппон-сики), чтобы не создавать пишущую машанку с многими (от трёх до пятидесяти) тысячами клавиш. "Ромадзи" внёс в процесс шифрования дополнительный уровень криптостойкости (некоторые звуки японского языка записывались двумя-тремя буквами латинского), поэтому японцы, похоже, расслабились, решив что "гайдзины" не способны разобраться в их переписке.

"А как по другому назвать такой просчёт, если они из всех пятнадцати тысяч начальных позиций шаговых искателей ограничились 120-ю"?

Этой ночью, просматривая толстую пачку фотографий, сделанных Идзуми Кодзо портативным фотоаппаратом с шифровальных блокнотов, которые пришли из Токио с "Фиолетовой", я сделал существенное открытие. От предчувстия удачи у меня даже заболела голова. Отложив лупу в сторону, я отобрал из пачки несколько снимков и, покомбинировав с ними, составил большую таблицу, затем расфокусировал взгляд и нашёл-таки подтверждение внезапно вспыхнувшей в мозгу догадки.

"Да, так и есть, это – список начальных положений шаговых искателей"!

Дело в том, что ключами, в которых содержались настройки шифровальных машинок, занимался другой оператор, который сделав своё дело отходил в сторону и Идзуми в одиночестве вводил шифровку и распечатывал расшифрованный текст. Шифроблокнот "Фиолетовой" попал в руки нашего агента случайно, Кодзо оказался в момент прихода новой техники свободен от дежурства в комнате связи и ему поручили её приёмку. Идзуми фотографировал всё подряд, без разбору: результатом чего явилась эта гора пронумерованных снимков, с которыми мне и предстояло разобраться.

Столь малое число установок шаговых искателей понятно: это тебе не "Энигма" с практически безраничной возможностью добавления и перестановки роторов. Электрическая схема "Фиолетовой" спаяна раз и навсегда, поэтому чтобы как-то предотвратить прехлест начальных установок при посылке достаточно длинного собщения, пришлось разнести их подальше друг от друга, тем самым сократив их количество. Но тогда вылезает другая проблема: растёт вероятность того, разные сообщения будут посланы с одними и теми же начальными установками.

"Так… ясно. Вот ещё одна безымянная табличка: судя по всему это сдвиг, который добавляется или вычитается к установкам для каждого нового сообщения. Почему их тридцать шесть? Раз в десять дней… Хоть японцы и используют григорианский календарь и семидневную неделю, но сохранилось традиционное деления месяца на декады. Это всё объясняет Что ещё? Две коммутационные панели: входная и выходная, где происходит попарная замена букв. Хм… и тут ляп! Видимо для удобства иностранных криптоаналитиков в шифроблокноте только одна таблица: входная и выходная панели одинаковы"!

"Одно только странно, сгруппировав фотографии обнаруживаю, что таблица имеет тысячу строк. Выходит алфавит меняется три раза на дню…. нет не думаю, слишком хлопотно засинхронизировать одновременную перекоммутацию панелей по всему миру. Скорее всего, смена происходит в полночь по токийскому времени. Непонятно, ну что ж запишем в загадки".

Достаю из ящика стола единственную пока шифровку, полученную с использованием "Фиолетовой", на исписанном листке текст разделён на абзацы по три строки в каждом: верхняя – это зашифрованный текст, средняя – текст на "Ромадзи" и нижняя строка – русский перевод.

"Сообщение длинное, поэтому оператор из Токио разбил его на части: около ста символов в каждой, всего четыре части. Четыре сотни пар символов известны, начинает вырисовываться моя стратегия. Чтобы получить полную электрическую схему устройства, необходимо выяснить примерно шестнадцать тысяч уникальных соответствий входных и выходных символов. Без повторений – это около сорока радиограмм, на самом деле – многократно больше. Пассивное ожидание может растянуться на долгие месяцы… поэтому решено, начинаю составлять таблицу истинности уже сейчас, используя наличные радиограммы, а белые пятна в ней будет заполнять Идзуми, целенаправленно проверяя отсутствующие в таблице комбинации по моим запросам".

Гавана, Отель "Насьональ де Куба",

6 января 1938 года, 11:15.

Навстречу красному "Паккарду", плавно затомозившему под портиком у входа в гостиницу, бросается чернокожий швейцар в белой униформе, за ним спешит белбой. Вместе с водителем такси они открывают дверцы и багажник, помогают пассажирам, пожилой женщине и средних лет мужчине, выйти из машины и вся процессия по зелёной ковровой дорожке торжественно следует к отделанной белым мрамором стойке.

