НАПИСАННОЕ ОСТАЕТСЯ (ФРАНЦИСК СКОРИНА) Историческая драма в двух действиях
…ТАКОЖ И МЫ, БРАТЬЯ, НЕ МОЖЕМ ЛИ В ВЕЛИКИХ ПОСЛУЖИТИ ПОСПОЛИТОМУ ЛЮДУ РУССКОГО ЯЗЫКА, СИЕ МАЛЫЕ КНИЖКИ ПРАЦЫ НАШЕЙ ПРИНОСИМЕ ИМ.
В пьесе использованы тексты поэмы М. Гусовского «Песня о зубре» в переводе с латинского И. Семежона и Я. Порецкого.
Ф р а н ц и с к С к о р и н а
М и к о л а Г у с о в с к и й
М а к с и м Г р е к
Н и к о л а й К о п е р н и к
Т о м а с М ю н ц е р
Ю р и й О д в е р н и к
М а р г а р и т а
П е т р М с т и с л а в е ц
М а р т и н Л ю т е р
И о х и м
П а п с к и й н у н ц и й
И н к в и з и т о р
К в а л и ф и к а т о р
Е п и с к о п
С е н а т о р
П а л а ч
П и с е ц
Э л ь з а
М а н у э л л а
С т р а ж н и к и
Ю н о ш и с о ш п а г а м и
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Кабинет ученого-богослова. М а р т и н Л ю т е р репетирует речь. Он гневен и решителен.
Л ю т е р. Предатели, клятвопреступники, ослушники, мятежники, убийцы, разбойники, богохульники! Ни одного дьявола не осталось в преисподней, все они вселились в крестьян. А потому не время спать. Время снисхождения прошло. Настало время меча и гнева!
Входит молодая красивая м о н а х и н я.
Ну, чего тебе, Эльза?
Э л ь з а. К вам тот Иохим, который Джованни.
Л ю т е р (поцеловав Эльзу). Впусти. А когда уйдет приходи… Мы с тобой вдвоем порепетируем…
Эльза выходит. Лютер провожает ее ласковым взглядом.
Входит И о х и м в монашеском одеянии, лицо под капюшоном.
С чем?
И о х и м (отбрасывает капюшон). С доносом, господин Лютер.
Л ю т е р. Я знаю, что с доносом. На кого?
И о х и м. На Франциска, сына Скоринина, в науках вызволенных и лекарстве доктора.
Л ю т е р (недоверчиво). Шутишь?!
И о х и м. Чтобы я так был жив!
Л ю т е р. Хватил ты высоко, да Прага далеко.
И о х и м. Зачем же Прага? Он у нас в Виттенберге. Собственной персоной в моей корчме.
Л ю т е р (поражен). Ты не ошибся, Иохим?
И о х и м (вынимает бумагу). Не за то вы платите Иохиму, чтобы он ошибался. Читаю: «Ноября пятого дня 1512 года, в пятницу, в славном городе Падуе, в соборе святого Урбана, собрались ученые мужи медицинской коллегии университета, и вице-приор Тодэй Мусати сказал: «Уважаемые господа доктора! Причина созыва вашей светлости следующая: есть один ученейший юноша, доктор наук вызволенных, бедняк, с очень далеких стран прибыл сюда и желал бы получить степень доктора медицины бесплатно, по специальной милости и с милосердия божия». Далее здесь пишется, что экзамен продолжался два дня. Магистр Франциск публично обосновал свои тезисы, в диспуте опроверг все аргументы оппонентов и всеми присутствовавшими профессорами Падуи и Вероны, — а их было двадцать четыре, — при полном отсутствии несогласных, был одобрен и признан в лекарских науках доктором. Иохим не писал это сам. Он одолжил бумагу у самого Скорины. Русины — доверчивые дети. И эти не очень прячут, что едут из Праги на Белую Русь.
Л ю т е р. Почему же они едут через Виттенберг, а не через Краков?
И о х и м. Вы не знаете русских, ваша светлость. Когда они едут по делу, то им и тысяча миль не косина. Такой уж народ… Я вам скажу, когда я еще был православным и назывался Иоанном…
Л ю т е р (перебивает). Что же им надо в Виттенберге?
И о х и м. Зачем в Виттенберге, если им надо в Кенигсберге? То, что им там надо, одному Иохиму только и известно.
Л ю т е р (нетерпеливо). Не торгуйся!
И о х и м. Боже меня упаси. Если Иохим о том узнал, то только для вас, господин профессор… Иохиму тоже надо жить…
Лютер кладет перед собой мешочек с деньгами.
Иохим думает, что в Кенигсберге Скорине нужны металл на буквы и бумага. Они у себя еще на бересте пишут и смешат свет. Такой уж народ с березовыми грамотеями. Скорина умный человек — он, как и вы, ваша светлость, делает книги. Чтоб тот был так здоров, кто не знает, что книги — это деньги. И зачем Иохиму были бы его книги, если бы у Иохима были деньги?.. Я вам скажу, ваша светлость, когда я был еще правоверным католиком и назывался Джованни…
Л ю т е р (перебивает). Ты много говоришь.
И о х и м. С кем же мне еще поговорить, если после папы римского вы, ваша светлость, самый умный человек во всем мире.
Л ю т е р (зло). П о с л е папы?..
И о х и м. Придет время, и папа будет после вас. Главное, чтобы такие, как Скорина да Максим Грек, не вылупливались вперед… На Руси теперь в большой моде ересь. Еще на бересте пишут, а уже хотят сделать Москву третьим Римом. И четвертому, как они говорят, не бывать.
Л ю т е р. Не твоего ума эти заботы.
И о х и м. Простите, ваша светлость, такой я уже дурной уродился и теперь всю жизнь забегаю вперед батьки, как говорят русские… Я вам должен сказать, ваша светлость, когда я еще был иудеем и назывался Исааком…
Л ю т е р (перебивает). О каких книгах Скорины ты говорил?
И о х и м. Иохим не читал тех книг, но Иохим не затыкал ушей, когда они пили и ели. Когда встречаются хотя бы двое русинов, они не едят. Они пьют и разговаривают. А этих было четверо. Можно было подумать, что на всем белом свете нет, не было и не будет ничего лучшего, чем те книги… Иохим давно знает, что тот же Скорина пять языков знает, но откуда Скорине знать, что Иохим русский знает. И хотя кто-то умный сказал: язык мой — враг мой, — кто об этом думает там, где надо. И о чем еще можно говорить, если не сказать господину профессору, что этот Скорина перевел Библию с латыни на мужицкий язык этих белых русинов.
Л ю т е р (удивленно и встревоженно). Этого не может быть?! Этого даже я не сделал!
И о х и м. Вы не знаете русских. Они испокон так: ходят тихо, глядят ртом, а потом ни с того ни с сего выкидывают такую штуку, что весь свет разом говорит «ах». Такой уж народ… Сказать, что Скорина перевел Библию, — значит ничего не сказать. Если этот полоцкий умник цитирует Цицерона о том, что дом, в котором нет книг, подобен телу, лишенному души, от него можно ожидать и не такого… И если уж я принял вашу веру и называюсь Иохимом…
Лютер бросает, а Иохим ловко ловит мешочек с деньгами.
Благодарю, ваша светлость, и советую встретиться с доктором Скориной сам на сам, как говорят в Париже. Мало ли что у него еще там в голове… Умный с умным долго не говорят, а помнят друг друга до гроба. А то, что германские рыцари за двести лет не смогли одолеть дикое славянское племя, совсем не значит, что оно не проглотит вашего учения, если его подбросить с умом и хорошей наживкой.
Л ю т е р. А ты, Иохим-Иоанн-Джованни-Исаак, не такой уж и…
И о х и м (перехватывает). Тертый я, ваша светлость, и некогда назывался Ахметом… Так позвать доктора Скорину к господину профессору?
Л ю т е р. Чего же не позвать? Встреча с достойным собеседником взаимно обогащает.
И о х и м. Мудрые слова. По себе знаю. И если подумать…
Л ю т е р. Это уж мое занятие. А ты иди!
И о х и м. Понимаю, ваша светлость!.. Но не едет ли Скорина в Кенигсберг, чтобы по дороге заехать в Вармию, к канцлеру Ольштынского капитула Николаю Копернику?
Л ю т е р (удивленно). К тому самому?..
И о х и м. Иохим другого не знает… У них, ваша светлость, были одни учителя и в Кракове, и в Падуе. Почему же у них не могут быть одни и те же интересы? Тем более что Скорина считает Коперника большим умником. Если это не так, то зачем Скорине возить с собой письма Коперника?
Л ю т е р (удивленно). Ты видел у Скорины письма Коперника?
И о х и м. Что письма! Иохим видел у Скорины такое, от чего кое у кого может потемнеть в глазах. И если бы господин профессор бросил Иохиму на бедность… он… (Вынимает листок.)
Л ю т е р (дает монету). Держи!
И о х и м (попробовал монету на зуб). Коперник посинел бы от злости, если бы знал, как дешево ваша светлость ценит его открытия.
Л ю т е р. За свою наглость ты сгоришь когда-нибудь на костре.
И о х и м. Какая польза жечь бедного Иохима, если могут сгореть Скорина с Коперником? (Передает листок.) Я вам должен сказать, ваша светлость, когда я был мусульманином и торговал шкурами…
Л ю т е р (просмотрев листок). Покажи золотой?
Иохим находит монету. Лютер берет ее и возвращает листок.
Ничего нового. Этот бред у меня уже есть. Всучи кому-нибудь другому.
И о х и м (разочарованно). Такая уж судьба у бедного Иохима: если у Коперника ничего нового, то и ему одни убытки. (Идет к выходу, останавливается.) Когда я был мусульманином, назывался Ахметом и торговал шкурками, мне приходилось встречаться с купцом Иваном Скориной. Не мое дело поучать вашу светлость, но мне не легко было объегорить того Ивана. А этот — Франциск, да еще доктор…
Лютер долго рассматривает монету, потом кладет ее в карман.
Иохим уходит.
Ночлежка при трактире. Ночь. Ю р и й О д в е р н и к и П е т р М с т и с л а в е ц спят на широких полатях. М а р г а р и т а почти на ощупь ловко работает спицами — что-то вяжет. За столом, освещенным свечой, сидит С к о р и н а. Он так увлечен чтением, что кажется — не слышит, как красиво и душевно поет Маргарита.
Ой, з-пад лесіку, лесу цёмнага,
Ой-лі, ой-люлі, лесу цёмнага,
Што з-пад гаіку, з-пад зялёнага,
Ой-лі, ой-люлі, з-пад зялёнага.
Тудай ішлі-прайшлі ўсё два малайцы,
Ой-лі, ой-люлі, ўсё два малайцы.
Усё два малайцы, абодва холасты,
Ой-лі, ой-люлі, абодва холасты.
Яны йшлі-прайшлі, станавіліся,
Ой-лі, ой-люлі, станавіліся,
За адну дзевачку пасварыліся,
Ой-лі, ой-люлі, пасварыліся.
«Вы ж не біцеся, не сварыцеся,
Ой-лі, ой-люлі, не сварыцеся.
Аднаму каму я дастануся:
Ці то старшаму, ці то младшаму,
Ой-лі, ой-люлі, ці то младшаму».
Появляется молодой м у ж ч и н а в одеждах, какую носила польская знать в начале XVI века. Галантно отсалютовав шпагой и сделав церемониальный поклон, гость раскинул руки для объятий.
С к о р и н а (потрясенный неожиданной встречей). Микола?!
Г у с о в с к и й. Франциск!!!
Обнимаются.
С к о р и н а. А я думал — чудес не бывает!
Г у с о в с к и й (снова обнял друга). Родной ты мой!
С к о р и н а (отступил, рассматривает). А статный! А важный! А пригожий, черт тебя задери и бог тебя охрани!
Г у с о в с к и й (на Маргариту). Жена?
С к о р и н а. Жена… Но чужая.
Г у с о в с к и й. Все равно красавица. Пшепрашем, пани! (Целует руку Маргариты.)
С к о р и н а (кричит). Юрий! Петр! Да проснитесь вы, медведи!
Одверник и Мстиславец просыпаются, но ничего не понимают.
Микола это! Микола Гусовский! Из нашего края хлопец. В университете Краковском учились вместе, товаришили. (Обнимает Гусовского за плечи.) И не было у меня друга вернее его! И радость — на двоих. И горе — на двоих! И песню родную — в два голоса! И печаль по отчему дому — поровну!..
Г у с о в с к и й. И влюблены были в одну паненочку…
С к о р и н а. Оттого красавица наша и осчастливила третьего. (Мстиславу.) Между прочим, друг мой Микола земляком тебе приходится. Ты из Мстиславля, а он из Гусова на Днепре. Отсюда и прозвище ему Гусовский.
Г у с о в с к и й (с печалью). Теперь у меня, Франциск, и прозвище чужое, и вера не своя…
С к о р и н а (задумчиво, после паузы). Не всякий волен свое имя носить, не каждый может по себе веру избрать.
О д в е р н и к. Маргарита, рыбонька, на одной ноге к корчмарю! Капустки, огурчиков, шкварку! И чтоб мне яишницу в решето. И пойла того, которое шнапсом называется, если ничего другого не найдется. (Подает Гусовскому руку.) Держи! Будем знакомцами. А если полюблю, то на меня можешь положиться. Одверник я! Юрий. А можно и просто Юрась. (К Маргарите.) Ладушка моя, ты еще тут?!
Маргарита выходит.
С к о р и н а. Рука этого самого Юрася одинаково твердо может держать меч и безмен. Он радца Виленский, друг мне верный и…
О д в е р н и к (использовал паузу). Он хотел сказать: и кредитор… Только у таких должников, как Франциск, я сам в вечном долгу останусь. Ибо нет сегодня на всей Белой Руси нашей мужа более достойного и более богатого душою, чем Франциск, сын Скоринин, из славного Полоцка-града.
Г у с о в с к и й. Сколько же мы с тобой не виделись, Франциск?
С к о р и н а. С того самого часа, как расстались…
Г у с о в с к и й (Одвернику). В лето 1509 года от рождества Христова король польский и великий князь литовский Сигизмунд Старый направляет посольство в Копенгаген, чтобы заключить договор о вечном мире…
С к о р и н а. И два счастливые и, как им кажется, способные бакалавры наук вызволенных по воле его величества включаются в посольство писцами…
Г у с о в с к и й. Послы вечный договор подписывают, способные писцы стократ его переписывают, короли готовятся к новой войне, а бакалавры волею судеб на целые годы теряют друг друга… Сон! Ей-богу, сон! Дай я тебя потрогаю, пока ты не исчез.
С к о р и н а. Теряют, чтобы найти!
Г у с о в с к и й (вспомнил). А находят, чтобы спросить друг у друга о содеянном, чтобы поведать друг другу о достигнутом, как во взаимной клятве о том условлено было. Или, может, забыл уговор наш?..
О д в е р н и к. Должно, плохо ты знаешь друга своего, Микола?!
М с т и с л а в е ц. Да мы лучше на плаху, чем супротив слова!..
Скорина обнимает за плечи Мстиславца.
Г у с о в с к и й. Тогда ответствуй при свидетелях, Франциск Скорина, побратиму своему: чем богат? чем славен? чем счастлив? и опечален чем?..
С к о р и н а. За славой не гонюсь…
М с т и с л а в е ц. Подтверждаем! Наставник Франциск сам говорит: кто жаден на похвалу, тот беден заслугами.
С к о р и н а. Это не я говорю, Петр. Это Плутарх утверждает.
М с т и с л а в е ц. Тем более!..
С к о р и н а. Клятву нашу держу крепко и исполнять стараюсь исправно.
М с т и с л а в е ц. Мы, как Марк Аврелий, приставляем одно доброе дело к другому, и так плотно, что между ними не остается ни малейшего промежутка.
Г у с о в с к и й. Франциск, где ты себе такого умника взял?..
М с т и с л а в е ц. А пошто нам в дураках ходить? Наставник Франциск и сам у Марка Аврелия учится не делать ничего без причины и цели, а во-вторых, не делать ничего, чтобы не клонилось на пользу общества.
С к о р и н а (с гордостью за Мстиславца). Как видишь, богат я друзьями верными и учителями славными. Счастлив встречей с тобой. Счастлив, что воспоминания наши временем не затемненные… Ни один человек не счастлив, пока не считает себя счастливым. А чем опечален, того не перечесть… Пожалуй, и вся исповедь, друже…
М с т и с л а в е ц. Наставник Франциск у нас милостник науки и мудрости…
Скорина шутя дает Петру подзатыльник.
Мы в предисловье так и написали (цитирует): …иже болей избрал оставити в науке и в книгах вечную славу и память свою, нежели во тленных великих сокровищах.
О д в е р н и к. Молодец, Петр! Если уж товар и подавать, так лучшей стороной.
М с т и с л а в е ц. А наш наставник со всех сторон…
С к о р и н а. Льстецы несчастные. Эдак разве гоже?
О д в е р н и к. Гоже, Франциск, гоже. Кто же нас в этом большом мире заметит, если мы еще сами себя уничижать будем?.. Неси-ка ты, Петр, сюда дело рук его и разума светлого!
М с т и с л а в е ц. Все нести?
О д в е р н и к. А чего скупиться? Свое, поди, а не с чужих рук!
Мстиславец выходит.
С к о р и н а. Прости, Микола, они тебе и рта раскрыть не дали. Где ты теперь? Откуда и куда? Как живешь и при ком служишь? Какими ветрами занесло тебя в неметчину?..
О д в е р н и к (голосом Скорины). Словом, отвечай, Микола, побратиму своему Франциску: чем богат? чем славен? чем счастлив и опечален чем?..
