Сцена эта происходила на глазах у г-на Пармантье, врача того полка, где Буонапарте служил младшим лейтенантом. (Примеч. автора.)
Мудак! Мудак! (Ит.)
В первом письме, датированном 20 февраля 1800 года, говорилось следующее:
«Каково бы ни было внешнее поведение таких людей, как Вы, сударь, они никогда не внушают мне беспокойства. Вы заняли высокую должность, и я признателен Вам за это. Лучше, чем кому-либо другому, Вам известно, сколько необходимо силы и власти, чтобы сделать счастливой великую нацию. Избавьте Францию от ее собственных приступов бешенства, и Вы исполните чаяния моего сердца; верните ей ее короля, и все грядущие поколения будут благословлять Вашу память. Вы всегда будете слишком нужны государству, чтобы я смог оплатить Вам важными должностями долг моего предшественника и мой собственный долг.
За этим письмом, оставшимся без ответа, последовало другое; вот оно:
«Уже давно, генерал, Вам должно быть известно о том уважении, какое Вы снискали в моих глазах. Если Вы сомневаетесь в моей способности быть благодарным, укажите сами на подобающую Вам должность и определите судьбу Ваших друзей. Что до моих нравственных правил, то я француз. Милосердный по характеру, я буду таковым и по рассудку. Нет, победитель при Лоди, Кастильоне, Арколе, завоеватель Италии и Египта не может предпочесть подлинной славе пустую известность. Однако Вы теряете драгоценное время. Мы можем упрочить славу Франции. Я говорю "мы", поскольку для этого я нуждаюсь в Бонапарте, а он не сможет сделать этого без меня.
Генерал, на Вас взирает Европа, Вас ждет слава, а я страстно желаю вернуть мир моему народу.
Бонапарт ответил 7 сентября 1800 года следующим образом:
«Я получил, сударь, Ваше письмо. Благодарю Вас за те уважительные слова, какие Вы говорите в нем обо мне.
Вы не должны желать своего возвращения во Францию: для этого Вам пришлось бы пройти по сотне тысяч трупов.
Принесите свои интересы в жертву покою и счастью Франции, и история зачтет Вам это.
Я неравнодушен к бедам Вашей семьи, и мне доставит удовольствие узнать, что Вы окружены всем, что может способствовать спокойствию Вашего уединения.
В довершение истории этих переговоров упомянем здесь знаменитое письмо, в котором тремя годами позднее Людовик XVIII отстаивал свои притязания на французский трон:
«Я нисколько не смешиваю господина Бонапарта с теми, кто ему предшествовал; я высоко ценю его доблесть, его военные таланты и признателен ему за некоторые действия в области управления, ибо благо, сделанное моему народу, всегда будет мне дорого.
Но он ошибается, если полагает, будто ему удастся побудить меня отказаться от моих прав; более того, он сам восстановил бы их, будь они спорными, посредством тех действий, какие он совершает в настоящий момент.
Мне неизвестны замыслы Господа в отношении моей династии и меня самого, но я знаю обязательства, наложенные им на меня званием, в котором по его воле я был рожден. Как христианин я буду исполнять эти обязательства до своего последнего вздоха; как потомок Людовика Святого я сумею, по его примеру, уважать себя даже в оковах; как преемник Франциска I я хочу, по крайней мере, иметь возможность сказать так же, как он: "Мы потеряли все, кроме чести"». (Примеч. автора.)
Впоследствии Наполеон сам подверг критике этот план.
«Эта первая диспозиция была серьезной ошибкой, — говорит он, — и именно она стала причиной того, что битва приобрела недостаточно решительный характер; следовало бросить Даву с четырьмя из его дивизий в прорыв между редутом левого фланга и Утицким лесом, направить за ним Мюрата с его кавалерией, обеспечить ему поддержку Нея с его вестфальцами, направив их к Семеновскому, в то время как Молодая гвардия двигалась бы эшелонами к центру обеих атак, а Понятовский в связке с Даву обошел бы правый фланг Тучкова в Утицком лесу. Мы обошли бы и в самом начале неудержимой мощью одолели бы левый фланг неприятеля, вынудив его переменить фронт и встать параллельно большой Московской дороге и Москве-реке, которая оказалась бы у него за спиной; в месте этого прорыва были лишь четыре слабых егерских полка, засевших в перелеске, так что успех был бы несомненным». (Жомини, «Политическая и военная жизнь Наполеона», т. IV, стр. 119 и след.) (Примеч. автора.)
Рассказ г-на Рене Буржуа. (Примеч. автора.)
«Если бы я преследовал их в течение ночи, как они это делали в отношении меня вечером 18-го, — говорит Наполеон в своих "Мемуарах", — с их армией было бы покончено. Я преподал им множество уроков, но и они, в свой черед, научили меня, что ночное преследование, каким бы опасным оно ни казалось победителю, имеет свои выгоды». (Примеч. автора.)
«В других кампаниях, — говорит Наполеон в своих "Мемуарах", — этот генерал занял бы в шесть часов утра позицию перед Катр-Бра, разбил бы и взял в плен всю бельгийскую дивизию и обошел бы прусскую армию, послав по дороге в Намюр отряд, который напал бы на тылы линии фронта; или же, стремительно передвинувшись на дорогу в Женапп, он захватил бы на марше дивизию герцога Брауншвейгского и 5-ю английскую дивизию, которые шли из Брюсселя, а оттуда двинулся бы навстречу 1-й и 3-й английским дивизиям, которые прибывали по дороге из Нивеля, причем обе без кавалерии, без артиллерии и изнуренные усталостью», (Примеч. автора.)
Вольтер, «Заира», II, 3. — Перевод Г.Шенгели.
Ж.Расин, «Гофолия», III, 7.
Перевод Г.Адлера.
Мысль управляет миром (лат.). — Вергилий, «Энеида», VI, 727.
Больше губит народу обжорство, нежели меч (лат.)
Как мы видели, королевская карета была остановлена не у моста, а на углу площади Латри и улицы Птичьего двора. (Примеч. автора.)
Если Друэ не спешил поднимать тревогу, как несколькими строчками выше говорит г-н де Лакретель, то по какой причине и по чьему призыву ударили в набат? (Примеч. автора.)
Известно, как они были вооружены. (Примеч. автора.)
За короля! За короля! (Нем.)
Мы видели, что карета так и не переехала мост. (Примеч. автора.)
Карета не въезжала под проездную арку; мы говорили, что берлина была слишком высокой для этого, и телохранители, сидевшие на козлах, непременно разбили бы себе лбы о свод этой арки. (Примеч. автора.)
Имя прокурора коммуны пишется как «Сое», а не «Сосс», я проверил это по его собственноручной подписи, если только он сам не знал, как правильно пишется его имя, что предположить невозможно. (Примеч. автора.)
Все это страшное я воочию видел (лат.). — Вергилий, «Энеида», II, 5.
Как видим, г-н Бюиретт писал свое историческое сочинение в первый период Реставрации. (Примеч. автора.)
Эра Республики датировалась с 21 сентября 1791 года, а эра Свободы — с 14 июля 1789 года. (Примеч. автора.)