– Добрый день синьор, синьора, – на чистом английском приветствует гостей консьерж, солидный мужчина с пышными усами. – желаете номер?

– Я искать мистер Троцкий, – взволнованная дама неправильно строит фразу. – он остановился в вашем отеле.

– Обычно мы не разглашаем сведений о наших…

– Я его жена! – Вскрикивает женщина.

– Разрешите взглянуть на ваш паспорт? – В глазах консьержа зажглись весёлые огоньки.

– У нас разные фамилии, но…

– Мама, ты ничего от него так не добьешься, – говорит по-русски её спутник и поворачивает голову к усачу и кладёт на стойку свой паспорт. – двухместный номер, пожалуйста, на двое суток с видом на море.

– Извольте, сэр, – консьерж охотно переключается на мужчину. – у нас все номера с видом на море: где-то больше, где-то меньше…

– Но, Лёвушка, как я его найду в этой огромной гостинице? – Продолжает волноваться Седова.

– Предоставь это мне, мама… Зря ты настояла, чтобы я не сообщал о нашем приезде отцу, к тому же он очень занят. Ну откуда у тебя эти странные подозрения? Мало ли что Сильвии почудилось? Я лично Мири полностью доверяю.

– Приятного отдыха, – фальшиво улыбается усач, знаком подзывает бел-боя и вручает тому ключ. – номер 501.

Выждав пока Седовы отойдут от стойки, консьерж тянется к телефону.

– Но он даже не взглянул на мой паспорт!

– Потому что ты со мной, мама, – терпеливо поясняет сын. – видела объявление, что женщин без мужского сопровождения в отеле не селят.

Вдруг лицо Льва Седова мрачнеет.

– А как же твоя Мири? – Мать хватает сына за руку. – Сильвия права!

– Скажи, приятель, – мужчина подбрасывает ладони десять центов. – в каком номере поселился Троцкий.

– Мучас грасиас. – Непонимающе улыбается лифтёр, ловко перехватывает серебрянную монету и нажимает кнопку.

– Кхм, – вступает в разговор человек зашедший в кабину перед ними. – мистер Троцкий живёт на шестом этаже, как выйдете из лифта, то налево, там ещё перед его номером охранник сидит в коридоре на стуле.

– Сэксто писо! – Седова показывает лифтёру на пальцах шесть. – Е савес? Наталья Седова вываливается из кабины, грубо оттолкнув лифтёра, и останавливается безумно крутя головой по сторонам.

– Сюда. – Сын показывает направление.

– Открывай, Макс! – Кричит Седова нерешительно поднимающемуся со стула охраннику и, обогнув его, дёргает закрытую дверь и иступлённо колотит по ней своими маленькими кулачками.

– …"Таким образом, Леон Троцкий, – Мири на секунду задумывается ища подходящее слово. – обманул ожидания анархистов-синдикалистов и членов Международной Антифашистской Солидарности, по приглашению которых он прибыл на Кубу, встретившись с глашатаем Гитлера режиссёром Карлом Антоном, известным своим антикоммунистическим пасквилем "Броненосец Севастополь".

– Что это за газета? – Руки Троцкого нервно впиваюися в подлокотники кресла.

"Эль Либертарио". – Расправляет плечи девушка, преданно глядя на сидящего перед ней старика.

– Что удивительно, – приободряется тот, поднимаясь на ноги и морщась. – и анархисты, и официоз американского прихвостня Батисты все дуют в одну дуду… сталинские агенты всюду проникли.

– Тут ещё фотография есть…

Троцкий, разминая ноги, неспешно приближается к сидящей за столом девушке, встаёт у неё за спиной, с трудом отрывает взгляд от выреза её шёлкового платья и переводит его на газетный снимок.

– Заглядывают в окна… – кладёт ладонь девушке на плечо (на фотографии легко узнаются Троцкий и Антон, сидящие за столиком в номере режиссёра). – скоро станут за мной в постели подглядывать.

Мири вздрагивает, краснеет, не решаясь пошевелиться, но в эту минуту раздаётся телефонный звонок и она поспешно хватает трубку телефона.

– Да, синьор, – облегчённо вздыхает она, Троцкий берёт её за руку. – я подтверждаю, столик на двоих, восемь вечера.

– Я на минутку. – Мири выпархивает из-за стола и несётся в ванную комнату, старик торжествующе смотрит ей вслед.