Г у с о в с к и й (через продолжительную паузу). Хочу быть богатым, а живу бедно. Люблю славу, а она меня обходит. Хочу счастья, а живу в печали. Хочу быть самим собою, а являюсь средством выявления других. Хочу чистого неба над головою, а дышать приходится смрадом от костров, на которых палят людей. Хочу видеть родное поле усеянным золотыми снопами, а вижу его истерзанным копытами боевых коней и политым кровью братьев своих…
О д в е р н и к. Загадками говоришь, братец. Давай яснее…
М с т и с л а в е ц вносит стопку прекрасно изданных книг.
М с т и с л а в е ц. Поднять тяжко, а нести приятно. (Кладет книги перед Гусовским.)
С к о р и н а. Добре сказано!
Г у с о в с к и й (догадался). Франциск, я не верю очам своим.
М с т и с л а в е ц. А вы дотроньтесь, полистайте!
О д в е р н и к. Оно и почитать не повредит.
Г у с о в с к и й (читает). «Я, Франциск, сын Скоринин с Полоцка, в лекарских науках доктор, разумея, что без мудрости и без добрых обычаев не есть мощно, почтиве жити людем простым на земле, сказал в славном старом месте Празском лета по божьем нараждении тысяча пятьсот семнадцатого эту книгу тиснути русскими словами, а словенским языком наперед ко чтению и к похвале богу… а также к общественной пользе, наиболее с той причины, что меня милостивый бог с того языка на свет пустил…» (Взволнованно.) Книги на языке своего народа?! Впервые?! Знаешь ли сам, что сотворил ты, Франциск Скорина?!
С к о р и н а. Исполнена пока только половина дела.
М с т и с л а в е ц. Аристотель говорит: начало есть больше, чем половина всего.
С к о р и н а. Вспоминая Аристотеля, друг мой, не забывай Овидия, а он советовал о деле по результату судить.
О д в е р н и к. Нечего прибедняться — вернемся на Белую Русь, и загремит твоя слава, Франциск, сын Скоринин…
С к о р и н а. Делай великое, не обещая великого! (Обнял за плечи Мстиславца.) Опора ты моя и надежда в начинании великом на святой Руси. (Гусовскому.) Не гляди, что юн отрок, — умен, в меру набожен, в книжной премудрости преуспевает, в печатном деле верной руки мастер…
М с т и с л а в е ц (застеснялся). Ну уж вы скажете, дядя Франциск…
С к о р и н а. И самое главное в том, что не только учеником в печатном деле состоит при мне Мстиславец, а послом от Максима Грека пришел он ко мне в Прагу. Сам же Максим великое дело на Москве начинает и еще на большее надеется.
М с т и с л а в е ц. Закончим святое писание, а там и другие книжки тиснуть начнем: «Александрию», «Трою», арифметику аль вирши, как в других странах!..
О д в е р н и к. Дай срок, и окончится твое господство, латина постылая! Завоют служки папские. Сам народ, без толмача в сутане, постигнет правду божию. А там, глядишь, и свой голос прорежется у люда простого. А будет голос свой да вера единая, перестанет воевать брат брата. И займет народ наш место равное среди равных… Что молчишь, земляк?..
Г у с о в с к и й (после паузы). При августейшем владыке и господине, божьей милостью короле польском и великом князе литовском Сигизмунде служу дипломатом, мои братья милые…
С к о р и н а (задумчиво). Так…
О д в е р н и к (не сориентировался). Дай бог каждому!
Г у с о в с к и й. Дай, да не всякому. Из Италии еду. С посольством короля Сигизмунда был у папы римского.
О д в е р н и к. Ого!
М с т и с л а в е ц (восхищенно). У самого папы?!
Г у с о в с к и й. Теперь дорога моя к великому магистру Прусскому. Озверел тевтонец. Обломав в свое время зубы о земли русские, воюет и губит сейчас Вармию. Замирить надо короля Сигизмунда с племянником его магистром Альбрехтом. Тешу себя надеждою с другом нашим Николаем Коперником свидеться. Сказывают, преуспевает в науках небесных… И с Альбрехтом воюет исправно.
С к о р и н а. Дай бог удачи и тебе и ему!
О д в е р н и к. И нечего так печалиться. Слава богу, не тот теперь тевтонец!
Г у с о в с к и й. Печаль моя оттого, братья, что в чужих землях и чужим народам мира ищу, а свой в слезах и крови захлебывается. Княжеские междоусобицы и раздоры губят братние народы, а татарину и тевтонцу только того и надобно. И теперь вот, русские города разорив, татары Бельскую, Любенскую и Хелминскую земли своевали и поразили поляков у Сокаля. Как знали, что те не пожелали слушать разумные советы князя Константина Острожского и гетмана литовского, которые имелись разом с Русью на подмогу полякам прийти. (Вынимает из-под плаща-накидки небольшую книжицу, начинает читать на латыни.)
Скорина слушает очень внимательно и все больше восхищается. Одверник смотрит на Гусовского искоса и улыбается скептически. Петра захватывает мелодика стиха, хотя он и не понимает содержания.
In medio quaedam populo spectacula Romae
Contigerant nuper forte videnda mihi.
Dum fera dimissi miscebant proelia tauri,
Densa relaxantes corpore tela suo.
О д в е р н и к (Гусовскому). Прости, браток. Красиво заливаешься, ничего не скажешь. Не понять только, кому поешь. (Дерзко.) И латина твоя богомерзкая и поганая нам вот где сидит! И ежели ты нам брат, то лучше замолчи! А то ведь я могу и…
Это так неожиданно, что Гусовский вначале теряется, а потом выхватывает шпагу.
Г у с о в с к и й (став в боевую позицию). Защищайся, несчастный!
Появляется М а р г а р и т а. На подносе вино и закуски. Одверник хватает с подноса бутылку, а все остальное летит на пол. Маргарита закрывает собой мужа.
С к о р и н а (Одвернику). Бутылкой его! Бутылкой из-за жениной спины! (Хохочет.)
М а р г а р и т а. Остановитесь!!! Молю вас, опомнитесь!!!
Г у с о в с к и й (вложив шпагу в ножны). Пшепрашем, пани! (Целует Маргарите руку.) А с этим… с этим мы еще встретимся! (Бросает перчатку в лицо Одвернику. Уходит.)
О д в е р н и к (растерянно). Что это он рукавицами бросается?.. (Поднимает перчатку.)
С к о р и н а. За рукавицей он еще к тебе придет!
М а р г а р и т а (испуганно). А может, нам быстрее съехать?..
М с т и с л а в е ц. А рукавицу корчмарю отдадим.
С к о р и н а. Вы не знаете Гусовского! Под землей сыщет. Я еще в Кракове насмотрелся. Зверь! Чуть что — за шпагу, и нет человека. Что ему Одверник? Он один на один с зубром выходил. (Хохочет.)
О д в е р н и к. Дурной смех.
Появляется Г у с о в с к и й с д в у м я ю н о ш а м и при шпагах.
С к о р и н а. Пожалуйста, он уже с дружками!..
Маргарита выталкивает Одверника и Мстиславца из ночлежки.
Г у с о в с к и й. Мои «секунданты» прихватят твои книги, а я тебе свою оставлю. Если по душе придется, найдешь меня завтра в замке. (Передает небольшую книжицу.) Юрася твоего я еще попугал бы, да жена у него больно хороша. А хорошеньких я не обижаю. (Обнимает Скорину.) До встречи, родной. (Выходит.)
С к о р и н а (читает на обложке). «Николя Гусовиани. «Carmen de bisonte» — «Песня о зубре». «Verba volant, littera scripta manet» — «Слова слетают, написанное остается». (Читает поэму.)
Хватит убийств! Возбужденная совесть и разум
Властно велят мне тревогу поднять, ополчиться
Против разбоя.
Совесть земных повелителей, кажется, в спячке,
Все их поступки — увы! — не забота о мире.
Больше всего беспокоит их то, как острее
Меч наточить, чтоб в бою обезглавить другого.
Сцена затемняется. В луче света появляется Г у с о в с к и й, он продолжает читать поэму.
Г у с о в с к и й.
Междоусобные войны и братоубийства —
Все их занятия и увеселенья для духа.
Воины гибнут с обеих сторон в этих распрях.
Что для князей наша кровь, наши слезы и горе!
Им лишь бы править, свое удержать превосходство,
Вот и творят злодеяния — судьбами люда играют.
Наши враги, это видя, смеются над нами…
Турок жестокий несчастный народ истребляет,
В храмах беснуется, жжет города и деревни,
Упивается кровью невинной
И стариков, и беспомощных наших младенцев.
Жертв не считая, вершит свое гнусное дело.
Свет падает на Скорину, Гусовский исчезает.
С к о р и н а. Я знал, Микола, ты ангел сердцем и поэт душой… Но чтобы такое?! (Заметил Маргариту, Одверника, Мстиславца.) Други мои! Он переживет всех нас! Он на века останется в памяти людской!
О д в е р н и к (недовольно). Дал бог нового святого. А по мне — свистун со шпагой…
Стук в дверь.
Кого там еще нечистый несет в полночь?!
Входит И о х и м в одежде трактирщика.
И о х и м. Guten Abend.
О д в е р н и к. Ну что тебе не спится? Кажется, мы добре заплатили?
И о х и м. Herr Doktor, Jochim hält es für große Ehre solche maßgebende Person der Stadt Wittenberg, die Audienz vom so großen Reformator wie Martin Luther gewürdigt wurde, in seiner Taverne zu sehen.
О д в е р н и к. Что он там лопочет?
С к о р и н а. Ему очень приятно, что его таверну выбрал такой важный гость Виттенберга, который удостоился аудиенции самого великого реформатора Мартина Лютера.
И о х и м. So, so. Die Kutsche wartet auf Ihre Majestät. (Уходит.)
С к о р и н а. И карета, говорит, уже подана…
М а р г а р и т а. В гости на ночь глядя?..
О д в е р н и к (вскакивает с полатей, второпях одевается). Ничего, дома отоспимся! Ну, Франциск, кажется, и мы в люди выходим! Быстрее собирайся, Петр! Хотя будет что в Полоцке рассказать! Не каждому выпадает своими глазами такого человека увидеть, который на самого папу римского бочку катит. А где корчмарь?
С к о р и н а (одевая докторскую мантию). Зачем он тебе?
О д в е р н и к. Спросить хотел, какие у них тут порядки: со своей бутылкой в гости ходят или Лютер будет угощать…
С к о р и н а. Во-первых, мы не знаем, пьет ли великий реформатор.
О д в е р н и к. Не может быть, чтобы на такой высокой должности человек не пил! Возьми нашего Виленского епископа…
С к о р и н а. Во-вторых, ни тебя, ни Петра в гости не приглашают.
М а р г а р и т а (смеясь). Ложись-ка лучше спать, Юраська. Рано тебе еще с лютерами встречаться…
О д в е р н и к. Женщина, не вникай!
С к о р и н а. В-третьих, возы надо смотреть. Мало ли что в чужом городе…
М с т и с л а в е ц. Действительно, про это мы не подумали…
С к о р и н а. Тогда подумайте, а я пошел. (Уходит.)
Маргарита благословляет Скорину крестным знамением.
М с т и с л а в е ц. А что, если вдруг…
О д в е р н и к. А что может быть вдруг? Ложись и спи!
М с т и с л а в е ц (хитро). Свистун со шпагой, а вы один…
О д в е р н и к. Зелен ты еще с меня шутить. Лезь на полати — и цыц! И ты, Маргарита, спать ложись! А то сидишь до полуночи и глядишь на Франциска, как околдованная… Аж неудобно…
М а р г а р и т а (хитро). Кому неудобно, Юраська?..
О д в е р н и к (не сразу). И ему… и мне…
М а р г а р и т а. А-а-а…
О д в е р н и к. Бэ-э…
М а р г а р и т а. А ты швырни ему рукавицу. Вот будет смеху…
О д в е р н и к. У бабы все одно на уме.
М с т и с л а в е ц. Да что вы, дядька Юрась. Я не женского роду и то всем сердцем к нему. Нешто учителя можно не полюбить?..
М а р г а р и т а (весело смеется). Ай да молодец!
О д в е р н и к (строго). Сказал — хватит, значит, хватит! (Одевается.) Пойду возы погляжу…
Как только О д в е р н и к появляется на просцениуме, на него набрасываются двое стражников, скручивают руки, надевают на голову мешок и тащат за собой. За происходящим наблюдает И о х и м.
Часть узкой кельи отгорожена ширмой. На шестке, который ее поддерживает, висят мужская сутана и женское монашеское одеяние. Перед ширмой невысокий столик с винами и яствами. За ширмой смех, шорох, тишина. Мужская рука забирает со столика бутылку. В келью входит к в а л и ф и к а т о р со связкой книг.
Г о л о с и з - з а ш и р м ы. Кто?
К в а л и ф и к а т о р. Квалификатор святого судилища, святой отец.
Из-за ширмы высовывается п а п с к и й н у н ц и й.
Н у н ц и й. А ты не думаешь, квалификатор, что после этого визита я должен буду сжечь тебя на костре за клевету на папского нунция, который якобы…
К в а л и ф и к а т о р. Все под богом ходим, святой отец. Но донос чрезвычайной важности. Франциск Скорина Рус, с которым вы так хотели встретиться в Праге, появился у нас в Виттенберге. Через полчаса он будет принят Лютером, врагом нашим заклятым. Донес корчмарь Джованни, который теперь Иохим. А это книги Скорины.
Н у н ц и й выбегает из-за ширмы, надевая на ходу сутану.
Н у н ц и й. Не вовремя ты, но с вестью радостной! О том, что будут обсуждать Скорина с Лютером…
К в а л и ф и к а т о р. …вы будете знать все, ваша светлость. Но…
Н у н ц и й. Инквизиция не терпит никаких «но»!
К в а л и ф и к а т о р. В городе объявился некто Николя Гусовиани. Пишет стихи, пьет вино, нанес визит Скорине и вызвал на дуэль его спутника.
Из-за ширмы выходит молодая особа, на ходу одеваясь в монашеское платье. Это М а н у э л л а.
М а н у э л л а. Ой, как это интересно! (Нунцию.) Может, возьмем обоих? Наш палач еще никогда не поджаривал поэтов.
К в а л и ф и к а т о р. Одного уже взяли.
Н у н ц и й. Так возьми и второго. (Иронично.) Тебя же дама просит.
К в а л и ф и к а т о р. Второй едет с посольством короля польского от его святейшества папы.
Н у н ц и й (категорически). Второго не брать! И уходи. У тебя дело, какими господь нас не часто балует.
К в а л и ф и к а т о р. Слушаюсь, святой отец. (Уходит.)
М а н у э л л а (капризно). Если нельзя поэта, то давайте сожжем квалификатора…
Н у н ц и й (озабоченно). В другой раз, в другой, мое золотко. А пока господь и без того ко мне милостив. Сначала послал мне тебя, потом квалификатора, а теперь вот и самого Скорину…
М а н у э л л а. Все равно квалификатора надо сжечь!
Н у н ц и й (сам себе). Сожжем, сожжем, с божьей помощью всех сожжем…
Л ю т е р облачается в профессорскую мантию. Появляется Э л ь з а.
Л ю т е р. Ну?
Э л ь з а. Иохим здесь, а гость ждет внизу.
Л ю т е р. Вначале Иохима, потом гостя… Почему ты задерживаешься, Эльза?
Э л ь з а. Мануэлла передает, что нунций заинтересовался нашим гостем. Его спутника инквизиция уже взяла.
Л ю т е р. Благодарю тебя Эльза. (Целует ее в лоб.) Это очень важно. (Отсчитывает монеты.) Для Мануэллы.
Появляется И о х и м. Он слышал последние слова Лютера.
Эльза уходит.
(Иохиму.) Будь поблизости.
Иохим исчезает за портьерой. Входит С к о р и н а.
С к о р и н а. Мир дому вашему!
Л ю т е р. Благослови вас господь, доктор Скорина. Очень, очень рад. Прошу вас… (Приглашает в кресло, сам садится напротив, рассматривает Скорину.)
С к о р и н а (прерывая затянувшуюся паузу). Чрезвычайно тронут вашим вниманием к моей скромной особе.
Л ю т е р. Не надо излишней скромности, доктор, она вредит и, как вы сейчас убедитесь, позволяет мне на правах хозяина обвинить вас…
С к о р и н а. Если есть моя вина, склоняю голову…
Л ю т е р (добродушно улыбаясь). Как же ей не быть? Знаменитый русский ученый появляется в самом демократическом городе Европы, или, как теперь говорят, в самом сердце реформации, и вместо того, чтобы нанести мне визит, инкогнито живет в корчме какого-то Иохима, не думая про то, что великий реформатор Мартин может обидеться.
С к о р и н а. С глубокой благодарностью принимаю ваши обвинения и хотел бы…
Л ю т е р. Можете называть меня просто «ваша светлость»…
С к о р и н а. Скажу искренне, что еще до встречи с вами я знал, что при всем своем добросердечии, ваша светлость, вы иногда склонны к обвинениям.
Л ю т е р (весело смеется). Теперь я вижу, что вы знакомы с моими девяносто пятью тезисами против папы римского… Да, я действительно обвиняю, ибо римская церковь — это развратный, разбойный вертеп, бесстыжая блудница, а папа Лев Десятый такой же еретик, как и его паршивое воинство. И он еще смеет издавать буллу, в которой требует сжечь мои сочинения?! Паписты с удовольствием сожгли бы и самого Лютера. Не против этого и наш император. И удерживает его только то, что многие немецкие князья на моей стороне. Им ненавистен император, ненавистна власть папы, ненавистны монастыри, ненавистны торговцы индульгенциями, грабящие немецкую казну в пользу ненасытного Рима! И я публично в университетском дворе сжег папскую буллу! (Распаляется.) До сих пор моя деятельность была только прелюдией. Сейчас я серьезно принимаюсь за дело, и меня никто не остановит! Мое слово — слово господне! Кто не примет моего учения, тот не спасется. Я немецкий пророк! Вся Германия пойдет за мной по одному моему слову. Мы, немцы, народ грубый и яростный. С немцами не легко начинать что-нибудь, но принудить их у меня крайняя необходимость. К тому же я знаю, что мое учение живет сегодня не только в центре Европы, но мощной волной докатилось и до Руси.