За дверью послышался шум бегущей воды, Троцкий подойдя к зеркалу улыбаясь поглаживает свою козлиную бородку.

– Открывай, Макс! – Вдруг раздаётся крик из коридора а затем в дверь громко постучали.

– Ната? – От неожиданности приседает старик. – Как она здесь оказалась?

Открывай сейчас же! Я знаю что он там!

– Где она? – В номер врывается возбуждённая жена, плечом оттесняя мужа и безошибочно дёргая дверь ванной.

Слышится женский крик и вбежавший вслед за Седовой в номер охранник стыдливо отводит глаза от обнажённой женской фигуры.

– Ты – шлюха! Убью! – Кричит по-русски жена, сын с мужем вдвоём с трудом удерживают её.

– Ай донт андэстанд… – испуганно пятится девушка, забыв о своей наготе, а трое мужчин не могут оторвать от неё взгляд.

Это окончательно выводит Седову из себя и она, свободив одну руку, с размаху бьёт мужа по лицу. Тот выпускает вторую её руку и разъярённая женщина бросается вперёд, но ступив на мокрое пятно подскальзывается и навзничь падает на каменный пол ванной к ногам соперницы.

– Ната! – Брызгает на супругу кровью из разбитой губы Троцкий. – Доктора!

Охранник и Седов вопросительно смотрят друг на друга.

– Я позвоню! – Первая приходит в себя Мири и, сорвав с вешалки полотенце, протискивается сквозь строй остобеневших мужчин.

– Синьор! – Прикрывается как может одной рукой девушка. – Срочно доктора в номер 612.

Седова тихонько стонет, когда её переносят в спальню и укладывают на широкую кровать с балдахином, она смотрит на свисающую ткань навеса и слёзы текут по её сморщенным щекам.

– Я – доктор Кастро! – Через пять минут из гостиной раздаётся голос Григулевича. – Прошу всех выйти из комнаты.

Молодая белокурая медсестра проникает в спальню и начинает деловито осматривать пациентку.

– Ой, больно… – стонет та, когда медсестра прикасается к её локтю.

– Похоже вывих левой руки. – Шепчет Оля на ухо "доктору", отойдя в сторонку.

– Мы с Мири разыгрывали перелом… – растрянно начинает Григулевич, но наткнувшись на жёсткий взгляд "медсестры" поспешно добавляет.-… а-а, какая разница.

– Всю жи-и-знь этому кобелю отдала… – тихонько скулит с отрешённым видом Седова.-…думала хоть в Мексике всё изменится… нет сначала эта Фрида, теперь секретарша.

Подошедшая Оля подавляет сочувственный вздох.

– Милая, – приподнимается с подушки женщина. – дай мне снотворного, я не могу этого уже выносить.

– Фрактура, манус синистер. – Торжественно объявляет "доктор" на латыни и переходит на английский. – Нужно ехать в больницу, сделать рентген и наложить шину. Вы – муж? Отлично, нам потребуется ваша помощь при перевозке, вы тоже, молодй человек (Григулевич поворачивается в сторону Седова), собирайтесь будете поддерживать пациентку с другой стороны. Медсестра сейчас даст ей обезболивающее…

– Позвольте! А вы куда? – Григулевич грудью встаёт на пути одного из охранников, который попытался протиснуться на заднее сиденье такси. – Так не пойдёт, мы с медсестрой поедем впереди, а на заднем – с вами будет тесно.

– Гансен, – нетерпеливо бросает Троцкий своим охранникам, двумя руками поддерживая обмякшую супругу. – поезжайте за нами на другой машине, а Макс пусть остаётся с Мири. И не надо на меня так смотреть, у меня с ней ничего не было!

Охранник нетерпеливо машет водителю стоящего неподалёку такси, чтобы тот подъезжал ко входу на место отъехавшего "Паккарда" с Троцким. Потеряв терпение, он срывается с места и бежит к машине под палящим тропическим солнцем.

– Нет, синьор, я не работаю, у меня двигатель не заводится. – Шофёр раз за разом безуспешно поворачивает ключ.

– Есть ли рядом другое авто? – Обливается потом охранник.

– Сиеста… – разводит рукоми тот. – попробуйте на набережной "Молекон" может быть вам повезёт.

Прага, ул. Нерудова 10,

Консульский отдел.

16 января 1938 года, 12: 00.

– Да что за чёрт! – С досады стучу кулаком по массивной дубовой столешнице письменного стола в резидентской. – После первой угаданной буквы дальше нет ни одного совпадения… Не может такого быть!

Неделю назад Идзуми Кодзо по моей подсказке провёл очень удачную операцию: на одной из печатных машинок "Фиолетовой" (вводной) надорвал красящую ленту, а затем сам её долго менял, проверяя при качество её печати. При этом, само собой работала и выводная машинка, давая мне материал для заполнения таблицы истинности. Исходные установки "по недосмотру" оператора стояли не в нулевой позиции, а в положении, которое станет текущей во второй декаде января.

После нескольких дней ожидания жене Адамовича удалось встретится с Еленой Перской и получить эти распечатки, а я на одном дыхании в течении бессонной (ха-ха) ночи обработал их. Обработал и стал ждать когда поступит настоящая радиограмма, представляя как буду под восхищённые взгляды Зубова, Адамовича и Ольги Антоновны (больше никто о моей "невозможной миссии" в Праге не знает) "выдавать на гора" расшифровки секретнейших посланий потенциального противника со скоростью "Фиолетовой". Жду это себе я в комнате без окон – жду, почитываю иностранную прессу, обложившись доступными словарями, а в мире разворачивается крутейший политический детектив с элементами мелодрамы. И тут – бац, такой облом! Но обо всём по порядку…

На Кубе пропал Троцкий, вместе с сыном Львом Седовым, исчезла также личный секретарь "демона революции" Мири Гольдман. На следующий день после этих загадочных событий пражские газеты на первых полосах начали не только перепечатывать сообщения кубинских и американских газет, но и давать свои комментарии: корреспондент Юлиус Фучик из коммунистической "Руде Право" в передовой статье со ссылкой на кубинские источники обратил внимание на немецкий след в этом деле (фотографии Троцкого и Карла Антона за несколько часов до исчезновения прилагались), геббельсовская "Атака" напротив прямо обвинила в похищении НКВД, пояснив не назвав правда источники, что в операции принимали участие режиссёр Александров и актрисса Орлова, а американская "Нью-Йорк Таймс" привела слова Натальи Седовой, о том что по её мнению Троцкий сбежал со своей секретаршей.

Следующие несколько дней только запутали ситуацию: Мири Гольдман, появившаяся в Нью-Йорке, дала пресс-конференцию местным журналистам на которой не стала отрицать, что между ней и Троцким на Кубе возникло глубокое чувство, что неожиданно появившийся в гостинице Лев Седов приревновал её к отцу, между ними возникла ссора и она опасается что это всё могло привести к трагической развязке. Девушка не стала рассказывать подробности и сообщила, что уже начала писать книгу воспоминаний.

Газета "Дейли Уоркер" опровергла версию газеты "Атака" о причасности к событиям русского режиссёра, дав на первой странице фотографию из Лос-Анджелеса, где они с женой выступают перед публикой, предворяя показ своей картины "Волга-Волга". Из Буэнос-Айреса пришло сообщение, что Троцкого с сыном видели в порту. Секретарь Троцкого Сильвия Агелофф в Мехико подтвердила корреспонденту "Сошиалист эпил", что разговаривала на следующий день после "похищения" с Троцким по телефону, тот попросил её срочно подготовить его архив к транспортировке, что и было сделано. Пункт назначения, куда были отправлены бумаги Троцкого она сообщить отказалась, заметив, что неожиданный переезд её шефа связан с опасностью, которой подвергается его жизнь.

"Ай да Оля, что творит… Сейчас, чувствую я, "демона революции" в кандалах, в тёмном трюме везут в Ленинград… Доигрался".

По прошествии десяти дней со времени пропажи Троцкого, пресса начинает терять к нему интерес, оттесняя "мыльную оперу" на вторые полосы: американские газеты переключаются на компанию президента Рузвельта по борьбе с полиомиелитом, так называемым "детским параличом" (на фотографии Мэрджори Пост рядом с президентом), европейцы – на обострение гражданской войны в Испании. Затяжное безрезультатное наступление хунты не привело к значительным изменениям на фронте, республиканцы по прежнему контролируют большую часть страны: Бильбао, Мадрид и Малагу, но вызвало новые трения между Примо де Ривера и генералом Мола, которые продолжают стремиться к единоличной власти. Отмечается прибытие на фронт новой германской и итальянской техники: самолётов, танков и артиллерии. Австрия под давлением Германии признаёт Хунту.