С к о р и н а (сдержанно). Насколько я знаю, волна реформации пока что докатилась только до Праги…
Л ю т е р. Не будем спорить о ее границах, тем более что мне хочется узнать именно от вас, что там, в Праге.
С к о р и н а. В Праге холера, ваша светлость…
Л ю т е р (не ожидал). Вы мудро поступили, доктор, сбежав оттуда…
С к о р и н а. Я не сбежал, ваша светлость. Просто братья чехи сделали все возможное, чтобы я без особых приключений мог попасть на мою Белую Русь живым и здоровым.
Л ю т е р. Белая Русь… Слышал, слышал. Дикий край, темные люди… Это где-то между Польшей и Московией?
С к о р и н а. Точнее, это по пути от Чудского озера до Грюнвальда…
Л ю т е р (понял намек). Вижу, вас увлекает и география?..
С к о р и н а. Не зная географии, ваша светлость, не постигнешь истории. А если не знать истории, то многое диким кажется…
Л ю т е р. Кстати, почему для своей ученой деятельности вы избрали именно Прагу, а не наш, скажем, славный Виттенберг?
С к о р и н а. В Праге нас лучше понимают… Языки у нас очень близки…
Л ю т е р. Не любите вы нас, немцев.
С к о р и н а. Дай бог, мы вас еще полюбим…
Л ю т е р. А пока, хотите сказать…
С к о р и н а. Пока мы более-менее успешно от вас защищаемся.
Л ю т е р (после паузы). Мне бы хотелось услышать от вас о Праге, до которой, как вы сами убедились, докатилась волна моего учения.
С к о р и н а. Это действительно так. На той неделе я слушал в Праге вашего земляка Томаса Мюнцера. Первые слова его проповеди вызвали такой взрыв толпы, что казалось, содрогнулись колокольни соборов…
Л ю т е р (вскакивает, истерично). Собака! Предатель! Подлый перекрещенец! Он поганит самое идею лютеранства! Он дискредитирует мое имя! Он хочет поднять чернь, которая снесет все святое с лица земли. Озверевшие мужики Мюнцеровых коммун уничтожат города, замки, княжеские владения, они, как саранча, съедят все на своем пути! Они самого бога…
Входит Э л ь з а, подает Лютеру чашку с водой. Он отпивает, успокаивается, садится в кресло. Эльза выходит.
С к о р и н а. Простите, ваша светлость, я, видимо, не все понимаю в вашей борьбе против папского престола…
Л ю т е р (тихо, утомленно). Не прикидывайтесь простачком, доктор! Вы не можете не знать, что современная церковь — это чудесно оборудованный бордель. От последнего служки костела до самого папы римского — все развратились и развратили паству. Храмы пустуют, на празднествах, в паломничествах овцы Христовы пьянствуют и распутничают. В церкви идут, чтобы покрасоваться нарядами и поглазеть на красивых женщин. (Взрывается.) Я разрушу лживую красивость веры! Я придам ей конкретно-чувственный вид! Я сделаю ее обычной, домашней! У меня человек станет бесцеремонным с богом и верой! Но за его наивной фамильярностью с богом будет стоять непоколебимая вера! (После паузы.) Чернь, которую поднимает Мюнцер против церкви и государственности, мы будем бить, давить, колоть, как бешеных собак! Я создам собственную инквизицию. Она будет вытягивать языки из пасти перекрещенцев Мюнцера и прибивать их к виселицам! Она огнем и мечом искоренит плебейский дух Мюнцера!
С к о р и н а. Вы прольете реки крови?!
Л ю т е р. Меня не остановит и море крови!
С к о р и н а. В таком случае я не вижу последовательности вашего учения…
Л ю т е р. Все очень просто, доктор! Я заменю принцип «оправдания веры» принципом «оправдания верой». Мой девиз: «Верую, чтобы понимать!» Назовите ваш девиз, доктор Скорина!
С к о р и н а. Я не ксендз и не поп. И мой девиз: «Понимаю, чтобы верить!» Для меня религия — исповедь человека перед самим собой, его личная склонность. Для вас она — высшая амбиция верующего христианина. Вы собираетесь огнем и мечом истребить Мюнцеровы коммуны перекрещенцев, а я говорю: и те, что заблуждаются, и истинные христиане — дети одного бога, и нет разницы между ними. Мой тезис: «Бог один, а вера разная». У вас же против него девяносто пять тезисов. Я за поиск места под солнцем для всех языков и против межрелигиозной розни, а вы…
Л ю т е р (перебивает). И все же я надеюсь, что вы, как человек ученый и мудрый, поддержите мое учение на Руси и в Великом княжестве Литовском.
С к о р и н а. Не буду вас обнадеживать…
Л ю т е р. Вы поддержите меня, если не хотите крови и разорения своему народу.
С к о р и н а. А почему вы ставите судьбу моего народа в зависимость от своих амбиций?
Л ю т е р. Господь даровал германскому императору державу, равной которой никто не видел со времен Карла Великого. Германия на пути ко всемирному господству во славу божию и ко воссоединению всего христианства под скипетром единого пастора. Это угодно всевышнему и священной римской империи германской нации. Я исполню волю всевышнего.
С к о р и н а. При помощи костров?
Л ю т е р. Моя вера их не исключает!
С к о р и н а. В этом я вам не союзник. Мир и согласие, просвещение и наука — вот моя религия, мой бог, моя вера! А назначение человека на земле я вижу в разумной деятельности. Ибо страшен может быть разум, если он не служит добру.
Л ю т е р. Вы, должно быть, слышали об Эразме из Роттердама?
С к о р и н а. Я знаю Эразма.
Л ю т е р. Эразм важнейший враг Христа. Хотя некоторые у нас считают его главой Европейской республики ученых. Не хотите ли вы стать главой республики ученых славян?
С к о р и н а. А почему вы решили, что я против этого?
Л ю т е р. Меня всегда умиляет славянская непосредственность.
С к о р и н а. Вы мне тоже нравитесь, хотя вряд ли мы подружимся.
Л ю т е р. Не будем загадывать. Я же вам тем временем расскажу, как кельнские богословы определили соотношение Эразм — Лютер… Эразм снес яйцо, заметили они, которое высидел Лютер. Позже Эразм отказался от цыплят лютеровской породы. Возможно, если бы вы, доктор Скорина, дожили до старости, вам довелось бы отказаться от цыплят, которых высидели бы ваши наследники.
С к о р и н а. Высидеть цыплят не шутка. Видимо, поэтому у нас их по осени считают…
Л ю т е р. Скажу искренне, с вами приятно вести диалог. Видимо, у вас были не плохие учителя?
С к о р и н а (весело). Надо быть дураком, ваша светлость, чтобы не поумнеть, живя в одно время с вами. Но если бы я был на вашем месте или на месте вашего антагониста папы римского, я не отпускал бы грехов и не продавал индульгенций тем людям, которые настойчиво не умнеют, живя в одно время с Леонардо да Винчи и Рафаэлем Санти, слушая Савонаролу и Помпонацци, читая Данте и Томаса Мора, Эразма из Роттердама и… Мартина Лютера из Виттенберга. Я мог бы назвать еще нашего Максима Грека и вашего Томаса Мюнцера, но первого вы не знаете, а второго ненавидите.
Л ю т е р (зло). Вы еще не назвали Коперника. Говорят, он намеревается доказать, что земля движется вокруг себя, а совсем не твердь небесная, солнце и луна движутся над землей.
С к о р и н а. Да, ваша светлость, Коперник доказал это.
Л ю т е р (весело хохочет). Доказал?.. Помилуйте, но это же все равно, как если бы кто находился на корабле или в колымаге и воображал, вроде он сам находится в покое, а земной круг и деревья движутся и кружатся.
С к о р и н а. Видимо, у нас с вами не хватает пространственного воображения, чтобы понять это.
Л ю т е р. Простите, уважаемый доктор, этот ваш ученый дурак намерен перевернуть вверх ногами все божественное мироздание.
С к о р и н а (предупреждающе). Я просил бы вашу светлость…
Л ю т е р (не обращая внимания). Но, как свидетельствует святое писание, Иисус Навин остановил солнце, а не землю, как утверждает ваш ученый шут.
С к о р и н а (сдержанно, но твердо). Ваша светлость, старый мир стал тесен для настоящей науки. И сегодня, когда гремит слава Христофора Колумба и Фернанда Магеллана, а завтра человечество узнает о Николае Копернике, нам с вами просто позорно сидеть в старой колымаге собственного невежества.
Л ю т е р (встает). Вы, уважаемый антагонист, оскорбили меня в моем доме!
С к о р и н а (встает). Вы, ваша светлость, дважды оскорбили моего друга, и я только пытаюсь удержать вас от дальнейших выпадов.
Появляется Э л ь з а. На подносе две чашки воды. Лютер отпивает и заразительно хохочет. Затем так же неожиданно умолкает. Эльза выходит.
Л ю т е р. Вы правы, доктор. Пожалуй, нам лучше сдержаться.
С к о р и н а. Пожалуй. (Отставляет свою чашку, не отпив.)
Л ю т е р (бодро и весело). А может, оставим амбицию — вы свою, а я свою? Избежим раздора?! Я вам оборудую печатню, обеспечу бумагой, дам кафедру в университете, а вы мне взамен дружбу и преданность. (Вроде шутя.) А хотите, я за вас свою племянницу Эльзу отдам. Чем не невеста: набожна, молода, пригожа. Она вам кучу детей нарожает. А породнившись, мы с вами, доктор, многое смогли бы переделать в этом грешном мире…
С к о р и н а. Ценю немецкую деловитость, не имею оснований сомневаться в достоинствах вашей прелестной племянницы, но не могу принять ваших предложений. Однолюб я, ваша светлость, и обручен с другой.
Л ю т е р. И кто же она, счастливица?
С к о р и н а. Белая Русь.
Л ю т е р (резко). Вы обречены, а не обручены, доктор. Садитесь, я скажу то, что вам надлежит запомнить! (Садится.)
С к о р и н а. Постараюсь быть внимательным. (Садится.)
Л ю т е р (твердо). Вы, доктор Скорина, не любите свою родину, не жалеете свой народ, губите свою державу. То, что началось в Германии, в Виттенберге, собственно, в этом кабинете и в этой голове (стучит по голове), остановить нельзя. Протестантство, лютеранство, ересь — как хотите его назовите — уже хлынуло на Волынь, в Галицию, Великое княжество Литовское, Польша, Курляндия, Пруссия, ваша Белая Русь уже стали надежными плацдармами, откуда будет наступать мое учение. Его понесут мои миссионеры, ремесленники, купцы, художники, ученые, переселенцы-лютеране и просто авантюристы. Без них не бывает в великом деле. Они придут в ваши города и местечки, создадут свои школы, и секты. Ваш темный народ, духовно обезоруженный против нового, хотя и чужого, учения, проглотит его, как рыба наживку. Папа же римский, ксендзы и попы не покинут свое стадо. Они будут душить, жечь и резать богомерзких еретиков-лютеран. Белая Русь почернеет от дыма костров, на которых будут гореть люди. Ваши люди, доктор! Я сожалею, что вы несколько минут тому назад не приняли моей руки на дружбу и союз, чтобы избежать лишних жертв. Теперь считайте, что опоздали. И знайте: пока вы сидели в Праге, мой верный воин Лисмонини уже отличился в Вильно своим мастерством в проповеди лютеранства. Ваш ксендз Кульва с амвона костела проповедует протестантизм. Тысячи католиков и схизматиков на Белой Руси слушают моего верного нунция Винклера. А вы отказались… Бедный народ!..
С к о р и н а (встает с кресла). Вы недооцениваете мой народ, его патриотические убеждения и чувства высокого собственного достоинства. Вы не полагаете, что у нас созрели все предпосылки, чтобы остаться собой. Вы не учитываете, ваша светлость, что народ наш не сирота среди чужинцев. У него, как у всех добрых людей, есть братья. Верные по духу и родные по крови братья! Они помогут Белой Руси защитить свое достоинство, свою землю и свою веру! А спесь тех, кто смотрит на нас свысока, мы собьем в скором времени. Сотни сыновей моей земли набираются сегодня ума-разума в Сорбонне и Оксфорде, Кракове и Падуе, Копенгагене и Карловом университете. Придет время, будут у нас и свои печатни, и свои университеты, и жену я найду себе сам. Премного благодарен вам за науку. Теперь я окончательно убедился в серьезной опасности проникновения «немецкого духа» на мою Родину. Вы хотите оторвать мой народ от православной Руси. Но ни вам, ни католическому Риму не суждено сломать нас духовно, поработить физически. Времена меняются, ваша светлость. (Вынимает из-под мантии книжицу и передает ее Лютеру.) А пока примите на память о встрече… Честь имею! (Выходит.)
Из-за портьеры появляется И о х и м и застывает на месте.
Л ю т е р (раскрывает книжицу, читает). «Carmen de bizonte».
Г о л о с Г у с о в с к о г о (синхронно). «Песня о зубре».
Л ю т е р. Verba volant, littera scripta manet.
Г о л о с Г у с о в с к о г о. Слова слетают, написанное остается.
Л ю т е р. Николя Гусовиани. (Углубляется в чтение.)
Сцена затемняется. В луче света Г у с о в с к и й.
Г у с о в с к и й.
Во́йны! Презренное дело войны́ вызывает
Гнев мой, и слезы, и боль. Без конца в одиночку
Войны ведем мы за всех, за священное братство.
Дерзкий пришелец, ворвавшийся в наши пределы,
Топит в крови иноверцев, сжигает селенья.
Там, где Орда прокатилась, остались лишь пепел,
Воронов тучи да псы одичалые.
Грудью встречая врага на переднем краю, как заставой,
Мы обескровели, меч наше тело изранил.
Кровь наша реками льется и путь продвиженья
Вражеских орд замедляет;
Щиты наши в дырах от беспощадных ударов.
Наших соседей напасть батогом не коснулась,
Красный петух не прошелся по стрельчатым крышам.
Тихий уют их пока что Ордой не нарушен
Лишь потому, что наш край полыхает в пожарах,
Вместо того чтоб помочь нам, они выступают
В тесном союзе с пришельцем, советом и делом
С ним заодно, полагая на гибели нашей
Быстро самим вознестись, двоедушным спесивцам.
Пусть пропитаются земли их черною кровью, —
Наши снега нашей алой уже пропитались.
Жажда захватов для них же самих уготовит
Цепи гремящие им и их детям навеки!
Ты же, сосед наш, ответишь, когда огласятся
Плачем и стоном твои города и деревни.
Будешь казнить себя: где же была наша ярость,
Как же могли мы охотно расчистить дорогу
Ордам презренным, несущим жестокое иго
Нашим соседям, и нам, и далеким народам!
Сцена освещается. Гусовский исчезает.
Л ю т е р (после раздумья). Видит бог, я не хотел зла этому умному и честному человеку. Господу было угодно свести нас. И теперь я вынужден объявить его моим другом и тем самым отдать в руки моим врагам. Вина его в том, что он любит свою родину и свой народ, а мы любим свою родину и свой народ… Аминь!
Иохим выходит.
Как только С к о р и н а появляется на просцениуме, его, как и Одверника, хватают с т р а ж н и к и . За происходящим наблюдает И о х и м.
Камера пыток. Здесь лестница с коловоротом, колесо, дыба, жаровня, крючья, веревки, щипцы, ящик в человеческий рост. Над ним поднята решетка. К стене за специальные кольца привязан О д в е р н и к. Рот закрыт кляпом. За специальную веревку его можно подтягивать вверх и опускать вниз. П а л а ч наводит порядок в камере. Он в красном балахоне. Лицо под капюшоном. Там, где должны быть глаза, чернеют две дырки; там, где рот, — белая латка с изображением божьей матери; на груди большой белый круг с черным изображением распятия.
Появляется к в а л и ф и к а т о р, рассматривает Одверника.
К в а л и ф и к а т о р (палачу). А ты не поспешил с ним, мастер?
П а л а ч. Я не люблю, когда еретики плохо себя ведут.
Появляется м о н а х. Лицо под капюшоном.
М о н а х (кивнул на Одверника). Уже допросили? (Затягивает Одверника ширмой, отбрасывает капюшон. Это Иохим.)
К в а л и ф и к а т о р. Русины непослушные. А мастер этого не любит… Как успехи?
И о х и м. Только что взяли.
К в а л и ф и к а т о р (зло). Не о том я!..
И о х и м. А-а-а… Записал почти дословно. (Передает бумаги.)
К в а л и ф и к а т о р. Когда-нибудь Лютер лопнет от злости. Или тебя повесит.
Появляется п а л а ч.
(Чтобы выставить палача.) Три пива, мастер!
Палач выходит.
(Иохиму.) Что осталось от грешных?
И о х и м. Три пары лошадей, два воза книг и печатный станок.
К в а л и ф и к а т о р. Лошадей мне, станок тебе, книги нунцию.
Появляется п а л а ч с тремя кружками пива.
И о х и м. На кой ляд Иохиму печатный станок?
К в а л и ф и к а т о р (одну кружку пива берег себе, другую передает Иохиму). Доносы множить будешь. (Чокается с Иохимом.) Цум воль!..
И о х и м (подумав). Цум воль. (Чокается с квалификатором и палачом.)