В "Лондонской газете" не удалось найти о Троцком ни единого слова, хотя я дисциплинированно просмотрел все заметки. На последней странице наткнулся на статью о случае вандализма, произошедшем в госпитале "Святой Марии": неизвестный, разбив оконное стекло на третьем этаже, проник в лабораторию доктора Флеминга. По его словам ничего не было похищено, лишь разбиты несколько пробирок и чашек Петри, но доктор решил обратиться в полицию, потому что в лаборатории находились на изучении несколько возбудителей опасных заболеваний, которые (при неосторожном обращении с ними) могли вызвать эпидемию в Лондоне.

"Не-е, не может быть. Оля бы не стала. Хотя… по времени вполне бы могла, да и третий этаж для неё – сущие пустяки"…

На первой полосе "Правды" большая статья с хлёстким заголовком: "Не подменять и не обезличивать хозяйственные органы". О Троцком – ни слова, ни на первой странице, ни на последней. Поэтому рука тянется к местной газете – "Лидове новины".

"Бинго"!

Первая полоса с чувством, толком, с расстановкой смакует детали произошедшей десять дней назад "новины" имея при этом эротический уклон, а семь остальных – платные объявления.

"О-о! А это любопытно: "Высокооплачиваемая работа за границей для инженеров, техников и рабочих, специалистов в области металлообработки. Двухгодичный контракт с возможностью его продления". Самое интересное адрес отборочной комиссии: Прага, ул. Нерудова 10. Это же Консульский отдел, здание, где я в данный момент нахожусь. Контракт до 1940 года… думаю, что к концу этого года желающих поработать за границей прибавится. Главное – дать возможность трудолюбивым чехам встать на сторону добра, вот я почему-то не сомневаюсь, что они выберут ту, где больше заплатят… А вообще похоже, что мою инициативу по охоте за головами и руками "углубили и расширили"".

Снова начинаю тасовать фотографии, сделанные нашим японским агентом, и на одной из них замечаю обрезанное изображение какой-то таблицы.

"Что там? Верхушки каких-то букв? Или цифр"?

Мысленно возвращаюсь к четырнадцатиразрядному ключу, к тому, что бросилось мне в нём с самого начала в глаза, а потом как-то ускользнуло от внимания: одна цифра, которая не пригодилась при расшифровке первой радиограммы. Проверяю ключи трёх "новых" радиограмм": "бесполезная цифра" равна единице только в "старой", в "новых" – 6, 5 и 4.

"Важная информация! Наибольшее значение не превышает шести… что это может быть"?

В первых "Энигмах", с их тремя посадочными местами для роторов, шесть – это максимально возможное число их перестановок (3! – три факториал равно 6). В "Фиолетовой" шаговые искатели, исполняющие роль роторов, запаяны намертво – их не переставишь.

"Стоп! А зачем их переставлять? Ведь можно просто переназначить порядок (своего рода старшинство), в котором искатели делают шаги. Если принять за единицу положение, в котором при каждом нажатии клавиши на печатной машинке делает один шаг самый левый искатель, после двадцати пяти нажатий – средний искатель, а после 625 – правый, то положение номер шесть, следуя этой логике, значит, что ситуация изменится на противоположную: самым "быстрым" станет правый искатель, а самым "медленным" – левый. За дело"!

Линейка заскользила по строкам многостраничной простыни в таблице истинности, карандаш отмечает столбцы, стоящие на пересечении с искомыми строками.

"Вот гадство! После второй удачно отгаданной буквы, грифель карандаша делает точку внутри обширного белого пятна"…

"Бесполезная цифра" номер пять подтверждает свою бесполезность (не удалось открыть даже вторую букву), а номер 4 – улыбается мне во все свои четыре зуба – буквы! Моя гипотеза переходит в разряд рабочих.

"А это значит…. что я еду в Москву! Наши цели ясны, задачи определены. За работу, другие товарищи! А то непорядок, замминистра невероятной промышленности вторую неделю сидит в коморке Консульского отдела в Праге, играя в морской бой на поле в 125 строк на 125 столбцов. Хм-м, "невероятной", говоришь… Шокин, вот человек, который мне нужен: молодой, энергичный, проверенный временем. Не самому же мне носиться по заводам и строительным площадкам, мтолько дел в СКБ, а к началу войны он поднаберётся опыта и станет настоящим наркомом. Кто ещё? Сталинские наркомы: Устинов, Пересыпкин. Нет, их перетягивать не буду, они на своём месте"…