В келье н у н ц и й и М а н у э л л а. Появляется к в а л и ф и к а т о р.
К в а л и ф и к а т о р. Святой отец, может, пригласим гостя, с вашего разрешения?
Н у н ц и й. Дорогому гостю мы всегда рады. Погуляй, Мануэлла.
Квалификатор уходит.
М а н у э л л а (капризно). Всегда вот так!.. А я никогда не видела русинов. А этот еще и стихи пишет…
Н у н ц и й. Этот не пишет стихов. Этот хуже…
М а н у э л л а (настойчиво). Все равно хочу посмотреть!
Н у н ц и й. Мануэлла!!!
М а н у э л л а. Вы не любите меня, святой отец!..
Нунций хочет выставить Мануэллу, но она озорно прячется за ширму. Появляются С к о р и н а и к в а л и ф и к а т о р.
К в а л и ф и к а т о р (докладывает). Франциск Скорина Рус в науках вызволенных и лекарстве доктор. (Выходит.)
Н у н ц и й. Рад, очень рад! Я так много слышал о вас… А только что от души посмеялся. Мне рассказали, как вас ко мне пригласили. (Хохочет.) Руки назад, мешок на голову — и в гости. Тысячу извинений. Вы знаете, коллега, в этой Германии — я сам из Италии — страшно трудно работать. Без приказа никто пальцем не шевельнет. А стоит что-то попросить, выполняют как приказ. И так уж перестараются, что за голову схватишься. Выслуживаются, варвары. Иной раз просишь провести с еретиком душеспасительную беседу, а они ему руки и ноги вырывают. Садитесь, коллега, и располагайтесь как дома, и забудьте о стражниках. Уверяю вас, вы в надежном месте…
С к о р и н а. Простите, с кем имею честь?..
Н у н ц и й (подает руку). Нунций, апостолический нунций его святейшества папы.
Скорина «не замечает» руки нунция, и тот указывает на М а н у э л л у, которая выходит из-за ширмы.
А это моя племянница Мануэлла.
С к о р и н а. Очень приятно. Мне сегодня везет на красивых племянниц.
Н у н ц и й. И все-таки моя радость бо́льшая. Я только что полистал ваши чудесные книги. (Берет одну из книг, раскрывает, читает.) «Всяко писание богом водъхненое ест ко учению и ко обличению, исправлению и ко наказанию правды. Да совершен будет человек божий и на всяко дело добро уготован… Пожиточны же суть сие книги чести всякому человеку мудрому и не мудрому, богатому и убогому, младому и старому, наиболей тем, которые хотят имети добрые обычаи познати мудрость и науку; долгота их дней и лета жизни, и мир приложатся им, милосердие и правда не оставят их, если же внимательно послушають и соблюдуть притчи, положения в книгах сих. Есть бо в сих притчах сократы мудрость, якобы моц в драгом камени, и яко злато в земли, и ядро в ореху…» (После паузы.) Прекрасно! Какие высокие слова! Какие мудрые мысли! (Любуется книгой.) Какая титаническая работа! За такой подвиг можно вознаградить, а можно… и на костре сжечь… Вы знаете, коллега, я все больше убеждаюсь, что мы с вами живем в такое время, когда формируется абсолютно новый тип личности — предприимчивой, активной, свободомыслящей. Какое-то всеобщее возрождение духа человеческого от многовековой спячки. Вы не находите?
С к о р и н а (сдержанно). Почему же?
Н у н ц и й (увлеченно). Личность освобождается от схоластики, пошлости, посредственности. В ряде стран почти одновременно вспыхнули целые созвездия богом отмеченных талантов. А наряду с этим — столкновение сословий, религий, государей. Иной раз приходишь в ужас. Правда, некоторые считают, что эти столкновения и есть источник подлинного творчества. Я хотел бы узнать от вас…
С к о р и н а. Простите, но я тоже хотел бы узнать, откуда у вас мои книги?
Н у н ц и й. Ах, да! Я вам и не сказал. Люди гнусны и подлы, коллега. У меня не только ваши книги. У меня и донос на вас. Более того — мне только что передали запись вашей беседы с Мартином Лютером… Какой мерзавец, а? Ищет любую дыру, любую щель, чтобы пролезть со своим дурацким учением. Но вы молодчина! Я, пожалуй, доложу о вас его святейшеству папе.
С к о р и н а. Лучше, если вы не будете этого делать.
Н у н ц и й. Не понимаю… Папа Лев Десятый — обаятельнейший человек, большой ученый, глубокий философ и мудрейший дипломат нашей бурной эпохи. Вы, должно быть, слышали о его желании принять вашего великого Московского князя Василия Ивановича и всех людей русской земли в единство и согласие римской церкви? При этом, заметьте, его святейшество не просит никакого прибытка, кроме хвалы божьей и соединения христоверных под скипетром Рима.
С к о р и н а. Так в чем же дело, если нам задаром такое счастье привалило: хоть ложкой ешь, хоть на хлеб намазывай.
Н у н ц и й (делая вид, что не заметил иронии). Мануэлла, попросите, чтобы нам пиво подали…
Мануэлла выходит.
То, что я сейчас скажу, не для девичьего уха, а я намерен быть с вами искренним. Дело в том, что посольство его святейшества к великому князю Василию успеха пока не имело. Давний и заклятый враг Рима Максим Грек дурно влияет как на великого князя, так и на митрополита. Если бы вы помогли нам и взяли на себя Максима… Я думаю, вам это не будет трудно… А если не управитесь словом, мы поможем делом.
С к о р и н а. Меня удивляет ваше предложение, ибо вы не можете не знать, что мы с Максимом в дружбе давней и одному делу служим.
Н у н ц и й. А вы меня радуете, ибо не скрываете своей измены католической церкви.
С к о р и н а. Не вижу смысла скрывать, если перед вами запись моей беседы с Лютером.
Н у н ц и й. Безусловно… (Сочувственно.) Мне очень тяжело будет при случае защитить вас. Сами понимаете, что после того, как я вам открылся в своих намерениях, вы должны будете принять мои условия и дать гарантии, или мы вынуждены будем принять меры предосторожности. Ведь речь идет о большой политике его святейшества.
Появляется п а л а ч с тремя кружками пива.
С к о р и н а. Вы, святой отец, оригинально угощаете гостей. Позаботьтесь, чтобы меня от вас избавили!
Н у н ц и й (палачу). Проводите гостя, любезнейший.
Палач пропускает перед собой Скорину. Оба выходят.
Н у н ц и й. Гм… Сколько ни встречаю русских, один не похож на другого…
В камеру пыток входит С к о р и н а, за ним п а л а ч.
П а л а ч (отбросив капюшон). Сюда еретики обычно идут сами. Отсюда я их выношу. Попадаются, правда, такие, что сразу и не сломишь. Но тогда бывает недоволен почтеннейший нунций. Представляете, что это такое, если почтеннейший нунций недоволен?.. А у меня жена, дети. Их кормить надо! Младшенький особливо потешный. Всегда гостинцев ждет — сладкое любит. Как я на порог, кричит: «Майн либе фатер, дай буську!» Всего обцелует, обласкает. Работы по уши, днями дома не бываю. А вчера заболел, горит весь. Он плачет, и я плачу. (Кивает на лестницу.) Это у нас лесенка с коловоротом. Верхняя петля набрасывается на руки, нижняя — на ноги. Я кручу коловорот, еретик кричит от боли, господин квалификатор задает вопросы. (К Скорине.) Говорят, вы доктор? Может быть, посоветовали бы, чем лечить мальчонку? Хрипит, кашляет, на горло жалуется.
С к о р и н а. Медом напоите, ножки напарьте…
П а л а ч. Спасибо! Это у нас колесо. Еретика привязываю к столбу, колесо подгоняю так, чтобы шипы рвали ему кожу. Я кручу, он ревет, господин квалификатор задает вопросы… Здесь и до вас один доктор был. (Переходит к треноге.) Это у нас одновременно и дыба, и кол. На этом инструменте я пытаю особо упорных. Веревки с петлями набрасываются на руки, ноги и поясницу. Я подтягиваю за все три сразу, господин квалификатор задает вопросы, еретик скрипит зубами, но молчит. Тогда я подсовываю ему треногу под мягкое место и постепенно отпускаю веревки… И вы бы послушали, какими разговорчивыми становятся упорные… (К Скорине.) А мед с чем давать мальчонке?..
С к о р и н а. Лучше с горячим молоком.
П а л а ч. Спасибо. Тот доктор также советовал, когда моя Берта хворала. Смех, ей-богу, — она выздоровела, а он у меня до костра помер… Это у нас колода. Сюда мы заковываем с руками и ногами. Некоторые, бывает, дрыгают. Под пятки подставляем вот эту жаровню… На стенах — мелочь, пожалуй, кроме вот тех тисков. Ими я зажимаю самое нежное, что есть у мужчины. Пожалуй и все для начала. (К Скорине.) А может, у вас от живота что есть?
С к о р и н а. Есть, да с собой не взял. Не знал, что с вами встречусь.
П а л а ч. Жаль… А здесь у нас пациент. (Отодвигает ширму.)
За ширмой распятый О д в е р н и к.
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Камера пыток. Задумчив и печален С к о р и н а. О д в е р н и к рассматривает орудия пыток.
О д в е р н и к. А наши сейчас к зубриным ловам готовятся… Настоящая охота на настоящего зверя. И нет ничего справедливей, как сойтись с ним один на один…
С к о р и н а.
Что до меня, то охота ко мне не вернется.
Время тревог проминуло, осталась лишь память
Грустного сердца. Я мыслью туда возвращаюсь,
Денно и нощно всё памяти сеть расставляю —
То есть охочусь за каждым мгновеньем бесценным,
Раньше потерянным, нынче — увы! — невозвратным.
Что в тех желаньях? Былое вернуть невозможно.
Гонишься вслед за утраченным временем, смертный, —
Не догоняешь — убито. И пусть пропадет,
Времени бурному воли своей не навяжешь.
О д в е р н и к (схватив какой-то железный прут, как со шпагой, становится в боевую позицию). Защищайся, несчастный!.. (К Скорине.) Хотел бы я знать: где он теперь?.. (Замечает, как шевельнулась ширма. Он отводит ее в сторону и видит ухо, прижавшееся к нише.) Хорошо, Франциск, что мы с тобой золото и деньги в лесу спрятали. А то эти шакалы обобрали бы нас как липку.
Скорина ничего не понимает, а Одверник хватает подслушивающего за ухо, да так крепко, что тот дико ревет и наконец вырывается.
Вырвался, гад! Был бы нож, святое судилище котел студия наварило бы. Вот такое ухо было! С шапку!
С к о р и н а. О каком золоте ты плел?
О д в е р н и к. Ухо увидел — сказку вспомнил, как один дурень двоих умных спас…
Вбегает п а л а ч с окровавленным ухом и озверело замахивается цепью на Одверника. Тот отступает назад и попадает в ящик. Решетка автоматически захлопывается. Палач вертит колесо. Стенки ящика с острыми железными шипами движутся одна к другой и зажимают Одверника. Скорина в отчаянии. Появляется к в а л и ф и к а т о р.
П а л а ч (хохочет). Я из тебя не только золото, я из тебя все жилы вытяну!..
К в а л и ф и к а т о р. Что? Что? Что?
П а л а ч (опомнился, испуганно). А ничего…
О д в е р н и к. Не видеть вам нашего золота, как своих ушей. Я скорее на плаху… Лучше черту лысому, чем тебе, сыроеду окаянному, золото наше!.. Франциск, скажи им.
С к о р и н а (поняв замысел Одверника). Успокойся, Юрий! Ни деньги, ни золото с собой не возьмешь. Не наша, а их сила. Не знаю, как ты, а я бы по-доброму отдал им все, пусть только вывезут на Белую Русь Маргариту, Петра, книги наши и станок печатный, а нам про то знак привезут от бургомистра виленского Якуба Бабича.
К в а л и ф и к а т о р. Оставь нас, мастер, и подержи язык за зубами, если не хочешь поменяться местами с еретиком.
Палач бьет цепью по теснейшему узилищу и выходит из камеры пыток.
(Одвернику.) Предусмотрительные еретики. (Откручивает колесо.)
О д в е р н и к. С такими мастерами, как вы, будешь предусмотрительным.
Трактир. Появляется И о х и м. Подойдя к стоящей в углу бочке, отодвигает ее в сторону, поднимает крышку, заглядывает в подвал.
И о х и м. Guten Morgen, Frau Margarita. Guten Morgen, mein junger Freund Peter.
Из подвала вылезает М а р г а р и т а, за ней П е т р.
(Подает руку Маргарите.) Bitte, Frau Margarita, bitte. (Петра осаживает назад.) Ein Moment. Zurück! Peter, für dich Hinausgehen verboten. (Закрывает подвал.)
М а р г а р и т а (бросается к Иохиму). Что же ты делаешь! Пусти! Пустите его!..
И о х и м (вежливо отодвигает Маргариту). Zurück, Frau Margarita! Inquisition. Feuer. Kaputt. (Ставит бочку на лаз в подвал.)
М а р г а р и т а (плачет). Лучше уже капут, чем в тюрьме твоей сидеть!
И о х и м. Nicht verstehe.
М а р г а р и т а. Что же тут ферштеить? Темно, говорю, сыро там, мыши! Холодно, как в ледне! (Содрогается от холода.)
И о х и м (догадался). А-а-а… Хо-лет-но… Я-я…
М а р г а р и т а (радостно). Я-я… Окоченел Петр. Выпусти!..
И о х и м (берет руку Маргариты). Я-я. Хо-лет-но… Кальт! (Дышит ей на руку, прикладывает к своей щеке, целует.)
М а р г а р и т а (испуганно отнимает руку). Да иди ты…
И о х и м (ласково). Nicht verstehe?
М а р г а р и т а. Ни капельки…
И о х и м. Я-я… arbeiten, Frau Margarita, arbeiten. (Показывает на пол.)
М а р г а р и т а. Провалиться бы тебе со своим арбейтом! Про Юраську и Франциска опять ни слова. Уже ни денег, ни золота не спрашиваешь. Знаешь, паук, что высосал из нас все, что мог.
И о х и м. Я-я… Schneller arbeiten! (Выходит.)
М а р г а р и т а. Только от тебя и слышишь: арбейтен… (Метет пол, потом идет к бочке и хочет отодвинуть ее.)
Появляется И о х и м.
И о х и м. Verboten, Frau Margarita, streng verboten. Inquisition! Feuer! Kaputt!
М а р г а р и т а (плачет). Ну выпусти же ты его хоть на часиночку. Он же зайдется там, сердешный! Захворает!..
И о х и м. Я-я… Захворает, сердешный. (Весело хохочет, потом неожиданно хватает в объятия Маргариту и начинает целовать ее.) Ich liebe dich. Meine Liebe.
М а р г а р и т а (кричит). Отцепись, порховка вонючая! (Сильно толкает Иохима, и тот летит через бочку.) Ишь присмоктался пиявкою! Как что другое, так ты не понимаешь?!
И о х и м (с издевкой). Майн либе фрау Маргарита, Иохим понимает столько, сколько надо, и еще кое-что имеет в запасе. И если Иохим понял твою беду, то почему бы тебе, молодой и красивой, не понять его небольшого желания?
М а р г а р и т а. Ты говоришь по-нашему?! Святой и бессмертный!..
И о х и м. А почему бы и нет?.. И ты тоже должна понять, что, спрятав вас у себя от инквизиции, Иохим стал на острие ножа. Ты думаешь, кому-то охота стоять на остром? И если у тебя ничего другого нет, то не толкай Иохима через бочку. Он у тебя много не возьмет. Он возьмет даже не столько, сколько хочет, а столько, сколько сможет. Это тебе ничего не стоит, а у Иохима дорого ценится. (Идет к Маргарите.)
М а р г а р и т а (кричит). Петр, помоги!!!
Петр стучит в крышку подвала, кричит. Руки Маргариты нащупывают на бочке большой нож, она держит его за спиной. Иохим целует Маргариту, опускается на колени, обнимает ее ноги, ему хочется их посмотреть.
И о х и м. Иохим может купить сто женщин! Но он не любит купленного! Он хочет подарка! Почему бы тебе по-хорошему не подарить Иохиму нечто, если он спасает тебя от костра? А что, как огонь инквизиции прикоснется к этим чудесным ножкам… и выше?.. А может, пускай бы выше прикоснулся бедный Иохим?..
М а р г а р и т а (приставив нож к шее Иохима). Раньше, чем Иохим прикоснется выше, этот нож прикоснется к его глотке.
И о х и м (спокойно). Что за народ?! С ней ни купить, ни продать.
Энергичный стук в дверь.
Я знал, что этим кончится. Так стучит только инквизиция! Пойдешь на костер или полезешь в погреб?
Маргарита отбрасывает крышку, спускается в подвал.
Разумно. А подарочка я подожду. Твой того стоит.
Открывается дверь, входит Г у с о в с к и й.
Г у с о в с к и й. Чего закрылся на все задвижки?..
И о х и м. O-o! Guten Morgen. Bitte. Was wünscht der Herr?
Г у с о в с к и й. Хочу видеть твоих постояльцев из Белой Руси!
И о х и м. Nicht verstehe.
Г у с о в с к и й. Wo sind die Mieter aus Weißrutenia?
И о х и м. Sie sind abgefahren… Sie haben Schreck bekommen und sind abgehauen…
Г у с о в с к и й (удивленно). Сбежали?.. Испугались дуэли? Это Франциск от меня сбежал?!
И о х и м. Nicht verstehe.
Г у с о в с к и й. Возы и коней тебе оставил, а сам сбежал?!
Слышны крики и стук из подвала. Гусовский выхватывает шпагу.
И о х и м. Mein Gott!
Г у с о в с к и й. Кто под полом?.. Открывай!
Иохим поднимает крышку. Из подвала вылезает М с т и с л а в е ц, за ним М а р г а р и т а.
И о х и м (падает на колени). Ich bitte Sie um Ihre Gnade Majestät.
Г у с о в с к и й (удивленно). Он просит, чтобы я вас пощадил?..
М а р г а р и т а. Прикидывается он!
М с т и с л а в е ц. Инквизицией нас пугает. Днем в погребе держит, а ночью мы у него за батраков. (Дразнит.) «Арбейтен, фрау Маргарита, арбейтен, фроенд Петер…»
М а р г а р и т а. И пускай по-нашему говорит. Он же все чисто понимает.
М с т и с л а в е ц (Иохиму). Сказывай, где дядька Юрась с наставником Франциском, так лучше будет!..
И о х и м. Где они, не знаю, но поискать можно… Ищущий да найдет…
Г у с о в с к и й. Как поискать?! Где поискать?! Почему их надо искать?!
М а р г а р и т а. Юрий ночью куда-то исчез…
М с т и с л а в е ц. А наставник от этого попа Лютера не вернулся.
Г у с о в с к и й. Где мои друзья?! (Шпага ложится острием ниже подбородка Иохима.)
И о х и м. Великий реформатор Мартин Лютер в силу вошел, паписты и инквизиция ее еще не потеряли, император и курфюрсты свою власть держат. У каждого тюрьмы, каждый своих врагов в любой момент и в любом месте хватают…
Г у с о в с к и й. Где их искать?!
И о х и м. Поискать, конечно, можно, только на то деньги большие потребуются. Кто за так жизнью рисковать будет?..
Г у с о в с к и й (бросает Иохиму кошелек с деньгами). Держи!..
И о х и м. Вот это умный разговор.
Г у с о в с к и й (на Маргариту и Петра). А если с их головы упадет хоть один волос… (Берется за шпагу.)
И о х и м. Конечно, заколете, разве я не знаю… Только Иохима еще никто не закалывал. Иохим всегда имеет дело с серьезными людьми.
Появляется п а л а ч.
Вот, к примеру, палач на кружку пива только к Иохиму заходит. Познакомиться не желаете? (Мстиславцу.) Мальчик, дай дяде ручку…
Маргарита закрывает собой Мстиславца и в страхе отступает назад. За ними выходит Гусовский.
Ну и должность у тебя! Люди, как от чумного, шарахаются.
П а л а ч. Должность как должность, не хуже твоей. А Скорина и этот, который с ним, золото и деньги в лесу под Виттенбергом спрятали. Как знали, что у тебя за должность. А квалификатор хочет этот клад себе загрести. Помешать как-то надо бандиту. А я тем временем из еретиков признание выбью. И золото, и деньги поровну поделим.
И о х и м (берет кружку пива). Цум воль!
П а л а ч. Цум воль будет, когда дашь мне хороший задаток.
И о х и м. Обижаешь недоверием.
П а л а ч. Не первый день знаю.
И о х и м. Держи! (Бросает кошелек, который получил от Гусовского.) И язык за зубами тоже…
Палач выходит.
(Зовет.) Фрау Маргарита?!
Появляется М а р г а р и т а.
Фрау Маргарита, вы случайно не знаете, где доктор Скорина спрятал золото и деньги, прежде чем остановиться в моей таверне?
М а р г а р и т а (удивленно). Золото и деньги? Какое золото? Что это вы говорите?!
И о х и м. Не я говорю, фрау Маргарита. Палач святого судилища рассказывает. И доктор Скорина, и муж ваш — у него они. Не сегодня-завтра сожгут обоих. Хотя одного можно было бы еще спасти. Выбирай, которого, и говори, где золото!
М а р г а р и т а (в ужасе). Как которого? Почему выбирать?!
И о х и м. Тогда сгорят оба. (Выходит.)
М а р г а р и т а (опускается на колени, из ее груди вырывается крик). А-а-а!!! (Вскидывает руки к небу.) Я!.. Это я!.. Я виновата! Господи милосердный, я погубила обоих! Я! За грех мой тайный ты им наказание страшное назначил! Господи, святая богородица, помилуй их! Они и знать не знают, что оба мне стали родными, оба сделались любимыми. А я и сама не знаю, как то сталось, что любовь моя к ним поделилась. Господи, божечка наш святой и бессмертный, ты же грех мой не отпустишь, крест страданий с меня не снимешь. Я же на исповеди не покаюсь, на Страшном суде не сознаюсь, что мое сердечко — двум соколикам, моя душечка — обоим родным мне… Единственным сыночком клянусь тебе, господи, что перед судом твоим чистая, перед мужем своим верная!
Появляется И о х и м.
И о х и м. Все равно не будет тебе прощения, ибо в мыслях своих при живом муже, должно быть, прелюбодействовала, несчастная. А в святой книге Левит сказано: человек аще прелюбы содеет с мужнею женой, смертию да умрут прелюбодей и прелюбодеица.
М а р г а р и т а. Чист он, как ангел! Мой грех! Я люблю, а он и не знает!
И о х и м. Тебе я мог бы дать индульгенцию на отпущение грехов, если бы сказала, где золото, и поднялась в мою спаленку… А там, полюбив третьего, спасла бы одного из двух любимых… Так поднимешься?..
М а р г а р и т а (после паузы). Поднимусь… (Встает с пола.)
И о х и м. Вот и хорошо. Иохиму много не надо, но он любит по согласию.
М а р г а р и т а (твердо и решительно). Поднимусь… на костер! И если не вместо любимых мне, то разом с ними.
Иохим бьет Маргариту по ключице и, подхватив ее на руки, пытается унести. С разных сторон появляются к в а л и ф и к а т о р, д в а с т р а ж н и к а и М с т и с л а в е ц. Стражники в одно мгновение набрасывают мешок на Мстиславца и вытаскивают из корчмы.
К в а л и ф и к а т о р (Иохиму). Остановись, старый греховодник. (Глядя на потерявшую сознание Маргариту.) Такая женщина не по тебе, сморчку. (Забирает Маргариту.)
И о х и м. Сколько себя помню, каждый раз — только соберусь, обязательно кто-то помешает…
К в а л и ф и к а т о р (унося Маргариту). Долго собираешься…
И о х и м (после паузы, безнадежно, но с облегчением). А с другой стороны, как гора с плеч свалилась… Что бы я делал с нею в той спаленке?..
Кабинет Лютера. Вечер. Э л ь з а готовится ко сну и вдруг замечает Г у с о в с к о г о.
Э л ь з а (испуганно). Кто вы? Как вы сюда попали?..
Г у с о в с к и й (падая на колено). Сеньора, ради всех святых, не пугайтесь!
Э л ь з а. Не подходите, я закричу!
Г у с о в с к и й. Лучше не надо! Я полгода ищу с вами встречи. Я не могу больше. Я люблю вас! Это ожерелье…
Эльза немеет от восхищения, а Гусовский тем временем встает с колена и надевает ей на шею дорогой подарок.
Э л ь з а (таинственно). Сюда может войти Мартин… мой дядя.
Г у с о в с к и й. Дядя выступает перед народом, а это надолго.
Э л ь з а (оглянувшись). И все-таки нам лучше…
Г у с о в с к и й. Я согласен… Осторожность не помешает…
Оба исчезают за портьерой.
Суд инквизиции. За столом и н к в и з и т о р, е п и с к о п и с е н а т о р. Перед столом к в а л и ф и к а т о р и п и с е ц. Н у н ц и й прохаживается за плечами судий.
К в а л и ф и к а т о р. Следствие подтвердило все обвинения, входящие в состав еретических положений. Оба подсудимые жили в еретической Праге, имели сношения с еретиками, слушали проповеди богомерзкого Мюнцера, состояли в тайной связи с Лютером. Оба уличены в святотатстве и печатанье книг.
Н у н ц и й (прерывает). Хотел бы напомнить святому судилищу слова его святейшества папы: «Мы требуем, чтобы народы вечно оставались покорными власти священников и царей. Необходимы костры. Прежде всего необходимо уничтожать ученых. Необходимо положить конец книгопечатанию». Славянскому, разумеется, книгопечатанию.
К в а л и ф и к а т о р. Преступления, совершенные подсудимыми, позволяют святому судилищу отлучить их от церкви, а городскому суду (смотрит на сенатора) тринадцать раз сжечь на костре.
С е н а т о р (все время что-то жует). У нас и после одного сожжения не воскресают.
Н у н ц и й. Да предстанут еретики перед святым судилищем! Да совершится суд праведный! Но учтите, что он мне нужен не только осужденный, но и немного живой. (Уходит.)
П а л а ч и д в а с т р а ж н и к а вводят С к о р и н у и О д в е р н и к а.
И н к в и з и т о р. Фамилия, имя?!
С к о р и н а. Франциск, сын Скоринин.
И н к в и з и т о р (Одвернику). Твое?
О д в е р н и к. Невелика честь знакомиться. Так что не будем тыкаться — вместе свиней не пасли.
Е п и с к о п. Покорись, раб божий, господь милостив.
И н к в и з и т о р (зло глянув на епископа). Надо думать не о милосердии господнем, а о послушании ему. (Палачу.) Допрашивать до тех пор, пока не появится желание познакомиться. (Квалификатору.) Зачитайте постановление святого судилища.
К в а л и ф и к а т о р (зачитывает). «Мы, божьей милостью инквизиторы святого судилища, внимательно изучив материалы дела, возбужденного против еретика, не пожелавшего назвать имени своего, и учитывая, что он путается в своих ответах…»
О д в е р н и к. Путаюсь?.. Я же еще даже имени своего не назвал…
К в а л и ф и к а т о р. «…и что имеются все достаточные доказательства его вины, желая услышать правду из собственных уст его и с тем, чтобы больше не оскорблять уши судий его, постановляем и решаем применить к упорному еретику пытки».
С к о р и н а (к судьям). Остановитесь, молю вас!
О д в е р н и к. Брось, Франциск. Тебе ли просить их?! Не видишь разве, как черные вороны, паленого мяса ждут?..
Стражники берут Одверника под руки, а он неожиданно бьет их лбами и бросает на стол святого судилища. Палач опускает цепь на голову Одверника.
С к о р и н а (подхватив падающего). Юрий!..
О д в е р н и к. Ничего, братка! Жили мы с тобой одной жизнью, смерть у каждого будет своя.
Палач вытаскивает Одверника. За ним выходит писарь. Стражники становятся за спиной у Скорины.
И н к в и з и т о р. Поклянитесь, что будете говорить только правду.
С к о р и н а. Я и без клятвы не обману вас.
И н к в и з и т о р (квалификатору). Зачитайте текст клятвы.
К в а л и ф и к а т о р (зачитывает). «Я, Франциск, сын Скоринин, в науках вызволенных и лекарстве доктор, клянусь и обещаю до того времени, пока смогу, преследовать, разоблачать, содействовать аресту и доставке инквизиторам еретиков любой осужденной секты, им сочувствующих, им помогающих и защищающих, а также всех тех, о которых я знаю или думаю, что они еретики, в любой час и всякий раз, когда выявлю их». Подписывайте!
С к о р и н а. Выбирайте, господа судьи: или мою правду, или мою смерть. Этой отвратительной клятвы не подпишу.
Е п и с к о п. Работа в пользу святой инквизиции облегчила бы ваше положение.
С к о р и н а. Хватит святой инквизиции и той позорной работы, которую выполняет в ее пользу ваше преподобие.
К в а л и ф и к а т о р. Подписывайте!
С к о р и н а (твердо и категорично). Выбираю смерть!
И н к в и з и т о р. Смерть — это просто, только до нее не так просто дожить.
С е н а т о р. Пока палач занят, пусть бы он назвал нам своих духовных наставников.
С к о р и н а. Всех назвать или основных?
И н к в и з и т о р. У нас есть время. Перечисляйте и основных, и всех.
С к о р и н а. Первый — дьячок Мефодий из Полоцка.
С е н а т о р. Вот уж поистине, какие учителя — такие и ученики.
С к о р и н а. Не спешите, сенатор. Среди моих учителей был не только дьячок полоцкий, но и король датский, у которого я имел честь служить секретарем. Среди учителей любимых я назвал бы Аристотеля и Авиценну, среди основных — Сенеку и Цицерона, Галена и Гиппократа. Добрыми советчиками были мне Платон и Птолемей. Сегодня сердце мое принадлежит Франсуа Рабле и Эразму из Роттердама, Томасу Мору и…
И н к в и з и т о р (перебивает). Не очень ли велико у вас сердце, чтобы вместить целый сонм еретиков?
С е н а т о р. Не нашлось ли в нем места для Яна Гуса и иных богоотступников, отлученных от церкви и сожженных на костре?
С к о р и н а. Сердце человеческое способно вместить весь мир.
Е п и с к о п. Суд ждет от вас раскаяния и только потому терпеливо выслушивает ваши дерзкие заявления.
С к о р и н а. О раскаянии мы с вами не договаривались.
И н к в и з и т о р. Договоримся, как только палач освободится.
С е н а т о р. Кажется, вы были в Италии. С какой целью?
С к о р и н а. Разве можно обойти край, слава которого гремит университетами Болоньи и Сиены, Падуи и Флоренции?
И н к в и з и т о р. Слава Италии в славе его святейшества папы!
С к о р и н а. Папы смертны. Слава же Италии в бессмертии Данте Алигьери и Микеланджело Буонарроти, Леонардо да Винчи и Рафаэля Санти, Петрарки и Боккаччо, Джорджоне и Тициана.
С е н а т о р. Невероятно, что он плетет?!. Заткните ему глотку!
С к о р и н а. Нет, господа, невероятно как раз то, что Италия породила не только титанов разума и мудрости, но и костры инквизиции… Италия слушала неистового Савонаролу и вольнодумного Помпонацци. В Италии нашел свою альма-матер Николай Коперник.
И н к в и з и т о р. Вы и Коперника считаете умником и мудрецом?
С к о р и н а. Мне всегда счастливило на встречи с умными людьми.
Е п и с к о п. Выслушав вас до конца, мы, видимо, не сможем этим похвастаться.
Появляется н у н ц и й.
С е н а т о р. Поистине достойный ответ. Я, как и вы, почтеннейший отец, не могу похвастаться, что встречал много умных людей.
С к о р и н а. «Пятьдесят лет живу я на свете, лет тридцать ищу умных людей и нигде не нахожу их», — сказал некто философу Эмпедоклу. «Мой друг! — ответил ему Эмпедокл, — только умные находят умных».
Н у н ц и й (аплодирует). Браво, доктор Скорина!
С е н а т о р (что-то с трудом глотает). Ты, грязный еретик, сгоришь на медленном огне и раньше, чем думаешь!
С к о р и н а. Но не раньше, чем вы проглотите последний кусок.
С е н а т о р (вскакивает). Позвать палача!!!
Н у н ц и й. Какой вы, однако, нетерпеливый, сенатор.
Появляется п а л а ч.
Любезнейший, покажи доктору его соотечественника, пока судьи передохнут. (Выходит вместе со всеми.)
П а л а ч втаскивает О д в е р н и к а, потерявшего сознание.
П а л а ч (сочувственно). Лучше бы не переносить. Дурная примета: стоит перенести грешного на новое место, как он тут же помирает.
С к о р и н а (осмотрев Одверника). Вы вывернули ему руки?..
П а л а ч (присел на колоду). Не сознается в грехах и не скажет, где золото, я и ноги выверну. И тебе выверну…
Скорина резким рывком вправляет суставы одной, а потом второй руки. Одверник издает тяжелый стон.
С к о р и н а. Потерпи, родной!.. (Замечает обожженные ступни.)
П а л а ч. Да не гляди ты на его ноги: какая разница — или я сожгу его по частям, или сразу? За себя побеспокойся. Думаешь, мне большая охота растягивать вас тут да подсмаливать? Слышишь, какой дух тяжелый?.. Этот, хорошо, молчал, а другие верещат, воют, голосят — противно слушать… Мне так кажется, что и ты вначале молчать будешь, а посажу я тебя на кол да подтяну разочка с два, как того доктора… Если еретик не сознался после часовой пытки, значит, он упорный. А излишняя мягкость… Раз мягкость, два мягкость, а там и самого на костер поставят… за мягкость. Ты уж извини. На работе я… Да, мальчонке моему лучше. (Подает Скорине чашку воды.)
С к о р и н а. Я очень рад… Спасибо. (Поит Одверника.)
О д в е р н и к (простонал). Франциск…
С к о р и н а. Юрий, милый! (Приподнял искалеченного.)
О д в е р н и к. Что же это за суд такой, Франциск? Это же не святое судилище, а банда кровопийц. Почто же они, сыроеды окаянные, льют кровь неповинную? У нас же еще при Витовье таких судей псам-волкодавам на корм бросали. (После забытья, речитативом.)
Пайшоў каток у лясок,
Прынёс каток паясок.
Скорина прикладывает руку ко лбу Одверника.
Пайшоў каток на ганачак,
Прынёс каток бараначак.
С к о р и н а (тормошит Одверника). Юрий! Что ты, Юрий! Очнись!..
О д в е р н и к. Не тревожься, Франциск, я так. Сынок мой Степанка больше других эту колыбельную любил. (Тихо поет.)
Ему помогает Скорина.
Пайшоў каток у лавачку,
Прынёс каток булавачку.
Входит н у н ц и й, вслушивается в мелодию.
Пайшоў каток на таржок,
Прынёс каток піражок…
Н у н ц и й. Поют! Палач под них дрова готовит, а они поют.
С к о р и н а (после паузы). Песни яко сокровище всех дорогих сокровищ, всякие немощи, духовные и телесные, уздравляют, душу и мысли освещают, гнев и ярость усмиряют, мир и покой чинят, скорбь и печаль отгоняют, чувства в молитвах дают, людей в доброжелательность приводят, ласку и милость укрепляют. В песне есть справедливость, в ней есть чистота душевная и телесная. Там есть наука всякое правды. Там есть мудрость и разум совершенный. Там есть милость и друголюбство без лести, и все добрые нравы якобы со источника оттоль походят. Песня праздник украшает, всякую противность усмиряет, жестокое сердце мягчит и слезы из него, яко из источника, сводит. Вот так, «коллега».
Н у н ц и й. Слезами костер не потушишь, доктор.
О д в е р н и к. Мы не со слезами, мы на костер с песней пойдем.
Н у н ц и й. Если палач язык не вырвет. (Палачу.) Кстати, позови писца.
Палач выходит.
О д в е р н и к. Язык можно… Песни из души не вырвешь.
Появляются п и с е ц и п а л а ч.
Н у н ц и й (Скорине). Пройдут века раньше, чем кто-нибудь узнает о том, что он записал…
С к о р и н а. И все же эти века пройдут… Потомки наши…
Н у н ц и й. Потомкам долго придется ждать, поэтому послушайте сами! (Писцу.) Зачитайте!
П и с е ц (зачитывает протокол). «Еретик трижды был подтянут на дыбе и не охнул. Тогда палач прицепил к его ногам колоду и подтянул снова. Его руки и ноги выскочили из суставов, а жилы так растянулись, что колода легла на пол. Но он только заскрежетал зубами. После этого палач подсунул ему под ноги жаровню с углями. Когда ступни задымились, а камера заполнилась смрадом от жженого мяса, еретик начал вспоминать мать…»
Н у н ц и й. Вспомнил мать, вспомнит и свое имя…
П и с е ц. Дело в том, святой отец, что он вспоминал не свою мать, а вашу.
О д в е р н и к. Я бы и папу его вспомнил, да сознание ушло.
Скорина весело смеется.
Н у н ц и й (ничего не поняв). Не прикидывайтесь, доктор, что вам не страшно.
С к о р и н а. Не ощущать страха не свойственно человеку, а не уметь переносить страдания не к лицу мужчинам.
Н у н ц и й. Сегодня я еще могу помочь вам, завтра — нет. Подписывайте, доктор. (Подает бумагу.) И не ищите красивой смерти.
С к о р и н а (прочтя и возвратя бумагу). Красивая смерть способна связать настоящее с прошедшим и будущим. Позорная — никогда!
Н у н ц и й. Жаль, доктор. Очень жаль, что из-за вас ваш друг будет умирать, долго и некрасиво.
О д в е р н и к. О чем это он, Франциск?
С к о р и н а. Папский нунций ждет нашего предательства.
Н у н ц и й. Не будет предательства, умрете и вы, доктор. Умрете трудно и безвестно. Выбирайте, пока есть возможность. (Выходит.)
Возвращаются в с е у ч а с т н и к и с у д а и занимают свои места. Стражники прислоняют Одверника к стене.
И н к в и з и т о р. Как отнесся Лютер к тому, что вы издали свою библию?
С к о р и н а. Не знаю, как Лютеру, а мне приятно, что я его опередил.
С е н а т о р. Вы, пожалуй, опередите его и на костре.
С к о р и н а. Может статься и так, только нас это не породнит.
И н к в и з и т о р. Вы нарушили догмат и постановления всемирных христианских соборов и отпечатали книги Библии не в том порядке, который признан каноническим.
О д в е р н и к. Ну, так положи их перед собой в каноническом порядке, и дело с концом.
И н к в и з и т о р (кричит). Молчать!
К в а л и ф и к а т о р. Тяжелейшее преступление еретика и в том, что он отпечатал святое писание даже не на старославянском языке, а на языке какого-то дикого племени.
О д в е р н и к. Сами вы дикие.
И н к в и з и т о р. Как вы смели пойти на это кощунство?
С к о р и н а. Только по той причине, что народ мой не дикий, а язык его почти столетие является языком его державы. На нем мы говорим и поем, на нем читаем и пишем, им пользуются судьи и летописцы, на нем создается статут Литовский — один из первых кодексов Европы. В родной песне, в родном языке, в письменстве проявляется разумная природа человека. Чужая нам латина не может дать целостности и натуральности мышления.
С е н а т о р. До такого кощунства не додумались ни Эразм, ни Томас Мор, ни сам Лютер!
С к о р и н а. Горжусь, что мое переложение Библии на язык своего народа после чешского будет вторым в мире. У меня не было времени ждать, пока до этого додумаются другие.
И н к в и з и т о р. Теперь святые судьи убедились, что еретик печатал свои книги в союзе с дьяволом.
О д в е р н и к. Ну и тумак! Перед тобой же не просто книги. Перед тобой Библия! И чего бы стоила Библия, если бы на ней стояла подпись дьявола? И где вы найдете такого дьявола, который бы взялся за перевод и печатанье Библии?
Инквизитор подает знак, стражники вытаскивают Одверника и возвращаются на свои места.
И н к в и з и т о р. Кто помог вам совершить это чудовищное святотатство?
С к о р и н а. Откройте любую из двадцати трех моих книг, и вы убедитесь, что я сделал их один.
Е п и с к о п. Как вы смели без разрешения?!
С к о р и н а. «О век! О литература! Приятно жить, и неприятно было бы еще отдыхать!» — воскликнул ваш земляк Ульрих фон Гуттен, держа в руках первую немецкую печатную книгу. Почему же святое судилище отказывает в праве моему народу иметь свою печатную книгу?..
И н к в и з и т о р. Вас так воодушевил фон Гуттен, что вы пошли на ужаснейшее святотатство и еретическую дерзость.
С к о р и н а. На это меня воодушевил наш земляк, знаменитый ученый Краковского университета Ян Глоговский. А еще был у меня долг перед Фиолем Швайпольтом — зачинателем славянского книгопечатания в Кракове.
И н к в и з и т о р. Раскаиваетесь ли в содеянном?
С к о р и н а. Нет! Остаюсь верным клятве и в несчастье.
И н к в и з и т о р. Было ли вам известно, что названный Фиоль в 1492 году обвинен в ереси и что инквизиционная коллегия запретила ему печатать и распространять русские книги?
С к о р и н а. Как раз поэтому я и поклялся продлить его дело.
Е п и с к о п (кричит). Ты дьявол! Ты хуже богомерзкого Мюнцера! Только тот плебейский верховод знакомит своих перекрещенцев с текстом Библии!
С к о р и н а. А почему бы людям и не знать, что пишется в Библии?
Е п и с к о п. Потому, что Библия слишком твердый орешек для мирян и понимание ее требует посредничества церкви.
С к о р и н а. Посредничество не потребуется, если простые люди сами овладеют книжной премудростью.
И н к в и з и т о р. Тайны религии не должны быть доступны всякому, требует папа, а только тем, кто может их понимать так, чтобы вера не пострадала от этого.
С к о р и н а. И вы, и ваш папа боитесь, как бы Библия не попала в руки простых людей. Им же сразу бросится в глаза несоответствие между тем, что проповедовал Христос и что делаете вы в своих церквах и таких вот застенках!
И н к в и з и т о р (квалификатору). Назовите другие преступления еретика.
К в а л и ф и к а т о р. Их много, святой отец. Но основное заключается в утверждении, что якобы книги Библии не святыми пророками созданы, а «наипервей, — как он пишет, — от летописцев пописаны есть».
И н к в и з и т о р. Отрекаетесь ли от ереси сей?
С к о р и н а. Нет, ибо то истина!
К в а л и ф и к а т о р. Еретик ставит под сомнение создание господом вселенной из ничего. Он утверждает, что из ничего ничто быть не может.
И н к в и з и т о р. Отрекаетесь ли от ереси сей?
С к о р и н а. Не утверждаю, но и не отрекаюсь. Загадка сия суть над разумом человеческим.
К в а л и ф и к а т о р. Еретик в своих писаниях цитирует царей, державцев, философов и в то же время даже не упоминает отцов церкви.
С к о р и н а. Признаю этот грех, хотя и не раскаиваюсь.
К в а л и ф и к а т о р. Заповеди господние подаются еретиком не в установленной последовательности.
И н к в и з и т о р. Отрекаетесь ли от ереси сей?
С к о р и н а. Не вижу греха, ибо все заповеди перечислены. Ничего же, к примеру, не изменится, если кто-то из вас поменяется местами, скажем, с палачом.
К в а л и ф и к а т о р. Еретик проповедует: равная свобода всем, общее имение всех. Он утверждает, — цитирую, — что господь бог на добрых и на праведных напускает беды и немощи, а злым и несправедливым дает счастье и здравие.
И н к в и з и т о р. Отрекаетесь ли от ереси сей?
С к о р и н а. А разве то, что я с другом моим оказались перед судом вашим, не подтверждает моей мысли?
К в а л и ф и к а т о р. Требования еретика отречения от богатств звучат обвинениями церкви и светской власти.
С к о р и н а. Единственное богатство признаю я: чинити добрые дела и в них богатитися.
И н к в и з и т о р. Почему вы стали доктором медицины, если Краковский университет готовил вас для служения богу и церкви?
С к о р и н а. Я решил послужить еще и людям. С чего лучше мы можем начать, как не с нашей общей прародительницы природы, — подсказал мне Цицерон.
Появляется н у н ц и й и садится в стороне.
Е п и с к о п. Вы поганите храм природы. Вы идете за дьяволом, доктор!
С к о р и н а. Я иду за Галеном и Авиценной. Храм природы — мой храм и моя лаборатория.
С е н а т о р. Он хочет сказать — трупярня, где расчленяет покойников.
С к о р и н а. Перед сожжением своих жертв на костре вы расчленяете их живыми.
С е н а т о р. Мы делаем это, чтобы после смерти душа еретика не воссоединилась с телом его. А вот вы по какой надобности режете трупы и копаетесь в утробе покойников? Интересно, что вы там ищете?
С к о р и н а. Я выясняю, может ли то, что находится у человека в голове, при случае меняться местами с тем, чем наполнена его утроба.
С е н а т о р (с издевкой). Ну и как?
С к о р и н а. Судя по вашему вопросу, может.
Нунций взрывается хохотом. Его поддерживают и другие.
Н у н ц и й. Браво, доктор!
Причина смеха доходит и до сенатора.
С е н а т о р (истерично). Я требую позвать палача! Мои уши устали слушать издевательства и богохульства этого мерзавца! (Подавился, кашляет.)
Н у н ц и й (к членам судилища). Оставьте мне еретика, а сами подкрепитесь чем бог послал. Сенатора я бы оставил без обеда.
С е н а т о р. А почему вы так решили?
Н у н ц и й. Чтобы не случилось перемещения… Пускай уж лучше будет пусто и тут (трогает за лысину), и в утробе. (Хохочет.)
Все выходят.
Итак, доктор, вы хотите стать святым мучеником? Вы мечтаете о терновом венце? Вы ищете славы?
С к о р и н а. Я хочу счастья своему народу. И хочу, чтобы оно пришло к нему не через костры и виселицы, а через просвещение, науку и мудрость. Моя мечта — общество справедливости, в котором господствуют мир, согласие и законность. Глубоко убежден, что место человека под солнцем должно определяться не его родовитостью и вероисповеданием, но разумом, энергией, знанием и желанием быть полезным общему делу. Я ищу гармонии и совершенства в человеке, обществе, в мире. Я верю в человека, верю в его доброе, разумное начало, ибо мудрость и разум его есть мать всех добрых дел и учитель всякому доброму умению. Долг людей просвещенных — объединить мудрость Аристотеля с житейской мудростью.
Н у н ц и й. Мудрость дается нам богом, чтобы познать бога и объединить паству.
С к о р и н а. Моя держава…
Н у н ц и й. Держав много, бог один. И мы, его верные слуги и воины, сделаем все, чтобы вера, как и бог наш, стала единой.
С к о р и н а. Просвещение, ученость, книги, но не союз церквей, объединят народы.
Н у н ц и й. Теперь понятно, почему вы в своих предисловиях к Библии не сказали о католической церкви ни единого доброго слова.
С к о р и н а. В моих предисловиях не превозносится ни одна церковь и религия, но и не осуждается ни одна. Бог один, а веры разные. Вы познаете бога, я же еще хочу познать веру и людей. Мне кажется, что наука и богословие пошли разными путями, ибо у них разное представление об истине. Может быть, духу разумности святой суждено их воссоединить?..
Н у н ц и й. Что еще за дух такой?
С к о р и н а. Дух добра, человеколюбства, справедливости, истины, подвига, жертвенной любви к Отечеству.
Н у н ц и й. Интересы своего Отечества вы ставите выше бога?!
С к о р и н а. Потому и пишу: понеже от прирождения звери, ходящие в пустыне, знают ямы своя; птицы, летающие по воздуху, ведают гнезда своя; рыбы, плавающие по морю и в реках, чуют вири своя; пчелы и тым подобный берегут улья своя, — також и люди, где родились и вскормлены были, к тому месту великому ласку имеют. В моем Отечестве за самое тяжкое преступление, как самую высшую меру наказания, определяют изгнание с Родины.
Н у н ц и й. Наивысший закон — закон божий и наивысшее наказание — наказание господне.
С к о р и н а. А людское естество двояким законом определено: от господа бога, то есть прирожденным, и написанным. А прирожденного закона суть в том, чтобы поступать с другим человеком так, как бы ты хотел, чтобы с тобой поступали. Вы же, властию упиваясь, душегубствуете и друга моего безвинного, как и тысячи иных, без суда и дознания в могилу сводите.
Н у н ц и й. И вы, и ваш друг обвиняетесь в ереси.
С к о р и н а. Обвинить можно и невиновного, но разоблачить — только виновного. Осуждение же невиновного есть осуждение самого себя.
Н у н ц и й. Я не верю, доктор, что ваше упрямство свидетельствует о вашей силе. Или вы согласитесь на союз с нами, или наша суровость приведет нас к результату, которого ждет от нас бог.
С к о р и н а. Злоба рождает горшую злобу. А приемшие нож ножом погибнут. Помните об этом, святой отец.
Н у н ц и й. В таком случае суд и палач продолжат свою работу. (Выходит.)
Возвращаются в с е у ч а с т н и к и с у д а и занимают свои места.
К в а л и ф и к а т о р. Святое писание еретик рисунками осквернил.
С к о р и н а. То же самое можно сказать и о папе римском, позволившем Микеланджело роспись Сикстинской капеллы. Мои же рисунки для того в книгах помещены, чтобы дети малые и люди простые, читая, могли лучше разумети.
С е н а т о р. В ваших рисунках велик не бог, а человек.
С к о р и н а. Это не самое худшее в них.
С е н а т о р. И то, что строители храма у вас одеты во что попало, тоже не самое худшее?
С к о р и н а. Что у кого было, тот то и надел.
С е н а т о р. А лица?.. (Листает Библию.) Вот. В рисунке «Сотворение мира» в облике бога, да простит мне всевышний, нет никакой святости, а подпоясанный хитон подобен на обычный крестьянский армяк. Вся фигура бога-отца, да простит меня всевышний, омужичена. Что бог, что человек — никакой разницы.
С к о р и н а. У нас на Руси Андрея Рублева за это не упрекали. И бог — человек и человек — бог!
С е н а т о р. А что вы сделали с царем Давидом?! Он у вас явно подгулял на мужицкой попойке!
С к о р и н а. Признаю! Давид у меня, кажется, хватил лишнего.
Е п и с к о п. Что ему Давид?! Он себя трижды изобразил в Библии! Трижды!!!
С к о р и н а. А почему это вас так встревожило? Я же себя изобразил, а не вас.
И н к в и з и т о р. Если бы вы кроме этого не совершили ни единого греха, то и тогда вас следовало бы сжечь трижды.
С к о р и н а. Смерть для человека — ничто, учит Эпикур, так как, когда мы существуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем. Тем более прав Эпикур, когда дело жизни в основном осуществлено. Я сделал все, что позволили мне мои способности.
И н к в и з и т о р. «Я», «мои способности», «мой труд», «мои книги», «мой народ», «избранный муж»! Сколько амбиции, сколько заносчивости, сколько гордыни!
С к о р и н а. А почему бы мне и не сказать о себе с гордостью? Почему бы не подписаться под своими трудами с достоинством: доконона ест книга повелением, трудом и выкладом избранного мужа Франциска, сына Скоринина, из Полоцка-града в науках вызволенных и лекарстве доктором… И почему бы не гордиться тем, что с чувством впервые в славянском мире возникшего собственного достоинства поместил я портрет свой в книге, сделанной собственными руками?!. Перед вами, господа судьи, не одержимый полемист, не отшельник, не охваченный фанатизмом пророк. Перед вами тот, кто хочет слить воедино доброту, разум и мудрость. И намерения эти не амбицией моей или слабостью нашей объяснимы. Нет! Господа инквизиторы! Иные настали времена! Иные зазвучали песни над нашей землей! Побеждена монгольская навала, и крепко встала на свои ноги Святая Русь на Востоке земли! Обломаны клыки собакоглавым рыцарям, и не соступит со своих границ Белая Русь на Западе земли! Захлебнулись славянской кровью татары и турки на Юге земли! Придет время, и спина к спине встанут сыновья единой матери — Киевской Руси. Встанут, чтобы грудью закрыть общую свою батьковщину от возможной навалы с немцев, турок, монголов и татар. В служении своему народу, родному краю, всем землям языка русского видел я свое назначение. Труд рук и разума моего братии моей Русь наиболее с той причины, иже меня милостивый бог с того языка на свет пустил. Надеюсь, что мой народ не будет обвинять меня в нескромности. Я отдал ему, что мог, и перед судом вашим ни в чем не раскаиваюсь!
И н к в и з и т о р (к судьям). Возлюбленные братья во Христе! Уговоры наши словом божьим, как вы убедились, не смогли направить еретика к христианскому благочестию. И чтобы паршивая овца не заразила все стадо господне, чтобы соблазнительный пример не повредил всей христианской общине, чтобы нас не постигли наказание и гнев божий, мы по тщательном обсуждении обстоятельств преступления переходим к приговору. Приведите второго подсудимого.
П и с е ц выходит и возвращается с п а л а ч о м. Входит н у н ц и й.
П а л а ч. Почтеннейшее судилище! После того, как я посадил еретика на кол, он, кажется, умирает.
Вздрогнул, рванулся Скорина, но стражники перехватили его.
Н у н ц и й (Скорине). Вы все-таки погубили его. А могли спастись оба. (Квалификатору.) Читайте.
К в а л и ф и к а т о р (читает). «Мы, поименованные по милосердию божию особоуполномоченными святым престолом, призвав имя господа нашего Иисуса Христа и его преславной матери приснодевы Марии, пришли к следующему приговору: называем, осуждаем, объявляем брата Франциска, Скоринина сына Рус, и его соучастника, имя своего не назвавшего, нераскаявшимися, упорными, затаенными еретиками. Мы отлучаем вас от нашей святой веры и непорочной церкви, милосердия и прощения которой вы оказались недостойными. Мы передаем вас светскому суду для сожжения. Сверх того повелеваем, чтобы от сего часа все ваши книги, которые находятся в святой службе и в будущем попадут в ее руки, были бы внесены в списки запрещенных сочинений, публично разорваны и сожжены на площади. Да будет так, как мы утвердили!»
Н у н ц и й. Аминь!
Келья. Поздний вечер. Входит Г у с о в с к и й.
М а н у э л л а (из-за ширмы). Ты сегодня так рано? (Выглядывает. Испуганно.) Кто вы?
Г у с о в с к и й. Сеньора, ради всех святых, не пугайтесь.
М а н у э л л а (выходит из-за ширмы, одеваться не спешит). А я и не пугаюсь.
Г у с о в с к и й. Тем лучше. Примите от меня, сеньора, с любовью вот это ожерелье. (Примеривает подарок, целует Мануэллу, замечает книги Скорины и сутану нунция.)
Мануэлла перехватывает взгляд Гусовского.
Вы хотите сказать, что сюда может войти папский нунций?
М а н у э л л а. Папский нунций допрашивает еретиков.
Г у с о в с к и й. В таком случае спешить не будем. (Снимает плащ, затем расстегивает ремень шпаги.)
Мануэлла исчезает за ширмой. Гусовский быстро надевает сутану нунция, подпоясывает шпагу, накидывает на плечи свой плащ и незаметно исчезает.
М а н у э л л а (из-за ширмы). Сколько же тебя можно ждать? (Через какое-то время выходит из-за ширмы без монашеского одеяния и в недоумении.)
Появляется н у н ц и й.
(Нунцию, капризно.) Сколько же тебя можно ждать?..
Н у н ц и й. Дела, дитя мое, дела божественного свойства. (Раздевается.)
Л ю т е р в своем кабинете. Появляется Э л ь з а.
Э л ь з а. К вам сестра Мануэлла.
Л ю т е р (встревоженно). Мануэлла?! Сама?!
Появляется М а н у э л л а. Эльза выходит.
М а н у э л л а. Вы же сами сказали, если что-то необычное случится, чтобы сама сообщила. А вчера с вечера ко мне какой-то чудак забежал — нунция не было, он как раз русинов допрашивал, — ожерелье подарил, поцеловал мимоходом… Пока я… а он исчез… Я так и не поняла, что ему надо было…
Л ю т е р. Русинов, говоришь, допрашивал? И как же они там?!
М а н у э л л а. Молчат, как каменные. А нунций злой, как собака. Вчера суд окончился. Сегодня ночью их душить будут… (Воспользовавшись паузой.) И когда вы уж меня к себе возьмете, ваша светлость? От нунция козлом несет, дышать нечем!
Л ю т е р. Продышишь! Придет время — возьму. А теперь иди. Козел проснется, а тебя нет под боком.
Мануэлла уходит. Входит Э л ь з а.
Э л ь з а. И что только нунций нашел в этой лахудре?
Л ю т е р (хмуро). У каждого нунция свой вкус.
Камера пыток. Зажатый острыми шипами теснейшего узилища, стоит С к о р и н а. Рядом с ним у стены сидит О д в е р н и к.
С к о р и н а (через муки пытки). Ты проклинаешь меня, Юрий?
О д в е р н и к. С чего ты взял?
С к о р и н а. Я загубил тебя…
О д в е р н и к. Брось пустой разговор, Франциск. Ты меня предупреждал. Я знал, что дело твое опасное. Ты ни при чем. Я себе простить не могу, что Маргариту с собой взял… Степанку осиротили.
С к о р и н а. Может, ей с Петром удастся выбраться…
О д в е р н и к. Вряд ли… Молчит квалификатор. Не клюнул, как видишь, на наше «золото»… Погнала же нас нелегкая через неметчину… Теперь все пойдет прахом. А думалось — в Вильне мельницу бумажную поставим, типографию сложим, станки печатные справим, с Москвою связь наладим. И загудит дело книжное по всей Великой Руси. Такая неудача! Такая промашка!..
С к о р и н а. Потерпеть неудачу в стремлении к великому — ошибка благородная. И что бы там ни случилось, а то, что мы начали, не остановится. Купец Богдан Онков Библию нашу в Москву повез. По дороге в Чудов монастырь к Максиму Греку заедет. А тот одной надеждой живет — на Москве печатное дело заложить. Наистарший бургомистр Вильны Якуб Бабич книжным делом загорелся. Князь Константин Острожский великий милостник печатной книги. Не умрет наше дело, Юрий! Не должно!.. Только бы Мстиславца и Маргариту спасти, а там и помереть не страшно…
О д в е р н и к. Маргариту напрасно с собой взял.
С к о р и н а. Не казни себя! Кто же знал! Любит она тебя по-настоящему, вот и не осталась дома.
О д в е р н и к. Должно, любит.
С к о р и н а. А ты вроде сомневаешься?
О д в е р н и к. Ну, что ты. Как узнала, что к тебе еду, на минуту не отошла. Не возьмешь, говорит, с собою, умру от печали. Взял… и загубил.
Появляются к в а л и ф и к а т о р и п а л а ч.
К в а л и ф и к а т о р (палачу на Одверника). Этому дай воды, а этому (на Скорину) колесо отверни. Пришло время о божественном поговорить… Ну как оно, доктор? О чем думаем? На что надеемся? О чем рассуждаем? (Вертит колесо — стенки узилища расходятся.)
С к о р и н а. О путях усовершенствования человеческой природы размышляю.
О д в е р н и к. Хреново бог человека сделал. Вот ты, палач твой, судилище ваше — разве люди? (Отстраняет кружку с водой, которую ему подает палач.)
К в а л и ф и к а т о р. О смерти, о смерти думать надо.
С к о р и н а. Напрасно шутите. Размышление смерти и познание самого себя есть наивысшая мудрость.
Появляется н у н ц и й.
К в а л и ф и к а т о р. Наивысшая мудрость — познать бога!
Квалификатор и палач выходят.
С к о р и н а. Разумное самопознание — вот основа мудрости и жизни.
К в а л и ф и к а т о р. Призыв к оправданию разума — вызов богу, церкви, вере! Вы зажгли свой факел от огня древних мудрецов, вы хотите вызвать пожар вольнодумства и богохульства. Вы замахнулись на самые догмы святого писания!
С к о р и н а. Идея просвещения и человеколюбия, может, важнейшая из всех идей, которые родились в голове человечества за все тысячелетия его существования. Только при совершенном человеке — совершенны держава и общество.
Н у н ц и й (открывает дверь, зовет). Мастер, подойди сюда!
Появляется п а л а ч.
П а л а ч (услужливо). Сейчас подкрутим, святой отец. (Берется за колесо.) Только все одно. Мне уже попадались русины. Такой народ, как говорит брат Иохим.
Н у н ц и й. Я вырву тебе язык… (После паузы.) И отрублю руки, если ты еще дотронешься до него!
П а л а ч (испуганно). Простите, святой отец. (Выходит.)
Н у н ц и й (Скорине). А вам пора бы уже и согласиться. Печатал бы наши книги на своем языке и для своего народа, жил бы себе в почете и достатке… Сдалась вам та Белая Русь?!
С к о р и н а. Потому и сдалась, что единственная она у меня и на всю жизнь!
Н у н ц и й (кричит). Мастер!
Появляется п а л а ч.
Помоги доктору найти кратчайший путь к истине!.. Что смотришь? Подкрути как следует! (Уходит.)
П а л а ч (растерянно). То открути, то подкрути… Влип я с тобой, доктор. (Вертит колесо.)
Шипы узилища сходятся. Скорина теряет сознание. В забытьи ему являются, как привидения, н у н ц и й, Э л ь з а, М а н у э л л а, М а р т и н Л ю т е р, Т о м а с М ю н ц е р, Н и к о л а й К о п е р н и к, М а к с и м Г р е к, М а р г а р и т а.
Н у н ц и й. Покайся, доктор, и пообещай…
С к о р и н а. Нет!
Н у н ц и й. Ты уже изменил католицизму. Что тебя сдерживает изменить православию?
С к о р и н а. Можно поменять пастора, но не Родину.
Нунций исчезает. Появляется М а р г а р и т а.
М а р г а р и т а. Прощай, Франциск. (Исчезает.)
С к о р и н а. Маргарита!!!
Появляются Э л ь з а и М а н у э л л а.
Э л ь з а. Вы нас осуждаете, доктор?..
М а н у э л л а. …а сами любите жену друга…
С к о р и н а. К счастью, она об этом не узнает.
М а н у э л л а. Если вас сожгут, то конечно…
С к о р и н а. Если не сожгут, то тем более…
О д в е р н и к. Франциск! Франциск! Опомнись!.. Теряет разум?! Не удивительно. Нам завтра на костер. Не удивительно?! В этом мире стало неудивительным, когда жгут людей! Люди жгут людей!!!
Появляется М а к с и м Г р е к.
Г р е к. Жестокосердное время. Мы тоже задыхаемся от злобы власть имущих и невежества толпы.
С к о р и н а. Кто мы?
Г р е к. Я, Максим Грек, и твои братья по духу.
Появляется К о п е р н и к.
К о п е р н и к. Я, Николай Коперник.
Появляется М ю н ц е р.
М ю н ц е р. Я, Томас Мюнцер.
С к о р и н а. В чем же вина наша?
К о п е р н и к. Мы опередили свое время.
М ю н ц е р. Я перехожу от слов к мечу! Всей моей коммуне должна принадлежать власть меча! Все должно принадлежать всем!
К о п е р н и к. Мой меч обнажен против внешнего врага — магистра крестоносцев Альбрехта.
М ю н ц е р. Мартин Лютер склоняет магистра Альбрехта принять его учение. Я создам царство божие на земле.
Г р е к. Магистр Альбрехт ищет союза с великим князем Московским, чтобы развязать себе руки против Польши и Великого Княжества Литовского.
К о п е р н и к. Когда я возглавил оборону Вармии от тевтонского разбоя, у нас была возможность разгромить орденскую Пруссию и навсегда избавить славянские народы от поползновения крестоносцев. Но наш король Сигизмунд щадит своего племянника Альбрехта и тем самым дарует жизнь Ордену. Нерешительность Сигизмунда использовал германский император Карл V. Он бросил против нас многотысячную армию наемников. Трусы и предатели из Ольштынского капитула оставили меня в осажденном замке. Только горстка верных воинов внушает мне надежду…
М ю н ц е р. Магистру Альбрехту покровительствуют и папа римский, и Лютер. Я подниму народ и против Рима, и против Лютера! Я запущу железной палкой в старые горшки. В этом мире должна восторжествовать справедливость, одинаковая для всех людей.
Г р е к. Магистр Альбрехт посредничает в переговорах папы римского с великим князем Московским. После падения Византийской империи потеряли покой их святейшества. С наглостью беспредельной папа убеждает князя Василия признать над собою владычество западной церкви, за что и обещает святейшей властью своей даровать русскому царю королевский титул. Счастлив я, что не без моих стараний великий князь Василий Иванович достойно ответил папе Льву Десятому. Слава богу, узрел государь, что объединение с Римом — неволя для Руси не лучше татарской.
К о п е р н и к. Пуще всего опасаюсь я, как бы религиозная неурядица не повлекла за собой упадка культуры, захирения наук — всего самого дорогого для человека. Предчувствую ужасы грядущей религиозной войны и неимоверные страдания народов. Предвижу в связи с этим последующее одичание Центральной Европы. Но надеюсь, что разум и мудрость заставят враждующие стороны быть дальновидными перед лицом смерти и опустошения. (Исчезает.)
Появляется Л ю т е р.
Л ю т е р. Время снисхождения прошло. Настало время меча и гнева! Давите их, душите, колите тайно и явно, как только можете, и помните, что нет ничего более ядовитого, вредоносного, дьявольского, чем мятежники! Их надо убивать, как бешеных собак! (Исчезает.)
М ю н ц е р. Всего вольготнее злодею, когда противник его безоружен. (Исчезает.)
Г р е к. Русь уподобляю вдовице, окруженной львами, медведями, волками и лисицами. А посему, живя в чести и похвале, все же порицаю сильных, которые притесняют слабых, в науку же власть предержащим поношу иудейское зловерие, эллинское неверие, латинскую ересь и мусульманскую прелесть. Если же паду, то жертвой своих убеждений. Ибо себе в оправдание враги наши припишут нам свои заблуждения.
С к о р и н а. Ты последний, Максим, кто покинет меня. Не делай этого, не поведав о книжном деле нашем. Мы за него с другом моим на костер идем…
Г р е к. С радостью превеликою узрел я, что зело богата Русь подвижниками книжной грамоты, людьми добродетельными, многоучительными и в словесном художестве искусными. Книга на Руси почитаема как откровение божественное. А изменить букву книжную боязнь великая. На Москве умирают за единую букву «азъ». Из боязни лжеучений отцы церкви смотрят на печатное дело как на дьявольское. И первая моя попытка наладить печатню потерпела неудачу. Но радость моя в том, что печатные книги венецианца Альда Мануция, которые я привез с собой, покорили многих, и особливо великого князя Василия. После этого он милостиво открыл передо мной царские сокровища своих прародителей, в коих нашел я бесчисленное множество греческих книг и рукописей, не переложенных еще на славянский язык. По велению государя начал работу сию с переведения Толковой псалтири. (Исчезает.)
Появляется п а л а ч. Откручивает колесо. Обдает Скорину водой и выходит.
С к о р и н а (очнувшись). Юрий, они были здесь. Они укрепили меня в вере моей.
О д в е р н и к. Что вера, коли гибнем… Пересказал бы ты мне, как у Гусовского о смерти зубра написано.
С к о р и н а. Может, я перескажу о чем другом?
О д в е р н и к. Нет, Франциск, о смерти зубра хочу…
С к о р и н а. Брось ты, Юрий!
О д в е р н и к. Умирающему не отказывают…
С к о р и н а. Да такие зубры, как ты…
О д в е р н и к. Про зубра, Франциск… Как там:
В гуще деревьев стоит он, гадает, что будет? —
Участи ждет…
С к о р и н а.
Я расскажу об одном, как, беды не учуяв,
Он у меня на глазах в западне очутился.
В луче света Г у с о в с к и й.
Г у с о в с к и й.
Стража — прогон на засов, и посыпались стрелы.
Стрелами весь оперенный, он с места рванулся,
А из засады копейщики копья вонзили
В шею, в бока. Прожигая охотников взглядом,
Зверь заревел, раздувая дрожащие ноздри,
И, словно вихрь, закружился, подпрыгнул, помчался,
Всадники с гиканьем скачут в погоне, стараясь
Перехватить, — только топот до звезд долетает.
Зубр пробегает поляну, стена впереди — он с разбегу
Метит ее перепрыгнуть, — увы, — не под силу!
Стал, точно вкопанный, как же спасаться?
Входит п а л а ч, Гусовский исчезает.
О д в е р н и к. Почему ты замолчал, Франциск?
С к о р и н а.
Засовы в мгновение ока
Путь преградили и сзади и спереди — пойман!
Тотчас встают из укрытья ловцы, обступают,
Петлю бросают на шею, крепят узду и треножат,
Намертво путами вяжут, чтоб шаг ограничить.
Ярость кипит, свирепеют глаза, и струится
Алая кровь из глубокой дымящейся раны…
Силой оружия целых отрядов не взятый,
Здесь укрощен он и сломан превратностью рока.
О д в е р н и к. Как же мы с тобой попали в загон, из которого нет выхода?..
П а л а ч. В своих бедствиях люди склонны винить судьбу, богов и все, что угодно, но только не себя самих.
С к о р и н а (иронично). Он процитировал Платона? Какое кощунство!
П а л а ч. Когда посетит тебя горе, взгляни вокруг и утешься: есть люди, доля которых еще тяжелее твоей.
С к о р и н а (удивленно). Он знает и Эзопа.
П а л а ч. Здесь про кого хочешь наслушаешься. А многие на стенах пишут. (После паузы.) Квалификатора тоже когда-нибудь сожгут… И меня сожгут…
О д в е р н и к. Как тебя, мучителя, только земля носит?!
П а л а ч. Не обижайся на меня, добрый человек. Работа у меня такая…
С к о р и н а. А почему сожгут квалификатора?
П а л а ч. Деньги любит. Друзей предает. Задумчивый бывает. А если задумчивый, то сожгут.
О д в е р н и к. Ну, тебя, видимо, и огонь не возьмет?
П а л а ч. Почему не возьмет?
О д в е р н и к. Ты — каменный.
П а л а ч. Это только кажется. И я украдкой плачу. Мне и вас жалко. Думаете, у палача так и совести нет? Палач вам — так и не человек? А раскаялись бы, и мне легче. Тех, которые раскаиваются, мы здесь душим с милосердия божия. А лучше всего — это «воротник», начиненный порохом. «Воротник» мне больше нравится. Тут только ж-ж-жих — и готово. А если на костер, то хуже. На улицу выходит весь город. На еретика каждый должен плюнуть. А бывает, что иной метит в еретика, а плюет на меня. Все хохочут, улюлюкают, а я под балахоном плачу. Тут, в камере, не поплачешь. А под балахоном отвожу душу. Хорошо, что вашему брату рот завязывают. Тут уже не попросишься и не пожалуешься. А глаза просят… Ой, как страшно просят глаза! И я вас молю: вы на меня тут глядите сколько хотите, а там, у столба, не надо. Я вам за это сухих дров подготовлю и соломки. Бывает, что от дыма соломенного задыхаются сразу. А если задохнулся, тогда уже легче. Бывает два вида казни: в одном случае просто сжигают, это проще, а в другом еретика сначала живым разрывают на части вот этими щипцами, — это хуже. Щипцы накаляются и жгут пальцы. (Осматривает руки.)
О д в е р н и к. Бедный палач! Ты уж берегись, родимый! Как же они без твоих золотых рук?..
П а л а ч. Они без рук не будут. (Уходя.) Пойду пива принесу. Люблю на прощанье посидеть с пациентом. (Одвернику.) А если бы ты еще сказал, где золото спрятал, я бы и на костре тебе страдания облегчил. Для меня пустяк, а тебе польза. (Выходит.)
О д в е р н и к. Франциск?..
С к о р и н а. Я слушаю тебя, Юрий. (Преодолевая боль и изнеможение, встает с пола.)
О д в е р н и к. Возьми мой крест, Франциск, а мне свой отдай. Побратаемся. (Снимает свой крест и надевает его на шею Скорине. Его крест надевает на себя.) Рад я, брат мой, что не пошатнули они крепкого стояния твоего, не согнули непоклонну голову! А тут подумать стыдно — кончается мое долготерпение.
С к о р и н а. Держись, брат мой, уже не долго…
О д в е р н и к. Молчит квалификатор. Должно быть, и Маргариту, и Петра где-нибудь истязают, как нас. Ляпнул я о золоте и на их беду.
С к о р и н а. Кажется мне, неспроста молчит квалификатор. И палача не раз удерживал. Тот бы давно нас…
О д в е р н и к. Пустые надежды. (Сполз на пол.) Франциск, ты сказал им все, что хотел… Может, сейчас… раскаемся… для… Ну, если им так хочется… чтобы легче умереть… чтобы не плевали… я уже не говорю о щипцах…
С к о р и н а. Мы умрем не первыми и не последними. Мудрые люди, умирая, советовали тем, кому умереть еще доведется, не терять самоуважения, стараться и в горькие минуты сохранить присутствие духа. Вытерпите, говорили они, и останетесь сильными для будущих времен. И не смерть им наша нужна. Руками и разумом нашим овладеть хотят, чтобы употребить их на свою корысть и во вред славянскому братству. За святое умираем, друже.
Шевельнулась ширма, которой прикрыта стена в камере.
О д в е р н и к. Кажется, опять ухо. Только у меня нет больше сил.
Рука отводит ширму, кладет в руку Скорине бумажный пакетик и исчезает.
С к о р и н а (читает). «Это яд. Подсыпьте его в пиво палачу. Когда все будет окончено, я выведу из судилища того из вас, кто…».
О д в е р н и к. Читайте дальше, Франциск…
Скорина молчит.
Читай, брат, и спасайся, если есть возможность. Я тот из нас, кто сам не выйдет. Не так ли там написано?..
С к о р и н а. Так! Но я тебя не оставлю!
О д в е р н и к. Спасайся, Франциск… и… и полюби Маргариту…
С к о р и н а. Не смей, Юрий!
О д в е р н и к. Полюби Маргариту…
С к о р и н а. Ты сошел с ума!
О д в е р н и к. Франциск, брат, ты умный, добрый, но слепой. Сердце лебедушки моей бьется к тебе. Она только себе признаться в том не может, потому что меня любит.
С к о р и н а. Опомнись, Юрий. Замолчи! Так не бывает!
О д в е р н и к. Бывает. И не опаляйся гневом, я перед смертью говорю тебе: бывает! Ты будешь счастлив, если захочешь. Сын у нас… Степанка… Ему отец нужен! Полюби Маргариту, Франциск. Я отхожу от жизни…
С к о р и н а. Нет! Нет, Юрий! Я благодарен своей судьбе и останусь с тобой.
О д в е р н и к. За что благодарен? Мы пропадаем оба!
С к о р и н а. За то, что свела меня с тобой.
О д в е р н и к. Не надо! Недостойный я твоей похвалы, даже слабый, как видишь.
С к о р и н а. Ты святой! Только добрый и сильный народ рождает таких, как ты!
О д в е р н и к. Зови палача! Не медли! Спасайся!
С к о р и н а. Даже если это не гнусная проделка квалификатора, я все равно не смогу загубить человека.
О д в е р н и к. Человека?! Палач — человек?! Тогда я смогу. (Пытается подняться, но не может.) Иже загубил еси меня человек безвинно…
Входит п а л а ч с тремя кружками пива.
С к о р и н а. Позови квалификатора.
П а л а ч (ставит кружки с пивом). Молодцы! Так многие: страдают до последнего дня, а перед костром раскаиваются. И вам хорошо, и мне лучше заплатят. (Скорине.) А тебя еще и доктором при мне на какое время оставить могут. Я, бывает, увлекаюсь, а еретики мрут до костра, как воробышки. Тут без доктора нельзя! (На Одверника.) А его — нет! Его сожгут! (Выходит.)
С к о р и н а. Что ты теперь скажешь, Юрий?
О д в е р н и к (после паузы). Может, и твоя правда… Чем доктором при живодере, лучше уж…
Входит к в а л и ф и к а т о р.
К в а л и ф и к а т о р. Звали? Вас беспокоит, что я молчу и кладом не интересуюсь?
С к о р и н а (подает квалификатору пакетик с ядом). Возьмите обратно и травите своих палачей сами. Мы с братом умрем вместе.
Квалификатор ничего не понимает и еще больше удивляется, прочитав надпись на пакетике. Потом он разворачивает его и подходит к кружкам с пивом.
К в а л и ф и к а т о р (хитро). А может, все же отравим?.. Пока нового палача назначат, смотришь, и мой гонец из Белой Руси прискачет.
Келья. Ночь. Появляются н у н ц и й и Л ю т е р.
Н у н ц и й. Вы не любите папу, я не люблю вас.
Л ю т е р (раздраженно). Любите, не любите… Я люблю Германию и к вам пришел не на ромашках гадать.
Н у н ц и й. Мы враги, и нам не о чем говорить!
Л ю т е р. Если двум умным врагам угрожает третий, они, эти двое, должны стать еще умнее. Я сказал бы — мудрее.
Н у н ц и й. Пока я вас не понимаю.
Л ю т е р. Отдайте мне Скорину под залог, о котором я вам никогда не напомню.
Н у н ц и й. Это уж слишком! Папский престол не продает своих врагов своим врагам.
Л ю т е р. Зачем же врагам? Мы подарим его нашему общему другу магистру Альбрехту, который, как и мы с вами, не хочет не только четвертого Рима, но и больше нас с вами делает для того, чтобы не появился третий. Ни мне, ни вам не купить Скорину. Альбрехт же лучшим образом скомпрометирует его. И на кого бы после этого ни работал русский доктор — на меня, на папу или Альбрехта, — польза будет Великой римской империи, немецкой нации. Держите задаток, святой отец. (Кладет на стол кошелек.)
Камера пыток. Ночь. Прислонившись к стене, сидит О д в е р н и к. К в а л и ф и к а т о р вытаскивает С к о р и н у из теснейшего узилища. Он не замечает, что из укрытия за ним наблюдает И о х и м. За этим занятием Иохима застает п а л а ч.
П а л а ч (тихо). Жить надоело?
И о х и м. Тсс! Интересно, как они перед костром?
П а л а ч. Присудят самого — узнаешь.
И о х и м. А может, я из тех, кто в воде не тонет и в огне не горит.
П а л а ч. Поживем — увидим. И ты лучше иди отсюда, а то…
И о х и м. А вот этого делать как раз не надо. (Дает палачу золотой.)
П а л а ч. Шучу. (Уходит.)
И о х и м (саркастически). Шутник… (Надежнее маскируется.)
К в а л и ф и к а т о р (пристроив Скорину рядом с Одверником). Все, доктор! Готовься к исповеди. А для полного счастья вот тебе знак из Белой Руси. (Передает Скорине перстень с печаткой.) Теперь нам с палачом клад, вам с ним райские кущи и песнопение ангелов.
С к о р и н а (потрясенно). Юрий! Друже! Они живы! Они будут жить!
О д в е р н и к (квалификатору). Если правда, как жаль, что не сможем тебя отблагодарить.
К в а л и ф и к а т о р. Не сможете?!!
О д в е р н и к. Палач сказочку тебе пересказал, а ты, как дурачок, уши развесил.
К в а л и ф и к а т о р. У меня не пропадает. Вы за все заплатите, и за сказочку тоже.
С к о р и н а. Двумя жизнями за две жизни.
К в а л и ф и к а т о р. Двумя?!. Нет, доктор, не двумя!.. (Выходит и возвращается с Маргаритой.)
М а р г а р и т а (бросается к Одвернику). Юраська, родной! Что же они с тобой сделали?! (Обняла, прижала его голову к груди, затихла.)
О д в е р н и к (как последний вздох). Маргарита…
С к о р и н а (рванулся к Маргарите). Почему вы здесь? Где Мстиславец? Они нас обманули?!
М а р г а р и т а. В Вильне Мстиславец. И книги там, и станок. Якуб все выкупил. И меня они обобрали до нитки.
С к о р и н а. Почему вы здесь, Маргарита?!
М а р г а р и т а. Я сама вернулась. К вам вернулась. На Степанку поглядела… и вернулась… Юраська, я Степанку видела!.. (Встревоженно.) Юрий?! Юрась?! Юраська?!. (Удивленно.) Он умер?! Франциск, он умер!!!
С к о р и н а. …красиво, как и жил. (Опускается на колени, закрывает глаза покойному, приклоняет к себе Маргариту.)
Появляется н у н ц и й. Лицо под капюшоном. Долго смотрит на Скорину, Маргариту, Одверника.
К в а л и ф и к а т о р. Не дожил, несчастный, до исповеди.
Нунций опускается перед Одверником на одно колено. Из-под сутаны высовывается шпага. Квалификатор видит это и срывает с него капюшон. Под сутаной Г у с о в с к и й.
С к о р и н а. Микола?!.
К в а л и ф и к а т о р (кричит). Алярм!!! Алярм!!!
Гусовский выхватывает шпагу. Появляется п а л а ч. За ним д в о е ю н о ш е й в монашеском одеянии, но со шпагами. Короткая схватка — и палач падает на пол, а квалификатор находит себе спасение в теснейшем узилище. Три шпаги ложатся острием на его грудь, спину, шею.
(Вопит.) Спасите меня, доктор!!!
Г у с о в с к и й. Твое слово, доктор?!
С к о р и н а. У мести глаза пустые и сердце безжалостное. Суть же закона прирожденного в том, чтобы поступать с иным человеком так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобою.
Г у с о в с к и й. До сего времени ты так и не убедился, что не все человеки люди?!
С к о р и н а. Это мой принцип, Микола!
Г у с о в с к и й (квалификатору). Живи!.. Такой принцип у доктора Скорины… А посмеешь в погоню, — клянусь убиенным — заколю, как пса, вопреки всем принципам.
Скорина, Гусовский, его охрана поднимают Одверника на руки и проходят по просцениуму. Их сопровождает Маргарита. Квалификатор пробует разломать узилище.
Появляется И о х и м.
К в а л и ф и к а т о р (радостно). Иохим?! Иохим, они сбежали!..
И о х и м. Ну и пускай. Что с них еще взять?..
К в а л и ф и к а т о р (кричит). Иохим!..
И о х и м. А почему бы мне не быть Иохимом?
К в а л и ф и к а т о р. В погоню! Тебя послал сам бог!
И о х и м. Он всегда посылает Иохима туда, где его ждут.
К в а л и ф и к а т о р (подозрительно). Кто же тебя здесь ожидал, интересно?
И о х и м. Как это кто?.. Франциск, сын Скоринин, в науках вызволенных и лекарстве доктор. Иохим имел намерение одолжить его у инквизиции на пару дней. У меня бы он сказал, где спрятал золото, если оно у него было.
К в а л и ф и к а т о р (хохочет). А мне было показалось, что большего дурака, чем я, уже и нет.
И о х и м (серьезно). Не беспокойся, тебе правильно показалось. (Рассматривает узилище.) Кто бы это мог подумать, что нечистая занесет в теснейшее узилище самого квалификатора?..
К в а л и ф и к а т о р (зло). Пути господни неисповедимы: сегодня в узилище я, завтра ты. Откручивай!
И о х и м. Зачем я, если вы можете остаться там и на завтра? И куда спешить, если ты уже облапошил самого Якова Бабича?
К в а л и ф и к а т о р (хитро). Пошутил я. Открути.
И о х и м (берется за колесо). Тут такая шутка: покручу я в эту сторону (быстро вертит колесо, железные шипы сжимают квалификатора), тебе смерть, покручу в эту (вертит колесо в другую сторону, шипы расходятся), мне может быть смерть. При нас еретики сбежали… (Опять закручивает колесо, узилище сжимается.)
К в а л и ф и к а т о р (в ужасе). Иохим, родной, останови!
И о х и м. Пошутил я. (Откручивает колесо.)
К в а л и ф и к а т о р. Выпусти — озолочу! За мной не пропадет. При случае я спасу тебя дважды!
И о х и м (берет кружку с пивом). В таком случае — цум воль! А может, на брудершафт?
С пола поднимается раненый палач.
П а л а ч (квалификатору). Этот швайнгунд подслушивал вас перед тем, как они сбежали. И пускай отдаст мое пиво!
К в а л и ф и к а т о р (Иохиму). Отдай ему его пиво! И считай, что один раз я тебя уже спас.
Иохим отдает палачу пиво, тот отпивает и падает замертво.
И о х и м. Бедный палач! Ему бы еще жить да жить… И тебе жить бы да жить, только почерк мой ты очень хорошо знаешь. (Поднимает с пола упаковку от яда.)
К в а л и ф и к а т о р. Пощади, я все забуду!!!
И о х и м. Не могу. (Медленно вертит колесо.)
Квалификатор вскрикивает и затихает навсегда.
Очистив карманы квалификатора и палача, Иохим выходит.
Келья. Л ю т е р и н у н ц и й мирно закусывают. Появляется И о х и м.
Л ю т е р (удивленно). Иохим?!
И о х и м. Джованни я, ваша светлость.
Н у н ц и й. Не удивляйтесь, коллега. Он шпионил для вас с моего разрешения.
Л ю т е р. Какой мерзавец!
И о х и м. У каждого порядочного человека свой мерзавец, ваша светлость. (К нунцию.) Есть основания полагать, что около вас, святой отец, с разрешения господина Лютера шпионила Мануэлла.
Н у н ц и й (Лютеру). В таком случае, коллега, мы сожжем ее на ваших дровах. (Хохочет.)
Л ю т е р (в том же тоне). Согласен, если вместе с Иохимом. Дешевле обойдется для инквизиции — теперь в Германии дрова в цене.
Н у н ц и й. Браво, реформатор! Можно и вместе. Чего не сделаешь во имя дружбы.
И о х и м. Не спешите, святой отец. Вы и так осиротели. Только что скончался наш дорогой палач.
Н у н ц и й (весело). Не было бы большей беды… Вот тебя и назначу палачом.
Л ю т е р. Тогда я назначу Мануэллу своей племянницей.
Н у н ц и й (хохочет). Будем считать, ваша светлость, что на этот раз мы квиты.
И о х и м. Вы не квиты. Вы оба проиграли. Квалификатор убит, Скорина сбежал… Тот, кто ему помог, был в вашей сутане, святой отец.
Долгая пауза. Лютер и нунций встают.
Л ю т е р. Я сожалею, святой отец. Но поскольку у инквизиции хороший слух и длинные руки, не отказываюсь от своих предложений. (Выходит.)
Н у н ц и й. Джованни-Иохим-Иоанн-Исаак-Ахмед и, как там тебя еще, я не пошутил — ты поработаешь у меня палачом. (Выходит.)
И о х и м (к залу). Палачом так палачом. Чем не работа!.. А там видно будет. (Уходит.)
В луче света появляются С к о р и н а и Г у с о в с к и й.
Г у с о в с к и й.
О пресвятая, пречистая дева Мария,
Я недостоин с этой молитвой к тебе обращаться,
И все же ты заступись.
Видишь, какое бесчинство судьба здесь мечам разрешила
Над христианами, вера которых едина
С сыном твоим, вопреки их желанию мира.
Власть предержащим дай здравомыслия трезвость,
Чтобы осмыслили долг свой преступно забытый.
Нам не дождаться, пока к ним придет протрезвление,
Время не ждет, промедление смерти подобно!
Покажи и слепцам, и глупцам, где опасность,
И покарай виноватых всей властью закона,
С тем чтобы тот, кто сберег свое честное имя,
Наши мечи направлял бы всегда справедливо
И воспитал из себя властелина такого,
В коем сегодня нуждается хаос вселенский.
З а н а в е с.
Перевод Н. Мирошниченко.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги